Страница:
Даже к началу 1917-го года это число увеличилось менее чем вдвое – до тысячи офицеров и десяти тысяч нижних чинов.
В 1902 году, после того, как революционное движение начало распространяться по стране подобно лесному пожару, власти сделали попытку реорганизации политической полиции. В Санкт-Петербурге, Москве, Саратове, Риге, Одессе, Тифлисе, Екатеринославе и некоторых других крупных городах в рамках жандармского корпуса были созданы Охранные отделения, специализирующиеся исключительно на политическом сыске. Наиболее эффективным оказалось Московское охранное отделение, возглавляемое Сергеем Васильевичем Зубатовым, опытным сыскарем и знатоком политического подполья. Умело применяя различные методы – от внедрения филерского наружного наблюдения, жесткой конспирации и вербовки осведомителей до создания рабочих профсоюзов – ему удалось очень быстро свести почти на нет революционную деятельность в Москве. Озлобленные подпольщики даже придумали термин "зубатовщина", на долгое время совершенно несправедливо ставший синонимом политической провокации.
Однако в целом реформа жандармерии оказалась неполной и малоэффективной. Не считая столиц, в которых Охранные отделения являлись просто еще одним департаментом под управлением градоначальника, во всех других городах они оказались выделенными в самостоятельные службы, фактически конкурирующие с уже имеющимися губернскими жандармскими управлениями. Глухая ненависть к "выскочкам" со стороны этих управлений вылилась в непрестанную подковерную борьбу за власть и влияние на губернаторов, очернение конкурентов и тому подобные дрязги, лучше всяких террористов подрывающие эффективность новых органов. Бедность Охранных отделений на местах приводила к отсутствию фондов на оплату осведомителей и прочую конспиративную деятельность, а также к катастрофической нехватке филеров для наружного наблюдения за подпольщиками. Усугублялась ситуация вопиющим непрофессионализмом как руководителей, так и рядовых сотрудников отделений. Все это привело к тому, что роль Охранных отделений на местах в течение нескольких лет оставалась практически нулевой. Лишь в 1908-1909 годах, после того, как революционное движение пошло на спад, их персонал приобрел более-менее приличный уровень квалификации – только для того, чтобы пару лет спустя получить смертельный удар в спину от Джунковского, очередного прекраснодушного временщика – руководителя жандармского корпуса, презирающего политический сыск как таковой.
Буря бушевала в стране, и давно устаревшая российская политическая система оказалась на грани краха. И голоса призывающих к реформам тонули в грохоте бунта и умирали в пыльной тишине чиновничьих кабинетов…
20 октября 1583 г. Мокола. Резиденция Народного Председателя
22 октября 1583 г. Закрытый город Малачинск. Объект №03/17
23 октября 1583 г. Мокола. Резиденция Народного Председателя
В 1902 году, после того, как революционное движение начало распространяться по стране подобно лесному пожару, власти сделали попытку реорганизации политической полиции. В Санкт-Петербурге, Москве, Саратове, Риге, Одессе, Тифлисе, Екатеринославе и некоторых других крупных городах в рамках жандармского корпуса были созданы Охранные отделения, специализирующиеся исключительно на политическом сыске. Наиболее эффективным оказалось Московское охранное отделение, возглавляемое Сергеем Васильевичем Зубатовым, опытным сыскарем и знатоком политического подполья. Умело применяя различные методы – от внедрения филерского наружного наблюдения, жесткой конспирации и вербовки осведомителей до создания рабочих профсоюзов – ему удалось очень быстро свести почти на нет революционную деятельность в Москве. Озлобленные подпольщики даже придумали термин "зубатовщина", на долгое время совершенно несправедливо ставший синонимом политической провокации.
Однако в целом реформа жандармерии оказалась неполной и малоэффективной. Не считая столиц, в которых Охранные отделения являлись просто еще одним департаментом под управлением градоначальника, во всех других городах они оказались выделенными в самостоятельные службы, фактически конкурирующие с уже имеющимися губернскими жандармскими управлениями. Глухая ненависть к "выскочкам" со стороны этих управлений вылилась в непрестанную подковерную борьбу за власть и влияние на губернаторов, очернение конкурентов и тому подобные дрязги, лучше всяких террористов подрывающие эффективность новых органов. Бедность Охранных отделений на местах приводила к отсутствию фондов на оплату осведомителей и прочую конспиративную деятельность, а также к катастрофической нехватке филеров для наружного наблюдения за подпольщиками. Усугублялась ситуация вопиющим непрофессионализмом как руководителей, так и рядовых сотрудников отделений. Все это привело к тому, что роль Охранных отделений на местах в течение нескольких лет оставалась практически нулевой. Лишь в 1908-1909 годах, после того, как революционное движение пошло на спад, их персонал приобрел более-менее приличный уровень квалификации – только для того, чтобы пару лет спустя получить смертельный удар в спину от Джунковского, очередного прекраснодушного временщика – руководителя жандармского корпуса, презирающего политический сыск как таковой.
Буря бушевала в стране, и давно устаревшая российская политическая система оказалась на грани краха. И голоса призывающих к реформам тонули в грохоте бунта и умирали в пыльной тишине чиновничьих кабинетов…
20 октября 1583 г. Мокола. Резиденция Народного Председателя
Олег отложил газету в сторону и внимательно посмотрел на Мучника. Председатель комитета по делам печати, грозного Кодепа, наводящий ужас на редакторов газет, неважно, больших или малых, важных или малозначащих, всеростанийского значения или же не выходящих за пределы стенда на фабрике, походил на кипящий чайник – как минимум раскаленно-красным цветом лица и непрестанным побулькиванием от переполняющих чувств. Народный Председатель откинулся на спинку кресла и с интересом посмотрел на визитера.
– Да, неплохое интервью получилось, – согласился он. – Конечно, не слишком длинное, но я решил, что материалы на тему Второй Революции редактор подберет и без моего участия. А я торопился. Но газету я уже видел, спасибо. У вас что-то конкретное, Аркадий Хосевич?
Чайник забулькал от негодования, но все-таки удержался от взрыва.
– Но это же… это же подрыв самых… самых важных устоев! – горячо забормотал он. – Поймите, Олег Захарович, если каждый начнет в таком вольном ключе обсуждать наши святые…
– Ну и что? – хладнокровно перебил его Олег. – Ну, начнет. Ну, обсудит. Что, по итогам обсуждения машину времени изобретут, чтобы прошлое поменять?
Предкодеп дернулся, словно получил по спине железным прутом.
– Поймите, Олег Захарович! – горячо заговорил он. – Открытость, которая вынесена нами сегодня на знамена, это очень хорошее дело! Я обеими руками за нее! – Он вытянул руки со скрюченными пальцами и потряс ими, словно собирался кого-то придушить. – Я целиком и полностью… но нельзя же так! Наши дети воспитываются на примере дедов, и когда какая-то газетенка начинает печатать всякую… В вас, господин Народный Председатель, я не сомневаюсь, если вы полагаете, что в интервью можно сказать что-то более открыто, чем было принято до того, это…
Даже если какие-то детали… Но посмотрите на сопровождающие интервью статьи!
Это же прямое поливание грязью! И где! Не в серьезном историческом журнале! Не в среде серьезных ученых! А в каком-то "Художественном листке"! Им и проблемы литературы-то нельзя доверить обсуждать, обязательно глупости нести начинают, о цензуре и прочем… а они замахнулись на святое!
– Про святое я уже понял, – терпеливо сказал Олег. – Что именно вы хотите от меня?
– Нужно сделать оргвыводы! – решительно заявил Мучник. – Редактора уволить с волчьим билетом, с журналистами провести разъяснительные беседы.
– Так, понятно. Погодите-ка секунду.
Народный Председатель нажал кнопку интеркома. Спустя пару секунд в динамике щелкнуло, и недовольный Бегемотов голос осведомился:
– Да?
– Павел Оттович, есть минутка свободная? – осведомился Олег. – Загляни, если не сложно.
Интерком фыркнул и отключился. Спустя две минуты натянутой, словно блузка на юной девице, тишины дверь распахнулась, и Бирон стремительно влетел в нее, едва не запнувшись о порог.
– Чё надо?.. – спросил он, но, увидев предкодепа, осекся. – А, понятно.
– Спасибо, что заглянул, Павел Оттович, – хладнокровно поблагодарил его Народный Председатель. – Посмотри еще раз на газету, будь добр.
Бирон удивленно поднял бровь, но газету взял, пробежал глазами страницу и пожал плечами.
– Ну и?
– Что-то не совпадает с предъявленной мне версткой, можешь сходу сказать?
– Могу, – опять пожал плечами Бирон. – Все верно. Выглядит в точности так, как согласовывали. Или внимательно просмотреть на предмет несанкционированного мата?
– Спасибо, не надо, – Олег усмехнулся. – Речь, как я понимаю, о нецензурщине политической, а не уличной. Так, Аркадий Хосевич?
Главный цензор страны растерянно посмотрел на него. Краска стремительно сходила с его лица.
– Молчание – знак согласия. Итак, что мы имеем? Интервью, лично отредактированное и завизированное мной. Верстка полосы, согласованная с канцелярией и, опять таки, подписанная лично мной. То есть ответственность за эти материалы лежит исключительно на мне. Скажите, Аркадий Хосевич, за что вы собираетесь уволить редактора? За то, что он, в отличие от вас, в точности следовал моим указаниям?
Предкодеп раскрыл было рот, но Олег больше не дал ему вставить и слова.
– Вы, господин Мучник, либо безнадежно глухи, либо безнадежно глупы! – внезапно загремел он. – И ключевое слово здесь – "безнадежно"! Вы присутствовали на заседании, на котором было объявлено о новой политике открытости! Я едва ли не вам персонально растолковывал азы новых подходов к обсуждению насущных проблем!
Более того, специально для Кодепа канцелярия подготовила набор новых должностных инструкций и нормативных актов, регулирующих вашу деятельность. Вы слушали, что я говорил? Читали инструкции?
Последнюю фразу Олег гаркнул так громко, что едва не сорвал голос. Предкодеп аж съежился от звукового удара, стул под ним опасно скрипнул. Он все еще напоминал чайник, но не кипящий, а, скорее, неделю простоявший в морозильной камере. На бледно-белом лице Мучника теперь разве что не выступал иней.
– Нет, не читали! – во избежание дальнейших проблем с глоткой Олег понизил голос до зловещего рычания. – Не читали сами и наверняка не проследили за подчиненными. Скажите, Аркадий Хосевич, вы полагаете, что получаете зарплату за то, что протираете казенные кресла своей жирной жопой? Так я легко могу вас убедить в обратном. Вы умеете что-то делать, кроме как руководить – хреново руководить! – своими дебильными цензорами? Так рекомендую начать учиться чему-нибудь полезному. Метлой орудовать, что ли, или с лопатой потренироваться в садике возле казенной дачи! Потому что если вы еще раз придете ко мне с подобной херней или же попытаетесь сделать эту херню на практике без моего ведома, я вас в порошок сотру, понятно? Понятно, я спрашиваю? – Последнюю фразу он снова гаркнул во весь голос, одновременно врезав кулаком по столу.
Несчастного чиновника словно подбросило в воздух. Вскочив на ноги и вытянувшись во фрунт, он часто и мелко закивал.
– Да, господин Народный Председатель! – его голос ощутимо дрожал. – Конечно, господин Народный Председатель! Разумеется, господин…
– Можете идти, – оборвал его Олег. Предкодеп повернулся и на негнущихся ногах двинулся к выходу, опираясь на длинный покрытый зеленым бархатом стол для совещаний. С кривой улыбкой Народный Председатель проводил его взглядом и повернулся к Бирону, наблюдавшему за сценой со скрещенными на груди руками.
– Эк ты его! – хладнокровно сказал тот. – Прямо в тонкий блин раскатал. Вставил, можно сказать, по самые помидоры. Уволишь? И не жалко разбазаривать проверенные кадры?
– Этого кадра и разбазарить не жалко, – хмыкнул Олег. – Я с самого начала понял по его роже, что он новых порядков не понимает и не принимает, а потому станет саботировать. К счастью, я не ошибся – он действительно оказался идиотом. Тихой сапой мог бы куда больше навредить. Увольнять я его пока не буду, но пусть твои люди в Кодепе за ним приглядят как следует, ладно?
– Само собой, – кивнул Павел. – Кабинет у него еще со времен Шварцмана на прослушке, так что никуда не денется. Все? А то у меня там запарка…
– Да, Паш, спасибо, – кивнул Олег. – Только…
Он ощутимо заколебался. Картинка из ночного бреда – или все же не бреда? – живая и яркая, снова встала у него перед глазами. Короткая грива иссиня-черных волос, серые глаза – и маленькая родинка над правым веком, веселая улыбка. И – горячее гибкое тело в руках, и шепот "Держи меня крепче…" Он встряхнул головой.
– Ну, так что? – нетерпеливо спросил его начальник канцелярии. – Давай быстрее колись.
– Знаешь что, Пашка, – Олег хмыкнул про себя. В конце концов, это ни к чему его не обязывает. В крайнем случае ее просто не окажется в реальности. Тогда сбегаю на прием к психиатру, делов-то – в психушке годик-другой полежать… – Мне нужны сведения об одном человеке. Смогут твои ребята собрать информацию тихо и ненавязчиво? Полностью, все, что смогут?
– Обижаешь, – хмыкнул Бирон. – Машина как часы действует. Только вот сложности могут возникнуть с крупными шишками. За Смитсоном, например, наблюдать тяжко, у него собственная безопасность имеется.
– Не о Смитсоне речь, – отмахнулся Олег. – Девушка по имени Шарлот Оксана… как же ее… Оксана Александровна. Студентка Сечки…
– Чего? – удивился Бегемот. – Чего студентка?
– Пединститута, – Олег посмотрел на него, приподняв бровь. – Что, не слышал, что ли? Имени Сеченова – значит, Сечка. Погоди-ка…
Он быстро набросал имя на клочке бумаги и протянул его Бирону.
– Вот. Мне требуется полное описание внешности – с фотографией, разумеется, биография, знакомства. Есть шанс, что она впутана во что-то не совсем… поощряющееся. Ну, там тусовка молодежная или что-то в этом роде. Если так, то прикрыть от полиции. Установи наблюдение. Дай психологический портрет. Ну, все такое. Сделаешь?
– Без проблем, – Павел взглянул на бумажку и запрятал ее в карман. – Тебе как скоро? Неделю потерпишь? Быстрее профиль срисовать можно, но это халтура.
– Потерплю, – согласился Олег. – Но если… если заметишь что-то странное, не тяни с докладом.
– Странное? – Бирон удивленно посмотрел на него. – Это как?
– Не знаю, – вздохнул Олег. – На твое усмотрение.
Когда за Бироном закрылась дверь, Олег коротко хмыкнул и взялся за перо. Буквы лежавшего перед ним проекта указа танцевали перед глазами. Работать, тем более в воскресенье, страшно не хотелось, а хотелось взять из бара пару бутылок пива, растянуться на диване и врубить на импортном видюшнике какой-нибудь крутой боевик из забугорных. Он тряхнул головой, отгоняя заманчивый образ. Хорошо, что конец октября не располагает к вылазкам на природу, а то точно плюнул бы на все и смотался на дачу…
– Да, неплохое интервью получилось, – согласился он. – Конечно, не слишком длинное, но я решил, что материалы на тему Второй Революции редактор подберет и без моего участия. А я торопился. Но газету я уже видел, спасибо. У вас что-то конкретное, Аркадий Хосевич?
Чайник забулькал от негодования, но все-таки удержался от взрыва.
– Но это же… это же подрыв самых… самых важных устоев! – горячо забормотал он. – Поймите, Олег Захарович, если каждый начнет в таком вольном ключе обсуждать наши святые…
– Ну и что? – хладнокровно перебил его Олег. – Ну, начнет. Ну, обсудит. Что, по итогам обсуждения машину времени изобретут, чтобы прошлое поменять?
Предкодеп дернулся, словно получил по спине железным прутом.
– Поймите, Олег Захарович! – горячо заговорил он. – Открытость, которая вынесена нами сегодня на знамена, это очень хорошее дело! Я обеими руками за нее! – Он вытянул руки со скрюченными пальцами и потряс ими, словно собирался кого-то придушить. – Я целиком и полностью… но нельзя же так! Наши дети воспитываются на примере дедов, и когда какая-то газетенка начинает печатать всякую… В вас, господин Народный Председатель, я не сомневаюсь, если вы полагаете, что в интервью можно сказать что-то более открыто, чем было принято до того, это…
Даже если какие-то детали… Но посмотрите на сопровождающие интервью статьи!
Это же прямое поливание грязью! И где! Не в серьезном историческом журнале! Не в среде серьезных ученых! А в каком-то "Художественном листке"! Им и проблемы литературы-то нельзя доверить обсуждать, обязательно глупости нести начинают, о цензуре и прочем… а они замахнулись на святое!
– Про святое я уже понял, – терпеливо сказал Олег. – Что именно вы хотите от меня?
– Нужно сделать оргвыводы! – решительно заявил Мучник. – Редактора уволить с волчьим билетом, с журналистами провести разъяснительные беседы.
– Так, понятно. Погодите-ка секунду.
Народный Председатель нажал кнопку интеркома. Спустя пару секунд в динамике щелкнуло, и недовольный Бегемотов голос осведомился:
– Да?
– Павел Оттович, есть минутка свободная? – осведомился Олег. – Загляни, если не сложно.
Интерком фыркнул и отключился. Спустя две минуты натянутой, словно блузка на юной девице, тишины дверь распахнулась, и Бирон стремительно влетел в нее, едва не запнувшись о порог.
– Чё надо?.. – спросил он, но, увидев предкодепа, осекся. – А, понятно.
– Спасибо, что заглянул, Павел Оттович, – хладнокровно поблагодарил его Народный Председатель. – Посмотри еще раз на газету, будь добр.
Бирон удивленно поднял бровь, но газету взял, пробежал глазами страницу и пожал плечами.
– Ну и?
– Что-то не совпадает с предъявленной мне версткой, можешь сходу сказать?
– Могу, – опять пожал плечами Бирон. – Все верно. Выглядит в точности так, как согласовывали. Или внимательно просмотреть на предмет несанкционированного мата?
– Спасибо, не надо, – Олег усмехнулся. – Речь, как я понимаю, о нецензурщине политической, а не уличной. Так, Аркадий Хосевич?
Главный цензор страны растерянно посмотрел на него. Краска стремительно сходила с его лица.
– Молчание – знак согласия. Итак, что мы имеем? Интервью, лично отредактированное и завизированное мной. Верстка полосы, согласованная с канцелярией и, опять таки, подписанная лично мной. То есть ответственность за эти материалы лежит исключительно на мне. Скажите, Аркадий Хосевич, за что вы собираетесь уволить редактора? За то, что он, в отличие от вас, в точности следовал моим указаниям?
Предкодеп раскрыл было рот, но Олег больше не дал ему вставить и слова.
– Вы, господин Мучник, либо безнадежно глухи, либо безнадежно глупы! – внезапно загремел он. – И ключевое слово здесь – "безнадежно"! Вы присутствовали на заседании, на котором было объявлено о новой политике открытости! Я едва ли не вам персонально растолковывал азы новых подходов к обсуждению насущных проблем!
Более того, специально для Кодепа канцелярия подготовила набор новых должностных инструкций и нормативных актов, регулирующих вашу деятельность. Вы слушали, что я говорил? Читали инструкции?
Последнюю фразу Олег гаркнул так громко, что едва не сорвал голос. Предкодеп аж съежился от звукового удара, стул под ним опасно скрипнул. Он все еще напоминал чайник, но не кипящий, а, скорее, неделю простоявший в морозильной камере. На бледно-белом лице Мучника теперь разве что не выступал иней.
– Нет, не читали! – во избежание дальнейших проблем с глоткой Олег понизил голос до зловещего рычания. – Не читали сами и наверняка не проследили за подчиненными. Скажите, Аркадий Хосевич, вы полагаете, что получаете зарплату за то, что протираете казенные кресла своей жирной жопой? Так я легко могу вас убедить в обратном. Вы умеете что-то делать, кроме как руководить – хреново руководить! – своими дебильными цензорами? Так рекомендую начать учиться чему-нибудь полезному. Метлой орудовать, что ли, или с лопатой потренироваться в садике возле казенной дачи! Потому что если вы еще раз придете ко мне с подобной херней или же попытаетесь сделать эту херню на практике без моего ведома, я вас в порошок сотру, понятно? Понятно, я спрашиваю? – Последнюю фразу он снова гаркнул во весь голос, одновременно врезав кулаком по столу.
Несчастного чиновника словно подбросило в воздух. Вскочив на ноги и вытянувшись во фрунт, он часто и мелко закивал.
– Да, господин Народный Председатель! – его голос ощутимо дрожал. – Конечно, господин Народный Председатель! Разумеется, господин…
– Можете идти, – оборвал его Олег. Предкодеп повернулся и на негнущихся ногах двинулся к выходу, опираясь на длинный покрытый зеленым бархатом стол для совещаний. С кривой улыбкой Народный Председатель проводил его взглядом и повернулся к Бирону, наблюдавшему за сценой со скрещенными на груди руками.
– Эк ты его! – хладнокровно сказал тот. – Прямо в тонкий блин раскатал. Вставил, можно сказать, по самые помидоры. Уволишь? И не жалко разбазаривать проверенные кадры?
– Этого кадра и разбазарить не жалко, – хмыкнул Олег. – Я с самого начала понял по его роже, что он новых порядков не понимает и не принимает, а потому станет саботировать. К счастью, я не ошибся – он действительно оказался идиотом. Тихой сапой мог бы куда больше навредить. Увольнять я его пока не буду, но пусть твои люди в Кодепе за ним приглядят как следует, ладно?
– Само собой, – кивнул Павел. – Кабинет у него еще со времен Шварцмана на прослушке, так что никуда не денется. Все? А то у меня там запарка…
– Да, Паш, спасибо, – кивнул Олег. – Только…
Он ощутимо заколебался. Картинка из ночного бреда – или все же не бреда? – живая и яркая, снова встала у него перед глазами. Короткая грива иссиня-черных волос, серые глаза – и маленькая родинка над правым веком, веселая улыбка. И – горячее гибкое тело в руках, и шепот "Держи меня крепче…" Он встряхнул головой.
– Ну, так что? – нетерпеливо спросил его начальник канцелярии. – Давай быстрее колись.
– Знаешь что, Пашка, – Олег хмыкнул про себя. В конце концов, это ни к чему его не обязывает. В крайнем случае ее просто не окажется в реальности. Тогда сбегаю на прием к психиатру, делов-то – в психушке годик-другой полежать… – Мне нужны сведения об одном человеке. Смогут твои ребята собрать информацию тихо и ненавязчиво? Полностью, все, что смогут?
– Обижаешь, – хмыкнул Бирон. – Машина как часы действует. Только вот сложности могут возникнуть с крупными шишками. За Смитсоном, например, наблюдать тяжко, у него собственная безопасность имеется.
– Не о Смитсоне речь, – отмахнулся Олег. – Девушка по имени Шарлот Оксана… как же ее… Оксана Александровна. Студентка Сечки…
– Чего? – удивился Бегемот. – Чего студентка?
– Пединститута, – Олег посмотрел на него, приподняв бровь. – Что, не слышал, что ли? Имени Сеченова – значит, Сечка. Погоди-ка…
Он быстро набросал имя на клочке бумаги и протянул его Бирону.
– Вот. Мне требуется полное описание внешности – с фотографией, разумеется, биография, знакомства. Есть шанс, что она впутана во что-то не совсем… поощряющееся. Ну, там тусовка молодежная или что-то в этом роде. Если так, то прикрыть от полиции. Установи наблюдение. Дай психологический портрет. Ну, все такое. Сделаешь?
– Без проблем, – Павел взглянул на бумажку и запрятал ее в карман. – Тебе как скоро? Неделю потерпишь? Быстрее профиль срисовать можно, но это халтура.
– Потерплю, – согласился Олег. – Но если… если заметишь что-то странное, не тяни с докладом.
– Странное? – Бирон удивленно посмотрел на него. – Это как?
– Не знаю, – вздохнул Олег. – На твое усмотрение.
Когда за Бироном закрылась дверь, Олег коротко хмыкнул и взялся за перо. Буквы лежавшего перед ним проекта указа танцевали перед глазами. Работать, тем более в воскресенье, страшно не хотелось, а хотелось взять из бара пару бутылок пива, растянуться на диване и врубить на импортном видюшнике какой-нибудь крутой боевик из забугорных. Он тряхнул головой, отгоняя заманчивый образ. Хорошо, что конец октября не располагает к вылазкам на природу, а то точно плюнул бы на все и смотался на дачу…
22 октября 1583 г. Закрытый город Малачинск. Объект №03/17
Доктор технических наук, заслуженный изобретатель Ростании Коробов Хуан Ильич, директор вагоностроительного завода номер семнадцать, в просторечии "семнашки" и "Танкограда", выпускающего три модели штурмовых танков и широкую номенклатуру запчастей к ним, глубоко и прерывисто вздохнул. Его взгляд упал на листок раскрытого перед ним ежедневника. Под жирной черной краской напечатанной датой "22.10.1583, ВТ" вкривь и вкось бежали торопливые карандашные строчки. Одну из них, в середине страницы, подчеркивали две толстые линии синей пасты. Коробов горько усмехнулся. Судя по всему, на заседании в горисполкоме сегодня придется перебиться без него. Он снова судорожно вздохнул и прислушался.
Гул толпы за окном определенно приближался к крещендо. Еще немного – и напряженное ожидание может разразиться чем угодно: от скандирования лозунгов до нанесения ущерба народному имуществу. А это неминуемо повлечет за собой ответную реакцию со стороны оцепления. Не то чтобы ему, директору, было так уж жалко побитых стекол, перевернутых урн или же покалеченных водометами рабочих, но план и так горел немилосердно. А если разогнать толпу грубо, до конца недели ввести цеха в нормальный режим не удастся. Кто-то с перепугу не явится на работу, кто-то окажется на больничном или же в спец-КПЗ УОД, а все прочие наверняка придут в такое состояние духа, что работа будет просто валиться у них из рук. И тогда для селекторного совещания с Перепелкиным придется готовить банку с вазелином или же флакон сердечных капель второй категории, причем неизвестно, что из них пригодится больше.
Он одернул пиджак и поправил галстук, пытаясь этими мелкими движениями оттянуть неизбежное. Не вышло: движения быстро кончились, а неизбежное осталось. Окно, сквозь которое пробивался сумеречный свет осеннего северного полудня, притягивало его взгляд словно дуло гигантского орудия. Ну уж нет, резко одернул он себя. Ну-ка, хватит раскисать тут, словно барышня.
Директор решительно поднялся из-за стола и быстрым уверенным шагом прошел через приемную, не обращая внимания на перепуганный взгляд, которым проводила его Людочка. Секретарша явно опасно балансировала на грани истерики, но у Коробова не имелось ни малейшего желания выступать в роли утешителя одинокой женщины.
Впереди его ожидала толпа взрослых мужиков примерно в том же состоянии.
Его появление на крыльце заводоуправления встретил оглушительный шквал свиста по крайней мере двухтысячной толпы. Впрочем, шум быстро стих до минимума, когда он поднял ко рту микрофон громкоговорителя.
– Ребята! – громко сказал он. – Что, б…ть, у вас тут происходит? Какого хрена вы не на работе? Смена в разгаре!
– А какого хрена нам работать? – выкрикнул рабочий в замасленном комбинезоне в переднем ряду. – Получка через неделю, а денег уже нет! Да и что на эту получку купишь? В магазинах пусто, а у спекулянтов покупать никаких денег не хватит…
Директор присмотрелся. Ну разумеется, Смиркин. Давно надо было юристу приказать найти повод уволить, да все руки не доходили. Ну, голубчик, попляшешь ты у меня чуть погодя!
– Слушайте, – почти спокойно сказал он в микрофон, – вы же сами прекрасно понимаете, что ставки определяю не я. Есть тарифная сетка, есть расценки, надбавки, премии. Ну что вы от меня хотите? Чтобы я вам просто так денег дал и по уголовной статье пошел?
– Да нам плевать! – толпа поддержала заводилу грозным гулом. – Дома жрать нечего, дети обносились, жена пилит, мол, мало зарабатываешь! Халтуру домой возьмешь – обязательно стукнет какая-нибудь гнида из соседей, приходит ухээнэс и штрафует за частное предпринимательство, да еще и посадить грозятся. Мать у меня с грибами сушеными к дороге вышла, продать хоть за сколько-нибудь, так остановился "коробок", менты грибы забрали и пригрозились в следующий раз протокол составить. Это что, жизнь?
– Ага, – выкрикнул еще кто-то, – и в садах фининспекторы ходят, теплицы и яблони считают! Двадцать кило огурцов с теплицы снял за лето, а сто двадцать форинтов налога за нее отдай, да еще навоз купи-привези…
– Послушайте… – начал было директор, но Смиркин не дал вставить ни слова больше.
– А чего слушать? – крикнул он во все горло. – Сколько лет слушаем! По телевизеру вон давеча сказали, что сейчас у нас открытость и все говорить можно.
Сам Нарпред речуху толкал! Вы, господин директор, что, против Народного Председателя идете, всенародно избранного?
Коробов грязно выругался про себя. Определенно, Смиркин заплатит за свою демагогию. Все, пташечка, не петь тебе больше…
– Господин Народный Председатель, – сухо сказал он, – ничего не говорил про то, что в рабочее время можно балду пинать и х…м груши околачивать. Ты, Смиркин, всю предыдущую неделю прогулял…
– У меня жена пластом лежит! – зло гаркнул Смиркин. – Начцеха сам мое заявление подписывал, и справку из поликлиники я приложил! Вы меня, господин Коробов, прогульщиком не выставляйте, я не хуже прочих вкалываю! Вам сказать больше нечего, вот на меня и поперли! Лучше скажите, почему расценки уже пять лет не повышались? Колбаса вареная пять лет назад стоила два десять, сейчас два пятьдесят, да и ту с собакой не разыщешь, спекулянты из-под прилавка ее за семь-восемь форинтов толкают, а работяга в цеху как получал сто пятьдесят, так и получает. На других заводах хотя бы после смены подкалымить можно, а у нас охрана всех гоняет, через проходную даже гвоздь не пронесешь…
– Да ты по сторонам оглянись, Смиркин! – огрызнулся директор. – Работяга сто пятьдесят у тебя получает! У мастера сто двадцать зарплата, у меня двести двадцать – что, больше меня зарабатывать хочешь?
– Да нам наплевать, – густо пробасил кто-то рядом со Смиркиным. – Хоть больше министра! Если у государства магазины пустые, а частные сады налогами давят, у спекулянтов покупать приходится. Вот и пусть и платят нам соответственно. Мы народное государство или какое?
– Правильно! Правильно! – поддержали его выкриками из разных частей толпы.
– Ребята! – Коробов попытался урезонить толпу, отчетливо осознавая, что взять ситуацию под контроль не удастся. Он стер с лица капельку начинающего моросить дождика и набрал в грудь воздуху. – Я вполне вам сочувствую…
– Ага, только жрешь из спецраспределителя! – выкрикнул кто-то. – Поделись икрой, сволочь! -…я вполне вам сочувствую, – директор решил не отступать от своего несмотря ни на что. – Но поймите – я же тоже человек подневольный. Я не могу просто так взять и увеличить ставки, вы же понимаете! Обещаю, что попробую увеличить премию по итогам месяца, и тринадцатая зарплата в конце года будет. Только для этого работать надо, а не лясы точить в рабочее время. План горит, вы понимаете? Не выполним план – не только тринадцатой зарплаты не получите, но и надбавки срежут. Расходитесь уже, побазлали, и хватит. Станки простаивают!
– Еще и не так простоят! Сколько раз нам премии обещали, а толку? Пять форинтов накинут раз в два месяца, смех на палочке! – крикнул Смиркин. Он явно чувствовал за собой поддержку толпы, а потому наглел без меры. – Мы, может, забастовку объявить хотим! Пока нам зарплату не повысят и в магазины продукты не завезут, не будет никакой работы и никакого плана! Добрый хозяин лошадь пахать не выгонит, не накормив, а мы хуже лошадей пашем, еще и сверхурочно. Долой зажравшихся котов! Забастовка!
– Забастовка! – поддержал его гул толпы. – Забастовка! Забастовка!
Вылетевший из толпы камень со звоном врезался в окно заводоуправления. На бетон посыпались кинжальные осколки. Пустая бутылка пролетела рядом с директором и с хрустом разбилась о мраморную псевдоколонну в стеклянное крошево. Директор, еще раз выругавшись про себя, быстро отступил назад, выронив повисший на проводе микрофон. Прежде, чем укрыться за дверями, он кивнул сумрачному капитану общественных дел, внимательно наблюдавшему за ним с высоты бронетранспортера.
Тот сплюнул, наклонился к люку машины и что-то коротко приказал.
Несколько секунд спустя взревели двигатели цистерн. Слегка накренившись на гравиподушке, машины медленно двинулись вперед, и тугие струи воды ударили в толпу, сбивая и разбрасывая людей. Солдаты внутренних войск, подняв электрические дубинки и прикрывшись щитами с прорезями, мерным шагом начали наступать на людей. То там, то тут шипели разряды, сопровождаемый вскриками боли, заглушаемые взлетевшим до небес ревом толпы. Заложив дверь изнутри массивным стальным засовом, директор сквозь железные решетки дверей наблюдал, как солдаты били рабочих ногами, забрасывали, заломив руки, в ожидающие фургоны, быстро заполнявшиеся и отъезжавшие со двора. Митингующие в панике ломились во все двери, разбегались между цехами, перелезали через ограждение заводского парка и растворялись между деревьев. Спустя две или три минуты площадь перед заводоуправлением опустела, и только лужи воды, побитая директорская машина и порыкивающие моторами водометы, неуклюже разворачивающиеся на месте, напоминали о смуте.
Коробов вздохнул и покачал головой. Похоже, тринадцатой зарплаты заводу точно не видать. Ну погоди, Смиркин, отольются тебе мои слезы в самом ближайшем будущем…
Гул толпы за окном определенно приближался к крещендо. Еще немного – и напряженное ожидание может разразиться чем угодно: от скандирования лозунгов до нанесения ущерба народному имуществу. А это неминуемо повлечет за собой ответную реакцию со стороны оцепления. Не то чтобы ему, директору, было так уж жалко побитых стекол, перевернутых урн или же покалеченных водометами рабочих, но план и так горел немилосердно. А если разогнать толпу грубо, до конца недели ввести цеха в нормальный режим не удастся. Кто-то с перепугу не явится на работу, кто-то окажется на больничном или же в спец-КПЗ УОД, а все прочие наверняка придут в такое состояние духа, что работа будет просто валиться у них из рук. И тогда для селекторного совещания с Перепелкиным придется готовить банку с вазелином или же флакон сердечных капель второй категории, причем неизвестно, что из них пригодится больше.
Он одернул пиджак и поправил галстук, пытаясь этими мелкими движениями оттянуть неизбежное. Не вышло: движения быстро кончились, а неизбежное осталось. Окно, сквозь которое пробивался сумеречный свет осеннего северного полудня, притягивало его взгляд словно дуло гигантского орудия. Ну уж нет, резко одернул он себя. Ну-ка, хватит раскисать тут, словно барышня.
Директор решительно поднялся из-за стола и быстрым уверенным шагом прошел через приемную, не обращая внимания на перепуганный взгляд, которым проводила его Людочка. Секретарша явно опасно балансировала на грани истерики, но у Коробова не имелось ни малейшего желания выступать в роли утешителя одинокой женщины.
Впереди его ожидала толпа взрослых мужиков примерно в том же состоянии.
Его появление на крыльце заводоуправления встретил оглушительный шквал свиста по крайней мере двухтысячной толпы. Впрочем, шум быстро стих до минимума, когда он поднял ко рту микрофон громкоговорителя.
– Ребята! – громко сказал он. – Что, б…ть, у вас тут происходит? Какого хрена вы не на работе? Смена в разгаре!
– А какого хрена нам работать? – выкрикнул рабочий в замасленном комбинезоне в переднем ряду. – Получка через неделю, а денег уже нет! Да и что на эту получку купишь? В магазинах пусто, а у спекулянтов покупать никаких денег не хватит…
Директор присмотрелся. Ну разумеется, Смиркин. Давно надо было юристу приказать найти повод уволить, да все руки не доходили. Ну, голубчик, попляшешь ты у меня чуть погодя!
– Слушайте, – почти спокойно сказал он в микрофон, – вы же сами прекрасно понимаете, что ставки определяю не я. Есть тарифная сетка, есть расценки, надбавки, премии. Ну что вы от меня хотите? Чтобы я вам просто так денег дал и по уголовной статье пошел?
– Да нам плевать! – толпа поддержала заводилу грозным гулом. – Дома жрать нечего, дети обносились, жена пилит, мол, мало зарабатываешь! Халтуру домой возьмешь – обязательно стукнет какая-нибудь гнида из соседей, приходит ухээнэс и штрафует за частное предпринимательство, да еще и посадить грозятся. Мать у меня с грибами сушеными к дороге вышла, продать хоть за сколько-нибудь, так остановился "коробок", менты грибы забрали и пригрозились в следующий раз протокол составить. Это что, жизнь?
– Ага, – выкрикнул еще кто-то, – и в садах фининспекторы ходят, теплицы и яблони считают! Двадцать кило огурцов с теплицы снял за лето, а сто двадцать форинтов налога за нее отдай, да еще навоз купи-привези…
– Послушайте… – начал было директор, но Смиркин не дал вставить ни слова больше.
– А чего слушать? – крикнул он во все горло. – Сколько лет слушаем! По телевизеру вон давеча сказали, что сейчас у нас открытость и все говорить можно.
Сам Нарпред речуху толкал! Вы, господин директор, что, против Народного Председателя идете, всенародно избранного?
Коробов грязно выругался про себя. Определенно, Смиркин заплатит за свою демагогию. Все, пташечка, не петь тебе больше…
– Господин Народный Председатель, – сухо сказал он, – ничего не говорил про то, что в рабочее время можно балду пинать и х…м груши околачивать. Ты, Смиркин, всю предыдущую неделю прогулял…
– У меня жена пластом лежит! – зло гаркнул Смиркин. – Начцеха сам мое заявление подписывал, и справку из поликлиники я приложил! Вы меня, господин Коробов, прогульщиком не выставляйте, я не хуже прочих вкалываю! Вам сказать больше нечего, вот на меня и поперли! Лучше скажите, почему расценки уже пять лет не повышались? Колбаса вареная пять лет назад стоила два десять, сейчас два пятьдесят, да и ту с собакой не разыщешь, спекулянты из-под прилавка ее за семь-восемь форинтов толкают, а работяга в цеху как получал сто пятьдесят, так и получает. На других заводах хотя бы после смены подкалымить можно, а у нас охрана всех гоняет, через проходную даже гвоздь не пронесешь…
– Да ты по сторонам оглянись, Смиркин! – огрызнулся директор. – Работяга сто пятьдесят у тебя получает! У мастера сто двадцать зарплата, у меня двести двадцать – что, больше меня зарабатывать хочешь?
– Да нам наплевать, – густо пробасил кто-то рядом со Смиркиным. – Хоть больше министра! Если у государства магазины пустые, а частные сады налогами давят, у спекулянтов покупать приходится. Вот и пусть и платят нам соответственно. Мы народное государство или какое?
– Правильно! Правильно! – поддержали его выкриками из разных частей толпы.
– Ребята! – Коробов попытался урезонить толпу, отчетливо осознавая, что взять ситуацию под контроль не удастся. Он стер с лица капельку начинающего моросить дождика и набрал в грудь воздуху. – Я вполне вам сочувствую…
– Ага, только жрешь из спецраспределителя! – выкрикнул кто-то. – Поделись икрой, сволочь! -…я вполне вам сочувствую, – директор решил не отступать от своего несмотря ни на что. – Но поймите – я же тоже человек подневольный. Я не могу просто так взять и увеличить ставки, вы же понимаете! Обещаю, что попробую увеличить премию по итогам месяца, и тринадцатая зарплата в конце года будет. Только для этого работать надо, а не лясы точить в рабочее время. План горит, вы понимаете? Не выполним план – не только тринадцатой зарплаты не получите, но и надбавки срежут. Расходитесь уже, побазлали, и хватит. Станки простаивают!
– Еще и не так простоят! Сколько раз нам премии обещали, а толку? Пять форинтов накинут раз в два месяца, смех на палочке! – крикнул Смиркин. Он явно чувствовал за собой поддержку толпы, а потому наглел без меры. – Мы, может, забастовку объявить хотим! Пока нам зарплату не повысят и в магазины продукты не завезут, не будет никакой работы и никакого плана! Добрый хозяин лошадь пахать не выгонит, не накормив, а мы хуже лошадей пашем, еще и сверхурочно. Долой зажравшихся котов! Забастовка!
– Забастовка! – поддержал его гул толпы. – Забастовка! Забастовка!
Вылетевший из толпы камень со звоном врезался в окно заводоуправления. На бетон посыпались кинжальные осколки. Пустая бутылка пролетела рядом с директором и с хрустом разбилась о мраморную псевдоколонну в стеклянное крошево. Директор, еще раз выругавшись про себя, быстро отступил назад, выронив повисший на проводе микрофон. Прежде, чем укрыться за дверями, он кивнул сумрачному капитану общественных дел, внимательно наблюдавшему за ним с высоты бронетранспортера.
Тот сплюнул, наклонился к люку машины и что-то коротко приказал.
Несколько секунд спустя взревели двигатели цистерн. Слегка накренившись на гравиподушке, машины медленно двинулись вперед, и тугие струи воды ударили в толпу, сбивая и разбрасывая людей. Солдаты внутренних войск, подняв электрические дубинки и прикрывшись щитами с прорезями, мерным шагом начали наступать на людей. То там, то тут шипели разряды, сопровождаемый вскриками боли, заглушаемые взлетевшим до небес ревом толпы. Заложив дверь изнутри массивным стальным засовом, директор сквозь железные решетки дверей наблюдал, как солдаты били рабочих ногами, забрасывали, заломив руки, в ожидающие фургоны, быстро заполнявшиеся и отъезжавшие со двора. Митингующие в панике ломились во все двери, разбегались между цехами, перелезали через ограждение заводского парка и растворялись между деревьев. Спустя две или три минуты площадь перед заводоуправлением опустела, и только лужи воды, побитая директорская машина и порыкивающие моторами водометы, неуклюже разворачивающиеся на месте, напоминали о смуте.
Коробов вздохнул и покачал головой. Похоже, тринадцатой зарплаты заводу точно не видать. Ну погоди, Смиркин, отольются тебе мои слезы в самом ближайшем будущем…
23 октября 1583 г. Мокола. Резиденция Народного Председателя
Шварцман сидел в кресле и немигающе смотрел на Кислицына. Тот отложил прочитанный доклад в сторону и раздраженно посмотрел на бывшего начальника канцелярии.
– Ну что вы на меня так смотрите, Павел Семенович? – резко осведомился он. – Злорадствуете?
– Да что ты, Олег, – махнул рукой тот. – Мне просто интересна твоя реакция.
Увлекательная наука, эта физиогномика, знаешь ли.
– И как вам реакция? – осведомился Народный Председатель. На его скулах ходили желваки.
– Правильная, – усмехнулся Шварцман. – При условии, что думаешь ты о том, о ком и я.
– Ведерников, с-скотина! – с чувством произнес Олег. – Порвал бы! За последние два месяца на его заводах это уже третий бунт.
– Четвертый, – хмыкнул Шварцман. – Еще один разогнали, но по инстанциям не доложили. Глава местного УОДа решил, что незачем портить отчетность.
– И откуда информация?
– Сохранились у меня еще кое-какие источники, – вздохнул Шварцман. – Кое-какие контакты я успел восстановить, пока ездил по стране. Но стар я уже для таких вояжей, стар… Больше из Моколы ни ногой. Ты лучше скажи, что делать собираешься?
– Поубивал бы… – Олег покрутил в руках карандаш и вдруг с силой ударил его остро заточенным кончиком по бархату стола, словно ножом в чье-то горло.
Карандаш с треском сломался пополам, и Народный Председатель зашипел и выругался, когда одна из тонких щепок впилась ему в руку. – Млять… Честное слово, поубивал бы. Так и хочется на манер Железняка чистки начать. Саботаж же, честное слово! Поставки срываются, планы не выполняются, воровство на заводах и фабриках такой размах приняло, что явно без попустительства руководства не обходится. В магазинах пусто, хотя на складах, как показывают проверки, продуктов хватает. Спекулянты совсем на голову сели – ох, как я народ понимаю!
Нет, точно саботаж!
– Чистки, говоришь? – Шварцман принялся разглядывать свои ногти. – Что же, чистки – дело хорошее. Кто же мешает?
– Издеваетесь? – осведомился Олег. – Еще неизвестно, кто кого вычистит – я их или они меня. Пока я свадебным генералом у себя в кабинете сижу, еще терпят, стиснув зубы. Начну глубже влезать – устроят мне что-нибудь вроде того, что Треморов в свое время Крупчаку устроил. Треморов тогда, кажется, тоже Предкомитета тяжпрома был? Ровно как Ведерников сейчас. Ох, Павел Семенович, и на кой вы меня тогда в Нарпреды потащили? Был бы я сейчас снабженцем в какой-нибудь тихой конторе, заводил бы знакомства, доставал бы унитазы и трубы редкой номенклатуры…
– Ну, как мне показалось, ты и сам не прочь был, – усмехнулся Шварцман. – Сам же мне объяснял, как я собирался тебя марионеткой сделать. Не дергался бы – и пожалуйста: теплое местечко и никаких обязанностей. И никакой ответственности, кстати. Не захотел отчего-то. Или передумал? А что, давай я стану править, а ты на троне восседать?
– Не дождетесь! – зло усмехнулся Олег. – Да и не выйдет у вас. Думаете, старые контакты восстановили, по стране поездив? Спросите у Пашки записи при случае – у него любопытная подборочка имеется. Ну, о чем говорили между собой те деятели, с которыми вы общались, после этого общения…
Шварцман весь подобрался, но тут же снова обманчиво расслабился.
– Ну что вы на меня так смотрите, Павел Семенович? – резко осведомился он. – Злорадствуете?
– Да что ты, Олег, – махнул рукой тот. – Мне просто интересна твоя реакция.
Увлекательная наука, эта физиогномика, знаешь ли.
– И как вам реакция? – осведомился Народный Председатель. На его скулах ходили желваки.
– Правильная, – усмехнулся Шварцман. – При условии, что думаешь ты о том, о ком и я.
– Ведерников, с-скотина! – с чувством произнес Олег. – Порвал бы! За последние два месяца на его заводах это уже третий бунт.
– Четвертый, – хмыкнул Шварцман. – Еще один разогнали, но по инстанциям не доложили. Глава местного УОДа решил, что незачем портить отчетность.
– И откуда информация?
– Сохранились у меня еще кое-какие источники, – вздохнул Шварцман. – Кое-какие контакты я успел восстановить, пока ездил по стране. Но стар я уже для таких вояжей, стар… Больше из Моколы ни ногой. Ты лучше скажи, что делать собираешься?
– Поубивал бы… – Олег покрутил в руках карандаш и вдруг с силой ударил его остро заточенным кончиком по бархату стола, словно ножом в чье-то горло.
Карандаш с треском сломался пополам, и Народный Председатель зашипел и выругался, когда одна из тонких щепок впилась ему в руку. – Млять… Честное слово, поубивал бы. Так и хочется на манер Железняка чистки начать. Саботаж же, честное слово! Поставки срываются, планы не выполняются, воровство на заводах и фабриках такой размах приняло, что явно без попустительства руководства не обходится. В магазинах пусто, хотя на складах, как показывают проверки, продуктов хватает. Спекулянты совсем на голову сели – ох, как я народ понимаю!
Нет, точно саботаж!
– Чистки, говоришь? – Шварцман принялся разглядывать свои ногти. – Что же, чистки – дело хорошее. Кто же мешает?
– Издеваетесь? – осведомился Олег. – Еще неизвестно, кто кого вычистит – я их или они меня. Пока я свадебным генералом у себя в кабинете сижу, еще терпят, стиснув зубы. Начну глубже влезать – устроят мне что-нибудь вроде того, что Треморов в свое время Крупчаку устроил. Треморов тогда, кажется, тоже Предкомитета тяжпрома был? Ровно как Ведерников сейчас. Ох, Павел Семенович, и на кой вы меня тогда в Нарпреды потащили? Был бы я сейчас снабженцем в какой-нибудь тихой конторе, заводил бы знакомства, доставал бы унитазы и трубы редкой номенклатуры…
– Ну, как мне показалось, ты и сам не прочь был, – усмехнулся Шварцман. – Сам же мне объяснял, как я собирался тебя марионеткой сделать. Не дергался бы – и пожалуйста: теплое местечко и никаких обязанностей. И никакой ответственности, кстати. Не захотел отчего-то. Или передумал? А что, давай я стану править, а ты на троне восседать?
– Не дождетесь! – зло усмехнулся Олег. – Да и не выйдет у вас. Думаете, старые контакты восстановили, по стране поездив? Спросите у Пашки записи при случае – у него любопытная подборочка имеется. Ну, о чем говорили между собой те деятели, с которыми вы общались, после этого общения…
Шварцман весь подобрался, но тут же снова обманчиво расслабился.