Козаев Азамат. Имяхранитель

   Сид вернулся спустя три четверти часа в сопровождении тоненького и высокого, отчаянно зевающего полноименного – чрезвычайно молодого, с жиденькими белесыми волосиками и личиком амура, испытавшего все грани порока. Впрочем, возможно, так он выглядел со сна.
   – Это тот самый обломок, – сказал погребмейстер, когда они приблизились к сидящему Ивану. – Тот самый имяхранитель.
   – Здравствуйте, – небрежно кивнул полноименный. – Можете звать меня Модест. Или эв Агриппа, как хотите. Что у вас стряслось?
   – Скорей всего, стряслось не у меня, а у всего Пераса, – сказал Иван. – Я повидал в жизни много всякого, но такого – никогда. В моей шлюпке четыре твари, которые сперва были прямоходящими кабанами, после того как сдохли, стали обезьянами, а во что превратились сейчас, я даже предположить не могу. – Иван бросил взгляд на Сида и добавил: – По-моему, нечто подобное уже случалось, когда из моря выходили черные…
   – Ну-ну, – прервал его Модест и вновь звучно зевнул. – Рано паниковать, имяхранитель. Давайте-ка сперва посмотрим на ваших ужастиков.
   – Да, разумеется, – сказал Иван. – Идемте.
   Полог со шлюпки Иван снял сам и сам расстегнул ремни, перетягивавшие крайний брезентовый сверток, но право открыть его предоставил Модесту. Тот довольно ловко управился с грубой тканью, а когда показалось тело – присвистнул.
   – Где вы, говорите, встретили этих красавцев?
   – В Гелиополисе. Район… э-э-э… Запамятовал. Ну знаете, где намереваются строить лаймитский собор.
   – Вот как? А я бы поставил на Химерию, – пробормотал Модест.
   – Я тоже, – подхватил погребмейстер.
   Иван окинул взглядом вытянувшийся труп, отметил то, чего не было раньше: алые гребнистые наросты на длинном рыле, скошенный, шишковатый лоб, мятое, перепончатое жабо вокруг шеи, и сказал:
   – Чтобы я вез трупы с Химерии на Погребальный? Вы слишком высокого мнения обо мне, эв Агриппа. Во-первых, я бросил бы их там. В крайнем случае выварил бы пару черепов для богатых коллекционеров. Во-вторых, на весельной шлюпке обогнуть полмира?.. – Он не без сарказма ухмыльнулся.
   – Ну откуда я знаю, вдруг у вас неподалеку дрейфуют сообщники на большом корабле, – промурлыкал Модест, ковыряясь узким складным ножичком в пасти дохлого монстра. Потом запахнул брезент и сообщил: – Очень любопытное строение зубов у вашего покойного приятеля, имяхранитель. Отдаю любую руку на отсечение – это все-таки химероид.
   – Черт! – ругнулся сквозь зубы Иван.
   – Да-с, в классификации «прискорбных гонцов» – именно «черт». Назван так за большое сходство в живом виде с мифическим персонажем. После смерти проходит несколько стадий трансформации. В нашем случае последняя еще не совсем закончена. Кстати, вот этот экземпляр – самка. У самца обычно более длинный хвост и присутствуют зачаточные рожки. Физически самцы развиты слабо, все органы, за исключением гениталий, у них крайне нежны. Поэтому во время гона самцы гибнут или получают травмы практически поголовно. Вам неинтересно? – озаботился он, взглянув на хмурое лицо Ивана.
   – Безумно интересно, – отозвался Иван. – Но я предпочел бы сначала избавиться от трупов, а после слушать лекцию о повадках химероидов. Скоро выспятся ваши коллеги, эв Агриппа. Мне бы не хотелось с ними объясняться. Или вы того и ждете?
   – Что, не хотите на каторгу? – наигранно удивился Модест.
   Иван промолчал.
   – И совершенно правильно не хотите, – сказал полноименный. – Там скучно. Я вот тоже не стремлюсь туда. А ты, Сид?
   Погребмейстер испуганно помотал головой.
   – Ну тогда скорей веди нас к своей секретной печи.
   – К секретной? – возмущенно проворчал имяхранитель, хватая кочегара за шиворот. – Так ты надул меня, мерзавец! Ах, сукин сын! Вымогатель. Да я же тебя спроважу вслед за покойниками! – Иван повернулся к Модесту, наставил на него палец. – У вас что, целая погребальная концессия для обмана таких, как я?
   – Успокойтесь, имяхранитель, – сказал Модест и взвалил сверток с самкой «черта» на плечо. Несмотря на внешнюю субтильность, он был, по-видимому, довольно силен. – Никто вас не собирается обманывать. Более того, Сид сожжет ваших волосатых приятелей совершенно бесплатно. Вернее, за счет государства. Берите остальных, и пошли. А по дороге я вам кое-что расскажу. Дело в том…
   Великим даром полноименного Модеста Агриппы являлось то, что он видел нелюдей. Под любой маскировкой. Его невозможно было обмануть самым искусным гримом, ему нельзя было «отвести глаза». Именно поэтому он служил в Коллегии общественного здоровья и параллельно – в Коллегии кремации. Именно поэтому сотрудничал с единственным кочегаром Погребального. Говоря начистоту, само появление кочегаров было совместной выдумкой обеих Коллегий. И удачной выдумкой!
   Странные существа, водящиеся внутри Пределов, редко попадали в руки официальных органов. Они и обитали-то чаще всего в притонах да воровских «малинах» – все эти сатиры, котофеи, синие девы, арфисты, поганки, колченогие зайки и тому подобные фантастические создания или просто уроды. Плюс химероиды, которых снова и снова тайком привозили в крупные города какие-то безумцы. Часть монстров успевали отловить «прискорбные гонцы», направляемые Модестом, но далеко не всех. Часть бродила где-то, часть гибла. А куда, спрашивается, как не к кочегарам оставалось транспортировать душегубам всех мастей нечеловеческие трупы после поножовщин? Конечно, еще двадцать лет назад их топили, зарывали, сжигали, расчленяли. Но после того как покойники приобрели скверную привычку восставать из праха и являться к своим погубителям или родственникам с кровожадными целями… О, после этого даже самые отпетые ухорезы предпочитали уплатить мзду продажному харону и кочегару, чтобы навсегда забыть о погубленной душе. Тем более если душа эта принадлежала при жизни созданию не вполне человеческому.
   Потайной горн Сида, назначенный для сжигания неучтенных мертвецов, был скрыт в самом подходящем месте – на печной свалке, среди груд закопченного кирпича и обгоревших заслонок. Топка у горна была довольно скромной по размерам (обычная наклонная яма, прикрытая квадратной чугунной крышкой на асбестовой прокладке), однако очень впечатляюще плевалась искрами и дымом. Приближаться к ней, чтобы посмотреть, как труп ныряет в пекло, желающих обычно не находилось. И очень хорошо, что не находилось! Потому что страшное жерло горна имело сложную конструкцию. В какой-то сажени от дверцы оно разветвлялось. Одна ветвь вела, как и положено, в пылающее чрево острова, зато вторая – оборудованная ленточным транспортером – в специальную камеру, заполненную особым негорючим газом. Мертвое тело в этом газе могло сохраняться без разложения неделями. Впрочем, почтовые голуби «прискорбных гонцов» были стремительны, а тем более – их моторные катера. Уже по истечении нескольких часов тела из газовой камеры оказывались на препараторских столах Коллегии.
   – Ну положим, о существовании этих ваших косолапых котофеев и поганых арфистов я знал и раньше, – сказал Иван, когда последний труп сгинул в жаркой пасти горна. – И даже видел их собственными глазами. Только откуда они берутся? Тоже с Химерии?
   – А вы умеете поставить собеседника в тупик, имяхранитель, – одобрительно покачал головой Модест. – Нет, не с Химерии, но вот откуда… Именно это мы и пытаемся выяснить.
   – Да кто такие мы, горг вас раздери? Тайная организация? Если вы, эв Агриппа, официальное лицо, да к тому же из всемогущей Коллегии, зачем вам прятаться от ревизоров? Если частное… нет, частным вы быть определенно не можете.
   Модест посмотрел на Ивана ясным взглядом и сказал, не поворачивая головы:
   – Сид, будь любезен, оставь нас одних.
   Погребмейстер, шумно хрустя кирпичной крошкой, ретировался. Кажется, он был чрезвычайно доволен, что удалось смыться от этих опасных людей, а главное – из этого опасного места.
   – Мы – это отдел «Омега» Коллегии общественного здоровья. Помимо меня в него входят еще трое полноименных – биолог, антрополог и физик. Кроме того, нам подчинен отряд перехвата, шестерка отменных бойцов. Видели бы вы, как они действуют… Фантастика! Да-с. Отдел особо секретный. Наша задача – выяснить… а впрочем, я это уже говорил.
   Иван слушал и становился мрачнее с каждой секундой. То, что Модест откровенно докладывал ему об особо секретном отделе, существующем в недрах и без того до предела закрытой Коллегии общественного здоровья, наводило на паршивые мысли. Особенно тревожило Ивана упоминание о шестерке тренированных бойцов. Однако движения отряда перехвата вблизи от свалки пока что не обнаруживалось.
   Он еще раз окинул внимательным взглядом окрестности и спросил о том, что показалось ему самым странным:
   – Зачем вам физик?
   – И опять точный вопрос! – восхитился Модест. – Послушайте, имяхранитель, кем вы были раньше? Ученым? Следователем?
   – Для меня никакого «раньше» не существует, – сухо сказал Иван. – Итак, в чем роль физика?
   Модест в задумчивости постучал ногой по ржавой железной коробке неизвестного назначения. Из-под коробки выскочила ящерица, будто нарочно окрашенная в красное и черное – скорбные цвета, суетливо обежала свое укрытие по периметру и юркнула назад. Модест тепло улыбнулся, отчего стал еще больше похож на херувимчика, постелил на коробку носовой платок, присел сверху и сказал:
   – Физик в нашем квартете ведет партию первой скрипки. Или даже дирижера. Его задача – самая важная среди прочих: определить законы существования и методы поиска каналов… порталов… словом, потайных ходов, ведущих внутрь Пределов. По-видимому, нечеловеческая клиентура «Омеги», за исключением химероидов, конечно, прибывает на Перас откуда-то извне.
   – С Геи?
   – Вряд ли… Да нет, что я говорю? – спохватился Модест. – Совершенно исключено. На Гее обитает всего четыре вида разумных существ, все они нам хорошо известны. Кроме того, из них лишь один вид способен успешно маскироваться под homo. Остальные два абсолютно не антропоморфны. Здесь же практически все выглядят людьми. В большей или меньшей степени, но – все. Например, наш милейший погребмейстер Сид…
   – Что? – выдохнул Иван. – Кочегар не человек?
   – Натуральный фавн. От макушки до копыт. Поэтому и позволил завербовать себя совершенно безропотно. Знал, что в противном случае… – Модест неопределенно пошевелил пальцами. – Опустим подробности. Жаль, он окончательно забыл, как попал на Перас. Впрочем, кто из нас что-либо помнит о собственном младенчестве?
   – Как я понимаю, меня сейчас тоже вербуют, – пробормотал Иван.
   – Браво, имяхранитель. Вы сама проницательность. – Эв Агриппа изобразил рукоплескания. – Теперь понимаете, почему мы сожгли ваших химероидов здесь, а не под присмотром ревизоров из Коллегии кремации? Мне категорически не нужны свидетели в этом щепетильном деле.
   – Вдобавок вам удалось походя замазать меня в паре тяжких преступлений. Подпольная кремация, убийство разумных химероидов – ведь «черти» разумны?
   – Самки – безусловно. Строжайше охраняются законом. Пять лет Сибири за убийство каждой гарантирую. И года три – за контрабандный ввоз на территорию Гелиополиса. Итого тридцать два года. Значительный срок.
   – Ввез их, получается, тоже я?
   – Вы, вы, имяхранитель, – вновь улыбнулся Модест. – Ввезли с корыстной целью, но покупателя не нашли, поэтому и умертвили. Полагаю, у присяжных не возникнет сомнений в справедливости обвинений. Каторга, дорогой Иван, обеспечена вам до конца жизни, даже не будь вы обломком.
   – А над обломком и суда никакого не будет.
   – Верно.
   Иван неспешно достал из рукава кистень, встряхнул. С печальным звоном расправилась цепь. Рубчатый груз закачался, подобно маятнику, разбрасывая бледные солнечные зайчики.
   Модест сладко потянулся и сказал:
   – А я и не заметил, когда туман рассеялся. – Потом встал, недобро прищурился и отчеканил: – Бросьте пугать меня, Иван. Здесь, – он прикоснулся пальцем к нагрудному значку Коллегии кремации, черному овалу с багровым стеклянным «глазом» в центре, – встроена миниатюрная линза. Ее микродаймон исправно транслирует нашу беседу на катер «Омеги». Не только звук, но и изображение. Думаю, в настоящий момент мои перехватчики уже грызут удила. Если вы решитесь меня прикончить, то сделать это, разумеется, успеете. Но пожизненная каторга в таком случае станет для вас всего лишь мечтой. Прекрасной и недостижимой. Ну что вы сопите? Благородному обломку претит сотрудничество с охранкой?
   – Представьте.
   – У киликийских купцов в древности имелось забавное выражение: «ударить по носам», – состроив провокационную мину, сообщил Модест. – Что означало прийти к сомнительному в нравственном плане, однако выгодному для обеих сторон соглашению. Как раз наша ситуация. Ударим?
   Иван хохотнул и резко выбросил вперед левую руку. Модест среагировал очень живо и попытался откинуть голову в сторону, однако до быстроты имяхранителя ему было далеко. Сильнейший щелчок пальцем по носу выбил из ангельских глаз эва Агриппы обильные слезы, а из великолепно очерченных ноздрей – кровь.
   До полной луны было еще далеко, и кровь у полноименного текла обыкновенная, красная, без малейшей примеси перламутра.
   – Не люблю двусмысленностей, – проговорил Иван, наблюдая, как Модест запрокидывает лицо, тщась остановить кровотечение. – Считай, что мы договорились.
 

Океан. Позавчера. Пять часов пополудни

 
   Двигатель многошагового расширения выплюнул отработанный воздух, и тонкая наклонная труба катера в очередной раз разразилась отвратительными кашляющими звуками. Иван поморщился и стал смотреть на гребное колесо. Лопасти у колеса были медные, великолепно надраенные, а спицы – из пропитанного бесцветным лаком бамбука. Катер шел малым ходом, поэтому брызг от колеса почти не было, только пенный след. В пене сновали большеголовые рыбы, – наверное, собирали оглушенную лопастями мелкую живность.
   Иван уже знал, что, если смотреть на колесо долго, начинает казаться, будто оно вращается в обратную сторону, и от этого кружится голова. Можно, конечно, пойти на нос и смотреть вперед, на штилевое море, вода которого напоминает слабо покачивающееся, мутное зеркало. Но тогда голова закружится еще скорей. Можно спуститься в тесный кубрик, плюхнуться в подвесную койку и попытаться вздремнуть… Нет, в кубрик спуститься нельзя, потому что он расположен чересчур близко от машинного отделения. В кубрике отчетливо слышно, как за тонкой железной стенкой ходят шатуны, шипят перепускные клапаны, грохочут цепи и весело матерится моторист. Но шум ерунда. Самое жуткое то, что там совершенно явственно чувствуется: вот он, двигатель, рядышком. Трудится, пыхтит, притворяется покорным слугой человека, а сам ждет момента, чтобы хлоп! – и взорваться, превратив катер в груду щепок, а пассажиров – в хорошо измельченный корм для лобастых рыб.
   – Дьявольщина! – сказал Иван и встряхнул головой, отгоняя видение кровавых волн, в которых меж разбитых досок и обрывков матросских рубах снуют проворные серебристые тени, собирающие разлохмаченные куски мяса.
   Катер отдела «Омега», имевший приличное водоизмещение и агрессивное название «Кербер Нападающий», шел к Химерии. По словам Модеста, это путешествие было сейчас остро необходимо. Только там имелась возможность прояснить, за каким рожном в Гелиополисе появились «черти» и с какой целью напали на имяхранителя. Напали открыто, в лоб, а не из засады, как у них принято.
   Очевидно, у эва Агриппы даже среди химероидов имелись завербованные кадры, готовые выложить ему любые сведения.
   Перед принятием этого решения Модест долго выпытывал у Ивана подробности ночной схватки: кто мог быть свидетелем, кому принадлежал дом, из которого вышли (или от которого отошли) «черти», точное время встречи и прочее в том же духе.
   Про дом Иван кое-что знал: лихой возница «Черного ворона» был крайне осведомленным субъектом. Это довольно большое и дорогое жилище принадлежало прежде состоятельному овцеводу с земли Ифидис, однако уже более года пустовало. В нем случилось жуткое смертоубийство – спятивший хозяин порешил собственное семейство, вообразив домочадцев мясными овцами. Ясно, что желающих заселить злосчастный дом не находилось. Более-менее точно описал Иван костюм и фигуру «альфонса». Особенно пришлось по душе Модесту упоминание полумаски и широченных полей боливара. А вот внешность сочинителя текста государственного гимна и прославленной оды «К Серафиме» вспомнить имяхранитель толком не. смог. Полноватый, лысеющий человечек с лицом доброго дядюшки и Именем наподобие тонзуры – и это все.
   – Все? – гнусаво переспросил Модест. Нос у него чудовищно распух и уже начал приобретать баклажановый оттенок. – Ах, как жаль. Ведь он мне интересен значительно больше, чем повеса в маске и шляпе. Понимаете почему?
   – Скажешь, пойму.
   – Экий вы невежда! – Эв Агриппа ни за что не желал переходить по примеру Ивана на «ты». – Да потому что настоящий автор названных стихов скончался в прошлом веке! Что ж, – сказал он, помолчав, – в Гелиополисе нам пока делать нечего. Насколько мне известно, в неволе самки «чертей» на контакт с человеком не идут. Если кто-то и сумел их приручить, то сделать это мог только непосредственно на Химерии, войдя в стаю.
   – Человек?
   – Не просто человек, дорогой мой имяхранитель, а полноименный с даром дрессуры.
   – Якобы пьяный якобы поэт с якобы малагой, – сделал вывод Иван. – Вот мерзавец! Думаешь, сейчас он подался обратно к своим волосатым подопечным?
   – Если не полный идиот, то обязательно. Только там он может считать себя в безопасности.
   – Но на большой земле ты мог хотя бы попытаться выяснить, кто он такой.
   – Попытаться выяснить… попытаться выяснить, кто… Стоп! – воскликнул вдруг эв Агриппа. – А ведь я догадываюсь, обломок, кем может быть этот «добрый дядюшка»! Ах я молодец! Ах я умница! Ну конечно! Конечно! Когда-то его знал весь Перас. Влад Дуро, дедушка Дуро. Первый и единственный человек, выдрессировавший горга.
   – Ты шутишь, – протянул Иван недоверчиво. – По окончании полнолуния исчезают и лунные псы. Нельзя приручить тварь, которая существует лишь три ночи и два дня в месяц и пропадает перед третьим рассветом.
   – Странно, что профессиональный истребитель торгов знает не все о своих жертвах, – покачал головой Модест. – Способ удержать лунного зверя от исчезновения известен давным-давно. У императоров древности считалось хорошим тоном иметь в зверинце несколько таких бестий. Достаточно перед последним рассветом привести горга в беспомощное состояние – усыпить, оглушить или тяжело ранить, – и он останется внутри Пределов. На целый месяц, до следующего полнолуния, сделается обыкновенным, хоть и очень умным, сильным и злобным псом. Потом можно снова усыпить его, а после окончания полнолуния опять вернуть к бодрствованию. И так многократно. Выяснилось, что при подобном чередовании бодрствования-беспамятства «земной срок» их жизни – два-три года. Влад Дуро выходил тяжело раненного горга. Во время каждой полной луны надежно глушил опием, а в промежутках между полнолуниями дрессировал. Крайне успешно.
   – И все равно, – упрямо пробурчал Иван. – Я скорей поверю в курочку, командующую лисом, чем в полноименного, подчинившего себе пожирателя ноктисов. Фанес всеблагой, да твой дедушка Дуро был обречен стать обломком!
   – Он и стал им, – сказал сияющий Модест. – Во всяком случае, так было объявлено. А потом бесследно исчез. И сейчас я знаю куда. Именно поэтому мы идем на Химерию.
   И они продолжили свое плаванье на Химерию.
 
   До острова оставалось полдня пути, и по меньшей мере столько же они уже прошли. Океан залег в дневную спячку и больше не напоминал мутное, колышущееся зеркало – только бесконечно ровную бирюзовую столешницу. Иван, истомленный однообразием, готов был заняться чем угодно, но занятий в его распоряжении имелось не так много: любоваться на лениво шлепающее колесо или спать. Первое успело надоесть до тошноты. Сну, невозможному для него, всецело предавался отдел «Омега», что являлось поводом для чернейшей зависти.
   «Омега» присутствовала на катере в усеченном составе. Шестеро бойцов-перехватчиков да эв Агриппа. Бойцы, в отличие от Модеста, были не сосунки какие, мужчины тертые. Познакомившись с ними поближе, Иван решил, что поход на дикий остров может оказаться и не таким самоубийственным мероприятием, как представлялось ему вначале. Увы, толком пообщаться с перехватчиками не удалось. По вековечной традиции вояк, которым выпало несколько часов безделья, они почти сразу завалились спать. К соседству двигателя многошагового расширения отдел «Омега» относился с потрясающей беспечностью.
   Иван встал с бухты душистого, крепко смоленного каната и побрел в рубку. Капитан катера, он же рулевой, был человеком молчаливым и даже угрюмым. В этом имяхранитель уже имел возможность убедиться. Но, может, за часы однообразной вахты у капитана проснулось желание поговорить с кем-нибудь?
   Как бы не так! Просоленный до самой селезенки морской волк преспокойно дрых, откинувшись на спинку кресла. В густых бакенбардах запутался богатырский храп, видавшая виды фуражка съехала на нос. Оставленный штурвал деловито ворочался на доли градуса туда-сюда, словно им управлял кто-то невидимый. Так оно, собственно, и было. Навигационные линзы, совмещенные с хитроумным рулевым механизмом, присутствовали на большинстве современных моторных судов – это знал даже Иван. Он вздохнул и отправился на корму. Там имелся пятачок палубы три на три с половиной шага, где можно было поупражняться в атлетической гимнастике. Это, с позволения сказать, развлечение он оставил на случай самой крайней тоски. Которая, кажется, наступила-таки.
   Выспавшийся отряд «Омега» застал его за странным занятием: сгорбившийся, красный от натуги Иван силился порвать кусок каната. Толщиной канат был без малого с руку. Несколько наружных волокон уже лопнуло.
   – Аккуратней, обломок, – хохотнул главный зубоскал перехватчиков, высокий, жилистый как кнут, бритый наголо Лекс. – Пупок развяжется.
   – Пытаясь порвать концы, сам не отдай концов, – подхватил гнусаво Модест. Нос у него окончательно принял цвет и форму клоунской «сливы».
   Иван раздраженно крякнул и отшвырнул канат в сторону.
   – Что, не по Ваньке шапка, здоровьишка маловато? – посочувствовал при общем веселом одобрении Лекс.
   – Тебе шею намять хватит.
   – О, доброе дело! А ну, парни, разойдись. Имяхранитель будет мне шею мять.
   – Тебе? Шею? Да ему только бабам титьки мять! – Командир перехватчиков, коренастый Корагг, в восторге от собственного остроумия хлопнул себя по коленям.
   – Ты будешь следующий, – пообещал Иван.
   Тут уже заржали все, в голос. На взгляд перехватчиков, человека, способного справиться поочередно с Лексом и Кораггом, в природе не существовало.
   – Борьба или панкратион? – спросил Лекс, сбрасывая одежду.
   – Борьба, – решил Иван. – Калечат вас пускай химероиды. Моя задача…
   – …шеи намять! Го-го-го! Ха-ха-ха!
   Сошлись. Проворный и гибкий Лекс тут же произвел обманное движение, выбросив руки к шее имяхранителя, но, вместо того чтоб сделать захват, нырнул к коленям. Иван без сопротивления позволил ему завладеть ногой, а потом резким движением оторвал торжествующего противника от палубы. Перевернутый вниз головой, Лекс почувствовал, наверное, то же самое, что некогда почувствовал Антей в объятиях Геракла. Он зарычал и начал бешено дергаться. Слегка приволакивая плененную ногу, Иван дотащил его до фальшборта и после недолгого копошения стряхнул в воду. Всплеск слился с разочарованным воплем зрителей. Громче и горше всех взвыл Модест, очевидно надеявшийся, что Лекс хотя бы частично отомстит имяхранителю за злополучный щелчок по носу.
   – Твоя очередь, – сказал Иван Корапу, когда хохочущего и бранящего себя во все корки Лекса подняли из воды.
   – Сначала отдышись.
   – Твоя очередь, Корагг. Не оттягивай купание.
   – Наглец!
   Корагг был прирожденным борцом. Крепкие ноги, массивный торс, длинные мускулистые руки с огромными цепкими кистями – каждая как две пятерни обычного человека. Баловаться приемчиками он не стал, а попросту обхватил Ивана за плечи и начал сминать. Сила у него была чудовищная. Ивану, чтобы не полететь кувырком, пришлось глубоко просесть, широко расставив ноги. Так они и топтались по палубе – низкая живая, тяжело дышащая арка. Минуту. Две. Пять. Семь. Зрители начали скучать.
   – Эй, титаны, довольно обниматься, – на исходе пятнадцатой минуты выразил общее мнение Лекс. – В конце концов, это уже становится неприличным! К тому же нам пора ужинать.
   – Ни…чья? – выдохнул в два приема Корагг.
   – Как… скаж… – отозвался так же отрывисто Иван.
   – Ничья.
   Они расцепились. Корагг пошатывался и неверными движениями массировал грудные мышцы. К нему тут же с криками: «Во тебя штормит!» – устремились подчиненные.