Страница:
Свойства ее поистине замечательны. Измельченная и прожаренная на противне, водоросль приобретает серый цвет. Гурманами ценится как приправа, вроде перца, только более ароматная и чуть менее острая. Регулярно употребляя ее в пищу, вы гарантируете себя от желудочных колик, а также несварения и газов.
На западных островах водятся животные, очень похожие на земных горных туров. Животные на первый взгляд обычные и не представляют для испытателя интереса. Однако это мнение обманчиво. В итоге путешествий по разным землям девиз «не верь сходству» становится основополагающим, и поневоле начинаешь смотреть за всем пристальнее. Туры как туры, скачут по горным кручам, устойчивы на скалах и невероятно ловки. Сбиваются в небольшие стада, верховодят которыми самые опытные и сильные самцы. Но отличие все же существует. В основном рацион туров представлен скальной порослью, но не одной ею живы горные козлы. Если их европейский собрат обходится горной солью, то на Перасе туры спускаются с круч к самому побережью и пьют морскую воду. Даже из глубины острова животные приходят к побережью, дабы вкусить соли из океана.
На северных островах произрастает удивительное растение, родственное винограду, но в корне отличное по действию на человеческий организм. Плоды, похожие на ягоды винограда, также собраны в гроздья, однако цвета они небесно-голубого. Собирается голубой виноград как и обычный, но сколько ни делайте из него вино, ничего не получится. Ягодный сок никоим образом не желает превращаться в алкогольный напиток. Наоборот, в нем совершается процесс, хоть и напоминающий брожение, но с «обратным знаком». Девушки ногами давят голубой виноград, сок сливают в бочки и оставляют в темном месте на несколько месяцев. За это время получается напиток, полностью противоположный по свойствам вину: им великолепно снимается похмелье, а самый организм приходит в нормальное состояние и даже очищается от вредных последствий винных возлияний. Воистину природа, вручив нам в руки нож, уже приготовила и средство от порезов…
У тумана был слабый запах жженой резины. Точно так же пахло когда-то от горящего автомобиля – там, за чертой беспамятства. Той самой ночью, которую Иван помнил почти поминутно. Помнил против воли и наперекор желанию; помнил вопреки непроницаемой угольно-черной амнезии обломка. И точно так же, как тогда, запах этот витал вокруг него несколько часов подряд. Сейчас запах усилился, но имяхранитель и без того знал, что плавание закончилось. Туман был сравнительно редким, и побережье Погребального хорошо виднелось сквозь него.
Иван сделал последний гребок и взял весла на борт.
Шлюпка, шурша по бурому, похожему на раскрошившуюся коросту песку, выплыла на мелководье. Иван спрыгнул в воду, поволок ее на сушу. Берег был сравнительно крут, вдобавок песок, словно зубами, хватался за киль. Имяхранителю пришлось напрячь все силы, чтобы втянуть тяжелую шлюпку целиком. Однако этого ему показалось мало, он вытащил специально захваченную для этой цели цепь с длинным штырем на конце и молотом, вогнал штырь меж двух глубоко вросших в берег камней. Перевозчик-харон, у которого Иван нанял шлюпку, утверждал, что в районе Погребального океан мертвенно спокоен круглый год, и все-таки имяхранитель не хотел рисковать. Удостоверившись, что штырь держится крепко, он отогнул тент и проверил груз. Свертки, запеленатые в брезент, лежали недвижно. Более того, на ощупь они наконец-то стали твердыми – как и полагается мертвым телам. Иван удовлетворенно кивнул, опять закинул их тентом, закрепил кольца на медных шпеньках, размещенных вдоль бортов, и туго затянул шнуры на носе и шкафуте.
Оставлять без присмотра плавсредство, а паче того груз ему страшно не хотелось, но куда деваться? Он пробормотал: «Смирно тут без меня!» – и, ежесекундно оглядываясь, двинулся к домику погребмейстера.
Под тентом не шевелилось.
Погребмейстер, который интересовал Ивана, жил одиноко, на отшибе от коллег (те населяли поселок рядом с портом). Обиталищем ему служило приземистое строение, формой похожее на шляпную коробку, укрытую зонтом. Звали его по-собачьи – Сид, и он, если верить склонному к цветистой речи харону, не чурался беззаконий. Говоря проще, являлся самым настоящим кочегаром – погребмейстером, тайком сжигавшим за определенную мзду мертвые тела. А возможно, и не только мертвые.
Единственным кочегаром из пяти десятков мастеров огненно-погребальных дел.
Брал, конечно, по максимуму.
Едва разглядев хитрую морду Сида, Иван понял, что тот его ждал. Возможно, давно рассмотрел лодку («глаз филина», говорят, способен пронизывать туман так же легко, как ночной мрак), а возможно, был просто-напросто предупрежден лодочником. Все-таки почтовые голуби куда как быстрее, чем самый искусный гребец. К тому же Иван не был виртуозом в непростом деле управления тяжелой морской шлюпкой.
– Здравствуй, Сид, – сказал он, внимательно оглядывая жилище кочегара. Деньги, выручаемые тем от беззаконий, не оставили здесь и следа: обстановка была без малого нищей. – Я от Петра, харона. Мне нужно убрать четыре тела. Без надлежащих церемоний и бумаг. Назови цену.
– Здравствуй, имяхранитель, – отозвался погребмейстер, показав, что и впрямь был осведомлен о его появлении загодя. – Я ждал тебя…
– Отлично, – прервал его Иван. – Идем скорей, мне не справиться одному.
– …Ждал тебя, чтобы огорчить, – с деланым сочувствием продолжил Сид. – Ты приплыл сильно не вовремя. Сегодня все горны опечатаны.
– Они всегда опечатаны. У тебя должен быть свой отдельный штамп, иначе ты не посмел бы заниматься… тем, чем иногда занимаешься.
– Погоди, имяхранитель! – Сид явно начал сердиться. – Сегодня особый случай, день ревизии. Коллегия кремации начала ежегодную проверку, и печати на крышках горнов другие, чем обычно. У меня нет такой.
– Заплачу вдвое.
– Нет.
– Впятеро, кочегар.
– Ты можешь сколько угодно меня оскорблять, имяхранитель. Да, я бессовестный кочегар и в другое время сжег бы для тебя хоть труп государыни императрицы, храни ее Фанес. Сжег бы за сущие гроши. Но сегодня не возьму и вдесятеро. Свобода дороже. – Сид кривовато усмехнулся. – Конечно, здесь не самый здоровый климат внутри Пределов, да и развлечений никаких, однако… однако на Сибири-Каторге еще гаже. Прощай. Утопи своих мертвяков в океане, раствори в кислоте, спали на костре. Или хорошенько набальзамируй и привези через неделю. Так и быть, тогда я сопровожу их в горнило со скидкой.
Наверное, Иван должен был растеряться. Или вспылить.
Он оставался бесстрастен.
– Хорошо, – сказал он с мимолетной усмешкой. – Прощай, погребмейстер Сид.
Он повернулся и шагнул к двери.
– Так ты уходишь? – Кочегар почему-то ничуть не обрадовался, увидев широкую спину имяхранителя. Больше того, внезапная покладистость обломка насторожила его. А скорей, напугала. Острый нюх человека, долгие годы балансирующего на тонкой границе между дозволенным и запретным, – нюх на опасность – не подвел его и в этот раз.
Со скучной миной, безразличным тоном (безразличным? черта с два!), через плечо Иван подтвердил самые худшие предположения Сида:
– Ухожу. – Он приотворил створку, но порог пока не переступал. – Мне, конечно, хотелось бы посмотреть, как ты будешь объяснять ревизорам появление возле твоего дома четырех странных трупов. Именно возле твоего. Особенно если им вдруг доставят анонимную кляузу о том, что погребмейстер Сид занимается тем, что… ну ты понимаешь. Но мне здорово недосуг. К тому же я должен поскорее вернуть шлюпку твоему знакомому харону Петру. Он чудовищно скаредный человек. Каждый час аренды его посудины сверх оговоренного срока встанет мне в значительную сумму. Кстати, – Иван прищелкнул пальцами, – когда я уплыву, ты можешь сам попытаться утопить мертвяков. Только мнится почему-то, что океану они не слишком понравятся. Слишком уж другие…
– Ну ты и скотина! – с отвращением сказал Сид.
– Обломок, – поправил его Иван. – Я обломок, кочегар. Можешь называть меня так без опаски, я необидчив. Желаю здравствовать!
– А ну-ка постой! – крикнул срывающимся голосом Сид и грохнул по столу кулаком. – Стой, говорю!
Это была одна из немногих ночей, свободных от служения.
Иван никогда и никому не признавался, что именно так, гордо и торжественно, называет для себя работу имяхранителя: служение. Ему иногда думалось даже, что он – верховный жрец какого-то неизвестного остальному миру божества. Жрец, вершащий череду продолжительных и крайне жестких (если не жестоких!) обрядов. В конце концов, что такое разовая охрана ноктисов? Ерунда, полумера. Он не мог защитить всех творцов сразу. Даже не мог защищать одного творца всю жизнь. Он как будто нужен был вовсе не для того, чтобы сберечь конкретного полноименного. Напротив, для того, чтобы в урочный час принести в жертву определенного горга.
Если полноименный целиком выполнил свою миссию для Пераса, его сожрут обязательно – это знали все, хотя никто никогда не говорил об этой предопределенности вслух. А имяхранитель… что имяхранитель? Он только лишь гарантировал, что творец закончит выполняемый в данный момент труд. Сделаться обломком, не дописав роман, поэму, кантату, не построив моста, не доказав теорему или не вырастив самого быстродействующего микродаймона, для всякого полноименного куда страшней, чем просто скончаться, когда наступит срок. Сам Иван лучше других понимал, что имяхранитель – далеко не панацея, а что-то вроде предохранительного предмета одноразового пользования. Например, вроде того семясборного чехольчика для безопасного блуда, которым пользуется столичная молодежь. Однажды грошовой вещицы не окажется под рукой, и готово: для кого-то помимо желания зазвучит свадебный марш.
Только невеста явится не в праздничной фате, а в траурном капюшоне.
Но в эту ночь Ивана не тревожили великие думы. Ему не нужно было держаться настороже и поминутно прислушиваться к внутреннему компасу, чутко следящему за возникновением магнетических следов лунных псов. Ему не требовалось выполнять странные прихоти ноктисов и даже подчиняться сладостным приказам очередной Цапли. И в этом была тайная прелесть, понятная лишь имяхранителю.
Он неспешно брел по медленно засыпающему пригороду Гелиополиса, вдыхал ароматы свежей зелени, любовался безлунным, а поэтому на редкость многозвездным небом. Покой и благость, переполнявшие его, ощущались, видимо, и бредущими навстречу людьми. Влюбленные парочки не вздрагивали при виде огромного обломка, припозднившиеся детишки не орали вслед оскорбительных стишков. А какой-то чересчур пьяный полноименный даже предложил ему допить вместе остатки контрабандной малаги. Судя по состоянию щедрого творца, предлагаемая к опустошению емкость была для него отнюдь не первой.
– Мы знакомы? – спросил Иван, безуспешно пытаясь вспомнить его лицо. – Эв?..
– Да какая разница, обломище! – воскликнул тот, размахивая здоровенной темной бутылью. – Эв не эв – да хоть бы и колон! Сегодня наконец-то сгинуло это проклятое волчье солнышко, эта щербатая лунная рожа, этот жирный небесный блин – и я в кои-то времена такой же человек, как ты или вон тот крадущийся в тени альфонс!
Молодой франт (черная полумаска, белый боливар, крокодиловые туфли со стразами, кремовая сюртучная пара и трость), к которому относились последние слова, вздрогнул и ускорил шаги.
– Иди же сюда, обломище, – продолжал орать полноименный. – Пей сладкую малагу, а когда опьянеешь, я исполню тебе непристойные куплеты на собственные стихи. Тебе первому, счастливец!
– Так ты поэт?
– Поэт? Хо-хо, бери выше! Я гениальный поэт! Я творец с самой большой и жирной прописной буквы, горг меня раздери! Аз есмь сочинитель текста государственного гимна и прославленной оды «К Серафиме»! Но – тсс! Не называй моего имени, обломок, звук его мне омерзителен сегодня. А впрочем, какого еще сего дня?.. Сей ночи!
– Ты не в себе, эв, – сказал Иван. – Негоже в таком виде бродить по улицам. Идем, я провожу тебя домой.
– Домой? Ни в коем случае! Прочь руки, человече! Либо пей со мной сладкую малагу, либо проваливай ко всем чертям. Ну?
– Пожалуй, я выберу последнее, – сказал с улыбкой Иван. – Честно признаться, ваш брат полноименный надоел мне до последней степени. Как тебе – луна. Адиос, амиго!
– Ко всем чертям! Спеши ко всем чертям, обломок резвый! – заревел вслед ему сочинитель текста государственного гимна. – Они заждались уж твоей истерзанной души. А я, пиит, творец и кавалер, распутный и нетрезвый…
Потом зазвенело бьющееся бутылочное стекло, и полноименный без промедления перешел на низкую прозу, причем самого вульгарного пошиба.
Однако беду своим дурацким пожеланием накликать успел. Потому что иначе чем чертями эта четверка худых, но жилистых субъектов быть просто не могла. Тела существ были покрыты редкой шерстью, вместо лиц – кабаньи рыла. Из узких кожаных штанов торчали вверх короткие обрубки хвостов. Ждали адовы отродья, бесспорно, Ивана.
Они вынырнули из парадного подъезда красивого белого строения. В считаные секунды «черти» приблизились и встали вокруг имяхранителя, перекрыв ему пути к отступлению. Иван быстро осмотрелся: фонарный столб, угол высоченного каменного забора и уличная скамья. Но в первую очередь, разумеется, побегу препятствовали сами твари. Ситуация опасная, но некоторые мелкие упущения в диспозиции «кожаных штанов» сообщали, что настоящими профессионалами они не являлись. Во всяком случае, профессионалами по человеческим меркам.
Впрочем, Иван об отступлении не помышлял. Мозг его был занят другим. Расчетом движений в предстоящей схватке. Хвостатые выглядели серьезными противниками, а у него не было с собой никакого оружия. Даже браслета водящего. Вдобавок Иван абсолютно не представлял, как эти невиданные чудища могут действовать в схватке. Навалятся всем скопом? Исполосуют его когтями с дальней дистанции? Применят абсолютно неизвестную тактику и оружие? Магию потусторонних существ?
– Кто такие? Что нужно? – грубо спросил он, смещаясь вправо.
Хвостатые, задрав рыла к небу, лающе захохотали. Было в этом смехе, в движении голов что-то знакомое. Что-то от торгов, воющих на луну после убийства ноктиса. Может быть, Ивану и стоило сделать попытку выяснить миром, с чем пожаловала волосатая четверка. Но тогда ему пришлось бы потерять очень важную секунду. Секунду, когда противники не были готовы к нападению. Именно эту секунду их торжествующего хохота. А его когда-то, неимоверно давно, учили: инициатива в дебюте схватки – половина победы.
Поэтому он начал первым.
Один из хвостатых стоял слишком близко к фонарю. Когда кабанья башка, направленная в столб, ударилась о чугунный завиток, выяснилось, что, в отличие от настоящего секача, кости черепа у «черта» слабы, а кровь – перламутровая, фосфоресцирующая. Такая же как у торгов или ноктисов. Замешательство в рядах противников стоило им еще одного бойца. Иван расправился с ним точно так же, как с первым – разбил звериную голову о высокую дендронитовую спинку скамьи. Барельефы рыбоящеров, по которым потекла зеленоватая, светящаяся субстанция, казалось, начали шевелиться подобно настоящим глубоководным созданиям, когда имяхранитель ошеломительным ударом локтя в подбородок сломал шею третьему сопернику и взялся за последнего. Его-то убивать точно не стоило. Только живой он мог дать ответы на вопросы, связанные с этим бессмысленным ночным налетом. Если, конечно, был способен говорить. В чем Иван изрядно сомневался. Кабанья пасть мало приспособлена к членораздельной речи.
Сообразив, что близко подпустить имяхранителя – все равно что преподнести ему свою жизнь на тарелочке, «черт» занял позицию на расстоянии полутора-двух шагов. И сохранял ее, отмахиваясь от Ивана длинными лапами. Ивану почудилось, что когти у хвостатого были чем-то вымазаны. Имяхранитель стал держаться крайне осторожно. Более того, он уже начал было подумывать об отступлении – шут с ней, тайной нападения, – когда противник решил завершить схватку единым выпадом. Перехватить его лапу и выкрутить плечевой сустав из суставной сумки было для Ивана проще, чем высморкаться. Противник взвыл. Иван сбил наземь «черта», потерявшего от боли ориентацию в пространстве, взгромоздился к нему на спину. Коленом придавил вторую лапу, почти бережно взял двумя пальцами за горло и спросил:
– Кто такие? Что нужно от меня?
Хвостатый дернулся, засипел. Иван ослабил хватку на горле и сказал:
– Я жду. Говори. Живо.
Тот заперхал, затряс головой и вдруг пролаял:
– Ар-риманн! Ар-риманн!
После чего с исполинской силой ударился рылом о брусчатку. Брызнули перламутровые капли.
– Ар-риманн!!! – снова исступленно завыл «черт» разбитой пастью. В последний раз.
Иван схватил его обеими руками за шею и изо всех сил сдавил пальцы. Он спешил. Дикий вопль свинорылого с неумолимостью урагана толкнул его в сумеречное состояние «прорыва памяти». Иван знал – еще миг, и он сделается беспомощней младенца. А оставлять живого соперника рядом со своим беспамятным телом было слишком опасно. Особенно соперника, который осмелился произнести…
…Ар-риманн! Ар-риманн!!!
Черная монолитная масса врагов, с каждым выкриком проклятого имени, с каждым шагом наращивая скорость, движется на Ивана. Слева и справа от него стоят люди, на которых он может положиться как на самого себя. Перед ним – ряд столь же надежных коленопреклоненных стрелков. У каждого – тяжелое трехствольное ружье в руках и второе подле ноги, на земле. У Ивана в правой руке длинноствольный кавалерийский пистоль, в левой – изогнутый, чуть расширяющийся к концу клинок. Таким удобно рубить сверху, с коня. Но кони панически боятся этих, черных, а пуще того боятся их дикого крика:
– Ар-риманн! Ар-риманн!!!
Ариман, божество мерзостных еретиков древности. Он сам ничто. Он бездна. Соприкосновение с ним хуже смерти, это – исчезновение. Одного его касания хватает, чтобы лишить человека разума, разжижить кости, превратить тело в слизь. Черные существа, вышедшая из моря помесь людей и чудовищ, рвутся к святилищу проклятого демона, разрушенному тысячу лет назад. Если их не остановить, мир сгинет в темной бездне…
Лязгают тугие пружины ружей. Залп, второй, третий… Смена ружей… Четвертый, пятый, шестой! Иван во всю мощь легких командует: «Марш!» – и вместе со строем делает два шага вперед. Прикрытые их шеренгой стрелки сейчас начали длительную операцию перезарядки, но сделать новый залп они не успеют. Иван целится в кабанью голову, тянет спуск, потом снова. Потом отработанным движением бросает пистоль в кобуру и перехватывает саблю двумя руками.
– Ар!.. – успевает пролаять черная пасть врага, выбранного Иваном для заклания. Но вот уже клыкастая башка взлетает в воздух, из перерубленной шеи тянется за нею веер опалесцирующих брызг. Время начинает замедляться, растягиваться, Иван же, напротив, становится все стремительнее. Он опускает клинок на волосатую когтистую конечность, перепачканную человеческой кровью. Ногой отшвыривает однорукую мохнатую колоду под чью-то алебарду. Хрясть! – алебарда разваливает врага пополам. Над ухом протяжно и торжествующе гремит заряженное наконец-то ружье. У черного гиганта, вооруженного чудовищным молотом, возникает в брюхе дыра. Из нее торчит металлическое оперение. Через миг из раны с силой вырывается пар: это вспыхивает натриевая начинка ружейного снаряда. Иван принимает молот гиганта на саблю. От страшного удара клинок ломается у самой гарды. Но сабля ему больше не нужна, потому что Иван добивает врага голыми руками – просто вырвав ему кадык…
Он пришел в себя необыкновенно быстро. Трупы хвостатых еще подергивались, в чем не было ничего необычного. Но помимо того они преображались – и это обычным назвать было уже трудно. Теперь «черти» стали значительно меньше, чем несколько минут назад, и походили на черных демонов из омертвевшего прошлого имяхранителя. Сейчас они выглядели скорей помесью обезьяны и горга. Или даже горга и безымянного, многие недели по недосмотру хозяина не сбривавшего с тела и головы волосы.
Иван опасливо тронул ногой ближайшее тело. Оно оказалось отвратительно мягким, как полуразложившийся моллюск. И вдобавок – это великолепно ощущалось через тонкую подошву дорогой сандалии – трепещущим. Под шерстью и кожей прокатывались мелкие волны, там шла какая-то скрытая работа. Словно мириады червей и беспанцирных личинок ползали в слепой, жуткой тесноте. Иван шепотом отругал себя за чрезмерное воображение и начал перетаскивать тела в ближайший палисадник, под укрытие густой растительности.
От заманчивой мысли вызвать городового и свалить на него грязную работу Иван отказался сразу же. Одно дело предъявить городовому трупы торгов, и совершенно другое – останки этих неизвестных тварей. Слишком многое пришлось бы объяснять потом дознавателю, а внятных объяснений у Ивана попросту не было. Кроме того, всему Перасу известно, что уголовное дознание в Гелиополисе – самая бесконечная внутри Пределов история. Ну и наконец кретины полицейские запросто могли принять монстров за химероидов и без проволочек спровадить Ивана в каменоломни года этак на три «за браконьерство».
Кое-как спрятав тела, он задумался на минуту, а затем решительно направился к скамье с рыбоящерами. Отыскал на боковой поверхности спинки рычаг с кольцом и трижды энергично дернул. Экстренный вызов экипажа в «Черном вороне» стоил безумно дорого, зато позволял рассчитывать на максимальную скорость и железную конфиденциальность.
Недавнее появление в Гелиополисе этих рычагов было предметом множества пересудов и домыслов. Во-первых, никто не знал точно, что за частное лицо выложило огромную сумму на проведение телеграфной связи от каждой скамьи в городе к десяткам дворов службы срочной помощи «Черный ворон». Во-вторых, служба в самом деле оказалась чрезвычайно эффективной, и это обильной струей подливало масла в огонь любопытства горожан. Курьеры «Черного ворона» на резвых лошадях прибывали по вызову в считаные минуты и способны были справиться почти с любыми задачами. Они принимали роды, унимали бузотеров, чинили водо– и газопроводы, доставали кошек из печных труб… но ломили за свой труд грабительскую цену.
Лихач на коляске, запряженной высокой тонконогой кобылой, прибыл даже скорее, чем Иван ожидал. С виду парень был настоящим бандитом: крючковатый нос, тонкие яркие губы, усики щеточкой и быстрые глаза. Не слезая с козел, он наскоро козырнул и протараторил:
– «Черный ворон» к вашим услугам, гражданин Гелиополиса. Чего изволите?
– Нужен неболтливый возница для поездки к Последнему причалу. А там – харон без предрассудков, зато имеющий контакт с кочегарами.
– За вызов с вас два декарта, любезнейший, – отозвался молодец без промедления. – Кроме того, по полторы сотни «Василиев» мне и харону. С кочегаром столкуетесь самостоятельно. Сколько «посадочных мест»?
– Полторы сотни годится, – кивнул Иван. – Четыре трупа.
Когда кучер увидел, какие трупы ему придется везти к Последнему причалу, цена подскочила до двухсот.
Сторговались на ста семидесяти.
Ревизоры Коллегии кремации, занимающиеся проверкой горнов, обитали в большом странноприимном доме рядом с портом. Обычно у причалов было пришвартовано множество судов-катафалков, вертелись лодочки торговцев цветами, венками и лентами. Плавали буйки, рекламирующие рисовальщиков посмертных портретов, и прочая, и прочая. Сегодня же стояло лишь несколько моторных катеров Коллегии. Сид объяснил имяхранителю, что все до единого свежие покойники остаются пока там, где окончился их земной путь. Укладываются на ледники, бальзамируются. Все это длится пять-семь дней. Непосредственный осмотр горнов уже закончен, но жуткая прорва бумаг, сопровождающих кремацию каждого периона, нуждается в скрупулезном изучении. Чем ревизоры, собственно, и занимаются основное время.
– Если не считать пьянства и азартных игр, – предположил Иван.
– Ошибаешься, обломок. У них с этим делом строго. Дисциплина! – возразил погребмейстер. – Подожди меня здесь. Вон за горн присядь, чтобы не маячить. Он старый, холодный, не обожжешься. В гостиницу я пойду один.
– Мне бы не хотелось устраивать здесь бойню, – сказал ему в спину Иван.
Сид остановился и обернулся:
– Что?
– У меня сегодня скверное настроение, кочегар. А когда у меня скверное настроение, то вышибить из кого-нибудь дух получается как бы само собой. Поэтому искренне тебе советую: не хитри, а сделай то, что прошу я. Уверяю, сотрудничество со мной есть самая разумная предусмотрительность. Обман – самая большая глупость.
– Очень страшно, – сказал с натужной усмешкой Сид. – Очень.
– Зря смеешься. От чрезмерного смеха умирают.
Сид в сердцах плюнул и заспешил прочь.
Когда кочегар отошел на порядочное расстояние, Иван сел на землю и прислонился спиной к боку горна. Он и впрямь был старый, этот горн. Квадратный корпус из сизого кирпича, широкая лестница, ведущая наверх, а там – могучая бронзовая крышка с огромным колесом кремальеры. Теперешние печи были не такими и походили скорей на античные портики. Их еженедельно белили, а зевы их горнил, прикрытые водоохлаждаемыми радиальными диафрагмами, напоминали металлические цветки. Наверное, в этом была какая-то своя эстетика. Иван, однако, предпочел бы, чтобы его тело опустили в старый добрый закопченный люк старым добрым способом – ногами вперед.
На западных островах водятся животные, очень похожие на земных горных туров. Животные на первый взгляд обычные и не представляют для испытателя интереса. Однако это мнение обманчиво. В итоге путешествий по разным землям девиз «не верь сходству» становится основополагающим, и поневоле начинаешь смотреть за всем пристальнее. Туры как туры, скачут по горным кручам, устойчивы на скалах и невероятно ловки. Сбиваются в небольшие стада, верховодят которыми самые опытные и сильные самцы. Но отличие все же существует. В основном рацион туров представлен скальной порослью, но не одной ею живы горные козлы. Если их европейский собрат обходится горной солью, то на Перасе туры спускаются с круч к самому побережью и пьют морскую воду. Даже из глубины острова животные приходят к побережью, дабы вкусить соли из океана.
На северных островах произрастает удивительное растение, родственное винограду, но в корне отличное по действию на человеческий организм. Плоды, похожие на ягоды винограда, также собраны в гроздья, однако цвета они небесно-голубого. Собирается голубой виноград как и обычный, но сколько ни делайте из него вино, ничего не получится. Ягодный сок никоим образом не желает превращаться в алкогольный напиток. Наоборот, в нем совершается процесс, хоть и напоминающий брожение, но с «обратным знаком». Девушки ногами давят голубой виноград, сок сливают в бочки и оставляют в темном месте на несколько месяцев. За это время получается напиток, полностью противоположный по свойствам вину: им великолепно снимается похмелье, а самый организм приходит в нормальное состояние и даже очищается от вредных последствий винных возлияний. Воистину природа, вручив нам в руки нож, уже приготовила и средство от порезов…
(М.Маклай, М.Поло.«Стоя у границ безграничного»)
Мое имя – Стершийся Иероглиф…
Эдмунд Шклярскш
Остров погребальный. Позавчера. Раннее утро
У тумана был слабый запах жженой резины. Точно так же пахло когда-то от горящего автомобиля – там, за чертой беспамятства. Той самой ночью, которую Иван помнил почти поминутно. Помнил против воли и наперекор желанию; помнил вопреки непроницаемой угольно-черной амнезии обломка. И точно так же, как тогда, запах этот витал вокруг него несколько часов подряд. Сейчас запах усилился, но имяхранитель и без того знал, что плавание закончилось. Туман был сравнительно редким, и побережье Погребального хорошо виднелось сквозь него.
Иван сделал последний гребок и взял весла на борт.
Шлюпка, шурша по бурому, похожему на раскрошившуюся коросту песку, выплыла на мелководье. Иван спрыгнул в воду, поволок ее на сушу. Берег был сравнительно крут, вдобавок песок, словно зубами, хватался за киль. Имяхранителю пришлось напрячь все силы, чтобы втянуть тяжелую шлюпку целиком. Однако этого ему показалось мало, он вытащил специально захваченную для этой цели цепь с длинным штырем на конце и молотом, вогнал штырь меж двух глубоко вросших в берег камней. Перевозчик-харон, у которого Иван нанял шлюпку, утверждал, что в районе Погребального океан мертвенно спокоен круглый год, и все-таки имяхранитель не хотел рисковать. Удостоверившись, что штырь держится крепко, он отогнул тент и проверил груз. Свертки, запеленатые в брезент, лежали недвижно. Более того, на ощупь они наконец-то стали твердыми – как и полагается мертвым телам. Иван удовлетворенно кивнул, опять закинул их тентом, закрепил кольца на медных шпеньках, размещенных вдоль бортов, и туго затянул шнуры на носе и шкафуте.
Оставлять без присмотра плавсредство, а паче того груз ему страшно не хотелось, но куда деваться? Он пробормотал: «Смирно тут без меня!» – и, ежесекундно оглядываясь, двинулся к домику погребмейстера.
Под тентом не шевелилось.
Погребмейстер, который интересовал Ивана, жил одиноко, на отшибе от коллег (те населяли поселок рядом с портом). Обиталищем ему служило приземистое строение, формой похожее на шляпную коробку, укрытую зонтом. Звали его по-собачьи – Сид, и он, если верить склонному к цветистой речи харону, не чурался беззаконий. Говоря проще, являлся самым настоящим кочегаром – погребмейстером, тайком сжигавшим за определенную мзду мертвые тела. А возможно, и не только мертвые.
Единственным кочегаром из пяти десятков мастеров огненно-погребальных дел.
Брал, конечно, по максимуму.
Едва разглядев хитрую морду Сида, Иван понял, что тот его ждал. Возможно, давно рассмотрел лодку («глаз филина», говорят, способен пронизывать туман так же легко, как ночной мрак), а возможно, был просто-напросто предупрежден лодочником. Все-таки почтовые голуби куда как быстрее, чем самый искусный гребец. К тому же Иван не был виртуозом в непростом деле управления тяжелой морской шлюпкой.
– Здравствуй, Сид, – сказал он, внимательно оглядывая жилище кочегара. Деньги, выручаемые тем от беззаконий, не оставили здесь и следа: обстановка была без малого нищей. – Я от Петра, харона. Мне нужно убрать четыре тела. Без надлежащих церемоний и бумаг. Назови цену.
– Здравствуй, имяхранитель, – отозвался погребмейстер, показав, что и впрямь был осведомлен о его появлении загодя. – Я ждал тебя…
– Отлично, – прервал его Иван. – Идем скорей, мне не справиться одному.
– …Ждал тебя, чтобы огорчить, – с деланым сочувствием продолжил Сид. – Ты приплыл сильно не вовремя. Сегодня все горны опечатаны.
– Они всегда опечатаны. У тебя должен быть свой отдельный штамп, иначе ты не посмел бы заниматься… тем, чем иногда занимаешься.
– Погоди, имяхранитель! – Сид явно начал сердиться. – Сегодня особый случай, день ревизии. Коллегия кремации начала ежегодную проверку, и печати на крышках горнов другие, чем обычно. У меня нет такой.
– Заплачу вдвое.
– Нет.
– Впятеро, кочегар.
– Ты можешь сколько угодно меня оскорблять, имяхранитель. Да, я бессовестный кочегар и в другое время сжег бы для тебя хоть труп государыни императрицы, храни ее Фанес. Сжег бы за сущие гроши. Но сегодня не возьму и вдесятеро. Свобода дороже. – Сид кривовато усмехнулся. – Конечно, здесь не самый здоровый климат внутри Пределов, да и развлечений никаких, однако… однако на Сибири-Каторге еще гаже. Прощай. Утопи своих мертвяков в океане, раствори в кислоте, спали на костре. Или хорошенько набальзамируй и привези через неделю. Так и быть, тогда я сопровожу их в горнило со скидкой.
Наверное, Иван должен был растеряться. Или вспылить.
Он оставался бесстрастен.
– Хорошо, – сказал он с мимолетной усмешкой. – Прощай, погребмейстер Сид.
Он повернулся и шагнул к двери.
– Так ты уходишь? – Кочегар почему-то ничуть не обрадовался, увидев широкую спину имяхранителя. Больше того, внезапная покладистость обломка насторожила его. А скорей, напугала. Острый нюх человека, долгие годы балансирующего на тонкой границе между дозволенным и запретным, – нюх на опасность – не подвел его и в этот раз.
Со скучной миной, безразличным тоном (безразличным? черта с два!), через плечо Иван подтвердил самые худшие предположения Сида:
– Ухожу. – Он приотворил створку, но порог пока не переступал. – Мне, конечно, хотелось бы посмотреть, как ты будешь объяснять ревизорам появление возле твоего дома четырех странных трупов. Именно возле твоего. Особенно если им вдруг доставят анонимную кляузу о том, что погребмейстер Сид занимается тем, что… ну ты понимаешь. Но мне здорово недосуг. К тому же я должен поскорее вернуть шлюпку твоему знакомому харону Петру. Он чудовищно скаредный человек. Каждый час аренды его посудины сверх оговоренного срока встанет мне в значительную сумму. Кстати, – Иван прищелкнул пальцами, – когда я уплыву, ты можешь сам попытаться утопить мертвяков. Только мнится почему-то, что океану они не слишком понравятся. Слишком уж другие…
– Ну ты и скотина! – с отвращением сказал Сид.
– Обломок, – поправил его Иван. – Я обломок, кочегар. Можешь называть меня так без опаски, я необидчив. Желаю здравствовать!
– А ну-ка постой! – крикнул срывающимся голосом Сид и грохнул по столу кулаком. – Стой, говорю!
Гелиополис. Двадцатью часами ранее. Новолуние
Это была одна из немногих ночей, свободных от служения.
Иван никогда и никому не признавался, что именно так, гордо и торжественно, называет для себя работу имяхранителя: служение. Ему иногда думалось даже, что он – верховный жрец какого-то неизвестного остальному миру божества. Жрец, вершащий череду продолжительных и крайне жестких (если не жестоких!) обрядов. В конце концов, что такое разовая охрана ноктисов? Ерунда, полумера. Он не мог защитить всех творцов сразу. Даже не мог защищать одного творца всю жизнь. Он как будто нужен был вовсе не для того, чтобы сберечь конкретного полноименного. Напротив, для того, чтобы в урочный час принести в жертву определенного горга.
Если полноименный целиком выполнил свою миссию для Пераса, его сожрут обязательно – это знали все, хотя никто никогда не говорил об этой предопределенности вслух. А имяхранитель… что имяхранитель? Он только лишь гарантировал, что творец закончит выполняемый в данный момент труд. Сделаться обломком, не дописав роман, поэму, кантату, не построив моста, не доказав теорему или не вырастив самого быстродействующего микродаймона, для всякого полноименного куда страшней, чем просто скончаться, когда наступит срок. Сам Иван лучше других понимал, что имяхранитель – далеко не панацея, а что-то вроде предохранительного предмета одноразового пользования. Например, вроде того семясборного чехольчика для безопасного блуда, которым пользуется столичная молодежь. Однажды грошовой вещицы не окажется под рукой, и готово: для кого-то помимо желания зазвучит свадебный марш.
Только невеста явится не в праздничной фате, а в траурном капюшоне.
Но в эту ночь Ивана не тревожили великие думы. Ему не нужно было держаться настороже и поминутно прислушиваться к внутреннему компасу, чутко следящему за возникновением магнетических следов лунных псов. Ему не требовалось выполнять странные прихоти ноктисов и даже подчиняться сладостным приказам очередной Цапли. И в этом была тайная прелесть, понятная лишь имяхранителю.
Он неспешно брел по медленно засыпающему пригороду Гелиополиса, вдыхал ароматы свежей зелени, любовался безлунным, а поэтому на редкость многозвездным небом. Покой и благость, переполнявшие его, ощущались, видимо, и бредущими навстречу людьми. Влюбленные парочки не вздрагивали при виде огромного обломка, припозднившиеся детишки не орали вслед оскорбительных стишков. А какой-то чересчур пьяный полноименный даже предложил ему допить вместе остатки контрабандной малаги. Судя по состоянию щедрого творца, предлагаемая к опустошению емкость была для него отнюдь не первой.
– Мы знакомы? – спросил Иван, безуспешно пытаясь вспомнить его лицо. – Эв?..
– Да какая разница, обломище! – воскликнул тот, размахивая здоровенной темной бутылью. – Эв не эв – да хоть бы и колон! Сегодня наконец-то сгинуло это проклятое волчье солнышко, эта щербатая лунная рожа, этот жирный небесный блин – и я в кои-то времена такой же человек, как ты или вон тот крадущийся в тени альфонс!
Молодой франт (черная полумаска, белый боливар, крокодиловые туфли со стразами, кремовая сюртучная пара и трость), к которому относились последние слова, вздрогнул и ускорил шаги.
– Иди же сюда, обломище, – продолжал орать полноименный. – Пей сладкую малагу, а когда опьянеешь, я исполню тебе непристойные куплеты на собственные стихи. Тебе первому, счастливец!
– Так ты поэт?
– Поэт? Хо-хо, бери выше! Я гениальный поэт! Я творец с самой большой и жирной прописной буквы, горг меня раздери! Аз есмь сочинитель текста государственного гимна и прославленной оды «К Серафиме»! Но – тсс! Не называй моего имени, обломок, звук его мне омерзителен сегодня. А впрочем, какого еще сего дня?.. Сей ночи!
– Ты не в себе, эв, – сказал Иван. – Негоже в таком виде бродить по улицам. Идем, я провожу тебя домой.
– Домой? Ни в коем случае! Прочь руки, человече! Либо пей со мной сладкую малагу, либо проваливай ко всем чертям. Ну?
– Пожалуй, я выберу последнее, – сказал с улыбкой Иван. – Честно признаться, ваш брат полноименный надоел мне до последней степени. Как тебе – луна. Адиос, амиго!
– Ко всем чертям! Спеши ко всем чертям, обломок резвый! – заревел вслед ему сочинитель текста государственного гимна. – Они заждались уж твоей истерзанной души. А я, пиит, творец и кавалер, распутный и нетрезвый…
Потом зазвенело бьющееся бутылочное стекло, и полноименный без промедления перешел на низкую прозу, причем самого вульгарного пошиба.
Однако беду своим дурацким пожеланием накликать успел. Потому что иначе чем чертями эта четверка худых, но жилистых субъектов быть просто не могла. Тела существ были покрыты редкой шерстью, вместо лиц – кабаньи рыла. Из узких кожаных штанов торчали вверх короткие обрубки хвостов. Ждали адовы отродья, бесспорно, Ивана.
Они вынырнули из парадного подъезда красивого белого строения. В считаные секунды «черти» приблизились и встали вокруг имяхранителя, перекрыв ему пути к отступлению. Иван быстро осмотрелся: фонарный столб, угол высоченного каменного забора и уличная скамья. Но в первую очередь, разумеется, побегу препятствовали сами твари. Ситуация опасная, но некоторые мелкие упущения в диспозиции «кожаных штанов» сообщали, что настоящими профессионалами они не являлись. Во всяком случае, профессионалами по человеческим меркам.
Впрочем, Иван об отступлении не помышлял. Мозг его был занят другим. Расчетом движений в предстоящей схватке. Хвостатые выглядели серьезными противниками, а у него не было с собой никакого оружия. Даже браслета водящего. Вдобавок Иван абсолютно не представлял, как эти невиданные чудища могут действовать в схватке. Навалятся всем скопом? Исполосуют его когтями с дальней дистанции? Применят абсолютно неизвестную тактику и оружие? Магию потусторонних существ?
– Кто такие? Что нужно? – грубо спросил он, смещаясь вправо.
Хвостатые, задрав рыла к небу, лающе захохотали. Было в этом смехе, в движении голов что-то знакомое. Что-то от торгов, воющих на луну после убийства ноктиса. Может быть, Ивану и стоило сделать попытку выяснить миром, с чем пожаловала волосатая четверка. Но тогда ему пришлось бы потерять очень важную секунду. Секунду, когда противники не были готовы к нападению. Именно эту секунду их торжествующего хохота. А его когда-то, неимоверно давно, учили: инициатива в дебюте схватки – половина победы.
Поэтому он начал первым.
Один из хвостатых стоял слишком близко к фонарю. Когда кабанья башка, направленная в столб, ударилась о чугунный завиток, выяснилось, что, в отличие от настоящего секача, кости черепа у «черта» слабы, а кровь – перламутровая, фосфоресцирующая. Такая же как у торгов или ноктисов. Замешательство в рядах противников стоило им еще одного бойца. Иван расправился с ним точно так же, как с первым – разбил звериную голову о высокую дендронитовую спинку скамьи. Барельефы рыбоящеров, по которым потекла зеленоватая, светящаяся субстанция, казалось, начали шевелиться подобно настоящим глубоководным созданиям, когда имяхранитель ошеломительным ударом локтя в подбородок сломал шею третьему сопернику и взялся за последнего. Его-то убивать точно не стоило. Только живой он мог дать ответы на вопросы, связанные с этим бессмысленным ночным налетом. Если, конечно, был способен говорить. В чем Иван изрядно сомневался. Кабанья пасть мало приспособлена к членораздельной речи.
Сообразив, что близко подпустить имяхранителя – все равно что преподнести ему свою жизнь на тарелочке, «черт» занял позицию на расстоянии полутора-двух шагов. И сохранял ее, отмахиваясь от Ивана длинными лапами. Ивану почудилось, что когти у хвостатого были чем-то вымазаны. Имяхранитель стал держаться крайне осторожно. Более того, он уже начал было подумывать об отступлении – шут с ней, тайной нападения, – когда противник решил завершить схватку единым выпадом. Перехватить его лапу и выкрутить плечевой сустав из суставной сумки было для Ивана проще, чем высморкаться. Противник взвыл. Иван сбил наземь «черта», потерявшего от боли ориентацию в пространстве, взгромоздился к нему на спину. Коленом придавил вторую лапу, почти бережно взял двумя пальцами за горло и спросил:
– Кто такие? Что нужно от меня?
Хвостатый дернулся, засипел. Иван ослабил хватку на горле и сказал:
– Я жду. Говори. Живо.
Тот заперхал, затряс головой и вдруг пролаял:
– Ар-риманн! Ар-риманн!
После чего с исполинской силой ударился рылом о брусчатку. Брызнули перламутровые капли.
– Ар-риманн!!! – снова исступленно завыл «черт» разбитой пастью. В последний раз.
Иван схватил его обеими руками за шею и изо всех сил сдавил пальцы. Он спешил. Дикий вопль свинорылого с неумолимостью урагана толкнул его в сумеречное состояние «прорыва памяти». Иван знал – еще миг, и он сделается беспомощней младенца. А оставлять живого соперника рядом со своим беспамятным телом было слишком опасно. Особенно соперника, который осмелился произнести…
…Ар-риманн! Ар-риманн!!!
Черная монолитная масса врагов, с каждым выкриком проклятого имени, с каждым шагом наращивая скорость, движется на Ивана. Слева и справа от него стоят люди, на которых он может положиться как на самого себя. Перед ним – ряд столь же надежных коленопреклоненных стрелков. У каждого – тяжелое трехствольное ружье в руках и второе подле ноги, на земле. У Ивана в правой руке длинноствольный кавалерийский пистоль, в левой – изогнутый, чуть расширяющийся к концу клинок. Таким удобно рубить сверху, с коня. Но кони панически боятся этих, черных, а пуще того боятся их дикого крика:
– Ар-риманн! Ар-риманн!!!
Ариман, божество мерзостных еретиков древности. Он сам ничто. Он бездна. Соприкосновение с ним хуже смерти, это – исчезновение. Одного его касания хватает, чтобы лишить человека разума, разжижить кости, превратить тело в слизь. Черные существа, вышедшая из моря помесь людей и чудовищ, рвутся к святилищу проклятого демона, разрушенному тысячу лет назад. Если их не остановить, мир сгинет в темной бездне…
Лязгают тугие пружины ружей. Залп, второй, третий… Смена ружей… Четвертый, пятый, шестой! Иван во всю мощь легких командует: «Марш!» – и вместе со строем делает два шага вперед. Прикрытые их шеренгой стрелки сейчас начали длительную операцию перезарядки, но сделать новый залп они не успеют. Иван целится в кабанью голову, тянет спуск, потом снова. Потом отработанным движением бросает пистоль в кобуру и перехватывает саблю двумя руками.
– Ар!.. – успевает пролаять черная пасть врага, выбранного Иваном для заклания. Но вот уже клыкастая башка взлетает в воздух, из перерубленной шеи тянется за нею веер опалесцирующих брызг. Время начинает замедляться, растягиваться, Иван же, напротив, становится все стремительнее. Он опускает клинок на волосатую когтистую конечность, перепачканную человеческой кровью. Ногой отшвыривает однорукую мохнатую колоду под чью-то алебарду. Хрясть! – алебарда разваливает врага пополам. Над ухом протяжно и торжествующе гремит заряженное наконец-то ружье. У черного гиганта, вооруженного чудовищным молотом, возникает в брюхе дыра. Из нее торчит металлическое оперение. Через миг из раны с силой вырывается пар: это вспыхивает натриевая начинка ружейного снаряда. Иван принимает молот гиганта на саблю. От страшного удара клинок ломается у самой гарды. Но сабля ему больше не нужна, потому что Иван добивает врага голыми руками – просто вырвав ему кадык…
Он пришел в себя необыкновенно быстро. Трупы хвостатых еще подергивались, в чем не было ничего необычного. Но помимо того они преображались – и это обычным назвать было уже трудно. Теперь «черти» стали значительно меньше, чем несколько минут назад, и походили на черных демонов из омертвевшего прошлого имяхранителя. Сейчас они выглядели скорей помесью обезьяны и горга. Или даже горга и безымянного, многие недели по недосмотру хозяина не сбривавшего с тела и головы волосы.
Иван опасливо тронул ногой ближайшее тело. Оно оказалось отвратительно мягким, как полуразложившийся моллюск. И вдобавок – это великолепно ощущалось через тонкую подошву дорогой сандалии – трепещущим. Под шерстью и кожей прокатывались мелкие волны, там шла какая-то скрытая работа. Словно мириады червей и беспанцирных личинок ползали в слепой, жуткой тесноте. Иван шепотом отругал себя за чрезмерное воображение и начал перетаскивать тела в ближайший палисадник, под укрытие густой растительности.
От заманчивой мысли вызвать городового и свалить на него грязную работу Иван отказался сразу же. Одно дело предъявить городовому трупы торгов, и совершенно другое – останки этих неизвестных тварей. Слишком многое пришлось бы объяснять потом дознавателю, а внятных объяснений у Ивана попросту не было. Кроме того, всему Перасу известно, что уголовное дознание в Гелиополисе – самая бесконечная внутри Пределов история. Ну и наконец кретины полицейские запросто могли принять монстров за химероидов и без проволочек спровадить Ивана в каменоломни года этак на три «за браконьерство».
Кое-как спрятав тела, он задумался на минуту, а затем решительно направился к скамье с рыбоящерами. Отыскал на боковой поверхности спинки рычаг с кольцом и трижды энергично дернул. Экстренный вызов экипажа в «Черном вороне» стоил безумно дорого, зато позволял рассчитывать на максимальную скорость и железную конфиденциальность.
Недавнее появление в Гелиополисе этих рычагов было предметом множества пересудов и домыслов. Во-первых, никто не знал точно, что за частное лицо выложило огромную сумму на проведение телеграфной связи от каждой скамьи в городе к десяткам дворов службы срочной помощи «Черный ворон». Во-вторых, служба в самом деле оказалась чрезвычайно эффективной, и это обильной струей подливало масла в огонь любопытства горожан. Курьеры «Черного ворона» на резвых лошадях прибывали по вызову в считаные минуты и способны были справиться почти с любыми задачами. Они принимали роды, унимали бузотеров, чинили водо– и газопроводы, доставали кошек из печных труб… но ломили за свой труд грабительскую цену.
Лихач на коляске, запряженной высокой тонконогой кобылой, прибыл даже скорее, чем Иван ожидал. С виду парень был настоящим бандитом: крючковатый нос, тонкие яркие губы, усики щеточкой и быстрые глаза. Не слезая с козел, он наскоро козырнул и протараторил:
– «Черный ворон» к вашим услугам, гражданин Гелиополиса. Чего изволите?
– Нужен неболтливый возница для поездки к Последнему причалу. А там – харон без предрассудков, зато имеющий контакт с кочегарами.
– За вызов с вас два декарта, любезнейший, – отозвался молодец без промедления. – Кроме того, по полторы сотни «Василиев» мне и харону. С кочегаром столкуетесь самостоятельно. Сколько «посадочных мест»?
– Полторы сотни годится, – кивнул Иван. – Четыре трупа.
Когда кучер увидел, какие трупы ему придется везти к Последнему причалу, цена подскочила до двухсот.
Сторговались на ста семидесяти.
Остров Погребальный. Позавчера.
Раннее утро (продолжение)
Ревизоры Коллегии кремации, занимающиеся проверкой горнов, обитали в большом странноприимном доме рядом с портом. Обычно у причалов было пришвартовано множество судов-катафалков, вертелись лодочки торговцев цветами, венками и лентами. Плавали буйки, рекламирующие рисовальщиков посмертных портретов, и прочая, и прочая. Сегодня же стояло лишь несколько моторных катеров Коллегии. Сид объяснил имяхранителю, что все до единого свежие покойники остаются пока там, где окончился их земной путь. Укладываются на ледники, бальзамируются. Все это длится пять-семь дней. Непосредственный осмотр горнов уже закончен, но жуткая прорва бумаг, сопровождающих кремацию каждого периона, нуждается в скрупулезном изучении. Чем ревизоры, собственно, и занимаются основное время.
– Если не считать пьянства и азартных игр, – предположил Иван.
– Ошибаешься, обломок. У них с этим делом строго. Дисциплина! – возразил погребмейстер. – Подожди меня здесь. Вон за горн присядь, чтобы не маячить. Он старый, холодный, не обожжешься. В гостиницу я пойду один.
– Мне бы не хотелось устраивать здесь бойню, – сказал ему в спину Иван.
Сид остановился и обернулся:
– Что?
– У меня сегодня скверное настроение, кочегар. А когда у меня скверное настроение, то вышибить из кого-нибудь дух получается как бы само собой. Поэтому искренне тебе советую: не хитри, а сделай то, что прошу я. Уверяю, сотрудничество со мной есть самая разумная предусмотрительность. Обман – самая большая глупость.
– Очень страшно, – сказал с натужной усмешкой Сид. – Очень.
– Зря смеешься. От чрезмерного смеха умирают.
Сид в сердцах плюнул и заспешил прочь.
Когда кочегар отошел на порядочное расстояние, Иван сел на землю и прислонился спиной к боку горна. Он и впрямь был старый, этот горн. Квадратный корпус из сизого кирпича, широкая лестница, ведущая наверх, а там – могучая бронзовая крышка с огромным колесом кремальеры. Теперешние печи были не такими и походили скорей на античные портики. Их еженедельно белили, а зевы их горнил, прикрытые водоохлаждаемыми радиальными диафрагмами, напоминали металлические цветки. Наверное, в этом была какая-то своя эстетика. Иван, однако, предпочел бы, чтобы его тело опустили в старый добрый закопченный люк старым добрым способом – ногами вперед.