Страница:
Иван молча кивнул. Поезд вез нас обратно в Гелиополис, где мы возьмем небольшую передышку и сообразим, что делать дальше. Тянуть было нежелательно, так как Огано пребывал в самом мрачном расположении духа. Суров, любезен, молчалив. Нескольких дней раздумья слепому хватило за глаза (опять каламбурю), список возможных вариантов продолжения нашей авантюры за эти дни сильно сократился, и наконец на руках у Огано остался лишь один адрес.
– Это в Пелопократосе. Там живет или по крайней мере жил человек, некогда считавший предателя другом.
– Почему мы сразу не поехали туда? – удивилась я. – Живой человек гораздо надежнее, чем призрачная запись в архиве!
– Живой человек гораздо надежнее, но вместе с тем гораздо опаснее. – Иван растолковал мне прописную истину, как учитель злостной прогульщице.
Пелопократос расположен недалеко от Гелиополиса. Городок не большой и не маленький, более спокойный, чем шумный. Бывала я там. Его облюбовали чиновники средней руки, крупные торговцы и отставные офицеры, те, что по выслуге лет оставили службу в гвардии, полиции, жандармерии, морской патрульной службе. Здесь имеется превосходный курорт на водах, целебные грязи и чудный воздух, каковой бывает лишь там, где равнина соседствует с горами. Дома мы пробыли не более суток. По линзе Иван заказал билеты на дилижанс, через час посыльный мальчишка принес заказ, и нам осталось лишь собраться. Милая бумага, за этот месяц я стала заядлой путешественницей, ибо ничем иным практически не занималась. Весь смысл моего существования последнее время составляли поддержание чистоты на палубе и в кубрике, бесконечные сборы и переезды с места на место. Да, чуть не забыла – посильная помощь в ликвидации пиратов теперь также входит в круг моих интересов. Меняем один походный баул на другой (за время моего отсутствия знаменитая Миола Фиораванта представила новую коллекцию дорожных костюмов и сумок, и я не устояла), старый дорожный костюм отправляется в чистку, его место занимает новый, и мы трогаемся в путь. Мужчины облачены в старые одежды, у них это не считается моветоном. Касательно слепого загадывать не берусь, но с Иваном придется что-то делать. Дважды подряд один и тот же дорожный костюм он больше не наденет.
Что самое удивительное – в эпицентре сборочной суеты я умудряюсь летописать!
Пелопократос. Приехали, стало быть. Общим собранием решили остановиться в гостинице на водах, а раз так, грязевые и водные процедуры будут очень кстати. Нам с Иваном номер достался большой и светлый, хотя не такой светлый, как комнаты в доме Просто. Прежде чем войти, я несколько секунд стояла перед дверью и не решалась переступить порог. Сама не знаю, чего ждала. А вдруг комнаты окажутся еще более невероятными, чем у старика? Может быть, здешний архитектор заглянул в будущее еще более отдаленное, чем будущее старика Просто? И какими тогда окажутся комната и окна? Треугольными? Или их не будет вовсе? Сама себя не пойму – обрадовалась я, увидев привычный интерьер или испустила еле слышный вздох разочарования? Иван критично ухмыльнулся и покачал головой. Старик Просто остался непревзойденным по заглядыванию в будущее.
Несколько дней мужчины отдали мне. Позволили почистить перышки и просто отдохнуть от сумасшедшего ритма последнего времени. Я отмокала в бассейне с минеральной водой, а Иван и Огано бродили по городу в поисках своего таинственного N. И однажды вечером по их напряженным лицам я поняла, что незнакомец, могущий пролить свет на ту давнюю историю, найден.
– Утро вечера мудренее, – решил слепой, коротко кивнул и удалился к себе.
Держу пари на что угодно, сквозь неплотно прикрытую дверь его номера в тот вечер можно было слышать тонкий скрежет металла об оселок. Иван тоже слышал, но, по своему обыкновению, лишь повел бровями и промолчал. Кремень!
Одно слово – обломок!
А утром случилось нечто такое, чему у меня нет слов. Я просто лишилась дара речи. Хорошо, что не поседела. Во всяком случае, способность связно говорить меня на несколько часов оставила. Мы уже подходили к искомому дому на тихой зеленой улочке, когда Огано вдруг замер. Иван, ушедший вперед, в изумлении остановился, а я… я лишь приложила руки ко рту в немом крике, когда слепой вытащил из трости длинный, узкий клинок.
Обломок молча вздернул брови, когда наш спутник, потусторонне улыбаясь, вымолвил, как мне показалось, совершенную чушь:
– Я нашел своего злого гения. Долгие годы на острове день за днем я воображал нашу встречу, но даже представить не мог, что все окажется так просто. Просто и нелепо. Я нашел тебя, Иван. Я нашел тебя.
Слепой, точно водомерка, невесомо скользнул к Ивану, и обоюдоострый клинок затрепетал в каком-нибудь волоске от горла обломка.
– Ничего не понимаю… – Иван ронял слова гулким, стылым голосом, и от недобрых предчувствий я похолодела. – Что за глупости, Огано?
– Признаюсь, многого в жизни не понимаю, но одно готов отстаивать даже в одиночку против тысячи – у Фанеса странное чувство юмора. Делить душный трюм, спина к спине драться с пиратами, хлебать жуткую баланду из одной миски – и все лишь для того, чтобы в конце концов оказалось, что из плена меня освободил тот, по чьей милости я в плен попал. Иван, тот гнусный подонок, чьей крови я жаждал последние десять лет, – ты, и клянусь, меня не остановит ничто.
Говори он горячечно, с пылом оскорбленного самолюбия, было бы не так страшно. Но, милая бумага, я даже восклицательных знаков не поставила после тирады Огано! И это вовсе не преувеличение! Какое счастье, что пустынная улочка в этот момент ожила: с противоположной стороны въехал экипаж, сзади по брусчатке застучали каблуки, и Иван, предупреждая нервную вспышку слепого, внятно проговорил:
– Убери шпагу. Обещаю, что не скроюсь. Мне и самому интересно.
Огано молча убрал клинок, оглядел улицу в обе стороны и усмехнулся:
– Порой мне казалось, что я ошибаюсь. Ты ведь и шагу не сделаешь в сторону от пропасти, если кто-нибудь подумает, будто на этот шаг тебя сподвиг испуг или жажда жизни. Но я не ошибаюсь. Это именно ты.
– Завтра на рассвете. В грушевой роще, что в пяти километрах от города. – Иван не мигая смотрел на Огано и чеканил слова будто имперский глашатай. – Полагаю, клинки?
– Да, клинки.
– Вернемся в гостиницу. А по пути разъяснишь зигзаги своей прозорливой мысли.
Слепой отрешенно кивнул, и мы, словно троица закадычных друзей, не спеша двинулись в обратный путь.
– Да, я не был образцовым гвардейцем, – усмехнулся Огано на пути в гостиницу. – Но гораздо большим прегрешением против чести воина всегда считал безразличие и глупое солдафонство. «Есть», «Так точно», «Никак нет» – вот формулы бездумного равнодушия и готовности исполнить самый нелепый приказ. Да, мне не нравился тогда и не нравится сейчас пустозвон на троне, но это говорит лишь о том, что на плечах у меня не просто корчага под каской, а голова. Как водится, нескольких неравнодушных людей с горячим желанием что-то изменить оказывается достаточно. Нас троих спаяла цель, призрачная цель наставить нашу многострадальную Родину на путь процветания и блага, избавив народ от ничтожества на троне.
– Звучит, – усмехнулся Иван и кивнул, – кругло, ровно, гладко. Часом, не манифест цитируешь, дражайший Огано? Очень похоже. Ни разу не споткнулся.
Слепой усмехнулся:
– Все дело погубила доверчивость моего товарища. Он имел неосторожность рассказать о наших планах тому, кого считал своим другом. Наивный. Надеялся, что тот воодушевится благородной целью.
– И что? – В испуге я затаила дыхание.
– В условленном месте я нашел своих друзей и… предателя, – звонко проговорил Огано. – Подлец держал в руке саблю, обагренную кровью моих товарищей, а они лежали на земле у дворцовой стены и доживали свои последние минуты на белом свете.
– Ой! – Мне не хватало дыхания, милая бумага. Неужели Иван оказался способен на такое? Я скосила глаза на обломка – тот шагал мерно и даже с шага не сбился, только квадратная челюсть размеренно ходила взад-вперед да брови сошлись на переносице. Я и раньше подозревала в нем двойное дно, теперь появился реальный шанс открыть третье!
– Предатель все узнал и сделал черное дело собственными руками. Даже жандармам не донес, славу палача заговорщиков единолично загреб жадными руками. Я не успел рассчитаться с подонком, нагрянул караульный наряд – услыхали странный шум, у меня из рук выбили саблю и скрутили. Потом суд, Коллегия по этике и эстетике, я ослеп от удара эфесом по голове, и одну статью мне заменили другой. Вместо ссылки на Сибирь-Каторгу приговорили к отправке на остров Призрения. Сочли, что с меня и слепоты будет достаточно.
– Леденящая душу история, – ухмыльнулся обломок. – Но при чем здесь я?
– Не вижу твоего лица, – Огано повернулся к Ивану и замедлил шаг, – но хорошо помню голос предателя. Какое-то время я гнал сомнения прочь, но теперь уверен: твой голос – голос предателя.
– Сомнительный аргумент.
– Это не все. Его тоже звали Иваном.
Мамочка, что происходит? Обломку человека прирезать – что наземь плюнуть, не кто-то рассказал, сама видела, так неужели все это правда? Чудовищная правда? Кажется, я пискнула от ужаса. Иван даже не взглянул в мою сторону. Все так же неспешно вышагивал по улице.
– Это все, Огано? Я мог и не быть гвардейцем. Жандармом или береговым полицейским.
– Нет, это не все. Гвардейская закваска пустила в тебе корни, и ничем ее не вытравишь. Она лезет наружу в самый неподходящий момент, но самое смешное – ничего этого ты даже не замечаешь. На панихиде старика Просто ты невольно вел себя как гвардеец. Пару раз твоя рука сама по себе дернулась отдать честь, и лишь в последний момент ты вернул себя в настоящее. И едва не раньше ребят в карауле прошептал гвардейский девиз: «В крутой подъем духом ведом».
– Это все?
– Нет. Ты знал цель нашего сегодняшнего визита. Я ведь не сказал тебе адреса, но ты шел так, будто знаешь, куда идти. Припомни, ты поворачивал в нужных местах еще до того, как я говорил, что нужно свернуть. Тут живет Демосфий, некогда наш общий друг. Не-е-ет, это именно ты.
– Мало. И весьма умозрительно.
– И тот укол прямо в сердце. – Огано многозначительно подбросил в руке трость со шпагой внутри. – С тем же эффектом ты мог оставить на месте убийства визитную карточку. Впрочем, это ты и сделал. Дважды: в день предательства и недавно на корабле Удар в сердце…
– Ничего не помню, – буркнул Иван, пропуская меня в дверях гостиницы. – Ничего не помню.
На ночном столике Марии нашел эту тетрадь. Дневник. Глупо все это. Прочитал. Солнечные звери? Похоже на правду, во всяком случае, это многое объясняет. Проклятье, мало нам торгов…
Дописываю: утром встретились с Огано в грушевом саду. Не успели скрестить клинки – Мария закричала, схватилась за сердце и рухнула как подкошенная. Подхватил ее на руки и услышал шепот: «Солнечный зверь. Он пришел за мной». Тогда не понял, зато теперь ясно все.
Умерла. Но не сразу. Схватилась за сердце и рухнула как подкошенная. Да, это я уже говорил. За сердце. За сердце. Кладу в заклад голову – маленькое сердце никогда не порвется, оно закиснет, обрастет мхом, истлеет. Эта печальная участь ждет только большие сердца. Перед смертью бредила, по крайней мере, так мне тогда показалось. Глядела мимо меня, в никуда, и бредила. Странный бред. Звала Огано и шепотом повторяла: «Неужели ты не видишь?» Мы со слепым лишь переглянулись. Но похоже, что Марию унесло в прошлое. Рассказывала, будто видит своими глазами. Не подличал и не убивал. Дословно, со слов Марии:
– …Иван узнал о заговоре и встал перед дилеммой: остаться верным долгу или друзьям? Презреть присягу – невозможно, предать друзей – тем более невозможно. Предложил выйти из ситуации с честью. Пусть все решит клинок. Долг и честь превыше всего. Как жаль, что иногда долг и честь являют собой две грани одного клинка. Судьба решила по-своему. Заговорщики пали в поединке. Этот момент и застал Огано у дворцовой стены. Не было предательства и удара в спину. Не было…
Не понял я, понял слепой. Усмехнулся и забубнил:
– И все окажется сложнее, чем представляется на первый взгляд, и черное станет белым, а белое черным… Обмануться легко, труднее признать очевидное. Прав был старик.
– Какой старик? Просто?
– Да. Все равновесно в этом лучшем из миров. Если кто-то убежит вперед, найдется и такой, что вернется назад. Старик убежал вперед, Мария вернулась в прошлое. Их больше нет, и все идет по-прежнему. Здесь. На месте. В настоящем.
А потом… Не ожидал. Гости. Семеро. Вышли на поляну и остановились.
– Доминик Огано! Вы подлежите поимке и возврату на остров Призрения. Соблаговолите пройти с нами!
Не спрашиваю, как нашли, сам много раз творил чудеса. Спрашиваю себя – и что Огано забыл на острове?
– По какому праву?
– Вы кто, дем? – Старший семерки кладет руку на эфес.
– Рысак в пальто. По какому праву?
– По праву служебных полномочий. Этот человек физически ущербен и подлежит репатриации на остров Призрения. Слепота!
– Редкостная чушь! Зрячему человеку нечего делать на острове калек.
– Зрячему? Что за вздор! Огано слеп. За попытку помешать имперским служащим…
– Зубы спрячь. Шпага в руках – достаточный аргумент?
– Что?
– Спасать не стану. Кто выживет, тот выживет. И расскажет глубокоуважаемой комиссии, в чем именно она не права. Укол в сердце – достаточное доказательство зрячести и невиновности?
Молчат. Идиоты. Переглянулся с Огано. Не-э-эт, помогать этим идиотам не стану.
Да и не нужно…
Эпсилон
В ворота громко колотили. Били азартно, со вкусом, и уже чуть ли не башмаками. Александр Планид, привратник гелиополисского храма Цапли, одним глотком допил кофе и поморщился. Будьте нате – обварил нёбо. Он в сердцах пожелал пришельцу весь год завтракать примерно так же: наспех, обжигаясь, имея под дверью очередь из нежданных, зато предельно нетерпеливых гостей. Александр потрогал языком онемевшую плоть и добавил вполголоса:
– Да и следующий тоже!
Бум! Бум! Бум! – отозвались ворота. Баммм!!!
– Экий заноза! – Александр отставил кофейную чашку, неспешно поднялся из-за стола и бросил взгляд в угол на тяжелый дубовый костыль. В его хозяйстве костыль являлся вещью не только полезной, но подчас незаменимой. Храм Цапли привлекал разных людей. Посетитель посетителю рознь, иногда попадались такие молодцы-удальцы, что пробовали буянить, если что-то не по ним. Большинству бывало достаточно просто взглянуть на Александра, чтобы образумиться, но иного приходилось и взгреть легонько. Весьма полезная процедура, между прочим. Вытянешь ретивца разок по хребту – и шелковый делается.
Александр задумчиво почесал подбородок. В ворота опять заколотили. «Решено, возьму», – недобро подумал он, подхватывая костыль.
Столь ранних посетителей он не просто недолюбливал – на дух не выносил. Едва успело солнце подняться, а какой-то сластолюбец уже на взводе и ломится в ворота. Штырь у него, понятно, морковкой и гонору по самые брови. Планид обругал нетерпеливого пришельца «торговым хвостом». Под нос, разумеется. Правила он соблюдал строго. Гость, пока на него не покажет мизинцем левой руки Цапля, священен. И вообще, мужчина в храм – Фанес в храм.
Ага, Фанес, как бы не так! Вакх, не иначе. Сатир.
«Приспичило же ему, – размышлял Планид, колдуя с запорами. – Ведь пешком, надо думать, топал! Ни шума двигателя, ни стука копыт слышно не было. А до города-то пять верст с гаком. Что же получается? Что выбрался блудострастец еще затемно. Только для того, чтобы похоть унять?»
Вряд ли, понял вдруг Планид. Привело его, стало быть, дело безотлагательное. О-хо-хо, не к добру такая спешка. Привратник загрустил и вдругорядь обругал пришельца. На сей раз «торговым пометом».
Когда же он увидел посетителя, закручинился по-настоящему.
То, что перед ним обломок, Планид понял с первого взгляда.
Пришедший был высок ростом, с тяжелыми, покатыми плечами и необыкновенным, пожалуй, в какой-то степени даже страшноватым лицом. А уж глаза… Холодные, глубокие. И скрытое до поры полыхание в глубине зрачков. Точно пламя за запертой дверцей топки. В них не было того смешения обреченности и смертной тоски с яростью, как у подавляющего большинства обломков. Только предупреждение: за мной – сила; берегись! Планиду совершенно некстати подумалось, что в наружности обломка есть что-то от крупного хищника, чудовищно опасного, но сейчас сытого, а потому спокойного. Или от атамана разбойничьей шайки, объявившего себя истинным императором и поднявшего волну грандиозного мятежа. Предводителя, беспощадного к себе, соратникам и врагам, но только что принявшего доклад о первой великолепной победе, потому щедрого на милости и великодушного к побежденным.
Впрочем, привратник недолго занимался упражнениями в области метафор. Заметив, что изнутри на него смотрят, обломок загрохотал вдвое энергичней:
– Эй, засоня Ермолай, ну-ка живо отпирай!
«Языкастый», – сердито подумал Александр. Из самого привратника слово можно было вытянуть с немалым трудом и исключительно по необходимости. Да и с кем тут поговоришь, с Цаплями? Ох, не приведи Фанес, вскружит голову – пиши пропал! Потому всех многословных людей он искренне считал болтунами.
Он приоткрыл малую дверцу в воротах на ширину ладони. Буркнул:
– Кому, может, и Ермолай, а тебе дядюшка. Чего буянишь? Хмелен?
– Трезвехонек, дядюшка, – миролюбиво сказал обломок. – Дело у меня.
– Кому, может, и дядюшка, а тебе, обломку, благородный эв Планид. – Привратник заметил, что сам совершенно неожиданно начал болтать, и прикусил язык. Зато щель в двери увеличилась еще на палец-другой. – Что за дело? В мотне зудит?
– Грубовато для благородного эва, – заметил с укоризной обломок.
Планид фыркнул:
– Ты-то, ясно, к изысканному обхождению привык.
– Угу, привык. Особенно когда прибываю не для пикировки с охраной, а по настоятельному приглашению хозяев. Меня эвисса Ипполита ждет. Тебя должны были предупредить.
Привратник подвигал челюстью. Его действительно предупреждали. Еще с вечера.
– Имяхранитель, что ли? – спросил он.
– Он самый, – сказал Иван.
Несмотря на огромный горб, коротышкой привратника назвать язык не повернулся бы. Иван шел за ним и вспоминал, как опешил, когда ворота распахнулись и пред ним во всем великолепии предстал «дядюшка Ермолай», он же «благородный эв Планид». Рослый горбун-альбинос с внушительной дубиной под мышкой и тонкими переливами Имени над плечами. Расчесанные на пробор пушистые волосы ниспадали до ключиц, пряча лицо. Только длинный острый нос наружу да костистый подбородок резким углом. Обнаженные мускулистые ручищи начиная от пальцев, обвивала ржаво-красная татуировка в виде якорной цепи. Из-за контраста с наколкой и без того бледная кожа горбуна казалась еще белее. Последние звенья цепи уходили под короткие рукава овчинной душегрейки, широко распахнутой на груди, где той же татуированной цепью был «прикован» к развалам впечатляющих мышц извивающийся грифон.
Короче говоря, мужественного колорита у привратника хватало. Пожалуй, с избытком. С крошечным таким перебором. И перебор этот навевал мысли о театре. Да и костыль, если задуматься… Кривоватая суковина, которой Планид непринужденно постукивал по булыжникам дорожки, была определенно лишней. Привратник оказался сравнительно молодым человеком с точными и уверенными движениями – и никакой хромоты. Поразмыслив, Иван остановился на мысли, что узловатая палка с крепкой перекладиной на верхнем конце служит альбиносу этаким церемониальным оружием, довершающим облик сурового стража. Нечто вроде парадных алебард у императорских преторианцев… что совсем не обязательно мешает Планиду ловко той дубиною владеть. Не помешала же дворцовым гвардейцам позолота и вычурная форма алебард, когда полторы сотни «Дерзких» (с целями, до сих пор не вьысненными толком) рвались к гробу предпоследнего императора. «Расфуфыренные истуканы», как выяснилось, умели не только красиво бряцать своими огромными топорами, но и рубить ими сплеча. За считаные минуты был рассеян и уничтожен почти четырехкратно превосходящий противник – сильный, жестокий, специально натасканный на борьбу с алебардистами.
Вот и решай – то ли этот костыль реквизит, призванный пугать пугливых, то ли орудие труда, призванное ставить на место чрезмерно бесстрашных.
Однако главной загадкой для Ивана явилось Имя Планида. Подобной разновидности он не встречал никогда и затруднялся определить, чем одарен привратник. Имя начиналось от затылка Планида подобием щетинистой холки матерого кабана-секача, переходило на горб и заканчивалось почти у поясницы. Оно составляло с телом полноименного единое целое, прорастало сквозь овчину душегрейки, и его плотная, плотская тяжеловесность, почти грубость, поражала.
«Любопытно было бы взглянуть на его ноктиса, – подумал Иван. – Вряд ли это отрок с одухотворенным лицом и восторженным взглядом. Скорей, похожий на беспризорника звереныш». Мысль тут же приняла профессиональное направление. В обязанности привратника входит не только дневная служба. Ноктису же для воскресения в телесном образе абсолютно необходим крепкий ночной сон хозяина. Как они нашли выход?
– Это в Пелопократосе. Там живет или по крайней мере жил человек, некогда считавший предателя другом.
– Почему мы сразу не поехали туда? – удивилась я. – Живой человек гораздо надежнее, чем призрачная запись в архиве!
– Живой человек гораздо надежнее, но вместе с тем гораздо опаснее. – Иван растолковал мне прописную истину, как учитель злостной прогульщице.
Пелопократос расположен недалеко от Гелиополиса. Городок не большой и не маленький, более спокойный, чем шумный. Бывала я там. Его облюбовали чиновники средней руки, крупные торговцы и отставные офицеры, те, что по выслуге лет оставили службу в гвардии, полиции, жандармерии, морской патрульной службе. Здесь имеется превосходный курорт на водах, целебные грязи и чудный воздух, каковой бывает лишь там, где равнина соседствует с горами. Дома мы пробыли не более суток. По линзе Иван заказал билеты на дилижанс, через час посыльный мальчишка принес заказ, и нам осталось лишь собраться. Милая бумага, за этот месяц я стала заядлой путешественницей, ибо ничем иным практически не занималась. Весь смысл моего существования последнее время составляли поддержание чистоты на палубе и в кубрике, бесконечные сборы и переезды с места на место. Да, чуть не забыла – посильная помощь в ликвидации пиратов теперь также входит в круг моих интересов. Меняем один походный баул на другой (за время моего отсутствия знаменитая Миола Фиораванта представила новую коллекцию дорожных костюмов и сумок, и я не устояла), старый дорожный костюм отправляется в чистку, его место занимает новый, и мы трогаемся в путь. Мужчины облачены в старые одежды, у них это не считается моветоном. Касательно слепого загадывать не берусь, но с Иваном придется что-то делать. Дважды подряд один и тот же дорожный костюм он больше не наденет.
Что самое удивительное – в эпицентре сборочной суеты я умудряюсь летописать!
Пелопократос. Приехали, стало быть. Общим собранием решили остановиться в гостинице на водах, а раз так, грязевые и водные процедуры будут очень кстати. Нам с Иваном номер достался большой и светлый, хотя не такой светлый, как комнаты в доме Просто. Прежде чем войти, я несколько секунд стояла перед дверью и не решалась переступить порог. Сама не знаю, чего ждала. А вдруг комнаты окажутся еще более невероятными, чем у старика? Может быть, здешний архитектор заглянул в будущее еще более отдаленное, чем будущее старика Просто? И какими тогда окажутся комната и окна? Треугольными? Или их не будет вовсе? Сама себя не пойму – обрадовалась я, увидев привычный интерьер или испустила еле слышный вздох разочарования? Иван критично ухмыльнулся и покачал головой. Старик Просто остался непревзойденным по заглядыванию в будущее.
Несколько дней мужчины отдали мне. Позволили почистить перышки и просто отдохнуть от сумасшедшего ритма последнего времени. Я отмокала в бассейне с минеральной водой, а Иван и Огано бродили по городу в поисках своего таинственного N. И однажды вечером по их напряженным лицам я поняла, что незнакомец, могущий пролить свет на ту давнюю историю, найден.
– Утро вечера мудренее, – решил слепой, коротко кивнул и удалился к себе.
Держу пари на что угодно, сквозь неплотно прикрытую дверь его номера в тот вечер можно было слышать тонкий скрежет металла об оселок. Иван тоже слышал, но, по своему обыкновению, лишь повел бровями и промолчал. Кремень!
Одно слово – обломок!
Неожиданность + ужас
А утром случилось нечто такое, чему у меня нет слов. Я просто лишилась дара речи. Хорошо, что не поседела. Во всяком случае, способность связно говорить меня на несколько часов оставила. Мы уже подходили к искомому дому на тихой зеленой улочке, когда Огано вдруг замер. Иван, ушедший вперед, в изумлении остановился, а я… я лишь приложила руки ко рту в немом крике, когда слепой вытащил из трости длинный, узкий клинок.
Обломок молча вздернул брови, когда наш спутник, потусторонне улыбаясь, вымолвил, как мне показалось, совершенную чушь:
– Я нашел своего злого гения. Долгие годы на острове день за днем я воображал нашу встречу, но даже представить не мог, что все окажется так просто. Просто и нелепо. Я нашел тебя, Иван. Я нашел тебя.
Слепой, точно водомерка, невесомо скользнул к Ивану, и обоюдоострый клинок затрепетал в каком-нибудь волоске от горла обломка.
– Ничего не понимаю… – Иван ронял слова гулким, стылым голосом, и от недобрых предчувствий я похолодела. – Что за глупости, Огано?
– Признаюсь, многого в жизни не понимаю, но одно готов отстаивать даже в одиночку против тысячи – у Фанеса странное чувство юмора. Делить душный трюм, спина к спине драться с пиратами, хлебать жуткую баланду из одной миски – и все лишь для того, чтобы в конце концов оказалось, что из плена меня освободил тот, по чьей милости я в плен попал. Иван, тот гнусный подонок, чьей крови я жаждал последние десять лет, – ты, и клянусь, меня не остановит ничто.
Говори он горячечно, с пылом оскорбленного самолюбия, было бы не так страшно. Но, милая бумага, я даже восклицательных знаков не поставила после тирады Огано! И это вовсе не преувеличение! Какое счастье, что пустынная улочка в этот момент ожила: с противоположной стороны въехал экипаж, сзади по брусчатке застучали каблуки, и Иван, предупреждая нервную вспышку слепого, внятно проговорил:
– Убери шпагу. Обещаю, что не скроюсь. Мне и самому интересно.
Огано молча убрал клинок, оглядел улицу в обе стороны и усмехнулся:
– Порой мне казалось, что я ошибаюсь. Ты ведь и шагу не сделаешь в сторону от пропасти, если кто-нибудь подумает, будто на этот шаг тебя сподвиг испуг или жажда жизни. Но я не ошибаюсь. Это именно ты.
– Завтра на рассвете. В грушевой роще, что в пяти километрах от города. – Иван не мигая смотрел на Огано и чеканил слова будто имперский глашатай. – Полагаю, клинки?
– Да, клинки.
– Вернемся в гостиницу. А по пути разъяснишь зигзаги своей прозорливой мысли.
Слепой отрешенно кивнул, и мы, словно троица закадычных друзей, не спеша двинулись в обратный путь.
Шок + отчаяние
– Да, я не был образцовым гвардейцем, – усмехнулся Огано на пути в гостиницу. – Но гораздо большим прегрешением против чести воина всегда считал безразличие и глупое солдафонство. «Есть», «Так точно», «Никак нет» – вот формулы бездумного равнодушия и готовности исполнить самый нелепый приказ. Да, мне не нравился тогда и не нравится сейчас пустозвон на троне, но это говорит лишь о том, что на плечах у меня не просто корчага под каской, а голова. Как водится, нескольких неравнодушных людей с горячим желанием что-то изменить оказывается достаточно. Нас троих спаяла цель, призрачная цель наставить нашу многострадальную Родину на путь процветания и блага, избавив народ от ничтожества на троне.
– Звучит, – усмехнулся Иван и кивнул, – кругло, ровно, гладко. Часом, не манифест цитируешь, дражайший Огано? Очень похоже. Ни разу не споткнулся.
Слепой усмехнулся:
– Все дело погубила доверчивость моего товарища. Он имел неосторожность рассказать о наших планах тому, кого считал своим другом. Наивный. Надеялся, что тот воодушевится благородной целью.
– И что? – В испуге я затаила дыхание.
– В условленном месте я нашел своих друзей и… предателя, – звонко проговорил Огано. – Подлец держал в руке саблю, обагренную кровью моих товарищей, а они лежали на земле у дворцовой стены и доживали свои последние минуты на белом свете.
– Ой! – Мне не хватало дыхания, милая бумага. Неужели Иван оказался способен на такое? Я скосила глаза на обломка – тот шагал мерно и даже с шага не сбился, только квадратная челюсть размеренно ходила взад-вперед да брови сошлись на переносице. Я и раньше подозревала в нем двойное дно, теперь появился реальный шанс открыть третье!
– Предатель все узнал и сделал черное дело собственными руками. Даже жандармам не донес, славу палача заговорщиков единолично загреб жадными руками. Я не успел рассчитаться с подонком, нагрянул караульный наряд – услыхали странный шум, у меня из рук выбили саблю и скрутили. Потом суд, Коллегия по этике и эстетике, я ослеп от удара эфесом по голове, и одну статью мне заменили другой. Вместо ссылки на Сибирь-Каторгу приговорили к отправке на остров Призрения. Сочли, что с меня и слепоты будет достаточно.
– Леденящая душу история, – ухмыльнулся обломок. – Но при чем здесь я?
– Не вижу твоего лица, – Огано повернулся к Ивану и замедлил шаг, – но хорошо помню голос предателя. Какое-то время я гнал сомнения прочь, но теперь уверен: твой голос – голос предателя.
– Сомнительный аргумент.
– Это не все. Его тоже звали Иваном.
Мамочка, что происходит? Обломку человека прирезать – что наземь плюнуть, не кто-то рассказал, сама видела, так неужели все это правда? Чудовищная правда? Кажется, я пискнула от ужаса. Иван даже не взглянул в мою сторону. Все так же неспешно вышагивал по улице.
– Это все, Огано? Я мог и не быть гвардейцем. Жандармом или береговым полицейским.
– Нет, это не все. Гвардейская закваска пустила в тебе корни, и ничем ее не вытравишь. Она лезет наружу в самый неподходящий момент, но самое смешное – ничего этого ты даже не замечаешь. На панихиде старика Просто ты невольно вел себя как гвардеец. Пару раз твоя рука сама по себе дернулась отдать честь, и лишь в последний момент ты вернул себя в настоящее. И едва не раньше ребят в карауле прошептал гвардейский девиз: «В крутой подъем духом ведом».
– Это все?
– Нет. Ты знал цель нашего сегодняшнего визита. Я ведь не сказал тебе адреса, но ты шел так, будто знаешь, куда идти. Припомни, ты поворачивал в нужных местах еще до того, как я говорил, что нужно свернуть. Тут живет Демосфий, некогда наш общий друг. Не-е-ет, это именно ты.
– Мало. И весьма умозрительно.
– И тот укол прямо в сердце. – Огано многозначительно подбросил в руке трость со шпагой внутри. – С тем же эффектом ты мог оставить на месте убийства визитную карточку. Впрочем, это ты и сделал. Дважды: в день предательства и недавно на корабле Удар в сердце…
– Ничего не помню, – буркнул Иван, пропуская меня в дверях гостиницы. – Ничего не помню.
Нелепость
На ночном столике Марии нашел эту тетрадь. Дневник. Глупо все это. Прочитал. Солнечные звери? Похоже на правду, во всяком случае, это многое объясняет. Проклятье, мало нам торгов…
Дописываю: утром встретились с Огано в грушевом саду. Не успели скрестить клинки – Мария закричала, схватилась за сердце и рухнула как подкошенная. Подхватил ее на руки и услышал шепот: «Солнечный зверь. Он пришел за мной». Тогда не понял, зато теперь ясно все.
Умерла. Но не сразу. Схватилась за сердце и рухнула как подкошенная. Да, это я уже говорил. За сердце. За сердце. Кладу в заклад голову – маленькое сердце никогда не порвется, оно закиснет, обрастет мхом, истлеет. Эта печальная участь ждет только большие сердца. Перед смертью бредила, по крайней мере, так мне тогда показалось. Глядела мимо меня, в никуда, и бредила. Странный бред. Звала Огано и шепотом повторяла: «Неужели ты не видишь?» Мы со слепым лишь переглянулись. Но похоже, что Марию унесло в прошлое. Рассказывала, будто видит своими глазами. Не подличал и не убивал. Дословно, со слов Марии:
– …Иван узнал о заговоре и встал перед дилеммой: остаться верным долгу или друзьям? Презреть присягу – невозможно, предать друзей – тем более невозможно. Предложил выйти из ситуации с честью. Пусть все решит клинок. Долг и честь превыше всего. Как жаль, что иногда долг и честь являют собой две грани одного клинка. Судьба решила по-своему. Заговорщики пали в поединке. Этот момент и застал Огано у дворцовой стены. Не было предательства и удара в спину. Не было…
Не понял я, понял слепой. Усмехнулся и забубнил:
– И все окажется сложнее, чем представляется на первый взгляд, и черное станет белым, а белое черным… Обмануться легко, труднее признать очевидное. Прав был старик.
– Какой старик? Просто?
– Да. Все равновесно в этом лучшем из миров. Если кто-то убежит вперед, найдется и такой, что вернется назад. Старик убежал вперед, Мария вернулась в прошлое. Их больше нет, и все идет по-прежнему. Здесь. На месте. В настоящем.
А потом… Не ожидал. Гости. Семеро. Вышли на поляну и остановились.
– Доминик Огано! Вы подлежите поимке и возврату на остров Призрения. Соблаговолите пройти с нами!
Не спрашиваю, как нашли, сам много раз творил чудеса. Спрашиваю себя – и что Огано забыл на острове?
– По какому праву?
– Вы кто, дем? – Старший семерки кладет руку на эфес.
– Рысак в пальто. По какому праву?
– По праву служебных полномочий. Этот человек физически ущербен и подлежит репатриации на остров Призрения. Слепота!
– Редкостная чушь! Зрячему человеку нечего делать на острове калек.
– Зрячему? Что за вздор! Огано слеп. За попытку помешать имперским служащим…
– Зубы спрячь. Шпага в руках – достаточный аргумент?
– Что?
– Спасать не стану. Кто выживет, тот выживет. И расскажет глубокоуважаемой комиссии, в чем именно она не права. Укол в сердце – достаточное доказательство зрячести и невиновности?
Молчат. Идиоты. Переглянулся с Огано. Не-э-эт, помогать этим идиотам не стану.
Да и не нужно…
Эпсилон
ВЫДРА
…Политическая система Пераса относительно традиционна. Верховной властью обладает император, сочетающий в себе власть реальную и символическую. В этом утверждении нет никакого противоречия, ибо наряду с действительной возможностью управлять император является символом империи.
О символах. Герб правящего дома выполняется в двух вариантах: шитье и накладной барельеф. Герб представляет собой щит, разделенный надвое вертикальной линией; на правой половине изображен человек, на левой – лев, и обоих венчает одна корона. Шитье для штандартов, флагов и вымпелов регламентом предписывается исполнять в следующем колере: та половина щита, на которой изображен человек, вышивается золотой нитью, человек – серебряной, половина щита, на которой изображен лев, вышивается серебряной нитью, лев – золотой. Корона шьется красной шелковой нитью. Барельефы в покоях дворца исполняются из золота, серебра и прозрачного красного кварца, во всех остальных местах – из латуни, олова и красного кварцита.
Власть императора ограничена Конституцией. При императоре состоит особый орган с некоторыми совещательно-законодательными функциями. В него входят главы канцелярий и Коллегий, наиболее знатные дворяне и представители негоциантского и промышленного сословий. Решения парламента имеют обязательную силу к исполнению лишь по ограниченному кругу вопросов. Напомним, власть императора неабсолютна, однако и неноминальна. Перечень сфер деятельности парламента весьма узок, но при этом сии области чрезвычайно важны. Делается это из прагматических соображений – волюнтаризм в вопросах добычи золота, драгоценных камней и печатания бумажных денег чрезвычайно дорого обходится. Прошли времена абсолютной бесконтрольности, кроме того, накоплен изрядный опыт в этих сферах.
Торговое и промышленное сословия поднялись достаточно высоко, в их руках сосредоточена немалая сила. Знать с известным высокомерием поглядывает на буржуа, но тем и дела нет. Рубежом, как и везде, являются привилегии дворянства, понятные и логичные во времена старых эвпатридов и совершенно нелепые и несправедливые теперь. Хотя буржуа нашли свое решение проблемы, и сейчас впору говорить о появлении сословных привилегий особого рода. Негоцианты и промышленники не моргнув глазом покупают титулы вместе с поместьями; звания и должности вместе с гербами; привилегии вместе с дочерьми дворян. В этом и состоит названная привилегия особого рода – финансовая, при которой человеку свыше дается некое право, которого лишены остальные. Неизвестно, как дело с привилегиями пойдет дальше, ибо на текущий момент оно замерло на месте.
В ведении парламента состоят также вопросы бюджета и обложения налогами. Коллегии подотчетны только императору, причем кандидатуру главы канцелярии финансов и налогообложения басилевсу представляет парламент.
Исполнение указов и распоряжений Коллегий осуществляется многочисленной армией чиновников. Всякий чиновник сочтен и помещен в особую нишу на служебной лестнице. Взбираясь на ступеньку повыше, чиновник получает следующую должность, следующее звание и соответствующее жалованье. Ничего нового – внутри Пределов, как везде. Чиновный люд представляется многоголовой гидрой, которая размножается почкованием, и счастье, что на самом верху находятся люди, патологически не терпящие чиновничества. Крупные промышленники, буржуа и дворянство время от времени прореживают головы «гидры», ибо змея начинает кусать руку, ее кормящую. Но уничтожить ее вовсе нельзя; вся беда в том, что таково любое современное общество. Чиновничество – это своеобразная цепь велосипеда, соединяющая педали, а стало быть, самого велосипедиста с колесами.
(М.Маклай, М.Поло.«Стоя у границ безграничного»)
Отвыкла Женщина быть куртизанкой даже!
«Какой печальный фарс!» – с усмешкой горькой скажет
Мир, помнящий богинь святые имена…
…О если бы вернуть былые времена!
Артюр Рембо
Он самый
В ворота громко колотили. Били азартно, со вкусом, и уже чуть ли не башмаками. Александр Планид, привратник гелиополисского храма Цапли, одним глотком допил кофе и поморщился. Будьте нате – обварил нёбо. Он в сердцах пожелал пришельцу весь год завтракать примерно так же: наспех, обжигаясь, имея под дверью очередь из нежданных, зато предельно нетерпеливых гостей. Александр потрогал языком онемевшую плоть и добавил вполголоса:
– Да и следующий тоже!
Бум! Бум! Бум! – отозвались ворота. Баммм!!!
– Экий заноза! – Александр отставил кофейную чашку, неспешно поднялся из-за стола и бросил взгляд в угол на тяжелый дубовый костыль. В его хозяйстве костыль являлся вещью не только полезной, но подчас незаменимой. Храм Цапли привлекал разных людей. Посетитель посетителю рознь, иногда попадались такие молодцы-удальцы, что пробовали буянить, если что-то не по ним. Большинству бывало достаточно просто взглянуть на Александра, чтобы образумиться, но иного приходилось и взгреть легонько. Весьма полезная процедура, между прочим. Вытянешь ретивца разок по хребту – и шелковый делается.
Александр задумчиво почесал подбородок. В ворота опять заколотили. «Решено, возьму», – недобро подумал он, подхватывая костыль.
Столь ранних посетителей он не просто недолюбливал – на дух не выносил. Едва успело солнце подняться, а какой-то сластолюбец уже на взводе и ломится в ворота. Штырь у него, понятно, морковкой и гонору по самые брови. Планид обругал нетерпеливого пришельца «торговым хвостом». Под нос, разумеется. Правила он соблюдал строго. Гость, пока на него не покажет мизинцем левой руки Цапля, священен. И вообще, мужчина в храм – Фанес в храм.
Ага, Фанес, как бы не так! Вакх, не иначе. Сатир.
«Приспичило же ему, – размышлял Планид, колдуя с запорами. – Ведь пешком, надо думать, топал! Ни шума двигателя, ни стука копыт слышно не было. А до города-то пять верст с гаком. Что же получается? Что выбрался блудострастец еще затемно. Только для того, чтобы похоть унять?»
Вряд ли, понял вдруг Планид. Привело его, стало быть, дело безотлагательное. О-хо-хо, не к добру такая спешка. Привратник загрустил и вдругорядь обругал пришельца. На сей раз «торговым пометом».
Когда же он увидел посетителя, закручинился по-настоящему.
То, что перед ним обломок, Планид понял с первого взгляда.
Пришедший был высок ростом, с тяжелыми, покатыми плечами и необыкновенным, пожалуй, в какой-то степени даже страшноватым лицом. А уж глаза… Холодные, глубокие. И скрытое до поры полыхание в глубине зрачков. Точно пламя за запертой дверцей топки. В них не было того смешения обреченности и смертной тоски с яростью, как у подавляющего большинства обломков. Только предупреждение: за мной – сила; берегись! Планиду совершенно некстати подумалось, что в наружности обломка есть что-то от крупного хищника, чудовищно опасного, но сейчас сытого, а потому спокойного. Или от атамана разбойничьей шайки, объявившего себя истинным императором и поднявшего волну грандиозного мятежа. Предводителя, беспощадного к себе, соратникам и врагам, но только что принявшего доклад о первой великолепной победе, потому щедрого на милости и великодушного к побежденным.
Впрочем, привратник недолго занимался упражнениями в области метафор. Заметив, что изнутри на него смотрят, обломок загрохотал вдвое энергичней:
– Эй, засоня Ермолай, ну-ка живо отпирай!
«Языкастый», – сердито подумал Александр. Из самого привратника слово можно было вытянуть с немалым трудом и исключительно по необходимости. Да и с кем тут поговоришь, с Цаплями? Ох, не приведи Фанес, вскружит голову – пиши пропал! Потому всех многословных людей он искренне считал болтунами.
Он приоткрыл малую дверцу в воротах на ширину ладони. Буркнул:
– Кому, может, и Ермолай, а тебе дядюшка. Чего буянишь? Хмелен?
– Трезвехонек, дядюшка, – миролюбиво сказал обломок. – Дело у меня.
– Кому, может, и дядюшка, а тебе, обломку, благородный эв Планид. – Привратник заметил, что сам совершенно неожиданно начал болтать, и прикусил язык. Зато щель в двери увеличилась еще на палец-другой. – Что за дело? В мотне зудит?
– Грубовато для благородного эва, – заметил с укоризной обломок.
Планид фыркнул:
– Ты-то, ясно, к изысканному обхождению привык.
– Угу, привык. Особенно когда прибываю не для пикировки с охраной, а по настоятельному приглашению хозяев. Меня эвисса Ипполита ждет. Тебя должны были предупредить.
Привратник подвигал челюстью. Его действительно предупреждали. Еще с вечера.
– Имяхранитель, что ли? – спросил он.
– Он самый, – сказал Иван.
Без титулов
Несмотря на огромный горб, коротышкой привратника назвать язык не повернулся бы. Иван шел за ним и вспоминал, как опешил, когда ворота распахнулись и пред ним во всем великолепии предстал «дядюшка Ермолай», он же «благородный эв Планид». Рослый горбун-альбинос с внушительной дубиной под мышкой и тонкими переливами Имени над плечами. Расчесанные на пробор пушистые волосы ниспадали до ключиц, пряча лицо. Только длинный острый нос наружу да костистый подбородок резким углом. Обнаженные мускулистые ручищи начиная от пальцев, обвивала ржаво-красная татуировка в виде якорной цепи. Из-за контраста с наколкой и без того бледная кожа горбуна казалась еще белее. Последние звенья цепи уходили под короткие рукава овчинной душегрейки, широко распахнутой на груди, где той же татуированной цепью был «прикован» к развалам впечатляющих мышц извивающийся грифон.
Короче говоря, мужественного колорита у привратника хватало. Пожалуй, с избытком. С крошечным таким перебором. И перебор этот навевал мысли о театре. Да и костыль, если задуматься… Кривоватая суковина, которой Планид непринужденно постукивал по булыжникам дорожки, была определенно лишней. Привратник оказался сравнительно молодым человеком с точными и уверенными движениями – и никакой хромоты. Поразмыслив, Иван остановился на мысли, что узловатая палка с крепкой перекладиной на верхнем конце служит альбиносу этаким церемониальным оружием, довершающим облик сурового стража. Нечто вроде парадных алебард у императорских преторианцев… что совсем не обязательно мешает Планиду ловко той дубиною владеть. Не помешала же дворцовым гвардейцам позолота и вычурная форма алебард, когда полторы сотни «Дерзких» (с целями, до сих пор не вьысненными толком) рвались к гробу предпоследнего императора. «Расфуфыренные истуканы», как выяснилось, умели не только красиво бряцать своими огромными топорами, но и рубить ими сплеча. За считаные минуты был рассеян и уничтожен почти четырехкратно превосходящий противник – сильный, жестокий, специально натасканный на борьбу с алебардистами.
Вот и решай – то ли этот костыль реквизит, призванный пугать пугливых, то ли орудие труда, призванное ставить на место чрезмерно бесстрашных.
Однако главной загадкой для Ивана явилось Имя Планида. Подобной разновидности он не встречал никогда и затруднялся определить, чем одарен привратник. Имя начиналось от затылка Планида подобием щетинистой холки матерого кабана-секача, переходило на горб и заканчивалось почти у поясницы. Оно составляло с телом полноименного единое целое, прорастало сквозь овчину душегрейки, и его плотная, плотская тяжеловесность, почти грубость, поражала.
«Любопытно было бы взглянуть на его ноктиса, – подумал Иван. – Вряд ли это отрок с одухотворенным лицом и восторженным взглядом. Скорей, похожий на беспризорника звереныш». Мысль тут же приняла профессиональное направление. В обязанности привратника входит не только дневная служба. Ноктису же для воскресения в телесном образе абсолютно необходим крепкий ночной сон хозяина. Как они нашли выход?