Страница:
Все.
Потом имяхранитель проводил агентов охранки (подчиненные Оломедаса попрощались с ним весьма сочувственно, как простые люди, а не как официальные лица), подтащил стул к открытому окну и, оседлав деревянного скакуна, забросил ноги на подоконник.
Врывающиеся в комнату порывы ветра несли с собой шум города. Мальчишки под самым окном играли в пристенок. Сердито и басовито урча, по улице протарахтел автомобиль. Разносчики газет бойко предлагали вечерний номер «Горожанина».
– Кхе-кхе, – кто-то сипло прокашлялся за спиной. – Прошу простить, но дверь была открыта.
– Что-то случилось? – Не вставая со стула, Иван обернулся. – Дражайший Якко Волт! Мне кажется, вы чем-то взволнованы. С нас взыскали огромную недоимку? Вы не обидитесь, если я не буду вставать? Устал неимоверно!
– Что вы, что вы! Конечно, сидите! – Финконсульт довольно потер руки. – У меня очень хорошие новости! Знаете ли вы, что подушный налог теперь можете платить вполовину меньше, чем прежде? Вполовину меньше! Я покопался в налоговом уложении и обнаружил крохотную лазейку, куда мы смогли нырнуть. Очень интересное положение! Оно касается авторского права. По закону вы способствовали творческой деятельности полноименных, которых спасли от зубов торгов. И таким образом, являетесь соавтором-компаньоном в тех делах, которым они посвятили себя после спасения! Я подал соответствующий запрос в коллегию юстиции – вот ответ! Вы признаны соавтором полноименных, бывавших под вашей охраной! Поздравляю! Вы фактически полноименный, при отсутствии Имени! Феноменально!
Иван устало кивнул:
– «…И каждый день мне снова внове, готов узнать – не узнаю, и все старо, и голос крови низводит оторопь мою».
Дельта
…Ну хорошо, предположим, что я на самом деле дура. Даже непроходимая дура, как об этом твердят соседи, но зачем кричать об этом на каждом углу? Впрочем, плевать! Я достаточно высока, чтобы смотреть на разносчиков нелепых сплетен сверху вниз. Еще и глаза сделаю блюдцами – такой неописуемой синевы они не увидят нигде, кроме как в небе, и вот тогда мы посмотрим, кто дура, а кто просто непроходимый завистник.
Жизнь не удалась. Увы! Мало того что я высока и по здешним меркам уродливо синеглаза, так в добавление ко всем «грехам» еще и не замужем, и это в свои-то тридцать! С такой-то статью! По прошествии мало-мальски разумного времени, необходимого для раздумий, вердикт соседей последовал незамедлительно – стервь! Определенно стервь, замуж которую не берут из-за врожденного сволочизма и неуживчивости характера! Особо могу отметить супругу бакалейщика со второго этажа, ядовитую половину торговца пшеницей с третьего этажа и жену начальника какого-то отдела из префектуры. Это прелестное трио отточило орудие пыток (читай – языки) до крайнего предела совершенства. А что прикажете оттачивать мне? Меч? И рада бы, да невозможно. Вот и точу карандаш, а страдает в результате всего бумага, которая, как говорят, выдержит все.
Пошел третий год моего заточения в этом престижном доме, каковой, впрочем, мало похож на неприступную башню, где томится в собственном соку красотка на выданье. Красотка есть – извольте любить и жаловать, на выданье-факт, поспорить с которым невозможно, а башня представляет собой многоквартирный дом, куда доступ относительно свободен (у нас есть консьерж – суровый дядька с моржовыми усами). Однако принцы сюда отчего-то не спешат. Может быть, не знают? Мне трудно об этом судить, еще более невозможно расписать все окрестные заборы сообщениями вроде: «Последняя гастроль! Несравненная мадемуазель Мари! Спешите видеть! Последний шанс выйти замуж! Слезы в три ручья и прополка собственных волос гребешком!» Смешно? Может быть, но мне хочется плакать.
А заезжие принцы нам ни к чему, как говорится, хватает и своих. Живет на седьмом этаже экземпляр, при одном виде которого у меня подгибаются колени, а во рту сохнет, как при лихорадке. Милая бумага, излишне говорить, что я пыталась избавиться от этой напасти всеми известными мне способами: изнуряла себя работой (шитье до зеленых звездочек в глазах), физическими экзерсисами (у дам света оные как раз входят в моду), даже путешествовала в надежде забросать старые душевные раны свежими впечатлениями. Тщетно. И должна честно признать – прятать в себе бабье мне становится с каждым днем труднее. Оно лезет из меня, как пух из распоротой подушки, не хватало только одним прекрасным днем броситься предмету воздыханий на шею! И клянусь Фанесом всеблагим, я недалека от этого.
Иные полагают для себя делом чести пристроить меня замуж. И ладно бы грешили этим только родители, ма и па, милые старики, их тревога мне понятна, но какое дело до меня старой генеральше с третьего этажа? Форменным образом устроила смотрины, потенциальный жених разве что в рот мне не заглядывал, как породистой кобыле. Ростом по плечо, тщедушен, бит жизнью, серый и незаметный одноименный. Я лишена дурацких условностей, вероятно, потому и заслужила репутацию дуры. В нашем обществе, а уж тем более в нашем кругу выделяться подобным образом не принято, даром что предмет моих воздыханий не полноименный и даже не одноименный – просто обломок. Немногословный, хотя болтают, что язык у него остер как меч; неторопливый, хотя опять же болтают, что в нужное время он подметки на ходу режет; вроде не дурак. А что обломок… Полноименная и обломок – экзотический был бы союз.
Эх, мечты, мечты, где ваша сладость…
Милая бумага, сегодня, выходя на улицу, я чуть не сбила с ног обломка с седьмого этажа! Нос к носу мы столкнулись на входе в подъезд, и, не будь я рыжей, он как пить дать заметил бы мое смущение. Впрочем, бессовестно себе льщу, сбить его с ног я никак не могла – просто разбилась бы, как о стену. Голос его хрипловат и низок, и подозреваю, что Иван (так его зовут) поет баритональным басом. До чего же он здоров! Никогда не считала себя маленькой, но рядом с ним… слов просто нет, и в данном случае красноречивое многоточие, по-моему, уместнее всего. Жесткий, колючий взгляд, глаза серые, как хмурое небо, притом что сам брюнет, а кожа как у основательно загоревшего блондина. Таковых внутри Пределов немного, оттого и запомнила это броское сочетание на всю жизнь. Коротко буркнул мне «привет», облапил ручищами, дабы я не упала (по-моему, он сам испугался, что снесет меня), и кое-как мы разминулись. Никогда до этого мы не общались так тесно, и надо ли говорить, что потом я несколько минут вспоминала, куда иду, так все перемешалось в голове.
Жаль, что мне не пятнадцать лет. Полжизни назад я без зазрения совести подстраивала бы наши случайные встречи в парадном каждый день. Куда все уходит? С возрастом мы делаемся глупее?
Сегодня утром супруга профессора имперской академии наук с четвертого этажа, дородная дама с высоченной прической на тыквообразной голове, приняла эстафету от генеральши. Теперь ее очередь выдавать меня замуж; Опять смотрины. Интересно, найдется ли на всем Перасе место, где я могла бы скрыться и там, в глухом, медвежьем углу, избежать участи коровы на торгу в базарный день? Опять очередной покупатель! Вежливо откланялась и кивнула. Отнекиваться выйдет себе дороже, а так отделаюсь за один раз.
– Милочка, думаю излишне напоминать, что Оливио – господин глубоко порядочный и ваш туалет должен строго соответствовать правилам приличия! – заявила мне профессорша в утро смотрин.
Я милочка. Каково? И это при том, что «милочка» смотрит на свою «благодетельницу» сверху вниз.
– Отрекомендую вас моему парикмахеру, – заявила профессорша. – Весьма достойный мастер. Сделает из вас куколку, а ваше Имя заиграет, словно бриллиант в дорогой оправе!
Из меня сделают куколку, а Имя заиграет… Оперетта какая-то, водевиль, не иначе! Имя такое же рыжее, как я, всем кажется, что волосы у меня просто сияют, как от дорогого шампуня, причем до сих пор никто не удосужился поинтересоваться, чем таким особенным я наделена. Впрочем, у нас не принято слишком глубоко лезть в душу, за что и люблю Перас в меру сил.
Хоть что-то полезное вынесла из этой затеи со сватовством. Парикмахер оказался действительно мастером своего дела, Имя и впрямь заиграло. Сделал мне на голове «девятый вал», так называлось то произведение искусства, с которым я вышла из дамского салона в свободное плавание. Имя приглушенно мерцало в просветах между прядями, и казалось, это солнце запуталось в волосах, запусти руки в локоны – обожжешься. Одного не пойму, что не понравилось дему Оливио и почему сей уважаемый господин ретировался, едва меня увидел. Выдержал протокольные двадцать минут и быстренько сбежал. Сказать, что сожалею? – ничуть не бывало. Скорее рада. По всему выходило, что этот Оливио – страшный зануда, и еще неизвестно, кому из нас повезло, что все так закончилось.
Переходящий вымпел свахи теперь отходит супруге доктора Фламмо с седьмого этажа, ее очередь устраивать мою личную жизнь. Седьмой этаж, седьмой этаж… цифра для меня просто магическая. А с недавних пор, милая бумага, я озабочена простой, но до смешного гениальной мыслью: а почему никто не устраивает личную жизнь Ивана? Почему никто не гонит его на смотрины, почему не прогоняют к нему девок табунами? Обломок? Ох уж мне эти условности! Весь дом угрюмо провожает его мрачными взглядами в спину, но в глаза ни одна собака лаять не осмеливается! Даже супруга бакалейщика со второго этажа, даже ядовитая половина торговца пшеницей с третьего этажа и даже жена начальника какого-то отдела из префектуры. В нем нет той обломьей обреченности, что столь характерна для их брата. Признаков душевного нездоровья также не наблюдается, пожалуй, даже наоборот, жизнь у него бурная и насыщенная. Если я правильно «прочитала» важных господ в автомобиле, который подкатил как-то к подъезду, – не иначе вся охранная канцелярия сопровождала нашего обломка до дверей! Во всяком случае, Диего Оломедаса я узнала, слава Фанесу, глаза у меня пока на месте! Всесильный Диего разговаривал с Иваном запросто, по-приятельски, и, похоже, недобрая слава обломков не волновала главу охранки совершенно.
И все же, почему никто не устраивает личную жизнь Ивана? Я категорически не возражаю, если генеральша или профессорша одним прекрасным днем потащат меня на смотрины на седьмой этаж. Только бы колени не затряслись, а лицо не изошло пунцовым заревом!
Может быть, обронить вскользь эту гениальную мысль?
Не сказать, что я сую свой любопытный нос во все щели, но, милая бумага, не заметить рядом с Иваном той эффектной дамы с царственной осанкой было невозможно! С грустью отметила у себя чувство ревности. Подумать только, я не имею на обломка с седьмого этажа никаких прав, а уже ревную! Или это агенты охранки заразили меня инфлюэнцей филерства? В тот день к Ивану сплошным потоком шли посетители, и красотка объявилась в конце дня, едва не под самый закат. Днем консьерж поведал мне, смешно водя пышными усищами, что пускать на седьмой этаж велено всех, кто предъявит газетный листок с объявлением о найме, так вот: предпоследним оказался смешной толстяк, а последней – она. И отчего-то мне подумалось: «Нет, объявление тут ни при чем».
После того парада посетителей обломок исчез и появился лишь несколько дней спустя в компании агентов охранки. И с ним та девушка. И ребенок. Не знаю, кто они друг другу, но эти трое смотрелись до того живописно, что до сих пор не понимаю, как я не скончалась от приступа ревности и жуткой обиды на всех и вся! Красотку и ребенка я больше не видела, а Иван в тот день выглядел так, будто попал в камнедробилку – синяк на синяке, нос разбит, бровь рассечена, руки замотаны бинтами. Не сдержалась и, якобы по какой-то своей бабьей надобности, пару раз прошла мимо, пока Иван говорил с Оломедасом у машины. Поймала обрывки нескольких фраз. Иван: «…да и говорить не стоит. Зачем? Прежним уже все равно не стану. Уж лучше не знать, чем сожалеть…» Оломедас: «Ну с тем и ладно». Кажется, я не смогла вовремя убрать глаза, и Ваня приметил мой взгляд, полный обожания. Дура и есть!
Дура!
Милая бумага, вчера опять поймала брошенное в спину «дура». Похоже, это многоактное сватовство идет мне только во вред. Теперь уж точно весь дом убедился в том, что меня отчего-то не берут замуж – столько потенциальных мужей прошествовало через парадный вход, что скрыть сей факт от общественности сделалось положительно невозможно. Над всеми довлеет мнение прекрасной троицы, соседи уверены, что я стерва и кровопийца. Но мне почему-то не хочется чужой крови.
Дело в том, что я совершила открытие, которым горжусь как самой большой жизненной удачей. Никогда не была сильна в общественном устройстве Пераса, но один из вопросов уже несколько месяцев не дает мне свободно дышать и наслаждаться незамужней жизнью – почему обломки у нас презираемы и низведены до уровня безымянных, если не ниже? И знаешь, милая бумага, я нашла ответ! Сейчас на твоих чудных белых листах я выведу новый закон, который и назову своим именем – закон Марии. Вот он: низведены только те обломки, что потеряли присутствие духа и надломились потерей Имени. Те же, что остались жить и преодолели свой недуг, на поверку оказываются гораздо более жизнеспособными, нежели прочие обитатели Пераса! На таких лучше не фыркать, рядом с ними следует попридержать свой гонор. Такому скажешь «дурак», в ответ получишь «сам дурак». Правда, я не знаю, сколько их всего. Знаю только одного.
А вчера я опять отличилась – не смогла сдержать язык за зубами, укусила наших кумушек. Глупо встряла в разговор у подъезда, который в конце концов скатился на привычное «обломки – дрянь». Иван как раз возвращался откуда-то домой и подходил к подъезду. Ну я и предложила громко сообщить «этому несносному обломку», что о нем думают трудолюбивые одноименные. Нет ничего легче, вскричали дамы. Но стоило Ивану поравняться с нами, мрачно ухмыльнуться и хрипло рыкнуть «добрый вечер», желание резать правду-матку у наших поборниц справедливости сдуло как свежим ветром. Я сделала удивленные глаза и без единого слова удалилась. Тогда и поймала брошенное в спину «дура». Может быть, и дура, но как я их понимаю! Тяжело вести себя глупо и переть на рожон, если тебе показывают огромные и острые зубы. А я окончательно и бесповоротно сошла с ума.
Обломок с седьмого этажа, ты не оставляешь мне шансов…
Я обеспечена, имперских «именных» для безбедной жизни мне хватает за глаза, и кое-что с легкой душой могу себе позволить. Кажется, я влюблена. Факт тем более тревожный, что глупостей осталось ждать недолго. Я просто-напросто отчаялась…
Хожу за Иваном как хвостик – куда он, туда и я. Детально изучила распорядок его дня. Ближе к полной луне, когда спрос на имяхранителей растет, клиентом Ивана становится кто-то из состоятельных полноименных. Впрочем, все мы не бедствуем, и разговоры о состояниях – чистейшей воды условность. Может быть, просто нанять его? Как полная луна взойдет – и нанять? Но что такое одна ночь? Тем более Иван окажется в распоряжении всего лишь моего ноктиса. Не меня, красотки, увы! А мне этого недостаточно. Фанес всеблагой, какая жадина!
Несколько часов в день Иван отдает экзерсисам с оружием. Сдуру записалась в ту школу фехтования, где он пропадает каждое утро. Фехтуют в полном облачении с маской на лице и кожаных доспехах, подбитых ватой. Наставник долго и подозрительно мерил меня острым взглядом, но я лишь выпятила челюсть и пронесла какую-то чушь насчет того, что папа всегда хотел мальчишку. Дур, то бишь дам, кроме меня, не оказалось вовсе. Но как далеко мне до обломка с седьмого этажа! Ни разу не встретила его среди начинающих школяров, подобных мне. Оно и понятно – что Ивану делать с нами! Не теряю надежды. Авось…
Иногда под самый закат, а то и вовсе в ночи обломок уходит на берег моря, раздевается и бесстрашно бросается в море. Видела это собственными глазами, благо несколько раз следовала за ним по пятам, прячась в тени зданий и деревьев. Смельчак! Плавать ночью, когда не видно ни зги и лишь звезды и луна печально таращатся сверху – в моем понимании верх бесстрашия. Море, до ужаса бескрайнее, пугает черной глубиной, кругом безмолвно и по-особенному страшно, сидишь как полная дура в своем укрытии и думаешь: «А вдруг с ним что-нибудь случилось?» И ладно бы вошел в воду, окунулся и вышел, так нет же! Иван уходит в море надолго, на полчаса, на час. Он уходит, а ты сиди, как идиотка, переживай!
Иногда он пропадает на несколько дней, а я бегаю по округе, высунув язык как собака, потерявшая след. Ну это я образно говорю «бегаю», на самом деле просто фланирую туда-сюда и делаю вид, что совершаю променад. Но могу сказать определенно – искать его бесполезно. Проверяла. Обломка не бывает ни в школе фехтования, ни на море. Скорее всего, его просто в эти периоды нет в городе. Несколько раз я видела обворожительных Цапель, выходивших из подъезда, и никаких сомнений у меня не оставалось – они выходили от Ивана. Время от времени к нему приходят странные люди, и уверена, речь между ними идет не только о сохранении Имен. Многих Иван интересует просто как гора крепких мускулов с думающей головой. Согласись, милая бумага, сочетание по меньшей мере редкое и по этой же причине недоступное первому встречному. Его рыкающий голос может обмануть наших подъездных кумушек, но не меня. Обломок на порядок более прозорлив, нежели хочет показаться. Я гуляю и терпеливо жду, когда он появится. Всегда дожидаюсь.
Страшно представить, что однажды могу не дождаться…
Солнце в этом году особенно жаркое, поэтому я встречаю зверей чаще, чем обычно. Весной видела двух, в июне – трех, июль еще не кончился, но я уже насчитала пять. Пять! Иногда они рысят по тротуарам и обочинам и никого не трогают, но если голодны – пиши пропало. Отпугнуть их бывает почти невозможно. Впрочем, не оттого ли я снискала репутацию дуры, что замахиваюсь на необъятное и пытаюсь делать невозможное? Мне самой бывает страшно, жутко страшно, но я всегда вижу, кого солнечные звери наметили своей жертвой, и по мере сил и глупости стараюсь предотвратить трагедию. Иногда удается, иногда нет. Неделю назад это удалось, вчера – нет. Выбранный зверем одноименный оказался симпатичным молодым человеком, и мне очень не хотелось, чтобы его жизнь оборвалась, не успев начаться. Я припустила к нему что было сил, но все равно опоздала. Парень что-то почувствовал, заозирался, оступился на неровном бордюрном камне и угодил прямиком под автомобиль. Насмерть. Удачная охота…
Вот она, слава! Меня узнают на улице! Сегодня меня приметил «старый знакомый», толстенький одноименный, взъерошенный, будто мокрый воробей. Наше знакомство произошло при столь живописных обстоятельствах, что голову даю на отсечение – он не забудет меня до самого своего конца. «Мокрый воробей» узнал меня со спины и по меньшей мере квартал бежал следом, указуя перстом и на ходу выкрикивая: «Это она! Люди, та самая сумасшедшая! Так меня толкнула, что я улетел на добрую сажень! Д-дура!»
Потом имяхранитель проводил агентов охранки (подчиненные Оломедаса попрощались с ним весьма сочувственно, как простые люди, а не как официальные лица), подтащил стул к открытому окну и, оседлав деревянного скакуна, забросил ноги на подоконник.
Врывающиеся в комнату порывы ветра несли с собой шум города. Мальчишки под самым окном играли в пристенок. Сердито и басовито урча, по улице протарахтел автомобиль. Разносчики газет бойко предлагали вечерний номер «Горожанина».
– Кхе-кхе, – кто-то сипло прокашлялся за спиной. – Прошу простить, но дверь была открыта.
– Что-то случилось? – Не вставая со стула, Иван обернулся. – Дражайший Якко Волт! Мне кажется, вы чем-то взволнованы. С нас взыскали огромную недоимку? Вы не обидитесь, если я не буду вставать? Устал неимоверно!
– Что вы, что вы! Конечно, сидите! – Финконсульт довольно потер руки. – У меня очень хорошие новости! Знаете ли вы, что подушный налог теперь можете платить вполовину меньше, чем прежде? Вполовину меньше! Я покопался в налоговом уложении и обнаружил крохотную лазейку, куда мы смогли нырнуть. Очень интересное положение! Оно касается авторского права. По закону вы способствовали творческой деятельности полноименных, которых спасли от зубов торгов. И таким образом, являетесь соавтором-компаньоном в тех делах, которым они посвятили себя после спасения! Я подал соответствующий запрос в коллегию юстиции – вот ответ! Вы признаны соавтором полноименных, бывавших под вашей охраной! Поздравляю! Вы фактически полноименный, при отсутствии Имени! Феноменально!
Иван устало кивнул:
– «…И каждый день мне снова внове, готов узнать – не узнаю, и все старо, и голос крови низводит оторопь мою».
Дельта
ПЯТНА НА СОЛНЦЕ
…На расстоянии шестнадцати морских миль Столбовой-и-Звездный опоясывает кольцо Сорока Четырех островов (называемых также «землями»), похожих один на другой точно бобовые зерна из одного стручка. Сорок четыре гладеньких бобовых зерна, обращенных вогнутой стороной к Столбовому-и-Звездному, площадью со средний европейский город каждое. Среди них найдется пяток Рудничных, пара Механических и пара Кузнечных. Имеются Мануфактурный старинный, Мануфактурный новый и Земля Тонких Шелков. Стеклодувный. Фарфоровый. Неполный десяток Многоукладных островов, именуемых предельно невзыскательно: М-1, М-2 и далее до девятого. Большинство же остальных островов занято под сельскохозяйственные посевы и выпасы для скота. Это – Житные Земли. Населяют их соответственно земледельцы и животноводы. Нивы там тучны и обильны, тучен скот, тучны пастыри, тучны хлебопашцы, виноградари, птицеводы, их собаки. Тучны кошки. Даже крысы и мыши толсты и неповоротливы. Подчас кажется, что и сама тамошняя жизнь не идет, а лениво топчется на месте, подумывая: ах, сколько можно суетиться, не пора ли наконец прилечь? Впрочем, то же самое (с разной степенью приближения) можно сказать и о прочих упомянутых нами островах.
Однако есть среди сорока четырех бобов-близнецов несколько мест, совершенно лишенных подобного элегического течения бытия.
В первую очередь, бесспорно, заслуживает упоминания мрачный Погребальный, представляющий собой один грандиозный крематорий. Стоит выдолбить в его горячем базальтовом теле яму глубиною чуть больше человеческого роста, как каменное крошево на дне ямы зашуршит и посыплется вниз, будто в воронку. Будто в песчаную ловушку муравьиного льва. И если вы не поспешите отшатнуться, то услышите жуткий гул, в лицо вам пахнет нестерпимым жаром, вырвутся языки пламени. Вы успеете заметить глубокий колодец с гладкими стенками и величественное течение кроваво отсвечивающей лавы на его дне, после чего боль на обожженной коже волей-неволей заставит вас убраться подальше. Подобных ям (все они строго сочтены Коллегией кремации и оборудованы надежными опечатываемыми заслонками из металла с асбестовой подложкой) на Погребальном множество. Человеческий ли, звериный ли труп (как вариант – живой человек) сгорает в таком горне дотла за считаные мгновения. Не остается и пепла.
Усопших привозят на остров спустя сутки после остановки сердца на багровых и черных барках с багровой и черной парусной оснасткой. Барки увенчаны черно-белыми вымпелами – длинными-длинными. Когда они полощутся по ветру и резко хлопают тонкими концами-бичами, дыхание перехватывает от скорби по тем, чей путь, как бы ни был долог, увы, завершился. Разумеется, не все умершие прибывают на Погребальный под траурными парусами и под канонаду салютующих вымпелов. Многие отправляются в последний путь на весельных лодках перевозчиков-харонов, отмеченных только черно-бело-красным флажком на корме. Бывает, останки транспортируются «труповозкой» – пропахшей разложением грязной посудиной, где сам экипаж давно уже напоминает внешностью постоянных «пассажиров». А иных покойников, упакованных в плотную бурую дерюгу с желтой полосой на боку, доставляют ночами скоро и тайно на моторных катерах люди, чьи лица скрыты зеркальными масками. Это прискорбные гонцы Коллегии общественного здоровья. Случается, внутри дерюжного свертка различимо шевеление. Но погодите вздрагивать в ужасе. Здесь, на Перасе, далеко не все выглядящее живым таковым является, но порой чем-то жизни откровенно враждебным.
На память родственникам умершего, если таковые существуют, погребмейстер выдает тонкую пластину оплавленного камня с выбитым на полированной грани именем, датами рождения и смерти. Никаких надгробий. Ни для кого. Вне зависимости от способа прибытия на остров способ захоронения тел неизменен и одинаков для всех: колодец в базальте, подземное пламя. В одном и том же горниле могут последовательно обратиться в дым родовитый эвпатрид, испустивший дух в канаве колон и самоубийца обломок. Ибо Погребальный – единственное место внутри Пределов, где реально кончаются все различия… Следует заметить, так было отнюдь не всегда. Однако после сравнительно недавней пандемии У-некротии, когда тысячи мертвецов-упырей полезли из земли в поисках живой плоти, прочие способы погребения строжайше запрещены чрезвычайным указом императора Перасского Василия XVII.
Следующим претендентом на звание беспокойной земли выступает Химерия. Девственные леса этого острова (крупнейшего из сорока четырех и стоящего несколько наособицу) заполнены жуткими тварями всех размеров и различных степеней разумности. Существа непрерывно пожирают один другого, а случится встретить человека – не побрезгуют и им. Строгой научной классификацией чудовищ никто никогда не занимался, и общим чохом их нарекли химероидами. Остров считается запретной территорией, а следовательно, влечет к себе всяческих искателей приключений, охотников и просто идиотов. Возвращается с Химерии только каждый четвертый из испытателей удачи. Впоследствии еще половина умирает от ран и неопределимых (к счастью, всегда незаразных) болезней. Выжившие авантюристы могут хвалиться великолепными шрамами и экзотическими трофеями вроде чучел или черепов химероидов. Впрочем, за большинство таких трофеев можно очень просто угодить прямиком на другой остров. На крайне безрадостный остров Сибирь-Каторга. Химероиды строго охраняются законом, поэтому трофеями не кичатся. Для похвальбы остаются шрамы. Не так уж мало для идиота.
Кроме Сибири-Каторги существует земля не менее, а возможно, и более печальная: остров Покоя и Призрения – обитель калек и уродов, изгоняемых перасским обществом из своей здоровой среды поистине беспощадно. И если отсутствие у периона, например, пальца (двух, трех) еще кое-как терпится, то отсутствие всей кисти – никогда…
(М.Маклай, М.Поло.«Стоя у границ безграничного»)
Я люблю тебя, дьявол, я люблю тебя, бог,
Одному – мои стоны, и другому – мой вздох…
Константин Бальмонт
Меланхолия + оптимизм
…Ну хорошо, предположим, что я на самом деле дура. Даже непроходимая дура, как об этом твердят соседи, но зачем кричать об этом на каждом углу? Впрочем, плевать! Я достаточно высока, чтобы смотреть на разносчиков нелепых сплетен сверху вниз. Еще и глаза сделаю блюдцами – такой неописуемой синевы они не увидят нигде, кроме как в небе, и вот тогда мы посмотрим, кто дура, а кто просто непроходимый завистник.
Жизнь не удалась. Увы! Мало того что я высока и по здешним меркам уродливо синеглаза, так в добавление ко всем «грехам» еще и не замужем, и это в свои-то тридцать! С такой-то статью! По прошествии мало-мальски разумного времени, необходимого для раздумий, вердикт соседей последовал незамедлительно – стервь! Определенно стервь, замуж которую не берут из-за врожденного сволочизма и неуживчивости характера! Особо могу отметить супругу бакалейщика со второго этажа, ядовитую половину торговца пшеницей с третьего этажа и жену начальника какого-то отдела из префектуры. Это прелестное трио отточило орудие пыток (читай – языки) до крайнего предела совершенства. А что прикажете оттачивать мне? Меч? И рада бы, да невозможно. Вот и точу карандаш, а страдает в результате всего бумага, которая, как говорят, выдержит все.
Пошел третий год моего заточения в этом престижном доме, каковой, впрочем, мало похож на неприступную башню, где томится в собственном соку красотка на выданье. Красотка есть – извольте любить и жаловать, на выданье-факт, поспорить с которым невозможно, а башня представляет собой многоквартирный дом, куда доступ относительно свободен (у нас есть консьерж – суровый дядька с моржовыми усами). Однако принцы сюда отчего-то не спешат. Может быть, не знают? Мне трудно об этом судить, еще более невозможно расписать все окрестные заборы сообщениями вроде: «Последняя гастроль! Несравненная мадемуазель Мари! Спешите видеть! Последний шанс выйти замуж! Слезы в три ручья и прополка собственных волос гребешком!» Смешно? Может быть, но мне хочется плакать.
А заезжие принцы нам ни к чему, как говорится, хватает и своих. Живет на седьмом этаже экземпляр, при одном виде которого у меня подгибаются колени, а во рту сохнет, как при лихорадке. Милая бумага, излишне говорить, что я пыталась избавиться от этой напасти всеми известными мне способами: изнуряла себя работой (шитье до зеленых звездочек в глазах), физическими экзерсисами (у дам света оные как раз входят в моду), даже путешествовала в надежде забросать старые душевные раны свежими впечатлениями. Тщетно. И должна честно признать – прятать в себе бабье мне становится с каждым днем труднее. Оно лезет из меня, как пух из распоротой подушки, не хватало только одним прекрасным днем броситься предмету воздыханий на шею! И клянусь Фанесом всеблагим, я недалека от этого.
Иные полагают для себя делом чести пристроить меня замуж. И ладно бы грешили этим только родители, ма и па, милые старики, их тревога мне понятна, но какое дело до меня старой генеральше с третьего этажа? Форменным образом устроила смотрины, потенциальный жених разве что в рот мне не заглядывал, как породистой кобыле. Ростом по плечо, тщедушен, бит жизнью, серый и незаметный одноименный. Я лишена дурацких условностей, вероятно, потому и заслужила репутацию дуры. В нашем обществе, а уж тем более в нашем кругу выделяться подобным образом не принято, даром что предмет моих воздыханий не полноименный и даже не одноименный – просто обломок. Немногословный, хотя болтают, что язык у него остер как меч; неторопливый, хотя опять же болтают, что в нужное время он подметки на ходу режет; вроде не дурак. А что обломок… Полноименная и обломок – экзотический был бы союз.
Эх, мечты, мечты, где ваша сладость…
Меланхолия + надежда
Милая бумага, сегодня, выходя на улицу, я чуть не сбила с ног обломка с седьмого этажа! Нос к носу мы столкнулись на входе в подъезд, и, не будь я рыжей, он как пить дать заметил бы мое смущение. Впрочем, бессовестно себе льщу, сбить его с ног я никак не могла – просто разбилась бы, как о стену. Голос его хрипловат и низок, и подозреваю, что Иван (так его зовут) поет баритональным басом. До чего же он здоров! Никогда не считала себя маленькой, но рядом с ним… слов просто нет, и в данном случае красноречивое многоточие, по-моему, уместнее всего. Жесткий, колючий взгляд, глаза серые, как хмурое небо, притом что сам брюнет, а кожа как у основательно загоревшего блондина. Таковых внутри Пределов немного, оттого и запомнила это броское сочетание на всю жизнь. Коротко буркнул мне «привет», облапил ручищами, дабы я не упала (по-моему, он сам испугался, что снесет меня), и кое-как мы разминулись. Никогда до этого мы не общались так тесно, и надо ли говорить, что потом я несколько минут вспоминала, куда иду, так все перемешалось в голове.
Меланхолия + отчаяние
Жаль, что мне не пятнадцать лет. Полжизни назад я без зазрения совести подстраивала бы наши случайные встречи в парадном каждый день. Куда все уходит? С возрастом мы делаемся глупее?
Сегодня утром супруга профессора имперской академии наук с четвертого этажа, дородная дама с высоченной прической на тыквообразной голове, приняла эстафету от генеральши. Теперь ее очередь выдавать меня замуж; Опять смотрины. Интересно, найдется ли на всем Перасе место, где я могла бы скрыться и там, в глухом, медвежьем углу, избежать участи коровы на торгу в базарный день? Опять очередной покупатель! Вежливо откланялась и кивнула. Отнекиваться выйдет себе дороже, а так отделаюсь за один раз.
– Милочка, думаю излишне напоминать, что Оливио – господин глубоко порядочный и ваш туалет должен строго соответствовать правилам приличия! – заявила мне профессорша в утро смотрин.
Я милочка. Каково? И это при том, что «милочка» смотрит на свою «благодетельницу» сверху вниз.
– Отрекомендую вас моему парикмахеру, – заявила профессорша. – Весьма достойный мастер. Сделает из вас куколку, а ваше Имя заиграет, словно бриллиант в дорогой оправе!
Из меня сделают куколку, а Имя заиграет… Оперетта какая-то, водевиль, не иначе! Имя такое же рыжее, как я, всем кажется, что волосы у меня просто сияют, как от дорогого шампуня, причем до сих пор никто не удосужился поинтересоваться, чем таким особенным я наделена. Впрочем, у нас не принято слишком глубоко лезть в душу, за что и люблю Перас в меру сил.
Хоть что-то полезное вынесла из этой затеи со сватовством. Парикмахер оказался действительно мастером своего дела, Имя и впрямь заиграло. Сделал мне на голове «девятый вал», так называлось то произведение искусства, с которым я вышла из дамского салона в свободное плавание. Имя приглушенно мерцало в просветах между прядями, и казалось, это солнце запуталось в волосах, запусти руки в локоны – обожжешься. Одного не пойму, что не понравилось дему Оливио и почему сей уважаемый господин ретировался, едва меня увидел. Выдержал протокольные двадцать минут и быстренько сбежал. Сказать, что сожалею? – ничуть не бывало. Скорее рада. По всему выходило, что этот Оливио – страшный зануда, и еще неизвестно, кому из нас повезло, что все так закончилось.
Переходящий вымпел свахи теперь отходит супруге доктора Фламмо с седьмого этажа, ее очередь устраивать мою личную жизнь. Седьмой этаж, седьмой этаж… цифра для меня просто магическая. А с недавних пор, милая бумага, я озабочена простой, но до смешного гениальной мыслью: а почему никто не устраивает личную жизнь Ивана? Почему никто не гонит его на смотрины, почему не прогоняют к нему девок табунами? Обломок? Ох уж мне эти условности! Весь дом угрюмо провожает его мрачными взглядами в спину, но в глаза ни одна собака лаять не осмеливается! Даже супруга бакалейщика со второго этажа, даже ядовитая половина торговца пшеницей с третьего этажа и даже жена начальника какого-то отдела из префектуры. В нем нет той обломьей обреченности, что столь характерна для их брата. Признаков душевного нездоровья также не наблюдается, пожалуй, даже наоборот, жизнь у него бурная и насыщенная. Если я правильно «прочитала» важных господ в автомобиле, который подкатил как-то к подъезду, – не иначе вся охранная канцелярия сопровождала нашего обломка до дверей! Во всяком случае, Диего Оломедаса я узнала, слава Фанесу, глаза у меня пока на месте! Всесильный Диего разговаривал с Иваном запросто, по-приятельски, и, похоже, недобрая слава обломков не волновала главу охранки совершенно.
И все же, почему никто не устраивает личную жизнь Ивана? Я категорически не возражаю, если генеральша или профессорша одним прекрасным днем потащат меня на смотрины на седьмой этаж. Только бы колени не затряслись, а лицо не изошло пунцовым заревом!
Может быть, обронить вскользь эту гениальную мысль?
Коварство + азарт
Не сказать, что я сую свой любопытный нос во все щели, но, милая бумага, не заметить рядом с Иваном той эффектной дамы с царственной осанкой было невозможно! С грустью отметила у себя чувство ревности. Подумать только, я не имею на обломка с седьмого этажа никаких прав, а уже ревную! Или это агенты охранки заразили меня инфлюэнцей филерства? В тот день к Ивану сплошным потоком шли посетители, и красотка объявилась в конце дня, едва не под самый закат. Днем консьерж поведал мне, смешно водя пышными усищами, что пускать на седьмой этаж велено всех, кто предъявит газетный листок с объявлением о найме, так вот: предпоследним оказался смешной толстяк, а последней – она. И отчего-то мне подумалось: «Нет, объявление тут ни при чем».
После того парада посетителей обломок исчез и появился лишь несколько дней спустя в компании агентов охранки. И с ним та девушка. И ребенок. Не знаю, кто они друг другу, но эти трое смотрелись до того живописно, что до сих пор не понимаю, как я не скончалась от приступа ревности и жуткой обиды на всех и вся! Красотку и ребенка я больше не видела, а Иван в тот день выглядел так, будто попал в камнедробилку – синяк на синяке, нос разбит, бровь рассечена, руки замотаны бинтами. Не сдержалась и, якобы по какой-то своей бабьей надобности, пару раз прошла мимо, пока Иван говорил с Оломедасом у машины. Поймала обрывки нескольких фраз. Иван: «…да и говорить не стоит. Зачем? Прежним уже все равно не стану. Уж лучше не знать, чем сожалеть…» Оломедас: «Ну с тем и ладно». Кажется, я не смогла вовремя убрать глаза, и Ваня приметил мой взгляд, полный обожания. Дура и есть!
Дура!
Рассудительность + наблюдательность
Милая бумага, вчера опять поймала брошенное в спину «дура». Похоже, это многоактное сватовство идет мне только во вред. Теперь уж точно весь дом убедился в том, что меня отчего-то не берут замуж – столько потенциальных мужей прошествовало через парадный вход, что скрыть сей факт от общественности сделалось положительно невозможно. Над всеми довлеет мнение прекрасной троицы, соседи уверены, что я стерва и кровопийца. Но мне почему-то не хочется чужой крови.
Дело в том, что я совершила открытие, которым горжусь как самой большой жизненной удачей. Никогда не была сильна в общественном устройстве Пераса, но один из вопросов уже несколько месяцев не дает мне свободно дышать и наслаждаться незамужней жизнью – почему обломки у нас презираемы и низведены до уровня безымянных, если не ниже? И знаешь, милая бумага, я нашла ответ! Сейчас на твоих чудных белых листах я выведу новый закон, который и назову своим именем – закон Марии. Вот он: низведены только те обломки, что потеряли присутствие духа и надломились потерей Имени. Те же, что остались жить и преодолели свой недуг, на поверку оказываются гораздо более жизнеспособными, нежели прочие обитатели Пераса! На таких лучше не фыркать, рядом с ними следует попридержать свой гонор. Такому скажешь «дурак», в ответ получишь «сам дурак». Правда, я не знаю, сколько их всего. Знаю только одного.
А вчера я опять отличилась – не смогла сдержать язык за зубами, укусила наших кумушек. Глупо встряла в разговор у подъезда, который в конце концов скатился на привычное «обломки – дрянь». Иван как раз возвращался откуда-то домой и подходил к подъезду. Ну я и предложила громко сообщить «этому несносному обломку», что о нем думают трудолюбивые одноименные. Нет ничего легче, вскричали дамы. Но стоило Ивану поравняться с нами, мрачно ухмыльнуться и хрипло рыкнуть «добрый вечер», желание резать правду-матку у наших поборниц справедливости сдуло как свежим ветром. Я сделала удивленные глаза и без единого слова удалилась. Тогда и поймала брошенное в спину «дура». Может быть, и дура, но как я их понимаю! Тяжело вести себя глупо и переть на рожон, если тебе показывают огромные и острые зубы. А я окончательно и бесповоротно сошла с ума.
Обломок с седьмого этажа, ты не оставляешь мне шансов…
Отчаяние + любопытство
Я обеспечена, имперских «именных» для безбедной жизни мне хватает за глаза, и кое-что с легкой душой могу себе позволить. Кажется, я влюблена. Факт тем более тревожный, что глупостей осталось ждать недолго. Я просто-напросто отчаялась…
Хожу за Иваном как хвостик – куда он, туда и я. Детально изучила распорядок его дня. Ближе к полной луне, когда спрос на имяхранителей растет, клиентом Ивана становится кто-то из состоятельных полноименных. Впрочем, все мы не бедствуем, и разговоры о состояниях – чистейшей воды условность. Может быть, просто нанять его? Как полная луна взойдет – и нанять? Но что такое одна ночь? Тем более Иван окажется в распоряжении всего лишь моего ноктиса. Не меня, красотки, увы! А мне этого недостаточно. Фанес всеблагой, какая жадина!
Несколько часов в день Иван отдает экзерсисам с оружием. Сдуру записалась в ту школу фехтования, где он пропадает каждое утро. Фехтуют в полном облачении с маской на лице и кожаных доспехах, подбитых ватой. Наставник долго и подозрительно мерил меня острым взглядом, но я лишь выпятила челюсть и пронесла какую-то чушь насчет того, что папа всегда хотел мальчишку. Дур, то бишь дам, кроме меня, не оказалось вовсе. Но как далеко мне до обломка с седьмого этажа! Ни разу не встретила его среди начинающих школяров, подобных мне. Оно и понятно – что Ивану делать с нами! Не теряю надежды. Авось…
Иногда под самый закат, а то и вовсе в ночи обломок уходит на берег моря, раздевается и бесстрашно бросается в море. Видела это собственными глазами, благо несколько раз следовала за ним по пятам, прячась в тени зданий и деревьев. Смельчак! Плавать ночью, когда не видно ни зги и лишь звезды и луна печально таращатся сверху – в моем понимании верх бесстрашия. Море, до ужаса бескрайнее, пугает черной глубиной, кругом безмолвно и по-особенному страшно, сидишь как полная дура в своем укрытии и думаешь: «А вдруг с ним что-нибудь случилось?» И ладно бы вошел в воду, окунулся и вышел, так нет же! Иван уходит в море надолго, на полчаса, на час. Он уходит, а ты сиди, как идиотка, переживай!
Иногда он пропадает на несколько дней, а я бегаю по округе, высунув язык как собака, потерявшая след. Ну это я образно говорю «бегаю», на самом деле просто фланирую туда-сюда и делаю вид, что совершаю променад. Но могу сказать определенно – искать его бесполезно. Проверяла. Обломка не бывает ни в школе фехтования, ни на море. Скорее всего, его просто в эти периоды нет в городе. Несколько раз я видела обворожительных Цапель, выходивших из подъезда, и никаких сомнений у меня не оставалось – они выходили от Ивана. Время от времени к нему приходят странные люди, и уверена, речь между ними идет не только о сохранении Имен. Многих Иван интересует просто как гора крепких мускулов с думающей головой. Согласись, милая бумага, сочетание по меньшей мере редкое и по этой же причине недоступное первому встречному. Его рыкающий голос может обмануть наших подъездных кумушек, но не меня. Обломок на порядок более прозорлив, нежели хочет показаться. Я гуляю и терпеливо жду, когда он появится. Всегда дожидаюсь.
Страшно представить, что однажды могу не дождаться…
Странность + бесстрашие
Солнце в этом году особенно жаркое, поэтому я встречаю зверей чаще, чем обычно. Весной видела двух, в июне – трех, июль еще не кончился, но я уже насчитала пять. Пять! Иногда они рысят по тротуарам и обочинам и никого не трогают, но если голодны – пиши пропало. Отпугнуть их бывает почти невозможно. Впрочем, не оттого ли я снискала репутацию дуры, что замахиваюсь на необъятное и пытаюсь делать невозможное? Мне самой бывает страшно, жутко страшно, но я всегда вижу, кого солнечные звери наметили своей жертвой, и по мере сил и глупости стараюсь предотвратить трагедию. Иногда удается, иногда нет. Неделю назад это удалось, вчера – нет. Выбранный зверем одноименный оказался симпатичным молодым человеком, и мне очень не хотелось, чтобы его жизнь оборвалась, не успев начаться. Я припустила к нему что было сил, но все равно опоздала. Парень что-то почувствовал, заозирался, оступился на неровном бордюрном камне и угодил прямиком под автомобиль. Насмерть. Удачная охота…
Вот она, слава! Меня узнают на улице! Сегодня меня приметил «старый знакомый», толстенький одноименный, взъерошенный, будто мокрый воробей. Наше знакомство произошло при столь живописных обстоятельствах, что голову даю на отсечение – он не забудет меня до самого своего конца. «Мокрый воробей» узнал меня со спины и по меньшей мере квартал бежал следом, указуя перстом и на ходу выкрикивая: «Это она! Люди, та самая сумасшедшая! Так меня толкнула, что я улетел на добрую сажень! Д-дура!»