Страница:
Слишком многие еще помнили рабство и не забыли, как на практике претворялся в жизнь великий закон. По закону все люди объявлялись свободными, и, чтобы получить свободу, человеку достаточно было явиться к шерифу и заявить, что он недоволен условиями своего существования и хочет уйти от хозяина. Если говорил он достаточно убедительно, то получал свободу – свободу бродить по обочинам дорог, выискивая корни и мох для жратвы. Свободу сдохнуть с голоду.
– Что же я должен делать? – спросил Гиллон.
– Подать в суд.
Как хотелось бы не понять! Слишком это было опасно. Боязнь сделать шаг и желание идти вперед сталкивались и давали искру – атмосфера в комнате насыщалась электричеством.
– Подать в суд – на кого же? – наконец осмелился скороговоркой спросить Гиллон. – На что?
– Неужели мне надо тебе и это растолковывать? – сказал Селкёрк. Гиллон кивнул. – На лорда Файфа.
Это казалось такой неслыханной дерзостью, что не сразу дошло до сознания. В комнате воцарилась гробовая тишина. Тишина, порожденная чувством опасности, и в то же время было в этом что-то упоительное. Надо же: один из их братии вот-вот ступит на запретную землю.
Где-то в глубине души у Гиллона уже складывалось желание сказать: «Да». Оно сидело в нем, оно готово было вырваться наружу, только ждало удобной минуты, когда слово будет произнесено и назад его не воротишь.
– Сделай это, папа, – сказал Сэм тихим, напряженным голосом. – Подай в суд на мерзавца.
Гиллон колебался. Сказать «да» и подать в суд на лорда Файфа? Подходящее ли сейчас время и подходящий ли это способ для того, чтобы наконец сказать «да»? Чтобы простой человек подал в суд на лорда? Чтобы углекоп, работяга подал в суд на лорда Файфа? Нет, нужно время, чтобы такому поверить, нужно снова и снова повторить это про себя. Гиллон чувствовал, что окружающие уже иначе смотрят на него. Он понимал, о чем они думали: неужто у этого человека, который живет на их улице, хватит духу вытащить лорда Файфа, которого многие и в глаза-то не видели, в суд по уголовным делам!
– Да уж, папа, – сказал Джем, – поезжай и подавай на него в суд. Подавай в суд за то, что он сделал с тобой.
– И за то, что он сделал со мной! – выкрикнул Сэнди Боун.
Уолтер Боун встал и, драматическим жестом указывая вниз, туда, где когда-то было Спортивное поле, сказал:
– Подавай на него в суд за то, что он сделал со всеми нами. Мы, как скала, будем стоять за твоей спиной.
Вековечная ненависть выплеснулась наружу. Люди принялись выкрикивать имена отцов и братьев, которых покалечило в шахте, – те самые люди, которые еще недавно на коленях ползли, чтобы получить из рук лорда Файфа свой «кус»; иные, казалось, и за жизнь-то цеплялись, только чтобы получить этот «кус», а получив его, отправлялись на тот свет. Шум в доме стоял оглушительный, он все рос и рос и наконец выплеснулся на улицу, прокатился по Тошманговюкой террасе и затем по Монкриффекой аллее, распространяясь с такой же стремительностью, с какою весть о том, что Гиллон Камерон не получит своего «куса», приползла снизу вверх.
Гиллон Камерон будет подавать в суд на лорда Файфа.
Гиллон Камерон притянет его к суду, как обычного уголовника, ворюгу, что на улице украл кошелек.
Люди прибежали с Монкриффекой аллеи и с другого конца Тошманговекой террасы, так что скоро в доме яблоку было негде упасть, и тогда мистер Селкёрк призвал всех к порядку, несколько раз ударив боуновой палкой с медным набалдашником по столу так, что от каждого удара в дереве остались зазубрины.
– Ну вот, теперь вы все как следует надрали глотки и чувствуете себя очень храбрыми, – оказал мистер Селкёрк. – Мне хотелось бы только знать, кто из вас первым побежит в «Колледж» и выбросит все это из себя вместе с пивом на пол трактира?
Он внимательно оглядел их, точно в самом деле ждал, что вот сейчас кто-то поднимет руку и скажет, что именно так он и собирается поступить.
– Кто из вас будет очередным Иудой Искариотом из Питманго?
Их начала разбирать злость на него.
– А ведь он здесь! (Потому что вы не можете не быть иудами. Они– они так давно натравливают вас друг на друга, что вы уже забыли, как люди могут держаться вместе!..
Это доконало толпу; люди стали отвечать, не словами, а гортанными криками выражая свое возмущение, и Гиллон смекнул, что именно этого Селкёрк и добивался: он хотел, чтобы они связали себя круговой порукой. Он изо всей силы ударил палкой по столу. И как бы поставил этим точку.
– 'Говорю я так потому, что, когда придет вызов, когда бумагу с вызовом вручат лично лорду Файфу – лично! – это должно явиться для него полной неожиданностью.
Подумать только: такой безобидный незначительный факт – бумага перейдет из одних рук в другие, – и произойдет важнейшее событие в истории Питманго с тех пор, как было уничтожено крепостное право.
– В жизни не поверю, чтобы простой рабочий мог вытащить графа в уголовный суд. – Это был Эндрью, здравомыслящий Эндрью, человечек осторожный и сейчас, к стыду своему, даже покрасневший от смущения. – А если и вытащит, то все равно не выиграет.
Гиллон не мог не восхититься упорством сына. Сомнение его было вполне законно, но люди возмутились. Он охлаждал их бунтарский дух.
– Если же у него и хватит смелости подать в суд, то пэра должны судить присяжные из пэров, а они ни за чтоне выступят в защиту простого человека.
Все восприняли его слова, как вероломство, но Гиллон понял это иначе: отказываясь шагать в ногу, Эндрью лишь защищал интересы семьи. Просто удивительно, насколько человек все лучше видит, когда полежит в постели.
– Это так, если речь идет об уголовном преступлении и уголовном кодексе, – сказал Селкёрк. – Здесь же дело гражданское и разбираться должно по гражданскому кодексу, а в Шотландии еще существует гражданский кодекс – этогомерзавцы не сумели у нас отнять. В Шотландии правит гражданский кодекс.
Все зааплодировали, сами не зная чему.
– Обычный человек не может подать в суд на корпорацию, потому что сам он – не корпорация, это вам понятно?
Все заявили, что ничего подобного, – может.
– Но он может подать в суд на человека – человека,который возглавляет корпорацию. А лорд Файф – он же человек. Кто-нибудь из вас знал это? – Нет, никто не знал. – Дело в том, что когда он утром встает, то садится на горшок, как все мы, а когда поднимается с горшка, то вонь стоит такая же, как у нас. Можно такому поверить?
– Вонь-то у него куда хуже, – выкрикнул кто-то. – Он ведь лучше нашего ест и французское вино пьет.
– Так что же нам делать? – опросил Уолтер Боун.
– А вот что: мы – извините за выражение, мистер Боун, – заставим его протрясти свою задницу в Высший суд по гражданским делам, как самого обычного нарушителя закона, каков он и есть.
В Высший суд по гражданским делам…
Им приятно было это слышать и приятно было думать, что их лорд будет сидеть на той же скамье подсудимых, что и завзятые пьяницы, те, кто бьет жен и крадет овец.
– И явится он туда, как ответчик по иску, поданному простыми людьми, и повестку ему вручит посыльный Королевского суда.
Люди охнули, потому что это заводило их дальше, чем они намеревались пойти.
– А от вызова в суд не может уклониться никто, иначе будет он беглец от правосудия – как по английским законам, так и по шотландским.
Это было встречено криками «ура».
– Но произойти все это может лишь в том случае, если кто-то пойдет и заявит, а теперь у нас такой человек есть.
Гиллон пытался обнаружить в комнате Мэгги, увидеть ее глаза, ее лицо.
– Здесь – один человек, а там, внизу, – и Селкёрк указал в направлении Брамби-Холла, – другой человек. И мы добьемся, чтобы их рассудили по справедливости.
Тут уж никаких аплодисментов он не допустил бы – слишком серьезный был момент. «Он решил меня использовать, – подумал Гиллон, – схватил меня за руку и тащит за собой, но я не против».
– Такое произойдет в Питманго впервые. Впервые за все пятьсот лет беспробудной тьмы.
Мистер Селкёрк был прав. Криков восторга не последовало: ошеломленные, все молчали. Библиотекарь пророческим жестом поднял руку.
– Готов ты поехать со мной в Эдинбург и подать бумагу? Мистер Селкёрк хорошо построил мизансцену. Теперь отступать было некуда.
– Угу, поеду, – сказал Гиллон. – Вылезу из постели и поеду.
Его бы вынесли на улицу в постели, если бы это понадобилось.
– Не-е-т!.. – услышал Гиллон ее крик. – Не-е-ет, я не пущу его. Не позволю, чтобы он нанес нам такой удар.
Вокруг шумел ликующий народ, и никто не обратил внимания на эти возгласы, но дети услышали ее. Сэм подошел сзади к матери и зажал ей рукой рот, потом огреб ее в охапку и вынес из комнаты. В зале он посадил ее на стул.
– Мой отец сделает то, что обязан сделать, и никто не остановит его, – сказал Сэм и отдернул руку. Она со всего размаху ударила сына по лицу, что не удивило его, потом подошла к ларю и достала фланелевое полотенце, чтобы остановить ему кровь, хлеставшую из укушенной ею руки.
3
– Что же я должен делать? – спросил Гиллон.
– Подать в суд.
Как хотелось бы не понять! Слишком это было опасно. Боязнь сделать шаг и желание идти вперед сталкивались и давали искру – атмосфера в комнате насыщалась электричеством.
– Подать в суд – на кого же? – наконец осмелился скороговоркой спросить Гиллон. – На что?
– Неужели мне надо тебе и это растолковывать? – сказал Селкёрк. Гиллон кивнул. – На лорда Файфа.
Это казалось такой неслыханной дерзостью, что не сразу дошло до сознания. В комнате воцарилась гробовая тишина. Тишина, порожденная чувством опасности, и в то же время было в этом что-то упоительное. Надо же: один из их братии вот-вот ступит на запретную землю.
Где-то в глубине души у Гиллона уже складывалось желание сказать: «Да». Оно сидело в нем, оно готово было вырваться наружу, только ждало удобной минуты, когда слово будет произнесено и назад его не воротишь.
– Сделай это, папа, – сказал Сэм тихим, напряженным голосом. – Подай в суд на мерзавца.
Гиллон колебался. Сказать «да» и подать в суд на лорда Файфа? Подходящее ли сейчас время и подходящий ли это способ для того, чтобы наконец сказать «да»? Чтобы простой человек подал в суд на лорда? Чтобы углекоп, работяга подал в суд на лорда Файфа? Нет, нужно время, чтобы такому поверить, нужно снова и снова повторить это про себя. Гиллон чувствовал, что окружающие уже иначе смотрят на него. Он понимал, о чем они думали: неужто у этого человека, который живет на их улице, хватит духу вытащить лорда Файфа, которого многие и в глаза-то не видели, в суд по уголовным делам!
– Да уж, папа, – сказал Джем, – поезжай и подавай на него в суд. Подавай в суд за то, что он сделал с тобой.
– И за то, что он сделал со мной! – выкрикнул Сэнди Боун.
Уолтер Боун встал и, драматическим жестом указывая вниз, туда, где когда-то было Спортивное поле, сказал:
– Подавай на него в суд за то, что он сделал со всеми нами. Мы, как скала, будем стоять за твоей спиной.
Вековечная ненависть выплеснулась наружу. Люди принялись выкрикивать имена отцов и братьев, которых покалечило в шахте, – те самые люди, которые еще недавно на коленях ползли, чтобы получить из рук лорда Файфа свой «кус»; иные, казалось, и за жизнь-то цеплялись, только чтобы получить этот «кус», а получив его, отправлялись на тот свет. Шум в доме стоял оглушительный, он все рос и рос и наконец выплеснулся на улицу, прокатился по Тошманговюкой террасе и затем по Монкриффекой аллее, распространяясь с такой же стремительностью, с какою весть о том, что Гиллон Камерон не получит своего «куса», приползла снизу вверх.
Гиллон Камерон будет подавать в суд на лорда Файфа.
Гиллон Камерон притянет его к суду, как обычного уголовника, ворюгу, что на улице украл кошелек.
Люди прибежали с Монкриффекой аллеи и с другого конца Тошманговекой террасы, так что скоро в доме яблоку было негде упасть, и тогда мистер Селкёрк призвал всех к порядку, несколько раз ударив боуновой палкой с медным набалдашником по столу так, что от каждого удара в дереве остались зазубрины.
– Ну вот, теперь вы все как следует надрали глотки и чувствуете себя очень храбрыми, – оказал мистер Селкёрк. – Мне хотелось бы только знать, кто из вас первым побежит в «Колледж» и выбросит все это из себя вместе с пивом на пол трактира?
Он внимательно оглядел их, точно в самом деле ждал, что вот сейчас кто-то поднимет руку и скажет, что именно так он и собирается поступить.
– Кто из вас будет очередным Иудой Искариотом из Питманго?
Их начала разбирать злость на него.
– А ведь он здесь! (Потому что вы не можете не быть иудами. Они– они так давно натравливают вас друг на друга, что вы уже забыли, как люди могут держаться вместе!..
Это доконало толпу; люди стали отвечать, не словами, а гортанными криками выражая свое возмущение, и Гиллон смекнул, что именно этого Селкёрк и добивался: он хотел, чтобы они связали себя круговой порукой. Он изо всей силы ударил палкой по столу. И как бы поставил этим точку.
– 'Говорю я так потому, что, когда придет вызов, когда бумагу с вызовом вручат лично лорду Файфу – лично! – это должно явиться для него полной неожиданностью.
Подумать только: такой безобидный незначительный факт – бумага перейдет из одних рук в другие, – и произойдет важнейшее событие в истории Питманго с тех пор, как было уничтожено крепостное право.
– В жизни не поверю, чтобы простой рабочий мог вытащить графа в уголовный суд. – Это был Эндрью, здравомыслящий Эндрью, человечек осторожный и сейчас, к стыду своему, даже покрасневший от смущения. – А если и вытащит, то все равно не выиграет.
Гиллон не мог не восхититься упорством сына. Сомнение его было вполне законно, но люди возмутились. Он охлаждал их бунтарский дух.
– Если же у него и хватит смелости подать в суд, то пэра должны судить присяжные из пэров, а они ни за чтоне выступят в защиту простого человека.
Все восприняли его слова, как вероломство, но Гиллон понял это иначе: отказываясь шагать в ногу, Эндрью лишь защищал интересы семьи. Просто удивительно, насколько человек все лучше видит, когда полежит в постели.
– Это так, если речь идет об уголовном преступлении и уголовном кодексе, – сказал Селкёрк. – Здесь же дело гражданское и разбираться должно по гражданскому кодексу, а в Шотландии еще существует гражданский кодекс – этогомерзавцы не сумели у нас отнять. В Шотландии правит гражданский кодекс.
Все зааплодировали, сами не зная чему.
– Обычный человек не может подать в суд на корпорацию, потому что сам он – не корпорация, это вам понятно?
Все заявили, что ничего подобного, – может.
– Но он может подать в суд на человека – человека,который возглавляет корпорацию. А лорд Файф – он же человек. Кто-нибудь из вас знал это? – Нет, никто не знал. – Дело в том, что когда он утром встает, то садится на горшок, как все мы, а когда поднимается с горшка, то вонь стоит такая же, как у нас. Можно такому поверить?
– Вонь-то у него куда хуже, – выкрикнул кто-то. – Он ведь лучше нашего ест и французское вино пьет.
– Так что же нам делать? – опросил Уолтер Боун.
– А вот что: мы – извините за выражение, мистер Боун, – заставим его протрясти свою задницу в Высший суд по гражданским делам, как самого обычного нарушителя закона, каков он и есть.
В Высший суд по гражданским делам…
Им приятно было это слышать и приятно было думать, что их лорд будет сидеть на той же скамье подсудимых, что и завзятые пьяницы, те, кто бьет жен и крадет овец.
– И явится он туда, как ответчик по иску, поданному простыми людьми, и повестку ему вручит посыльный Королевского суда.
Люди охнули, потому что это заводило их дальше, чем они намеревались пойти.
– А от вызова в суд не может уклониться никто, иначе будет он беглец от правосудия – как по английским законам, так и по шотландским.
Это было встречено криками «ура».
– Но произойти все это может лишь в том случае, если кто-то пойдет и заявит, а теперь у нас такой человек есть.
Гиллон пытался обнаружить в комнате Мэгги, увидеть ее глаза, ее лицо.
– Здесь – один человек, а там, внизу, – и Селкёрк указал в направлении Брамби-Холла, – другой человек. И мы добьемся, чтобы их рассудили по справедливости.
Тут уж никаких аплодисментов он не допустил бы – слишком серьезный был момент. «Он решил меня использовать, – подумал Гиллон, – схватил меня за руку и тащит за собой, но я не против».
– Такое произойдет в Питманго впервые. Впервые за все пятьсот лет беспробудной тьмы.
Мистер Селкёрк был прав. Криков восторга не последовало: ошеломленные, все молчали. Библиотекарь пророческим жестом поднял руку.
Мистер Селкёрк ткнул пальцем в Гиллон а.
Мы хлеб едим и воду шьем,
Мы укрываемся тряпьем
И все такое прочее,
А между тем дурак и плут
Одеты в шелк и вина пьют
И все такое прочее.
При всем три том,
При всем три том,
Судите не по платью.
Кто честным кормится трудом, —
Таких зову я знатью! [30]
– Готов ты поехать со мной в Эдинбург и подать бумагу? Мистер Селкёрк хорошо построил мизансцену. Теперь отступать было некуда.
– Угу, поеду, – сказал Гиллон. – Вылезу из постели и поеду.
Его бы вынесли на улицу в постели, если бы это понадобилось.
– Не-е-т!.. – услышал Гиллон ее крик. – Не-е-ет, я не пущу его. Не позволю, чтобы он нанес нам такой удар.
Вокруг шумел ликующий народ, и никто не обратил внимания на эти возгласы, но дети услышали ее. Сэм подошел сзади к матери и зажал ей рукой рот, потом огреб ее в охапку и вынес из комнаты. В зале он посадил ее на стул.
– Мой отец сделает то, что обязан сделать, и никто не остановит его, – сказал Сэм и отдернул руку. Она со всего размаху ударила сына по лицу, что не удивило его, потом подошла к ларю и достала фланелевое полотенце, чтобы остановить ему кровь, хлеставшую из укушенной ею руки.
3
Но разговоры все-таки шли – и в «Колледже», и на шахте во время перерыва, и на улицах, и в проулках, потому что никто не мог удержать при себе такой секрет. Оставалось лишь неясным, дошли ли уже эти разговоры до Брамби-Холла. Когда Гиллон и мистер Селкёрк вечером отправились в Эдинбург, решив всю ночь идти и к утру прибыть на место, – когда они после чая зашагали вниз по Тропе углекопов, на подоконниках всех домов горели лампы и двери были распахнуты, чтобы осветить им путь, а на тропе стояли люди, вышедшие их проводить, – стояли молча, лишь кивнут головой да рукой махнут, как принято у людей низшего сословия; потом двери захлопывались, и улица погружалась в темноту. Это было трогательно до слез.
– Теперь-то они меня поддерживают, – сказал Гиллон. – Думаете, они и дальше будут поддерживать?
– Дальше их поддержка уже не будет иметь значения. Дальше все перейдет в руки закона, – оказал Селкёрк.
Они вышли на Нижнюю дорогу, что вела в Кауденбит, – тут домов уже не было, и они просто шагали и шагали. Весна была сырая, снежная, и воды в реке было много – она с таким грохотом мчалась вниз, что разговаривать было невозможно, и это вполне устраивало Гил лона. Ему хотелось подумать о предстоящем дне – о поверенных и стряпчих, о тяжбах л судьях. Суд, королевский прокурор, судья и ЗАКОН.
Закон, попирать который вечно не может никто – даже лорд Файф. Гиллон почувствовал, как у него по спине, ниже пояса, забегали от волнения мурашки, – там, где, он считал, у него находится душа.
– О, господи, до чего же я пить хочу! – воскликнул вдруг Селкёрк. – Можно это нить?
– Да что вы, даже шахтные крысы и те не станут ее пить, – сказал Гиллон. – А если выпьют, тут же сворачиваются клубком и подыхают.
Это был еще один факт – правда, не такой уж существенный. На протяжении пятидесяти лет люди подавали компании петицию за петицией, прося, чтобы им на шахты привозили свежую воду – хотя бы ставили бочонок утром в клеть и спускали вниз. Но компания ни разу не соизволила это сделать. И Гиллон вернулся к своим прежним думам.
Если он проиграет, то, как он выяснил, с него взыщут неустойку и судебные издержки – одно из средств устрашения, существовавшее для того, чтобы человек дважды подумал, прежде чем настаивать на своих правах. А кроме того, ответчик может подать в суд на истца – так будет именоваться Гиллон – за ложное обвинение. Но народ, по предложению Уолтера Боуна, решил создать комитет – Фонд защиты Камерона – для оплаты всех расходов и судебных издержек, если он проиграет, а сейчас каждый член вносил по пенни а неделю на помощь Камероновой семье, чтобы они могли существовать, пока не – найдут более приемлемого выхода из положения. Возникновение Фонда защиты придало уверенности Гиллону, и он был благодарен за это. Но мистер Селкёрк увидел тут и другое. Это уже было подобием некой организации, ядром для ее создания. Наконец-то углекопы хоть по одному вопросу выступали вместе.
Невзирая на состояние Гиллона, которому еще тяжело было столько отмахать, они прошагали до Данфермлина, решив не останавливаться в Кауденбите на ночлег, чтобы не платить за комнату, а в Данфермлине сели на первый утренний поезд, шедший в Эдинбург.
– Да что я тут делаю? Мне здесь не место, – заявил вдруг Гиллон. Даже школьники выглядели более взрослыми, чем он. Никогда еще не чувствовал он себя до такой степени углекопом, принадлежащим к особой расе, чем здесь, на этих мрачных серых улицах.
– Ты приехал сюда искать защиты у правосудия, – сказал Селкёрк. – А правосудие и размещается в этих зданиях.
Все люди на улицах казались такими решительными, такими чистыми и хорошо одетыми, такими уверенными в той роли, которую отвела для них жизнь. До открытия юридических контор оставался еще целый час, и Гиллон с Селкёрком полезли вверх, к Эдинбургскому замку, посмотрели там на «Монс-Мег», огромную пушку, которая почему-то – Гиллон так и не понял почему – много значила для Шотландии; налюбовавшись пушкой, Гиллон повернулся и посмотрел туда, где лежало графство Файф.
– Там мое место, и вы это знаете, – оказал вдруг Гиллон. – А вы своими речами втянули меня в эту историю. – Он весь дрожал – от долгой бессонной ночи и от того, что еще ничего не ел, от утреннего холодка, который, казалось, источали камни замка, от страха.
– Слушай, ты! Твое место в суде, и ты пойдешь туда, иначе вот что я тебе скажу: никогда в жизни ты не сможешь высоко держать голову и называться человеком, но всяком случае в Питманго.
Гиллон подметил, когда они снова спустились на Принсес-стрит и шли мимо маленьких кафе и гостиниц, что мистер Селкёрк, хоть он тоже был голоден, не предложил ему зайти ни в одно из этих заведений: он, так же как и Гиллон, понятия не имел, как надо там себя вести.
Они ждали в приемной, чтобы о них доложили. Вокруг – сплошь темное дерево, толстая кожа, даже имена обоих адвокатов и те были начертаны золотом на темном дереве.
Кто это сказал: «Если вам нужен мученик, позаботьтесь, чтобы он у вас был»? Гиллону хотелось спросить Селкёрка, но он не был уверен, можно ли разговаривать в приемной.
– Перестань, – шепнул ему Селкёрк.
– Что перестать-то?
Селкёрк не смотрел ни на него, ни на кепку.
Перестань вертеть кепку, – сказал он краешком рта. – Положи ее на колени. Если ты углекоп, это вовсе не значит, что ты и вести себя должен, как углекоп.
Понял.
– Ты же видишь, все эти люди не вертят шляп. Это признак слабости. А мы выказывать ее не имеем права.
Гиллон кивнул.
– Верно.
– Сиди и отдыхай. И приготовься к тому, что придется долго ждать. Раньше их нас не примут.
Но мы ведь пришли первые, – сказал Гиллон.
– О, господи, Гиллон, надо же смотреть реально на вещи. Если они готовы помочь рабочему человеку, это еще вовсе не значит, что они станут танцевать перед ним. Мы здесь ждем милости. Мы просим о помощи.
– Угу, – сказал Гиллон, а сам подумал, что ведь находятся-то они тут только потому, что им до смерти надоело просить. – И все же…
Селкёрк разозлился.
– Не того я человека выбрал, – громко оказал он. – Не надо быть гением, чтобы это увидеть.
Все в комнате медленно повернули головы и окинули их равнодушным взглядом, и Гиллон с Селкёрком тотчас уставились в пол. В этот момент дверь кабинета распахнулась и появилась секретарша с карточкой в руке.
– Мистер Селкёрк и
– Камерон, – сказала она. – Сюда. – Другим, как отметил Гиллон, она добавляла: «Пожалуйста», указывая на кресла, где сесть. Удивило его и то, что перед его фамилией отсутствовало слово «мистер», но, несмотря на это, он, помимо воли, залюбовался красивой молодой женщиной, стройной, в накрахмаленной блузке со стоячим воротничком, с нарочито небрежной высокой прической, а когда он поднял глаза, оторвавшись от подола ее юбки, то заметил, что она внимательно смотрит на него.
– Да, она вот такая, – сказал мистер Макдональд.
– Какая? – опросил Гиллон и покраснел до корней волос.
– Красотка.
Он был высокий, невероятно высокий и тонкий-тонкий, потому что хотел быть тонким, а не потому, что высох от тяжкого труда или голода. Селкёрк куда-то исчез, словно весь ушел в кожу и в тяжелое ореховое дерево, и Гиллон один стоял сейчас посреди комнаты.
– Кэлдер!.. Он здесь.
В комнате появился второй поверенный, этакий аристократический лис, стройный, молодой и подвижный. Они обошли вокруг Гиллона, оглядывая его со всех сторон, точно собирались вложить в него деньги. Гиллону стало стыдно за свой костюм – он физически чувствовал, как пиджак блестит у него на опине, а брюки – на заду. Особенно стеснялся он девушки.
– Значит, это он заваривает кашу.
– Пытается заварить, – поправил мистер Макдональд.
Кэлдер подошел почти вплотную к Гиллону.
– Но это же не углекоп, – сказал он.
– Меня считают лучшим забойщиком в смене, – возразил Гиллон.
– Он и говорит не как углекоп.
– Тем лучше, – сказал Макдональд, не обращая внимания на Гиллона. – Зато такого онипоймут. Он выглядит так, точно нашего… ихполя ягода. Удивительно повезло. Ну, ладно, – сказал он Гиллону, – дай-ка взглянуть на нее.
– На что?
– На рану, приятель. Давай скорее. – И оба юриста принялись расстегивать пуговицы на Гиллоновой рубашке, причем 'Кэлдер – 'кончиками пальцев, еле дотрагиваясь, точно боясь заразиться.
– Да, но… но… – Гиллон снова покраснел и кивком указал на девушку.
– О, господи, приятель, – сказал мистер Макдональд. – Мисс Твид, уверяю тебя, не первого 'мужчину видит. Правда, мисс Твид?
Она слегка улыбнулась. 'Как странно, подумал Гиллон, в шахтерском поселке такото никогда бы не допустили, а тут – пожалуйста. Не понимал он этих людей.
Гипс нигде не треснул, он покрывал почти всю правую сторону груди /Гиллона, но в одном месте на нем было темно-красное пятно от инфильтрата. Бидно, /рана под гипсом открылась, и кровь прошла сквозь марлю и гипс. Гиллону стало неловко: все-таки увечье – штука интимная и не очень приятная для чужих глаз.
– Извините, – сказал он.
– Извинить? Это же просто счастье, – сказал Кэлдер.
– Если, конечно, он от этого не умрет.
Это показалось всем забавным, и Селкёрк так и покатился со смеху. Гиллона попросили несколько раз повернуться.
– Если его как следует одеть, он вполне ‹может сойти за барина, – сказал мистер Макдональд. – Селкёрк?
Селкёрк словно материализовался из портьеры, висевшей на окне, которое выходило на Принсес-стрит.
– |Вы точно его описали: он именно такой. По-моему, как раз то, что нужно.
Они стояли и смотрели на него. Макдональд сложил ладони и постукивал кончиками пальцев друг о друга.
– А что это у него за шишки на спине? – спросила мисс Твид.
– Эти, мисс? – переспросил Селкёрк. Она кивнула. – Мускулы, мисс, это называется мускулами.
И снова раздался смех, легкий, бездумный – не такой, каким смеются углекопы; затем юрист спросил Гиллона, где он учился, потому что уж очень правильно он говорит.
– Нигде, – оказал Гиллон.
– Поразительно. Да ты знаешь, что ты поразительный человек?
Гиллон отрицательно покачал головой.
– Был до сих шор, – сказал Кэлдер. – На него еще не оказывали давления.
– Как только суд примет дело к слушанию, (никакое давление уже ничему не поможет: дело 'будет вне – как бишь его – вне компетенции Камерона. Если он выстоит до тех пор, дальше стоять уже будем мы. Теперь расокажи-ка нам, как все произошло.
Он рассказал как мог яснее и страшно обозлился, увидев, что адвокаты сначала заулыбались, а потом так и покатились со смеху. По лицу Кэлдера даже слезы текли.
– Извини, – сказал Маждональд. – Пожалуйста, извини.Это все из-за Елфинстоуна. Надо знать его. Этакий болван. Этакий полнейший кретин.Потому-то дело твое так идеально и вытанцовывается.
После этого Гиллона проинструктировали,›ка›к себя вести. Согласно положениям Акта о компенсации, рабочий прежде всего должен подать руководству компании официальное заявление с просьбой о выплате компенсации за полученное увечье.
– А сколько вы просите? – осведомилась мисс Твид.
Гиллон понимал, что сумма, которую он хочет просить, чрезмерно велика, и на секунду даже подумал, не срезать ли ее наполовину, но не сделал этого.
– Четыреста фунтов.
Это было встречено гробовым молчанием. Даже 3aiK0ii пикам сумма показалась большой.
– Это за рабочего-то? – сказал Кэлдер.
– Ничего, неважно, – сказал Макдональд. Окончательную сумму назначит судья. Главное для нас вытащить дело в суд.
Когда заявление будет отклонено, а они знали, что так л будет, Энгус Макдональд от имени своего клиента, мистера Гиллона Камерона, эсквайра, попросит королевского писца заполнить повестку на имя Ч. П. С. Фаркварта, больше известного под именем графа Файф, согласно которой он обязан такого-то числа предстать перед полицейским судом Кауденбита и дать ответ, почему он не соизволил заплатить мистеру Камерону за увечье, полученное на его предприятии.
После того как суд примет решение о вызове, хранитель печати поставит на повестку печать и вручит ее посыльному для передачи лично лорду Файфу в Брамби-Холле.
Ну, а после этого, как сказал мистер Макдональд, разверзнется ад.
Впервые Гиллон почувствовал, как у него задрожало все внутри
– А сколько это будет нам стоить?
– Да всего лишь несколько фунтов.
Как легко вылетели эти слова – несколько фунтов. А сколько они означают пота! Но Фонд защиты Камерона покроет все расходы, так что это ни на ком не отразится, и тут Гиллон впервые почувствовал, что значит организация. Темноволосый, атлетического сложения молодой человек просунул голову в дверь.
– Это он и есть?
Молодой человек вошел в комнату и схватил Гиллона за руку, не заметив, как тот сморщился.
– Это будет нелегко. Хочу заранее тебя предупредить. Гиллон сказал, что знает.
– И «м это не понравится. Тебе хоть ясно, против чего ты выступаешь? Тебе ясно, кто против тебя стоит?
– Большую часть жизни было ясно.
Красивый молодой брюнет рассмеялся. Он смотрел на Гиллона иначе, чем юристы.
– А знаешь, у тебя это может пройти! – И он повернулся к остальным. – Ей-богу, у него это может пройти. – И, открыв боковую дверь, он вышел в коридор.
– Только не подведи нас, – уже из коридора донеслось до Гиллона, похоронным эхом прозвучав в гулком помещении. – Что бы с тобой ни делали, не подведи нас.
Надо было уходить. Гиллон увидел в дверях столик на колесиках с чаем – сигнал к тому, что углекопам пора топать домой.
– Может быть, чаю с нами попьете? – не очень настойчиво предложил Макдональд.
– Извините, не можем, – сказал Гиллон и увидел, как в глазах юристов промелькнуло облегчение – быстро, как тень на воде. Он не понимал их и тем не менее сообразил, что одно дело – помочь человеку в беде и совсем другое – пить с ним чай.
– Почему вы взялись за это? – опросил вдруг Гиллон. Все удивились.
– Как почему? Во имя идеи, – сказал Кэлдер.
– Какой идеи?
Юристы переглянулись. Гиллон понимал, что это очень невоспитанно – все равно, 'что спрашивать человека, сделавшего тебе подарок, сколько он заплатил.
– Ну… в общем… во имя идеи. Ради справедливости, неприкосновенности прав и всего прочего.
Девушка-служанка тихонько позвякивала ложечкой о чашку, давая понять, что чай остывает.
– Я, если хочешь знать, берусь за это из чувства вины, – вдруг сказал мистер Макдональд. – Я видел, что делал мой отец, чтобы посадить меня сюда. Я вовсе не собираюсь отказываться от своего кресла, но я хочу хоть в какой-то мере это возместить.
Всем стало неловко, но Гиллон понимал, что Макдональд, высказавшись, облегчил душу.
– Ну, раз уж мы здесь говорим начистоту, то и я скажу, почему я за это дело берусь. Я берусь за него из любви ‹к человеку, – сказал Кэлдер.
– Да перестаньте вы! – заметила мисс Твид.
– Нет, в самом деле. И я не собираюсь это скрывать. Знаете стихотворение про честную бедность? Там есть такие строки:
– Теперь-то они меня поддерживают, – сказал Гиллон. – Думаете, они и дальше будут поддерживать?
– Дальше их поддержка уже не будет иметь значения. Дальше все перейдет в руки закона, – оказал Селкёрк.
Они вышли на Нижнюю дорогу, что вела в Кауденбит, – тут домов уже не было, и они просто шагали и шагали. Весна была сырая, снежная, и воды в реке было много – она с таким грохотом мчалась вниз, что разговаривать было невозможно, и это вполне устраивало Гил лона. Ему хотелось подумать о предстоящем дне – о поверенных и стряпчих, о тяжбах л судьях. Суд, королевский прокурор, судья и ЗАКОН.
Закон, попирать который вечно не может никто – даже лорд Файф. Гиллон почувствовал, как у него по спине, ниже пояса, забегали от волнения мурашки, – там, где, он считал, у него находится душа.
– О, господи, до чего же я пить хочу! – воскликнул вдруг Селкёрк. – Можно это нить?
– Да что вы, даже шахтные крысы и те не станут ее пить, – сказал Гиллон. – А если выпьют, тут же сворачиваются клубком и подыхают.
Это был еще один факт – правда, не такой уж существенный. На протяжении пятидесяти лет люди подавали компании петицию за петицией, прося, чтобы им на шахты привозили свежую воду – хотя бы ставили бочонок утром в клеть и спускали вниз. Но компания ни разу не соизволила это сделать. И Гиллон вернулся к своим прежним думам.
Если он проиграет, то, как он выяснил, с него взыщут неустойку и судебные издержки – одно из средств устрашения, существовавшее для того, чтобы человек дважды подумал, прежде чем настаивать на своих правах. А кроме того, ответчик может подать в суд на истца – так будет именоваться Гиллон – за ложное обвинение. Но народ, по предложению Уолтера Боуна, решил создать комитет – Фонд защиты Камерона – для оплаты всех расходов и судебных издержек, если он проиграет, а сейчас каждый член вносил по пенни а неделю на помощь Камероновой семье, чтобы они могли существовать, пока не – найдут более приемлемого выхода из положения. Возникновение Фонда защиты придало уверенности Гиллону, и он был благодарен за это. Но мистер Селкёрк увидел тут и другое. Это уже было подобием некой организации, ядром для ее создания. Наконец-то углекопы хоть по одному вопросу выступали вместе.
Невзирая на состояние Гиллона, которому еще тяжело было столько отмахать, они прошагали до Данфермлина, решив не останавливаться в Кауденбите на ночлег, чтобы не платить за комнату, а в Данфермлине сели на первый утренний поезд, шедший в Эдинбург.
* * *
Прибыли они туда рано и в серых утренних сумерках зашагали по Принсес-стрит, потом вниз по Джордж-стрит и вверх по Фредерик-стрит – и все это время видели Замок, громадой нависавший над городом. Гиллону казалось, что он всюду.– Да что я тут делаю? Мне здесь не место, – заявил вдруг Гиллон. Даже школьники выглядели более взрослыми, чем он. Никогда еще не чувствовал он себя до такой степени углекопом, принадлежащим к особой расе, чем здесь, на этих мрачных серых улицах.
– Ты приехал сюда искать защиты у правосудия, – сказал Селкёрк. – А правосудие и размещается в этих зданиях.
Все люди на улицах казались такими решительными, такими чистыми и хорошо одетыми, такими уверенными в той роли, которую отвела для них жизнь. До открытия юридических контор оставался еще целый час, и Гиллон с Селкёрком полезли вверх, к Эдинбургскому замку, посмотрели там на «Монс-Мег», огромную пушку, которая почему-то – Гиллон так и не понял почему – много значила для Шотландии; налюбовавшись пушкой, Гиллон повернулся и посмотрел туда, где лежало графство Файф.
– Там мое место, и вы это знаете, – оказал вдруг Гиллон. – А вы своими речами втянули меня в эту историю. – Он весь дрожал – от долгой бессонной ночи и от того, что еще ничего не ел, от утреннего холодка, который, казалось, источали камни замка, от страха.
– Слушай, ты! Твое место в суде, и ты пойдешь туда, иначе вот что я тебе скажу: никогда в жизни ты не сможешь высоко держать голову и называться человеком, но всяком случае в Питманго.
Гиллон подметил, когда они снова спустились на Принсес-стрит и шли мимо маленьких кафе и гостиниц, что мистер Селкёрк, хоть он тоже был голоден, не предложил ему зайти ни в одно из этих заведений: он, так же как и Гиллон, понятия не имел, как надо там себя вести.
Они ждали в приемной, чтобы о них доложили. Вокруг – сплошь темное дерево, толстая кожа, даже имена обоих адвокатов и те были начертаны золотом на темном дереве.
Энгус Макгройзич Макдональд
Алисдейр Кэлдер
«Зачем ему такое имя – с двумя „Маками“?» – подумал Гиллон. Он усиленно старался взять себя в руки. В приемной сидели и другие люди – все они, казалось, (были знакомы, но не настолько, чтобы вступать в беседу. Гиллон заметил, что так оно заведено среди власть имущих – господа, они все такие. Гиллон сидел и вертел кепку в руках. Вот сейчас он пожалел, что нет у него шляпы – очень бы она ему пригодилась.Кто это сказал: «Если вам нужен мученик, позаботьтесь, чтобы он у вас был»? Гиллону хотелось спросить Селкёрка, но он не был уверен, можно ли разговаривать в приемной.
– Перестань, – шепнул ему Селкёрк.
– Что перестать-то?
Селкёрк не смотрел ни на него, ни на кепку.
Перестань вертеть кепку, – сказал он краешком рта. – Положи ее на колени. Если ты углекоп, это вовсе не значит, что ты и вести себя должен, как углекоп.
Понял.
– Ты же видишь, все эти люди не вертят шляп. Это признак слабости. А мы выказывать ее не имеем права.
Гиллон кивнул.
– Верно.
– Сиди и отдыхай. И приготовься к тому, что придется долго ждать. Раньше их нас не примут.
Но мы ведь пришли первые, – сказал Гиллон.
– О, господи, Гиллон, надо же смотреть реально на вещи. Если они готовы помочь рабочему человеку, это еще вовсе не значит, что они станут танцевать перед ним. Мы здесь ждем милости. Мы просим о помощи.
– Угу, – сказал Гиллон, а сам подумал, что ведь находятся-то они тут только потому, что им до смерти надоело просить. – И все же…
Селкёрк разозлился.
– Не того я человека выбрал, – громко оказал он. – Не надо быть гением, чтобы это увидеть.
Все в комнате медленно повернули головы и окинули их равнодушным взглядом, и Гиллон с Селкёрком тотчас уставились в пол. В этот момент дверь кабинета распахнулась и появилась секретарша с карточкой в руке.
– Мистер Селкёрк и
– Камерон, – сказала она. – Сюда. – Другим, как отметил Гиллон, она добавляла: «Пожалуйста», указывая на кресла, где сесть. Удивило его и то, что перед его фамилией отсутствовало слово «мистер», но, несмотря на это, он, помимо воли, залюбовался красивой молодой женщиной, стройной, в накрахмаленной блузке со стоячим воротничком, с нарочито небрежной высокой прической, а когда он поднял глаза, оторвавшись от подола ее юбки, то заметил, что она внимательно смотрит на него.
– Да, она вот такая, – сказал мистер Макдональд.
– Какая? – опросил Гиллон и покраснел до корней волос.
– Красотка.
Он был высокий, невероятно высокий и тонкий-тонкий, потому что хотел быть тонким, а не потому, что высох от тяжкого труда или голода. Селкёрк куда-то исчез, словно весь ушел в кожу и в тяжелое ореховое дерево, и Гиллон один стоял сейчас посреди комнаты.
– Кэлдер!.. Он здесь.
В комнате появился второй поверенный, этакий аристократический лис, стройный, молодой и подвижный. Они обошли вокруг Гиллона, оглядывая его со всех сторон, точно собирались вложить в него деньги. Гиллону стало стыдно за свой костюм – он физически чувствовал, как пиджак блестит у него на опине, а брюки – на заду. Особенно стеснялся он девушки.
– Значит, это он заваривает кашу.
– Пытается заварить, – поправил мистер Макдональд.
Кэлдер подошел почти вплотную к Гиллону.
– Но это же не углекоп, – сказал он.
– Меня считают лучшим забойщиком в смене, – возразил Гиллон.
– Он и говорит не как углекоп.
– Тем лучше, – сказал Макдональд, не обращая внимания на Гиллона. – Зато такого онипоймут. Он выглядит так, точно нашего… ихполя ягода. Удивительно повезло. Ну, ладно, – сказал он Гиллону, – дай-ка взглянуть на нее.
– На что?
– На рану, приятель. Давай скорее. – И оба юриста принялись расстегивать пуговицы на Гиллоновой рубашке, причем 'Кэлдер – 'кончиками пальцев, еле дотрагиваясь, точно боясь заразиться.
– Да, но… но… – Гиллон снова покраснел и кивком указал на девушку.
– О, господи, приятель, – сказал мистер Макдональд. – Мисс Твид, уверяю тебя, не первого 'мужчину видит. Правда, мисс Твид?
Она слегка улыбнулась. 'Как странно, подумал Гиллон, в шахтерском поселке такото никогда бы не допустили, а тут – пожалуйста. Не понимал он этих людей.
Гипс нигде не треснул, он покрывал почти всю правую сторону груди /Гиллона, но в одном месте на нем было темно-красное пятно от инфильтрата. Бидно, /рана под гипсом открылась, и кровь прошла сквозь марлю и гипс. Гиллону стало неловко: все-таки увечье – штука интимная и не очень приятная для чужих глаз.
– Извините, – сказал он.
– Извинить? Это же просто счастье, – сказал Кэлдер.
– Если, конечно, он от этого не умрет.
Это показалось всем забавным, и Селкёрк так и покатился со смеху. Гиллона попросили несколько раз повернуться.
– Если его как следует одеть, он вполне ‹может сойти за барина, – сказал мистер Макдональд. – Селкёрк?
Селкёрк словно материализовался из портьеры, висевшей на окне, которое выходило на Принсес-стрит.
– |Вы точно его описали: он именно такой. По-моему, как раз то, что нужно.
Они стояли и смотрели на него. Макдональд сложил ладони и постукивал кончиками пальцев друг о друга.
– А что это у него за шишки на спине? – спросила мисс Твид.
– Эти, мисс? – переспросил Селкёрк. Она кивнула. – Мускулы, мисс, это называется мускулами.
И снова раздался смех, легкий, бездумный – не такой, каким смеются углекопы; затем юрист спросил Гиллона, где он учился, потому что уж очень правильно он говорит.
– Нигде, – оказал Гиллон.
– Поразительно. Да ты знаешь, что ты поразительный человек?
Гиллон отрицательно покачал головой.
– Был до сих шор, – сказал Кэлдер. – На него еще не оказывали давления.
– Как только суд примет дело к слушанию, (никакое давление уже ничему не поможет: дело 'будет вне – как бишь его – вне компетенции Камерона. Если он выстоит до тех пор, дальше стоять уже будем мы. Теперь расокажи-ка нам, как все произошло.
Он рассказал как мог яснее и страшно обозлился, увидев, что адвокаты сначала заулыбались, а потом так и покатились со смеху. По лицу Кэлдера даже слезы текли.
– Извини, – сказал Маждональд. – Пожалуйста, извини.Это все из-за Елфинстоуна. Надо знать его. Этакий болван. Этакий полнейший кретин.Потому-то дело твое так идеально и вытанцовывается.
После этого Гиллона проинструктировали,›ка›к себя вести. Согласно положениям Акта о компенсации, рабочий прежде всего должен подать руководству компании официальное заявление с просьбой о выплате компенсации за полученное увечье.
– А сколько вы просите? – осведомилась мисс Твид.
Гиллон понимал, что сумма, которую он хочет просить, чрезмерно велика, и на секунду даже подумал, не срезать ли ее наполовину, но не сделал этого.
– Четыреста фунтов.
Это было встречено гробовым молчанием. Даже 3aiK0ii пикам сумма показалась большой.
– Это за рабочего-то? – сказал Кэлдер.
– Ничего, неважно, – сказал Макдональд. Окончательную сумму назначит судья. Главное для нас вытащить дело в суд.
Когда заявление будет отклонено, а они знали, что так л будет, Энгус Макдональд от имени своего клиента, мистера Гиллона Камерона, эсквайра, попросит королевского писца заполнить повестку на имя Ч. П. С. Фаркварта, больше известного под именем графа Файф, согласно которой он обязан такого-то числа предстать перед полицейским судом Кауденбита и дать ответ, почему он не соизволил заплатить мистеру Камерону за увечье, полученное на его предприятии.
После того как суд примет решение о вызове, хранитель печати поставит на повестку печать и вручит ее посыльному для передачи лично лорду Файфу в Брамби-Холле.
Ну, а после этого, как сказал мистер Макдональд, разверзнется ад.
Впервые Гиллон почувствовал, как у него задрожало все внутри
– А сколько это будет нам стоить?
– Да всего лишь несколько фунтов.
Как легко вылетели эти слова – несколько фунтов. А сколько они означают пота! Но Фонд защиты Камерона покроет все расходы, так что это ни на ком не отразится, и тут Гиллон впервые почувствовал, что значит организация. Темноволосый, атлетического сложения молодой человек просунул голову в дверь.
– Это он и есть?
Молодой человек вошел в комнату и схватил Гиллона за руку, не заметив, как тот сморщился.
– Это будет нелегко. Хочу заранее тебя предупредить. Гиллон сказал, что знает.
– И «м это не понравится. Тебе хоть ясно, против чего ты выступаешь? Тебе ясно, кто против тебя стоит?
– Большую часть жизни было ясно.
Красивый молодой брюнет рассмеялся. Он смотрел на Гиллона иначе, чем юристы.
– А знаешь, у тебя это может пройти! – И он повернулся к остальным. – Ей-богу, у него это может пройти. – И, открыв боковую дверь, он вышел в коридор.
– Только не подведи нас, – уже из коридора донеслось до Гиллона, похоронным эхом прозвучав в гулком помещении. – Что бы с тобой ни делали, не подведи нас.
Надо было уходить. Гиллон увидел в дверях столик на колесиках с чаем – сигнал к тому, что углекопам пора топать домой.
– Может быть, чаю с нами попьете? – не очень настойчиво предложил Макдональд.
– Извините, не можем, – сказал Гиллон и увидел, как в глазах юристов промелькнуло облегчение – быстро, как тень на воде. Он не понимал их и тем не менее сообразил, что одно дело – помочь человеку в беде и совсем другое – пить с ним чай.
– Почему вы взялись за это? – опросил вдруг Гиллон. Все удивились.
– Как почему? Во имя идеи, – сказал Кэлдер.
– Какой идеи?
Юристы переглянулись. Гиллон понимал, что это очень невоспитанно – все равно, 'что спрашивать человека, сделавшего тебе подарок, сколько он заплатил.
– Ну… в общем… во имя идеи. Ради справедливости, неприкосновенности прав и всего прочего.
Девушка-служанка тихонько позвякивала ложечкой о чашку, давая понять, что чай остывает.
– Я, если хочешь знать, берусь за это из чувства вины, – вдруг сказал мистер Макдональд. – Я видел, что делал мой отец, чтобы посадить меня сюда. Я вовсе не собираюсь отказываться от своего кресла, но я хочу хоть в какой-то мере это возместить.
Всем стало неловко, но Гиллон понимал, что Макдональд, высказавшись, облегчил душу.
– Ну, раз уж мы здесь говорим начистоту, то и я скажу, почему я за это дело берусь. Я берусь за него из любви ‹к человеку, – сказал Кэлдер.
– Да перестаньте вы! – заметила мисс Твид.
– Нет, в самом деле. И я не собираюсь это скрывать. Знаете стихотворение про честную бедность? Там есть такие строки: