Страница:
Вообще-то да, подумал Иван. Не терпится. И хорошо бы узнать не только то, что ты мне скажешь, добрая матрона, но и то, о чем умолчишь.
Он кивнул:
– Вы видите меня буквально насквозь, эвисса.
Уже закончив фразу, Иван понял, что прозвучала она довольно двусмысленно. Запросто можно истолковать как намек на то, что имяхранитель постоянно держит в памяти умение настоятельницы залезать мужчинам в мысли.
Ипполита отрицательно покачала головой:
– Насквозь пока не вижу. Займусь этим, только если понадобится. А теперь слушайте. И попытайтесь больше не перебивать.
Государственный секрет, который давно уже вышел за пределы двора и превратился в любимую тему сплетен, если не анекдотов: мужское бессилие императора. Совсем еще молодой монарх, носящий гордое имя Василий XVIII, не был способен к продолжению рода. Его не интересовали женщины. Не то чтобы вызывали омерзение, нет. Общаться духовно он предпочитал именно с дамами (юными и прелестными), с ними же играл в лаун-теннис и шахматы, ездил на конные или морские прогулки… Плотски же контактировать – ни-ни. На какие только ухищрения не пускалась вдовствующая императрица-мать, дабы пробудить в сыне мужественность, – все было тщетно. Хуже того, настойчивое подталкивание императора к чувственной близости с представительницами прекрасного пола вызывало у Василия бурные приступы бешенства, сменяющиеся периодами затяжной апатии.
Мужчинами он, впрочем, тоже не увлекался.
Деликатное обследование (император крайне нервно относился к лекарям, считая всех без разбору отравителями отца, Василия XVII) выявило, что причины кроются, скорее всего, в психике. Собственных специалистов такого профиля на Перасе не водилось, а вызывать психолога извне, как стало модно в последнее время в среде состоятельной молодежи, – избави Фанес! По счастью, императорское семя оказалось вполне годным для продолжения рода. В крайнем случае, постановил консилиум медиков-полноименных, придется воспользоваться искусственным методом зачатия наследника. Но тут уж взбунтовалась императрица.
Монарх – это вам не какой-нибудь породистый хряк или безымянный, особо талантливый к рытью траншей. Император – это символ, и марать его образ чем-либо унизительным (а именно таковым она считала указанный метод) – преступно. И самое страшное: каково будет отношение народа Пераса к будущему наследнику, если сведения о его искусственном зачатии станут достоянием гласности? А в том, что разглашение секрета произойдет еще до появления венценосного младенца на свет, сомневаться не приходилось. Слишком велико было количество недоброжелателей всех мастей и рангов.
Выход оставался один: привлечь к тайному сражению за будущее монаршей фамилии профессиональную гетеру. Цапли с их непревзойденным умением в сфере интимных отношений казались лучшим выбором. Тем более что среди них имелось немало девушек, рожденных в самых уважаемых аристократических семьях. Выбор пал на древнейший храм Цапли, тот, что в Гелиополисе.
Ипполиту поставили в известность о высочайшей чести и высочайшей ответственности и предложили, «отсеяв плевелы», к ближайшему полнолунию представить десяток наиболее родовитых претенденток. Здоровых, привлекательных, обладающих наивысшим умением и в то же время наименее испорченных.
Тут-то и разгулялись в храме страшнейшие бури. Недавние подруги за считаные часы сделались ревнивыми соперницами. Практически каждая из полусотни Цапель считала, что лучшей, чем она, кандидатуры на роль императорской невесты не отыскать. В ход пошли весьма изощренные интриги; мало того, было зафиксировано несколько драк разной степени свирепости и даже две попытки отравления. На период, оставшийся до прибытия императрицы, все девушки без исключения отказались выполнять обязанности гетер – «копили целомудрие».
А три дня назад случилось небывалое – на одну из Цапель, считавшуюся среди самих девушек первой претенденткой на успех, напал горг. Прямо в ее комнате. Покалечить не успел, но внешность попортил основательно, и в расчет бедняжку можно было больше не брать. Спасла девушку Бара, примчавшаяся на ее вопли (соседки заявили, что сочли крики отработкой экстатического восторга) и буквально порвавшая горга в лоскуты.
На следующую ночь в саду заметили уже нескольких зверей. К счастью, обошлось без жертв, однако испытывать судьбу больше не стоило. К имяхранителю отправилась посланница.
– В минувшую ночь торгов тоже видели? – спросил Иван, без единого замечания выслушавший рассказ настоятельницы.
– Да. Двоих, – ответила Ипполита. – Александр подбил одного палкой, но тот успел убежать, пока второй делал вид, что хочет напасть.
– Ничего удивительного, они часто охотятся парой. – Иван задумался. – Странно, что тот, который потрепал Цаплю, был одиночкой.
– Может, он и не был одиночкой, – сказала Сонюшка. – От Бары ведь слова не добьешься, а пострадавшая девушка с горя впала в такую хандру, что не только разговаривать, есть отказывается.
– Она и впрямь была номером первым? – спросил Иван.
– Теперь это не имеет никакого значения, – сказала настоятельница, поднимаясь с табурета (тот сразу начал шататься, будто готовясь рассыпаться). – Она, выражаясь языком спортивных олимпиад, снята с дистанции. А стало быть, и обсуждать ее шансы на победу поздно. Приступайте, имяхранитель. Походите, ознакомьтесь с храмом и прилежащей местностью. Если необходимо – с людьми. Пока отряжаю вам в помощь Сонюшку, она девушка толковая, вдобавок знает все, что знаю я. Ближе к ночи прибудут Александр и Бара.
Территория предполагаемого патрулирования охватывала огромный храмовый сад – чрезвычайно ухоженный, пронизанный множеством дорожек, выложенных туфовым кирпичом, обнесенный каменной стеной. Стена была старинной и, на взгляд Ивана, достаточно высокой и толстой, чтобы стать преградой не только горгам, но тварям значительно более прыгучим. Однако имелось в ограде несколько участков, которым не помешал бы капитальный ремонт. Самое любопытное заключалось в том, что проломы возникли вовсе не из-за дряхлости стены. Кто-то приложил к их появлению немалое старание – камень там выкрошился совсем недавно.
При ближайшем рассмотрении обнаружились и признаки употребления инструментов: свежие царапины, мелкая каменная крошка. По стене словно били чем-то металлическим, и с приличной силой.
«Наверное, похожие следы оставляли средневековые осадные машины», – подумал Иван. Похожие, но не абсолютно такие же. Потому что присутствовала здесь одна, зато большущая странность. Били определенно изнутри.
– Решили соорудить запасные калитки? – остановившись возле очередного пролома, спросил Иван у Сонюшки.
– Если бы решили, тут бы сейчас строителей как муравьев было. Нет.
Девушка умолкла, видно посчитав, что такого ответа вполне достаточно. Иван в ожидании дальнейших пояснений смотрел на нее испытующе, однако Сонюшка придала личику гримаску равнодушия и начала разглядывать ничем не примечательное деревце. Кажется, она даже намеревалась засвистеть – губки в какой-то момент недвусмысленно вытянулись, – но, видимо, решила, что это будет чересчур, и сдержалась.
Лишь только расставшись с настоятельницей, «толковая девушка» сейчас же перестала говорить Ивану «вы», бросила ехидничать и вообще сделалась холодней ледышки. Очевидно, такая перемена настроения имела какие-то причины. Совершенно неведомые имяхранителю, но веские. Осмыслить их он даже не пытался. Женщины для него были существами намного более загадочными, чем горги.
Поняв после минуты безмолвия, что добровольного продолжения рассказа не будет, Иван хмыкнул и спросил:
– Когда это случилось? И как?
Сонюшка раздраженно дернула остреньким плечиком.
– Точно не скажу. Угол здесь, сам видишь, дальний. Обнаружили только вчера, случайно. Кто ломал, зачем – бог весть. Я поставила эвиссу Ипполиту в известность. Она вызвала каменщиков. Обещала, что на днях будут.
– Мужчин в храме много? – Иван, прикинув объем разрушений, счел, что для хрупких Цапель задача тяжеловата. – Инструмент подходящий найдется?
Сонюшка приподняла голову. Подозрительно блеснули глаза. Неужели фиалковые? – подумал Иван. Девушка тряхнула головой и подступила к нему вплотную. Рассерженная и красивая, настоящая амазонка.
– Ты здесь для какой надобности, друг сердешный? Охранять или разнюхивать?
– Разнюхивать ничего не собираюсь, – стараясь не выдать собственного удовольствия (оказывается, ему необыкновенно нравилось ее злить!), а оттого преувеличенно бесстрастно проговорил Иван. – Зато знать, кто может ударить в спину, я просто обязан. Понятно, сердешная подруга?
Девица буркнула «понятно» и после недолгой паузы, наполненной свирепым сопением, сообщила, что мужчин при храме обитает достаточно. Постоянно, кроме уже знакомого Ивану Александра Планида, еще двое привратников – и это самые крепкие из всех. Остальные люди пожилые: садовников-огородников полдюжины, причем половина – безымянные. Четверка форейторов плюс механик в автомобильном парке. Столяр, очень хороший, не смотри, что без Имени. Пара золотарей – понятно, колонов. Акушер-полноименный и мальчик у него на подхвате, тоже с Именем, пусть и жиденьким. Секретарь Ипполиты – из тех, о которых уклончиво говорят «завитой затылок». Ну да приходящие работники – десятка полтора. Любой инструмент добыть не задача, мастерские не заперты ни днем, ни ночью.
– …И «диких» пять рыл, – закончила она подсчет.
– Постой-ка, а кто такие «дикие»? – озадачился Иван. – Троглодиты с Химерии?
– На Химерии никаких троглодитов нету, побасенки это все, – убежденно и с ноткой превосходства сказала Сонюшка. – А если б и были, на кой они тут? Для зверинца, что ли? Так в зверинце мы только неопасных зверушек содержим. Павлинов, зайчиков-белочек. А «дикими» называют безымянных девок, нарочно для сторожевых целей натасканных и выкормленных. Они лучше всяких собак. Сильней, умней, преданней. Бару настоятельницы видал? Вот это и есть «дикая». Хотя ты, конечно, про мужчин спрашивал, – хмыкнула девчонка.
Злость у нее мало-помалу убывала.
– Ну такая-то барышня, как Бара, – хохотнул Иван, – медведя заломает, не то что из стены десяток камешков вышибет. Я бы на месте эвиссы Ипполиты, имея подобную охрану, наемника со стороны не приглашал вообще.
– Храму необычайно повезло, что ты не на ее месте, – сказала Сонюшка. – С «дикими» проблема. Им – кроме Бары, она особый случай – без разницы, кто командует. Что Цапля велит, то и делают.
– Любая Цапля, – скорей утверждая, нежели вопрошая, уточнил Иван.
– Любая, – подтвердила Сонюшка. – А мира между иными нашими девочками…
– Да помню я, помню, – проговорил имяхранитель и неожиданно добавил, дивясь нежности слова: – Сонюшка.
– Для тебя – София, обломок! – сказала та с вызовом и отвернулась.
По настоянию Ивана ко времени наступления сумерек два наиболее внушительных пролома из пяти были кое-как заделаны. К работе привлекли мужскую половину храмовых обитателей в полном составе. Исключение сделали лишь для Александра, которому было приказано хорошенько выспаться перед ночным бдением. Альбинос, естественно, не протестовал.
София понемногу сменила гнев на милость и перестала каждый вопрос Ивана встречать фырканьем рассерженной кошки. Тем не менее называть ее Сонюшкой Иван больше не пытался. А до чего хотелось! Почти нестерпимо. Он проговаривал ставшее вдруг чрезвычайно милым слово одними губами, и от этого теплело внутри. Давно с ним такого не случалось, а может, вообще никогда. Иван чуточку побаивался даже, что курносая девчонка с непростым характером займет в его мыслях слишком много места и это помешает ему превратиться в ищейку, инструмент обнаружения торгов, когда подойдет урочное время. Он пытался заранее настроиться на ночной поиск, включить тот сторожок, тот датчик, что прятался у него где-то за ребрами, и с изумлением понимал, что успех этой процедуры мало его заботит. Мысли были не о торгах и Цаплях, а о кудрявой и курносой грубиянке.
Часов в семь вечера Ивану пришлось вытерпеть знакомство с остальными четырьмя «дикими». Состоялось оно возле только что замурованного пролома. Работнички, забрав инструменты, успели уйти, Иван же решил немного задержаться. Проверить, насколько быстро схватится кладка. Сонюшка осталась с ним.
Мускулистые тетки с собачьими кличками: Тара, Маара (Иван в них сразу запутался, в памяти сохранилось только обилие «р») отличались от Ипполитовой Бары лишь более скромной тканью облегающих трико, медными кольцами в носу да меньшей высотой конических колпаков. На лицо же – родные сестры. Возможно, одноутробные. Впрочем, Иван никогда не умел отличать безымянных одного от другого. Или одну от другой.
«Диких» привела на сворке какая-то карга – с жутким старушечьим запахом, отчаянно шаркающая ногами, но шустрая, смешливая и с острым взглядом. Ивана она называла голубчиком, а Сонюшку (имяхранитель едва не прыснул, услышав первый раз) – Сиси. После того как подопечные карги обнюхали Ивана и пожали ему в знак дружбы локоть, ошейники были расстегнуты. «Дикие» получили по горсточке изюма, который съели с большим аппетитом, и, смешно косолапя, разбежались. Старуха с профессиональным интересом коннозаводчика или рабовладельца твердыми пальцами потрогала мышцы имяхранителя, одобрительно пощелкала языком и спросила не чинясь:
– Давно обломствуешь, голубчик?
Иван, покаянно оглянувшись на Сонюшку – вряд ли девчонке приятно слушать о таком, – сообщил приблизительный срок. Старуха удовлетворенно закивала, что-то неразборчиво бормоча, и предложила ему угоститься изюмом. Иван нервно улыбнулся, взял из мешочка щепотку «дикарского» лакомства, затаив дыхание, запихнул в рот. Вкус у изюма оказался самым обычным. Обрадованная успехом карга сунулась со своим мешочком к девушке, но была решительно остановлена фразой: «Еще чего?!»
Ласково улыбнувшись на прощание Ивану, старуха сгинула – только зашуршали по туфу дорожки кожаные тапочки. Аммиачный запашок остался.
– Быстро она тебя взнуздала, – сказала Сонюшка то ли с одобрением, то ли с укором. – Ну не расстраивайся, для нее зверя укротить – раз плюнуть. Примерно как твоим гекконам таракана поймать.
– А для тебя? – хмуро спросил Иван. – Сколько раз плюнуть? Не страшно рядом со зверем находиться?
– И для меня просто, – ответила Сонюшка лишь на первую часть вопроса. – Во всяком случае, ты уже готов.
– В каком смысле – готов? – все так же мрачно справился имяхранитель.
Слышать в собственный адрес «зверь» было ему, в общем, привычно. Но от нее… Нет, эта девчонка определенно становилась слишком… слишком…
– В обыкновенном. – Сонюшка не дала ему времени подобрать точное, но обтекаемое определение. – Нашей сестре – женщине вовсе не обязательно обладать умением Цапель, чтобы понять, когда мужчина влюбился.
– Кто влюбился, я? В тебя?
– Ты. В меня. Разве нет?
– Я обломок, девочка, – сказал он потерянным голосом, окончательно обалдев. – Обломки неспособны на чувства. Доказано наукой.
– Да брось ты! Самые блестящие светила науки способны великолепно заблуждаться, какой предмет ни возьми. Зато женщины – никогда.
– Ой-ой, – сказал Иван фальшивым голосом паяца, намереваясь хотя бы с помощью сарказма спасти остатки реноме хладнокровного героя.
Потому что иначе, понимал он, злясь на себя, останется лишь разорить первую попавшуюся клумбу и приползти к курносой чертовке на коленях, сжимая в зубах букет.
– Ой-ой-ой. Какое на редкость пафосное заявление. Попытка не засчитана… – Он подумал и добавил: – Дорогая Сиси. Ты потеряла инициативу. Еще немного подобного высокого стиля – и я рассмеюсь.
– Вряд ли, – сказала девчонка. – Ни черта ты не засмеешься, обломок. У тебя же сейчас глаза как у влюбленной собаки. Похоже, ты врезался еще сильней, чем я представляла.
Иван покусал неожиданно сухие губы и отвернулся. На душе было странно, хорошо и вместе с тем тревожно. Он, чтобы занять руки, ставшие вдруг чересчур большими и суетливыми – никуда-то их не пристроишь! – попробовал пошатать свежую кладку. Камни в кладку пошли разнородные, уложены были вкривь да вкось, зато раствор оказался что надо, уже схватился.
– И как же нам теперь быть? – сказал он, посмотрев на Сонюшку через плечо.
– Нам?.. – спросила она с изумлением и даже как будто с брезгливостью.
Из-за двери доносилось резкое струнное бренчание, почти не похожее на гитарную игру. Голос, полный боли и страсти, яростно рыдая, выводил:
– Ну да, – ответила Сонюшка.
– А кого разумеет под «кошкой с золотистыми глазами»?
– Да есть тут одна красавица… «Номер первый», как ты выражался, – сказала девушка и без церемоний толкнула дверь.
Вошли. Музыка смолкла, точно отрезало.
Комната представлялась обиталищем законченного аскета и книжника. Стол, низенькая скамья, кровать. Вдоль стен книжные шкафы, заполненные разнородными томами. Окно плотно занавешено, газовый рожок прикручен до минимума.
Сгорбленный Александр сидел на скамье, Имя его стояло дыбом, отчего спина привратника сильнее, чем когда-либо, напоминала загривок кабана. Намокшие от пота белые волосы Планида свешивались до самого гитарного грифа. Гитара была непривычной – чересчур крупной, с фигурными прорезями на деке и почему-то шестиструнной. Иван, считавший, что худо-бедно разбирается в инструментах, решил, что гитара контрабандная, извне. Или изготовлена здесь, но по тамошним меркам.
– Ждешь, значит, чтобы она подползла к тебе? – насмешливо спросила Сонюшка и тронула Александра за плечо. – А ты ей по морде, да?
Александр молча отодвинулся, отложил гитару. Головы он не поднимал, и Иван подумал, что на лице привратника очень просто могли обнаружиться слезы.
– Ну прости, – сказала девушка. – Стихи, абстракция. Понимаю.
Планид бережно отложил гитару, поднялся.
– Который час?
– Полдесятого, – ответил Иван. – Стемнело уже. Но если ты сейчас не можешь…
– Он может, – жестко сказала Сонюшка.
– Могу. – Планид взял прислоненный к стене костыль и вышел.
– Почему ты с ним так? – спросил Иван расстроенным голосом. – Будто с безымянным.
– Потому что иначе нельзя. Вовремя не остановить, так он все жилы из себя вытянет по ниточке. Надорвется и сорвется.
– Что ты имеешь в виду?
– В запой уйдет, ясно? – добавила она резко и тоже вышла.
Иван заторопился следом. «Вот оно как, – думал он, шагая за запойным певцом. – Вот, значит, каково оно – быть полноименным. Не только восторг, но и мука. И крик, рвущийся из глотки. Крик, который хочешь донести до всех, но который никто не слушает, потому что он, словно резонатор того потаенного, в чем боишься сознаться даже себе, и слышать его – страдание…»
Додумать мысль или хотя бы привести ее в более толковую форму имяхранитель не успел. Деревья, окружавшие дома храмовой обслуги, расступились, и Иван увидел небо с узким серпиком луны, вымощенную гранитом площадку с разлапистой сосной в центре и бледными молочно-белыми фонарями вокруг. И Цапель.
Назревала заварушка. Три гетеры, объединенные общей целью, энергично размахивая руками и издавая злобные возгласы, с воинственным видом наступали на четвертую. Одеты все четыре были в высшей степени легко, и в другое время Иван раскрыл бы от восторга пасть, но сейчас было не до любования едва прикрытыми прелестями девушек. Потому что при виде этой сцены догадка, будто вовсе не горги представляют здесь главную опасность, превращалась в бесспорный факт. Три Цапли сейчас являлись отнюдь не богинями любви, а хищницами, готовыми калечить и убивать.
Необходимо было что-то предпринять, и немедля, но Иван внезапно растерялся. Бить, крушить, сминать, совершать привычные и действенные телодвижения было совершенно невозможно, а ничего другого на ум не приходило. Расшвырять, рискуя переломать кости? Попытаться вразумить словами? К счастью, его опередил Александр Планид. Привратник распрямился, насколько вообще способен распрямиться горбун, воздел свой чудовищный костыль и прогремел жутким голосом:
– Стоять, стервы! Зашибу!
Атакующие Цапли замерли, попятились. Сонюшка подбежала к их жертве и вдруг воскликнула с удивлением:
– Феодора?
Девушка повернулась, и обломок увидел ту, кого считали главной претенденткой на роль спутницы монарха.
Считали более чем заслуженно, это имяхранитель понял сразу. Луна и фонари давали скудный свет, но и его хватало, чтобы отметить безупречное тело, свежее лицо, невиннее которого трудно представить… и глаза, ради которых не страшно убить или умереть.
Иван подошел ближе и разглядел на щеке Феодоры четыре длинные, плохо зажившие царапины. След когтей горга. Впрочем, о существовании царапин имяхранитель забыл почти сразу, потому что эта девушка была совершенна. Она попросту была воплощением высшей женственности. Красавица Сонюшка рядом с ней выглядела обыкновенной замарашкой.
Александр между тем хмуро и молчаливо надвигался на Цапель. Ни малейшей почтительности в его движениях не наблюдалось, напротив, казалось, он едва сдерживает желание пустить в ход свою страшную клюку. Девушки огрызались, но, видимо, тоже чувствовали исходящую от Планида опасность и мало-помалу отступали. Оттесненные до края площадки, они растворились в зарослях, пожелав на прощание Феодоре поскорее сдохнуть под ее бешеным уродом хахалем, а Планиду – удавиться после этого на гитарной струне.
Почему удавиться после этого? Какой еще урод-хахаль? Какая связь между Александром и Феодорой? Вопросы выпрыгнули одновременно, столкнулись, переплелись… И Иван вдруг сообразил, что нарушение Планидом храмовой субординации, в которой положение привратника однозначно ниже места самой никудышной Цапли, имело вполне разумное объяснение. Причем объяснение это без зазора вмещало также «кошку с глазом золотистым и карим» из его диковато звучащей песни. А возможно, и внезапное появление лунного пса именно в комнате Феодоры
«В конце концов, – подумал Иван, – шрамы на лице возлюбленной – ничто. Особенно если возлюбленная так чарующа, как Феодора. Зато попади она невестой во дворец, о нежных чувствах к ней, потенциальной матери нового наследника короны, можно забыть навсегда…»
Имяхранитель решительно двинулся наперерез Планиду, спешащему к Феодоре, остановил его и предложил вполголоса:
– Отойдем.
Александр попытался оттеснить его плечом, но не тут-то было.
– Отойдем, – повторил Иван требовательно.
Планид утробно рыкнул и поднажал. Изображать античного борца у Ивана не было ни малейшего намерения. Он слегка сместил корпус влево, подсел, а когда продолжающий напирать привратник «провалился» вперед, подловил кисть, сжимающую костыль, повернул и вздернул руку вверх. Локоть у Александра занял неестественное положение, плечо вздулось. Привратник задохнулся от боли.
– Отойдем, – в третий раз сказал Иван и повел скрюченного, матерящегося шепотом Планида в сторону.
Когда имяхранитель решил, что подробности их скромной беседы не достигнут ушей Сонюшки и Феодоры, он остановился и сообщил:
– Сейчас я тебя отпущу. Рекомендация номер один: бросаться на меня не стоит. Ты мужчина сильный, но против профессионала не потянешь, только себе навредишь. На всякий случай уточняю: профессионал здесь – я. Рекомендация номер два: скрытничать и вилять передо мной не стоит тем более. Если решу, что пытаешься меня обдурить, тотчас же без единого слова отправлюсь к настоятельнице и выложу свои подозрения в твой адрес. Доказывать, что не дромадер, будешь сам. Подумай, сумеешь ли. И наконец последнее. Уже не рекомендация, а дружеский совет. Доверься мне, Александр. Вдвоем решить твою проблему гораздо легче. Меня наняли, чтобы охранять Цапель от торгов, а не выбирать невесту для его величества, поэтому семейное счастье царствующего дома мне до лампиона. Зато сохранение здоровья и благополучия девушек, в том числе Феодоры, – мой, образно выражаясь, пиковый интерес. Доходчиво?
Александр с видимым нежеланием кивнул.
Иван разжал хватку – нарочно резко, без компенсирующего движения, которое могло бы смягчить возврат суставов привратника в нормальное положение. Планид невольно охнул и выронил из затекшей руки костыль. Тут же подобрал левой рукой, спросил:
– Кто тебе рассказал о нас, обломок? Сонька?
– Сам догадался, – ответил Иван. – Тут и колон бы сообразил, откуда ветер дует, увидев, как ты на этих девок попер. А тем более услышав, какими словами они огрызаются. Выходит, я прав. У вас связь, и ты не хочешь, чтобы Феодору у тебя забрали. А она, похоже…
– Да какая, к дьяволу, связь! – мрачно перебил его Александр. – Я для нее вроде котенка. Подразнила, поиграла и прости-прощай. Сейчас вот во дворец собралась.
Он кивнул:
– Вы видите меня буквально насквозь, эвисса.
Уже закончив фразу, Иван понял, что прозвучала она довольно двусмысленно. Запросто можно истолковать как намек на то, что имяхранитель постоянно держит в памяти умение настоятельницы залезать мужчинам в мысли.
Ипполита отрицательно покачала головой:
– Насквозь пока не вижу. Займусь этим, только если понадобится. А теперь слушайте. И попытайтесь больше не перебивать.
Плевелы долой
Государственный секрет, который давно уже вышел за пределы двора и превратился в любимую тему сплетен, если не анекдотов: мужское бессилие императора. Совсем еще молодой монарх, носящий гордое имя Василий XVIII, не был способен к продолжению рода. Его не интересовали женщины. Не то чтобы вызывали омерзение, нет. Общаться духовно он предпочитал именно с дамами (юными и прелестными), с ними же играл в лаун-теннис и шахматы, ездил на конные или морские прогулки… Плотски же контактировать – ни-ни. На какие только ухищрения не пускалась вдовствующая императрица-мать, дабы пробудить в сыне мужественность, – все было тщетно. Хуже того, настойчивое подталкивание императора к чувственной близости с представительницами прекрасного пола вызывало у Василия бурные приступы бешенства, сменяющиеся периодами затяжной апатии.
Мужчинами он, впрочем, тоже не увлекался.
Деликатное обследование (император крайне нервно относился к лекарям, считая всех без разбору отравителями отца, Василия XVII) выявило, что причины кроются, скорее всего, в психике. Собственных специалистов такого профиля на Перасе не водилось, а вызывать психолога извне, как стало модно в последнее время в среде состоятельной молодежи, – избави Фанес! По счастью, императорское семя оказалось вполне годным для продолжения рода. В крайнем случае, постановил консилиум медиков-полноименных, придется воспользоваться искусственным методом зачатия наследника. Но тут уж взбунтовалась императрица.
Монарх – это вам не какой-нибудь породистый хряк или безымянный, особо талантливый к рытью траншей. Император – это символ, и марать его образ чем-либо унизительным (а именно таковым она считала указанный метод) – преступно. И самое страшное: каково будет отношение народа Пераса к будущему наследнику, если сведения о его искусственном зачатии станут достоянием гласности? А в том, что разглашение секрета произойдет еще до появления венценосного младенца на свет, сомневаться не приходилось. Слишком велико было количество недоброжелателей всех мастей и рангов.
Выход оставался один: привлечь к тайному сражению за будущее монаршей фамилии профессиональную гетеру. Цапли с их непревзойденным умением в сфере интимных отношений казались лучшим выбором. Тем более что среди них имелось немало девушек, рожденных в самых уважаемых аристократических семьях. Выбор пал на древнейший храм Цапли, тот, что в Гелиополисе.
Ипполиту поставили в известность о высочайшей чести и высочайшей ответственности и предложили, «отсеяв плевелы», к ближайшему полнолунию представить десяток наиболее родовитых претенденток. Здоровых, привлекательных, обладающих наивысшим умением и в то же время наименее испорченных.
Тут-то и разгулялись в храме страшнейшие бури. Недавние подруги за считаные часы сделались ревнивыми соперницами. Практически каждая из полусотни Цапель считала, что лучшей, чем она, кандидатуры на роль императорской невесты не отыскать. В ход пошли весьма изощренные интриги; мало того, было зафиксировано несколько драк разной степени свирепости и даже две попытки отравления. На период, оставшийся до прибытия императрицы, все девушки без исключения отказались выполнять обязанности гетер – «копили целомудрие».
А три дня назад случилось небывалое – на одну из Цапель, считавшуюся среди самих девушек первой претенденткой на успех, напал горг. Прямо в ее комнате. Покалечить не успел, но внешность попортил основательно, и в расчет бедняжку можно было больше не брать. Спасла девушку Бара, примчавшаяся на ее вопли (соседки заявили, что сочли крики отработкой экстатического восторга) и буквально порвавшая горга в лоскуты.
На следующую ночь в саду заметили уже нескольких зверей. К счастью, обошлось без жертв, однако испытывать судьбу больше не стоило. К имяхранителю отправилась посланница.
– В минувшую ночь торгов тоже видели? – спросил Иван, без единого замечания выслушавший рассказ настоятельницы.
– Да. Двоих, – ответила Ипполита. – Александр подбил одного палкой, но тот успел убежать, пока второй делал вид, что хочет напасть.
– Ничего удивительного, они часто охотятся парой. – Иван задумался. – Странно, что тот, который потрепал Цаплю, был одиночкой.
– Может, он и не был одиночкой, – сказала Сонюшка. – От Бары ведь слова не добьешься, а пострадавшая девушка с горя впала в такую хандру, что не только разговаривать, есть отказывается.
– Она и впрямь была номером первым? – спросил Иван.
– Теперь это не имеет никакого значения, – сказала настоятельница, поднимаясь с табурета (тот сразу начал шататься, будто готовясь рассыпаться). – Она, выражаясь языком спортивных олимпиад, снята с дистанции. А стало быть, и обсуждать ее шансы на победу поздно. Приступайте, имяхранитель. Походите, ознакомьтесь с храмом и прилежащей местностью. Если необходимо – с людьми. Пока отряжаю вам в помощь Сонюшку, она девушка толковая, вдобавок знает все, что знаю я. Ближе к ночи прибудут Александр и Бара.
Лучше собак
Территория предполагаемого патрулирования охватывала огромный храмовый сад – чрезвычайно ухоженный, пронизанный множеством дорожек, выложенных туфовым кирпичом, обнесенный каменной стеной. Стена была старинной и, на взгляд Ивана, достаточно высокой и толстой, чтобы стать преградой не только горгам, но тварям значительно более прыгучим. Однако имелось в ограде несколько участков, которым не помешал бы капитальный ремонт. Самое любопытное заключалось в том, что проломы возникли вовсе не из-за дряхлости стены. Кто-то приложил к их появлению немалое старание – камень там выкрошился совсем недавно.
При ближайшем рассмотрении обнаружились и признаки употребления инструментов: свежие царапины, мелкая каменная крошка. По стене словно били чем-то металлическим, и с приличной силой.
«Наверное, похожие следы оставляли средневековые осадные машины», – подумал Иван. Похожие, но не абсолютно такие же. Потому что присутствовала здесь одна, зато большущая странность. Били определенно изнутри.
– Решили соорудить запасные калитки? – остановившись возле очередного пролома, спросил Иван у Сонюшки.
– Если бы решили, тут бы сейчас строителей как муравьев было. Нет.
Девушка умолкла, видно посчитав, что такого ответа вполне достаточно. Иван в ожидании дальнейших пояснений смотрел на нее испытующе, однако Сонюшка придала личику гримаску равнодушия и начала разглядывать ничем не примечательное деревце. Кажется, она даже намеревалась засвистеть – губки в какой-то момент недвусмысленно вытянулись, – но, видимо, решила, что это будет чересчур, и сдержалась.
Лишь только расставшись с настоятельницей, «толковая девушка» сейчас же перестала говорить Ивану «вы», бросила ехидничать и вообще сделалась холодней ледышки. Очевидно, такая перемена настроения имела какие-то причины. Совершенно неведомые имяхранителю, но веские. Осмыслить их он даже не пытался. Женщины для него были существами намного более загадочными, чем горги.
Поняв после минуты безмолвия, что добровольного продолжения рассказа не будет, Иван хмыкнул и спросил:
– Когда это случилось? И как?
Сонюшка раздраженно дернула остреньким плечиком.
– Точно не скажу. Угол здесь, сам видишь, дальний. Обнаружили только вчера, случайно. Кто ломал, зачем – бог весть. Я поставила эвиссу Ипполиту в известность. Она вызвала каменщиков. Обещала, что на днях будут.
– Мужчин в храме много? – Иван, прикинув объем разрушений, счел, что для хрупких Цапель задача тяжеловата. – Инструмент подходящий найдется?
Сонюшка приподняла голову. Подозрительно блеснули глаза. Неужели фиалковые? – подумал Иван. Девушка тряхнула головой и подступила к нему вплотную. Рассерженная и красивая, настоящая амазонка.
– Ты здесь для какой надобности, друг сердешный? Охранять или разнюхивать?
– Разнюхивать ничего не собираюсь, – стараясь не выдать собственного удовольствия (оказывается, ему необыкновенно нравилось ее злить!), а оттого преувеличенно бесстрастно проговорил Иван. – Зато знать, кто может ударить в спину, я просто обязан. Понятно, сердешная подруга?
Девица буркнула «понятно» и после недолгой паузы, наполненной свирепым сопением, сообщила, что мужчин при храме обитает достаточно. Постоянно, кроме уже знакомого Ивану Александра Планида, еще двое привратников – и это самые крепкие из всех. Остальные люди пожилые: садовников-огородников полдюжины, причем половина – безымянные. Четверка форейторов плюс механик в автомобильном парке. Столяр, очень хороший, не смотри, что без Имени. Пара золотарей – понятно, колонов. Акушер-полноименный и мальчик у него на подхвате, тоже с Именем, пусть и жиденьким. Секретарь Ипполиты – из тех, о которых уклончиво говорят «завитой затылок». Ну да приходящие работники – десятка полтора. Любой инструмент добыть не задача, мастерские не заперты ни днем, ни ночью.
– …И «диких» пять рыл, – закончила она подсчет.
– Постой-ка, а кто такие «дикие»? – озадачился Иван. – Троглодиты с Химерии?
– На Химерии никаких троглодитов нету, побасенки это все, – убежденно и с ноткой превосходства сказала Сонюшка. – А если б и были, на кой они тут? Для зверинца, что ли? Так в зверинце мы только неопасных зверушек содержим. Павлинов, зайчиков-белочек. А «дикими» называют безымянных девок, нарочно для сторожевых целей натасканных и выкормленных. Они лучше всяких собак. Сильней, умней, преданней. Бару настоятельницы видал? Вот это и есть «дикая». Хотя ты, конечно, про мужчин спрашивал, – хмыкнула девчонка.
Злость у нее мало-помалу убывала.
– Ну такая-то барышня, как Бара, – хохотнул Иван, – медведя заломает, не то что из стены десяток камешков вышибет. Я бы на месте эвиссы Ипполиты, имея подобную охрану, наемника со стороны не приглашал вообще.
– Храму необычайно повезло, что ты не на ее месте, – сказала Сонюшка. – С «дикими» проблема. Им – кроме Бары, она особый случай – без разницы, кто командует. Что Цапля велит, то и делают.
– Любая Цапля, – скорей утверждая, нежели вопрошая, уточнил Иван.
– Любая, – подтвердила Сонюшка. – А мира между иными нашими девочками…
– Да помню я, помню, – проговорил имяхранитель и неожиданно добавил, дивясь нежности слова: – Сонюшка.
– Для тебя – София, обломок! – сказала та с вызовом и отвернулась.
Потеря инициативы
По настоянию Ивана ко времени наступления сумерек два наиболее внушительных пролома из пяти были кое-как заделаны. К работе привлекли мужскую половину храмовых обитателей в полном составе. Исключение сделали лишь для Александра, которому было приказано хорошенько выспаться перед ночным бдением. Альбинос, естественно, не протестовал.
София понемногу сменила гнев на милость и перестала каждый вопрос Ивана встречать фырканьем рассерженной кошки. Тем не менее называть ее Сонюшкой Иван больше не пытался. А до чего хотелось! Почти нестерпимо. Он проговаривал ставшее вдруг чрезвычайно милым слово одними губами, и от этого теплело внутри. Давно с ним такого не случалось, а может, вообще никогда. Иван чуточку побаивался даже, что курносая девчонка с непростым характером займет в его мыслях слишком много места и это помешает ему превратиться в ищейку, инструмент обнаружения торгов, когда подойдет урочное время. Он пытался заранее настроиться на ночной поиск, включить тот сторожок, тот датчик, что прятался у него где-то за ребрами, и с изумлением понимал, что успех этой процедуры мало его заботит. Мысли были не о торгах и Цаплях, а о кудрявой и курносой грубиянке.
Часов в семь вечера Ивану пришлось вытерпеть знакомство с остальными четырьмя «дикими». Состоялось оно возле только что замурованного пролома. Работнички, забрав инструменты, успели уйти, Иван же решил немного задержаться. Проверить, насколько быстро схватится кладка. Сонюшка осталась с ним.
Мускулистые тетки с собачьими кличками: Тара, Маара (Иван в них сразу запутался, в памяти сохранилось только обилие «р») отличались от Ипполитовой Бары лишь более скромной тканью облегающих трико, медными кольцами в носу да меньшей высотой конических колпаков. На лицо же – родные сестры. Возможно, одноутробные. Впрочем, Иван никогда не умел отличать безымянных одного от другого. Или одну от другой.
«Диких» привела на сворке какая-то карга – с жутким старушечьим запахом, отчаянно шаркающая ногами, но шустрая, смешливая и с острым взглядом. Ивана она называла голубчиком, а Сонюшку (имяхранитель едва не прыснул, услышав первый раз) – Сиси. После того как подопечные карги обнюхали Ивана и пожали ему в знак дружбы локоть, ошейники были расстегнуты. «Дикие» получили по горсточке изюма, который съели с большим аппетитом, и, смешно косолапя, разбежались. Старуха с профессиональным интересом коннозаводчика или рабовладельца твердыми пальцами потрогала мышцы имяхранителя, одобрительно пощелкала языком и спросила не чинясь:
– Давно обломствуешь, голубчик?
Иван, покаянно оглянувшись на Сонюшку – вряд ли девчонке приятно слушать о таком, – сообщил приблизительный срок. Старуха удовлетворенно закивала, что-то неразборчиво бормоча, и предложила ему угоститься изюмом. Иван нервно улыбнулся, взял из мешочка щепотку «дикарского» лакомства, затаив дыхание, запихнул в рот. Вкус у изюма оказался самым обычным. Обрадованная успехом карга сунулась со своим мешочком к девушке, но была решительно остановлена фразой: «Еще чего?!»
Ласково улыбнувшись на прощание Ивану, старуха сгинула – только зашуршали по туфу дорожки кожаные тапочки. Аммиачный запашок остался.
– Быстро она тебя взнуздала, – сказала Сонюшка то ли с одобрением, то ли с укором. – Ну не расстраивайся, для нее зверя укротить – раз плюнуть. Примерно как твоим гекконам таракана поймать.
– А для тебя? – хмуро спросил Иван. – Сколько раз плюнуть? Не страшно рядом со зверем находиться?
– И для меня просто, – ответила Сонюшка лишь на первую часть вопроса. – Во всяком случае, ты уже готов.
– В каком смысле – готов? – все так же мрачно справился имяхранитель.
Слышать в собственный адрес «зверь» было ему, в общем, привычно. Но от нее… Нет, эта девчонка определенно становилась слишком… слишком…
– В обыкновенном. – Сонюшка не дала ему времени подобрать точное, но обтекаемое определение. – Нашей сестре – женщине вовсе не обязательно обладать умением Цапель, чтобы понять, когда мужчина влюбился.
– Кто влюбился, я? В тебя?
– Ты. В меня. Разве нет?
– Я обломок, девочка, – сказал он потерянным голосом, окончательно обалдев. – Обломки неспособны на чувства. Доказано наукой.
– Да брось ты! Самые блестящие светила науки способны великолепно заблуждаться, какой предмет ни возьми. Зато женщины – никогда.
– Ой-ой, – сказал Иван фальшивым голосом паяца, намереваясь хотя бы с помощью сарказма спасти остатки реноме хладнокровного героя.
Потому что иначе, понимал он, злясь на себя, останется лишь разорить первую попавшуюся клумбу и приползти к курносой чертовке на коленях, сжимая в зубах букет.
– Ой-ой-ой. Какое на редкость пафосное заявление. Попытка не засчитана… – Он подумал и добавил: – Дорогая Сиси. Ты потеряла инициативу. Еще немного подобного высокого стиля – и я рассмеюсь.
– Вряд ли, – сказала девчонка. – Ни черта ты не засмеешься, обломок. У тебя же сейчас глаза как у влюбленной собаки. Похоже, ты врезался еще сильней, чем я представляла.
Иван покусал неожиданно сухие губы и отвернулся. На душе было странно, хорошо и вместе с тем тревожно. Он, чтобы занять руки, ставшие вдруг чересчур большими и суетливыми – никуда-то их не пристроишь! – попробовал пошатать свежую кладку. Камни в кладку пошли разнородные, уложены были вкривь да вкось, зато раствор оказался что надо, уже схватился.
– И как же нам теперь быть? – сказал он, посмотрев на Сонюшку через плечо.
– Нам?.. – спросила она с изумлением и даже как будто с брезгливостью.
Пиковый интерес
Из-за двери доносилось резкое струнное бренчание, почти не похожее на гитарную игру. Голос, полный боли и страсти, яростно рыдая, выводил:
– Это что же, Александр? – шепотом спросил Иван, пораженный неистовой энергией странной песни. Поистине Планид преподносил один сюрприз за другим.
…Даже имя твое мне презренно,
Но, когда ты сощуришь глаза,
Слышу, воет поток многопенный,
Из пустыни приходит гроза.
Глаз молчит, золотистый и карий,
Горла тонкие ищут персты…
Подойди. Подползи. Я ударю —
И, как кошка, ощеришься ты…[9]
– Ну да, – ответила Сонюшка.
– А кого разумеет под «кошкой с золотистыми глазами»?
– Да есть тут одна красавица… «Номер первый», как ты выражался, – сказала девушка и без церемоний толкнула дверь.
Вошли. Музыка смолкла, точно отрезало.
Комната представлялась обиталищем законченного аскета и книжника. Стол, низенькая скамья, кровать. Вдоль стен книжные шкафы, заполненные разнородными томами. Окно плотно занавешено, газовый рожок прикручен до минимума.
Сгорбленный Александр сидел на скамье, Имя его стояло дыбом, отчего спина привратника сильнее, чем когда-либо, напоминала загривок кабана. Намокшие от пота белые волосы Планида свешивались до самого гитарного грифа. Гитара была непривычной – чересчур крупной, с фигурными прорезями на деке и почему-то шестиструнной. Иван, считавший, что худо-бедно разбирается в инструментах, решил, что гитара контрабандная, извне. Или изготовлена здесь, но по тамошним меркам.
– Ждешь, значит, чтобы она подползла к тебе? – насмешливо спросила Сонюшка и тронула Александра за плечо. – А ты ей по морде, да?
Александр молча отодвинулся, отложил гитару. Головы он не поднимал, и Иван подумал, что на лице привратника очень просто могли обнаружиться слезы.
– Ну прости, – сказала девушка. – Стихи, абстракция. Понимаю.
Планид бережно отложил гитару, поднялся.
– Который час?
– Полдесятого, – ответил Иван. – Стемнело уже. Но если ты сейчас не можешь…
– Он может, – жестко сказала Сонюшка.
– Могу. – Планид взял прислоненный к стене костыль и вышел.
– Почему ты с ним так? – спросил Иван расстроенным голосом. – Будто с безымянным.
– Потому что иначе нельзя. Вовремя не остановить, так он все жилы из себя вытянет по ниточке. Надорвется и сорвется.
– Что ты имеешь в виду?
– В запой уйдет, ясно? – добавила она резко и тоже вышла.
Иван заторопился следом. «Вот оно как, – думал он, шагая за запойным певцом. – Вот, значит, каково оно – быть полноименным. Не только восторг, но и мука. И крик, рвущийся из глотки. Крик, который хочешь донести до всех, но который никто не слушает, потому что он, словно резонатор того потаенного, в чем боишься сознаться даже себе, и слышать его – страдание…»
Додумать мысль или хотя бы привести ее в более толковую форму имяхранитель не успел. Деревья, окружавшие дома храмовой обслуги, расступились, и Иван увидел небо с узким серпиком луны, вымощенную гранитом площадку с разлапистой сосной в центре и бледными молочно-белыми фонарями вокруг. И Цапель.
Назревала заварушка. Три гетеры, объединенные общей целью, энергично размахивая руками и издавая злобные возгласы, с воинственным видом наступали на четвертую. Одеты все четыре были в высшей степени легко, и в другое время Иван раскрыл бы от восторга пасть, но сейчас было не до любования едва прикрытыми прелестями девушек. Потому что при виде этой сцены догадка, будто вовсе не горги представляют здесь главную опасность, превращалась в бесспорный факт. Три Цапли сейчас являлись отнюдь не богинями любви, а хищницами, готовыми калечить и убивать.
Необходимо было что-то предпринять, и немедля, но Иван внезапно растерялся. Бить, крушить, сминать, совершать привычные и действенные телодвижения было совершенно невозможно, а ничего другого на ум не приходило. Расшвырять, рискуя переломать кости? Попытаться вразумить словами? К счастью, его опередил Александр Планид. Привратник распрямился, насколько вообще способен распрямиться горбун, воздел свой чудовищный костыль и прогремел жутким голосом:
– Стоять, стервы! Зашибу!
Атакующие Цапли замерли, попятились. Сонюшка подбежала к их жертве и вдруг воскликнула с удивлением:
– Феодора?
Девушка повернулась, и обломок увидел ту, кого считали главной претенденткой на роль спутницы монарха.
Считали более чем заслуженно, это имяхранитель понял сразу. Луна и фонари давали скудный свет, но и его хватало, чтобы отметить безупречное тело, свежее лицо, невиннее которого трудно представить… и глаза, ради которых не страшно убить или умереть.
Иван подошел ближе и разглядел на щеке Феодоры четыре длинные, плохо зажившие царапины. След когтей горга. Впрочем, о существовании царапин имяхранитель забыл почти сразу, потому что эта девушка была совершенна. Она попросту была воплощением высшей женственности. Красавица Сонюшка рядом с ней выглядела обыкновенной замарашкой.
Александр между тем хмуро и молчаливо надвигался на Цапель. Ни малейшей почтительности в его движениях не наблюдалось, напротив, казалось, он едва сдерживает желание пустить в ход свою страшную клюку. Девушки огрызались, но, видимо, тоже чувствовали исходящую от Планида опасность и мало-помалу отступали. Оттесненные до края площадки, они растворились в зарослях, пожелав на прощание Феодоре поскорее сдохнуть под ее бешеным уродом хахалем, а Планиду – удавиться после этого на гитарной струне.
Почему удавиться после этого? Какой еще урод-хахаль? Какая связь между Александром и Феодорой? Вопросы выпрыгнули одновременно, столкнулись, переплелись… И Иван вдруг сообразил, что нарушение Планидом храмовой субординации, в которой положение привратника однозначно ниже места самой никудышной Цапли, имело вполне разумное объяснение. Причем объяснение это без зазора вмещало также «кошку с глазом золотистым и карим» из его диковато звучащей песни. А возможно, и внезапное появление лунного пса именно в комнате Феодоры
«В конце концов, – подумал Иван, – шрамы на лице возлюбленной – ничто. Особенно если возлюбленная так чарующа, как Феодора. Зато попади она невестой во дворец, о нежных чувствах к ней, потенциальной матери нового наследника короны, можно забыть навсегда…»
Имяхранитель решительно двинулся наперерез Планиду, спешащему к Феодоре, остановил его и предложил вполголоса:
– Отойдем.
Александр попытался оттеснить его плечом, но не тут-то было.
– Отойдем, – повторил Иван требовательно.
Планид утробно рыкнул и поднажал. Изображать античного борца у Ивана не было ни малейшего намерения. Он слегка сместил корпус влево, подсел, а когда продолжающий напирать привратник «провалился» вперед, подловил кисть, сжимающую костыль, повернул и вздернул руку вверх. Локоть у Александра занял неестественное положение, плечо вздулось. Привратник задохнулся от боли.
– Отойдем, – в третий раз сказал Иван и повел скрюченного, матерящегося шепотом Планида в сторону.
Когда имяхранитель решил, что подробности их скромной беседы не достигнут ушей Сонюшки и Феодоры, он остановился и сообщил:
– Сейчас я тебя отпущу. Рекомендация номер один: бросаться на меня не стоит. Ты мужчина сильный, но против профессионала не потянешь, только себе навредишь. На всякий случай уточняю: профессионал здесь – я. Рекомендация номер два: скрытничать и вилять передо мной не стоит тем более. Если решу, что пытаешься меня обдурить, тотчас же без единого слова отправлюсь к настоятельнице и выложу свои подозрения в твой адрес. Доказывать, что не дромадер, будешь сам. Подумай, сумеешь ли. И наконец последнее. Уже не рекомендация, а дружеский совет. Доверься мне, Александр. Вдвоем решить твою проблему гораздо легче. Меня наняли, чтобы охранять Цапель от торгов, а не выбирать невесту для его величества, поэтому семейное счастье царствующего дома мне до лампиона. Зато сохранение здоровья и благополучия девушек, в том числе Феодоры, – мой, образно выражаясь, пиковый интерес. Доходчиво?
Александр с видимым нежеланием кивнул.
Иван разжал хватку – нарочно резко, без компенсирующего движения, которое могло бы смягчить возврат суставов привратника в нормальное положение. Планид невольно охнул и выронил из затекшей руки костыль. Тут же подобрал левой рукой, спросил:
– Кто тебе рассказал о нас, обломок? Сонька?
– Сам догадался, – ответил Иван. – Тут и колон бы сообразил, откуда ветер дует, увидев, как ты на этих девок попер. А тем более услышав, какими словами они огрызаются. Выходит, я прав. У вас связь, и ты не хочешь, чтобы Феодору у тебя забрали. А она, похоже…
– Да какая, к дьяволу, связь! – мрачно перебил его Александр. – Я для нее вроде котенка. Подразнила, поиграла и прости-прощай. Сейчас вот во дворец собралась.