Страница:
– Я сейчас, – шепнул он Олегу и прикрыл дверь у него за спиной.
– Что-то еще? – удивленно приподнял бровь Герасимов, уже пододвинувший к себе чистый лист бумаги и что-то быстро на нем строчивший.
– У меня, пан полковник, две просьбы.
– Вот как? И какие же?
– Первая просьба – не могли бы вы предоставить мне карманный справочник филера?
Господин Медников просил привести экземпляр, чтобы сравнить с нашими и выявить, не упустили ли мы кого-то из террористов при его составлении.
– Справочник вам предоставят. Его принесут вместе с уведомлением о встрече с графом. Что еще?
Крупецкий опять заколебался, но потом шумно вздохнул и пожал плечами.
– Пан полковник, это по поводу моего спутника. Видите ли, пан Зубатов высоко его ценит, но… пан Кислицын обладает потрясающей способностью впутываться в сомнительные и опасные истории. Не так давно на квартире у какого-то своего знакомого, например, он напоролся на Зверя, то есть Зверева, опасного террориста из эсэров, который чуть не прикончил и его, и меня, и в конце концов сбежал. И с ним все время так…
– Хороший сотрудник, – хмыкнул Герасимов. – Если бы он еще и задерживать террористов научился – цены бы ему не было. А я что могу сделать?
– Пан полковник, не могли бы вы приставить к нам одного-двух человек из филеров, пока мы здесь? Не обязательно самых опытных, поскольку он наверняка заметит наружку, в этом он дока. Просто… чтобы в случае чего помощь получить?
– То есть на свои силы вы не рассчитываете? – приподнял бровь начальник отделения.
– Никак нет, – виновато потупился филер. – Такой уж он человек. С него станется в толпу вооруженных красных с голыми руками влезть.
– М-да… – полковник потер подбородок и задумчиво уставился на лежащую перед ним бумагу. – С людьми у меня сейчас туго. Сами понимаете, время такое. Может, в уголовную полицию обратиться, чтобы они своих агентов выделили?
– Не хотелось бы, пан полковник. Мы здесь по деликатному поручению. Чем меньше посторонних знает, тем лучше.
– Хорошо. Что-нибудь придумаю. Кстати, господин Крупецкий, вы ведь поляк?
– Наполовину, пан полковник, – внезапно филер напрягся. – Происхожу из Варшавы, отец поляк, мать русская.
– Католик?
– Никак нет. Отец крестил меня в православную веру.
– Вот как? Поляк, наверняка католик – и в православную?
– Мать умерла родами. Отец исполнил ее предсмертную просьбу.
– Сочувствую. Но, наверное, вы выдающийся агент, если вас, поляка, пусть и наполовину, приняли на работу в Охранное отделение?
– Не могу знать, пан полковник, – хрипло ответил филер. – Но год назад я спас жизнь господину Зубатову… случайно… и он взял меня к себе. Нареканий по службе не имею, вхожу в состав Летучего отряда, но сейчас работаю по Москве. За службу поощрен именными часами.
– Похвально, – полковник внимательно рассматривал поручика. – А не хотите ли вы, пан Крупецкий, перейти на службу, скажем, в Петербург? У нас всегда найдется место талантливому человеку. Нет-нет, – успокаивающе поднял он ладонь, – не отвечайте сразу. Подумайте на досуге. Сейчас же, если у вас все, можете идти.
– Спасибо, пан полковник! – Крупецкий щелкнул каблуками и, повернувшись, вышел в приемную, где под пристальным взглядом секретаря изнывал Олег.
– Что вы там делали? – накинулся он на филера. – О чем шла речь?
– Служебные дела, – пожал тот плечами. – Ну что, едем в гостиницу?
– Едем, – согласился Олег. – А что значит "надежная"?
– Это значит, что хозяин активно сотрудничает с полицией, так что подозрительных элементов там нет или же они под наблюдением. Можно не бояться краж из номера.
– Понятно… Ну что, едем.
После вселения в достаточно чистый и опрятный номер Олег, невзирая на протесты Крупецкого, настаивавшего на том, чтобы как следует (читай – два дня, не меньше) передохнуть с дороги, потащил своего спутника на прогулку. Наняв извозчика с крытой пролеткой – небо затянуло тучами, явно намечался дождь – они покатили по мощеным улицам. Нездоровая октябрьская погода наверняка загнала под крышу многих и многих, но и тех, кто отважился выбраться на прогулку, пешую или в экипаже, хватало. Ничего нового, впрочем, по сравнению с Москвой Олег не заметил, хотя город определенно производил впечатление более развитого. Многоэтажных доходных домов здесь попадалось значительно больше, особняки могли похвастаться обширными парками, а многочисленные мосты украшали литые и гипсовые скульптуры.
Воображение Олега поразили разводные мосты через большую местную реку, называемую Невой. Огромные многотонные подвижные конструкции явно превосходили уровнем технологий все то, что он видел в этом мире ранее, но отнюдь не производили впечатление надежных. Он попробовал было добиться от Крупецкого, почему бы просто не сделать обычный мост большей высоты вместо того, чтобы городить огород со сложной механикой и машинерией, но тот лишь неопределенно хмыкнул и отвернулся, настороженно вглядываясь в прохожих. То ли филер был не в настроении для разговора, то ли просто не знал и сам.
В номера они, совершенно продрогшие, вернулись под вечер, когда сгустившиеся сумерки сделали экскурсию затруднительной. Портье передал им два пакета – толстенький сверток для Крупецкого и запечатанное письмо без опознавательных знаков для Олега. Поднявшись наверх, Крупецкий зашел в номер Олега и вопросительно взглянул на него.
– Завтра в десять утра в особняке графа Витте, – пробормотал тот, пробежав строчки письма глазами. – М-да… Ваш Герасимов мог бы писать и не так лаконично. Вы, пан Крупецкий, знаете, где находится этот особняк?
– Найдем, – подал плечами филер. – Я не раз бывал в Петербурге, город неплохо знаю. А язык, как известно, и до Киева доведет.
– Будем надеяться, – качнул головой Олег. – А что это вам принесли?
– Вот, проше пана, – поручик быстрыми движениями сорвал обертку и протянул Олегу пухлую книжицу небольшого формата. – Карманный справочник филера. Очень полезная вещь. Здесь перечислены все известные Петербургскому охранному отделению террористы или лица, подозреваемые в сотрудничестве с ними.
Олег быстро пролистал книжку. На каждой ее странице тонкой папиросной бумаги располагались портреты профиль и анфас мужчин и женщин. Под портретами тянулись строчки словесных описаний.
– И вы хотите сказать, что помните все эти имена и лица на память?
– Если бы мы их помнили, нам не потребовались бы карманные справочники, – сухо ответил филер. – Существует система запоминания людей по форме частей лица, ушей, черепа и другим признакам, которые позволяют быстро определить, кто перед вами. Каждый уважающий себя сотрудник держит в памяти десятки, а многие – и сотни описаний. Справочник же служит для точной идентификации.
– Сильно, – уважительно сказал Олег, возвращая справочник. – А что еще должен уметь филер, кроме как помнить всех террористов?
– Филер должен иметь хорошую память, выносливость и терпеливость, – задумчиво начал перечислять Крупецкий. – Он должен уметь незаметно следить за подопечными или за местностью, в том числе переодеваясь в разные костюмы – кучера, уличного торговца, дворника и так далее. Ну, в общем, разные вещи. Помнится, – неожиданно он широко ухмыльнулся, – Чумашкин скрывался на конспиративной квартире, где должны были собраться предполагаемые заговорщики. Он не нашел ничего лучше, чем укрыться в ванной комнате в баке для воды. Представляете, какой был номер, когда хозяйке вздумалось принять ванну!
– Помню, он рассказывал, – фыркнул Олег. – И что?
– Да ничего, – пожал плечами филер. – Потом два месяца проходу ему не давали, все интересовались, каково было в баке сидеть, покуда хозяйка ванну принимала.
Едва с кулаками бросаться не начал в конце концов.
Через пару минут ничего не значащего разговора Крупецкий сослался на сонливость и ушел к себе.
– В первый раз за уж и не припомню какой срок удается две ночи подряд в кровати провести, – пояснил он. – Грех упускать такой случай. С хозяином я договорился, завтра в семь утра нас разбудят. Завтракаем, и в девять выезжаем.
Оставшись один, Олег какое-то время лениво перелистывал оставленный Крупецким иллюстрированный справочник террористов. Однако это занятие при свете пары гостиничных свечей из стеарина – электричества здесь не имелось, равно как и газовых горелок – вскоре ему наскучило. Он достал из кармана пальто забытые мошенником в поезде часы и какое-то время крутил их в руках, разбираясь. Хотя и медные, часы ему понравились. Он аккуратно прицепил к жилету цепочку и засунул часы в нагрудный карман. Зеркала в номере не оказалось, но он надеялся, что выглядит достаточно солидно – в конце концов, вряд ли граф разбирается в часах лучше его самого. Завтра утром ему это определенно не помешает.
Часы показывали начало девятого вечера, но на дворе уже стояла густая тьма. Он еще раз попытался прокрутить в голове сценарий завтрашнего разговора, но обнаружил, что мысли путаются. Мысленно махнув рукой – авось кривая да вывезет! – он повернул в дверном замке ключ, разделся, плюхнулся на постель и неожиданно для себя мгновенно заснул крепким сном.
– Стравливайте давление, – негромко скомандовал Овчинников.
Вагранов быстро закрутил маховик запора, и из отводной трубы донесся негромкий свист газа.
– Только бы не прорвало уплотнения, – пробормотал Грузиков, мелко перекрестившись. – Только бы…
– Не действуй на нервы, Алеша, – оборвал его Вагранов, прислушиваясь. – Ты их проверял, я их проверял, господин Шрубель их проверял. Ничего уплотнениям не сделается. Степан Васильевич, умоляю вас, вы форму криво и неплотно вставили.
Поправьте моментально!
Овчинников пощелкал пальцем по форме и ухмыльнулся.
– Кто там только что нервы упомянул? – шутливо спросил он. – Все ровно и плотно.
Еще пять атмосфер… три… одна… хоп!
Инженер с усилием потянул за рычаг, и из аппарата донеслось шипение.
– Так, пошла масса… – пробормотал он, заглядывая в узкое окошечко из толстенного стекла. – Пошла, родимая! Сейчас мы ее в форму…
Остальные сгрудились у него за плечами, пытаясь рассмотреть происходящее.
– Вот так. Ну что, господа, раз-два-три-четыре-пять, начинаем доставать!
Он быстро ослабил зажимы, клещами вытянул из паза пышущую жаром форму и быстро сунул ее в подготовленный бочонок с холодной водой. Раздалось шипение, в воздух взметнулось облако пара.
Овчинников повернулся к аудитории.
– Ну что, господа, поздравляю вас с историческим моментом. Похоже, триоксид хрома действительно является прекрасным катализатором для реакции полимерного синтеза в этиленовой среде. Мои поздравления, господин профессор, – обратился он к скромно протирающему пенсне Белиховскому. – Вы действительно сотворили чудо, организовав производство чистого триоксида в настолько сжатые сроки.
– Только благодаря неоценимой помощи Ганса Генриховича, – Белиховский слегка поклонился в сторону Шрубеля. – Однако еще раз должен предупредить вас, что у меня более не осталось материалов, а некоторые их них нужно заказывать в Германии.
– Неважно, – снова широко улыбнулся Овчинников. – Главное, судари мои, что мы сумели доказать принципиальную жизнеспособность данного процесса. Завтра я продемонстрирую наши результаты Гакенталю и господам из "Русского банка", и мы сможем приступить к конструированию первой промышленной установки для производства полиэтилена!
– А не делим ли мы шкуру неубитого медведя? – взволнованно обратился к нему Вагранов. – Ради бога, Степан Васильевич, да покажите же вы, в конце концов, результат, не томите душу!
– Это запросто, – подмигнул ему инженер и извлек из бочки остывшую гипсовую форму. Теми же щипцами он осторожно отделил верхнюю ее половину, лоснящуюся от машинного масла, и вытащил из нижней ее части матовую полусферу с четырьмя выступами-ножками. – Вуаля, мсье! Пожалте покорно вашу золотую чашу. Нет, не золотую, а куда более дорогую!
Взволнованный Вагранов осторожно принял в ладони полушарие. Остальные сгрудились вокруг, протягивая руки, чтобы потрогать.
– Господа, да она же почти ничего не весит! – взволнованно сообщил он всем. – Ну совсем ничего!
– Видны пузырьки, – Бисеров ткнул пальцем во вздутия на поверхности. Нужно будет продумать, как избавлять пластическую массу от газов во время отливки.
– Да ладно вам, Константин Евгеньевич, – отмахнулся от него Вагранов. – Детали потом обс… оп!
Скользкая от смазки чаша выскользнула у него из рук и со странным звуком покатилась по каменному полу мастерской.
– Да аккуратнее же вы, ради бога! – зазвучали рассерженные голоса. – Держите лучше! Не разбилась?
– Не разбилась, – с облегчением улыбнулся Грузиков, поднимая полусферу с пола. – Пружинит. Нет, господа, это поистине гениально! Кто бы мог подумать… Этот ваш Кислицын, Евгений Ильич, положительно выдающийся ум! Где он, кстати?
– Да, где? – переспросил Овчинников. – Я заезжал к нему домой. Оксана Александровна не захотела мне сказать. Уехал в Петербург, говорит, по делам. Он же знал, что мы сегодня установку испытываем, и собирался присутствовать. Что случилось, почему его нет?
Вагранов пожал плечами.
– Я тоже заезжал к нему. На лавочке у крыльца сидела какая-то подозрительная личность, которая заявила, что из полиции, и не хотела пускать меня наверх.
Потому вышла грустная Оксана Александровна и сообщила мне то же, что и вам – что Олег Захарович уехал в Петербург, а на личность сказала не обращать внимание – это агент уголовной полиции, приставленный к ней для охраны по просьбе Зубатова.
– Зубатова? – недоверчиво поинтересовался Велиховский. – Это жандарм из Охранки?
Почему он интересуется Кислицыным? Не могли ли его арестовать за участие в каком-нибудь тайном обществе?
– Вряд ли, – с неохотой откликнулся Вагранов. – Видите ли, формально господин Кислицын числится сотрудником Московского охранного отделения.
– Провокатор? – с ужасом осведомился Грузиков. – Жандарм?
– Не говорите глупостей, любезнейший, – резко ответил Вагранов. – Сами знаете, у меня нет ни малейшего повода любить Охрану. Но если Олег Захарович – провокатор, то я готов съесть собственную шляпу. И где, скажите на милость, вы видели жандарма, способного отличить хотя бы нитрит от нитрата, не говоря уже про совершение такого прорыва в области органической химии? А вы обращали внимание, как легко с ним общаться на самые невероятные темы? Просто живым себя начинаешь чувствовать. Я скорее поверю, что он действительно марсианин!
– Час от часу не легче! – хмыкнул Бисеров. – Теперь он уже марсианин. И как он к нам попал? Из пушки запустили, как у Верна? Или на боевом треножнике прилетел, как у Уэллса?
– У Уэллса на треножниках не летали. И вообще, господа, что-то у нас разговор не в ту степь пошел, – вмешался Овчинников. – Давайте не будем обсуждать человека у него за спиной, тем более что мы от него ничего, кроме хорошего, не видели. Не забывайте, что сегодняшний триумф, – он ткнул пальцем в пластмассовую полусферу, которую Грузиков все еще держал в руке, – это в первую очередь его триумф.
Смогли бы мы без него набрести на идею самостоятельно?
– Смогли бы, – тряхнул головой Вагранов. – Весь вопрос только в том – когда.
Может, через год, а может, и через полвека. В чем я абсолютно уверен, так это в том, что это он без нас ничего не добился бы. Однако я, Степан Васильевич, с вами согласен. Негоже так сплетничать о человеке, тем более о Кислицыне. Без сомнения, когда Олег Захарович вернется, он порадуется вместе с нами и расскажет о причинах своего отсутствия, ежели сочтет нужным и возможным. Господа, чем спорить на пустопорожние темы, у меня есть предложение отпраздновать наш успех.
Я знаю такой ресторан – м-м-м, сказка, а не ресторан! Удобный, недорогой, с очень приличной кухней, и там всегда есть в наличии "Мадам Клико". Ну что, господа, едем?
Ночью Олегу приснился кошмар. Он открывает заседание правительства почему-то на зеленой солнечной лужайке, окруженной вокруг непроглядно-черным еловым лесом. На его столе лежит кипа бумаг, и он отчаянно копается в ней, стараясь разыскать нужную, но наброски "Ночного танцора" куда-то запропастились, а значит, никто не поверит в то, что план существовал. Поражение неизбежно, и снайпер на водомете на дальней стороне площади уже навел на него винтовку и тщательно целится, ухмыляясь самодовольной улыбкой Шварцмана. Бушует митинг на площади, люди беснуются, что-то выкрикивая, у самого подножия трибуны, а Пашка о чем-то мило болтает с Оксаной, сально ему подмигивая и незаметно показывая большой палец. Он пытается спрыгнуть с трибуны, потому что это не в него, а в Оксану целится снайпер, но Безобразов поднимает его за воротник и сажает к себе на плечи, и солнце теплого майского полдня ласкает его своими лучами. Он тянется ручонками к воздушному шарику и счастливо смеется, потому что папа с мамой сегодня тоже такие нарядные и веселые, но шарик разлетается под пальцами ворохом листов в клеточку, расчерченных таблицами с непонятными символами. "А-один – попал, А-2 – ранил, А-3 – убил!", – сердится Пашка, превращаясь в Джао. – "Неужели ты не понимаешь, что это все – психоматрицы? Одни сплошные психоматрицы, и ты тоже психоматрица, вот так!" Он выдергивает из него скрепку, и Олег, отчаянно цепляясь руками за ускользающий воздух, тоже разлетается на отдельные листки, тающие в удушливом ледяном воздухе космического пространства, и все двадцать семь звезд впиваются в него игольчатыми лучами…
Всхрипнув, он резко сел на кровати, выдирая себя из цепких щупальцев сновидения.
Спина саднила и чесалась. Отдышавшись, он выбрался из постели и зажег свечу. В ее свете на простыни явно виднелись нахальные ползущие клопы и несколько темных полос – по всей видимости, от раздавленных им во сне насекомых.
– Вот пся крев, – ругнулся Олег подцепленным у Крупецкого словечком. – Надежная гостиница, оно и видно! Клопы и те себя здесь в безопасности чувствуют…
Он присел на стул, вытирая со лба испарину. Психоматрица… Ты – психоматрица.
Не обманывай себя. Нет у тебя никакой испарины, а есть фальшивка, скармливаемая тебе через… как это назвал Джао? Стандартные каналы обмена информацией? Ни глаз, ни ушей, ни носа, одни только стандартные каналы! Рехнуться можно…
Стоп, жестко оборвал он себя. Хватит истерик. Ты уже эту мысль на тысячу раз обмусолил. И раз решил вернуться к ее обдумыванию позже, когда эмоции улягутся, то так и поступи. Держи слово хотя бы перед самим собой. Неврастеник несчастный!
Он снова встал и начал прохаживаться по комнате, не обращая внимания на скрипучие половицы и сбившийся под босыми ногами половичок. Сердце бухало, сна не чувствовалось ни в одном глазу. Где-то вдалеке часы пробили дважды. Два часа… Два часа ночи седьмого октября тысяча девятьсот пятого года от эр ха по… как бишь его там? Юлианскому календарю? Или григорианскому? В общем, по тому, который местный. По второму, заграничному, соответственно, двадцатое октября. Тысяча девятьсот пятый год от некоего мифического события, которое на самом деле произошло – если произошло – миллионы лет назад в хрен знает какой точке мироздания, но уж совершенно точно – не у этой звезды и не на этой планете. Интересно, кстати, как выглядит местное небо, если смотреть на него по-настоящему, а не через "стандартные каналы"? Наверняка ведь эти джамтане не могли перелопатить звезды в небе, чтобы они соответствовали картине, описанной в исторических астрономических атласах. Или могли? Нет, вряд ли. Куда проще атласы подделать.
Он резко остановился и хлопнул себя ладонью по лбу. Идиот! У него совсем вылетели из головы листы, которые сунул ему Джао на прощанье! Тогда, в поезде, он торопливо спрятал их за пазуху, чтобы избежать лишних вопросов спутника, потом переложил в чемодан, да так и забыл. Он торопливо вытащил чемодан из-под кровати, выхватил мятые листы сероватой газетной бумаги, присел к столу, поближе к свечке, и углубился в чтение.
"Общий вызов элементов Сферы. Трансляция сырых данных. Частичная расшифровка материала по истории Дискретных. Высокий приоритет. Конец заголовка". …Игра всегда являлась заметной составной частью существования высокоразвитой биологической жизни. Еще до того, как у гоминидов проявились зачатки разума, она позволяла детенышам высших животных оттачивать рефлексы и обучаться избегать опасностей реальной жизни в относительно безопасной обстановке. С появлением социального человеческого разума роль игры еще более выросла. Она стала необходимым инструментом обучения детей жизни во все усложняющемся обществе, позволяя приспособиться к типовым сценариям поведения в рамках социальной и технологической пирамиды. По сути, огромную роль в рассудочной деятельности человека играли в детстве навязанные окружающим сообществом знания и психологические шаблоны поведения. И именно эти знания и шаблоны усваивались в играх.
С повышением технологического уровня цивилизации игры вышли на новый уровень.
Компьютеры позволили автоматизировать правдоподобное предъявление игроку модифицированной реальности, что позволило резко расширить количество и сложность доступных для игр сценариев. Правда, на этом этапе игра в значительной степени утратила обучающую роль, превратившись в средство развлечения и самоутверждения, оторванное от окружающей реальности. Массовое бегство в дешевую виртуальность, позволяющую стимулировать именно те инстинкты, которые вынужденно подавлялись в реальной жизни, одно время даже начало серьезно волновать земные правительства. Ушедший в виртуальность человек переставал реагировать на многие ранее действенные стимулы наподобие высокого места в существующей социальной пирамиде. Некоторые сообщества "виртуалов" насчитывали сотни тысяч, а то и миллионы человек, и уже вскоре после Третьего технологического скачка начали пользоваться весомым влиянием в реальной политике. При поддержке правительств некоторые психологи и социологи, пытаясь сделать себе имя псевдонаучными исследованиями, выпускали отчеты, в которых, меняя причину со следствием, утверждали, что виртуальность делает людей (и в особенности подростков) асоциальными, способствует в них развитию агрессивности, снижает интеллектуальные способности и так далее. Традиционное общество, основанное на территориальных началах, старалось защитить себя, доходя вплоть до попыток частичного или полного запрета как игр, так и связанных с ними игровых сообществ. Некоторые такие попытки приводили даже к серьезным репрессиям по отношению к "виртуалам".
Такое положение дел сохранялось в течение многих десятилетий. Однако после провала "Закона о геноциде", вызвавшего восстание чоки, и завершения Слияния страсти успокоились. Этому способствовало превращение виртуальности из игры в полноценный рабочий инструмент и утрата ей флера инакомыслия. Виртуальные сообщества превратились в обыденный элемент действительности. А поскольку человек по натуре своей являлся стадным животным, внутри этих сообществ неизбежно возникали свои социальные пирамиды, первые скрипки в которых при желании мог играть каждый. А если не мог, то организовать под себя новое объединение – дело получаса.
Изолированные на исследовательских станциях коллективы ученых и инженеров вскоре после Катастрофы окончательно утратили традиционные социальные пирамиды.
Относительно небольшое население с однородным набором жизненных ценностей не требовало ничего более сложного, чем трех-, максимум четырехступенчатая управленческая структура. В другой ситуации на вершине оказались бы личности, занимающиеся учетом и контролем материальных ресурсов, но на станциях эта роль традиционно закреплялась за искинами, которых абсолютно не интересовало лидерство само по себе. Да и родившиеся на Земле высоколобые обитатели станций, как и первые поколения их потомков, воспринимали учет и контроль как ужасно скучное и унылое занятие. Когда же непосредственное выживание перестало являться самой насущной проблемой, шаблоны мышления, привезенные с Земли, оказались давно и прочно забытыми и, самое главное, не имевшими шансов снова укорениться в сознании. Фактически старая культура, существовавшая на Земле в течение нескольких тысячелетий (а то и сотен тысяч лет – смотря откуда вести отсчет) рухнула окончательно и бесповоротно.
Однако инстинкты брали свое. Человек не мог жить без иерархии, и он начал придумывать новые социальные пирамиды взамен утраченных. Крах – точнее, полное исчезновение – денежной экономики вскоре после Слияния ликвидировал один из наиболее мощных рычагов влияния на общество. Физическая сила и красота также более не котировались ни в каком виде – медицина и специализированные тренажеры позволяли поддерживать превосходное физическое состояние и красоту даже биологического тела на высоком уровне при минимальных прилагаемых усилиях. А уж внешность "кукол" и виртуальных воплощений и подавно можно было подбирать по собственному вкусу. Интеллектуальное соперничество в научных и технических областях цвело пышным цветом, однако уже во втором поколении не более трети детей проявили соответствующие склонности и способности. В третьем и последующих поколениях таких оказалось еще меньше. Да, ум оставался одним из наиболее ценных активов, которым владел человек, но немногие могли или хотели им пользоваться.
– Что-то еще? – удивленно приподнял бровь Герасимов, уже пододвинувший к себе чистый лист бумаги и что-то быстро на нем строчивший.
– У меня, пан полковник, две просьбы.
– Вот как? И какие же?
– Первая просьба – не могли бы вы предоставить мне карманный справочник филера?
Господин Медников просил привести экземпляр, чтобы сравнить с нашими и выявить, не упустили ли мы кого-то из террористов при его составлении.
– Справочник вам предоставят. Его принесут вместе с уведомлением о встрече с графом. Что еще?
Крупецкий опять заколебался, но потом шумно вздохнул и пожал плечами.
– Пан полковник, это по поводу моего спутника. Видите ли, пан Зубатов высоко его ценит, но… пан Кислицын обладает потрясающей способностью впутываться в сомнительные и опасные истории. Не так давно на квартире у какого-то своего знакомого, например, он напоролся на Зверя, то есть Зверева, опасного террориста из эсэров, который чуть не прикончил и его, и меня, и в конце концов сбежал. И с ним все время так…
– Хороший сотрудник, – хмыкнул Герасимов. – Если бы он еще и задерживать террористов научился – цены бы ему не было. А я что могу сделать?
– Пан полковник, не могли бы вы приставить к нам одного-двух человек из филеров, пока мы здесь? Не обязательно самых опытных, поскольку он наверняка заметит наружку, в этом он дока. Просто… чтобы в случае чего помощь получить?
– То есть на свои силы вы не рассчитываете? – приподнял бровь начальник отделения.
– Никак нет, – виновато потупился филер. – Такой уж он человек. С него станется в толпу вооруженных красных с голыми руками влезть.
– М-да… – полковник потер подбородок и задумчиво уставился на лежащую перед ним бумагу. – С людьми у меня сейчас туго. Сами понимаете, время такое. Может, в уголовную полицию обратиться, чтобы они своих агентов выделили?
– Не хотелось бы, пан полковник. Мы здесь по деликатному поручению. Чем меньше посторонних знает, тем лучше.
– Хорошо. Что-нибудь придумаю. Кстати, господин Крупецкий, вы ведь поляк?
– Наполовину, пан полковник, – внезапно филер напрягся. – Происхожу из Варшавы, отец поляк, мать русская.
– Католик?
– Никак нет. Отец крестил меня в православную веру.
– Вот как? Поляк, наверняка католик – и в православную?
– Мать умерла родами. Отец исполнил ее предсмертную просьбу.
– Сочувствую. Но, наверное, вы выдающийся агент, если вас, поляка, пусть и наполовину, приняли на работу в Охранное отделение?
– Не могу знать, пан полковник, – хрипло ответил филер. – Но год назад я спас жизнь господину Зубатову… случайно… и он взял меня к себе. Нареканий по службе не имею, вхожу в состав Летучего отряда, но сейчас работаю по Москве. За службу поощрен именными часами.
– Похвально, – полковник внимательно рассматривал поручика. – А не хотите ли вы, пан Крупецкий, перейти на службу, скажем, в Петербург? У нас всегда найдется место талантливому человеку. Нет-нет, – успокаивающе поднял он ладонь, – не отвечайте сразу. Подумайте на досуге. Сейчас же, если у вас все, можете идти.
– Спасибо, пан полковник! – Крупецкий щелкнул каблуками и, повернувшись, вышел в приемную, где под пристальным взглядом секретаря изнывал Олег.
– Что вы там делали? – накинулся он на филера. – О чем шла речь?
– Служебные дела, – пожал тот плечами. – Ну что, едем в гостиницу?
– Едем, – согласился Олег. – А что значит "надежная"?
– Это значит, что хозяин активно сотрудничает с полицией, так что подозрительных элементов там нет или же они под наблюдением. Можно не бояться краж из номера.
– Понятно… Ну что, едем.
После вселения в достаточно чистый и опрятный номер Олег, невзирая на протесты Крупецкого, настаивавшего на том, чтобы как следует (читай – два дня, не меньше) передохнуть с дороги, потащил своего спутника на прогулку. Наняв извозчика с крытой пролеткой – небо затянуло тучами, явно намечался дождь – они покатили по мощеным улицам. Нездоровая октябрьская погода наверняка загнала под крышу многих и многих, но и тех, кто отважился выбраться на прогулку, пешую или в экипаже, хватало. Ничего нового, впрочем, по сравнению с Москвой Олег не заметил, хотя город определенно производил впечатление более развитого. Многоэтажных доходных домов здесь попадалось значительно больше, особняки могли похвастаться обширными парками, а многочисленные мосты украшали литые и гипсовые скульптуры.
Воображение Олега поразили разводные мосты через большую местную реку, называемую Невой. Огромные многотонные подвижные конструкции явно превосходили уровнем технологий все то, что он видел в этом мире ранее, но отнюдь не производили впечатление надежных. Он попробовал было добиться от Крупецкого, почему бы просто не сделать обычный мост большей высоты вместо того, чтобы городить огород со сложной механикой и машинерией, но тот лишь неопределенно хмыкнул и отвернулся, настороженно вглядываясь в прохожих. То ли филер был не в настроении для разговора, то ли просто не знал и сам.
В номера они, совершенно продрогшие, вернулись под вечер, когда сгустившиеся сумерки сделали экскурсию затруднительной. Портье передал им два пакета – толстенький сверток для Крупецкого и запечатанное письмо без опознавательных знаков для Олега. Поднявшись наверх, Крупецкий зашел в номер Олега и вопросительно взглянул на него.
– Завтра в десять утра в особняке графа Витте, – пробормотал тот, пробежав строчки письма глазами. – М-да… Ваш Герасимов мог бы писать и не так лаконично. Вы, пан Крупецкий, знаете, где находится этот особняк?
– Найдем, – подал плечами филер. – Я не раз бывал в Петербурге, город неплохо знаю. А язык, как известно, и до Киева доведет.
– Будем надеяться, – качнул головой Олег. – А что это вам принесли?
– Вот, проше пана, – поручик быстрыми движениями сорвал обертку и протянул Олегу пухлую книжицу небольшого формата. – Карманный справочник филера. Очень полезная вещь. Здесь перечислены все известные Петербургскому охранному отделению террористы или лица, подозреваемые в сотрудничестве с ними.
Олег быстро пролистал книжку. На каждой ее странице тонкой папиросной бумаги располагались портреты профиль и анфас мужчин и женщин. Под портретами тянулись строчки словесных описаний.
– И вы хотите сказать, что помните все эти имена и лица на память?
– Если бы мы их помнили, нам не потребовались бы карманные справочники, – сухо ответил филер. – Существует система запоминания людей по форме частей лица, ушей, черепа и другим признакам, которые позволяют быстро определить, кто перед вами. Каждый уважающий себя сотрудник держит в памяти десятки, а многие – и сотни описаний. Справочник же служит для точной идентификации.
– Сильно, – уважительно сказал Олег, возвращая справочник. – А что еще должен уметь филер, кроме как помнить всех террористов?
– Филер должен иметь хорошую память, выносливость и терпеливость, – задумчиво начал перечислять Крупецкий. – Он должен уметь незаметно следить за подопечными или за местностью, в том числе переодеваясь в разные костюмы – кучера, уличного торговца, дворника и так далее. Ну, в общем, разные вещи. Помнится, – неожиданно он широко ухмыльнулся, – Чумашкин скрывался на конспиративной квартире, где должны были собраться предполагаемые заговорщики. Он не нашел ничего лучше, чем укрыться в ванной комнате в баке для воды. Представляете, какой был номер, когда хозяйке вздумалось принять ванну!
– Помню, он рассказывал, – фыркнул Олег. – И что?
– Да ничего, – пожал плечами филер. – Потом два месяца проходу ему не давали, все интересовались, каково было в баке сидеть, покуда хозяйка ванну принимала.
Едва с кулаками бросаться не начал в конце концов.
Через пару минут ничего не значащего разговора Крупецкий сослался на сонливость и ушел к себе.
– В первый раз за уж и не припомню какой срок удается две ночи подряд в кровати провести, – пояснил он. – Грех упускать такой случай. С хозяином я договорился, завтра в семь утра нас разбудят. Завтракаем, и в девять выезжаем.
Оставшись один, Олег какое-то время лениво перелистывал оставленный Крупецким иллюстрированный справочник террористов. Однако это занятие при свете пары гостиничных свечей из стеарина – электричества здесь не имелось, равно как и газовых горелок – вскоре ему наскучило. Он достал из кармана пальто забытые мошенником в поезде часы и какое-то время крутил их в руках, разбираясь. Хотя и медные, часы ему понравились. Он аккуратно прицепил к жилету цепочку и засунул часы в нагрудный карман. Зеркала в номере не оказалось, но он надеялся, что выглядит достаточно солидно – в конце концов, вряд ли граф разбирается в часах лучше его самого. Завтра утром ему это определенно не помешает.
Часы показывали начало девятого вечера, но на дворе уже стояла густая тьма. Он еще раз попытался прокрутить в голове сценарий завтрашнего разговора, но обнаружил, что мысли путаются. Мысленно махнув рукой – авось кривая да вывезет! – он повернул в дверном замке ключ, разделся, плюхнулся на постель и неожиданно для себя мгновенно заснул крепким сном.
– Стравливайте давление, – негромко скомандовал Овчинников.
Вагранов быстро закрутил маховик запора, и из отводной трубы донесся негромкий свист газа.
– Только бы не прорвало уплотнения, – пробормотал Грузиков, мелко перекрестившись. – Только бы…
– Не действуй на нервы, Алеша, – оборвал его Вагранов, прислушиваясь. – Ты их проверял, я их проверял, господин Шрубель их проверял. Ничего уплотнениям не сделается. Степан Васильевич, умоляю вас, вы форму криво и неплотно вставили.
Поправьте моментально!
Овчинников пощелкал пальцем по форме и ухмыльнулся.
– Кто там только что нервы упомянул? – шутливо спросил он. – Все ровно и плотно.
Еще пять атмосфер… три… одна… хоп!
Инженер с усилием потянул за рычаг, и из аппарата донеслось шипение.
– Так, пошла масса… – пробормотал он, заглядывая в узкое окошечко из толстенного стекла. – Пошла, родимая! Сейчас мы ее в форму…
Остальные сгрудились у него за плечами, пытаясь рассмотреть происходящее.
– Вот так. Ну что, господа, раз-два-три-четыре-пять, начинаем доставать!
Он быстро ослабил зажимы, клещами вытянул из паза пышущую жаром форму и быстро сунул ее в подготовленный бочонок с холодной водой. Раздалось шипение, в воздух взметнулось облако пара.
Овчинников повернулся к аудитории.
– Ну что, господа, поздравляю вас с историческим моментом. Похоже, триоксид хрома действительно является прекрасным катализатором для реакции полимерного синтеза в этиленовой среде. Мои поздравления, господин профессор, – обратился он к скромно протирающему пенсне Белиховскому. – Вы действительно сотворили чудо, организовав производство чистого триоксида в настолько сжатые сроки.
– Только благодаря неоценимой помощи Ганса Генриховича, – Белиховский слегка поклонился в сторону Шрубеля. – Однако еще раз должен предупредить вас, что у меня более не осталось материалов, а некоторые их них нужно заказывать в Германии.
– Неважно, – снова широко улыбнулся Овчинников. – Главное, судари мои, что мы сумели доказать принципиальную жизнеспособность данного процесса. Завтра я продемонстрирую наши результаты Гакенталю и господам из "Русского банка", и мы сможем приступить к конструированию первой промышленной установки для производства полиэтилена!
– А не делим ли мы шкуру неубитого медведя? – взволнованно обратился к нему Вагранов. – Ради бога, Степан Васильевич, да покажите же вы, в конце концов, результат, не томите душу!
– Это запросто, – подмигнул ему инженер и извлек из бочки остывшую гипсовую форму. Теми же щипцами он осторожно отделил верхнюю ее половину, лоснящуюся от машинного масла, и вытащил из нижней ее части матовую полусферу с четырьмя выступами-ножками. – Вуаля, мсье! Пожалте покорно вашу золотую чашу. Нет, не золотую, а куда более дорогую!
Взволнованный Вагранов осторожно принял в ладони полушарие. Остальные сгрудились вокруг, протягивая руки, чтобы потрогать.
– Господа, да она же почти ничего не весит! – взволнованно сообщил он всем. – Ну совсем ничего!
– Видны пузырьки, – Бисеров ткнул пальцем во вздутия на поверхности. Нужно будет продумать, как избавлять пластическую массу от газов во время отливки.
– Да ладно вам, Константин Евгеньевич, – отмахнулся от него Вагранов. – Детали потом обс… оп!
Скользкая от смазки чаша выскользнула у него из рук и со странным звуком покатилась по каменному полу мастерской.
– Да аккуратнее же вы, ради бога! – зазвучали рассерженные голоса. – Держите лучше! Не разбилась?
– Не разбилась, – с облегчением улыбнулся Грузиков, поднимая полусферу с пола. – Пружинит. Нет, господа, это поистине гениально! Кто бы мог подумать… Этот ваш Кислицын, Евгений Ильич, положительно выдающийся ум! Где он, кстати?
– Да, где? – переспросил Овчинников. – Я заезжал к нему домой. Оксана Александровна не захотела мне сказать. Уехал в Петербург, говорит, по делам. Он же знал, что мы сегодня установку испытываем, и собирался присутствовать. Что случилось, почему его нет?
Вагранов пожал плечами.
– Я тоже заезжал к нему. На лавочке у крыльца сидела какая-то подозрительная личность, которая заявила, что из полиции, и не хотела пускать меня наверх.
Потому вышла грустная Оксана Александровна и сообщила мне то же, что и вам – что Олег Захарович уехал в Петербург, а на личность сказала не обращать внимание – это агент уголовной полиции, приставленный к ней для охраны по просьбе Зубатова.
– Зубатова? – недоверчиво поинтересовался Велиховский. – Это жандарм из Охранки?
Почему он интересуется Кислицыным? Не могли ли его арестовать за участие в каком-нибудь тайном обществе?
– Вряд ли, – с неохотой откликнулся Вагранов. – Видите ли, формально господин Кислицын числится сотрудником Московского охранного отделения.
– Провокатор? – с ужасом осведомился Грузиков. – Жандарм?
– Не говорите глупостей, любезнейший, – резко ответил Вагранов. – Сами знаете, у меня нет ни малейшего повода любить Охрану. Но если Олег Захарович – провокатор, то я готов съесть собственную шляпу. И где, скажите на милость, вы видели жандарма, способного отличить хотя бы нитрит от нитрата, не говоря уже про совершение такого прорыва в области органической химии? А вы обращали внимание, как легко с ним общаться на самые невероятные темы? Просто живым себя начинаешь чувствовать. Я скорее поверю, что он действительно марсианин!
– Час от часу не легче! – хмыкнул Бисеров. – Теперь он уже марсианин. И как он к нам попал? Из пушки запустили, как у Верна? Или на боевом треножнике прилетел, как у Уэллса?
– У Уэллса на треножниках не летали. И вообще, господа, что-то у нас разговор не в ту степь пошел, – вмешался Овчинников. – Давайте не будем обсуждать человека у него за спиной, тем более что мы от него ничего, кроме хорошего, не видели. Не забывайте, что сегодняшний триумф, – он ткнул пальцем в пластмассовую полусферу, которую Грузиков все еще держал в руке, – это в первую очередь его триумф.
Смогли бы мы без него набрести на идею самостоятельно?
– Смогли бы, – тряхнул головой Вагранов. – Весь вопрос только в том – когда.
Может, через год, а может, и через полвека. В чем я абсолютно уверен, так это в том, что это он без нас ничего не добился бы. Однако я, Степан Васильевич, с вами согласен. Негоже так сплетничать о человеке, тем более о Кислицыне. Без сомнения, когда Олег Захарович вернется, он порадуется вместе с нами и расскажет о причинах своего отсутствия, ежели сочтет нужным и возможным. Господа, чем спорить на пустопорожние темы, у меня есть предложение отпраздновать наш успех.
Я знаю такой ресторан – м-м-м, сказка, а не ресторан! Удобный, недорогой, с очень приличной кухней, и там всегда есть в наличии "Мадам Клико". Ну что, господа, едем?
Ночью Олегу приснился кошмар. Он открывает заседание правительства почему-то на зеленой солнечной лужайке, окруженной вокруг непроглядно-черным еловым лесом. На его столе лежит кипа бумаг, и он отчаянно копается в ней, стараясь разыскать нужную, но наброски "Ночного танцора" куда-то запропастились, а значит, никто не поверит в то, что план существовал. Поражение неизбежно, и снайпер на водомете на дальней стороне площади уже навел на него винтовку и тщательно целится, ухмыляясь самодовольной улыбкой Шварцмана. Бушует митинг на площади, люди беснуются, что-то выкрикивая, у самого подножия трибуны, а Пашка о чем-то мило болтает с Оксаной, сально ему подмигивая и незаметно показывая большой палец. Он пытается спрыгнуть с трибуны, потому что это не в него, а в Оксану целится снайпер, но Безобразов поднимает его за воротник и сажает к себе на плечи, и солнце теплого майского полдня ласкает его своими лучами. Он тянется ручонками к воздушному шарику и счастливо смеется, потому что папа с мамой сегодня тоже такие нарядные и веселые, но шарик разлетается под пальцами ворохом листов в клеточку, расчерченных таблицами с непонятными символами. "А-один – попал, А-2 – ранил, А-3 – убил!", – сердится Пашка, превращаясь в Джао. – "Неужели ты не понимаешь, что это все – психоматрицы? Одни сплошные психоматрицы, и ты тоже психоматрица, вот так!" Он выдергивает из него скрепку, и Олег, отчаянно цепляясь руками за ускользающий воздух, тоже разлетается на отдельные листки, тающие в удушливом ледяном воздухе космического пространства, и все двадцать семь звезд впиваются в него игольчатыми лучами…
Всхрипнув, он резко сел на кровати, выдирая себя из цепких щупальцев сновидения.
Спина саднила и чесалась. Отдышавшись, он выбрался из постели и зажег свечу. В ее свете на простыни явно виднелись нахальные ползущие клопы и несколько темных полос – по всей видимости, от раздавленных им во сне насекомых.
– Вот пся крев, – ругнулся Олег подцепленным у Крупецкого словечком. – Надежная гостиница, оно и видно! Клопы и те себя здесь в безопасности чувствуют…
Он присел на стул, вытирая со лба испарину. Психоматрица… Ты – психоматрица.
Не обманывай себя. Нет у тебя никакой испарины, а есть фальшивка, скармливаемая тебе через… как это назвал Джао? Стандартные каналы обмена информацией? Ни глаз, ни ушей, ни носа, одни только стандартные каналы! Рехнуться можно…
Стоп, жестко оборвал он себя. Хватит истерик. Ты уже эту мысль на тысячу раз обмусолил. И раз решил вернуться к ее обдумыванию позже, когда эмоции улягутся, то так и поступи. Держи слово хотя бы перед самим собой. Неврастеник несчастный!
Он снова встал и начал прохаживаться по комнате, не обращая внимания на скрипучие половицы и сбившийся под босыми ногами половичок. Сердце бухало, сна не чувствовалось ни в одном глазу. Где-то вдалеке часы пробили дважды. Два часа… Два часа ночи седьмого октября тысяча девятьсот пятого года от эр ха по… как бишь его там? Юлианскому календарю? Или григорианскому? В общем, по тому, который местный. По второму, заграничному, соответственно, двадцатое октября. Тысяча девятьсот пятый год от некоего мифического события, которое на самом деле произошло – если произошло – миллионы лет назад в хрен знает какой точке мироздания, но уж совершенно точно – не у этой звезды и не на этой планете. Интересно, кстати, как выглядит местное небо, если смотреть на него по-настоящему, а не через "стандартные каналы"? Наверняка ведь эти джамтане не могли перелопатить звезды в небе, чтобы они соответствовали картине, описанной в исторических астрономических атласах. Или могли? Нет, вряд ли. Куда проще атласы подделать.
Он резко остановился и хлопнул себя ладонью по лбу. Идиот! У него совсем вылетели из головы листы, которые сунул ему Джао на прощанье! Тогда, в поезде, он торопливо спрятал их за пазуху, чтобы избежать лишних вопросов спутника, потом переложил в чемодан, да так и забыл. Он торопливо вытащил чемодан из-под кровати, выхватил мятые листы сероватой газетной бумаги, присел к столу, поближе к свечке, и углубился в чтение.
"Общий вызов элементов Сферы. Трансляция сырых данных. Частичная расшифровка материала по истории Дискретных. Высокий приоритет. Конец заголовка". …Игра всегда являлась заметной составной частью существования высокоразвитой биологической жизни. Еще до того, как у гоминидов проявились зачатки разума, она позволяла детенышам высших животных оттачивать рефлексы и обучаться избегать опасностей реальной жизни в относительно безопасной обстановке. С появлением социального человеческого разума роль игры еще более выросла. Она стала необходимым инструментом обучения детей жизни во все усложняющемся обществе, позволяя приспособиться к типовым сценариям поведения в рамках социальной и технологической пирамиды. По сути, огромную роль в рассудочной деятельности человека играли в детстве навязанные окружающим сообществом знания и психологические шаблоны поведения. И именно эти знания и шаблоны усваивались в играх.
С повышением технологического уровня цивилизации игры вышли на новый уровень.
Компьютеры позволили автоматизировать правдоподобное предъявление игроку модифицированной реальности, что позволило резко расширить количество и сложность доступных для игр сценариев. Правда, на этом этапе игра в значительной степени утратила обучающую роль, превратившись в средство развлечения и самоутверждения, оторванное от окружающей реальности. Массовое бегство в дешевую виртуальность, позволяющую стимулировать именно те инстинкты, которые вынужденно подавлялись в реальной жизни, одно время даже начало серьезно волновать земные правительства. Ушедший в виртуальность человек переставал реагировать на многие ранее действенные стимулы наподобие высокого места в существующей социальной пирамиде. Некоторые сообщества "виртуалов" насчитывали сотни тысяч, а то и миллионы человек, и уже вскоре после Третьего технологического скачка начали пользоваться весомым влиянием в реальной политике. При поддержке правительств некоторые психологи и социологи, пытаясь сделать себе имя псевдонаучными исследованиями, выпускали отчеты, в которых, меняя причину со следствием, утверждали, что виртуальность делает людей (и в особенности подростков) асоциальными, способствует в них развитию агрессивности, снижает интеллектуальные способности и так далее. Традиционное общество, основанное на территориальных началах, старалось защитить себя, доходя вплоть до попыток частичного или полного запрета как игр, так и связанных с ними игровых сообществ. Некоторые такие попытки приводили даже к серьезным репрессиям по отношению к "виртуалам".
Такое положение дел сохранялось в течение многих десятилетий. Однако после провала "Закона о геноциде", вызвавшего восстание чоки, и завершения Слияния страсти успокоились. Этому способствовало превращение виртуальности из игры в полноценный рабочий инструмент и утрата ей флера инакомыслия. Виртуальные сообщества превратились в обыденный элемент действительности. А поскольку человек по натуре своей являлся стадным животным, внутри этих сообществ неизбежно возникали свои социальные пирамиды, первые скрипки в которых при желании мог играть каждый. А если не мог, то организовать под себя новое объединение – дело получаса.
Изолированные на исследовательских станциях коллективы ученых и инженеров вскоре после Катастрофы окончательно утратили традиционные социальные пирамиды.
Относительно небольшое население с однородным набором жизненных ценностей не требовало ничего более сложного, чем трех-, максимум четырехступенчатая управленческая структура. В другой ситуации на вершине оказались бы личности, занимающиеся учетом и контролем материальных ресурсов, но на станциях эта роль традиционно закреплялась за искинами, которых абсолютно не интересовало лидерство само по себе. Да и родившиеся на Земле высоколобые обитатели станций, как и первые поколения их потомков, воспринимали учет и контроль как ужасно скучное и унылое занятие. Когда же непосредственное выживание перестало являться самой насущной проблемой, шаблоны мышления, привезенные с Земли, оказались давно и прочно забытыми и, самое главное, не имевшими шансов снова укорениться в сознании. Фактически старая культура, существовавшая на Земле в течение нескольких тысячелетий (а то и сотен тысяч лет – смотря откуда вести отсчет) рухнула окончательно и бесповоротно.
Однако инстинкты брали свое. Человек не мог жить без иерархии, и он начал придумывать новые социальные пирамиды взамен утраченных. Крах – точнее, полное исчезновение – денежной экономики вскоре после Слияния ликвидировал один из наиболее мощных рычагов влияния на общество. Физическая сила и красота также более не котировались ни в каком виде – медицина и специализированные тренажеры позволяли поддерживать превосходное физическое состояние и красоту даже биологического тела на высоком уровне при минимальных прилагаемых усилиях. А уж внешность "кукол" и виртуальных воплощений и подавно можно было подбирать по собственному вкусу. Интеллектуальное соперничество в научных и технических областях цвело пышным цветом, однако уже во втором поколении не более трети детей проявили соответствующие склонности и способности. В третьем и последующих поколениях таких оказалось еще меньше. Да, ум оставался одним из наиболее ценных активов, которым владел человек, но немногие могли или хотели им пользоваться.