Страница:
Широкая снизу и сверху, посредине расселина сужалась, отчего в плане напоминала песочные часы. Именно в этом «горлышке» и установили браконьеры сеть-ловушку. Сейчас обоих «хорьков», туго стянутых мелкоячеистой сетью, прилаживали к жердине. Очевидно, для переноски. Морды у химероидов были обмотаны ремнями.
Браконьеров было одиннадцать человек. Все превосходно вооружены и экипированы. И одного из них Иван знал. Знал гораздо лучше, чем ему того хотелось. Даже сквозь плотную вуаль, защищающую аметистовую кожу от насекомых, это холодно-прекрасное и до отвращения высокомерное лицо нельзя было спутать ни с одним другим.
Фридрих Ромас, принц крови. Самый необузданный, самый решительный. Самый опасный. На плече у него возлежал, матово отблескивая черненым серебром, автомат-метатель.
– Да снизойдет на вас благодать Фанеса, ваша светлость, – громко сказал Иван, ступая в расселину. Затем стащил с головы накомарник, отшвырнул в сторону, поднял левую руку и несколько раз сжали разжал пальцы. Изогнутые когти на стальной перчатке засверкали бритвенными гранями.
Фридрих окинул его ленивым взглядом и определенно узнал. И все-таки, медленно, словно через силу цедя слова, спросил стоящего рядом толстяка:
– Что это за человечек? Химерийский троглодит?
– Не могу знать, мой повелитель, – продребезжал толстяк.
– Ну так узнай, болван.
– Эй! – закричал тот, энергично тряся указательным пальцем. – Эй, милейший, ты кто? Его светлость интере…
– Его светлость валяет дурака, – заявил Иван и медленно двинулся вперед, поигрывая большим охотничьим ножом. Левая рука в когтистой перчатке расслабленно свисала вдоль тела. Он совершенно не смотрел под ноги, однако вышагивал уверенно и точно. Ни разу не оступился. Ни одного камешка не вырвалось из-под его окованных металлом сапог.
Спутники Фридриха шумно зароптали и направили на него острия и стволы оружия. Сам же Ромас не проявил ни малейшей обеспокоенности.
– А-а, так это же наш вездесущий обломок! – сказал он с недоброй усмешкой и сделал челяди знак, призывающий к выдержанности. – Снова встаешь мне поперек дороги, Иван. Что тебя не устраивает на этот раз?
– Отпустите химероидов, ваша светлость.
– С какой стати?
– Они находятся под охраной императора, их отлов запрещен.
– Неужели? – притворно удивился Фридрих. – А истребление? – Он небрежно уронил с плеча ствол метателя и нажал на спуск. Раздался отрывистый металлический звон. Один из «хорьков» бешено забился, извиваясь в сетчатом коконе, будто придавленный червь. Потом выгнулся и затих. На песочной шкуре быстро расплывались нежно-розовые, отсвечивающие перламутром, пятна.
За те мгновения, пока Ромас стрелял, а его дворня с восторгом наблюдала за действиями принца и агонией химероида, Иван успел переместиться вплотную к высокопоставленным браконьерам. Когда слуги опомнились, имяхранитель уже стоял за спиной Фридриха, сжимая пальцами левой руки его горло. Загнутые острия когтей располосовали шелковую вуаль накомарника и замерли в волоске от вздувшейся жилы на шее принца. В другой руке Иван держал странную, похожую на железную змею палицу. Кинжал, впрочем, обнаружился тут же: пробив плечо толстяка, клинок пригвоздил его к могучей сухой ветви лианы. Толстяк хрипел и закатывал глаза, ноги его тряслись, точно были желейными.
– Оружие на землю, – рыкнул Иван. – Выполнять живо, шавки! Вас тоже касается, милостивый государь. – Он шевельнул рукой, и на коже Фридриха вспухла капелька крови.
Когда метатель шлепнулся подле его ноги, Иван с огромным удовольствием сокрушил оружие сапогом. Смялась украшенная чеканкой затворная коробка, сплющился и изогнулся покрытый тончайшими арабесками ствол. Жалобно звякнув, лопнуло кольцо магазина.
– Варвар, – с брезгливостью сказал Фридрих. – Обломок паршивый…
Иван резко тряхнул его и монотонно заговорил:
– Властью, данной мне Коллегией общественного здоровья, я, егерь острова Химерия, арестовываю вас, принц Фридрих Ромас, за браконьерские действия.
Фридрих осклабился:
– Замечательная речь для обломка. Но кто может подтвердить твои полномочия, – он подпустил в голос издевательских ноток, – егерь острова Химерия? Посудина, на которой ты прибыл сюда, сожжена «греческим огнем»[10] прошлой ночью. Вместе с командой. Кто докажет мне, принцу крови, что ты не лжешь из мстительности, имяхранитель?
– Я докажу.
Фридрих скосил глаза в направлении, откуда послышался голос, и в ярости заскрежетал зубами.
– Я, полковник Коллегии общественного здоровья. Я, полноименный Модест Агриппа, имеющий право арестовывать членов монаршей фамилии. – Полковник поднял вверх кисть с плотно сжатыми перстами и повелительным жестом направил на спутников Ромаса. – Дем Корагг, эти люди обвиняются в браконьерстве, пиратстве и преднамеренном убийстве членов Коллегии. Ты знаешь, что делать.
Корагг кивнул, сказал: «Богатыри, товсь!» – и навел ствол метателя на ромасовскую челядь. Поняв, что их ждет, десять холеных, родовитых, сильных мужчин, привыкших под покровительством принца быть безнаказанными всегда и во всем, с ужасом завыли…
Химерия абсолютно заслуженно считалась единственным местом, откуда не требуется переправлять трупы на Погребальный. Не успели омеговцы отойти и на десяток шагов, а тела расстрелянных браконьеров уже напоминали муравейники. Всевозможные твари, от микроскопических жучков-могильщиков, размером с блоху, до здоровенных ливневых крыс – мерзостных созданий, голохвостых, вонючих и словно покрытых лишаями – начали шумное пиршество. С неба пикировали одна за другой химерийские олуши.
Самка homo mustela затащила останки супруга высоко на скалы и там пожирала в одиночку, жалобно поскуливая. Временами она принималась в отчаянии биться грудью оземь (вой ее становился при этом душераздирающим), но всякий раз находила в себе силы успокоиться и продолжить жуткую тризну.
Посланные вперед Лекс и Гвоздодер скоро подали условный сигнал, означающий, что побережье расчищено. Выйдя из расселины, омеговцы увидели возле кромки прибоя еще одну шевелящуюся кучу, атакуемую олушами. Здесь основную массу трупоедов составляли крабы и многоножки.
На волнах покачивалась прекрасная моторная яхта. Надстройки, мачты, борта – все было снежно-белым. Ажурные гребные колеса сверкали позолотой. На высокой скуле корабля золотом с алой каймой было начертано: «Слава Фридриха».
От погибшего «Кербера» осталось только огромное пятно маслянистой пленки, вытянутое с востока на запад и напоминающее застывшего в прыжке трехголового пса. А более – ничего. Ни щепки, ни головни, ни обломка мачты.
Фридрих до сих пор был совершенно безмятежен, смотрел исключительно вперед и вверх и – молчал. Сейчас же вдруг заговорил. Звучным, хорошо поставленным голосом прирожденного оратора.
– Полковник, – сказал он, – обращаюсь к вам. Вы дворянин и поймете. Каторга для меня абсолютно, абсолютно неприемлема. Сколько вы хотите, чтобы забыть это недоразумение навсегда?
– Ваше сиятельство сами назвали меня дворянином.
– Так я и думал. Этого и боялся. А впрочем… – Он надменно усмехнулся. – Тогда убейте.
– Не имею права.
– Что за напасть! – сказал Фридрих тоскливо. – В таком случае объявляю вас низким человеком. Подонком, негодяем… Что, терпимо? Так предложите же сами что-нибудь, что позволило бы вам вызвать меня на дуэль! Вы скотоложец, растлитель малолетних. «Завитой затылок» из портового притона, отдающийся матросам за рваного «Василия». Ну что же вы терпите, эв Агриппа?
– Не имею права, – отчеканил Модест. Его трясло от гнева.
– Зато я имею, – сказал Иван.
– Поди прочь, обломок. Я скорее схвачусь с поганой ливневой крысой, чем с животным вроде тебя. Я скорей…
– Заткнись, Фридрих, – оборвал его Иван. – Ты же знаешь, кем я был. Пусть я не помню ничего, но ты… ты все помнишь. Ведь тебе всегда хотелось выпустить мне кишки. И тогда, когда я обладал Именем, и после. Или я не прав?
Принц закинул голову к небу и театрально расхохотался. Потом сложил руки на груди и сказал:
– Ты прав, обломок. Хорошо, я сражусь с тобой и погибну. Доставай свой клинок, преторианец.
– Эв Агриппа, – сказал Иван, сбрасывая амуницию, избавляясь от лишней одежды и оружия. – Мне кажется, у «Омеги» масса дел на борту «Славы Фридриха». Там наверняка остался экипаж, с которым рано или поздно придется вступить в контакт. Без принца они уйти не посмеют… Поэтому вам стоит поторопиться.
– Смелей, полковник! – подбодрил Модеста Ромас. – «Греческого огня» на борту больше нет. А с двумя автоматическими метателями, управляемыми безусым юнгой, вы как-нибудь справитесь.
Когда шлюпка «Славы Фридриха» с тремя перехватчиками и Модестом, вооруженным автоматом, отчалила от берега (Лекс и Корагг поплыли к яхте под водой, выныривая так редко, как только можно), Иван и Фридрих стояли – враг напротив врага – в каких-то пяти-шести шагах.
Принц с обманчивой небрежностью опирался на кавалерийскую саблю, позаимствованную из арсенала «Омеги». Ветерок трепал его платиновые кудри и кружево широкого ворота. Осанка его была безупречна. Прекрасное лицо злобно.
Иван прикрыл на секунду глаза, чуть-чуть отвел руку с таким же, как у Фридриха, клинком и сделал первый шаг.
На яхте дико завыла сирена.
«Карл Густав был абсолютно прав, – думал Модест Агриппа, стоя на капитанском мостике идущей к Гелиополису «Славы Фридриха». – Иван ни за что не поверил бы, если бы ему открыли всю правду о его предназначении и предначертании. О том, что многое в настоящем и будущем всего Пераса зависит именно от него. О Фанесе, который во плоти явился к Младенцу-Первенцу, чтобы указать на обломка, мечущегося по Гелиополису – страшного, точно взбесившийся хищник, – и повелеть: «Отныне се ваш хранитель и защитник!» О том, что его появления, теряя надежду, ждали долгие четырнадцать лет, с тех пор как скончался последний великий имяхранитель Оскар. Что за последние полвека он – единственный, кто утратил Имя не для того, чтоб в жилах потрошивших его горгов свершилось таинство зачатия ноктиса, а для того, чтобы вместо рядового полноименного возник великий ИМЯХРАНИТЕЛЬ».
А Иван смотрел на блестящие лопасти гребного колеса, смотрел уже давно, отчего казалось, что колесо вращается в обратную сторону, и тоже думал. У него немного кружилась голова – не то от потери крови (клинку Фридриха не хватило какого-то дюйма, чтобы подвести в схватке финальную черту), не то от долгого наблюдения за колесом, – и мысли его тоже кружились. Были они просты и незамысловаты, наивны и в то же время величественны. Обычные в общем-то мысли человека, внезапно почувствовавшего себя врачом, лично ответственным за ритмичность мирового кровотока; дирижером, упреждающим малейшую фальшь в музыке небесных сфер.
Он думал о том, что Предел есть у всего, даже у мира.
О том, что только человек беспределен.
Только человек.
Только он.
ОМЕГА
Браконьеров было одиннадцать человек. Все превосходно вооружены и экипированы. И одного из них Иван знал. Знал гораздо лучше, чем ему того хотелось. Даже сквозь плотную вуаль, защищающую аметистовую кожу от насекомых, это холодно-прекрасное и до отвращения высокомерное лицо нельзя было спутать ни с одним другим.
Фридрих Ромас, принц крови. Самый необузданный, самый решительный. Самый опасный. На плече у него возлежал, матово отблескивая черненым серебром, автомат-метатель.
– Да снизойдет на вас благодать Фанеса, ваша светлость, – громко сказал Иван, ступая в расселину. Затем стащил с головы накомарник, отшвырнул в сторону, поднял левую руку и несколько раз сжали разжал пальцы. Изогнутые когти на стальной перчатке засверкали бритвенными гранями.
Фридрих окинул его ленивым взглядом и определенно узнал. И все-таки, медленно, словно через силу цедя слова, спросил стоящего рядом толстяка:
– Что это за человечек? Химерийский троглодит?
– Не могу знать, мой повелитель, – продребезжал толстяк.
– Ну так узнай, болван.
– Эй! – закричал тот, энергично тряся указательным пальцем. – Эй, милейший, ты кто? Его светлость интере…
– Его светлость валяет дурака, – заявил Иван и медленно двинулся вперед, поигрывая большим охотничьим ножом. Левая рука в когтистой перчатке расслабленно свисала вдоль тела. Он совершенно не смотрел под ноги, однако вышагивал уверенно и точно. Ни разу не оступился. Ни одного камешка не вырвалось из-под его окованных металлом сапог.
Спутники Фридриха шумно зароптали и направили на него острия и стволы оружия. Сам же Ромас не проявил ни малейшей обеспокоенности.
– А-а, так это же наш вездесущий обломок! – сказал он с недоброй усмешкой и сделал челяди знак, призывающий к выдержанности. – Снова встаешь мне поперек дороги, Иван. Что тебя не устраивает на этот раз?
– Отпустите химероидов, ваша светлость.
– С какой стати?
– Они находятся под охраной императора, их отлов запрещен.
– Неужели? – притворно удивился Фридрих. – А истребление? – Он небрежно уронил с плеча ствол метателя и нажал на спуск. Раздался отрывистый металлический звон. Один из «хорьков» бешено забился, извиваясь в сетчатом коконе, будто придавленный червь. Потом выгнулся и затих. На песочной шкуре быстро расплывались нежно-розовые, отсвечивающие перламутром, пятна.
За те мгновения, пока Ромас стрелял, а его дворня с восторгом наблюдала за действиями принца и агонией химероида, Иван успел переместиться вплотную к высокопоставленным браконьерам. Когда слуги опомнились, имяхранитель уже стоял за спиной Фридриха, сжимая пальцами левой руки его горло. Загнутые острия когтей располосовали шелковую вуаль накомарника и замерли в волоске от вздувшейся жилы на шее принца. В другой руке Иван держал странную, похожую на железную змею палицу. Кинжал, впрочем, обнаружился тут же: пробив плечо толстяка, клинок пригвоздил его к могучей сухой ветви лианы. Толстяк хрипел и закатывал глаза, ноги его тряслись, точно были желейными.
– Оружие на землю, – рыкнул Иван. – Выполнять живо, шавки! Вас тоже касается, милостивый государь. – Он шевельнул рукой, и на коже Фридриха вспухла капелька крови.
Когда метатель шлепнулся подле его ноги, Иван с огромным удовольствием сокрушил оружие сапогом. Смялась украшенная чеканкой затворная коробка, сплющился и изогнулся покрытый тончайшими арабесками ствол. Жалобно звякнув, лопнуло кольцо магазина.
– Варвар, – с брезгливостью сказал Фридрих. – Обломок паршивый…
Иван резко тряхнул его и монотонно заговорил:
– Властью, данной мне Коллегией общественного здоровья, я, егерь острова Химерия, арестовываю вас, принц Фридрих Ромас, за браконьерские действия.
Фридрих осклабился:
– Замечательная речь для обломка. Но кто может подтвердить твои полномочия, – он подпустил в голос издевательских ноток, – егерь острова Химерия? Посудина, на которой ты прибыл сюда, сожжена «греческим огнем»[10] прошлой ночью. Вместе с командой. Кто докажет мне, принцу крови, что ты не лжешь из мстительности, имяхранитель?
– Я докажу.
Фридрих скосил глаза в направлении, откуда послышался голос, и в ярости заскрежетал зубами.
– Я, полковник Коллегии общественного здоровья. Я, полноименный Модест Агриппа, имеющий право арестовывать членов монаршей фамилии. – Полковник поднял вверх кисть с плотно сжатыми перстами и повелительным жестом направил на спутников Ромаса. – Дем Корагг, эти люди обвиняются в браконьерстве, пиратстве и преднамеренном убийстве членов Коллегии. Ты знаешь, что делать.
Корагг кивнул, сказал: «Богатыри, товсь!» – и навел ствол метателя на ромасовскую челядь. Поняв, что их ждет, десять холеных, родовитых, сильных мужчин, привыкших под покровительством принца быть безнаказанными всегда и во всем, с ужасом завыли…
Химерия абсолютно заслуженно считалась единственным местом, откуда не требуется переправлять трупы на Погребальный. Не успели омеговцы отойти и на десяток шагов, а тела расстрелянных браконьеров уже напоминали муравейники. Всевозможные твари, от микроскопических жучков-могильщиков, размером с блоху, до здоровенных ливневых крыс – мерзостных созданий, голохвостых, вонючих и словно покрытых лишаями – начали шумное пиршество. С неба пикировали одна за другой химерийские олуши.
Самка homo mustela затащила останки супруга высоко на скалы и там пожирала в одиночку, жалобно поскуливая. Временами она принималась в отчаянии биться грудью оземь (вой ее становился при этом душераздирающим), но всякий раз находила в себе силы успокоиться и продолжить жуткую тризну.
Посланные вперед Лекс и Гвоздодер скоро подали условный сигнал, означающий, что побережье расчищено. Выйдя из расселины, омеговцы увидели возле кромки прибоя еще одну шевелящуюся кучу, атакуемую олушами. Здесь основную массу трупоедов составляли крабы и многоножки.
На волнах покачивалась прекрасная моторная яхта. Надстройки, мачты, борта – все было снежно-белым. Ажурные гребные колеса сверкали позолотой. На высокой скуле корабля золотом с алой каймой было начертано: «Слава Фридриха».
От погибшего «Кербера» осталось только огромное пятно маслянистой пленки, вытянутое с востока на запад и напоминающее застывшего в прыжке трехголового пса. А более – ничего. Ни щепки, ни головни, ни обломка мачты.
Фридрих до сих пор был совершенно безмятежен, смотрел исключительно вперед и вверх и – молчал. Сейчас же вдруг заговорил. Звучным, хорошо поставленным голосом прирожденного оратора.
– Полковник, – сказал он, – обращаюсь к вам. Вы дворянин и поймете. Каторга для меня абсолютно, абсолютно неприемлема. Сколько вы хотите, чтобы забыть это недоразумение навсегда?
– Ваше сиятельство сами назвали меня дворянином.
– Так я и думал. Этого и боялся. А впрочем… – Он надменно усмехнулся. – Тогда убейте.
– Не имею права.
– Что за напасть! – сказал Фридрих тоскливо. – В таком случае объявляю вас низким человеком. Подонком, негодяем… Что, терпимо? Так предложите же сами что-нибудь, что позволило бы вам вызвать меня на дуэль! Вы скотоложец, растлитель малолетних. «Завитой затылок» из портового притона, отдающийся матросам за рваного «Василия». Ну что же вы терпите, эв Агриппа?
– Не имею права, – отчеканил Модест. Его трясло от гнева.
– Зато я имею, – сказал Иван.
– Поди прочь, обломок. Я скорее схвачусь с поганой ливневой крысой, чем с животным вроде тебя. Я скорей…
– Заткнись, Фридрих, – оборвал его Иван. – Ты же знаешь, кем я был. Пусть я не помню ничего, но ты… ты все помнишь. Ведь тебе всегда хотелось выпустить мне кишки. И тогда, когда я обладал Именем, и после. Или я не прав?
Принц закинул голову к небу и театрально расхохотался. Потом сложил руки на груди и сказал:
– Ты прав, обломок. Хорошо, я сражусь с тобой и погибну. Доставай свой клинок, преторианец.
– Эв Агриппа, – сказал Иван, сбрасывая амуницию, избавляясь от лишней одежды и оружия. – Мне кажется, у «Омеги» масса дел на борту «Славы Фридриха». Там наверняка остался экипаж, с которым рано или поздно придется вступить в контакт. Без принца они уйти не посмеют… Поэтому вам стоит поторопиться.
– Смелей, полковник! – подбодрил Модеста Ромас. – «Греческого огня» на борту больше нет. А с двумя автоматическими метателями, управляемыми безусым юнгой, вы как-нибудь справитесь.
Когда шлюпка «Славы Фридриха» с тремя перехватчиками и Модестом, вооруженным автоматом, отчалила от берега (Лекс и Корагг поплыли к яхте под водой, выныривая так редко, как только можно), Иван и Фридрих стояли – враг напротив врага – в каких-то пяти-шести шагах.
Принц с обманчивой небрежностью опирался на кавалерийскую саблю, позаимствованную из арсенала «Омеги». Ветерок трепал его платиновые кудри и кружево широкого ворота. Осанка его была безупречна. Прекрасное лицо злобно.
Иван прикрыл на секунду глаза, чуть-чуть отвел руку с таким же, как у Фридриха, клинком и сделал первый шаг.
На яхте дико завыла сирена.
Океан. Сегодня, пять часов пополудни
«Карл Густав был абсолютно прав, – думал Модест Агриппа, стоя на капитанском мостике идущей к Гелиополису «Славы Фридриха». – Иван ни за что не поверил бы, если бы ему открыли всю правду о его предназначении и предначертании. О том, что многое в настоящем и будущем всего Пераса зависит именно от него. О Фанесе, который во плоти явился к Младенцу-Первенцу, чтобы указать на обломка, мечущегося по Гелиополису – страшного, точно взбесившийся хищник, – и повелеть: «Отныне се ваш хранитель и защитник!» О том, что его появления, теряя надежду, ждали долгие четырнадцать лет, с тех пор как скончался последний великий имяхранитель Оскар. Что за последние полвека он – единственный, кто утратил Имя не для того, чтоб в жилах потрошивших его горгов свершилось таинство зачатия ноктиса, а для того, чтобы вместо рядового полноименного возник великий ИМЯХРАНИТЕЛЬ».
А Иван смотрел на блестящие лопасти гребного колеса, смотрел уже давно, отчего казалось, что колесо вращается в обратную сторону, и тоже думал. У него немного кружилась голова – не то от потери крови (клинку Фридриха не хватило какого-то дюйма, чтобы подвести в схватке финальную черту), не то от долгого наблюдения за колесом, – и мысли его тоже кружились. Были они просты и незамысловаты, наивны и в то же время величественны. Обычные в общем-то мысли человека, внезапно почувствовавшего себя врачом, лично ответственным за ритмичность мирового кровотока; дирижером, упреждающим малейшую фальшь в музыке небесных сфер.
Он думал о том, что Предел есть у всего, даже у мира.
О том, что только человек беспределен.
Только человек.
Только он.
ОМЕГА
…Если пересечь кольцо Сорока Четырех островов, и начать удаляться от Столбового-и-Звездного, то первое время не будет заметно никаких фактов, свидетельствующих, что вы приближаетесь к Пределам. Океан будет все так же покоен, ветер столь же умерен, сопровождающие корабль дельфины столь же игривы. Однако никакой суши больше не встретится, пропадут даже морские птицы, за исключением альбатросов. Так будет продолжаться трое суток, после чего исчезнут дельфины, а вода приобретет слабый оттенок чугунной окалины. Ветер задует ровно, мощно, попутно – неизменно попутно.
Третья ночь поразит вас тем, что солнце так и не закатится полностью: его багровый краешек словно бы размажется по всей окружности горизонта. Утром светило не поднимется целиком, явив только лишь треть своего диска. А затем приготовьтесь к долгому и однообразному движению в никуда. Вы можете плыть месяц за месяцем, а может быть, и год за годом – насколько хватит запасов воды, а главное, терпения у команды вашего корабля. Океанская поверхность будет неизменна. Небо, солнце, температура воздуха и направление ветра будут неизменны. Рыба, извлекаемая из океана, будет неизменна – одна лишь мелкая треска. Наконец вы догадаетесь – если вам не сообщат об этом раньше матросы или капитан, – что Предел давно достигнут. Что вы уперлись в его невидимую стену и дальше пути не существует. После того как подадите команду на возвращение, вы удостоверитесь в этом совершенно точно. Обратный путь до Островов займет все те же трое суток. Сколько бы времени вы ни находились в плавании от них. И ветер – ветер вновь станет попутным!
Но утверждают, что иногда, очень редко, Пределы открываются. И тогда воды Океана с жутким ревом устремляются в грандиозный провал, мерцающий холодным фосфорическим пламенем. И увлекают за собой корабль с тем избранником Фанеса, чьей судьбой станет увидеть Пеперасменон снаружи и остаться существовать на грани с Внешним миром. Спутников его, живых и невредимых, но ошарашенных и ничего не помнящих, выбросит на берег Погребального острова. Избранник же станет Скользящим вдоль Пределов. Хранителем границы от вторжений извне и в какой-то мере – очеловеченной сутью самих Пределов. Сопровождать его будут бессмертные лунные псы, невидимые солнечные звери и души тех, кого он любил в жизни.
Говорят также, что Скользящими становятся исключительно обломки.
…Жители Внешнего мира, Геи, вряд ли догадываются о том, что рядом с грандиозным телом их планеты, касаясь ее, пронизывая и являясь ее неотъемлемой частью, существует чудесный Пеперасменон. И лишь иногда, крайне редко, Скользящий вдоль Пределов позволяет обитателям Геи увидеть частичку внешней оболочки Пераса. То в виде скользнувшего по земному небосклону метеорита, то в виде необычайно многоцветного полярного сияния, то в виде гало или зарницы, а то в облике прекраснейшего из миражей. Поэтому не ленитесь иногда понять голову и посмотреть любопытным взглядом в небеса. Возможно, вспыхнувшая на миг падающая звезда – это на самом деле отражение лунного света на одной из алмазных граней Пределов.
Пределов, окружающих место, где Именем можно обладать даже тому, кого людская молва прозвала обломком…
(М.Маклай, М.Поло. «Стоя у границ безграничного»)