Леринц Ласло Л.. Подземная пирамида

   – Значит, и вы тоже? – простонала она сокрушенно. – И"вы, Селия? Что выяснилось? Разве не потому мистер Йеттмар набросился на Миддлтона, что… он подделал запись на пленке? Наверняка где-то спрятан видеомагнитофон… разве нет?
   Селия покачала головой.
   – Нет. Йеттмар действительно думал так, но все прояснилось. Выяснилось, что именно сделал Миддлтон.
   Мисс Хубер побледнела и посмотрела на нас с выражением безнадежности.
   – Боже мой, люди! Что, вообще, выяснилось? Что сделал мистер Миддлтон? Вы же не станете утверждать, что он не имеет никакого отношения к магнитофону и…
   – Почему же, – покачала головой Селия, улыбаясь, – я скажу вам. Миддлтон на самом деле имеет отношение к магнитофону… только, собственно говоря, небольшое.
   – Но ведь… А что он с ним сделал, Селия? Селия Джордан улыбнулась Миддлтону.
   – Да немного… Лишь то, что когда те начали говорить, он включил магнитофон на запись и нажал кнопку!
   Полчаса спустя позади было все: обиды, объяснения, несколько сэндвичей и кофе, который сварили Селия и доктор Хубер. К тому времени мы уже устранили следы разгрома – последствия наших бурных объяснений. В мусорную корзину отправились несколько разбитых пепельниц, копия головы Нефертити и моя любимая шариковая ручка.
   Когда страсти утихли, мы снова принялись за нашу головоломку.
   – Итак, это ни галлюцинация, ни внушение, – сказал все еще сонливый Йеттмар. – Сама горькая действительность.
   – Я слышал, когда Миддлтон нажал на кнопку, только не знал, что это за щелчок. Таким образом, у нас в руках решающее доказательство!
   – Доказательство чего? – спросил Осима. Не так легко было ответить на этот вопрос. Хальворссон погладил бороду и сказал:
   – Я думаю, что нам нужно искать отправную точку.
   – Мы делаем это уже полчаса, – возразил Карабинас.
   – Настоящую отправную точку, – продолжал невозмутим о Хальворссон. – Мы можем подойти к этому вопросу с двух сторон.
   – А именно?
   – С идеалистической и с материалистической точки зрения.
   – В этом что-то есть, – пробурчал Осима. Датчанин поднял большой палец.
   – Возьмем, пожалуй, первое…
   – Возьмем, – кивнул я.
   – В этом случае нам следует исходить из сверхъестественного. Мы обнаружили место захоронения Иму и его товарищей. Из надписи и по другим признакам мы можем сделать вывод, что они не намеревались умирать навечно, скорее хотели, или хотел Иму, жить в своих потомках. И спустя тысячелетия после смерти Иму мы его нашли и поняли его желание. Что происходит потом? Вместо того, чтобы выполнить это желание, мы пугаемся поставленной задачи и идем на попятный. Ведь именно тогда мы и приняли решение отказаться от продолжения опытов. А несколько минут спустя произошло то, что произошло. Что это, если не протест Иму?
   – Или папы Малькольма, – сказала тихо Селия. Мы все вздрогнули, у меня даже холодок пробежал по спине.
   – Они хотят, чтобы мы продолжили то, что начали, – сказал Осима.
   Доктор Хубер тоже содрогнулась:
   – Мы потихоньку превращаем это в спиритический сеанс.
   – Вы считаете, что голоса привидений можно записать на магнитофон? – спросил я Хальворссона.
   – Не имею понятия! До сих пор я встречался с ними только в сказках.
   – Мне все же больше импонирует материалистическая точка зрения.
   На лице датчанина появилась растерянность.
   – В этом случае у меня – ни малейшей догадки. Всех нас, несомненно, занимает один и тот же вопрос. Я не могу думать ни о чем другом… как только о гипнозе.
   – Нет уже! Давайте больше не будем, Хальворссон! Это предположение мы уже отвергли.
   – Да, намеренный гипноз…
   – Не понимаю…
   – Сейчас объясню. Хотя я не знаю, случалось ли уже когда-нибудь такое.
   – Какое? Выкладывайте уже!
   – Я подумал о том, что среди нас, может быть, есть кто-то, обладающий очень сильной волей или способностью передавать свои мысли. Понимаете? У кого-то в мозгу возникла только что увиденная нами сцена, а наш мозг уловил это, как радиоприемник, и передал органам зрения.
   – И магнитофону, – многозначительно добавил Миддлтон.
   – Вот именно, и гипотеза рухнула.
   – Другого материалистического объяснения у меня нет, – сказал уныло Хальворссон.
   – Давайте еще раз прослушаем пленку, – предложила доктор Хубер.
   Миддлтон прокрутил бобину назад, и снова зазвучали шорох ветра, шелест листьев в кронах пальм и плеск бегемотов, доносившийся с Нила. Затем тот водопад странных звуков: звуки музыки вперемешку со свистом и щелчками, потом другая, человеческая речь. И, наконец, короткое шипение, когда вспыхнул голубой свет, убивший человека в кожаной одежде.
   Магнитофон остановился, а мы оставались в той же растерянности, что и раньше. Одно было ясно. Все происшедшее не было сном.
   – Может быть, все-таки из загробного мира?.. – шепнула Селия.
   Карабинас покачал головой.
   – Странно, что все повторилось еще раз, как будто сделано специально для нас…
   – Но с какой стати? – спросила мисс Хубер.
   – Не знаю.
   – Может быть, из-за языка, – пробормотал Йеттмар.
   – Как это – из-за языка?
   – Я тогда обратил внимание кое на что. Во второй записи, или, скажем, при повторе. Но вспомнил об этом только сейчас, когда мы заговорили о языках.
   – Что же это, ради бога? – спросил я нетерпеливо.
   – Несинхронность.
   Мы посмотрели на него так, словно он свихнулся.
   – Что? – простонала мисс Хубер. – Несинхронность? Это что еще такое?
   – Все очень просто, – сказал Йеттмар. – Когда при повторении они говорили человеческим языком. движения их губ не были синхронны с текстом. Теперь я в этом мог бы присягнуть… Я так и вижу их перед собой. Звуки были совершенно несинхронны с движениями губ!
   – Послушайте, но как вы можете быть так уверены? Если мы даже не знаем, на каком языке они говорили!
   – Это не имеет никакого отношения к синхронности, – отмахнулся Йеттмар. – Жаль, что мы не смогли записать эту сцену на видеомагнитофон. Дайте-ка минутку подумать! – Тут он прикрыл глаза, а через несколько секунд снова открыл.
   – Да. Ясно вижу перед собой эту картину… Человек в кожаном пиджаке говорит что-то и округляет при этом губы. В первой записи, вернее, когда он появился в первый раз, при этом положении губ прозвучал свист, что в целом соответствует положению губ человека, когда он хочет свистнуть. Но во второй раз мы услышали при том же положении губ звуки, которые так произнести невозможно. Понимаете? Это и есть несинхронность!
   – И что это, по-твоему, означает? – спросил Миддлтон.
   Йеттмар поднял брови.
   – У меня только предположение.
   – И все-таки? г – Скажем, при первом показе текст был оригинальный… а при втором… гм…
   – Ну что при втором?
   – Думаю, текст был дублирован.
   Мы ошеломлен но посмотрели на Йеттмара. Может быть, именно потому, что его слова казались весьма правдоподобными.
   – Да, но зачем? – спросила мисс Хубер охрипшим голосом. Йеттмар снова только поднял брови.
   – Может быть, они подозревали, что этот первый разговор, или как его там назвать, никто никогда не сумеет понять.
   – И не сумеет, – сказала мисс Хубер. – Это несомненно. Ведь это… гм… точно не человеческая речь.
   – Может быть, нам просто неизвестно ничего подобного, – сказала Селия. Хубер покачала головой.
   – Дело не в этом. А в звуках. Такие звуки, и в первую очередь эту музыку и свист, невозможно воспроизвести с помощью артикуляционных органов человека. По крайней мере, известных на сегодня артикуляционных органов человека, – уточнила она.
   Мне показалось, что мы, пожалуй, немного продвинулись вперед.
   – А это, в свою очередь, означает, – подытожил я все сказанное, – что мы получили послание. Неважно, от кого и каким способом. Но послание адресовано нам… И, чтобы мы смогли в нем разобраться, текст дублировали, перевели с одного совершенно непонятного языка на другой непонятный, или лучше сказать – неизвестный… пока неизвестный, но, несомненно, человеческий язык.
   – Верно, – сказала Хубер. – Другой язык – человеческий, это ясно.
   – Но вот – какой? – почесал в затылке датчанин.
   – Египетский, – сказал я. – Древнеегипетский. Фольклорист так и застыл с пальцами на затылке, даже рот раскрыл.
   – Древнеегипетский? А я считал, что этот язык никто не знает. По крайней мере, произношение.
   – Так оно и есть. Но, зная коптский язык, можно кое-что понять и в древнеегипетском. Правда, Никое?
   – Теперь, когда ты это сказал…
   – Ас другой стороны – на каком другом языке они могли дублировать?
   – Скажем, на английском.
   – За тысячу пятьсот лет до новой эры? У мисс Хубер округлились глаза.
   – Вы серьезно полагаете, что дублировали тогда?
   – Если мы выбираем материалистическое решение – должны были тогда!
   Карабинас спрятал лицо в ладонях.
   – Я схожу с ума!
   – И я тоже, – поддакнул Хальворссон. Осима посмотрел на свои часы и встал.
   – У меня уже голова не соображает. Предлагаю перенести наше заседание на завтра. Может быть, за это время произойдет еще что-нибудь. Вы повремените немного с вашим решением, Петер?
   Я знал, что кто-нибудь задаст этот вопрос, и уже сформулировал про себя ответ.
   – Естественно, – сказал я громко. – До тех пор, пока мы не прольем свет на случившееся… я не буду писать свой доклад.
   Каждый из них, покидая мой кабинет, тепло пожал мне руку.
   Никогда еще у меня не было такой уверенности, что они – мои друзья.
   Я выключил верхний свет и подошел к письменному столу, чтобы перед уходом погасить и настольную лампу, когда за моей спиной раздался голос:
   – Меня здесь оставляете?
   Я повернулся так стремительно, словно меня ужалила в пятку змея.
   В кресле сидела мисс Хубер и улыбалась мне.
   Я был так поражен, что только и мог сказать, заикаясь:
   – Вы… вы…
   – Что я здесь делаю? Я осталась здесь. Похоже, остальные забыли обо мне. Я начал приходить в себя.
   – Уфф, ну и напугали же вы меня!
   – Вы думали, что это Иму?
   – Не буду отрицать, мелькнула такая мысль. Она встала, потянулась и покосилась на меня.
   – Вы уже закончили?
   – Конечно. Как раз хотел идти домой…
   – Только хотели?
   Замешательство мое все усиливалось, и я злился на себя: что за муха меня укусила?
   – Я полагаю, вы что-то хотите от меня. Она чуть заметно улыбнулась, лукаво и притягательно, отчего у меня в висках застучала кровь.
   – Ну это уж слишком двусмысленно. Кажется, нам почти по пути. Дождь давно прошел. Если я вам не помешаю, мы бы могли пойти вместе…
   Держась поближе друг к другу, мы пересекли парк, прошли по платановой аллее и свернули на просторную лужайку. Вдали засияли цепочки огней в окнах типовых домов, там, где жил и я.
   Мы долго шли молча, хотя я понимал, что неудобно не произнести ни слова. Но так уж вышло, что после смерти Изабеллы я немел, оставаясь наедине с женщиной.
   – Вы всегда такой неловкий? – прямо спросила моя спутница, когда мы уже приближались к домам.
   – Я не считаю себя неловким, – проговорил я неохотно.
   – Вы как будто боитесь меня, – сказала она, и в ее голосе было что-то вызывающее. – Только наука, а женщины – никогда?
   И тут внутри у меня что-то взорвалось. Причиной тому были, возможно, события последних часов, воз– можно, ее близость, а может быть, и то, и другое вместе. Словно лопнула сеть, которой оплела мое сердце еще Изабелла.
   Неожиданно для самого себя я рассмеялся. И было в моем смехе и немного иронии, и, несомненно, облегчение.
   – Почему же, – сказал я. – А вы знаете, кто я такой?
   – Конечно, – удивилась она. – Только не вздумайте говорить, что вы головорез и хорошо, что мы, наконец, сейчас вдвоем на темной лужайке.
   – Ну, почти. В свое время я был в Сан-Антонио университетским Донжуаном. Никто не умел лучше меня кружить головы девушкам. Из-за этого меня дважды вышибали из пансиона.
   Она посмотрела на меня с уважением.
   – Ого! Глядя на вас, этого не скажешь.
   – Внешность обманчива.
   – Вы это серьезно? Раньше я как-то не замечала.
   Сам не понимаю, почему я начал рассказывать ей об Изабелле. Когда я поймал себя на этом, было уже поздно идти на попятный.
   – А потом я взял и женился. Неожиданно для самого себя. Sic transit gloria mundi1.
   Она молчала, и я понял, что она не хочет копаться в моей личной жизни. Как только я назвал имя Изабеллы, она как бы немного отдалилась от меня, даже лицо отвернула.
   – Пять лет прошло, как умерла моя жена… Изабелла.
   – Простите, – сказала она. – Я не хотела…
   – Я знаю. Сам завел разговор… С тех пор я действительно несколько замкнулся в себе, и есть только одно женское лицо, на которое я смотрю с искренним восхищением, причем не один раз за день…
   – Селия? – спросила она, и в голосе ее притаилась какая-то странная печаль. Я невольно засмеялся.
   – Ну что вы! Вы видели ее у меня на столе. К сожалению, как раз сегодня разбилась. Надо будет раздобыть себе другую вместо этой.
   – Та египетская женщина? Кто это?
   – Нефертити. Самая удивительная женщина в мире.
   – А ваша жена?
   Мне пришлось сильно напрячься, чтобы представить себе лицо Изабеллы.
   – Изабелла? Мы, пожалуй, любили друг друга… Вначале, во всяком случае, наверняка… Для меня было большим потрясением, когда я потерял ее.
   – Только вначале?
   – Позднее, знаете ли, появились проблемы. Мы оба, пожалуй, хотели чего-то от жизни. Но каждый иного… и эти два желания как-то не пересекались. Типичный случай с двумя хозяйками на одной кухне.
   – Не сердитесь… Кем была ваша жена?
   – Физик-ядерщик. Хотите знать, как она умерла?
   – Видите ли, Петер, я вообще…
   – Она получила стократную дозу. В реакторе произошел взрыв. Когда я туда приехал, она еще была жива…
   – Не нужно!
   Мы медленно подошли к воротам моего дома. Она опустила голову, и я не видел, плачет ли она или только задумалась.
   Я распахнул перед ней дверь и включил освещающий дорожку неоновый свет.
   – Зайдете что-нибудь выпить?
   Десятью минутами позже она сидела напротив меня на ковре и задумчиво вертела в руках бокал.
   – Я восхищаюсь вами, Петер. Как вы рискнули взять на себя ответственность. Другой бы уже давно умыл руки.
   Я пожал плечами.
   – Собственно, мне особенно нечего терять. Мне никогда не нравилось быть наверху. Охотнее всего я сидел бы в своем кабинете и расшифровывал надписи, а вместо этого у меня на шее весь институт. Знаете, еще с Изабеллой мы решили, что, когда состаримся, купим недалеко от Сан-Антонио ферму и переедем туда. Изабелла занималась бы лошадьми – это было, пожалуй, единственное, что интересовало ее кроме атомов, – а я каждый день расшифровывал бы пару сотен иероглифов.
   – А вы никогда не думали о детях? Ее слова коснулись старой раны, но я не хотел показать свою боль.
   – Как же, думали. Сначала мы, конечно, не хотели. Более того. Мы приняли все меры, чтобы детей не было. Потом как-то не очень осторожничали, а еще позже мы страстно желали ребенка.
   – Она не могла иметь детей?
   – Нет, я.
   Я видел, как у нее от неожиданности округлились глаза, а уголки губ задрожали, словно она услышала признание в том, что я – давно разыскиваемый убийца и грабитель.
   – Вы никогда о таком не слышали?
   – Почему же, только…
   – Только еще не видели таких типов. Верно?
   – Верно.
   – Так посмотрите хорошенько. Сначала и я бы не поверил. Более того. Я был уверен, что причина в Изабелле. Как обычно думают в таких случаях почти все мужчины.
   – Что вы имеете в виду?
   – Мы и мысли не допускаем, что с нами что-то не в порядке. Я не принадлежу к защитникам женщин, но в этом случае… А впрочем, все равно. Мы какое-то время ждали и надеялись. Конечно, мы старались лишь настолько, насколько позволяла работа. Наконец, первой не выдержала Изабелла. Она пошла и подверглась обследованию.
   Я сделал глоток из своего бокала, и вдруг снова почувствовал себя рядом с Изабеллой в тот злосчастный дождливый вечер.
   – Она пришла от врача и с порога заявила, что совершенно нормальна и здорова. И если кого-нибудь себе найдет, то спустя девять месяцев произведет на свет здорового младенца. И будет лучше, если я тоже пройду обследование. Хотя бы затем, чтобы раз и навсегда положить конец возможным обвинениям. Уходить от меня она не хочет, этого у нее и в мыслях нет, но желала бы знать, в чем загвоздка. И когда я пытался искать близости с ней, она мягко, но решительно уклонялась.
   – Настолько ей не хватало ребенка?
   – Я не думаю. Просто она не любила, если что-то имеющее к ней отношение не на сто процентов в порядке. Она не терпела тайн и неразрешимых загадок. По крайней мере, в своем окружении. Ей была невыносима мысль, что она не может постичь самую суть вещей. Думаю, что именно потому она и стала физиком-ядерщиком. И наше положение волновало ее, в первую очередь, потому, что нарушало ее покой и… ну, потому, что не было в нем логики.
   – Логики?
   – Конечно. Логично, если мужчина и женщина ложатся вместе спать и действуют неосмотрительно, то у них появляется ребенок. В противном случае – это нелогично.
   – Понимаю…
   – Я был тоже вынужден пойти к врачу, чтобы наконец она успокоилась и чтобы дать покой и себе тоже. Тогда-то все и выяснилось. Я не могу стать отцом.
   – Точно?
   – Так сказали специалисты. Они несколько раз делали анализы, и окончательный результат был каждый раз тот же самый. В конце концов, я был вынужден смириться с этим.
   – А… Изабелла?
   – Странно, но она тоже успокоилась. Ведь все стало на свои места. Выяснилось, что ей навязали не вполне доброкачественный товар, не такой, какой ей хотелось, но в то же время и не столь плохой, чтобы подавать из-за этого рекламацию. Это затронуло ее лишь в такой степени, как если бы, скажем, выяснилось, что у меня одно ухо, а я тщательно прикрывал это место волосами. Она в два счета подавила в себе желание иметь ребенка. С того момента ее занимали только атомы.
   – А вас… предоставила самому себе?
   – Да нет. Все было, как и прежде. Мы просто приняли к сведению некий факт. Как, например, тот, что мы небогаты. Но все эти факты не могли помешать нам мирно жить бок о бок.
   – Ну, а после того?
   – С тех пор прошло уже пять лет. Что сказать? Я не отказался от мысли купить ферму недалеко от Сан-Антонио.
   Она отставила свой бокал, наклонилась ко мне и поцеловала в губы.
   – Я хочу остаться с тобой на ночь… Ты тоже хочешь, дорогой?
   Когда я проснулся, уже светало. В саду, как оглашенные, свистели дрозды, а на каком-то дереве без устали стучал дятел. Я посмотрел на часы: три минуты пятого.
   Розалинда тихо посапывала рядом со мной; ее распущенные волосы покрыли шатром нас обоих. Мне пришлось осторожно приподнять их, чтобы бесшумно выбраться из постели.
   Я прошел в ванную, выпил полстакана тепловатой воды и только тогда вспомнил, что мне снился какой-то сон, от которого я, собственно говоря, и проснулся. Но напрасно я ломал голову, не в силах вспомнить, что случилось со мной во сне. Правда, появилась мысль, что, пожалуй, это было связано с Иму, но от сна не осталось ничего, ни малейшего смутного обрывка.
   Я осторожно прокрался назад в комнату, нырнул под водопад волос и прикрыл глаза, чтобы еще поспать, как вдруг Розалинда спросила:
   – Что случилось, Петер?
   Я с нежностью провел рукой по ее животу.
   – Ничего. Это дрозды. И, кажется, мне что-то приснилось.
   Она повернулась ко мне и обняла меня за шею.
   – Хорошее или плохое?
   – Если бы я знал! Самое обидное, что ничего не помню.
   – Такое бывает.
   – Кажется, мне снился Иму.
   Она вздохнула и откинула голову на подушку.
   – Иму… Боже мой… Чего бы я ни дала, чтобы понять, что случилось!
   Дрозды без умолку свистели в саду, и я молча смирился с тем, что поспать сегодня, пожалуй, больше не удастся.
   – Но я готов присягнуть, что все случившееся имеет логическое объяснение. Если бы нам найти ключ, все сразу же стало бы ясно. Я чувствую, что где-то должен быть ключ к замку, за которым разгадка тайны… Черт бы его побрал!
   – А ты пытался вспомнить вчерашний день шаг за шагом?
   – Пробовал.
   – И ничего?
   – Может быть, это не давало мне покоя и во сне. Очевидно, поэтому-то я и проснулся.
   – Петер…
   – Да, дорогая.
   – Я… уверена, что этому явлению есть объяснение.
   – А разве я говорю не то же самое?
   – Объяснение должно быть где-то здесь, у нас под носом.
   – Но где?
   – Не знаю, Петер. Только, несомненно, должен быть источник, из которого они возникли.
   – Кто ОНИ?
   – Голограммы. Ведь изображение было трехмерным и перемещалось в пространстве. Вместе со звуком.
   – На что ты намекаешь?
   – Я только рассуждаю. Нам нужно найти проектор.
   Я приподнялся на локтях и посмотрел на нее, видимо, чуть ли не со страхом, потому что она прижала мою голову к подушке и накрыла своими волосами.
   – Если мы не верим в привидения и чудеса, то должны разыскать устройство, с помощью которого были переданы в комнату эти изображения.
   Я снова выбрался из-под водопада волос.
   – А ты не слишком рационалистична, Розалинда? Она покачала головой.
   – Напротив. Но я уверена, что мы идем по верному следу… Кто-то передал эти изображения в комнату. Доказательством может служить и то, что запись потом повторили, к тому же дублированную.
   – Передали? Но кто и как?
   – Давай попробуем вспомнить предшествовавшие этому явлению секунды. Что ты можешь вспомнить?
   – Ну… откровенно говоря, не так много. Все сидели, а Селия как раз несла кофе.
   – Она открыла дверь.
   – И сразу же закрыла.
   – Есть. Поднос!
   – Поднос Селии?
   – А что же еще?
   – Невозможно. Это самый обычный поднос. Она уже много лет разносит на нем кофе.
   – Тогда что-то другое. Ты, например, что делал, когда Селия вошла в комнату?
   – Я? Что же я делал? Ах, да. Я как раз листал* перевод демотической рукописи.
   – Демотическую?
   – Это более поздний вид письменности. • – Что было в ней?
   – В рукописи?
   – В ней, конечно.
   – Более поздний вариант «Книги Мертвых», описывающий предшествующие бальзамированию и последующие…
   Она содрогнулась, замолчала и прижалась своим лицом к моему.
   – Не может быть, чтобы… от этой рукописи?
   – Глупости, – сказал я. – Рукопись не имеет никакого отношения к Иму. И даже если бы имела… Мы договорились, что стоим на материалистической точке зрения. Если будем действовать иначе, то могут быть тысячи решений. А значит – ни одного.
   – Ты прав, – шепнула она. – Тог да надо продолжать поиски. В комнате должен был находиться какой-то предмет, имеющий отношение к Иму, на который может пасть подозрение, что он работает как передатчик. Если не листки рукописи…
   Я почувствовал, что все вокруг меня погружается во тьму. Дрозды прекратили свой рассветный концерт, влетели в комнату, расселись на стульях, на столе, некоторые даже устроились на люстре. Усевшись поудобнее, они вдруг начали увеличиваться в размерах, расти, потом слились в одного гигантского дрозда, который принялся молотить меня по голове острым клювом. Я схватился за голову, чтобы отогнать его, но тут Розалинда заметила, что со мной что-то происходит, потому что сквозь пелену тумана я услышал ее испуганный пронзительный крик:
   – Петер! Что с тобой, Петер?
   Я обнаружил, что уже стою полусогнувшись около кровати и предпринимаю жалкие попытки натянуть на себя брюки, хотя на мне еще нет белья. И при этом я безостановочно что-то бормотал себе под нос, словно рехнулся.
   Розалинда выпрыгнула из постели, обняла меня и положила на лоб ладонь.
   – О, Петер! Дорогой… Что с тобой? Только что еще… Я качнулся и вцепился в ее руку, чтобы не упасть.
   – Роза… линда… – пролепетал я. – Нужно мне… пойти… в моем кабинете… он был там на столе!..
   Она усадила меня на край постели и стала гладить по спине, как больного ребенка, пока я окончательно не пришел в себя.
   Когда сотрясавшая меня дрожь почти прекратилась, она обхватила ладонями мое лицо и заставила посмотреть ей в глаза.
   – Петер! Что случилось? Ты должен сказать, что случилось!
   И туту меня в голове неожиданно прояснилось. Я ясно увидел перед собой тот момент, когда Селия вошла с подносом. Что-то оглушительно сверкнуло, в небе раздался грохот, и комнату залило голубым светом.
   И этот голубой свет исходил с моего стола.
   Из скарабея, который лежал возле рукописи «Книги Мертвых» под лампой.
   Мы оба поспешно, путаясь в одежде, собрались и через каких-то полчаса были у меня в кабинете. Платаны купались в золоте рассветного солнца, а проникавшие в окно лучи рисовали красноватые узоры на креслах.
   В комнате все еще царил беспорядок, хотя перед уходом опрокинутые стулья были поставлены на свои места. От пролитого кофе на ковре остались черные пятна, и рядом с пятнами были втоптаны в ковер несколько кусков сахара. Листки рукописи, перепутанные и помятые, лежали на столе.
   А возле них, устало сложив свои крыльца на спине, прямо под лампой отдыхал священный жук египтян – сделанный из неизвестного материала скарабей. 16 октября Мы снова все собрались в кабинете. И все взоры были устремлены на крохотного скарабея, который, упоенный победой, лежал у меня на ладони.
   – Не могу поверить! Просто не могу поверить! – воскликнул Карабинас и стукнул по подлокотнику кресла. – Ведь внутри у него ничего нет… Если бы он был не такой маленький, то сквозь него можно было бы рассматривать предметы!