Козаев Азамат. Имяхранитель

   – А ты ей, значит, торга в комнату. Чтобы товарный вид чуток попортить.
   Планид посмотрел на Ивана с недоумением:
   – Я? Торга?
   – Ну не я же.
   – Обломок, да ведь ты, оказывается, дурак, – сказал Александр, развернулся и пошел прочь.
 

Хруст

 
   Других происшествий в первую ночь дежурства, можно сказать, не случилось. Разве что назвать происшествием встречу с парой торгов, один из которых успел-таки скрыться, а второй получил перелом позвоночника и был добит подоспевшей Барой. Однако столкновения с торгами давно перестали быть для Ивана чем-то выдающимся. Его диковинный нюх на этих тварей крепнул и усиливался день ото дня (вернее, ночь от ночи). В последнее время имяхранитель при необходимости мог выйти на точку встречи с лунными псами полностью без участия сознания. Его, что называется, «ноги сами вели». Как ни странно, обратным действием этот феномен не обладал: горги по-прежнему воспринимали Ивана как самого обычного человека и остерегаться его не научились.
   Конечно, для сопровождавшей его Сонюшки появление зверей и последовавшая короткая баталия стали событиями незабываемыми. Уже в первый момент напуганная девчонка напрочь забыла о собственном высокомерии, ухватилась за бок имяхранителя совершенно по-бабьи и завизжала – то ли от страха, то ли от неожиданности. Горги, словно приободренные этим визгом, решили вступить в игру. Ощерились и даже сделали вид, что вот-вот бросятся. А может, и в самом деле намеревались броситься? Иван помедлил несколько секунд, наслаждаясь первобытным ощущением воина и защитника, от мужества которого зависит жизнь его женщины. Потом мягко высвободился из Сонюшкиных объятий, сделал гигантский прыжок с места и угостил более крупную тварь по спине кистенем. На горга точно небеса свалились: он рухнул на брюхо – мягкий, как будто бескостный. Вторая зверюга – кажется, самка – в славнейших традициях стаи немедленно дала деру. Преследовать ее Иван не стал, зная, что той будет сейчас не до продолжения охоты.
   Сонюшка опасливо подошла ближе, спросила:
   – Ты его убил?
   – Пока нет, – ответил Иван. – Только хребет перешиб. Но придется.
   – Подожди, – сказала Сонюшка. – Пусть лучше это сделает Бара. Для нее полезно и… и я хочу еще немного на него полюбоваться. Фанес всеблагой, как он красив, правда?
   – Возможно, – уклончиво сказал Иван.
   – Возможно?! – воскликнула возмущенная его безразличием девушка. – Ну ты и пень, обломок. Он невозможно красив!
   Иван аккуратно примкнул гибкую часть кистеня к рукоятке, спрятал оружие в рукав.
   – Ручаюсь, если бы ты видела, как эти красавцы расправляются с ноктисами, восторгов у тебя поубавилось бы. Кстати, пока ты им любуешься, он жутко мучается. Может быть, стоит сначала прикончить его, а глазеть после, на чучело?
   Сонюшка смерила имяхранителя хмурым взглядом, достала из-под одежды маленький стеклянный свисток и сильно в него дунула. Звука Иван не услышал, только неприятно защекотало где-то под ложечкой.
   Бара примчалась мгновенно, точно дожидалась беззвучного вызова где-то поблизости.
   – Это опасный хищник, – наставительно сказала ей Сонюшка. – Горг. Запомни его название, вид и запах. Он ранен, но еще жив. Мы, я и Иван, сейчас отойдем. Ты медленно сосчитаешь два раза до десяти и тогда убьешь его. Если когда-нибудь встретишь таких зверей, убивай сразу. Ищи и убивай. Бара, повтори!
   Та повторила. Голос у нее был, как у всех колонов, тягучий и бесполый. И такая же обычная для безымянных заунывно-восторженная, шепелявая речь.
   Когда Иван и Сонюшка уходили, Бара присела над торгом, заинтересованно поводя носом и осторожно, почти ласково прикасаясь к шерсти, ушам, морде животного.
   Ровно через двадцать секунд до острого слуха Ивана донесся тошнотворный хруст, выяснять природу которого решительно не было нужды. Курносая девчонка, видимо, тоже что-то услышала, потому что вдруг зажала уши ладонями и ускорила шаг, почти побежала. Иван догнал ее, взял под руку. Сонюшка восприняла это как нечто само собой разумеющееся. Не вырвалась, а, напротив, уткнулась лицом ему в плечо и засопела.
   Утро они встретили возле самого дальнего, еще не замурованного пролома.
   Страстно, до боли в губах, целующимися.
 

Шесть пудов оснований

 
   Не иначе как воспоминание о поцелуях направляло Ивана, когда он брел на следующий день в этот отдаленный уголок сада. Брел, потягивая из фляги лимонный сок, разбавленный родниковой водой со льдом, и бросал кусочки вяленого осьминога странному зверю Кусаю. С Кусаем он неожиданно подружился, когда под утро направлялся к себе, проводив Сонюшку.
   Горг его знает, что это был за зверь. Он действительно чем-то походил на мангуста, но был значительно крупней и круглее в боках. Над смышлеными крошечными глазками у него имелись белые пятнышки, такое же пятнышко, только покрупнее, обнаружилось у основания сравнительно короткого хвоста, а вообще-то был он кофейно-коричневым, исключая палевое брюхо и подмышки. Двигался Кусай как будто неуклюже, но временами совершал столь стремительные перемещения, что становилось ясно – грузность его лишь мнимая.
   Почему он не бросился на Ивана, как обещал Александр, неизвестно. Вместо того чтобы мстить за попавший в бок камешек, зверь вышел на тропинку, сел по-сурочьи, сложив на животе лапки, и просительно пискнул. Иван живо вспомнил, во что превращаются укушенные этим «мангустом» конечности, и в первый момент напрягся. Однако, видя, что немедленная атака не грозит, опустился на корточки и протянул зверю руку, ласково приговаривая какую-то чепуху про хорошего парня и славного песика. Кусай обнюхал пальцы, потом лизнул ладонь… и с того момента сделался с Иваном неразлучным. Это выяснилось, когда вздремнувший часика четыре имяхранитель вышел из отведенной ему каморки (к слову, все той же, где он провел первые полчаса в храме Цапли, только уже оборудованной кроватью и столом) и обнаружил Кусая у порога. Зверь хрюкнул и приветственно ткнулся носом в ногу Ивана. Умилившийся имяхранитель потрепал его по морде.
   Моцион после сна они совершали вместе.
   Время от времени зверь куда-то ускользал, а когда возвращался, морда его была испачкана в земле, а челюсти что-то аппетитно пережевывали. Иван, растроганный почти собачьей верностью «мангуста», справился на кухне, чем, за исключением молока, любит угощаться Кусай. Оказалось, что моллюсками, рыбой и вялеными осьминогами. Посчитав, что осьминоги предпочтительнее, Иван выпросил у кухарки целый фунт этого лакомства для Кусая, лимонад и бутерброды с сыром – для себя и отправился подальше от посторонних глаз заниматься ежедневной тренировкой.
   Тренировки – растяжки, прыжки, изометрическая гимнастика, акробатика, бег, метание различных снарядов, способных быть смертоносными, и прочее в том же духе он ненавидел, как каторжник ненавидит свои кандалы и норму в каменоломне. Но пропускать, за редким исключением, себе не позволял. Дисциплина в отношении этих обязательных упражнений жила у него где-то глубоко внутри, глубже даже, чем ненависть к ним.
   Посчитав, что удалился от жилых корпусов достаточно, Иван сбросил сандалии, поставил их под приметное дерево, сверху аккуратно уложил рубашку и брюки. Придавил стопку одежды флягой и мешочком с осьминогами, по привычке поддернул полосатые купальные панталоны, поправил кистень, закрепленный на предплечье, и предложил Кусаю:
   – А теперь догоняй!
   После чего зарысил по замечательно выметенной туфовой дорожке.
   Удивительно, однако коротконогий и заметно косолапящий зверь ничуть от него не отставал, а временами даже вырывался вперед. Обогнав Ивана, Кусай непременно оборачивался, и имяхранитель мог поклясться, что при этом в глазах у негодника светилось торжество. Так они мчались минут около десяти. Ухоженная дорожка давно закончилась, превратившись в наполовину заросшую травой стежку, когда Ивану показалось, что он слышит удары металла по камню. Он без раздумий переменил направление бега и вскоре оказался возле стены. Теперь стало совершенно ясно, что долбили именно ее. Иван нехорошо ухмыльнулся и побежал вдоль стены, на звук. Еще через минуту-другую выяснилось, кто этим занимался.
   – Ты чего творишь, привратник? – спросил Иван все еще прерывистым после бега голосом. – Ошалел?
   Александр вздрогнул от неожиданности, очередной его удар, нацеленный на расширение свежего пролома, пришелся вскользь. Брызнули желтые искры, заклубилось облачко пыли. Уже в следующее мгновение Планид оправился, перехватил поудобнее узкую кувалду на длинной ручке, какими орудуют железнодорожные рабочие, вбивая в шпалы костыли, и молча двинулся на имяхранителя. Намерения его были столь очевидны, что их сумел бы распознать даже самый тупой безымянный.
   Дальнейшее заняло менее минуты. Началось чередой страшных ударов кувалдой, а закончилось одним ошеломительным тычком в солнечное сплетение привратнику. Единственное, что более-менее запомнилось Ивану из этой минуты, был пронзительный визг Кусая, бестолково метавшегося под ногами противников. Визг оборвался в тот момент, когда Александр, сдавленно крякнув, осел на землю и привалился плечом к стене. Иван вырвал из его ослабевшей руки оружие, откинул подальше, а потом присел, зажал в кулак потные волосы горбуна и с силой потянул, заставляя откинуть голову назад. Тонкие, бледные губы Планида разошлись, обнажив некрупные и не слишком ровные зубы. Глаза привратника были закрыты, тонкое свечение Имени полностью угасло, словно впиталось в овчину душегрейки. Вряд ли кто-нибудь способен был сейчас узнать в нем полноименного.
   – А теперь давай без утайки, – сказал Иван жестко. – Какого дьявола ты это делаешь?
   – Да пошел ты, обломок, – без выражения ответил Александр и попытался отвернуться.
   Имяхранитель сжал волосы крепче, дернул так, что голова привратника чувствительно ударилась о стену, и вдавил предплечье в его напрягшееся горло.
   – Мы здесь не в казаков-разбойников играем, эв Планид. Может быть, ты не понял, так я объясню. Мне поручено задание, выдан за него аванс. Поэтому я в данный момент не обломок, а официальный карающий орган настоятельницы Ипполиты. Причем орган, наделенный весьма широкими правами. Если решу, что ты, дружок, представляешь опасность для Цапель, раздавлю тебе кадык, и дело с концом. Учти, к тому идет. И еще учти: максимум того, что мне за это грозит, – вышибут из храма без выплаты оставшегося гонорара.
   – Дави, – прохрипел Александр. – Дави, сволочь! А только я для тебя и рта не раскрою.
   Иван грязно, по-матросски выругался, засадил кулаком привратнику в челюсть, так что тот враз обмяк, и поднялся с колен. Убить полноименного – любого полноименного! – он не посмел бы ни при каких обстоятельствах. Однако бешенство, вызванное собственным бессилием, требовало немедленного выхода. Иван подобрал злополучную кувалду и с наслаждением начал ломать рукоятку через колено. Рукоятка была необыкновенно прочной, но только не для Ивана.
   Только не для Ивана, которого только что переиграл побежденный.
   Потом он швырнул останки кувалды через стену, потрепал ластящегося Кусая по теплой спине, погрузил бессознательного Планида на плечо и зашагал в сторону храма. У него было весомое основание полагать, что Ипполита на этот раз сообщит гораздо больше подробностей о предстоящем сватовстве, чем при первой встрече.
   А основание и впрямь было очень весомым. Очень. Если ощущения не подводили имяхранителя, то пудов этак шесть живой (пусть и беспамятной) массы.
 

Щетина

 
   К настоятельнице его не пустили. Та как раз встречалась с посланниками двора и принять имяхранителя, пусть даже задержавшего виновника, не могла. Ивану, расположившемуся со своей странной ношей в приемной, пришлось выдержать долгую дуэль на взглядах с Ипполитовым секретарем, женоподобным молодым человеком, от которого тонко пахло модными ароматами и резко – порочными наклонностями. К исходу пятой минуты Ивану стало казаться, что неприязнь во взгляде секретаря сменилась очевидным интересом и тот едва сдерживает желание переместить масленый взор на торс имяхранителя… а возможно, и на кое-что еще. Поэтому Иван решил, что с него довольно, слегка придавил сонную артерию начавшему шевелиться Планиду и, мстительно плюнув на пол приемной, направился к Сонюшке. В конце концов, именно она была доверенным лицом Ипполиты и могла прояснить многие неясности. Конечно, если имела такие полномочия.
   Иван почему-то был уверен, что она – имела. Особенно при сложившихся обстоятельствах. Вероятно, неменьшими знаниями и полномочиями обладал душистый «завитой затылок», но разговаривать с ним о деле Иван согласился бы только в рамках отдельно составленного контракта. При условии, что сумму собственного гонорара в контракте он проставил бы лично. И сумма эта была бы… ах, какой кругленькой была бы эта сумма!
   Сонюшка, в отличие от Цапель, чьим пристанищем были комнаты в семиместных корпусах, занимала отдельный домик. Добравшись до него, Иван не стал разводить церемоний, а попросту толкнул коленом дверь и вошел внутрь. Верный Кусай вбежал следом.
   Крошечная прихожая соединялась напрямую с комнатой, которую можно было назвать девичьей светелкой. Сонюшка сидела за туалетным столиком антикварного вида и расчесывала влажные волосы. В первый момент Ивану показалось, что девушка обнажена, однако потом он разглядел перетянувшую высокую грудь полосу шифона телесного цвета и полотенце на бедрах.
   – Доброе утро, – сказал он и облегченно сгрузил массивную ношу на пол.
   Кусай, прошмыгнув мимо расслабленно-неподвижного привратника, шустро обследовал углы. При этом зверек потешно двигал носом и похрюкивал. Мимоходом потершись о ногу Сонюшки, он влез под столик и тут же захрустел чем-то вкусным.
   – Оказывается, считаться обломком иногда чрезвычайно выгодно, – с усмешкой проговорила Сонюшка, обращаясь будто к самой себе или, возможно, к Кусаю. – Можно без стука врываться к полуодетым дамам и нахально глазеть на них в собственное удовольствие. Здравствуй, Иван. Вижу, Александр все-таки заигрался.
   – Выходит, ты знала, что это он крушит стены? – сердито спросил имяхранитель.
   – Скорей догадывалась, – сказала Сонюшка и поднялась с банкетки, обитой тисненым бархатом.
   Полотенце, лежавшее на ее бедрах, упало. Иван заморгал и поспешно развернулся на пятках – успев тем не менее отметить, что волоски на лобке девушки аккуратно подстрижены, а в пупок продето крошечное золотое колечко с алым камешком.
   За спиной раздался торжествующий смешок, зашуршала ткань.
   – Мовеф смотфеть, – спустя минуту-другую сказала она.
   Иван с некоторой настороженностью обернулся.
   Теперь на ней была легчайшая туника в античном стиле и изящные сандалии с ремешками, высоко охватывающими голени. Во рту она держала добрый десяток длинных черепаховых шпилек, которыми ловко скрепляла пышную прическу. «Персефона», – с удовольствием подумал Иван и спросил уже значительно миролюбивей:
   – Тогда почему мне никто не потрудился сказать, чьих это рук дело?
   – Фо-первыф, – сказала она, не разжимая зубов, – я не быа на сто просентоф уфе'ена. А во-вторых, – последняя шпилька заняла надлежащее место, – хотела посмотреть, на что способен хваленый имяхранитель.
   – Ну и как, посмотрела? Не напрасно хвалят?
   – По-моему, вполне законно. Мне даже хочется тебя чмокнуть от восхищения.
   – За чем же дело стало?
   – Думаю, за твоей щетиной, – рассмеялась она.
   Иван смущенно хмыкнул и потер колючую щеку, соображая, чем бы парировать. Может быть, заявить, что несколько часов назад щетина была лишь немногим короче и это вовсе не мешало им целоваться? Пожалуй, пойдет, решил он, но высказаться не успел. Под ногами завозился очнувшийся Планид. Иван опустился на одно колено и стал с любопытством ждать, как тот поведет себя дальше.
   – Все-таки стоило сообщить мне о догадках в отношении него сразу, – сказал он. – Глядишь, не пришлось бы воевать.
   – Наверное, ты прав, – легко согласилась Сонюшка. – Здорово ему досталось? Скоро оклемается?
   – Ну, – в раздумье пробормотал Иван, – до полной кондиции дойдет минут через десять. Полагаю, так.
   Александр приподнял голову, тихо застонал и звучно брякнулся лбом об пол. Снова затих.
   – Или через пятнадцать. – В голосе имяхранителя возникло сомнение.
   – Тогда ждать не станем. Идем, нам пора.
   – Далеко ли?
   – К парадному крыльцу. Сейчас состоится торжественное отбытие из храма императрицы-матери. По регламенту я обязана на нем присутствовать.
   – Ты-то понятно, – сказал Иван и скроил озадаченную гримасу. – А босой, небритый обломок в купальных панталонах?..
   – Ничего страшного. – Сонюшка беспечно махнула рукой. – Прости, Иван, но главное значимое слово в отношении тебя – именно обломок. Ее величество вряд ли сильно поразилась бы, будь ты вообще без штанов.
   – Благодарю за прямоту.
   – Ой, только давай без поз, хорошо? Не первый день на свете живешь. – Она присела на корточки, звонко похлопала ладонью по икре. – Кусай, а ну-ка вылезай оттуда, мальчик! Давай-давай живенько!
   Зверь выбрался из-под столика и вперевалочку подбежал к девушке, от которой немедленно получил порцию энергичных ласк, более похожих на взбучку. Но, кажется, ему это нравилось.
   – Это действительно мангуст? – спросил Иван.
   – Не совсем, – ответила Сонюшка, продолжая с силой трепать уши Кусая, – хоть и родственник. Это выдровая циветта, иначе мампалон. Вообще-то он водоплавающий, но здесь перешел на сухопутный образ жизни. В бассейн и даже в наш форельный ручей забирается крайне редко. Наверное, незачем – и без того девчонки кормят до отвала. Да, Кусайка? Хорошо ты у нас жрешь, негодник?
   – Все-то ты знаешь, – со смесью восхищения и иронии сказал Иван.
   – К сожалению, не все, – сказала она, поднимаясь с корточек. – Например, я не знаю, кого выберет императрица-мать.
   – А для тебя это по-настоящему важно?
   – Это важно для всего Пераса, имяхранитель, – неожиданно серьезно проговорила Сонюшка.
 

Берегитесь злых соблазнов

 
   Церемония прощания с императрицей Клавдией вызвала у Ивана приступ самого настоящего бешенства, подавить которое стоило неимоверных трудов. Слишком уж явно происходящее напомнило ему аукцион, проводимый Колон-коллегией для арендаторов безымянных.
   Как-то раз Ивану довелось присутствовать на одном из таких торгов. Отвратительное зрелище, напоминающее картинки рынка рабов из учебника истории. И хотя сами безымянные, коих придирчиво отбирали арендаторы (большей частью эвпатриды с сельскохозяйственных островов), были к собственной судьбе вполне безучастны, имяхранитель покинул аукцион со стойким предубеждением против современной экономический политики Пераса.
   Сегодняшнее действо развивалось по сходному сценарию. Старая императрица неспешно двигалась мимо ряда Цапель и рассматривала их цепким взглядом покупателя. Реакция девушек на внимание государыни разительно отличалась от поведения безымянных на аукционе, и это было еще хуже. Видеть откровенную радость человека, ставшего товаром, – мало приятного. Когда Клавдия на миг остановилась подле Сонюшки, гнев имяхранителя достиг наивысшего градуса. Иван вдруг подумал, что зря так рьяно бросился прошедшей ночью на торгов. Нанеси лунные псы Сонюшке несколько малоопасных царапин – и императрица-мать прошла бы мимо нее с куда большим равнодушием, чем мимо прочих девушек. Он уже почти настроился высунуться из-за спины Сонюшки с заявлением, что она отнюдь не Цапля (обломку простительна любая беспардонность), когда ее величество пожала плечом и шагнула дальше.
   По-настоящему надолго коронованная особа задержалась только возле Феодоры. Даже тренированная годами дворцовой жизни мимика не сумела скрыть восхищения, которое испытала императрица при виде этой чаровницы. Когда Клавдия о чем-то вполголоса спросила у гетеры – слова были плохо различимы, но в голосе императрицы отчетливо звучала симпатия, – Иван почти физически почувствовал, как ревниво затрепетали десятки девичьих сердец. Ему стало понятно, кого придется отныне сопровождать буквально по пятам, оставив нейтрализацию торгов целиком на совести «диких».
   Сонюшка, видимо, подумала о том же: она еле заметно топнула ножкой и шумно задышала.
   Когда экипажи монаршего кортежа скрылись из виду, Ипполита повернулась к Цаплям, начавшим шуметь и двигаться, и с нажимом заявила:
   – Милые мои журавушки! Я знаю, какие мысли вас волнуют. Понимаю, что ваш здравый смысл задавлен сейчас чувствами, первое из которых – надежда. Понимаю, что свойственное Цаплям милосердие к ближнему сейчас шатается и гнется под напором зависти, скорее всего беспочвенной. Понимаю и поэтому прошу вас об одном, постарайтесь не наделать глупостей. Кое-кто из вас уже натворил много такого, о чем наверняка будет жалеть всю оставшуюся жизнь. Берегитесь, берегитесь злых соблазнов, сестры мои и дочери. А сейчас, – тон ее смягчился, – пожалуйте отдыхать. Кто хочет, может отправляться в Гелиополис, насчет транспорта я уже распорядилась.
   Взмахнув девушкам рукой – «расходитесь», настоятельница двинулась к Ивану.
   – Секретарь сказал, что вы полчаса назад чрезвычайно настойчиво рвались ко мне, да еще тащили с собой еле живого Планида. Что-то случилось?
   Иван кивнул.
   – Что-то действительно важное?
   – Да.
   – Сонюшка, это так?
   – Думаю, вам следует принять имяхранителя, эвисса. Безотлагательно.
 

Потеря

 
   Чего-то в этом роде, видимо, следовало ожидать. Полноименный – почти всегда более хрупкое создание в части нервной организации, нежели обычный человек. А уж сросшийся с Именем сиамец, каким являлся Александр, особенно. Нельзя сказать, что он был помешанным в полном значении слова, но легкие проявления душевной болезни временами у него обнаруживались.
   Он и сам это вполне здраво осознавал. Именно этим объяснялись его частые запои, надрывное пение и непременный флер смертной обреченности даже в самых лирических стихах. Если бы не Ипполита, он, верно, уже давно покончил бы с собой или ввязался в какую-нибудь историю, которая закончилась его гибелью.
   Ипполита была его матерью. До недавнего времени всю мощь своего умения она отдавала не на удовлетворение похоти посторонних мужчин (желающих заполучить в постель саму настоятельницу Цапель нашлось бы немало), а на поддержание тяги к жизни у Александра. Каким образом она это проделывала, осталось для Ивана тайной, которую он попросту не желал знать. Он лишь надеялся, что не точно так, как пришло бы на ум каким-нибудь портовым грузчикам или пьяным студентам.
   А потом возникла Феодора. То есть она, конечно, обитала в храме и раньше, лет с восьми. Росла, училась, оттачивала умение… просто в последние два года, словно по волшебству, расцвела. И, расцветши, обратила внимание на горбатого привратника-полноименного.
   Может быть, это была любовь.
   Наверное, все-таки это была любовь.
   Да впрочем, какого дьявола! Конечно же это была любовь!
   Именно за эти два года Планид создал лучшие свои стихи – самые светлые, напоенные более надеждой, чем обреченностью. Безусловно, он понимал, что расположение к нему небес рано или поздно кончится и он наконец прискучит Феодоре. Однако опасность надвинулась совсем с другой стороны. Жирную черту под его счастьем грозили подвести высшие интересы государства.
   Поскольку государство – это все-таки не сама возлюбленная, он решил бороться.
   И настоятельница, и София, и многие Цапли знали, что именно Александр был главным виновником появления торгов на территории храма. Но если для горбуна лунные псы являлись защитниками любви, то для остальных девушек – разрушителями надежды. Никто не мог гарантировать, что эти твари ограничатся нападением только на Феодору. Оно-то, кстати, устраивало как раз всех, за исключением самой пострадавшей.
   Перед Ипполитой встал выбор: оставить полубезумного сына рядом с собой, испортив отношения с абсолютным большинством Цапель, или удалить его из храма, чем почти наверняка подписать ему смертный приговор. Насильно оторванный от возлюбленной и лишенный постоянной материнской опеки, он в самые краткие сроки свел бы счеты с жизнью.
   Компромиссом стало приглашение в храм имяхранителя. Лучшего из существующих.
   – Нужно было рассказать это сразу, – хмуро буркнул Иван, выслушав объяснения настоятельницы. – Он сам поймал тварь и подбросил Феодоре в комнату?
   – Разумеется, нет. Действовала дрессировщица «диких» и две ее воспитанницы. Она же следила за тем, чтобы нападение завершилось сравнительно безобидно. Пара царапин на лице да подавленное настроение жертвы – именно то, что нам требовалось.
   – И вы решили, что этого будет достаточно.
   – Да. Мы думали, обойдется, – согласно отозвалась Ипполита. – Думали, после того, как личико Феодоры чуточку пострадает, Александр угомонится.
   Иван в сомнении покачал головой.
   – Простите, эвисса, однако не настолько он «с приветом», чтоб не понимать: девчонка перестанет быть главной в списке претенденток только лишь изуродованная до неузнаваемости. И то еще посмотреть нужно.
   – Ну а что предлагаете вы? – спросила настоятельница. – Выгнать его? Выгнать Феодору?
   – Лучше бы их вместе, – невесело сказал Иван. – Устройте им кругосветку на туристическом лайнере. Две недели в комфорте и неге – что может быть лучше для влюбленных? Или вообще за Пределы направьте. Говорят, сейчас на Фиджи ездить особенно модно.