Страница:
Жест имяхранителя круглощекий истолковал в самом удобном для себя смысле. Занял ближайший стул, положил на колени видавший виды кожаный саквояж и сверху пристроил беспокойные руки. Возникшую паузу гость почел за намек, робко откашлялся и наконец нарушил тишину:
– Позвольте представиться, меня зовут Якко Волт. В моем активе Колледж великого князя Андреаса Ромаса и Киликийская финандотура. Благоволите взглянуть на дипломы. Я верой и правдой служил нанимателям тридцать лет и вот теперь…
«…оказался на улице. Подросли молодые финансовые хищники и вошли в силу, а мои зубы стерлись и основательно проредились. Глаза ослабли, ноги растряслись, хвост упал…» – Иван мысленно продолжил за Волтом скорбное перечисление и не сдержал печального вздоха. Да, все мы немножко лошади. Господина финансового колобка стало чуточку жалко.
– …рад предложить свои услуги столь широко известному представителю благороднейшей из профессий.
Речь колобка лилась полноводным, ровным потоком. Будто струя из фонтана на площади перед городским судом – без перебоев и брызг. Между тем глаза финконсульта жили своей особенной жизнью, беспокойной и нервической против гладкой речи. Несколько раз взгляд круглощекого обежал комнату, задержался на гекконах, на портале лифта и, будто споткнувшись, остановился на стопке «Вестника Гелиополиса». Одиннадцать экземпляров с объявлением о вакансии могли означать что угодно. Если верить слухам, гуляющим в городе, этот имяхранитель – личность престранная. Мог принять на работу первого встречного, мог тянуть с решением до последнего претендента. Мог, в конце концов, махнуть на все рукой и послать соискателей в преисподнюю, всех до единого.
– Колледж, говорите? Финандотура? – Иван поджал губы. Колледж, основанный великим князем Андреасом Ромасом двести лет назад, учреждение настолько же авторитетное, насколько древнее. Как, впрочем, и финандотура. Что называется, «извольте любить и жаловать»!
– Именно! – Волт истово закивал. – Осмелюсь обратить внимание на рекомендательные письма и отзывы с прежних мест работы. Решительно все наниматели остались мною довольны. А что сменил множество домов – так ведь ничто не стоит на месте. «Я меняю работу, – следовательно, существую». Не так ли, уважаемый эв?
– Ну да, – кивнул Иван, соглашаясь. – Жизнь идет вперед, и мы с нею. Стало быть, в вашу пользу говорят огромный опыт и неистощимое усердие?
– Отмечу без ложной скромности, – финконсульт просиял и сделался окончательно похож на румяный, круглобокий каравай, – у моих подопечных никогда не возникало трений с имперской мытной канцелярией. Ни-ког-да!
– Что особенно ценно именно сейчас.
Иван мрачно покосился в распахнутое окно. Если верить поэтам, теплый, бархатный вечер навевал негу умиротворения… да вот беда, навеять никак не мог. Когда неспокойно в империи, неспокойно и на душе.
– Нынешние разброд и шатания чрезвычайно дорого обойдутся государственной казне, не находите? – спросил он.
– Уже обещанным образом шутите? – Улыбку будто стерли с губ Волта. Финконсульт враз утерял благодушие, подобрался и стал бел, как некрашеное полотно. – Крупноформатно и не размениваясь на мелочи?
– На вас лица нет, уважаемый Якко, – усмехнулся Иван и покачал головой. – Болезнь императора – еще не конец света. Василий Восемнадцатый не первый раз общается с Костлявой. У нашего нынешнего государя входит в привычку раз в несколько лет смертельно хворать.
– А… а… а что тогда конец света?
– Муки выбора, – развел руками имяхранитель. – Увы, перед нами как раз тот случай, когда широкий ассортимент идет лишь во вред.
– Но император еще не…
– Вот именно! А хотите знать, сколько я, гражданин бесконечно далекий от дворцовых хитросплетений, насчитал кандидатов на трон?
Волт испуганно кивнул.
– Четыре! Четыре человека. Как человек неглупый, подскажите, куда в первую голову протянут руки загребущие претенденты на императорскую корону?
– Полагаю, в казну.
– Вы знали! – мрачно сострил Иван и взглянул на финконсульта исподлобья. – И, конечно, денег на всех не хватит. Где их брать?
– Полагаю, у вас, – печально протянул Волт и тут же поправился:. – То есть у нас. У простых граждан.
– Не так давно меня посетили господа из имперской мытной канцелярии, – ухмыльнулся имяхранитель. – Предложили озаботиться благосостоянием государства. Им стало известно, что я имею некоторый доход.
– Личность вы широко известная, стоит ли удивляться?
– Удивляться стоит тому, что вспомнил обо мне не кто-нибудь, а имперский финансовый советник второго ранга. Полноименный, ноктиса которого я месяц назад буквально вырвал из пасти торгов. Расплатился со мной… И вскоре прислал своих клевретов взыскать налог с дохода. За хорошие деньги продам мытной канцелярии летучий девиз: «Заплати налоги – и спи спокойно».
– Высочайший образец служащего, – потупив глаза, изрек Волт. – Честен, верен, предан.
– Не ворует, – подсказал Иван и покосился на соискателя. – Вы полагаете, не ворует?
– Н-н-не могу знать, – смешался Волт, нервно кусая губы.
– А вы? – буднично изрек Иван. – Поди, воруете по-малому? Ну признайтесь!
Волт побагровел, тяжело задышал, заерзал на стуле и нервно ослабил узел галстука.
– Шутите изволите? Крупноформатно и… и… невпопад?
Имяхранитель поднялся со стула, прошел к столу и взял пачку «Вестника Гелиополиса».
– Та-ак, что тут у нас? Ага, Аристофан Пляс. Глазки бегают, голос резкий и срывается, путается в собственной биографии. – Иван зачитал свои пометки на первом же экземпляре. – Наверняка ворует. Доверия не вызвал. Отказать.
– Пляс глуп как пробка! – фыркнул Волт. – И сволочь редкостная. После него я месяц разбирал дела в доме Брегетов. Еле свел концы с концами. Мне было бы искренне жаль, окажи вы ему доверие. Жаль в первую очередь вас!
– Двигаемся дальше. Серапион Николетто. С документами полный порядок, приторно любезен, впечатление оставил крайне неприятное. Слишком подобострастен. Что-то недоговаривает. Отказать.
– Пройдоха этот Николетто! – резюмировал Волт. – Вот уж кто ворует, причем так артистично, что почти всегда выходит сухим из воды! Но вы, даже поймав за руку, не стали бы таскать его по судам! Вижу, не стали бы.
– Верно, не стал бы. – Иван криво улыбнулся и передернул челюстью, будто затвором арбалета. Финконсульта аж перекосило. – Однако на чистую воду вывел бы. Дважды два всегда четыре. Не так ли?
– Так ли. – Волт убежденно кивнул. – Всегда четыре!
– Коломбина Мавва, – озвучил имяхранитель следующую запись. – Средних способностей, больше исполнительна, чем виртуозна, возок в гору не потянет. Отказать. Глеб Анарион, слишком молод, неопытен, горяч, – отказать. Иоланта Гаэра целиком поглощена собственными переживаниями. Предвижу попытки устроить личную жизнь за мой счет, а самого себя разумею в качестве последней надежды. Отказать…
Волт энергично кивал, соглашаясь с каждым вердиктом, и от себя добавлял едкие, убийственно точные штришки к портретам претендентов. Самым удивительным выходило то, что его комментарии в большинстве совпадали с заметками Ивана, особенно с теми, что на бумагу по недостатку времени так и не попали.
По окончании обсуждения претендентов Иван что-то написал на последнем экземпляре «Вестника». После чего с непроницаемым лицом отдал газету Волту и скрестил руки на груди. Соискатель трепетно принял газетный лист, немо шевеля губами, прочитал комментарий и удивленно поднял брови.
– Вы меня берете?
– Беру. Предупреждать смысла не вижу, человек вы умный, прекрасно все понимаете. Посему просто информирую: обманете – душу вытрясу. И это не шутка, крупноформатная и неудачная. Отныне на вас ложатся квартальный отчет и сношения с имперской мытной канцелярией. На меня – ваше жалованье и накладные расходы. И дай Фанес всеблагой здоровья императору!
– Да уж, – неестественно белый (видимо, от счастья), кивнул Волт. – Поскорее бы закончилась возня вокруг трона. Наберемся же терпения…
Проводив удачливого соискателя, Иван оседлал стул у окна. Привычным образом вздернул деревянного скакуна на задние ножки, ноги собственные бросил на подоконник и закрыл глаза. Врывающиеся в распахнутое окно порывы ветра сорили шумом города, как сеятель зерном на лубочных картинках. Мальчишки под самым окном играли в пристенок. Сердито и басовито урча, по улице протарахтел автомобиль. Разносчики газет бойко предлагали вечерний номер «Горожанина».
– «…И каждый день мне снова внове, готов узнать – не узнаю, и все старо, и голос крови низводит оторопь мою», – продекламировал Иван.
Устал. Неимоверно, непередаваемо, титанически. Дивный итог изнурительного дня – галерея лиц перед глазами, мужских и женских, симпатичных и не очень, хитроватых и глупых. Иная встреча с торгами обходится не в пример легче. Семь раз подумаешь, прежде чем сменить занятие хранителя Имен на службу в каком-нибудь непыльном присутственном месте. Иван усмехнулся. Присутственное место. Даже вслух произносить не хочется, куда уж там оказаться в кресле чиновника средней руки. Тонны бумаг, кубометры пыли (так-таки непыльное место?), оковы партикулярного платья от рассвета до заката. Особый подобострастный пиетет к чиновному ранжиру. Как же нелегко приходится им, бедолагам, когда отлаженная система дает трещину, и не понимаешь, кому кланяться в пояс, а кому хватит лишь скупого кивка головой. Все может измениться буквально завтра, и тот небрежный кивок головой тебе ой как припомнят.
Что творится в последние дни при дворе – даже представить трудно. Все встало с ног на голову. Можно смело держать пари на любые деньги, что дворец Ромасов напоминает сейчас разворошенный муравейник. При живом еще императоре дворня перегрызлась за трон. А умрет монарх или останется жив – никому и дела нет. Зачем осложнять себе жизнь? В жизни все дело случая, но каждый случай нужно готовить. Собака лает, ветер носит – и все при деле.
От входной двери прилетела звонкая бронзовая трель. Снова колоколец! Галерея лиц перед глазами завертелась как мир вокруг карусельной лошадки. Это никогда не кончится, подумал Иван, открыл глаза и рявкнул:
– Прием окончен!
Никакой реакции. Кто-то еще не знал, что вакантное место уже занято, и продолжал надеяться на благосклонность фортуны. Дергал колоколец за шнур, и тот щедро доился бронзовыми переливами. Настойчивость очередной претендент выказал неменьшую, чем Волт. Пришлось встать. Иван нехотя прошагал в коридор, с кислой миной открыл дверь и прикусил губу, узрев гостя. Вернее, гостью. В руке у нее был неизменный «Вестник Гелиополиса».
– Д-добрый вечер, мне…
– Вечер, увы, недобрый, и вам не повезло. Место уже занято.
– Вы… ты меня не узнаёшь?
Обезоруживающее начало. Иван поджал губы, нахмурился и медленно покачал головой. Ковыряться в памяти – все равно что пытаться вызвать рвоту при абсолютно пустом желудке. Бесполезные потуги разбудят только жжение внутри и вкус желчи во рту. Так, по крайней мере, было до сих пор. Проверено, и неоднократно. И, пожалуй, не стоило затевать процесс узнавания на пороге. Интересно, как правильно обращаться к гостье из своего прошлого? Входи или входите?
– Милости прошу. – Имяхранитель посторонился, приглашая женщину войти, и придирчиво оглядел ее сзади.
Высока, стройна, светловолоса. Намек на полноту нисколько ее не портил. К сожалению, черты незнакомки не стали тем ключиком, который подошел бы к заколдованному замку, как в том убеждены некоторые эскулапы. Освобожденные воспоминания не хлынули широким потоком из потайной комнаты. Напрасные надежды, комната осталась заперта.
– Значит, объявление не имеет отношения к визиту?
– Ты совсем-совсем не помнишь меня, Ваня?
– Совсем-совсем. Извини за холодность. Кофе кончился. Может быть, мадеры?
Знакомая незнакомка молча кивнула и опустилась на стул.
Неделю назад Иван полностью обновил интерьер квартиры; сейчас его обиталище напоминало аскетичностью обстановки келью монастырского послушника. С тем малым исключением, что не угнетало низкими сводами и полумраком. Обилие пространства, стекла, воздуха и светлых тонов заставляло дышать глубже, а голову держать выше. Невольно это почувствовала даже гостья, расслабилась.
Да и мадера была чудо как хороша. Прежде чем попасть на стол, дивный дар Фанеса совершал кругосветное морское путешествие вдоль пределов ойкумены, вокруг всех сорока четырех островов. И в трюме парусника (непременно парусника) стяжал благорасположение повелителя морских глубин.
– Даже не знаю, с чего начать… – Гостья потупилась и тяжело вздохнула. – Нет, знаю! Когда-то, Ваня, мы были друзьями. Близкими друзьями. Очень близкими…
Незнакомка облизнула пересохшие губы и залпом допила свою мадеру. Решительно выдохнула и твердо продолжила:
– Меня предупреждали, что сейчас ты… другой, но я ведь так упряма. Когда-то мы были очень близки, и я надеялась, что ты вспомнишь. Но молва права, прошлого для тебя не существует, и что делать дальше – я не знаю.
Иван поджал губы. Дамочка говорила, будто цитировала мелодраматический романец.
– Единственное, что я понял из сказанного, – объявленная вакансия финансового консультанта тут ни при чем.
– Все так же холоден и рассудителен, – усмехнулась гостья. – Браво! Хоть что-то в этом мире не подвержено тлену разложения. Хорошо же, начну сначала. Вакансия тут действительно ни при чем. Я Палома, Пальма, как ты меня звал когда-то. Но посвящать ли тебя в свои дела – уже и не знаю! Я для тебя пустой звук, ноль, никто!
Пока Палома говорила, имяхранитель, мало вслушиваясь в слова, изучал внешность гостьи. Глаза, обрамленные длинными ресницами, отливали васильковым цветом. Прямой нос Иван назвал бы римским, если бы тот не был чуть длинноват. Зубы ровные и крепкие, как фортепианные клавиши; пухлые губы.
«Бесконечно обаятельная особа, – решил Иван. – Если рассказ о нашей прежней близости – правда, я собой доволен. Болтают, что вкус на женщин с течением жизни не меняется. Похоже, не врут…»
– Вот взгляни. – Палома достала из сумочки фотографическую карточку и протянула Ивану. – Надеюсь на твою зрительную память. Ну возьми же!
«Здравствуйте, я привет из прошлого!» Иван медлил и не решался взять фото в руки. Будто маленький кусок картона угрожающе тикал и обещал рвануть, наподобие адской машинки бомбистов.
– Кое-кого ты узнаешь, уверена. Не бойся, возьми же! Ты никогда не был трусом, помнишь?
Вспомнишь, как же! Удар ниже пояса, красотка! Взял. На травянистом поле несколько бесшабашного вида молодцев в спортивных костюмах скалились фотографу, а один из них (Иван с замиранием сердца узнал себя, только моложе и улыбчивее) держал на руках девушку. Палому.
– Это я, – бесстрастно согласился Иван.
– И это я! – с жаром подтвердила Палома. – Так ты выслушаешь меня?
Иван молча наполнил пустые бокалы мадерой, задумчиво пожевал губу и наконец кивнул:
– Говори.
Только сейчас стало видно, как напряжена была Палома. Но ее отпустило, под глазом забилась жилка, руки и ноги затряслись.
– Дворец напоминает сейчас улей, в который ткнули палкой, гнездо со змеями! Все гудит, жужжит и пытается укусить! Император еще жив, а наследнички уже пилят корону. Стервятники! Двор поделен на фамильные кланы, и каждый клан пытается усадить на трон своего ставленника.
– Старо как мир. Насколько мне известно, законно притязать на венец могут четверо, – усмехнулся Иван и пригубил мадеры. – Или я чего-то не знаю?
– Не знаешь, – сказала Палома. – Их больше. Пять. Существует еще один претендент. И его жизни угрожает серьезная опасность. Могут просто убрать с дороги, как упавшее деревце.
– А деревце пока не искушено в придворных интригах и по малолетству неопытно?
– Да. Но это единственный его минус. Единственный! – Палома раскрепостилась и заговорила с жаром. – Ваня, мне нужна твоя помощь. Всем нам нужна твоя помощь! Маленький Анатолий Ромас приведет Перас в такое «завтра», о котором ты и помыслить не смел!
– Неужели все станет так хорошо? Даже не верится.
– Ты стал законченным циником и себялюбцем! Природа успешно завершила то, что начала много лет назад!
– Хочешь сказать, что из-за моего цинизма мы и расстались? А может, из-за моей нелюбви к выспренним речам?
Палома гневно фыркнула и поджала губы. Отвернулась. Иван примирительно поднял руки:
– Хорошо. Давай сначала. Поправь, если ошибусь. Двор грызется, клацают зубы, и шерсть летит во все стороны. Чтобы сунуться в эту свару, нужно иметь за спиной по меньшей мере роту преторианцев. А также несколько министров-единомышленников и океан отчаянной наглости. У твоего клана все это есть?
Пальма отрицательно мотнула головой:
– Только океан отчаянной решимости. И чувство справедливости.
– Кажется, мы расстались совсем по другой причине. – Иван усмехнулся, встал, сунул руки в карманы и прошел к окну. – Сдается, я просто решил дожить до седых волос. Скажи, ты вытворяла такое раньше, милая авантюристка?
Гостья опустила глаза и пригубила мадеры.
– В одной из авантюр ты принял живейшее участие. Ну так что с моим делом?
– Вам не жаль мальчишку? Своего не добьетесь, только покалечите ребенка.
– А почему на трон должен взойти ограниченный тип, все достоинство которого – умение перекидываться зверем и слушать нашептывания со спины? Почему? Неужели доброта и чистота помыслов перестали что-то значить в этой жизни? Почему повезти должно кому-то другому, а достойным людям уготовано жалкое существование в тени помазанных бездарей? Почему мерило успеха – не способности и жажда дела, а рота преторианцев за спиной и министры-единомышленники в рукаве? Почему императором не может стать светлый и чистый ребенок, почему?
Что-то в этом чрезмерно страстном выступлении резало слух. Не только пафос, но что-то еще. Ивану пришлось напрячься, чтобы тревожная заноза не исчезла. От тревоги нельзя отмахиваться – это аксиома. Иван с минуту молчал, глядя в окно, потом медленно повернулся и вперил в Пальму мрачный взгляд.
– Так ты сказала, мальчишка – Ромас?
– Не сомневаюсь!
– Значит, рос ребенок и горя не знал. А твой клан в одночасье лишил его детства и обрек на безрадостное существование, выпихнув на всеобщее обозрение. Ведь так?
– Да, это я вывела его в свет! Я представила двору и объявила о том, что на свете существует еще один Ромас! Никто не вправе заигрывать с судьбой.
Тьфу, дура!
– Однако именно этим ты и занимаешься последнее время, – сказал Иван. – Теперь мальчишка ровно на голову высится над остальной толпой. И по эту светлую головку уже точатся алебарды. За его жизнь я не дам и ломаного гроша.
Имяхранитель залпом допил вино, отвернулся к окну.
– Чего ты хочешь от меня?
– Защиты. Не для себя – для Анатолия. Ему всего шесть лет. Скоро полная луна, и что им взбредет в голову…
Иван изумился:
– Ко всему прочему, мальчишка полноименный?
– Да.
– Превосходно.
В комнате опять повисло молчание. Гелиополис между тем жил обычной жизнью. Небо сделалось сизым. Гулко простучали по мостовой колеса тележки зеленщика, женщины на другой стороне улицы наконец наговорились и разошлись. Сразу несколько машин вкатилось на тихую улочку с разных сторон.
– Кому ты сказала, что собираешься ко мне? – спросил Иван.
– Никому. А что?
– Кажется, это по твою душу. – Имяхранитель кивнул вниз, на автомобили.
Палому подняло со стула будто пружиной.
– Все-таки выследили! Это охранка!
– Отвечать быстро, – рявкнул Иван. – Под кем сейчас ходит охранка? Друг или враг?
– Диего Оломедас, и не друг, и не враг…
– …а так. В любом случае тебя запрячут настолько глубоко, что искать придется очень долго. И не факт, что успешно.
– Не поняла.
– Бежать! Сейчас же! Собирайся!
Палома сдернула со спинки стула сумочку, коротким движением взбила волосы и замерла в дверях, готовая бежать куда угодно… только не слишком далеко. Иван собирался не в пример спокойнее и более обстоятельно. Кистень, куртка, деньги. Карманная линза, стоившая баснословных денег, но… этих денег стоившая безусловно. Походные ботинки с толстой подошвой и вощеными шнурками. Ключ, заплечная сумка на широком ремне. Все лежало на видных местах, только руку протяни. Специально для подобного случая.
– Низкий старт!
– Нас перехватят на выходе!
– «Он спешил, она спешила, вниз по лестнице бегом, второпях про дверь забыли… где та дверь, она, где он?»
– Нисколько не изменился! Из собственных авантюр ты всегда выпутывался со скабрезной рифмой на устах!
– Если мы оба отъявленные авантюристы, почему тогда расстались? – Иван держал Пальму за руку и тащил вниз по лестнице.
– Потому и расстались, – буркнула Палома, стуча на бегу зубами и каблучками. – Не терплю конкурентов.
– Сюда. – Иван не стал спускаться до первого этажа, где уже слышались приглушенные мужские голоса. Приложил палец к губам и потянул гостью направо, к двери, что открылась в пандус, соединивший дом с соседним зданием.
– И тут исхитрился! – восхищенно прошептала Палома, оглядываясь.
Через несколько минут имяхранитель и заговорщица, будто образцовая пара, под ручку вышли из подъезда соседнего дома. Мило улыбаясь друг другу, направились вниз по улице.
– Не вздумай оглядываться! – одернул Иван спутницу.
– У меня между лопаток свербит, – простонала Пальма. – Держи меня крепче!
Иван усмехнулся и так сдавил пальцы женщины, что та еле сдержала крик.
– Ты мне чуть пальцы не раздавил! – прошипела Палома за ближайшим углом, яростно встряхивая кистью.
– А ты чуть не определила нас на каторгу, – парировал Иван.
– Так ты берешься за дело?
– Ты все для этого сделала. Даже охранку привела на хвостике. Проявляя чудеса благородства, вырываю красавицу из лап хищника, и для чего же? Чтобы самому попасть под удар!
– Вот и чудненько! – Палома приподнялась на носки, прильнула к Ивану всем телом. Он почувствовал, как в карман куртки попал небольшой твердый предмет.
– Что это?
– Деньги! У тебя будут расходы.
– Ох, чую, по деньгам и хлопоты, – сказал имяхранитель, взвесив на ладони толстую пачку «Василиев».
– Ты никогда не искал легких путей.
– Да ну? А впрочем, тебе лучше знать. Слушай внимательно. На той стороне переулка, через дорогу, есть сапожная мастерская, видишь?
– Вижу.
– Подождешь там, пока раздобуду экипаж. Случайно в мастерскую никто не заходит, очень уж там воняет.
– Воняет?
– Очень специфично – кожей, клеем и ваксой. Ты зайдешь туда отремонтировать обувь. Каблук сломался.
– Но у меня…
– Да нет, уже сломался. – Иван присел и одним движением сломал каблук на туфельке Паломы.
– Топай.
На правах бывшего, но очень близкого друга имяхранитель ладонью придал заговорщице импульс чуть пониже спины. Усмехнулся, глядя, как ревнительница светлого будущего Пераса, прихрамывая, засеменила через дорогу. Искоса огляделся и скорым шагом ушел вверх по переулку…
– А девушка уже ушла, – сообщил мастеровой, отставляя в сторону дратву. – Грустная такая девушка, печальная. Дождалась кавалера и ушла.
– Кавалера? – Ивана аж перекосило.
– Ага. – Сапожник испуганно отпрянул от здоровяка со злыми серыми глазами. – Тот и не входил даже. Едва глянул на нее с порога, она и вышла. Вздохнула – тяжело так, печально – и вышла. Я только-только с каблучком ее работать закончил.
Иван бросил сапожнику монету и стремительно вышел.
Резиденция басилевса представляла собой величественный архитектурный комплекс, облицованный белым мрамором, с «юбкой» из розового гранита в человеческий рост. Хотя Иван, по некотором размышлении, сентенцию про «величественный архитектурный комплекс» из путеводителя по Пантеонии изъял бы. Гораздо больше творению Пьетро Айни подходил эпитет «воздушный». И тем воздушнее и невесомее казался дворцовый ансамбль, чем мрачнее становилось небо над головами зевак (непогода на Перасе – явление хоть и обыденное, однако не столь уж частое). Пирамидальной формы дворец вознесся над парковой площадью всего двумя уступами. Нижний, как верно отмечалось в путеводителе, был облицован гранитом и мрамором, а вот верхний, меньший по площади, был сооружен из толстого поляризационного стекла. Обозревать окрестности изнутри стекло не мешало, зато любопытным и праздным взорам извне ставило непреодолимый заслон.
Иван третий день наблюдал за дворцом, подмечая детали, большинству любопытных ненужные и бесполезные. Периметр дворца он вымерил шагами не один раз. Пересчитал все ворота, двери и калитки. Составил подробнейшее расписание доставки в резиденцию корреспонденции, продуктов и предметов первой необходимости, которые, учитывая нужды огромного штата, привозили грузовиками.
Высочайшим указом «для открытого посещения дворцовых покоев с целью услаждения взоров страждущих произведениями искусства» были отведены Красный и Фуксиновый залы, где устроены галереи. Иван побывал и там и там. Великолепные образцы перасского ампира, импрессионизма и арт деко имяхранитель обозрел лишь краем глаза, пообещав себе потом непременно вернуться. Зато систему охраны и смены постов, расположение вспомогательных помещений и распорядок работы галерей изучил, что называется, от и до. К сожалению, картинные галереи прямого выхода во внутренние покои дворца не имели.
– Позвольте представиться, меня зовут Якко Волт. В моем активе Колледж великого князя Андреаса Ромаса и Киликийская финандотура. Благоволите взглянуть на дипломы. Я верой и правдой служил нанимателям тридцать лет и вот теперь…
«…оказался на улице. Подросли молодые финансовые хищники и вошли в силу, а мои зубы стерлись и основательно проредились. Глаза ослабли, ноги растряслись, хвост упал…» – Иван мысленно продолжил за Волтом скорбное перечисление и не сдержал печального вздоха. Да, все мы немножко лошади. Господина финансового колобка стало чуточку жалко.
– …рад предложить свои услуги столь широко известному представителю благороднейшей из профессий.
Речь колобка лилась полноводным, ровным потоком. Будто струя из фонтана на площади перед городским судом – без перебоев и брызг. Между тем глаза финконсульта жили своей особенной жизнью, беспокойной и нервической против гладкой речи. Несколько раз взгляд круглощекого обежал комнату, задержался на гекконах, на портале лифта и, будто споткнувшись, остановился на стопке «Вестника Гелиополиса». Одиннадцать экземпляров с объявлением о вакансии могли означать что угодно. Если верить слухам, гуляющим в городе, этот имяхранитель – личность престранная. Мог принять на работу первого встречного, мог тянуть с решением до последнего претендента. Мог, в конце концов, махнуть на все рукой и послать соискателей в преисподнюю, всех до единого.
– Колледж, говорите? Финандотура? – Иван поджал губы. Колледж, основанный великим князем Андреасом Ромасом двести лет назад, учреждение настолько же авторитетное, насколько древнее. Как, впрочем, и финандотура. Что называется, «извольте любить и жаловать»!
– Именно! – Волт истово закивал. – Осмелюсь обратить внимание на рекомендательные письма и отзывы с прежних мест работы. Решительно все наниматели остались мною довольны. А что сменил множество домов – так ведь ничто не стоит на месте. «Я меняю работу, – следовательно, существую». Не так ли, уважаемый эв?
– Ну да, – кивнул Иван, соглашаясь. – Жизнь идет вперед, и мы с нею. Стало быть, в вашу пользу говорят огромный опыт и неистощимое усердие?
– Отмечу без ложной скромности, – финконсульт просиял и сделался окончательно похож на румяный, круглобокий каравай, – у моих подопечных никогда не возникало трений с имперской мытной канцелярией. Ни-ког-да!
– Что особенно ценно именно сейчас.
Иван мрачно покосился в распахнутое окно. Если верить поэтам, теплый, бархатный вечер навевал негу умиротворения… да вот беда, навеять никак не мог. Когда неспокойно в империи, неспокойно и на душе.
– Нынешние разброд и шатания чрезвычайно дорого обойдутся государственной казне, не находите? – спросил он.
– Уже обещанным образом шутите? – Улыбку будто стерли с губ Волта. Финконсульт враз утерял благодушие, подобрался и стал бел, как некрашеное полотно. – Крупноформатно и не размениваясь на мелочи?
– На вас лица нет, уважаемый Якко, – усмехнулся Иван и покачал головой. – Болезнь императора – еще не конец света. Василий Восемнадцатый не первый раз общается с Костлявой. У нашего нынешнего государя входит в привычку раз в несколько лет смертельно хворать.
– А… а… а что тогда конец света?
– Муки выбора, – развел руками имяхранитель. – Увы, перед нами как раз тот случай, когда широкий ассортимент идет лишь во вред.
– Но император еще не…
– Вот именно! А хотите знать, сколько я, гражданин бесконечно далекий от дворцовых хитросплетений, насчитал кандидатов на трон?
Волт испуганно кивнул.
– Четыре! Четыре человека. Как человек неглупый, подскажите, куда в первую голову протянут руки загребущие претенденты на императорскую корону?
– Полагаю, в казну.
– Вы знали! – мрачно сострил Иван и взглянул на финконсульта исподлобья. – И, конечно, денег на всех не хватит. Где их брать?
– Полагаю, у вас, – печально протянул Волт и тут же поправился:. – То есть у нас. У простых граждан.
– Не так давно меня посетили господа из имперской мытной канцелярии, – ухмыльнулся имяхранитель. – Предложили озаботиться благосостоянием государства. Им стало известно, что я имею некоторый доход.
– Личность вы широко известная, стоит ли удивляться?
– Удивляться стоит тому, что вспомнил обо мне не кто-нибудь, а имперский финансовый советник второго ранга. Полноименный, ноктиса которого я месяц назад буквально вырвал из пасти торгов. Расплатился со мной… И вскоре прислал своих клевретов взыскать налог с дохода. За хорошие деньги продам мытной канцелярии летучий девиз: «Заплати налоги – и спи спокойно».
– Высочайший образец служащего, – потупив глаза, изрек Волт. – Честен, верен, предан.
– Не ворует, – подсказал Иван и покосился на соискателя. – Вы полагаете, не ворует?
– Н-н-не могу знать, – смешался Волт, нервно кусая губы.
– А вы? – буднично изрек Иван. – Поди, воруете по-малому? Ну признайтесь!
Волт побагровел, тяжело задышал, заерзал на стуле и нервно ослабил узел галстука.
– Шутите изволите? Крупноформатно и… и… невпопад?
Имяхранитель поднялся со стула, прошел к столу и взял пачку «Вестника Гелиополиса».
– Та-ак, что тут у нас? Ага, Аристофан Пляс. Глазки бегают, голос резкий и срывается, путается в собственной биографии. – Иван зачитал свои пометки на первом же экземпляре. – Наверняка ворует. Доверия не вызвал. Отказать.
– Пляс глуп как пробка! – фыркнул Волт. – И сволочь редкостная. После него я месяц разбирал дела в доме Брегетов. Еле свел концы с концами. Мне было бы искренне жаль, окажи вы ему доверие. Жаль в первую очередь вас!
– Двигаемся дальше. Серапион Николетто. С документами полный порядок, приторно любезен, впечатление оставил крайне неприятное. Слишком подобострастен. Что-то недоговаривает. Отказать.
– Пройдоха этот Николетто! – резюмировал Волт. – Вот уж кто ворует, причем так артистично, что почти всегда выходит сухим из воды! Но вы, даже поймав за руку, не стали бы таскать его по судам! Вижу, не стали бы.
– Верно, не стал бы. – Иван криво улыбнулся и передернул челюстью, будто затвором арбалета. Финконсульта аж перекосило. – Однако на чистую воду вывел бы. Дважды два всегда четыре. Не так ли?
– Так ли. – Волт убежденно кивнул. – Всегда четыре!
– Коломбина Мавва, – озвучил имяхранитель следующую запись. – Средних способностей, больше исполнительна, чем виртуозна, возок в гору не потянет. Отказать. Глеб Анарион, слишком молод, неопытен, горяч, – отказать. Иоланта Гаэра целиком поглощена собственными переживаниями. Предвижу попытки устроить личную жизнь за мой счет, а самого себя разумею в качестве последней надежды. Отказать…
Волт энергично кивал, соглашаясь с каждым вердиктом, и от себя добавлял едкие, убийственно точные штришки к портретам претендентов. Самым удивительным выходило то, что его комментарии в большинстве совпадали с заметками Ивана, особенно с теми, что на бумагу по недостатку времени так и не попали.
По окончании обсуждения претендентов Иван что-то написал на последнем экземпляре «Вестника». После чего с непроницаемым лицом отдал газету Волту и скрестил руки на груди. Соискатель трепетно принял газетный лист, немо шевеля губами, прочитал комментарий и удивленно поднял брови.
– Вы меня берете?
– Беру. Предупреждать смысла не вижу, человек вы умный, прекрасно все понимаете. Посему просто информирую: обманете – душу вытрясу. И это не шутка, крупноформатная и неудачная. Отныне на вас ложатся квартальный отчет и сношения с имперской мытной канцелярией. На меня – ваше жалованье и накладные расходы. И дай Фанес всеблагой здоровья императору!
– Да уж, – неестественно белый (видимо, от счастья), кивнул Волт. – Поскорее бы закончилась возня вокруг трона. Наберемся же терпения…
Проводив удачливого соискателя, Иван оседлал стул у окна. Привычным образом вздернул деревянного скакуна на задние ножки, ноги собственные бросил на подоконник и закрыл глаза. Врывающиеся в распахнутое окно порывы ветра сорили шумом города, как сеятель зерном на лубочных картинках. Мальчишки под самым окном играли в пристенок. Сердито и басовито урча, по улице протарахтел автомобиль. Разносчики газет бойко предлагали вечерний номер «Горожанина».
– «…И каждый день мне снова внове, готов узнать – не узнаю, и все старо, и голос крови низводит оторопь мою», – продекламировал Иван.
Устал. Неимоверно, непередаваемо, титанически. Дивный итог изнурительного дня – галерея лиц перед глазами, мужских и женских, симпатичных и не очень, хитроватых и глупых. Иная встреча с торгами обходится не в пример легче. Семь раз подумаешь, прежде чем сменить занятие хранителя Имен на службу в каком-нибудь непыльном присутственном месте. Иван усмехнулся. Присутственное место. Даже вслух произносить не хочется, куда уж там оказаться в кресле чиновника средней руки. Тонны бумаг, кубометры пыли (так-таки непыльное место?), оковы партикулярного платья от рассвета до заката. Особый подобострастный пиетет к чиновному ранжиру. Как же нелегко приходится им, бедолагам, когда отлаженная система дает трещину, и не понимаешь, кому кланяться в пояс, а кому хватит лишь скупого кивка головой. Все может измениться буквально завтра, и тот небрежный кивок головой тебе ой как припомнят.
Что творится в последние дни при дворе – даже представить трудно. Все встало с ног на голову. Можно смело держать пари на любые деньги, что дворец Ромасов напоминает сейчас разворошенный муравейник. При живом еще императоре дворня перегрызлась за трон. А умрет монарх или останется жив – никому и дела нет. Зачем осложнять себе жизнь? В жизни все дело случая, но каждый случай нужно готовить. Собака лает, ветер носит – и все при деле.
От входной двери прилетела звонкая бронзовая трель. Снова колоколец! Галерея лиц перед глазами завертелась как мир вокруг карусельной лошадки. Это никогда не кончится, подумал Иван, открыл глаза и рявкнул:
– Прием окончен!
Никакой реакции. Кто-то еще не знал, что вакантное место уже занято, и продолжал надеяться на благосклонность фортуны. Дергал колоколец за шнур, и тот щедро доился бронзовыми переливами. Настойчивость очередной претендент выказал неменьшую, чем Волт. Пришлось встать. Иван нехотя прошагал в коридор, с кислой миной открыл дверь и прикусил губу, узрев гостя. Вернее, гостью. В руке у нее был неизменный «Вестник Гелиополиса».
– Д-добрый вечер, мне…
– Вечер, увы, недобрый, и вам не повезло. Место уже занято.
– Вы… ты меня не узнаёшь?
Обезоруживающее начало. Иван поджал губы, нахмурился и медленно покачал головой. Ковыряться в памяти – все равно что пытаться вызвать рвоту при абсолютно пустом желудке. Бесполезные потуги разбудят только жжение внутри и вкус желчи во рту. Так, по крайней мере, было до сих пор. Проверено, и неоднократно. И, пожалуй, не стоило затевать процесс узнавания на пороге. Интересно, как правильно обращаться к гостье из своего прошлого? Входи или входите?
– Милости прошу. – Имяхранитель посторонился, приглашая женщину войти, и придирчиво оглядел ее сзади.
Высока, стройна, светловолоса. Намек на полноту нисколько ее не портил. К сожалению, черты незнакомки не стали тем ключиком, который подошел бы к заколдованному замку, как в том убеждены некоторые эскулапы. Освобожденные воспоминания не хлынули широким потоком из потайной комнаты. Напрасные надежды, комната осталась заперта.
– Значит, объявление не имеет отношения к визиту?
– Ты совсем-совсем не помнишь меня, Ваня?
– Совсем-совсем. Извини за холодность. Кофе кончился. Может быть, мадеры?
Знакомая незнакомка молча кивнула и опустилась на стул.
Неделю назад Иван полностью обновил интерьер квартиры; сейчас его обиталище напоминало аскетичностью обстановки келью монастырского послушника. С тем малым исключением, что не угнетало низкими сводами и полумраком. Обилие пространства, стекла, воздуха и светлых тонов заставляло дышать глубже, а голову держать выше. Невольно это почувствовала даже гостья, расслабилась.
Да и мадера была чудо как хороша. Прежде чем попасть на стол, дивный дар Фанеса совершал кругосветное морское путешествие вдоль пределов ойкумены, вокруг всех сорока четырех островов. И в трюме парусника (непременно парусника) стяжал благорасположение повелителя морских глубин.
– Даже не знаю, с чего начать… – Гостья потупилась и тяжело вздохнула. – Нет, знаю! Когда-то, Ваня, мы были друзьями. Близкими друзьями. Очень близкими…
Незнакомка облизнула пересохшие губы и залпом допила свою мадеру. Решительно выдохнула и твердо продолжила:
– Меня предупреждали, что сейчас ты… другой, но я ведь так упряма. Когда-то мы были очень близки, и я надеялась, что ты вспомнишь. Но молва права, прошлого для тебя не существует, и что делать дальше – я не знаю.
Иван поджал губы. Дамочка говорила, будто цитировала мелодраматический романец.
– Единственное, что я понял из сказанного, – объявленная вакансия финансового консультанта тут ни при чем.
– Все так же холоден и рассудителен, – усмехнулась гостья. – Браво! Хоть что-то в этом мире не подвержено тлену разложения. Хорошо же, начну сначала. Вакансия тут действительно ни при чем. Я Палома, Пальма, как ты меня звал когда-то. Но посвящать ли тебя в свои дела – уже и не знаю! Я для тебя пустой звук, ноль, никто!
Пока Палома говорила, имяхранитель, мало вслушиваясь в слова, изучал внешность гостьи. Глаза, обрамленные длинными ресницами, отливали васильковым цветом. Прямой нос Иван назвал бы римским, если бы тот не был чуть длинноват. Зубы ровные и крепкие, как фортепианные клавиши; пухлые губы.
«Бесконечно обаятельная особа, – решил Иван. – Если рассказ о нашей прежней близости – правда, я собой доволен. Болтают, что вкус на женщин с течением жизни не меняется. Похоже, не врут…»
– Вот взгляни. – Палома достала из сумочки фотографическую карточку и протянула Ивану. – Надеюсь на твою зрительную память. Ну возьми же!
«Здравствуйте, я привет из прошлого!» Иван медлил и не решался взять фото в руки. Будто маленький кусок картона угрожающе тикал и обещал рвануть, наподобие адской машинки бомбистов.
– Кое-кого ты узнаешь, уверена. Не бойся, возьми же! Ты никогда не был трусом, помнишь?
Вспомнишь, как же! Удар ниже пояса, красотка! Взял. На травянистом поле несколько бесшабашного вида молодцев в спортивных костюмах скалились фотографу, а один из них (Иван с замиранием сердца узнал себя, только моложе и улыбчивее) держал на руках девушку. Палому.
– Это я, – бесстрастно согласился Иван.
– И это я! – с жаром подтвердила Палома. – Так ты выслушаешь меня?
Иван молча наполнил пустые бокалы мадерой, задумчиво пожевал губу и наконец кивнул:
– Говори.
Только сейчас стало видно, как напряжена была Палома. Но ее отпустило, под глазом забилась жилка, руки и ноги затряслись.
– Дворец напоминает сейчас улей, в который ткнули палкой, гнездо со змеями! Все гудит, жужжит и пытается укусить! Император еще жив, а наследнички уже пилят корону. Стервятники! Двор поделен на фамильные кланы, и каждый клан пытается усадить на трон своего ставленника.
– Старо как мир. Насколько мне известно, законно притязать на венец могут четверо, – усмехнулся Иван и пригубил мадеры. – Или я чего-то не знаю?
– Не знаешь, – сказала Палома. – Их больше. Пять. Существует еще один претендент. И его жизни угрожает серьезная опасность. Могут просто убрать с дороги, как упавшее деревце.
– А деревце пока не искушено в придворных интригах и по малолетству неопытно?
– Да. Но это единственный его минус. Единственный! – Палома раскрепостилась и заговорила с жаром. – Ваня, мне нужна твоя помощь. Всем нам нужна твоя помощь! Маленький Анатолий Ромас приведет Перас в такое «завтра», о котором ты и помыслить не смел!
– Неужели все станет так хорошо? Даже не верится.
– Ты стал законченным циником и себялюбцем! Природа успешно завершила то, что начала много лет назад!
– Хочешь сказать, что из-за моего цинизма мы и расстались? А может, из-за моей нелюбви к выспренним речам?
Палома гневно фыркнула и поджала губы. Отвернулась. Иван примирительно поднял руки:
– Хорошо. Давай сначала. Поправь, если ошибусь. Двор грызется, клацают зубы, и шерсть летит во все стороны. Чтобы сунуться в эту свару, нужно иметь за спиной по меньшей мере роту преторианцев. А также несколько министров-единомышленников и океан отчаянной наглости. У твоего клана все это есть?
Пальма отрицательно мотнула головой:
– Только океан отчаянной решимости. И чувство справедливости.
– Кажется, мы расстались совсем по другой причине. – Иван усмехнулся, встал, сунул руки в карманы и прошел к окну. – Сдается, я просто решил дожить до седых волос. Скажи, ты вытворяла такое раньше, милая авантюристка?
Гостья опустила глаза и пригубила мадеры.
– В одной из авантюр ты принял живейшее участие. Ну так что с моим делом?
– Вам не жаль мальчишку? Своего не добьетесь, только покалечите ребенка.
– А почему на трон должен взойти ограниченный тип, все достоинство которого – умение перекидываться зверем и слушать нашептывания со спины? Почему? Неужели доброта и чистота помыслов перестали что-то значить в этой жизни? Почему повезти должно кому-то другому, а достойным людям уготовано жалкое существование в тени помазанных бездарей? Почему мерило успеха – не способности и жажда дела, а рота преторианцев за спиной и министры-единомышленники в рукаве? Почему императором не может стать светлый и чистый ребенок, почему?
Что-то в этом чрезмерно страстном выступлении резало слух. Не только пафос, но что-то еще. Ивану пришлось напрячься, чтобы тревожная заноза не исчезла. От тревоги нельзя отмахиваться – это аксиома. Иван с минуту молчал, глядя в окно, потом медленно повернулся и вперил в Пальму мрачный взгляд.
– Так ты сказала, мальчишка – Ромас?
– Не сомневаюсь!
– Значит, рос ребенок и горя не знал. А твой клан в одночасье лишил его детства и обрек на безрадостное существование, выпихнув на всеобщее обозрение. Ведь так?
– Да, это я вывела его в свет! Я представила двору и объявила о том, что на свете существует еще один Ромас! Никто не вправе заигрывать с судьбой.
Тьфу, дура!
– Однако именно этим ты и занимаешься последнее время, – сказал Иван. – Теперь мальчишка ровно на голову высится над остальной толпой. И по эту светлую головку уже точатся алебарды. За его жизнь я не дам и ломаного гроша.
Имяхранитель залпом допил вино, отвернулся к окну.
– Чего ты хочешь от меня?
– Защиты. Не для себя – для Анатолия. Ему всего шесть лет. Скоро полная луна, и что им взбредет в голову…
Иван изумился:
– Ко всему прочему, мальчишка полноименный?
– Да.
– Превосходно.
В комнате опять повисло молчание. Гелиополис между тем жил обычной жизнью. Небо сделалось сизым. Гулко простучали по мостовой колеса тележки зеленщика, женщины на другой стороне улицы наконец наговорились и разошлись. Сразу несколько машин вкатилось на тихую улочку с разных сторон.
– Кому ты сказала, что собираешься ко мне? – спросил Иван.
– Никому. А что?
– Кажется, это по твою душу. – Имяхранитель кивнул вниз, на автомобили.
Палому подняло со стула будто пружиной.
– Все-таки выследили! Это охранка!
– Отвечать быстро, – рявкнул Иван. – Под кем сейчас ходит охранка? Друг или враг?
– Диего Оломедас, и не друг, и не враг…
– …а так. В любом случае тебя запрячут настолько глубоко, что искать придется очень долго. И не факт, что успешно.
– Не поняла.
– Бежать! Сейчас же! Собирайся!
Палома сдернула со спинки стула сумочку, коротким движением взбила волосы и замерла в дверях, готовая бежать куда угодно… только не слишком далеко. Иван собирался не в пример спокойнее и более обстоятельно. Кистень, куртка, деньги. Карманная линза, стоившая баснословных денег, но… этих денег стоившая безусловно. Походные ботинки с толстой подошвой и вощеными шнурками. Ключ, заплечная сумка на широком ремне. Все лежало на видных местах, только руку протяни. Специально для подобного случая.
– Низкий старт!
– Нас перехватят на выходе!
– «Он спешил, она спешила, вниз по лестнице бегом, второпях про дверь забыли… где та дверь, она, где он?»
– Нисколько не изменился! Из собственных авантюр ты всегда выпутывался со скабрезной рифмой на устах!
– Если мы оба отъявленные авантюристы, почему тогда расстались? – Иван держал Пальму за руку и тащил вниз по лестнице.
– Потому и расстались, – буркнула Палома, стуча на бегу зубами и каблучками. – Не терплю конкурентов.
– Сюда. – Иван не стал спускаться до первого этажа, где уже слышались приглушенные мужские голоса. Приложил палец к губам и потянул гостью направо, к двери, что открылась в пандус, соединивший дом с соседним зданием.
– И тут исхитрился! – восхищенно прошептала Палома, оглядываясь.
Через несколько минут имяхранитель и заговорщица, будто образцовая пара, под ручку вышли из подъезда соседнего дома. Мило улыбаясь друг другу, направились вниз по улице.
– Не вздумай оглядываться! – одернул Иван спутницу.
– У меня между лопаток свербит, – простонала Пальма. – Держи меня крепче!
Иван усмехнулся и так сдавил пальцы женщины, что та еле сдержала крик.
– Ты мне чуть пальцы не раздавил! – прошипела Палома за ближайшим углом, яростно встряхивая кистью.
– А ты чуть не определила нас на каторгу, – парировал Иван.
– Так ты берешься за дело?
– Ты все для этого сделала. Даже охранку привела на хвостике. Проявляя чудеса благородства, вырываю красавицу из лап хищника, и для чего же? Чтобы самому попасть под удар!
– Вот и чудненько! – Палома приподнялась на носки, прильнула к Ивану всем телом. Он почувствовал, как в карман куртки попал небольшой твердый предмет.
– Что это?
– Деньги! У тебя будут расходы.
– Ох, чую, по деньгам и хлопоты, – сказал имяхранитель, взвесив на ладони толстую пачку «Василиев».
– Ты никогда не искал легких путей.
– Да ну? А впрочем, тебе лучше знать. Слушай внимательно. На той стороне переулка, через дорогу, есть сапожная мастерская, видишь?
– Вижу.
– Подождешь там, пока раздобуду экипаж. Случайно в мастерскую никто не заходит, очень уж там воняет.
– Воняет?
– Очень специфично – кожей, клеем и ваксой. Ты зайдешь туда отремонтировать обувь. Каблук сломался.
– Но у меня…
– Да нет, уже сломался. – Иван присел и одним движением сломал каблук на туфельке Паломы.
– Топай.
На правах бывшего, но очень близкого друга имяхранитель ладонью придал заговорщице импульс чуть пониже спины. Усмехнулся, глядя, как ревнительница светлого будущего Пераса, прихрамывая, засеменила через дорогу. Искоса огляделся и скорым шагом ушел вверх по переулку…
– А девушка уже ушла, – сообщил мастеровой, отставляя в сторону дратву. – Грустная такая девушка, печальная. Дождалась кавалера и ушла.
– Кавалера? – Ивана аж перекосило.
– Ага. – Сапожник испуганно отпрянул от здоровяка со злыми серыми глазами. – Тот и не входил даже. Едва глянул на нее с порога, она и вышла. Вздохнула – тяжело так, печально – и вышла. Я только-только с каблучком ее работать закончил.
Иван бросил сапожнику монету и стремительно вышел.
Четыре дня до полной луны
Резиденция басилевса представляла собой величественный архитектурный комплекс, облицованный белым мрамором, с «юбкой» из розового гранита в человеческий рост. Хотя Иван, по некотором размышлении, сентенцию про «величественный архитектурный комплекс» из путеводителя по Пантеонии изъял бы. Гораздо больше творению Пьетро Айни подходил эпитет «воздушный». И тем воздушнее и невесомее казался дворцовый ансамбль, чем мрачнее становилось небо над головами зевак (непогода на Перасе – явление хоть и обыденное, однако не столь уж частое). Пирамидальной формы дворец вознесся над парковой площадью всего двумя уступами. Нижний, как верно отмечалось в путеводителе, был облицован гранитом и мрамором, а вот верхний, меньший по площади, был сооружен из толстого поляризационного стекла. Обозревать окрестности изнутри стекло не мешало, зато любопытным и праздным взорам извне ставило непреодолимый заслон.
Иван третий день наблюдал за дворцом, подмечая детали, большинству любопытных ненужные и бесполезные. Периметр дворца он вымерил шагами не один раз. Пересчитал все ворота, двери и калитки. Составил подробнейшее расписание доставки в резиденцию корреспонденции, продуктов и предметов первой необходимости, которые, учитывая нужды огромного штата, привозили грузовиками.
Высочайшим указом «для открытого посещения дворцовых покоев с целью услаждения взоров страждущих произведениями искусства» были отведены Красный и Фуксиновый залы, где устроены галереи. Иван побывал и там и там. Великолепные образцы перасского ампира, импрессионизма и арт деко имяхранитель обозрел лишь краем глаза, пообещав себе потом непременно вернуться. Зато систему охраны и смены постов, расположение вспомогательных помещений и распорядок работы галерей изучил, что называется, от и до. К сожалению, картинные галереи прямого выхода во внутренние покои дворца не имели.