Страница:
Ему оставалось продвинуться совсем немного, когда кокон судорожно дернулся. Затем еще раз. Начал блекнуть и крениться. Иван простер к нему руки – поймать, удержать… и с облегчением почувствовал, что паутины больше нет.
Наваждение рассеялось.
Вцепившись в камни руками и прижавшись к стене щекой, странно перекошенный Валентин стоял на коленях и тяжело, со всхлипом, дышал. Казалось, на поддержание дыхания уходят все его силы.
Из его спины торчали два оперенных прутка размером с карандашный огрызок.
Таяло эхо сухого пистолетного выстрела.
Изрыгая чудовищные богохульства, охранники во главе с генералом Топтыгиным растаскивали лежащих вповалку лаймитов и, как могли, пристраивали в сторонке. Самых тяжелых и обессиленных укладывали рядком. Прочих взбадривали пощечинами, отпаивали слабым вином, после чего заставляли обихаживать беспомощных товарищей. Гиссерв Лео Тростин, непостижимым образом выживший после того, как Валентин распустил всю его кожу на ремни, вспорол брюшину (спас его толстый слой подкожного жира) и отсек ухо, орал благим матом, приказывая немедленно начать церемонию сызнова. Он, наверное, и сам бы начал (его напоили водкой с опием, так что энергия у вечно юного гиссерва била через край), да вот беда – двинуться не мог: спеленат был бинтами накрепко. Его следовало спешным образом передать лекарю… но Люция напрочь «запамятовала», что в двух шагах на холме пасется Мегера. Если, конечно, строптивицу не угнали обезумевшие от ужаса горожане. А впрочем, вряд ли. Больно уж нрав у кобылки крутой.
Имяхранителю, выразившему готовность уступить раненому собственное место в бричке, архэвисса заявила, что все равно не возьмет лавочника. Так как прощение обид, нанесенных членам фамилии Комнин, отнюдь не в ее правилах. Конечно, добивать мерзавца она не станет (хотя стоило бы), однако ради спасения и пальцем не шевельнет. Поделом ему! Между прочим, через полтора часа неподалеку пройдет в сторону Арина поезд. Доживет Тростин, – стало быть, фортуна на его стороне. Или, усмехнулась она, лучезарный Регл. А не доживет…
– В таком случае, сударыня, не прогневайтесь, я остаюсь с ним, – сказал Иван.
– Воля ваша, – ответствовала Люция. – Помогите только Валентина до экипажа донести.
– Разумеется.
Обломок подхватил на руки легкое тело юноши.
– Ах Иван, Иван! Я в вас решительно разочаровалась, – выговаривала архэвисса имяхранителю, пока они поднимались на холм. – Можете ли вы мне объяснить, для чего сбросили маску, глупый человек? А для какой надобности пожирали ужасные эти фрукты?
– Жажда накатила, – буркнул Иван.
– Что-с? Жажда? Фанес предобрый, эти мужчины нетерпеливы, как дети. Добро хоть насмерть не отравились. С лимонадами вы, конечно, лихо расправились, грешна – залюбовалась. Но последующая охота за призраками-невидимками?.. Метались как безумный и крушили пустоту. Жуть! Знаете, – призналась она чуточку смущенно, – я ведь, по правде говоря, в вас целилась. Когда вы улеглись подле стеночки, поползли этак боком, враскорячку, и принялись испепелять Валентина совершенно диким взглядом… Испугалась, каюсь. И если бы Топтыгину моему, у коего я сидела на плечах, не приспичило чихнуть… Н-да, как говорится, все к лучшему. Иван, да не молчите как пень бессловесный, скажите что-нибудь! Ведь вы о чем-то разговаривали с мальчиком, прежде чем он вызвал своих клевретов с ножами. И беседа протекала, судя по жестикуляции, весьма оживленно.
– Кстати, – спросил Иван, – кто-нибудь заметил, куда они потом девались?
– Кто?
– Лаймиты с ножами.
– Ой, да какая разница? – отмахнулась Люция.
– Не скажите, – покачал Иван головой. – Мне, например, привиделось – сгорели. Бесследно.
– Сгорели, утонули, обернулись туманом или полевыми мышами… Они меня не занимают ни под каким соусом. Только Валентин. Что сообщите о нем, имяхранитель?
– Боюсь, вам не понравятся мои речи, сударыня.
– А вы попробуйте.
– Извольте. Ваш внук не безвинная жертва стечения обстоятельств, но хладнокровный и планомерный их генератор.
Люция с сомнением хмыкнула и подытожила:
– Проще говоря, Валентин зарубил лавочника в трезвом уме? Так, что ли, следует понимать ваши иносказания?
– Да, так. Именно в трезвом уме, а отнюдь не под влиянием момента или опийных курений. Он приговорил его загодя. А казнь обставил так, чтобы, свершив ее, остаться полностью вне подозрений.
Они взошли на пригорок, где оставили экипаж. Мегера, завидев хозяйку, тихонько заржала. А вот Вик куда-то запропастился.
Иван пристроил Валентина в коляску – полусидя, спиной к скатанному пологу. С жадностью напился из обнаруженной фляги.
– Продолжайте, имяхранитель, – подбодрила его Люция. – Вы меня чертовски заинтриговали. Но сначала я хотела бы узнать причину, подвигнувшую мальчика на это злодеяние. То есть как вы ее себе представляете, – добавила она тоном, показывающим, что Ивану придется очень постараться, чтобы убедить ее в собственной правоте.
– На многие злодеяния! – поднял Иван палец. – Здесь следует употреблять множественное число, сударыня. Потому что этот нежный сосуд, – он кивнул на беспокойно спящего Валентина, – доверху наполнен настоящей гремучей смесью. Столь хитро замешенною, что не враз разберешься, что к чему. Тем более многие элементы для невнимательного взгляда затемнены.
– Ну-ну – поторопила его архэвисса. – Опять вы меня путаете. Смеси какие-то гремучие выдумали. Просто назовите причины, да и дело с концом.
– Разумеется, главная причина – это страсть! – объявил Иван. – Валентин безумно влюблен в воспитанницу дема Тростина Розу. Тут, сударыня, такое напряжение чувств, такой накал, что я пребываю в полном бессилии, не умея подобрать хотя бы отдаленное сравнение. Вулкан, наверное. Кракатау.
– Валентин увлекся Розой? Смазливой девицей, что сверкает телесами на рекламных линзах «Эспадона»?! Подумать только…
– Не просто увлекся. Буквально потерял голову, сударыня! Ведь исключительно ради того, чтобы быть ближе к предмету обожания, он бросил кадетский корпус и пошел в сальные объятия ее опекуна. Увы, счастье было непродолжительно. Взбалмошная девица увлеклась лаймизмом и сбежала из дому. Но Валентин не сдавался. Я уверен, что именно он уговорил Лео Тростина примкнуть к лимонадам. Однако Роза снова ускользнула. На сей раз безнадежно, выйдя замуж за полноименного и став эвиссой Логун. Крах всех надежд. А тут еще, как на грех, Лео отыскал где-то неоспоримые доказательства высочайшего происхождения ваших внуков. Возможно, были они и не совсем неоспоримыми, но много ли нужно подростку, чтоб поверить в родство с императором. Особенно если родство это можно проверить опытным путем.
– Это как же?
– Нет ничего проще. Общеизвестно, что императорская кровь дает способность к метаморфозу. Валентин попробовал усилием воли изменить тело – и у него получилось!
– Хотите сказать, он действительно способен преображаться?
– Еще как, сударыня! – усмехнулся Иван. – Видел собственными глазами. Понятно, что для молодого человека, просто по возрасту убежденного в собственной исключительности, этого оказалось вполне достаточно. Можете представить, в каком он был бешенстве? Его, юного красавца и почти цесаревича, Роза променяла на старого толстяка полноименного! Конечно, ему захотелось отомстить. Но как?
– Да, как? Надеюсь, вы наконец-то откроете мне разгадку, – буркнула Люция.
Иван кивнул:
– Еще немного терпения, сударыня. Примерно в это же время дем Тростин, избранный гиссервом и приобщившийся сокровенных лаймитских тайн, начал убеждать Валентина побороться за трон Пераса. Да не с кондачка, а заручившись поддержкой лучезарного Регла. И тогда Валентин замыслил собственную игру, в итоге которой собирался одержать не одну, а многие победы.
Иван начал загибать пальцы.
– Первое. Натравить обломка-имяхранителя на эва Логуна. Поскольку оружейник крайне вспыльчив, а обломки психопаты поголовно, то стычки не избежать. Обломок – профессиональный убийца, и, следовательно, Розиному муженьку практически гарантирован конец. Одна шкура получена. Второе. Устроить лаймитские камлания – с тем чтобы, прикрывшись общим бардаком, собственноручно уничтожить ненавистного Тростина. Вторая шкура на стену. Кстати, тут мог присутствовать и запасной вариант, что-то вроде подстраховки. Дознаватели, начав копать, с чего вдруг разгневанный имяхранитель приперся к эву Логуну, уткнулись бы в явную провокацию этой ссоры. Помните напавшего на меня минотавра? Кто таков? Неизвестно. А кем мог быть подослан?
– Хитроумным Лео Тростином, покинутым приемной дочкой, – сообразила Люция. – Жутким ревнивцем, решившим отомстить старому оружейнику.
– Верней всего. Уникальное орудие преступления – пламенеющие мечи из белой бронзы тоже сыграли бы роль косвенного (а то и прямого) доказательства. Достаточно дознавателям поднять каталоги «Эспадона», чтобы увидеть, откуда они появились. Я не сомневаюсь, что фламберги поступили контрабандным путем с Геи. Там некогда работал Симеон Лог, предок Розиного мужа. Мечи играли первейшую роль в плане Валентина. Ведь только они способны были направить мою мстительную ярость на полноименного оружейника, а следствие буквально ткнуть носом в Лео Тростина. Между прочим, сударыня, – спохватился Иван, – я хотел бы получить их обратно.
– Поглядите в багажном ящике. Помните, где секрет? Да, там, под сиденьем слева. Светляк сам вспыхнет, как только крышку откроете. А почему мой внук решил использовать именно вас?
Иван, занятый исследованием багажника, поскучнел, нахохлился и приготовился врать. У него не было ни малейшего желания рассказывать еще об одном пункте Валентинова плана. Об отмщении обломку за якобы предательство Платона Ромаса.
Однако Люция выручила его, опередив:
– Впрочем, тут все ясно. Обломок с рожей, какою не всякий висельник похвастать может, приличный боец… и прочая и прочая… Неясно лишь, почему вы оставили в живых эва Логуна. Что-с?
– Тут история долгая, и касательства к сегодняшним трагедиям она не имеет, – сказал Иван. Но Люция смотрела требовательно, и он признался: – Если коротко, легендарный душевный недуг обломков меня не гнетет. С некоторых пор ваш покорный слуга до чрезвычайности уравновешенный тип. Спасибо доктору снаружи и его гипнозу.
Иван оторвался от ящика.
– Сударыня, а ведь мечей-то здесь нет! Есть замечательный «глаз филина»…
– Дайте-ка его мне, – сказала Люция. – Есть початая коробка снарядов для пистоля. Есть прелестная линза-книжка, свитки к ней… одеяло… О, а вот и моя куртка, весьма кстати! Еще вижу мешок, подписано «Финики». Ух ты, не меньше фунта!.. Мелочь разная… и все. Стало быть, Виктор захватил их с собой. Настоящее оружие как-никак. Для мальчика выпустить мечи из рук выше сил. Но где же он сам пропадает?
– По нужде отошел, – предположил Иван, надевая куртку.
– В таком случае у него грандиозный запор. Недельный, самое малое. Все уличная сухомятка, я его предупреждала. Виктор! – громко позвала она. – Ви-ик-то-ор!
Покричали вместе. Тишина в ответ. Встревоженная Люция засобиралась на поиски.
– Давайте я, – сказал Иван.
– Нет. Заблудитесь. Мне-то здешние места до последней ложбинки знакомы.
– Я превосходно вижу в темноте.
Она укоризненно покачала головой:
– Видеть, Иван, зачастую слишком мало. Нужно правильно понимать, что видите. А вы уже дискредитировали себя побоищем с воображаемыми бесами. Оставайтесь тут. Стерегите Валентина. Или серчаете на него? Все-таки замышлял против вас.
– Сержусь? Что вы, сударыня, нимало! Мне его жаль, – сказал Иван. – Мне его отчаянно жаль…
И это было истинной правдой.
Люция нацепила на лоб обруч «глаза филина», расправила пленочную зеркальную личину и, аукая, растворилась среди деревьев.
Отхлебнув из фляги, Иван прилег на теплую землю. Неужели все закончилось? Эх, хорошо бы. Он сладко, до хруста за ушами, зевнул. Съесть бы сейчас чего-нибудь. Кажется, в ящике имелся мешочек с сухофруктами. Он поднялся, потянулся. Спросил обернувшуюся Мегеру, как она относится к возможности перехватить горсточку фиников? Кобыла кивнула, помахала хвостом и, показалось, улыбнулась.
– Вот и я не откажусь, – весело сказал он, тронутый неожиданным лошадиным дружелюбием.
В мешочке оказались не финики, а курага. Иван честно разделил кучку на четыре части, рассудив, что Валентин, получивший двойную дозу парализующего снадобья, до завтрашнего (верней, уже сегодняшнего) вечера о чувстве голода все равно не вспомнит. Мегера приняла свою долю смирно, губами собрала лакомство с ладоней имяхранителя без единой попытки укусить. И все же хлопать ее по холке Иван поостерегся.
– Приятного аппетита, имяхранитель! – Вик появился бесшумно.
– Благодарю, присоединяйся. А мы тебя потеряли. Архэвисса искать направилась. Далеко ходил?
– Нет. Я был здесь, за кустами. Слушал.
– Угу. Слушал, значит. И какие сделал выводы?
Сидящий Иван подтянул к себе ногу. Больно уж ему не понравилось, как Вик держит фламберги. Локти приподняты до уровня нижних ребер и разведены в стороны под прямым углом друг к другу. Клинки лежат на плечах, плашмя, сзади перекрещиваются. Такое ощущение, что парень приготовился провести «брадобреевы ножницы». Клацнут – борода долой. С головою вместе.
– Вывод единственный, он же единственно верный. Платон Ромас не мог стать императором, поскольку был младшим. До тех пор пока оставался младшим. Совсем как я. К сожалению, отец чересчур поздно спохватился. И еще… он слишком доверял тому, кого считал другом. Я не повторю его ошибок.
Это не были «ножницы». Виктор метнул мечи.
Он умел их метать. В момент, когда фламберги, пробив Валентину горло, воткнулись с глухим стуком в полог, он закричал. Надрывно, с ужасом:
– Бабушка! Бабушка! Он сошел с ума! Обломок убил Валентина! Ба-буш-ка!!!
Люция не прикончила Ивана в первый момент только по одной причине. Одной-единственной. Нет, не потому, что видела сцену убийства. И не потому, что рана Валентина оказалась несмертельной, как выяснилось позже. Поминутно ждавшая от внуков чего-то жуткого, она не поверила истошно вопящему и залитому слезами Виктору, а поверила молчанию имяхранителя. Обломка сутью и форменного душегуба видом. Поверила, вопреки очевидной картине покушения. Но, поверив, тут же погнала его прочь.
«Вы как будто притягиваете кровь, – сказала ему тогда старуха, прямая и бесстрастная. А может, попросту безжизненная. – Я не желаю, чтобы вы были здесь сейчас. Не желаю, чтобы появлялись поблизости когда-нибудь впоследствии. Мне хватит неприятностей и без вас. Исчезайте из моей жизни, приказываю и умоляю! Клянусь, я сумею обуздать Виктора. Клянусь, я не стану преследовать Лео Тростина. Но вы должны уехать. Немедленно. И заберите с собой эти треклятые мечи! Уничтожьте их. А сейчас прощайте!»
И когда она двинулась к коляске, чтобы выдернуть фламберги из тела внука, Валентин пошевелился. Голова юноши была почти отделена от тела, поэтому слабое трепетание его груди архэвисса Комнин истолковала однозначно. Как симптом У-некротии.
С криком «Нежить!» она бросилась раздирать раненого в клочья.
Ивану с первого взгляда сделалось понятно, что никакого проявления упыризма тут нет в помине, а есть одна неслыханная удачливость юного эва Комнина, помноженная на фамильную живучесть императорского рода. Обломку пришлось спешно хватать старуху в охапку (она исступленно вырывалась) и вязать. По рукам и ногам. Затем, не теряя времени на приведение в разум, толкать ее в багажный ящик. В компанию к плюющемуся, визжащему Вику. А потом гнать Мегеру, беспощадно нахлестывая, в Арин. И, придерживая голову Валентина, чтобы не слишком болталась, молить – Фанеса, Регла, Скользящего вдоль Пределов, десятки других божков и духов! – молить, чтобы позволили ему успеть.
Он успел.
«Это невероятно, – сказал ему врач (к счастью, полноименный). – Лезвия, перерезав гортань, пищевод, изувечив органы, отвечающие за речь, не задели ни позвоночника, ни крупных кровеносных сосудов. Наверное, Валентин всю жизнь будет говорить странным голосом, а скорее, не будет говорить вообще. Но – всю жизнь. Которая будет. Которая обязательно будет».
Прав оказался Логун, прав – злое это оружие!
…Иван широко размахнулся и, ухнув, изо всех сил швырнул фламберги в сторону встающего солнца. Туда, где они сделаются недоступными ни для кого и, значит, безопасными. Для всех. Отныне и во веки веков. «Фрр!» – застрекотали узкие металлические крылья. Ему на миг почудилось, что вот сейчас, не коснувшись воды, пламенеющие клинки остановятся, развернутся и помчатся назад, будто бумеранги. Настигнут его, куда бы он ни скрылся, и с наслаждением иссекут, изрубят в фарш, воздавая за предательство. Приткнут распластанного к земле, как коллекционер прикалывает иглами бабочку. Как был приколот к карете Валентин.
Имяхранитель едва подавил неистовое, какое-то нутряное заячье желание пригнуться, сжаться в комочек, сорваться и бежать, бежать, бежать прочь, петляя.
Зато желанию хотя бы скрестить на груди руки он не противился.
Напоследок мечи сошлись, раздалось короткое печальное «Дон-н!», – и они, словно обнявшись крестовинами, наискосок скользнули в пучину. Брызг не поднялось вовсе, даже всплеска и того не было. Великое озеро Илем с молчаливым достоинством приняло жертву.
Иван для чего-то постоял еще немного и побрел, загребая ногами песок, назад к кабриолету.
Форейтор, отчаянно зевая, приплясывал подле своей колымаги, хлопал ладонями по бокам и потирал плечи. Диковато взглянул на пассажира, который, чудак, вместо того чтобы поскорее спрятаться от утренней холодины под полог, стащил с себя куртку и протянул ему. А затем еще предложил:
– Садись-ка ты, братец, назад. Сам поведу. А то, чего доброго, заснешь по дороге.
Поартачившись для порядка (совсем немного, чтобы Иван не успел передумать), усач полез в салон. Закутался там как мог и только потом осторожно поинтересовался, насколько хорошо Иван владеет управлением.
– Достаточно хорошо, – пробурчал имяхранитель, накручивая шнур на маховик стартера.
Дернул. Двигатель заработал сразу, чисто и ровно – наверное, не успел еще остыть. Иван взобрался на водительское место, подвигал задом, устраиваясь ловчее. Было жестко. Он обернулся:
– Очки давай!
Форейтор торопливо подал очки. Поколебавшись, потащил с головы шлем.
– Оставь, – отмахнулся Иван и взялся за потертый костяной набалдашник рулевого рычага. Люфт у рычага был преизрядный. Ерунда, подумал он. Не в гонках участвовать.
– Ну что, ямщик, трогай потихонечку, что ли, – сказал он себе и поневоле усмехнулся: в памяти из каких-то неведомых глубин всплыл вдруг казарменный анекдот о гвардейце и кучере. «Кучер потрогал – и онемел…»
Имяхранитель, мотнув головой, отогнал вставшую перед внутренним взором срамную картинку с ошарашенным возницей и бравым, самодовольно хохочущим преторианцем и наконец тронул. И под натужное квохтанье слабосильного движка затянул вполголоса про лежащий далеко путь и степь да степь кругом.
Кругом были сосны.
Гамма
Дверной колоколец разразился ушераздирающим перезвоном требовательно и даже нагло. Иван потер виски, приоткрыл один глаз и нехотя покосился в сторону двери. Поза, пленившая обломка, резкие движения не поощряла категорически. Откинувшись на спинку стула, Иван упокоил ноги на подоконнике, – а в общем и целом имел место философический эквилибр у открытого окна. С минуту колоколец бесновался, затем поунялся, осип и перешел на жалобное повизгивание.
– И был он славный эконом, то есть умел судить о том… – тоскливо пробормотал Иван, запрокинув голову.
Гекконы на потолке выдержали исполненное молчание, предоставив хозяину полную свободу действий. Даже не покосились вниз. Между тем вставать Ивану не хотелось до ломоты в костях. Добро бы, дело ограничилось просто ленью. Ко всему прочему, как говорят виноделы, сок подпустила усталость. И то, к слову сказать, – почти дюжина визитеров за день! С каждым побеседуй, каждому загляни в глаза, каждому пожми руку да самолично выпроводи. Не с улицы напросились, сам звал. Двенадцатый, аккурат к полной дюжине, ломился в дверь как раз сейчас.
Иван собрал волю в кулак, резко сдернул ноги с подоконника, уже стоя подхватил падающий стул и рявкнул в сторону двери:
– Минуточку! Я голый! Одеваюсь!
На самом деле даже не покосился в сторону платяного шкафа, благо с самого утра пребывал одетым, по обыкновению, в просторные полотняные брюки и тонкую льняную рубаху. Прислушался, не ушел ли настырный двенадцатый, и, лишь приняв неизбежное, поплелся открывать.
– Добрый вечер, – в дверях приветливо улыбался круглощекий господин средних лет, телесной округлостью весьма похожий на колобок. – Могу ли я видеть многоуважаемого эвпатрида…
– Язык не сломайте, – буркнул Иван, сторонясь и пропуская посетителя. – По объявлению?
– Да, извольте убедиться сами. – «Колобок» отгородился газетным листком, где черным по белому сообщалось, что некому Ивану потребовались услуги финансового консультанта.
– Уже видел. Аж в одиннадцати экземплярах. Проходите.
Круглощекий, отдав газету, будто входной билет, юркнул внутрь, чем-то и впрямь похожий на колобка. Не вошел, а вкатился, стрельнул глазками туда-сюда и нерешительно замер посреди комнаты.
– Предупреждаю, дело к вечеру, я устал от посетителей. Потому острить буду крупной формой и не всегда впопад. Что поделаешь, все мы немножко лошади. Кофе кончился, стулья – нет. Выбирайте любой.
Наваждение рассеялось.
Вцепившись в камни руками и прижавшись к стене щекой, странно перекошенный Валентин стоял на коленях и тяжело, со всхлипом, дышал. Казалось, на поддержание дыхания уходят все его силы.
Из его спины торчали два оперенных прутка размером с карандашный огрызок.
Таяло эхо сухого пистолетного выстрела.
Изрыгая чудовищные богохульства, охранники во главе с генералом Топтыгиным растаскивали лежащих вповалку лаймитов и, как могли, пристраивали в сторонке. Самых тяжелых и обессиленных укладывали рядком. Прочих взбадривали пощечинами, отпаивали слабым вином, после чего заставляли обихаживать беспомощных товарищей. Гиссерв Лео Тростин, непостижимым образом выживший после того, как Валентин распустил всю его кожу на ремни, вспорол брюшину (спас его толстый слой подкожного жира) и отсек ухо, орал благим матом, приказывая немедленно начать церемонию сызнова. Он, наверное, и сам бы начал (его напоили водкой с опием, так что энергия у вечно юного гиссерва била через край), да вот беда – двинуться не мог: спеленат был бинтами накрепко. Его следовало спешным образом передать лекарю… но Люция напрочь «запамятовала», что в двух шагах на холме пасется Мегера. Если, конечно, строптивицу не угнали обезумевшие от ужаса горожане. А впрочем, вряд ли. Больно уж нрав у кобылки крутой.
Имяхранителю, выразившему готовность уступить раненому собственное место в бричке, архэвисса заявила, что все равно не возьмет лавочника. Так как прощение обид, нанесенных членам фамилии Комнин, отнюдь не в ее правилах. Конечно, добивать мерзавца она не станет (хотя стоило бы), однако ради спасения и пальцем не шевельнет. Поделом ему! Между прочим, через полтора часа неподалеку пройдет в сторону Арина поезд. Доживет Тростин, – стало быть, фортуна на его стороне. Или, усмехнулась она, лучезарный Регл. А не доживет…
– В таком случае, сударыня, не прогневайтесь, я остаюсь с ним, – сказал Иван.
– Воля ваша, – ответствовала Люция. – Помогите только Валентина до экипажа донести.
– Разумеется.
Обломок подхватил на руки легкое тело юноши.
– Ах Иван, Иван! Я в вас решительно разочаровалась, – выговаривала архэвисса имяхранителю, пока они поднимались на холм. – Можете ли вы мне объяснить, для чего сбросили маску, глупый человек? А для какой надобности пожирали ужасные эти фрукты?
– Жажда накатила, – буркнул Иван.
– Что-с? Жажда? Фанес предобрый, эти мужчины нетерпеливы, как дети. Добро хоть насмерть не отравились. С лимонадами вы, конечно, лихо расправились, грешна – залюбовалась. Но последующая охота за призраками-невидимками?.. Метались как безумный и крушили пустоту. Жуть! Знаете, – призналась она чуточку смущенно, – я ведь, по правде говоря, в вас целилась. Когда вы улеглись подле стеночки, поползли этак боком, враскорячку, и принялись испепелять Валентина совершенно диким взглядом… Испугалась, каюсь. И если бы Топтыгину моему, у коего я сидела на плечах, не приспичило чихнуть… Н-да, как говорится, все к лучшему. Иван, да не молчите как пень бессловесный, скажите что-нибудь! Ведь вы о чем-то разговаривали с мальчиком, прежде чем он вызвал своих клевретов с ножами. И беседа протекала, судя по жестикуляции, весьма оживленно.
– Кстати, – спросил Иван, – кто-нибудь заметил, куда они потом девались?
– Кто?
– Лаймиты с ножами.
– Ой, да какая разница? – отмахнулась Люция.
– Не скажите, – покачал Иван головой. – Мне, например, привиделось – сгорели. Бесследно.
– Сгорели, утонули, обернулись туманом или полевыми мышами… Они меня не занимают ни под каким соусом. Только Валентин. Что сообщите о нем, имяхранитель?
– Боюсь, вам не понравятся мои речи, сударыня.
– А вы попробуйте.
– Извольте. Ваш внук не безвинная жертва стечения обстоятельств, но хладнокровный и планомерный их генератор.
Люция с сомнением хмыкнула и подытожила:
– Проще говоря, Валентин зарубил лавочника в трезвом уме? Так, что ли, следует понимать ваши иносказания?
– Да, так. Именно в трезвом уме, а отнюдь не под влиянием момента или опийных курений. Он приговорил его загодя. А казнь обставил так, чтобы, свершив ее, остаться полностью вне подозрений.
Они взошли на пригорок, где оставили экипаж. Мегера, завидев хозяйку, тихонько заржала. А вот Вик куда-то запропастился.
Иван пристроил Валентина в коляску – полусидя, спиной к скатанному пологу. С жадностью напился из обнаруженной фляги.
– Продолжайте, имяхранитель, – подбодрила его Люция. – Вы меня чертовски заинтриговали. Но сначала я хотела бы узнать причину, подвигнувшую мальчика на это злодеяние. То есть как вы ее себе представляете, – добавила она тоном, показывающим, что Ивану придется очень постараться, чтобы убедить ее в собственной правоте.
– На многие злодеяния! – поднял Иван палец. – Здесь следует употреблять множественное число, сударыня. Потому что этот нежный сосуд, – он кивнул на беспокойно спящего Валентина, – доверху наполнен настоящей гремучей смесью. Столь хитро замешенною, что не враз разберешься, что к чему. Тем более многие элементы для невнимательного взгляда затемнены.
– Ну-ну – поторопила его архэвисса. – Опять вы меня путаете. Смеси какие-то гремучие выдумали. Просто назовите причины, да и дело с концом.
– Разумеется, главная причина – это страсть! – объявил Иван. – Валентин безумно влюблен в воспитанницу дема Тростина Розу. Тут, сударыня, такое напряжение чувств, такой накал, что я пребываю в полном бессилии, не умея подобрать хотя бы отдаленное сравнение. Вулкан, наверное. Кракатау.
– Валентин увлекся Розой? Смазливой девицей, что сверкает телесами на рекламных линзах «Эспадона»?! Подумать только…
– Не просто увлекся. Буквально потерял голову, сударыня! Ведь исключительно ради того, чтобы быть ближе к предмету обожания, он бросил кадетский корпус и пошел в сальные объятия ее опекуна. Увы, счастье было непродолжительно. Взбалмошная девица увлеклась лаймизмом и сбежала из дому. Но Валентин не сдавался. Я уверен, что именно он уговорил Лео Тростина примкнуть к лимонадам. Однако Роза снова ускользнула. На сей раз безнадежно, выйдя замуж за полноименного и став эвиссой Логун. Крах всех надежд. А тут еще, как на грех, Лео отыскал где-то неоспоримые доказательства высочайшего происхождения ваших внуков. Возможно, были они и не совсем неоспоримыми, но много ли нужно подростку, чтоб поверить в родство с императором. Особенно если родство это можно проверить опытным путем.
– Это как же?
– Нет ничего проще. Общеизвестно, что императорская кровь дает способность к метаморфозу. Валентин попробовал усилием воли изменить тело – и у него получилось!
– Хотите сказать, он действительно способен преображаться?
– Еще как, сударыня! – усмехнулся Иван. – Видел собственными глазами. Понятно, что для молодого человека, просто по возрасту убежденного в собственной исключительности, этого оказалось вполне достаточно. Можете представить, в каком он был бешенстве? Его, юного красавца и почти цесаревича, Роза променяла на старого толстяка полноименного! Конечно, ему захотелось отомстить. Но как?
– Да, как? Надеюсь, вы наконец-то откроете мне разгадку, – буркнула Люция.
Иван кивнул:
– Еще немного терпения, сударыня. Примерно в это же время дем Тростин, избранный гиссервом и приобщившийся сокровенных лаймитских тайн, начал убеждать Валентина побороться за трон Пераса. Да не с кондачка, а заручившись поддержкой лучезарного Регла. И тогда Валентин замыслил собственную игру, в итоге которой собирался одержать не одну, а многие победы.
Иван начал загибать пальцы.
– Первое. Натравить обломка-имяхранителя на эва Логуна. Поскольку оружейник крайне вспыльчив, а обломки психопаты поголовно, то стычки не избежать. Обломок – профессиональный убийца, и, следовательно, Розиному муженьку практически гарантирован конец. Одна шкура получена. Второе. Устроить лаймитские камлания – с тем чтобы, прикрывшись общим бардаком, собственноручно уничтожить ненавистного Тростина. Вторая шкура на стену. Кстати, тут мог присутствовать и запасной вариант, что-то вроде подстраховки. Дознаватели, начав копать, с чего вдруг разгневанный имяхранитель приперся к эву Логуну, уткнулись бы в явную провокацию этой ссоры. Помните напавшего на меня минотавра? Кто таков? Неизвестно. А кем мог быть подослан?
– Хитроумным Лео Тростином, покинутым приемной дочкой, – сообразила Люция. – Жутким ревнивцем, решившим отомстить старому оружейнику.
– Верней всего. Уникальное орудие преступления – пламенеющие мечи из белой бронзы тоже сыграли бы роль косвенного (а то и прямого) доказательства. Достаточно дознавателям поднять каталоги «Эспадона», чтобы увидеть, откуда они появились. Я не сомневаюсь, что фламберги поступили контрабандным путем с Геи. Там некогда работал Симеон Лог, предок Розиного мужа. Мечи играли первейшую роль в плане Валентина. Ведь только они способны были направить мою мстительную ярость на полноименного оружейника, а следствие буквально ткнуть носом в Лео Тростина. Между прочим, сударыня, – спохватился Иван, – я хотел бы получить их обратно.
– Поглядите в багажном ящике. Помните, где секрет? Да, там, под сиденьем слева. Светляк сам вспыхнет, как только крышку откроете. А почему мой внук решил использовать именно вас?
Иван, занятый исследованием багажника, поскучнел, нахохлился и приготовился врать. У него не было ни малейшего желания рассказывать еще об одном пункте Валентинова плана. Об отмщении обломку за якобы предательство Платона Ромаса.
Однако Люция выручила его, опередив:
– Впрочем, тут все ясно. Обломок с рожей, какою не всякий висельник похвастать может, приличный боец… и прочая и прочая… Неясно лишь, почему вы оставили в живых эва Логуна. Что-с?
– Тут история долгая, и касательства к сегодняшним трагедиям она не имеет, – сказал Иван. Но Люция смотрела требовательно, и он признался: – Если коротко, легендарный душевный недуг обломков меня не гнетет. С некоторых пор ваш покорный слуга до чрезвычайности уравновешенный тип. Спасибо доктору снаружи и его гипнозу.
Иван оторвался от ящика.
– Сударыня, а ведь мечей-то здесь нет! Есть замечательный «глаз филина»…
– Дайте-ка его мне, – сказала Люция. – Есть початая коробка снарядов для пистоля. Есть прелестная линза-книжка, свитки к ней… одеяло… О, а вот и моя куртка, весьма кстати! Еще вижу мешок, подписано «Финики». Ух ты, не меньше фунта!.. Мелочь разная… и все. Стало быть, Виктор захватил их с собой. Настоящее оружие как-никак. Для мальчика выпустить мечи из рук выше сил. Но где же он сам пропадает?
– По нужде отошел, – предположил Иван, надевая куртку.
– В таком случае у него грандиозный запор. Недельный, самое малое. Все уличная сухомятка, я его предупреждала. Виктор! – громко позвала она. – Ви-ик-то-ор!
Покричали вместе. Тишина в ответ. Встревоженная Люция засобиралась на поиски.
– Давайте я, – сказал Иван.
– Нет. Заблудитесь. Мне-то здешние места до последней ложбинки знакомы.
– Я превосходно вижу в темноте.
Она укоризненно покачала головой:
– Видеть, Иван, зачастую слишком мало. Нужно правильно понимать, что видите. А вы уже дискредитировали себя побоищем с воображаемыми бесами. Оставайтесь тут. Стерегите Валентина. Или серчаете на него? Все-таки замышлял против вас.
– Сержусь? Что вы, сударыня, нимало! Мне его жаль, – сказал Иван. – Мне его отчаянно жаль…
И это было истинной правдой.
Люция нацепила на лоб обруч «глаза филина», расправила пленочную зеркальную личину и, аукая, растворилась среди деревьев.
Отхлебнув из фляги, Иван прилег на теплую землю. Неужели все закончилось? Эх, хорошо бы. Он сладко, до хруста за ушами, зевнул. Съесть бы сейчас чего-нибудь. Кажется, в ящике имелся мешочек с сухофруктами. Он поднялся, потянулся. Спросил обернувшуюся Мегеру, как она относится к возможности перехватить горсточку фиников? Кобыла кивнула, помахала хвостом и, показалось, улыбнулась.
– Вот и я не откажусь, – весело сказал он, тронутый неожиданным лошадиным дружелюбием.
В мешочке оказались не финики, а курага. Иван честно разделил кучку на четыре части, рассудив, что Валентин, получивший двойную дозу парализующего снадобья, до завтрашнего (верней, уже сегодняшнего) вечера о чувстве голода все равно не вспомнит. Мегера приняла свою долю смирно, губами собрала лакомство с ладоней имяхранителя без единой попытки укусить. И все же хлопать ее по холке Иван поостерегся.
– Приятного аппетита, имяхранитель! – Вик появился бесшумно.
– Благодарю, присоединяйся. А мы тебя потеряли. Архэвисса искать направилась. Далеко ходил?
– Нет. Я был здесь, за кустами. Слушал.
– Угу. Слушал, значит. И какие сделал выводы?
Сидящий Иван подтянул к себе ногу. Больно уж ему не понравилось, как Вик держит фламберги. Локти приподняты до уровня нижних ребер и разведены в стороны под прямым углом друг к другу. Клинки лежат на плечах, плашмя, сзади перекрещиваются. Такое ощущение, что парень приготовился провести «брадобреевы ножницы». Клацнут – борода долой. С головою вместе.
– Вывод единственный, он же единственно верный. Платон Ромас не мог стать императором, поскольку был младшим. До тех пор пока оставался младшим. Совсем как я. К сожалению, отец чересчур поздно спохватился. И еще… он слишком доверял тому, кого считал другом. Я не повторю его ошибок.
Это не были «ножницы». Виктор метнул мечи.
Он умел их метать. В момент, когда фламберги, пробив Валентину горло, воткнулись с глухим стуком в полог, он закричал. Надрывно, с ужасом:
– Бабушка! Бабушка! Он сошел с ума! Обломок убил Валентина! Ба-буш-ка!!!
Илем. Сегодня. Раннее утро…
Люция не прикончила Ивана в первый момент только по одной причине. Одной-единственной. Нет, не потому, что видела сцену убийства. И не потому, что рана Валентина оказалась несмертельной, как выяснилось позже. Поминутно ждавшая от внуков чего-то жуткого, она не поверила истошно вопящему и залитому слезами Виктору, а поверила молчанию имяхранителя. Обломка сутью и форменного душегуба видом. Поверила, вопреки очевидной картине покушения. Но, поверив, тут же погнала его прочь.
«Вы как будто притягиваете кровь, – сказала ему тогда старуха, прямая и бесстрастная. А может, попросту безжизненная. – Я не желаю, чтобы вы были здесь сейчас. Не желаю, чтобы появлялись поблизости когда-нибудь впоследствии. Мне хватит неприятностей и без вас. Исчезайте из моей жизни, приказываю и умоляю! Клянусь, я сумею обуздать Виктора. Клянусь, я не стану преследовать Лео Тростина. Но вы должны уехать. Немедленно. И заберите с собой эти треклятые мечи! Уничтожьте их. А сейчас прощайте!»
И когда она двинулась к коляске, чтобы выдернуть фламберги из тела внука, Валентин пошевелился. Голова юноши была почти отделена от тела, поэтому слабое трепетание его груди архэвисса Комнин истолковала однозначно. Как симптом У-некротии.
С криком «Нежить!» она бросилась раздирать раненого в клочья.
Ивану с первого взгляда сделалось понятно, что никакого проявления упыризма тут нет в помине, а есть одна неслыханная удачливость юного эва Комнина, помноженная на фамильную живучесть императорского рода. Обломку пришлось спешно хватать старуху в охапку (она исступленно вырывалась) и вязать. По рукам и ногам. Затем, не теряя времени на приведение в разум, толкать ее в багажный ящик. В компанию к плюющемуся, визжащему Вику. А потом гнать Мегеру, беспощадно нахлестывая, в Арин. И, придерживая голову Валентина, чтобы не слишком болталась, молить – Фанеса, Регла, Скользящего вдоль Пределов, десятки других божков и духов! – молить, чтобы позволили ему успеть.
Он успел.
«Это невероятно, – сказал ему врач (к счастью, полноименный). – Лезвия, перерезав гортань, пищевод, изувечив органы, отвечающие за речь, не задели ни позвоночника, ни крупных кровеносных сосудов. Наверное, Валентин всю жизнь будет говорить странным голосом, а скорее, не будет говорить вообще. Но – всю жизнь. Которая будет. Которая обязательно будет».
Прав оказался Логун, прав – злое это оружие!
…Иван широко размахнулся и, ухнув, изо всех сил швырнул фламберги в сторону встающего солнца. Туда, где они сделаются недоступными ни для кого и, значит, безопасными. Для всех. Отныне и во веки веков. «Фрр!» – застрекотали узкие металлические крылья. Ему на миг почудилось, что вот сейчас, не коснувшись воды, пламенеющие клинки остановятся, развернутся и помчатся назад, будто бумеранги. Настигнут его, куда бы он ни скрылся, и с наслаждением иссекут, изрубят в фарш, воздавая за предательство. Приткнут распластанного к земле, как коллекционер прикалывает иглами бабочку. Как был приколот к карете Валентин.
Имяхранитель едва подавил неистовое, какое-то нутряное заячье желание пригнуться, сжаться в комочек, сорваться и бежать, бежать, бежать прочь, петляя.
Зато желанию хотя бы скрестить на груди руки он не противился.
Напоследок мечи сошлись, раздалось короткое печальное «Дон-н!», – и они, словно обнявшись крестовинами, наискосок скользнули в пучину. Брызг не поднялось вовсе, даже всплеска и того не было. Великое озеро Илем с молчаливым достоинством приняло жертву.
Иван для чего-то постоял еще немного и побрел, загребая ногами песок, назад к кабриолету.
Форейтор, отчаянно зевая, приплясывал подле своей колымаги, хлопал ладонями по бокам и потирал плечи. Диковато взглянул на пассажира, который, чудак, вместо того чтобы поскорее спрятаться от утренней холодины под полог, стащил с себя куртку и протянул ему. А затем еще предложил:
– Садись-ка ты, братец, назад. Сам поведу. А то, чего доброго, заснешь по дороге.
Поартачившись для порядка (совсем немного, чтобы Иван не успел передумать), усач полез в салон. Закутался там как мог и только потом осторожно поинтересовался, насколько хорошо Иван владеет управлением.
– Достаточно хорошо, – пробурчал имяхранитель, накручивая шнур на маховик стартера.
Дернул. Двигатель заработал сразу, чисто и ровно – наверное, не успел еще остыть. Иван взобрался на водительское место, подвигал задом, устраиваясь ловчее. Было жестко. Он обернулся:
– Очки давай!
Форейтор торопливо подал очки. Поколебавшись, потащил с головы шлем.
– Оставь, – отмахнулся Иван и взялся за потертый костяной набалдашник рулевого рычага. Люфт у рычага был преизрядный. Ерунда, подумал он. Не в гонках участвовать.
– Ну что, ямщик, трогай потихонечку, что ли, – сказал он себе и поневоле усмехнулся: в памяти из каких-то неведомых глубин всплыл вдруг казарменный анекдот о гвардейце и кучере. «Кучер потрогал – и онемел…»
Имяхранитель, мотнув головой, отогнал вставшую перед внутренним взором срамную картинку с ошарашенным возницей и бравым, самодовольно хохочущим преторианцем и наконец тронул. И под натужное квохтанье слабосильного движка затянул вполголоса про лежащий далеко путь и степь да степь кругом.
Кругом были сосны.
Гамма
ЦАРЬ, ЦАРЕВИЧ…
…Центральной сушей (в первую очередь в географическом плане, поскольку она действительно центр, если угодно, – пуп мира внутри Пределов), на коей обитает значительная часть населения Пераса, является остров Столбовой-и-Звездный. Перионы считают его материком, но будем строги. При площади, очень незначительно превосходящей площадь Мадагаскара, он является все-таки островом. Очертаниями Столбовой-и-Звездный напоминает двенадцатилучевую звезду. Об абсолютной геометрической правильности речь, конечно, идти не может. Тем не менее это все-таки звезда о двенадцати различной длины и формы лучах.
Посредине острова возвышается четырехкилометровой высоты пологая и лесистая, изрезанная складками и речными руслами грандиозная гора, называемая жителями без особых претензий Олимпом. Но вершину Олимпа занимают отнюдь не боги и даже не вечные снега, а огромное, ледяной, изумительно чистой и сладкой воды озеро Илем. Похожее на чуть искривленное и весьма толстое веретено, оно заключено в изумрудное ожерелье из кедров и тонких белых песков. Илем не имеет дна. Десяток-другой взмахов веслами над песчаным и галечным дном – и ваша лодка повиснет над хрустальной бездной. Вы увидите, как вдоль мраморной стены, резко уходящей вглубь множеством скошенных под различными углами уступов, шныряют полупрозрачные рачки; как из мельчайших трещинок выскальзывают пузырьки газа; а больше вы не увидите ничего. И вам станет страшно. Вы вспомните слова о Бездне, смотрящей на вас, когда вы смотрите в нее, и вам захочется поскорее вернуться на близкий берег. Или, быть может, вам захочется ответить на зов глубины и уйти в нее. Попытка будет, скорее всего, неудачной. Илем принимает отнюдь не всех. Ничтожно мал шанс, что избранным станете вы.
В противоположных концах озера, на некотором удалении от берега, там, где проходит граница существования дна, вздымаются из воды скалистые островки. Первый зовется Волчья Шишка и схож с головой волка, украшенной большой гладкой шишкой на темени. Волчья Шишка поросла колючим кустарником, ягоды которого придают крепость, терпкость и рубиновый оттенок красному виноградному вину, портят вино белое, врачуют раны и разогревают кровь стариков, охочих до плотской любви, но к ней уже не способных. Другой островок зовется Кривая Ведьма и видом чрезвычайно схож с горбатой старухой. На нем не растет ничего, кроме удивительно нежных и ярких мхов на вершине да темных, почти черных кудрявых папоротников у подножия. Говорят, именно среди них можно найти цветущий папоротник.
Илем питает своими бездонными водами девять рек – от Голубого Нила шириной полсотни саженей в самом узком месте до малой речки Недотыкомки, которую в любом месте перескочит с разбегу резвый семилетний ребенок. Реки, независимо от размеров и пройденного, подчас довольно извилистого пути, стекают в Океан. В великий, теплый, ласковый и неимоверно щедрый Океан. В Океан, который кормит мир внутри Пределов, согревает его, орошает дождями, обувает и одевает – словом, дает жизнь. В Океан, который не знает штормов и цунами. В Океан, который зовется Отцом.
Только не подумайте, что он и есть Предел. Еще нет…
(М.Маклай, М. Поло.«Стоя у границ безграничного»)
…Уродился юноша
Под звездой безвестною,
Под звездой падучею,
Миг один блеснувшею
В тишине небес.
А.С.Пушкин
Семь дней до полной луны
Дверной колоколец разразился ушераздирающим перезвоном требовательно и даже нагло. Иван потер виски, приоткрыл один глаз и нехотя покосился в сторону двери. Поза, пленившая обломка, резкие движения не поощряла категорически. Откинувшись на спинку стула, Иван упокоил ноги на подоконнике, – а в общем и целом имел место философический эквилибр у открытого окна. С минуту колоколец бесновался, затем поунялся, осип и перешел на жалобное повизгивание.
– И был он славный эконом, то есть умел судить о том… – тоскливо пробормотал Иван, запрокинув голову.
Гекконы на потолке выдержали исполненное молчание, предоставив хозяину полную свободу действий. Даже не покосились вниз. Между тем вставать Ивану не хотелось до ломоты в костях. Добро бы, дело ограничилось просто ленью. Ко всему прочему, как говорят виноделы, сок подпустила усталость. И то, к слову сказать, – почти дюжина визитеров за день! С каждым побеседуй, каждому загляни в глаза, каждому пожми руку да самолично выпроводи. Не с улицы напросились, сам звал. Двенадцатый, аккурат к полной дюжине, ломился в дверь как раз сейчас.
Иван собрал волю в кулак, резко сдернул ноги с подоконника, уже стоя подхватил падающий стул и рявкнул в сторону двери:
– Минуточку! Я голый! Одеваюсь!
На самом деле даже не покосился в сторону платяного шкафа, благо с самого утра пребывал одетым, по обыкновению, в просторные полотняные брюки и тонкую льняную рубаху. Прислушался, не ушел ли настырный двенадцатый, и, лишь приняв неизбежное, поплелся открывать.
– Добрый вечер, – в дверях приветливо улыбался круглощекий господин средних лет, телесной округлостью весьма похожий на колобок. – Могу ли я видеть многоуважаемого эвпатрида…
– Язык не сломайте, – буркнул Иван, сторонясь и пропуская посетителя. – По объявлению?
– Да, извольте убедиться сами. – «Колобок» отгородился газетным листком, где черным по белому сообщалось, что некому Ивану потребовались услуги финансового консультанта.
– Уже видел. Аж в одиннадцати экземплярах. Проходите.
Круглощекий, отдав газету, будто входной билет, юркнул внутрь, чем-то и впрямь похожий на колобка. Не вошел, а вкатился, стрельнул глазками туда-сюда и нерешительно замер посреди комнаты.
– Предупреждаю, дело к вечеру, я устал от посетителей. Потому острить буду крупной формой и не всегда впопад. Что поделаешь, все мы немножко лошади. Кофе кончился, стулья – нет. Выбирайте любой.