Леринц Ласло Л.. Подземная пирамида

   И я уже повернулся, чтобы выйти, когда в тишине, последовавшей за моими словами, прозвучал приятный голос.
   – Я думаю, что вы правы, мистер Нельсон. Я, во всяком случае, верю вам…
   Я вскинул голову и посмотрел на верхнюю ступеньку лестницы:там, наверху, на высоте второго этажа, словно выйдя из облаков, стояли, держась за руки, две женщины.
   Одна из них была высокой, стройной, с седыми прядями в каштановых волосах. Струившийся из-за ее спины свет выгодно оттенял полную грудь, зрелую женственность с едва заметными первыми признаками увядания. Рядом с ней стояла молодая девушка лет восемнадцати-девятнадцати, достигавшая женщине где-то до плеч. Она стояла, слегка сутулясь, ее незанятая рука покоилась на перилах лестницы. И когда ока повернула голову, чтобы взглянуть на свою мать, миссис Силади, то есть на доктора Хубер, ее вырисовавшийся в резком свете профиль напомнил мне рельефы с изображениями египетских богинь.
   Я почувствовал, как у меня задрожали колени, а с губ против моей воли сорвались слова:
   – Вы… вы кто?
   Она снова повернула голову и улыбнулась мне.
   – Вы не знаете? Я сестра Ренни… Сети. Я вышел наружу, пошатываясь, как пьяный. Так или иначе, но мне нужно было глотнуть свежего воздуха.
   Покачиваясь от головокружения, я добрел до озерца и обошел вокруг него раза три, когда она нагнала меня. Ее подошвы едва касались гравия, и все-таки я слышал ее шаги, начиная с того момента, когда она вышла из дома.
   Если бы я был сентиментален, то сказал бы, что ее шаги отдавались в моем сердце.
   К счастью, я не таков и поэтому тот факт, что я слышал ее шаги, объяснил всего лишь своим острым слухом.
   Так и будем считать!
   Она легко подошла ко мне и с бледной улыбкой на лице протянула руку.
   – Приличия требуют, чтобы я представилась. Хотя… я уже сделала это на верху лестницы.
   – И вы, наверняка, знаете мое имя.
   – Конечно, – улыбнулась она. – Ведь мы слышали, о чем вы говорили внизу…
   И все-таки мы протянули друг другу руки.
   – Хэлло, Сети.
   – Хэлло, Сэм.
   Она так и сказала: Сэм.
   Я считаю себя довольно-таки тертым калачом, но в этот момент, не отрицаю, смутился. Ведь я не знал даже, черт побери, кто она, собственно говоря, такая. Дочь доктора Хубер или Иму? Потомок фараонов или чуждое существо с планеты Красного Солнца?
   Она почувствовала мое смущение, потому что слегка кашлянула и направилась в сторону, противоположную от дома, туда, где я еще не успел побывать.
   В несколько шагов я догнал ее, но все еще не знал, о чем с ней разговаривать. К счастью, она помогла мне преодолеть замешательство.
   – Вы… не знали ничего обо мне?
   – Собственно говоря, нет. Это ускользнуло от моего внимания. Из чего видно, что я плохой наблюдатель.
   – То есть?
   – Мистер Силади… ваш отец…то есть…
   – Называйте его спокойно моим отцом, ведь и я его считаю отцом.
   – Так вот, ваш отец упомянул о вас в дневнике. Собственно, лишь вскользь.
   – Вскользь?
   – Да. В общем… он написал всего лишь, что ваша мама, когда Ренни был еще младенцем, снова… гм… ну, это…
   – Забеременела?
   – Да…
   – Что ж, это, пожалуй, была я.
   – А… откуда у вас это имя?
   – В честь Сета. Звезды Сириус. Знаете, это была самая почитаемая звезда у древних египтян. Они считали, что она вызывает разливы Хапи, который оплодотворяет поля. Без Сета нет Египта. Папа дал мне имя Сети… Сети, то есть Сет, дочь Сириуса.
   – Красиво и выразительно, – кивнул я.
   – Как и имя Ренни, – сказала она. – Сын Ра – Ренни.
   Мы пошли рядом молча, потом она неожиданно остановилась, повернулась ко мне и схватилась за лацканы моего пиджака. Ее волосы щекотали мне шею, и я почувствовал запах духов, напоминающих аромат сандала.
   – Вы боитесь меня, – посмотрела она мне в глаза.
   У нее были огромные карие глаза. И в ее коричневых зрачках вращались красные круги, которые все увеличивались, медленно затягивая меня в этот все затопляющий коричневый цвет.
   Усилием воли я ответ взгляд и почувствовал, что на лбу у меня выступили капельки пота. И я знал, что это вряд ли только от зноя в Сан-Антонио.
   – Почему бы мне бояться? – спросил я тихо.
   – Потому что вы считаете, что я неземной человек.
   – Ну,., что касается…
   – Глупости, – оборвала она меня. – Я такая же земная, как и вы… Даже в том случае, если…
   – Если?
   – Если мой отец…
   Она больше ничего не сказала, а продолжала идти рядом со мной молча, пока мы не дошли до скамейки, стоявшей под виноградной беседкой на возвышении и почти не видной из-за дома. Возле беседки покачивали кронами липы, и их тяжелые вздохи заполняли окрестности, окончательно вытесняя аромат сандала, исходивший от Сети.
   Мы сели, и только я хотел сморозить какую-нибудь глупость, может быть, о липах или о чем-нибудь еще, сам не знаю, как вдруг заметил, что в глазах ее стоят слезы, а плечи подрагивают, словно она плачет.
   Я осторожно обнял ее за плечи и бережно повернул к себе.
   – Что-то случилось. Сети?
   Она потрясла головой, отчего из ее глаз брызнули несколько слезинок и упали, исчезнув в траве.
   – Ничего… только…
   – Только?
   – Я еще ни разу не разговаривала с таким человеком, который бы знал, что… что…
   – А они?
   – Они – другое дело. Розалинда – моя мать, а Петер… что ж, Петер… ведь он, в конце концов, тоже мой отец или приемный отец. А остальные как бы члены моей семьи. Дяди и тети… Ведь я знаю их с самого рождения.
   – Видимо, нелегкая у вас была жизнь. Сети. Она улыбнулась, словно преодолевая боль.
   – Вы считаете? Я думаю, вы не можете себе пред– ставить, что у меня иногда бывает на душе. И никогда ни с кем я не могла об этом поговорить!
   – Но ведь у вас же есть мама, Сети! Она повесила голову и уставилась на сложенные на коленях руки.
   – Да. Мама… Знаете, Сэм, я много думаю над тем, в самом ли деле я люблю ее.
   – У вас есть причина не любить ее? Она покачала головой.
   – Не знаю. Только иногда у меня такие странные ощущения, и думаю я о таких странных вещах…
   – О каких, например?
   – Ну… было ли у нее право давать мне жизнь?
   – Право? – спросил я с удивлением. – Люди вообще-то не привыкли философствовать о правах, когда… гм… зачинают детей.
   – Только меня-то ведь не зачали, понимаете? Я бы ничего не могла поставить ей в вину, если бы они потеряли голову одним теплым весенним вечером на лугу, где стрекочут кузнечики. Но я-то результат сознательного вмешательства… Ой, и вымолвить даже противно!
   – Конечный результат тот же самый.
   – Не знаю, хотела ли мама в самом деле меня… Понимаете? Меня!
   – Но ведь…
   – Я всего лишь результат эксперимента. Копия Ренни. Запасный вариант.
   – Запасный вариант?
   – Конечно же. Если бы с Ренни что-нибудь случилось или случится, у них есть еще я. Дублер, если хотите, или запасный космонавт номер два.
   – Я думаю, вы преувеличиваете. Сети.
   – Вовсе нет. Но это сейчас и не главное. Проблема скорее в том, что я не знаю, действительно ли мама хотела меня, или только… она хотела, чтобы эксперимент удался.
   Несмотря на то, что в душе был согласен с ней, я попытался ее утешить.
   – Не думаю, что над этим стоит ломать голову. Сети. Значительная часть человечества появилась на свет против воли родителей, более того: родители все делали для того, чтобы их дети не приходили в эту юдоль скорби.
   – Но это же совсем не то!
   – Почему не то?
   – Потому что… Ну, я не знаю. Знаете, временами, когда мама погладит меня или скажет ласковое слово, я чувствую себя как специально выращенный чудо-кролик в очень красиво обставленной, огромной клетке. Хозяин иногда подходит и поглаживает кролику уши. И, естественно, гордится им. Направо и налево хвалится тем, что у него есть, и тем, что он один, совсем один вырастил этого кролика!
   – Я думаю, вы несправедливы к вашей маме. Сети.
   – Может быть. Но я хотела бы у вас кое-что спросить.
   – Пожалуйста.
   – Вы знаете мою историю. Скажите, как вы думаете, что побудило мою маму принять в свое лоно семя того человека… моего отца?
   Да, это был каверзный вопрос, и вряд ли я был в состоянии дать на него убедительный ответ.
   – Может быть, она любила вашего отца, – сказал я, раздумывая. – Вы знаете, что у него… то есть у мистера Силади, никогда не могло быть детей?
   – Знаю. Они рассказали мне все.
   – Изведать человеческую душу невозможно. Сети. Может быть, ваша мама воображала себе, что таким образом она забеременеет от вашего папы, то есть, от мистера Силади. Все же, вы уж простите меня, этот Иму, в конце концов, – всего лишь фикция.
   – Может быть, для вас, а для меня он, вопреки всему, настоящий отец!
   Несомненно, так оно и было.
   Мы немного помолчали, потом она снова заговорила:
   – О моем отце, то есть о моем приемном отце, мне сказать нечего. Он, действительно, как настоящий отец. Да он и есть отец, по сути дела.
   – Вот видите!
   – Но только и для него самое главное – эксперимент. Иногда я замечала, как он украдкой изучал нас с Ренни. В такие моменты в его взгляде было что-то жуткое.
   – Жуткое?
   – Как бы это сказать? Что-то такое, чего быть не должно. Он смотрел на нас так, как смотрел бы работорговец на своих рабов. Годимся ли мы для некоей определенной цели. Постоянно высматривая в нас это. Пригодны ли мы будем для полета на планету Красного Солнца? Ренни, конечно, в первую очередь.
   – Я думаю, у вас богатое воображение, Сети!
   – А что бы вы сделали на моем месте? Ведь я даже не знаю, кто я такая.
   – Вы то, чем сами себя считаете.
   – Ой, Сэм, бросьте эти злосчастные банальности! Разве вы не видите, что от них никакого проку? В моем случае все не так, как у других. Я не просто девушка-сирота, которую вырастили приемные родители. Мой отец умер три с половиной тысячи лет тому назад.
   Что и говорить – тяжелый случай.
   – Я бы не знала, что желать, и в том случае, если бы мой отец был только египтянином, жившим почти четыре тысячи лет назад. Представьте себе это, если можете. Хотя я думаю, что никому, кроме Ренни и меня, незнакомо это чувство. Отец, который умер тысячи лет тому назад! И если бы проблема была только в этом… Но ведь отец к тому же еще неземной человек… и неясно даже, человек ли он вообще.
   – Конечно же, человек) – Почему? Потому что он похож на нас? Обезьяны тоже похожи!
   – Ваш… гм… отец по отношению к нам… обладал… несравненно более высоким интеллектом.
   – Это мне ничего не говорит. Более высокий интеллект – еще не доказательство, что он человек. И, в конце концов, остается самый важный вопрос: кто такая, собственно, я.
   Я опустил голову.
   – Я появилась на свет в результате скрещивания неизвестного существа с человеком. Это, несомненно, свидетельствует о моей человеческой природе. Ведь общеизвестно, что животное и человек не могут иметь совместных потомков.
   – Вот видите!
   – Тем не менее, я не совсем человек. Посмотрите на мою голову, – и с этими словами она склонила голову, отведя рукой в сторону копну волос. – Как игральная кость, только намного больше.
   Она, действительно, была такой.
   – И ребра у меня, как тюремная решетка, и голосовых связок нет. Что вам еще надо? Я и человек, и не человек.
   – Вы ведете себя совершенно как человек, – сказал я, улыбаясь в замешательстве.
   – Конечно, меня же всему научили. Но я еще с детства с трепетом наблюдаю за собой, когда из меня временами рвется наружу нечто, несвойственное человеку. Нечто, чего я боюсь больше, чем кто бы то ни было…
   – Что вы имеете в виду?
   – Даже не знаю. Только когда я впервые увидела своего отца, то во мне возникла уверенность, что есть во мне что-то и от его генов, причем немало. И гены эти несут послание, послание неведомого мира. И что однажды… однажды… я буду вынуждена повиноваться этому посланию) – Вы видели вашего… отца?
   – Иму? Естественно. Почему бы мне его не видеть? Видела, и не раз…
   – И что вы чувствовали?
   – Что я чувствовала? – спросила она задумчиво. – Вначале, полагаю, только отвращение…
   – Отвращение?
   – Вы удивлены? Я тогда еще была школьницей. И я никогда не любила мумии, хотя благодаря профессии моего приемного отца у меня были все возможности вволю насмотреться на них, При виде Иму я просто почувствовала гадливость. Он был ужасен. И еще ужаснее было сознание того, что этот кошмар, этот жалкий образчик гниения и разложения плоти – мой отец. Меня и сейчас еще пробирает дрожь при одном воспоминании об этом!
   – А позже?
   – Позже? Позже я успокоилась и долго разглядывала его через стеклянную крышку. Любопытно было, кто он был такой, как он жил? Любил ли когда-нибудь, были ли у него жена, дети… мои братья и сестры. Забавно, да?
   – Вовсе не нахожу это забавным.
   – Тем не менее, это так. Чуть ли не четыре тысячи лет. Но он – мой настоящий отец!
   Она устремила свой взгляд на липы к продолжала:
   – Еще позднее я стала в себе что го замечать. А именно, что я не такая, как Ренни. Какая-то другая.
   – Другая?
   – Ренни живет только своей задачей. Он все делает для того, чтобы суметь долететь до планеты Красного Солнца и установить контакт между ними и Землей. Знаете, я иногда просто боюсь его.
   – Боитесь Ренни? Она кивнула.
   – Боюсь его. Никогда не забуду, что он сказал однажды, когда мы еще учились в начальной школе.
   – Что же он сказал?
   – Дети подрались, что в этом возрасте случается почти каждый день. Из-за чего-то одноклассники Ренни его поколотили. Не так, чтобы очень, просто всыпали ему немного. Ренни в слезах прибежал домой и, помнится, так и трясся от ярости. И без остановки орал, что еще посчитается с этой гнусной бандой, вот только вернется назад на планету Красного Солнца, приведет сюда тех и уничтожит вместе с ними все человечество. Тогда я даже как-то всерьез приняла его слова.
   – Глупости! Ведь он был тогда еще маленьким мальчиком.
   – Знаю. Только с тех пор я не в силах забыть яростного и угрожающего Ренни.
   – Вы думаете, что это имеет какое-то значение?
   – Не знаю. Несомненно одно: Ренни пошел в отца, а я в маму. Конечно, слова: я думаю, что в Ренни доминируют гены отца, а во мне – матери, – звучат как-то очень банально и буднично. Ренни хочет быть таким, как они, а я – человеком. И всегда хотела бы быть им. Пожалуй, в этом и причина того, что нам так и не удалось стать по-настоящему близкими. И интересы у нас совсем разные.
   – Что вы изучаете? – спросил я, почувствовав облегчение от того, что мне, может быть, удастся отвлечь внимание от мучительной исповеди.
   – Я учусь на медицинском факультете.
   – А Ренни?
   – О, Ренни интересует все. Он учился одновременно в техническом вузе и на философском факультете. Ренни – живая энциклопедия. Ведь ему нужно знать все. Ему нужно будет отчитываться перед ними, рассказать о нас!
   Внезапно она повернулась ко мне.
   – А вы?
   – Что – я?
   – Почему вы частный детектив?
   – Спросите что-нибудь полегче. Чем-то наложить.
   – Вам нравится то, что вы делаете?
   – Когда как. Иногда я воображаю себя этаким борцом за социальную справедливость.
   – Не издевайтесь.
   – Я не издеваюсь.
   – А сейчас?
   – Сейчас? Просто спасаю свою шкуру.
   – Вы думаете, вам все удастся?
   – Попробую. Хотя положение мое далеко не завидное.
   – Сколько вам лет, Сэм?
   – Тридцать. Это так важно?
   – Не знаю. У вас есть жена?
   – Была. Но не будем говорить о ней.
   – Как хотите. Как вы думаете, Ренни улетит?
   – Если ракета в исправности и мы ее найдем, да. Вам жаль его?
   Она сделала странное, едва заметное движение рукой.
   – Конечно, хотя вернее… даже не знаю. Я уже говорила, что мы никогда не были особенно близки. И, в конце концов, для него будет счастьем, если он сможет улететь… думаю, и для остальных тоже.
   – А вы?
   – Я бы хотела полностью оставаться человеком. Совсем человеком. И охотно обменяла бы свои решетчатые ребра на обычные.
   Потом вдруг лицо ее омрачилось.
   – Все-таки, я немного боюсь, – сказала она. – Боюсь Ренни. И боюсь за Землю, а в последнее время и все чаще вспоминаю тот день, когда Ренни прокричал, что уничтожит человечество.
   Тут неожиданно для самого себя я потянулся к ней и взял ее руки в свои.
   – Это было очень давно, Сети… Ведь и Ренни все связывает с нами…
   – Конечно, конечно, – пробормотала она в смущении и встала, чтобы направиться к дому. – Ренни улетит. И я не знаю, увижу ли его когда-нибудь снова…
   Мы медленно шли через беседку, и не могу сказать, что мне это было неприятно.
   Может быть, еще и потому, что пока мы не дошли до самого дома, она не отняла у меня свою руку.
   Полчаса прошли, и я снова сидел напротив них в холле. Все смотрели на меня, будто видели впервые, а я попытался читать в их взглядах. Но не успел я там хоть что-нибудь вычитать, как Петер Силади встал, словно на заседании, и откашлялся.
   – Дорогой мистер… э… Нельсон. Сейчас было бы неуместно пускаться в длинные рассуждения. Э… Речь идет о том, что мы, в конечном счете, находимся в крайне стесненном положении. И хотя вы, так сказать, буквально вломились в дом и… гм… ну… так сказать, незваный гость, у нас нет другого выбора, как довериться вам. За прошедшие полчасика мы тут немножко поговорили… и… гм… пришли к соглашению, что у нас нет причин не доверять вам. В конце концов, не так уж и многим мы рискуем. Вот. Это все.
   Я задумался, встать ли и мне, но все-таки решил сидеть.
   – Будущее даст вам ответ на вопрос, правильно ли вы решили, – сказал я и почувствовал, как у меня с души свалился огромный камень. – За мной, во всяком случае, дело не станет…
   – Какое дело? – спросил неожиданно Ренни и с любопытством уставился на меня своими ореховыми глазами.
   – Ну, если все получится так, как мне хотелось бы, то все мы будем довольны. Вы улетите, следовательно, эксперимент пройдет успешно, а о возможном будущем науки и человечества и говорить не приходится.
   – А вы?
   – Мой черед придет лишь после этого. Но надеюсь, что и у меня все утрясется, как только над головой Джиральдини и Ренци разгладятся волны.
   – Это довольно поэтический образ, – заметила одобрительно доктор Хубер.
   Но это был отнюдь не образ. Я всерьез надеялся, что однажды волны Нила сомкнутся над трупами Джиральдини и Ренци.
   Потому что если этого не случится, то, очевидно, там окажусь я.
   Когда, наконец, ситуация прояснилась, я посчитал, что пора приступить к обсуждению деталей.
   – Когда вы собираетесь уезжать? – спросил я.
   – Где-то через неделю, – сказал Силади. – Дело в том, что мы тем временем отпразднуем двадцатидвухлетие Ренни.
   – Это имеет какое-то особое значение?
   – Ну,., собственно, нет. Только… когда… словом, когда мать уже носила Ренни, мы решили, что отправимся, как только он закончит свою учебу… Вскоре после того, как ему исполнится двадцать два года.
   – Все еще не понимаю, почему именно тогда.
   – Потому что… Ведите ли, мистер Нельсон… Просто мы не можем даже предположить, как долго он будет в руги.
   В голове у меня забрезжила догадка.
   – Судя по вашему дневнику, Иму и остальные были не стары.
   – Но и не очень молоды. Во всяком случае, будет лучше, если Ренни отправится как можно раньше. Не говоря уже о том, что пирамиду могут обнаружить в любой момент.
   Это, несомненно, было так.
   Тогда уже мой план был в общих чертах готов.
   – Послушайте меня, – начал я. – По моим скромным подсчетам, у нас есть еще дня три-четыре. Если только я не ошибаюсь.
   – В чем?
   – В том, что Дальтона уже нет в живых.
   Я увидел, что они не улавливают мою мысль.
   – Поймите же, – сказал я терпеливо. – Дальтон начал торговаться с мафией из-за тайны, и они его убили, так?
   – Так.
   – По крайней мере, такова была наша гипотеза. И основывается она на том, что если бы это было не так, то Джиральдини и Ренци уже имели бы от Дальтона ваш адрес и были бы здесь еще несколько дней или даже недель тому назад. Более того, в таком случае Джиральдини не стал бы давать мне это поручение. Итак, Дальтона убрали прежде, чем успели выведать у него ваш адрес.
   – Безупречная логика.
   – Но есть в ней изъян.
   – Какой же, ради бога?
   – То, что абсолютной уверенности в этом нет. Может быть, они держат Дальтона в заложниках, а он пытается надуть их. И не выдает ваш адрес. Вопрос лишь в том, сколько он так протянет. Возможно, ему пригрозят, и он расколется. Нужно учитывать и это.
   – Что же вы посоветуете, мистер Нельсон?
   – Слишком медлить мы не можем. Скажем… у нас есть пять дней. Как у вас с упаковкой вещей?
   – В основном, все готово.
   – Визы?
   – В порядке.
   – Тогда, значит, нет только у меня… Но так или иначе, я получу ее тоже…
   – Вы имеете в виду – уже там?
   – Естественно. Мне лучше появляться в городе как можно реже. Потому что у меня есть один знакомый…
   Маленький элегантный человек, в черной шляпе. И мне до чертиков не хочется с ним встречаться.
   Сквозь ставни моей комнаты пробились первые рассветные лучи и прогнали сон. Я тихо оделся, крадучись спустился по лестнице, подхватил со стола два забытых кекса и, работая на ходу челюстями, вышел во двор. Мне оставалось только надеяться, что кексы не оставили специально для мышей, посыпав ядом. Я пробежал два раза вокруг озерца, потом сел на берегу. Я думал, что буду в одиночестве, но не учел лягушек. У края воды прямо напротив меня сидела огромная зеленая квакушка: по ней было видно, что вывели ее искусственным путем. Она надменно вылупилась на меня своими выпученными глазами, на шее у нее пульсировали мембраны, задние лапки время от времени нервно подергивались.
   Несколько секунд мы в упор смотрели друг на друга, потом, похоже, ей это надоело, потому что она с шумным всплеском прыгнула в воду.
   Позади меня затрещали срезанные недавно в беседке и брошенные на землю виноградные лозы, по которым шагал и я, ища на берегу уединения. Я обернулся, сзади стоял Ренни.
   – Доброе утро! – сказал он приветливо и плюхнулся на землю рядом со мной. – Вы всегда встаете так рано?
   – Это связано с моим ремеслом. Иногда, бывает, всю ночь не смыкаю глаз.
   – Представляю себе. Я много читал о частных сыщиках. Не сладко им живется.
   – Верно, несладко. Ну, а вы?
   – Почему я встаю рано? Даже не знаю. Я вообще сплю немного. А особенно в последнее время.
   – Вы думаете о вашем путешествии?
   – О нем и о многом другом. О себе, например. Кто я такой и почему делаю то, что я делаю.
   – И что вы надумали?
   – Кажется, ничего. Хотя я пытался узнать все.
   – Об Иму?
   – Да. О моем отце.
   – Ну и?
   – Ну… я узнал немного нового. Вы, конечно, знаете, что Иму – всего лишь голограмма. Объемный снимок. Так его воспроизводит аппарат.
   – Судя по дневнику вашего отца… то есть мистера Силади, вы сказали однажды, что Иму отвечал на ваши вопросы.
   Он печально покачал головой.
   – Просто я так думал тогда. Вы же знаете, что я был еще ребенком. Конечно, я у него что-то спрашивал, и у меня возникало впечатление, что он отвечает на мои вопросы. Но мог ли он отвечать? Может ли отвечать кто-то из глубины трех с половиной тысяч лет?
   – А после этого… Вы и после этого встречались с ним?
   – Конечно. Почти каждый вечер. Я наизусть помню каждое его слово.
   – Не сердитесь, Ренни… как вы заставляете работать скарабея?
   – Просто. Держу над ним свою ладонь.
   – Значит, для этого не нужна вольтова дуга?
   – А зачем? Похоже, во мне есть что-то, включающее автоматику. Очевидно, так было задумано. Между прочим, это уже доставило мне немало неприятностей.
   – Из-за чего?
   – Ну, из-за того, что во мне есть что-то… Представьте себе, если я беру в руки непроявленную пленку, она становится абсолютно непригодной. От одного моего прикосновения. Становится такой, словно ее вынули из кассеты, засветили.
   – Вероятно, какое-то излучение.
   – Что-то такое. Только его нельзя измерить. Следы оставляет, но никак не поддается измерению. Удивительно, да?
   – Ну… Честно говоря, я в этом не очень разбираюсь.
   – Не бойтесь, это не опасно. Насколько я знаю, от. меня еще никто не заболел. Даже моя мама, или, во всяком случае, та, кого так называют.
   Странная интонация, с которой он произнес эти слова, резнула мне слух.
   – Как вы сказали? Ведь она и в самом деле ваша мама.
   – Моя мама? Не знаю… Во всяком случае, она родила меня.
   – Я думаю, это одно и то же.
   Он посмотрел мне в глаза с иронической улыбкой.
   – Вы так полагаете? В таком случае, для ребенка из пробирки пробирка является его мамой?
   – У ребенка из пробирки нет мамы.
   – Но будет. Обязательно будет. А потом можно будет поспорить, кто же его мама. Вы полагаете, что от малыша потом будут требовать, чтобы он почтительно здоровался с пробиркой, из которой вышел на свет божий?
   Я – человек довольно бесцеремонный, но тон, в котором он говорил о своей матери, оскорбил мой слух.
   – Не забывайте, Ренни, ваша мать – живой человек!
   – Конечно… Но только не забывайте и вы, что она сама себе выбрала роль пробирки. И должна нести за это ответственность!
   – Вы не любите вашу маму? Он, негодуя, пожал плечами.
   – А почему бы мне ее любить? Я благодарен ей за то, что она меня родила. И я всегда могу постоять за себя. Вам это любопытно?
   – А ваш отец?
   – Вы имеете в виду Силади? О, он тоже не имеет ко всему этому никакого отношения, как… и к моей матери. Давайте так и будем это называть, хорошо? Матери у меня нет и не будет! Но отец есть!
   – Иму?