Страница:
– Задним умом все крепки, – пожал плечами Литвин. Он уже слегка отдышался, взгляд снова приобрел обычную прищуренную твердость. – Но сейчас ничего не попишешь. Он без охраны на улице не появляется, а в конспирации не меньше нашего понимает. Нет, нужно форсировать события, причем срочно. Что у нас запланировано помимо Миусской трамвайной подстанции?
– Забастовка типографов намечена на двадцать первое сентября, можно ускорить. В Орехово-Зуево не сегодня-завтра народ поднимется на забастовку, товарищи работают. А подстанция – это когда? Я не в курсе, у меня другие заботы.
– На двадцатое наметили. Нужно кое-что организовать. Хотя… и там на два-три дня ускорить можно. Этим я займусь. Типографов нужно ускорить обязательно.
Устроим полиции такую веселую жизнь, чтобы ей совершенно не до нас стало.
– Ускорим, не проблема. Но этого мало. Это все такие мелочи, что мы не слишком отвлечем от нас внимание. По крайней мере, Охранка от нас не отстанет, филеров демонстрации разгонять не посылают. Нам отчаянно не хватает массовости, не хватает крови, чтобы людей поднимать. Что с тюрьмой?
– С тюрьмой? – Литвин почесал в затылке. – С тюрьмой пока сложно. Сознательных рабочих мало, прочие не хотят освобождать никаких заключенных. Только о себе думают. Но работаем. Вообще, Саша, не нравится мне эта затея. Сколько народу положим, а?
– Революции не делаются бескровно, – скривился Грязин. – Ты, Зиня, хоть и проверенный товарищ, а иногда словно чистоплюй-белоручка рассуждаешь. "Умрешь не даром, дело прочно, когда под ним струится кровь" – забыл? Эти несколько десятков трупов рабочих станут краеугольным камнем в фундаменте нашей революции.
Народ, наконец, осознает сущность царского режима…
– Ой, да брось ты! – сплюнул Литвин. – Не на митинге. Сам все знаю. Но самолично отправлять народ под казацкие сабли и пули – это все же как-то не по-людски. Ну ладно, давно все решено и заметано. На восемнадцатое октября планировали, сильно ускорить не удастся. На неделю, максимум на десять дней можно сдвинуть, но и то не факт.
– Ну, и за это спасибо – кивнул товарищ Худой. – Слушай, ты уверен, что за тобой хвоста не было?
– Не маленький! – обиделся Литвин. – Я, между прочим, от слежки уходил, когда ты еще и о партии-то не слышал. Не было никакого хвоста.
– Ну ладно, ладно! – закивал тот. – Тогда нужно сделать вот еще что…
"Общий вызов элементов Сферы. Трансляция сырых данных. Частичная расшифровка материала по истории Дискретных. Высокий приоритет. Конец заголовка". …И тут Ройко Джонсон вспомнил о своих старых разработках. К тому времени он оставался человеком только наполовину. Из-за несчастного случая он потерял обе ноги, левую руку и значительную часть торса. Еще за двадцать лет до того подобные раны оказались бы смертельными, но, к счастью, последним рейсом из метрополии на "Эдельвейс" прибыли новейшие протезирующие установки, способные почти без ущерба для функциональности заменить любую, если не считать головного мозга, часть тела. Головной мозг в теле киборга все еще оставался экзотикой, но такое решение было технически возможным. Однако Ройко оно не устраивало.
Головной мозг, состоящий из биологической ткани, писал он в своих "Перспективах", слишком непрочен и легко гибнет под воздействием внешних факторов. Он требует громоздких, неудобных и ненадежных систем жизнеобеспечения, привязывающих всю конструкцию к стационарным установкам, а также постоянного биологического питания. Он не выдерживает ни перегрузок, ни перепада температур, ни агрессивной внешней среды, и даже кибернетическое тело чоки не в состоянии охранить его от всех опасностей. И еще он стареет.
Исследования показывали, что хирн-чоки – искусственные тела, поддерживающие существование живого мозга – могли жить существенно дольше за счет более медленного старения мозга по сравнению с прочими частями тела. Однако желающих пересадить свой мозг в механическую конструкцию даже и на Земле попадалось крайне мало. В основном на такое соглашались безнадежные инвалиды да законченные технофаны. В любом варианте пересадка мозга не решала проблемы старения и смерти биологических тканей. И Ройко сделал вывод: проблему требуется решать радикально. Человеческой личности требовался новый носитель, и таковой следовало изобрести как можно быстрее.
На создание искусственного твердотельного мозга, способного адекватно поддерживать функционирование человеческой психоматрицы, ушло пятнадцать лет, в течение которых живое население станций сократилось еще на треть. Однако в конце концов благодаря объединенным усилиям энтузиастов исследования были завершены.
В окончательном варианте человеку требовалось провести несколько месяцев в коконе, фиксировавшем "ветер в листве", как Ройко поэтически окрестил мыслительные процессы человека. "…по фотографиям дерева мы не сможем создать его точную модель, – писал ученый в одной из статей, – поскольку статичное изображение кроны не дает возможности понять степени свободы каждого отдельного листа и ветки. Мы можем точно воспроизвести внешний вид каждого элемента, но не сможем понять, каким образом он движется под порывами ветра. В результате смоделированное дерево будет очень похоже на оригинал, но, тем не менее, будет иметь с ним мало общего. Единственный доступный нам сегодня точный способ – это разместить видеокамеры во всех возможных точках наблюдения и на основе отснятого материала строить максимально точные модели каждого листа…" Создаваемый в результате процесса слепок психоматрицы мог быть перенесен на твердотельный носитель без, как предполагалось, заметного ущерба для личности.
Эксперименты дали блестящие результаты. Ройко стал первым человеком, полностью утратившим биологические ткани. За ним последовали другие. Ушло определенное время на то, чтобы адаптировать существующие технологии производства чоки-тел под новые сенсорные матрицы, но здесь уже не требовались технологические прорывы.
И тридцать шесть лет спустя после Катастрофы человек без скафандра впервые вступил на поверхность планеты.
Чужой планеты.
Далеко не все люди и искины благосклонно отнеслись к идее замены живого тела на чоки. Кто-то указывал на объективные недостатки: хотя новые тела обеспечивали почти полный спектр ощущений, даваемый живым телом, это "почти" многим казалось достаточно серьезным поводом отказаться от миграции. Кто-то (в основном искины) опасался непредсказуемых последствий в долгосрочной перспективе, в первую очередь – утрату ценнейших для искинов творческих качеств человеческого мышления. Но как бы то ни было, рискнувших сменить тело оказалось достаточно. В конечном итоге искинов склонил на сторону новых технологий тот факт, что новые носители сознания позволяли на порядок повысить скорость и качество обмена информацией между человеком и внешними устройствами. А люди… людям просто не хотелось умирать.
В это же время стабилизация производственного цикла на станциях позволила, наконец, изыскать ресурсы на отправку исследовательских экспедиций в метрополию.
И вскоре первые транспорты с экипажами из искинов и сменивших тела людей ушли к Солнечной системе на разгонных двигателях…
16 сентября 1905 г. Орехово-Зуевские мануфактуры
– Забастовка типографов намечена на двадцать первое сентября, можно ускорить. В Орехово-Зуево не сегодня-завтра народ поднимется на забастовку, товарищи работают. А подстанция – это когда? Я не в курсе, у меня другие заботы.
– На двадцатое наметили. Нужно кое-что организовать. Хотя… и там на два-три дня ускорить можно. Этим я займусь. Типографов нужно ускорить обязательно.
Устроим полиции такую веселую жизнь, чтобы ей совершенно не до нас стало.
– Ускорим, не проблема. Но этого мало. Это все такие мелочи, что мы не слишком отвлечем от нас внимание. По крайней мере, Охранка от нас не отстанет, филеров демонстрации разгонять не посылают. Нам отчаянно не хватает массовости, не хватает крови, чтобы людей поднимать. Что с тюрьмой?
– С тюрьмой? – Литвин почесал в затылке. – С тюрьмой пока сложно. Сознательных рабочих мало, прочие не хотят освобождать никаких заключенных. Только о себе думают. Но работаем. Вообще, Саша, не нравится мне эта затея. Сколько народу положим, а?
– Революции не делаются бескровно, – скривился Грязин. – Ты, Зиня, хоть и проверенный товарищ, а иногда словно чистоплюй-белоручка рассуждаешь. "Умрешь не даром, дело прочно, когда под ним струится кровь" – забыл? Эти несколько десятков трупов рабочих станут краеугольным камнем в фундаменте нашей революции.
Народ, наконец, осознает сущность царского режима…
– Ой, да брось ты! – сплюнул Литвин. – Не на митинге. Сам все знаю. Но самолично отправлять народ под казацкие сабли и пули – это все же как-то не по-людски. Ну ладно, давно все решено и заметано. На восемнадцатое октября планировали, сильно ускорить не удастся. На неделю, максимум на десять дней можно сдвинуть, но и то не факт.
– Ну, и за это спасибо – кивнул товарищ Худой. – Слушай, ты уверен, что за тобой хвоста не было?
– Не маленький! – обиделся Литвин. – Я, между прочим, от слежки уходил, когда ты еще и о партии-то не слышал. Не было никакого хвоста.
– Ну ладно, ладно! – закивал тот. – Тогда нужно сделать вот еще что…
"Общий вызов элементов Сферы. Трансляция сырых данных. Частичная расшифровка материала по истории Дискретных. Высокий приоритет. Конец заголовка". …И тут Ройко Джонсон вспомнил о своих старых разработках. К тому времени он оставался человеком только наполовину. Из-за несчастного случая он потерял обе ноги, левую руку и значительную часть торса. Еще за двадцать лет до того подобные раны оказались бы смертельными, но, к счастью, последним рейсом из метрополии на "Эдельвейс" прибыли новейшие протезирующие установки, способные почти без ущерба для функциональности заменить любую, если не считать головного мозга, часть тела. Головной мозг в теле киборга все еще оставался экзотикой, но такое решение было технически возможным. Однако Ройко оно не устраивало.
Головной мозг, состоящий из биологической ткани, писал он в своих "Перспективах", слишком непрочен и легко гибнет под воздействием внешних факторов. Он требует громоздких, неудобных и ненадежных систем жизнеобеспечения, привязывающих всю конструкцию к стационарным установкам, а также постоянного биологического питания. Он не выдерживает ни перегрузок, ни перепада температур, ни агрессивной внешней среды, и даже кибернетическое тело чоки не в состоянии охранить его от всех опасностей. И еще он стареет.
Исследования показывали, что хирн-чоки – искусственные тела, поддерживающие существование живого мозга – могли жить существенно дольше за счет более медленного старения мозга по сравнению с прочими частями тела. Однако желающих пересадить свой мозг в механическую конструкцию даже и на Земле попадалось крайне мало. В основном на такое соглашались безнадежные инвалиды да законченные технофаны. В любом варианте пересадка мозга не решала проблемы старения и смерти биологических тканей. И Ройко сделал вывод: проблему требуется решать радикально. Человеческой личности требовался новый носитель, и таковой следовало изобрести как можно быстрее.
На создание искусственного твердотельного мозга, способного адекватно поддерживать функционирование человеческой психоматрицы, ушло пятнадцать лет, в течение которых живое население станций сократилось еще на треть. Однако в конце концов благодаря объединенным усилиям энтузиастов исследования были завершены.
В окончательном варианте человеку требовалось провести несколько месяцев в коконе, фиксировавшем "ветер в листве", как Ройко поэтически окрестил мыслительные процессы человека. "…по фотографиям дерева мы не сможем создать его точную модель, – писал ученый в одной из статей, – поскольку статичное изображение кроны не дает возможности понять степени свободы каждого отдельного листа и ветки. Мы можем точно воспроизвести внешний вид каждого элемента, но не сможем понять, каким образом он движется под порывами ветра. В результате смоделированное дерево будет очень похоже на оригинал, но, тем не менее, будет иметь с ним мало общего. Единственный доступный нам сегодня точный способ – это разместить видеокамеры во всех возможных точках наблюдения и на основе отснятого материала строить максимально точные модели каждого листа…" Создаваемый в результате процесса слепок психоматрицы мог быть перенесен на твердотельный носитель без, как предполагалось, заметного ущерба для личности.
Эксперименты дали блестящие результаты. Ройко стал первым человеком, полностью утратившим биологические ткани. За ним последовали другие. Ушло определенное время на то, чтобы адаптировать существующие технологии производства чоки-тел под новые сенсорные матрицы, но здесь уже не требовались технологические прорывы.
И тридцать шесть лет спустя после Катастрофы человек без скафандра впервые вступил на поверхность планеты.
Чужой планеты.
Далеко не все люди и искины благосклонно отнеслись к идее замены живого тела на чоки. Кто-то указывал на объективные недостатки: хотя новые тела обеспечивали почти полный спектр ощущений, даваемый живым телом, это "почти" многим казалось достаточно серьезным поводом отказаться от миграции. Кто-то (в основном искины) опасался непредсказуемых последствий в долгосрочной перспективе, в первую очередь – утрату ценнейших для искинов творческих качеств человеческого мышления. Но как бы то ни было, рискнувших сменить тело оказалось достаточно. В конечном итоге искинов склонил на сторону новых технологий тот факт, что новые носители сознания позволяли на порядок повысить скорость и качество обмена информацией между человеком и внешними устройствами. А люди… людям просто не хотелось умирать.
В это же время стабилизация производственного цикла на станциях позволила, наконец, изыскать ресурсы на отправку исследовательских экспедиций в метрополию.
И вскоре первые транспорты с экипажами из искинов и сменивших тела людей ушли к Солнечной системе на разгонных двигателях…
16 сентября 1905 г. Орехово-Зуевские мануфактуры
Пролетку остановили, когда до ворот осталось с полсотни метров. Гул толпы долетал и сюда, разрезаемый частым свистом и выкриками. Моросил холодный дождик, и молодой казак в заляпанной грязью форме выглядел злым и усталым.
– На вашем месте, господа, я бы туда не совался, – охрипшим голосом сообщил он.
– Там бунт. Побьют, а экипаж перевернут. Вон, управляющий попытался проехать, да едва сам ноги унес, в конторе забаррикадировался. Так что лучше поворачивайте.
Олег привстал и вгляделся в ворота. За ними ворочалась темная человеческая масса, оттесняемая конными. Догорающая с немилосердным чадом деревянная конструкция, замеченная им издали, оказалась остатками некогда элегантного кабриолета. Рядом валялась мертвая лошадь.
– Пся крев! – ругнулся рядом Крупецкий. – Опять бунтуют. Что в это-то раз, корнет?
– Да кто их разберет! – сплюнул казак. – Не разобрать толком. "Коты" пьяные верховодят. Камнями швыряют, стрельнули вот из револьвера, Мишку подранили.
Ротмистр насилу ребят удержал, чтобы шашками смутьянов рубить не начали.
Поворачивайте, судари, Христом-богом прошу. Нечего вам тут делать. Все равно начальство все разбежалось аль по щелям забилось.
– Ну что, барин, вертать взад? – простуженно спросил извозчик, поворачиваясь на козлах. – Вот ведь история какая!
– Разворачивай коляску, – сквозь зубы буркнул Олег, легко выпрыгивая на землю. – Разворачивай, но стой на месте. Охранное отделение! – бросил он открывшему было рот казаку, и тот осекся. – Болеслав Пшемыслович, сидите здесь.
– Чтобы пан Зубатов с меня голову снял, коли что? – набычился тот, выбираясь вслед за Олегом. – Куда вы, пан Кислицын? Правильно вам говорят – побьют, а то и вовсе убьют. Кто ж в такую толпу суется? Да и что вам там трэба?
– Болеслав Пшемыслович, – резко обернулся к нему Олег, – извольте выполнять приказ. Я не собираюсь соваться в пекло, но мне нужно посмотреть поближе. Да и вы в случае чего меня от толпы не спасете. Не волнуйтесь, я неплохо бегаю.
Сядьте в коляску и будьте готовы сматываться. Вы! – повернулся он к казаку. – Следуйте за мной. Господин Крупецкий присмотрит, чтобы никто не проехал без надобности.
Не обращая более внимания на изумленно застывшего филера, он повернулся и зашагал к воротам. Корнет, поколебавшись и бросив неуверенный взгляд на Крупецкого, двинул лошадь вслед неторопливым шагом.
Олег чувствовал, как внутри поднимается давно забытая волна. Уже не в первый раз он оказывается перед разгоряченной толпой, и не в первый раз что-то внутри подхватывает его и несет вперед, вперед, вперед, не давая остановиться и задуматься, что же именно он собирается делать и чего хочет добиться. Пан или пропал! Но сейчас откуда-то он твердо знал одно: от того, что он увидит и поймет сегодня, может зависеть вся его дальнейшая судьба.
– Корнет! – рявкнул над ухом густой бас. – Что здесь делает штатский? Почему пропустили?
Грузный седоусый казак с нагайкой в руке разъяренно навис над ним, сидя на огромной лошади, каких Олег еще не видел. Судя по цацкам на мундире, на него налетел какой-то высокий чин.
– Господин ротмистр… – неуверенно начал корнет, но Олег перебил его.
– Московское охранное отделение! – твердо сказал он грозному начальству. – Я Кислицын Олег Захарович, чиновник для особых поручений. Что здесь происходит?
Доложите обстановку,– краем глаза он заметил, как сзади набегает отошедший от столбняка Крупецкий, и отмахнулся от него. – Почему бунт?
– Э-э-э… – Ротмистр явно опешил, но тут же взял в себя в руки. – Да, ваше высокоблагородие, простите, что не признал… – Он неуверенно вгляделся в лицо Олега, словно пытаясь узнать его, но тут же сдался. – Докладываю. Сегодня утром поступило сообщение, что на мануфактурах в очередной раз взбунтовались рабочие, толпы собираются во дворах и отказываются приступать к работе. По тревоге были подняты и отправлены сюда четыре сотни казаков Семнадцатого полка под моим командованием. Первая полусотня перед вами, остальные блокируют другие мануфактуры, но там толпы куда меньше. Здесь главная буча. Нескольких мастеров на тачках вывезли – это они так свою злобу к ним выражают, стекла побили, шинки вот по соседству разграбили, водки да вина унесли черт знает сколько. Фабричный инспектор появлялся, успокаивал, так чуть не побили. Уехал восвояси…
– Ваши приказы?
– Рассеять толпу, прекратить беспорядки, не допустить ущерба имуществу, по возможности избегать кровопролития. Оказать посильную помощь администрации в восстановлении порядка.
– И как успехи? – осведомился Олег, окидывая огромный двор взглядом. Толпа шумела в двух десятках метров, доносились отдельные неразборчивые выкрики. В оконных проемах кое-где торчали уродливые осколки мутного стекла, валялся на земле разнообразный мусор. Несколько высоких труб уныло испускали едва заметные струйки дыма: похоже, паровые машины, приводящие в действие ткацкие станки, не работали.
– Так себе успехи, – вздохнул ротмистр. – Избегать кровопролития и одновременно рассеять толпу не получится. Пока она довольно мирная, но расходиться люди отказываются. Рано или поздно схлестнемся, никуда не деться. Вон, одного моего человека уже подстрелили, так насилу удержал ребят. Так что придется или огонь открывать и лошадьми давить, или отходить. Отправил я вестового за новыми приказами, так он еще когда вернется…
– Кто подзуживает людей, заметить сумели? – Олег пристально вгляделся в рабочих.
Большинство носило типичную одежду – картузы, подпоясанные ремнем косоворотки из темного ситца, темные же заправленные в грубые сапоги брюки, пиджаки или жилетки… Мелькавшие тут и там женщины носили ситцевые же сарафаны и кофты, укутывал головы в платки. Но отдельные группы явно выделялись на общем фоне – некоторые в живописнейшем рванье, некоторые, наоборот, в явно дорогих гражданских шинелях и блестящих сапогах. Отирались рядом подозрительные дамочки в открытых платьях с претензией на роскошь, но изрядно замусоленных и грязных, по манерам – типичные уличные проститутки. На глазах Олега один из оборванцев подхватил с земли камень и, особо не целясь, запустил его в сторону казаков.
Один из них шарахнулся в сторону, разгоряченная лошадь загарцевала на месте, едва не сбросив всадника. Группа из трех или четырех личностей, к которой принадлежал оборванец, громко загоготала и тут же ловко растворилась в толпе, едва двое казаков грозно двинули вперед своих лошадей.
– "Коты", мразь подзаборная! – рыкнул ротмистр, проследив, куда смотрит Олег. – Сутенеры, торгуют бабами и водкой прямо среди бела дня. Всех бы на осину, да ведь поди поймай! Администрация, понимаешь, развела бардак на мануфактурах, а теперь чуть что – войска вызывает. Они, они, сволочи, и из револьверов стреляют, и камнями швыряются, и людей подзуживают беспорядки устраивать!..
– Сомневаюсь, что беспорядки – их рук дело, – хмыкнул Олег. – Зачем им толпу на улицу выводить? Бастующим, небось, плату срежут за невыход на работу, чем они за баб и водку платить станут? Нет, должны быть другие, кто не на самом виду.
Скажите, ротмистр, как бы мне с людьми поговорить? Нужен мегафон.
– Мегафон? – не понял казак.
– Ну, что-то, чтобы мой голос лучше слышали, – пояснил Олег. – Иначе не перекричать мне всех разом.
– А, рупор! – понял ротмистр. – Сейчас найдем.
Он подозвал к себе одного из казаков и негромко что-то приказал. Тот кивнул и галопом унесся куда-то в сторону. Менее чем через минуту он вернулся и протянул Олегу большой жестяной конус с ручкой. Тот озадаченно покрутил его в руках, заметил на узкой стороне что-то вроде нагубника и пожал плечами. За неимением лучшего…
– Отведите своих людей назад, – приказал он ротмистру. – Мне нужно, чтобы они не вертелись между мной и людьми. Господин Крупецкий, я, кажется, приказал вам оставаться возле коляски. В первый раз прощаю, но если сунетесь за мной еще раз – уволю нахрен.
И он решительно направился к грубому невысокому помосту, служившему для непонятно какой цели, но возвышавшемуся над землей примерно на метр. Для его целей это более чем подходило. Казаки, повинуясь сигналу корнета, подали лошадей назад.
Взобравшись на помост по грубым скрипучим ступеням, Олег огляделся. Кое-кто из рабочих заинтересованно повернулся в его сторону, но большинство не обращало на него ровно никакого внимания. Ну что же…
Вложив два пальца в рот, он оглушительно свистнул. Сделав паузу, свистнул еще раз. На сей раз к нему повернулись практически все, общий гул утих почти полностью.
– Интересно, чем вам лошадь-то не угодила? – громко сказал Олег в рупор. – Ну ладно, коляску сожгли, а животину-то за что убили?
Толпа отозвалась недоуменным шумом.
– Поделом управляющему! – крикнул кто-то неразличимый. – Кровопийца!
– Похоже, ваш управляющий такая скотина, что вы его уже и с лошадьми путаете, а? – усмехнулся Олег. До него донеслись отдельные смешки. Похоже, внимание людей оказалось завоевано. – Сочувствую. Однако же не для того вы на улицу вышли, чтобы заставить начальство пешком ходить, как я понимаю. Чего вы хотите, можете внятно озвучить?
– А ты кто такой? – пьяный выкрик долетел слева. Олег повернулся, вглядываясь.
Ну конечно. Один из "котов". – Ты че, нам денег принес?
– А ты всех рабочих представляешь? – поинтересовался Олег в рупор. – Что-то не кажется мне, что ты в своей жизни хоть день за станком простоял. По-моему, ты просто сявка подзаборная, ни копейки честным трудом в жизни не заработавший. Эй, господа хорошие! Найдется среди вас кто-то, кто от имени всех сказать может?
– Смотри-ка ты! – зареготали еще несколько оборванцев. – Ребята, этот белоручка говорит, что мы ни копейки не заработали! А сам-то как сыр в масле катается, нашей кровушки попив!
Над ухом пролетел камень. Олег вздохнул, уронил рупор и спрыгнул с помоста.
Несколькими стремительными шагами преодолев расстояние до оборванцев, он сходу свалил одного прямым ударом в челюсть. Пока остальные изумленно таращились на него, не понимая, что происходит, он выдернул из толпы одного особо колоритного "кота" в состоящем из одних дыр зипуне, от которого за версту несло винищем, завернул ему руку в болевой захват и, не давая опомниться, потащил к помосту.
Толпа настороженно молчала.
Загнав оборванца на всеобщее рассмотрение – тот растерянно заозирался по сторонам, кажется, не понимая, как он сюда попал – Олег снова подхватил рупор.
– Ну что, господа хорошие, – язвительно спросил он, – вы хотите, чтобы этот говорил от вашего имени? Как думаете, какие требования он может огласить?
Побольше водки, и бесплатно? Я-то думал, что вам семьи кормить надо, но ежели водка устроит…
– Долой чиновников! – выкрикнул кто-то из толпы. – Да здравствует революция!
Товарищи, все вместе сомнем казаков и этого эксплуататора! Ура!
Толпа угрожающе шевельнулась.
– А, то есть смять казаков – это ваша единственная задача, – разочарованно сказал Олег. – Ну, тогда валяйте. А я пойду, мне в войнушку играть неинтересно.
– Тихо всем! – рыкнул вытолкавшийся из толпы здоровый детина с густой черной бородой и мрачным взглядом. – Послушаем, что нам скажет это чистенький господин.
Ну, говори!
– Что говорить? – удивился Олег. – Я ожидал, что вы для начала мне что-то скажете. Я, конечно, могу объяснить, почему лошадей убивать нехорошо, но вы-то, верно, не того ждете. Так что валяйте, я слушаю.
В этот момент в мозгах оборванца что-то щелкнуло. Издав угрожающий пьяный вопль, он выхватил откуда-то нож и замахнулся на Олега. Рефлекс у того сработал автоматически. Рванувшись вперед и блокировав запястьем руку с занесенным оружием, он дал противнику подножку и с силой толкнул его в грудь. С воплем пьянчуга опрокинулся на спину и шлепнулся с помоста на землю. Нож отлетел бородачу под ноги. Тот взглянул на него, потом на Олега и слегка усмехнулся.
Кажется, в его взгляде мелькнуло невольное уважение.
– Хорошо дерется… – вполголоса прокомментировал ротмистр, обращаясь к Крупецкому. – В первый раз вижу, чтобы у человека и язык был подвешен, и драться он умел. Хороших людей Зубатов себе подбирает.
Крупецкий задумчиво взглянул на казака, но промолчал.
– Ну так я слушаю ваши требования! – произнес Олег. Его тон изменился, из развязного стал жестким и требовательным. – Или мне и дальше развлекать вас боксом?
– Не горячись, барин, – спокойно ответил бородач. – Все тебе скажем как на духу.
Да только сто раз говорили, и все без толку. Жалованье нам повысить нужно. Гроши платят, детей кормить нечем. Горбатишься по двенадцать часов в цеху, домой на квартиру приходишь – разогнуться не можешь, а там дети грязные орут, народ чуть ли не вповалку по комнатам лежит… – Он махнул рукой. Окружающие поддержали его невнятным гулом.
– Понятно, – кивнул Олег. – Что-то еще?
– Тред-юнион требуем! – упрямо склонил голову бородач. – Хотим, чтобы от мастеров у нас защита была. Чуть слово не так скажешь – сразу по морде.
Ошибешься – штраф. Ладно бы только за пьянство да прогулы штрафовали, так ведь за поломку станка – штраф, за порванную пряжу – тоже, а есть в том твоя вина или нет, никому дела нет. Нельзя так, не по-людски это.
– Хорошо. Что еще?
– А что, мало? – удивился тот. – Если ты, барин, это все выполнишь, ноги целовать тебе будем. Да только пустое все. Из хозяина лишней копейки не выдавишь. Да еще и расписками для своего магазина жалование выдает в нарушение всех законов. А казаками нас пугать не надо. Мы и так пуганые.
– Казаки вас не тронут! – Олег возвысил голос, надеясь, что ротмистр и в самом деле окажется умным мужиком. – Господа! Теперь мне ясны ваши требования. Я передам их вашему начальству. И не просто передам – заставлю пойти вам навстречу. На сегодня все. Вы можете не возвращаться на работу, объявляется внеочередной выходной. Теперь – разойтись.
Он поставил рупор на помост и спрыгнул на землю. Бородач смотрел на него с непонятным выражением. Олег подошел к нему и оглядел с ног до головы. Да уж, мелькнуло в голове, этого я бы ни ударом в челюсть, ни подножкой не свалил.
– Меня зовут Олегом, – сообщил он. – Пойдем, что ли, пообщаемся в спокойной обстановке. Что ты там про хозяйские расписки для магазина говорил? Да, и скажи людям, чтобы в самом деле расходились по домам. А то, не ровен час, еще кто-нибудь снова из револьвера стрельнет, и тогда казаки точно не выдержат.
Бородач хмыкнул, отвернулся и что-то шепнул на ухо одному из товарищей. Тот кивнул и нырнул в толпу.
– Твоя правда, барин, – прогудел он. – Побаловали, и хватит. Не волнуйся, сейчас разбредутся. И с "котами" мы разберемся в свой черед, у меня самого на них давно руки чешутся. И сегодня-то они на пустом мече бучу начали, а остальные уж за компанию присоединились. Но вот скажи мне, барин, почему я тебе верю? Впервые в жизни вижу, а верю? Много я говорунов повидал, и с начальством не раз схватывался, но ты какой-то не такой.
– Да уж такой я, внушающий, – усмехнулся Олег. – Тебя звать-то как? Не бойся, хозяину не выдам.
– Хозяину? – презрительно прищурился бородач. – Не боюсь я хозяина. За мной правда, а бог завсегда за правду стоит. Мишкой меня кличут. Мишкой Ухватовым.
– Вот и здорово, – одобрил Олег. – Ну что, Михаил, пошли, присядем в тенечке.
Потолковать надо по душам, прежде чем я к хозяину вашему пойду. Слушай, а у вас здесь рабочие казармы где? Проводи – хочу посмотреть, как люди живут.
Вокруг медленно рассасывалась толпа.
До хозяйского кабинета Олег добрался только через час. Пройдя через контору в сопровождении Крупецкого, он забарабанил в толстую обитую гранитолем дверь.
Вопреки ожиданиям та распахнулась немедленно.
– Что вы себе позволяете! – с места в карьер взвизгнул невысокий растрепанный человечек. – Как вы смеете самоуправствовать на территории моего завода!
– Вы управляющий? – холодно спросил его Олег. – Починков Семен Гаврилович?
– Да, я управляющий! – снова взвизгнул человечек. – А вот кто вы такой, что смеете отдавать приказы моим рабочим?
– Вы сначала научитесь мимо своих рабочих спокойно проезжать так, чтобы вам средство передвижения не курочили, – парировал Олег. – Посторонитесь, пожалуйста, вы дорогу загораживаете.
Управляющий поперхнулся, беспомощно взглянул на Крупецкого, с удовольствием наблюдающего за сценой, и молча сдвинулся в сторону. Олег прошел мимо него, брезгливо осматриваясь. В отличие от конторы Гакенталя, заваленной чертежами и моделями и выдававшей искреннее влечение человека к своему делу, здесь явно пахло махровой канцелярщиной и равнодушием. Сиротские деревянные лавки, грубый колченогий стол, массивный железный шкаф, на грязных окнах – ни занавесочки.
Олег с размаху плюхнулся на стул и иронически посмотрел на багрового хозяина помещения.
– Присаживайтесь, раз уж так получилось, – иронически пригласил он. – В ногах правды нет. Да присаживайтесь же! – добавил он металла в голос.
Несчастный Починков молча повиновался.
– Господин Ковригин, разумеется, не почтил присутствием свои владения, – не то спросил, не то констатировал Олег. Ухватов проинформировал его, что, лишившись повозки, управляющий смог добежать до конторы, а владелец мануфактуры, ехавший следом, развернул коней и сбежал восвояси. Видимо, он и настоял на присылке казаков. Жаль. Давить авторитетом мелкую сошку было без толку, но это все же лучше, чем ничего. Ну что же, входим в роль Народного Председателя…
Следующие четверть часа он изо всех сил старался убедить незадачливого управляющего в том, что день у того не задался с самого утра и просвета не предвидится до вечера. Среди вмененных тому грехов числились глупость, непредусмотрительность, неумение отдавать приказы, напрасное нервирование рабочих, если только это не намеренное провоцирование на бунт, а за компанию – еще и подворовывание у хозяина. Последний выстрел наугад попал в цель так основательно, что Олег испугался, что придется везти дядьку в больницу: тот решил изобразить своим лицом грядущий в скором времени постоянный снежный покров и начал судорожно хватать ртом воздух. С опозданием Олег сообразил, что Охранное отделение, видимо, пользовалось в его глазах авторитетом немногим меньшим, чем местный бог, а уж бояться ему явно было чего. В этом Олег, впрочем, и не сомневался.
– На вашем месте, господа, я бы туда не совался, – охрипшим голосом сообщил он.
– Там бунт. Побьют, а экипаж перевернут. Вон, управляющий попытался проехать, да едва сам ноги унес, в конторе забаррикадировался. Так что лучше поворачивайте.
Олег привстал и вгляделся в ворота. За ними ворочалась темная человеческая масса, оттесняемая конными. Догорающая с немилосердным чадом деревянная конструкция, замеченная им издали, оказалась остатками некогда элегантного кабриолета. Рядом валялась мертвая лошадь.
– Пся крев! – ругнулся рядом Крупецкий. – Опять бунтуют. Что в это-то раз, корнет?
– Да кто их разберет! – сплюнул казак. – Не разобрать толком. "Коты" пьяные верховодят. Камнями швыряют, стрельнули вот из револьвера, Мишку подранили.
Ротмистр насилу ребят удержал, чтобы шашками смутьянов рубить не начали.
Поворачивайте, судари, Христом-богом прошу. Нечего вам тут делать. Все равно начальство все разбежалось аль по щелям забилось.
– Ну что, барин, вертать взад? – простуженно спросил извозчик, поворачиваясь на козлах. – Вот ведь история какая!
– Разворачивай коляску, – сквозь зубы буркнул Олег, легко выпрыгивая на землю. – Разворачивай, но стой на месте. Охранное отделение! – бросил он открывшему было рот казаку, и тот осекся. – Болеслав Пшемыслович, сидите здесь.
– Чтобы пан Зубатов с меня голову снял, коли что? – набычился тот, выбираясь вслед за Олегом. – Куда вы, пан Кислицын? Правильно вам говорят – побьют, а то и вовсе убьют. Кто ж в такую толпу суется? Да и что вам там трэба?
– Болеслав Пшемыслович, – резко обернулся к нему Олег, – извольте выполнять приказ. Я не собираюсь соваться в пекло, но мне нужно посмотреть поближе. Да и вы в случае чего меня от толпы не спасете. Не волнуйтесь, я неплохо бегаю.
Сядьте в коляску и будьте готовы сматываться. Вы! – повернулся он к казаку. – Следуйте за мной. Господин Крупецкий присмотрит, чтобы никто не проехал без надобности.
Не обращая более внимания на изумленно застывшего филера, он повернулся и зашагал к воротам. Корнет, поколебавшись и бросив неуверенный взгляд на Крупецкого, двинул лошадь вслед неторопливым шагом.
Олег чувствовал, как внутри поднимается давно забытая волна. Уже не в первый раз он оказывается перед разгоряченной толпой, и не в первый раз что-то внутри подхватывает его и несет вперед, вперед, вперед, не давая остановиться и задуматься, что же именно он собирается делать и чего хочет добиться. Пан или пропал! Но сейчас откуда-то он твердо знал одно: от того, что он увидит и поймет сегодня, может зависеть вся его дальнейшая судьба.
– Корнет! – рявкнул над ухом густой бас. – Что здесь делает штатский? Почему пропустили?
Грузный седоусый казак с нагайкой в руке разъяренно навис над ним, сидя на огромной лошади, каких Олег еще не видел. Судя по цацкам на мундире, на него налетел какой-то высокий чин.
– Господин ротмистр… – неуверенно начал корнет, но Олег перебил его.
– Московское охранное отделение! – твердо сказал он грозному начальству. – Я Кислицын Олег Захарович, чиновник для особых поручений. Что здесь происходит?
Доложите обстановку,– краем глаза он заметил, как сзади набегает отошедший от столбняка Крупецкий, и отмахнулся от него. – Почему бунт?
– Э-э-э… – Ротмистр явно опешил, но тут же взял в себя в руки. – Да, ваше высокоблагородие, простите, что не признал… – Он неуверенно вгляделся в лицо Олега, словно пытаясь узнать его, но тут же сдался. – Докладываю. Сегодня утром поступило сообщение, что на мануфактурах в очередной раз взбунтовались рабочие, толпы собираются во дворах и отказываются приступать к работе. По тревоге были подняты и отправлены сюда четыре сотни казаков Семнадцатого полка под моим командованием. Первая полусотня перед вами, остальные блокируют другие мануфактуры, но там толпы куда меньше. Здесь главная буча. Нескольких мастеров на тачках вывезли – это они так свою злобу к ним выражают, стекла побили, шинки вот по соседству разграбили, водки да вина унесли черт знает сколько. Фабричный инспектор появлялся, успокаивал, так чуть не побили. Уехал восвояси…
– Ваши приказы?
– Рассеять толпу, прекратить беспорядки, не допустить ущерба имуществу, по возможности избегать кровопролития. Оказать посильную помощь администрации в восстановлении порядка.
– И как успехи? – осведомился Олег, окидывая огромный двор взглядом. Толпа шумела в двух десятках метров, доносились отдельные неразборчивые выкрики. В оконных проемах кое-где торчали уродливые осколки мутного стекла, валялся на земле разнообразный мусор. Несколько высоких труб уныло испускали едва заметные струйки дыма: похоже, паровые машины, приводящие в действие ткацкие станки, не работали.
– Так себе успехи, – вздохнул ротмистр. – Избегать кровопролития и одновременно рассеять толпу не получится. Пока она довольно мирная, но расходиться люди отказываются. Рано или поздно схлестнемся, никуда не деться. Вон, одного моего человека уже подстрелили, так насилу удержал ребят. Так что придется или огонь открывать и лошадьми давить, или отходить. Отправил я вестового за новыми приказами, так он еще когда вернется…
– Кто подзуживает людей, заметить сумели? – Олег пристально вгляделся в рабочих.
Большинство носило типичную одежду – картузы, подпоясанные ремнем косоворотки из темного ситца, темные же заправленные в грубые сапоги брюки, пиджаки или жилетки… Мелькавшие тут и там женщины носили ситцевые же сарафаны и кофты, укутывал головы в платки. Но отдельные группы явно выделялись на общем фоне – некоторые в живописнейшем рванье, некоторые, наоборот, в явно дорогих гражданских шинелях и блестящих сапогах. Отирались рядом подозрительные дамочки в открытых платьях с претензией на роскошь, но изрядно замусоленных и грязных, по манерам – типичные уличные проститутки. На глазах Олега один из оборванцев подхватил с земли камень и, особо не целясь, запустил его в сторону казаков.
Один из них шарахнулся в сторону, разгоряченная лошадь загарцевала на месте, едва не сбросив всадника. Группа из трех или четырех личностей, к которой принадлежал оборванец, громко загоготала и тут же ловко растворилась в толпе, едва двое казаков грозно двинули вперед своих лошадей.
– "Коты", мразь подзаборная! – рыкнул ротмистр, проследив, куда смотрит Олег. – Сутенеры, торгуют бабами и водкой прямо среди бела дня. Всех бы на осину, да ведь поди поймай! Администрация, понимаешь, развела бардак на мануфактурах, а теперь чуть что – войска вызывает. Они, они, сволочи, и из револьверов стреляют, и камнями швыряются, и людей подзуживают беспорядки устраивать!..
– Сомневаюсь, что беспорядки – их рук дело, – хмыкнул Олег. – Зачем им толпу на улицу выводить? Бастующим, небось, плату срежут за невыход на работу, чем они за баб и водку платить станут? Нет, должны быть другие, кто не на самом виду.
Скажите, ротмистр, как бы мне с людьми поговорить? Нужен мегафон.
– Мегафон? – не понял казак.
– Ну, что-то, чтобы мой голос лучше слышали, – пояснил Олег. – Иначе не перекричать мне всех разом.
– А, рупор! – понял ротмистр. – Сейчас найдем.
Он подозвал к себе одного из казаков и негромко что-то приказал. Тот кивнул и галопом унесся куда-то в сторону. Менее чем через минуту он вернулся и протянул Олегу большой жестяной конус с ручкой. Тот озадаченно покрутил его в руках, заметил на узкой стороне что-то вроде нагубника и пожал плечами. За неимением лучшего…
– Отведите своих людей назад, – приказал он ротмистру. – Мне нужно, чтобы они не вертелись между мной и людьми. Господин Крупецкий, я, кажется, приказал вам оставаться возле коляски. В первый раз прощаю, но если сунетесь за мной еще раз – уволю нахрен.
И он решительно направился к грубому невысокому помосту, служившему для непонятно какой цели, но возвышавшемуся над землей примерно на метр. Для его целей это более чем подходило. Казаки, повинуясь сигналу корнета, подали лошадей назад.
Взобравшись на помост по грубым скрипучим ступеням, Олег огляделся. Кое-кто из рабочих заинтересованно повернулся в его сторону, но большинство не обращало на него ровно никакого внимания. Ну что же…
Вложив два пальца в рот, он оглушительно свистнул. Сделав паузу, свистнул еще раз. На сей раз к нему повернулись практически все, общий гул утих почти полностью.
– Интересно, чем вам лошадь-то не угодила? – громко сказал Олег в рупор. – Ну ладно, коляску сожгли, а животину-то за что убили?
Толпа отозвалась недоуменным шумом.
– Поделом управляющему! – крикнул кто-то неразличимый. – Кровопийца!
– Похоже, ваш управляющий такая скотина, что вы его уже и с лошадьми путаете, а? – усмехнулся Олег. До него донеслись отдельные смешки. Похоже, внимание людей оказалось завоевано. – Сочувствую. Однако же не для того вы на улицу вышли, чтобы заставить начальство пешком ходить, как я понимаю. Чего вы хотите, можете внятно озвучить?
– А ты кто такой? – пьяный выкрик долетел слева. Олег повернулся, вглядываясь.
Ну конечно. Один из "котов". – Ты че, нам денег принес?
– А ты всех рабочих представляешь? – поинтересовался Олег в рупор. – Что-то не кажется мне, что ты в своей жизни хоть день за станком простоял. По-моему, ты просто сявка подзаборная, ни копейки честным трудом в жизни не заработавший. Эй, господа хорошие! Найдется среди вас кто-то, кто от имени всех сказать может?
– Смотри-ка ты! – зареготали еще несколько оборванцев. – Ребята, этот белоручка говорит, что мы ни копейки не заработали! А сам-то как сыр в масле катается, нашей кровушки попив!
Над ухом пролетел камень. Олег вздохнул, уронил рупор и спрыгнул с помоста.
Несколькими стремительными шагами преодолев расстояние до оборванцев, он сходу свалил одного прямым ударом в челюсть. Пока остальные изумленно таращились на него, не понимая, что происходит, он выдернул из толпы одного особо колоритного "кота" в состоящем из одних дыр зипуне, от которого за версту несло винищем, завернул ему руку в болевой захват и, не давая опомниться, потащил к помосту.
Толпа настороженно молчала.
Загнав оборванца на всеобщее рассмотрение – тот растерянно заозирался по сторонам, кажется, не понимая, как он сюда попал – Олег снова подхватил рупор.
– Ну что, господа хорошие, – язвительно спросил он, – вы хотите, чтобы этот говорил от вашего имени? Как думаете, какие требования он может огласить?
Побольше водки, и бесплатно? Я-то думал, что вам семьи кормить надо, но ежели водка устроит…
– Долой чиновников! – выкрикнул кто-то из толпы. – Да здравствует революция!
Товарищи, все вместе сомнем казаков и этого эксплуататора! Ура!
Толпа угрожающе шевельнулась.
– А, то есть смять казаков – это ваша единственная задача, – разочарованно сказал Олег. – Ну, тогда валяйте. А я пойду, мне в войнушку играть неинтересно.
– Тихо всем! – рыкнул вытолкавшийся из толпы здоровый детина с густой черной бородой и мрачным взглядом. – Послушаем, что нам скажет это чистенький господин.
Ну, говори!
– Что говорить? – удивился Олег. – Я ожидал, что вы для начала мне что-то скажете. Я, конечно, могу объяснить, почему лошадей убивать нехорошо, но вы-то, верно, не того ждете. Так что валяйте, я слушаю.
В этот момент в мозгах оборванца что-то щелкнуло. Издав угрожающий пьяный вопль, он выхватил откуда-то нож и замахнулся на Олега. Рефлекс у того сработал автоматически. Рванувшись вперед и блокировав запястьем руку с занесенным оружием, он дал противнику подножку и с силой толкнул его в грудь. С воплем пьянчуга опрокинулся на спину и шлепнулся с помоста на землю. Нож отлетел бородачу под ноги. Тот взглянул на него, потом на Олега и слегка усмехнулся.
Кажется, в его взгляде мелькнуло невольное уважение.
– Хорошо дерется… – вполголоса прокомментировал ротмистр, обращаясь к Крупецкому. – В первый раз вижу, чтобы у человека и язык был подвешен, и драться он умел. Хороших людей Зубатов себе подбирает.
Крупецкий задумчиво взглянул на казака, но промолчал.
– Ну так я слушаю ваши требования! – произнес Олег. Его тон изменился, из развязного стал жестким и требовательным. – Или мне и дальше развлекать вас боксом?
– Не горячись, барин, – спокойно ответил бородач. – Все тебе скажем как на духу.
Да только сто раз говорили, и все без толку. Жалованье нам повысить нужно. Гроши платят, детей кормить нечем. Горбатишься по двенадцать часов в цеху, домой на квартиру приходишь – разогнуться не можешь, а там дети грязные орут, народ чуть ли не вповалку по комнатам лежит… – Он махнул рукой. Окружающие поддержали его невнятным гулом.
– Понятно, – кивнул Олег. – Что-то еще?
– Тред-юнион требуем! – упрямо склонил голову бородач. – Хотим, чтобы от мастеров у нас защита была. Чуть слово не так скажешь – сразу по морде.
Ошибешься – штраф. Ладно бы только за пьянство да прогулы штрафовали, так ведь за поломку станка – штраф, за порванную пряжу – тоже, а есть в том твоя вина или нет, никому дела нет. Нельзя так, не по-людски это.
– Хорошо. Что еще?
– А что, мало? – удивился тот. – Если ты, барин, это все выполнишь, ноги целовать тебе будем. Да только пустое все. Из хозяина лишней копейки не выдавишь. Да еще и расписками для своего магазина жалование выдает в нарушение всех законов. А казаками нас пугать не надо. Мы и так пуганые.
– Казаки вас не тронут! – Олег возвысил голос, надеясь, что ротмистр и в самом деле окажется умным мужиком. – Господа! Теперь мне ясны ваши требования. Я передам их вашему начальству. И не просто передам – заставлю пойти вам навстречу. На сегодня все. Вы можете не возвращаться на работу, объявляется внеочередной выходной. Теперь – разойтись.
Он поставил рупор на помост и спрыгнул на землю. Бородач смотрел на него с непонятным выражением. Олег подошел к нему и оглядел с ног до головы. Да уж, мелькнуло в голове, этого я бы ни ударом в челюсть, ни подножкой не свалил.
– Меня зовут Олегом, – сообщил он. – Пойдем, что ли, пообщаемся в спокойной обстановке. Что ты там про хозяйские расписки для магазина говорил? Да, и скажи людям, чтобы в самом деле расходились по домам. А то, не ровен час, еще кто-нибудь снова из револьвера стрельнет, и тогда казаки точно не выдержат.
Бородач хмыкнул, отвернулся и что-то шепнул на ухо одному из товарищей. Тот кивнул и нырнул в толпу.
– Твоя правда, барин, – прогудел он. – Побаловали, и хватит. Не волнуйся, сейчас разбредутся. И с "котами" мы разберемся в свой черед, у меня самого на них давно руки чешутся. И сегодня-то они на пустом мече бучу начали, а остальные уж за компанию присоединились. Но вот скажи мне, барин, почему я тебе верю? Впервые в жизни вижу, а верю? Много я говорунов повидал, и с начальством не раз схватывался, но ты какой-то не такой.
– Да уж такой я, внушающий, – усмехнулся Олег. – Тебя звать-то как? Не бойся, хозяину не выдам.
– Хозяину? – презрительно прищурился бородач. – Не боюсь я хозяина. За мной правда, а бог завсегда за правду стоит. Мишкой меня кличут. Мишкой Ухватовым.
– Вот и здорово, – одобрил Олег. – Ну что, Михаил, пошли, присядем в тенечке.
Потолковать надо по душам, прежде чем я к хозяину вашему пойду. Слушай, а у вас здесь рабочие казармы где? Проводи – хочу посмотреть, как люди живут.
Вокруг медленно рассасывалась толпа.
До хозяйского кабинета Олег добрался только через час. Пройдя через контору в сопровождении Крупецкого, он забарабанил в толстую обитую гранитолем дверь.
Вопреки ожиданиям та распахнулась немедленно.
– Что вы себе позволяете! – с места в карьер взвизгнул невысокий растрепанный человечек. – Как вы смеете самоуправствовать на территории моего завода!
– Вы управляющий? – холодно спросил его Олег. – Починков Семен Гаврилович?
– Да, я управляющий! – снова взвизгнул человечек. – А вот кто вы такой, что смеете отдавать приказы моим рабочим?
– Вы сначала научитесь мимо своих рабочих спокойно проезжать так, чтобы вам средство передвижения не курочили, – парировал Олег. – Посторонитесь, пожалуйста, вы дорогу загораживаете.
Управляющий поперхнулся, беспомощно взглянул на Крупецкого, с удовольствием наблюдающего за сценой, и молча сдвинулся в сторону. Олег прошел мимо него, брезгливо осматриваясь. В отличие от конторы Гакенталя, заваленной чертежами и моделями и выдававшей искреннее влечение человека к своему делу, здесь явно пахло махровой канцелярщиной и равнодушием. Сиротские деревянные лавки, грубый колченогий стол, массивный железный шкаф, на грязных окнах – ни занавесочки.
Олег с размаху плюхнулся на стул и иронически посмотрел на багрового хозяина помещения.
– Присаживайтесь, раз уж так получилось, – иронически пригласил он. – В ногах правды нет. Да присаживайтесь же! – добавил он металла в голос.
Несчастный Починков молча повиновался.
– Господин Ковригин, разумеется, не почтил присутствием свои владения, – не то спросил, не то констатировал Олег. Ухватов проинформировал его, что, лишившись повозки, управляющий смог добежать до конторы, а владелец мануфактуры, ехавший следом, развернул коней и сбежал восвояси. Видимо, он и настоял на присылке казаков. Жаль. Давить авторитетом мелкую сошку было без толку, но это все же лучше, чем ничего. Ну что же, входим в роль Народного Председателя…
Следующие четверть часа он изо всех сил старался убедить незадачливого управляющего в том, что день у того не задался с самого утра и просвета не предвидится до вечера. Среди вмененных тому грехов числились глупость, непредусмотрительность, неумение отдавать приказы, напрасное нервирование рабочих, если только это не намеренное провоцирование на бунт, а за компанию – еще и подворовывание у хозяина. Последний выстрел наугад попал в цель так основательно, что Олег испугался, что придется везти дядьку в больницу: тот решил изобразить своим лицом грядущий в скором времени постоянный снежный покров и начал судорожно хватать ртом воздух. С опозданием Олег сообразил, что Охранное отделение, видимо, пользовалось в его глазах авторитетом немногим меньшим, чем местный бог, а уж бояться ему явно было чего. В этом Олег, впрочем, и не сомневался.