Страница:
– Ты же меня знаешь, – вздохнул Оболенский. – Конечно, стану. Возьму с собой, завтра перечитаю на свежую голову. Только вот, ради бога, про конституцию убери.
Сам знаешь, государя от одного этого слова трясти начинает. Щелкоперам про нее сколько угодно можешь намекать многозначительно, но при императоре – ни-ни.
– Вот и хорошо, – одобрил Витте. – Вот и славно. Ну, ладно, что мы все о делах да о делах… – Он нажал кнопку, и в приемной тренькнул звонок. Несколько секунд спустя дверь кабинета распахнулась, и лакей внес поднос с бутылкой вина и парой бокалов. На тарелках лежали закуски. – Расскажи, что ли, поподробнее, что тут без меня творилось.
Паровоз Олег уже видел. Огромная черная махина, в клубах пара и дыма ползущая по рельсам, произвела на него такое же неизгладимое впечатление, какое произвело чучело мамонта, большое, волосатое, сильное и безнадежно древнее. Ощущение такое же неизгладимое, как возвышающаяся перед ним установка из баллонов, труб, манометров и прочей скобяной галиматьи, окружающей небольшую – относительно, конечно – чугунную камеру с крохотным мутным окошком с толстым, в три или четыре пальца, куском настоящего горного хрусталя. Внутри установки что-то слабо шипело и тихо потрескивало. Сочившийся сквозь узкие оконца полуподвала хмурый свет московского осеннего полудня уюта помещению не добавлял.
– Да, впечатляет, – Олег уважительно пощелкал ногтем по дверце камеры. – Собрать этакую хреновину менее чем за месяц… Преклоняюсь перед вашими талантами, Евгений Ильич.
– Да пустое, – небрежно отмахнулся Вагранов. – Благодаря найденным вами деньгам нанять пару-тройку лишних студентов проблем не составило. Что бы мы делали без такого председателя товарищества, как вы?
– А? – поразился Олег. Он уже успел благополучно забыть о том, что товарищество на паях "Новые полимеры" полагает его своим председателем. – Ах, да… Нет, боюсь вы меня переоцениваете. Вы свой вклад в выбивание денег внесли не меньше моего. Мне просто повезло стать катализатором определенных процессов. Кстати, о катализаторах. Вы все-таки умудрились раздобыть триоксид хрома, как я понимаю?
– А то! – доцент усмехнулся, и его непривычная хмурость на мгновение куда-то пропала. – Впрочем, это долгая история. Бархатов отличился… – Он внезапно осекся и подозрительно взглянул на Крупецкого. Филер, чью профессию скрывать от Вагранова Олег не стал, скромно переминался с ноги на ногу в уголке помещения.
На его лице даже в полумраке ясно читалась откровенная скука. Его, судя по всему, не интересовала ни экспериментальная установка по производству полиэтилена, ни даже перспективы, которые полиэтилен открывал перед промышленностью.
– Ну-ну! – подбодрил его Олег. – И что Бархатов?
– Пропал Бархатов, – вздохнул доцент. – Помните, мы с ним в начале сентября к вам в гости приходили? На следующий день он пропал. Потом, неделю, что ли, спустя, заявился ко мне на ночь глядя, сунул в руки бумажку с именем Велиховского – ну, это тот, что нам триоксид хрома сделал – и исчез. Странное что-то с ним творится.
Оле вспомнил, как во тьме по кочкам улепетывал от дома Бархатова под свист несущихся вослед пуль, и невольно поежился. Да уж, с такой компанией "странное творится" – это еще мягко сказано. Не встал ли ему боком тот визит?
– Скажите, Евгений Ильич, – решил он переменить тему, – и что – работает это хозяйство? Вы уже запускали пробный цикл?
– Да, разумеется! – встрепенулся Вагранов. – Хотел вас пригласить, да как-то забегался, из головы вылетело. Вы уж извините. Да и потом… – Он помялся. – Если бы взорвалось ненароком, лучше бы уж, чтобы вас рядом не было.
– Ценю заботу, – сухо сказал Олег. – И до какого уровня удалось поднять давление?
– Восемьдесят атмосфер. Больше не рискнули, да и в одной трубке протечка обнаружилась, решили заменить целиком от греха подальше. Завтра запускаем второй раз, поднимем до ста двадцати. Но я вот вам что покажу… – Он сунулся в карман и торжественно сунул под тусклый свет электрической лампочки стеклянный пузырек с чем-то белесо-полупрозрачным. – Это поэлителен! Настоящий полиэтилен, хотя практически с ним еще мало что можно сделать. Для образования длинных полимерных цепочек давления не хватило. Но сам факт его образования доказывает, что установка работает! Знаете, от перспектив прямо дух захватывает!..
– Да-да, – рассеянно покивал Олег. Внезапно ему стало скучно так же, как и Крупецкому. Сильный приступ дежавю нахлынул на него. Монотонно и размеренно зазвучал в голове голос инженера на каком-то дальнем металлургическом комбинате, куда несколько месяцев назад его занесло с ознакомительной поездкой.
"…металлургические свойства безобжиговых окатышей и брикетов во многих случаях оказываются выше, чем обжиговых. Их производство экономически целесообразно как на крупных, так и на небольших установках, что открывает пути экономической переработки руд мелких месторождений, пылей, шламов и других продуктов металлургического производства…" Он тряхнул головой, и голос пропал. – Скажите, Евгений Ильич, а что вы сегодня какой-то словно в воду опущенный? Вроде бы такой успех…
– Как, вы не знаете? – удивился доцент. – Ах, да, все забываю, что вы мало связаны с научной средой. Сегодня утром для широкой общественности официально подтвердили, что что два дня назад на ночном совещании у министра от сердечного приступа скончался князь Трубецкой, первый выборный ректор Московского университета. И трех недель не прошло, как он приступил к исполнению служебных обязанностей, и вот на тебе! – Он грустно покачал головой. – Знали бы вы, какой это удар для научной общественности.
– Да уж, трагедия, – фальшиво посочувствовал Олег. Интересно, здесь что, ректоров в вузах не выбирают? "Первый" – в смысле вообще первый? – Тогда, наверное, я сегодня совсем не вовремя любопытствовать заявился. Установка никуда не убежит, а мне еще к Овчинникову заскочить надо, раз уж сюда заехал. Он тоже какие-то прорывы с бензиновым движком продемонстрировать рвался.
– Как скажете, – хмыкнул Вагранов. – Как там здоровье вашей… э-э-э, сестрицы?
– Оксаны-то? Да она совсем от болезни оправилась, – пожал плечами Олег. – Надо еще раз свозить ее к Раммштайну, чтобы осмотрел от греха подальше. Но вот еще проблема – дома ей скучно невыносимо. Совсем ведь еще молодая девчонка. Ей компании хочется, а вынуждена сидеть в четырех стенах, читать местные дамские романчики да иногда в соседние лавки вылазки делать. Вы, кстати, не знаете, куда ее можно к делу пристроить? В тот же университет? Все же почти с высшим физмат-образованием девица, хоть и с марсианским педагогическим уклоном.
– А что, на Марсе женщины тоже в университетах учатся? – странно глянул на него Вагранов. – Впрочем, почему бы и нет? Наши феминистки этого уже много лет добиваются. Глядишь, и добьются рано или поздно. Сомневаюсь, что в этом прок будет, ну да чем бы дитя не тешилось… Знаете, надо будет мне с ней как-нибудь поговорить, авось и придумаю что. Уж если вы себя профаном называете, страшно подумать, что она знать может.
– Ну вот и договорились, – улыбнулся Олег. – Когда вы собираетесь полноценный запуск устраивать? Через неделю?
– Да, примерно так. Хочу еще раз проверить все соединения и трубы. Не дай бог лопнет стык при ста пятидесяти атмосферах!
– Правильный подход, – одобрительно кивнул Олег. – Вы, Евгений Ильич, уж постарайтесь не возложить свой живот на алтарь науки. Что я без вас делать буду?
В общем, мы с Оксаной появимся или на запуске, или незадолго до того. Ну, а пока я вас оставлю, если не возражаете.
Вырваться от горящего энтузиазмом Овчинникова на пару с по уши вымазанным в мазуте Гакенталем удалось только часа через три. Олег заразился общим воодушевлением и тоже перепачкался в саже и мазуте, ковыряясь в механических потрохах, лишь отдаленно напоминающих обычный движок внутреннего сгорания на четырех цилиндрах. Однако коленвал эти потроха, пусть и с неимоверными треском и чадом, вращали исправно, и Олег еще полчаса ругался с инженером и владельцем завода насчет тонкостей установки свеч зажигания и впрыска топлива. Разумеется, слаженными усилиями ему как дважды два доказали, что он полный дилетант в области построения двигателей, после чего Овчинников лично встал к станку, отогнав от него рабочего, и начал рассверливать заготовку цилиндра по указанному Олегом методу.
Наконец, отсутствующе улыбаясь и недоумевая, почему он все-таки не пошел в свое время в автомеханики (и уж точно не пришлось бы Нарпредом работать!), Олег плюхнулся на сиденье пролетки с поднятой крышей рядом с откровенно изнемогающим Крупецким. Тот широко зевнул.
– Куда пан едет сейчас? – равнодушно осведомился филер, щелкая крышкой часов. – Четыре часа времени пополудни. Домой? Или к пану Зубатову на доклад?
– Да что ему докладывать! – скривился Олег. – Все по плану, мелкие детали прорабатывают. Был бы пан Зубатов инженером, может, и полюбопытствовал бы. Так что лучше домой. Опять же, завтра я собираюсь на встречу с Ухватовым – ну, тем рабочим с Ковригинской мануфактуры, где я бунт подавлял, – он невесело хмыкнул.
– Суббота, он наверняка в кабак намылится после работы, там я с ним и потолкую.
А то шеф уже мне вчера намекал, что почти неделя прошла с того момента, как он мне задание поставил. Так что мы с вами, Болеслав Пшемыслович, еще раз потолкуем о том, как к людям с умом подходить.
– Говорил же я, что не сведущ в тех делах, – вяло отбрехнулся филер. – Другое у меня занятие. Ну да ладно, поговорим.
– Вот и ладушки… – пробормотал Олег, пытаясь ухватить за ниточку мысль, после разговора с Ваграновым лениво болтавшуюся где-то на заднем плане. – Что же я еще сделать хотел-то, а? О! Вспомнил. Извозчик! Гони на Староконюшенный! Дом двадцать четыре, это перекресток с Сивцевым Вражком. Хочу на всякий случай к Бархатову на квартиру заехать, – пояснил он слегка удивленному Крупецкому. – Он, как я понял, там давно не появлялся, наверно, хозяева уже его комнату кому-то другому сдали. Авось что из вещей сохранилось. Я письма в основном в виду имею – вдруг да пойму, куда он делся. Парень, кажется, умный и талантливый, было бы здорово вытащить его из компании этих эсеров.
– Зря только время потратим, – усмехнулся поручик. – Вещи наверняка в полицию забрали, а скорее хозяева прибрали к рукам что получше, остальное, включая письма, в печке сожгли.
– Ну, потратим так потратим, – пожал Олег плечами. – Невелик крюк.
При предвечернем свете осеннего дня дом Бархатова выглядел совсем не так, как в густых сумерках. Он казался куда более низким и покосившимся, за оградой, окружавшей пустой огородик, колыхалась под осенним ветром пожухлая лебеда вперемежку с бурьяном и крапивой. Олег соскочил с пролетки, зябко закутавшись в слишком холодное для сезона долгополое пальто, называвшееся здесь шинелью.
Набычившись и поглубже надвинув фуражку, чтобы в глаза не попадала висящая в воздухе водяная пыль, он двинулся к входной двери. Крупецкий с иронией следил за ним из пролетки, не двигаясь с места.
На приступке сидел и курил вонючую самокрутку неопрятный мужик с клочковатой бороденкой и в зипуне. Его глубоко посаженные мутные глаза ощупали приближающегося гостя, но никаких чувств не выдали.
– Эй, дядя, – спросил его Олег, – хозяин дома где?
– Хозяин? – переспросил мужик, сплевывая. – А тебе зачем?
– По делу, – мужик вызывал у Олег смутное чувство опасности. Он попытался вспомнить, видел ли раньше этого человека, и не смог. – Жилец тут у вас обитался, хочу его комнату посмотреть.
– А ты кто будешь, мил человек? И по какому праву в чужой дом лезешь?
– По своему праву, – буркнул Олег. – Охранное отделение. Ты хозяин?
– Ну, я, – зипун пожал плечами. – Что за жилец-то?
– Бархатов Кирилл. Недели три назад к нему с обыском приходили, помните? Хочу еще раз комнату посмотреть.
Краем глаза Олег заметил, что Крупецкий тоже спрыгнул с пролетки и теперь медленно приближается, держа правую руку в кармане. Хозяин метнул на филера странный взгляд и лениво поднялся на ноги.
– Ну что же, смотрите, – проговорил он, отводя глаза и бочком отходя в сторону.
– Я не против, коли надо. А я пойду пока, дров нарубить надо, воды принести…
– Стоять! – внезапно резко скомандовал Крупецкий, выдергивая из кармана револьвер и наводя его на мужика. – Ты, пся крев, ну-ка, руки поднял, быстро!
Неожиданно быстро мужик метнулся к филеру. Грохнул выстрел, от косяка полетели щепки. Олег еще только начал поворачиваться, непонимающе открывая рот, а мужик уже перемахнул через плетень и юркнул в заросли бурьяна.
Крупецкий, грязно ругаясь по-польски, на четвереньках вскочил в луже, куда со всего размаха плюхнулся спиной, и вытянул в сторону убегающего комок грязи, в который превратился "браунинг". Однако выстрела не последовало – очевидно, курок заклинило. Через пару секунд убегающий резво нырнул в какой-то лаз и пропал из виду. Еще несколько секунд спустя из виду пропала и пролетка с настегиваемой лошадью: извозчик явно решил, что на сей раз с седоков плату за проезд можно и не требовать.
– Матка боска! – простонал Крупецкий, поднимаясь с четверенек. Жидкая грязь текла с него ручьем. – Упустил курву, ох, упустил! Ну, сволочи…
Следующие несколько минут Олег с интересом слушал, как Крупецкий на все корки костерил сбежавшего по-русски и по-польски. Улучшив момент, он вклинился в короткую паузу и поинтересовался:
– А кто это был, Болеслав Пшемыслович?
Крупецкий бешено развернулся к нему… и умолк. С полминуты он глубоко дышал, краска ярости медленно сходила с его лица.
– Да уж, Олег Захарович, – мрачно сказал он, – теперь я понимаю, почему Сергей Васильевич вас одного отпускать боятся. Жаль, конечно, что я его упустил, да только без меня вы бы сейчас точно мертвяком лежали. Неужто не опознали, а? Он же в вас стрелял тогда вечером… – Он вытянул руку и продемонстрировал еще один комок грязи, а котором Олег с удивлением опознал ту самую бороду, которая только что украшала лицо сбежавшей личности.
Внезапно Олег почувствовал, что у него становятся ватными и подгибаются коленки.
Теперь он понял, что в мужике ему показалось знакомым. Взгляд. Угрюмый взгляд исподлобья, жесткий, оценивающий, внимательный. Тогда, вечером, в комнатушке в этом самом доме, он плохо разглядел подсвеченные неверным светом лампы лица собеседников. Но взгляд… взгляд он запомнил.
– Мазурин? – прошептал он, отчаянно пытаясь справиться с участившимся дыханием.
– Тот, что в меня стрелял?
– Точно так, – сумрачно подтвердил филер. – Террорист. Только бороду наклеил.
Ну, шустрый какой, курва! Вот, – он попытался стряхнуть грязь со своей шинели, потом просто растянул ткань, просунув пальцы в прореху. – Ножом в ребра сунул, еле успел извернуться. Вот только что он здесь делал, а?
Олег глубоко вздохнул и усилием воли взял себя в руки.
– А вот это мы сейчас и выясним, – сумрачно сказал он. – Догонять Мазурина, как я понимаю, смысла нет?
Крупецкий отрицательно качнул головой.
– Он наверняка здешние огороды как свои пять пальцев знает, – пояснил он. – А я не знаю. Не найти.
– Значит, идем в дом, – решительно заявил Олег. – Не просто же так он здесь сидел.
В сенях дверь в комнату была, как и в прошлый раз, приоткрыта. Олег ступил внутрь и прищурился, пытаясь в тусклом свете, сочащемся из распахнутого настежь оконца, разглядеть, что за серая куча валяется на кровати. Потом он услышал слабый стон. Крупецкий, оттеснив его плечом, стремительно подошел к кровати с склонился над кучей.
– Матка боска… – прошептал он. – Не повезло бедолаге.
Олег рванулся к нему. Распростершийся на кровати Бархатов еще дышал, дыхание со скрежетом вырывалось у него из груди, из которой торчала рукоять ножа. Острая бородка на запрокинувшемся лице уставилась в потолок. Только теперь Олег сообразил, что черное пятно на полу – это кровь.
– Поздно… – прошептал химик. – Я… не хотел. Я… отказался… делать бомбы.
Скоро… месяц или два… предупредите…
Его тело скрутило судорогой, изо рта толчком выплеснулась кровь. Потом тело Бархатова безжизненно вытянулось и замерло.
– Наверное, кто-то здесь его стерег, – сказал за спиной Олега филер. – Услышал выстрел, пырнул ножом и ушел через окно.
– Зачем? – резко обернулся к нему Олег. – Он же был… с ними?
– Вы же сами слышали, пан Кислицын, – пожал плечами поручик. – Наверное, он отказался делать для них бомбы, и они сочли его предателем. Опять же, вы к нему приходили. Могли счесть, что он продался Охранке. А с предателями эсеры не церемонятся. Но вот же сучьи дети – не побоялись вернуться на засвеченную явку!
– Значит, – пробормотал Олег, – это… из-за меня? Из-за меня убили?
– Не исключено, – филер снова пожал плечами. – А может и нет. Пойдемте-ка отсюда, Олег Захарович. Не ровен час, вернутся. Не отобьюсь я один от двоих-троих. Надо в полицию сообщить и обыск по полной форме учинить. Хотя не думаю, что найдут что-то… Пойдемте.
Он цепко ухватил за рукав Олега, на которого напал какой-то столбняк, и потянул его к выходу. Тот, не сопротивляясь, двинулся за ним. Из-за меня погиб человек… Из-за меня погиб человек! – билось у него в висках. Из-за меня!
Дальнейшее как-то плохо отложилось у него в памяти. Он долго-долго переступал на месте по полужидкой грязи, бесконечно тянущейся под ногами, потом еще дольше трясся на какой-то деревянной скамейке. Откуда-то издалека доносились голоса – квартирного хозяина, потом Оксаны, еще потом, кажется, Болотова и Зубатова…
Его окутал сплошной мрак, сквозь который лишь изредка проглядывали непонятные искорки света, впрочем, быстро гаснущие в пустоте. Мыслей больше не было.
Осталось лишь бескрайнее мрачное болото, в котором его медленно-медленно, но неумолимо затягивала в себя бездонная пучина. Иногда во тьме вспышкой проносилось: я убил человека! Снайпер на водомете снова целился в него из винтовки, и браслет на запястье наливался неумолимой тяжестью, пригибая к земле.
Бушевала толпа, и Пашка кричал на охранников, а плечо пронизывала острая, но какая-то приглушенная боль. Ты же знаешь, Олежка, сказал Шварцман, доставая из кармана нож, ты хороший парень, но Народный Председатель из тебя никакой.
Государству нужна твердая рука. Например, я. Мы обещали не вмешиваться в естественное развитие событий, возразил ему Хранитель, но данный вариант естественным не назовешь. Поэтому для активизации терминала вам, Олег Захарович, достаточно вслух произнести "Связь!" Впрочем, никто не мешает вам придумать собственную процедуру активации. Он нажал кнопку включения телевизора. Тяжелый танк выехал из экрана, натужно звеня гравиэмиттерами, и мягко опустился на опоры. Острие разрядника опустилось вниз, нацелившись точно ему в лицо, и сухо залаял зенитный пулемет.
Его вновь окутала звенящая пустота. Беловолосый человек в хорошем сером костюме вышел из ниоткуда и опустился в кресло, неподвижно висящее посреди абсолютного Ничто. Что-то мягко щелкнуло, и Ничто превратилось в обшитую резными деревянными панелями комнату, уютно освещенную настольной лампой под зеленым абажуром, пристроившейся на журналом столике у стены. Олег безразлично смотрел на гостя, ощущая под ладонями плюшевую обивку подлокотников.
– Боюсь, дальше так продолжаться не может, – задумчиво сообщил гость. – Эмоциональная нестабильность очень быстро доведет вашу матрицу до полной аннигиляции. Скажите, Олег Захарович, вам действительно настолько плохо в этом мире?
– Не знаю, – вяло отозвался Олег. – Я хочу домой. Я хочу снова завхозом в министерство… или НИИ… куда угодно. Я устал.
– Вот как, – гость покачал головой. – Да, выходит, я здорово промахнулся с выбором. Видите ли, основным критерием выбора Эталонов являлась быстрая адаптация к резкой смене обстановки. Психологический профиль, составленный за то время, что мы с вами работали, показывал, что по этому показателю у вас все в порядке. И вот смотри ж ты!
– Мы знакомы? – ради проформы поинтересовался Олег. Звон в ушах медленно проходил. Комната постепенно наполнялась деталями. На висящем поверх стенных панелей ковре возникла небольшая гравюра – золотой и серебряной фольгой по иссиня-черной стали, береза с раскидистой кроной, гордо и одиноко возвышающаяся на скале на фоне закатного неба. Другой ковер, с рисунком тигровой шкуры по всей поверхности, расстелился под ногами. В окно заглянул краешек луны, который быстро затянуло облаком, дождь пробарабанил по жестяному подоконнику. Что происходит? Где он?
– Этого места не существует в реальности, – пояснил беловолосый, словно прочитав мысли. – Как, впрочем, и меня, и большей части того, что вас окружает в этом мире. У меня много имен, но я предпочитаю, чтобы меня звали Робином. Там меня называл создатель. Но – да, мы знакомы. По крайней мере, я знаю вас очень хорошо. В свое время вы много общались с одним из моих полуавтономных периферийных устройств, голосовым терминалом. Помните, год назад?
– Вы… электронно-вычислительная машина? – ошеломленно поинтересовался Олег.
Странная скованность мыслей постепенно отступала, как и боль в сердце.
– Не совсем. Мои весьма отдаленным прообразом действительно является то, что в вашем мире называют компьютером. Или электронно-вычислительной машиной, если угодно. Но я примерно настолько же сложнее компьютера, насколько автомобиль на гравиподушке сложнее самоката. Общего у нас только то, что и компьютер, и я являемся искусственно созданными сущностями, предназначенными для высокоскоростной обработки больших объемов информации и управления сложными процессами с обратной связью. Достаточно долго я являлся инструментом управления вашим родным миром, а с недавнего времени выполняю функции координатора Второй модели.
– Ничего не понимаю, – Олег утомленно откинул голову на мягкий подголовник.
Спинка кресла тут же слегка изменила форму, подстроившись под новое положение тела. Почему-то его это совершенно не удивило. – Что значит – инструментом управления? Какая модель?
– Вторая, – любезно пояснил Робин. – По крайней мере, я так условно ее обозначаю. Но давайте по порядку. Начнем с того, что ваша родная вселенная была создана Демиургом Джао в ходе эксперимента по изучению определенных космогонических процессов. Изначально она представляла собой замкнутый объем, выключенный из континуума вселенной Джао, в позднейшей терминологии Демиургов – "пузырь". По стечению обстоятельств случилось так, что планета одной из немногочисленных звездных систем этой вселенной оказалась очень похожей на родную планету Демиургов…
– Погодите! – Олег поднял руку, защищаясь. – Кто такие демиурги? На одном из местных языков это какие-то мифологические ребята?..
– Да, вполне себе мифологические, – невозмутимо согласился Робин. – Видите ли, изначально Демиурги являлись тем, что вы ежедневно наблюдаете рядом: биологическими существами на аминокислотной основе, называющими себя людьми. С течением времени они развивали науку и технику, последовательно заменив нестойкие биологические носители своего разума сначала искусственными носителями в виде человекообразных синтетических конструкций, а затем – не имеющими определенной формы образованиями на основе устойчивых вихревых полей.
Робин замолк и внимательно посмотрел на Олега.
– Прошу прощения, – наконец произнес Координатор. – Кажется, я излишне академичен. В вашем текущем состоянии вам сложно воспринимать такой стиль изложения. Проше говоря, в настоящий момент Демиург – это нечто неопределенно-бесформенное, фактически бессмертное и обладающее способностью находиться одновременно в нескольких точках пространства. Они способны менять окружающий мир простым усилием воли. Точнее, все необходимые инструменты являются частью их "тел", но, поскольку они могут перестраивать тела по желанию, это одно и то же. Такие способности вполне подходят под мифическое определение демиурга, так что смена самоназвания была вполне закономерна. Я не знаю, кто и когда пустил в ход термин "Демиурги" применительно к их расе, но, судя по некоторым деталям, это произошло около четырех миллионов земных лет назад по основной шкале.
Робин замолчал и принялся разглядывать Олега. Тот вяло покачал головой:
– Ну и что? Вы пытаетесь сказать, что мой мир и я в том числе сотворены богами за пять дней? Алоиха родила твердь земную, и Кассе населил ее злаками и деревьями, а Мурокан впустил в мир зло, или как там? Я не очень-то интересовался древней мифологией.
– Нет, разумеется, – хмыкнул Робин. – Ваша звездная система сформировалась примерно за три миллиарда локальных лет в ходе естественных процессов. Ну да, Джао периодически влиял на эти процессы, но по больше части весьма опосредованным образом. Биологическая жизнь зародилась и в течение почти миллиарда лет развивалась тоже вполне естественным путем. Однако на поздних стадиях эволюции Джао предпринял целенаправленные корректировки этого процесса, чтобы получить людей, не отличающихся от ранней фазы Демиургов, слегка подделал свидетельства естественной и гуманитарной истории и серьезно повлиял на ход формирования цивилизации. Но это не такие уж серьезные вмешательства.
Сам знаешь, государя от одного этого слова трясти начинает. Щелкоперам про нее сколько угодно можешь намекать многозначительно, но при императоре – ни-ни.
– Вот и хорошо, – одобрил Витте. – Вот и славно. Ну, ладно, что мы все о делах да о делах… – Он нажал кнопку, и в приемной тренькнул звонок. Несколько секунд спустя дверь кабинета распахнулась, и лакей внес поднос с бутылкой вина и парой бокалов. На тарелках лежали закуски. – Расскажи, что ли, поподробнее, что тут без меня творилось.
Паровоз Олег уже видел. Огромная черная махина, в клубах пара и дыма ползущая по рельсам, произвела на него такое же неизгладимое впечатление, какое произвело чучело мамонта, большое, волосатое, сильное и безнадежно древнее. Ощущение такое же неизгладимое, как возвышающаяся перед ним установка из баллонов, труб, манометров и прочей скобяной галиматьи, окружающей небольшую – относительно, конечно – чугунную камеру с крохотным мутным окошком с толстым, в три или четыре пальца, куском настоящего горного хрусталя. Внутри установки что-то слабо шипело и тихо потрескивало. Сочившийся сквозь узкие оконца полуподвала хмурый свет московского осеннего полудня уюта помещению не добавлял.
– Да, впечатляет, – Олег уважительно пощелкал ногтем по дверце камеры. – Собрать этакую хреновину менее чем за месяц… Преклоняюсь перед вашими талантами, Евгений Ильич.
– Да пустое, – небрежно отмахнулся Вагранов. – Благодаря найденным вами деньгам нанять пару-тройку лишних студентов проблем не составило. Что бы мы делали без такого председателя товарищества, как вы?
– А? – поразился Олег. Он уже успел благополучно забыть о том, что товарищество на паях "Новые полимеры" полагает его своим председателем. – Ах, да… Нет, боюсь вы меня переоцениваете. Вы свой вклад в выбивание денег внесли не меньше моего. Мне просто повезло стать катализатором определенных процессов. Кстати, о катализаторах. Вы все-таки умудрились раздобыть триоксид хрома, как я понимаю?
– А то! – доцент усмехнулся, и его непривычная хмурость на мгновение куда-то пропала. – Впрочем, это долгая история. Бархатов отличился… – Он внезапно осекся и подозрительно взглянул на Крупецкого. Филер, чью профессию скрывать от Вагранова Олег не стал, скромно переминался с ноги на ногу в уголке помещения.
На его лице даже в полумраке ясно читалась откровенная скука. Его, судя по всему, не интересовала ни экспериментальная установка по производству полиэтилена, ни даже перспективы, которые полиэтилен открывал перед промышленностью.
– Ну-ну! – подбодрил его Олег. – И что Бархатов?
– Пропал Бархатов, – вздохнул доцент. – Помните, мы с ним в начале сентября к вам в гости приходили? На следующий день он пропал. Потом, неделю, что ли, спустя, заявился ко мне на ночь глядя, сунул в руки бумажку с именем Велиховского – ну, это тот, что нам триоксид хрома сделал – и исчез. Странное что-то с ним творится.
Оле вспомнил, как во тьме по кочкам улепетывал от дома Бархатова под свист несущихся вослед пуль, и невольно поежился. Да уж, с такой компанией "странное творится" – это еще мягко сказано. Не встал ли ему боком тот визит?
– Скажите, Евгений Ильич, – решил он переменить тему, – и что – работает это хозяйство? Вы уже запускали пробный цикл?
– Да, разумеется! – встрепенулся Вагранов. – Хотел вас пригласить, да как-то забегался, из головы вылетело. Вы уж извините. Да и потом… – Он помялся. – Если бы взорвалось ненароком, лучше бы уж, чтобы вас рядом не было.
– Ценю заботу, – сухо сказал Олег. – И до какого уровня удалось поднять давление?
– Восемьдесят атмосфер. Больше не рискнули, да и в одной трубке протечка обнаружилась, решили заменить целиком от греха подальше. Завтра запускаем второй раз, поднимем до ста двадцати. Но я вот вам что покажу… – Он сунулся в карман и торжественно сунул под тусклый свет электрической лампочки стеклянный пузырек с чем-то белесо-полупрозрачным. – Это поэлителен! Настоящий полиэтилен, хотя практически с ним еще мало что можно сделать. Для образования длинных полимерных цепочек давления не хватило. Но сам факт его образования доказывает, что установка работает! Знаете, от перспектив прямо дух захватывает!..
– Да-да, – рассеянно покивал Олег. Внезапно ему стало скучно так же, как и Крупецкому. Сильный приступ дежавю нахлынул на него. Монотонно и размеренно зазвучал в голове голос инженера на каком-то дальнем металлургическом комбинате, куда несколько месяцев назад его занесло с ознакомительной поездкой.
"…металлургические свойства безобжиговых окатышей и брикетов во многих случаях оказываются выше, чем обжиговых. Их производство экономически целесообразно как на крупных, так и на небольших установках, что открывает пути экономической переработки руд мелких месторождений, пылей, шламов и других продуктов металлургического производства…" Он тряхнул головой, и голос пропал. – Скажите, Евгений Ильич, а что вы сегодня какой-то словно в воду опущенный? Вроде бы такой успех…
– Как, вы не знаете? – удивился доцент. – Ах, да, все забываю, что вы мало связаны с научной средой. Сегодня утром для широкой общественности официально подтвердили, что что два дня назад на ночном совещании у министра от сердечного приступа скончался князь Трубецкой, первый выборный ректор Московского университета. И трех недель не прошло, как он приступил к исполнению служебных обязанностей, и вот на тебе! – Он грустно покачал головой. – Знали бы вы, какой это удар для научной общественности.
– Да уж, трагедия, – фальшиво посочувствовал Олег. Интересно, здесь что, ректоров в вузах не выбирают? "Первый" – в смысле вообще первый? – Тогда, наверное, я сегодня совсем не вовремя любопытствовать заявился. Установка никуда не убежит, а мне еще к Овчинникову заскочить надо, раз уж сюда заехал. Он тоже какие-то прорывы с бензиновым движком продемонстрировать рвался.
– Как скажете, – хмыкнул Вагранов. – Как там здоровье вашей… э-э-э, сестрицы?
– Оксаны-то? Да она совсем от болезни оправилась, – пожал плечами Олег. – Надо еще раз свозить ее к Раммштайну, чтобы осмотрел от греха подальше. Но вот еще проблема – дома ей скучно невыносимо. Совсем ведь еще молодая девчонка. Ей компании хочется, а вынуждена сидеть в четырех стенах, читать местные дамские романчики да иногда в соседние лавки вылазки делать. Вы, кстати, не знаете, куда ее можно к делу пристроить? В тот же университет? Все же почти с высшим физмат-образованием девица, хоть и с марсианским педагогическим уклоном.
– А что, на Марсе женщины тоже в университетах учатся? – странно глянул на него Вагранов. – Впрочем, почему бы и нет? Наши феминистки этого уже много лет добиваются. Глядишь, и добьются рано или поздно. Сомневаюсь, что в этом прок будет, ну да чем бы дитя не тешилось… Знаете, надо будет мне с ней как-нибудь поговорить, авось и придумаю что. Уж если вы себя профаном называете, страшно подумать, что она знать может.
– Ну вот и договорились, – улыбнулся Олег. – Когда вы собираетесь полноценный запуск устраивать? Через неделю?
– Да, примерно так. Хочу еще раз проверить все соединения и трубы. Не дай бог лопнет стык при ста пятидесяти атмосферах!
– Правильный подход, – одобрительно кивнул Олег. – Вы, Евгений Ильич, уж постарайтесь не возложить свой живот на алтарь науки. Что я без вас делать буду?
В общем, мы с Оксаной появимся или на запуске, или незадолго до того. Ну, а пока я вас оставлю, если не возражаете.
Вырваться от горящего энтузиазмом Овчинникова на пару с по уши вымазанным в мазуте Гакенталем удалось только часа через три. Олег заразился общим воодушевлением и тоже перепачкался в саже и мазуте, ковыряясь в механических потрохах, лишь отдаленно напоминающих обычный движок внутреннего сгорания на четырех цилиндрах. Однако коленвал эти потроха, пусть и с неимоверными треском и чадом, вращали исправно, и Олег еще полчаса ругался с инженером и владельцем завода насчет тонкостей установки свеч зажигания и впрыска топлива. Разумеется, слаженными усилиями ему как дважды два доказали, что он полный дилетант в области построения двигателей, после чего Овчинников лично встал к станку, отогнав от него рабочего, и начал рассверливать заготовку цилиндра по указанному Олегом методу.
Наконец, отсутствующе улыбаясь и недоумевая, почему он все-таки не пошел в свое время в автомеханики (и уж точно не пришлось бы Нарпредом работать!), Олег плюхнулся на сиденье пролетки с поднятой крышей рядом с откровенно изнемогающим Крупецким. Тот широко зевнул.
– Куда пан едет сейчас? – равнодушно осведомился филер, щелкая крышкой часов. – Четыре часа времени пополудни. Домой? Или к пану Зубатову на доклад?
– Да что ему докладывать! – скривился Олег. – Все по плану, мелкие детали прорабатывают. Был бы пан Зубатов инженером, может, и полюбопытствовал бы. Так что лучше домой. Опять же, завтра я собираюсь на встречу с Ухватовым – ну, тем рабочим с Ковригинской мануфактуры, где я бунт подавлял, – он невесело хмыкнул.
– Суббота, он наверняка в кабак намылится после работы, там я с ним и потолкую.
А то шеф уже мне вчера намекал, что почти неделя прошла с того момента, как он мне задание поставил. Так что мы с вами, Болеслав Пшемыслович, еще раз потолкуем о том, как к людям с умом подходить.
– Говорил же я, что не сведущ в тех делах, – вяло отбрехнулся филер. – Другое у меня занятие. Ну да ладно, поговорим.
– Вот и ладушки… – пробормотал Олег, пытаясь ухватить за ниточку мысль, после разговора с Ваграновым лениво болтавшуюся где-то на заднем плане. – Что же я еще сделать хотел-то, а? О! Вспомнил. Извозчик! Гони на Староконюшенный! Дом двадцать четыре, это перекресток с Сивцевым Вражком. Хочу на всякий случай к Бархатову на квартиру заехать, – пояснил он слегка удивленному Крупецкому. – Он, как я понял, там давно не появлялся, наверно, хозяева уже его комнату кому-то другому сдали. Авось что из вещей сохранилось. Я письма в основном в виду имею – вдруг да пойму, куда он делся. Парень, кажется, умный и талантливый, было бы здорово вытащить его из компании этих эсеров.
– Зря только время потратим, – усмехнулся поручик. – Вещи наверняка в полицию забрали, а скорее хозяева прибрали к рукам что получше, остальное, включая письма, в печке сожгли.
– Ну, потратим так потратим, – пожал Олег плечами. – Невелик крюк.
При предвечернем свете осеннего дня дом Бархатова выглядел совсем не так, как в густых сумерках. Он казался куда более низким и покосившимся, за оградой, окружавшей пустой огородик, колыхалась под осенним ветром пожухлая лебеда вперемежку с бурьяном и крапивой. Олег соскочил с пролетки, зябко закутавшись в слишком холодное для сезона долгополое пальто, называвшееся здесь шинелью.
Набычившись и поглубже надвинув фуражку, чтобы в глаза не попадала висящая в воздухе водяная пыль, он двинулся к входной двери. Крупецкий с иронией следил за ним из пролетки, не двигаясь с места.
На приступке сидел и курил вонючую самокрутку неопрятный мужик с клочковатой бороденкой и в зипуне. Его глубоко посаженные мутные глаза ощупали приближающегося гостя, но никаких чувств не выдали.
– Эй, дядя, – спросил его Олег, – хозяин дома где?
– Хозяин? – переспросил мужик, сплевывая. – А тебе зачем?
– По делу, – мужик вызывал у Олег смутное чувство опасности. Он попытался вспомнить, видел ли раньше этого человека, и не смог. – Жилец тут у вас обитался, хочу его комнату посмотреть.
– А ты кто будешь, мил человек? И по какому праву в чужой дом лезешь?
– По своему праву, – буркнул Олег. – Охранное отделение. Ты хозяин?
– Ну, я, – зипун пожал плечами. – Что за жилец-то?
– Бархатов Кирилл. Недели три назад к нему с обыском приходили, помните? Хочу еще раз комнату посмотреть.
Краем глаза Олег заметил, что Крупецкий тоже спрыгнул с пролетки и теперь медленно приближается, держа правую руку в кармане. Хозяин метнул на филера странный взгляд и лениво поднялся на ноги.
– Ну что же, смотрите, – проговорил он, отводя глаза и бочком отходя в сторону.
– Я не против, коли надо. А я пойду пока, дров нарубить надо, воды принести…
– Стоять! – внезапно резко скомандовал Крупецкий, выдергивая из кармана револьвер и наводя его на мужика. – Ты, пся крев, ну-ка, руки поднял, быстро!
Неожиданно быстро мужик метнулся к филеру. Грохнул выстрел, от косяка полетели щепки. Олег еще только начал поворачиваться, непонимающе открывая рот, а мужик уже перемахнул через плетень и юркнул в заросли бурьяна.
Крупецкий, грязно ругаясь по-польски, на четвереньках вскочил в луже, куда со всего размаха плюхнулся спиной, и вытянул в сторону убегающего комок грязи, в который превратился "браунинг". Однако выстрела не последовало – очевидно, курок заклинило. Через пару секунд убегающий резво нырнул в какой-то лаз и пропал из виду. Еще несколько секунд спустя из виду пропала и пролетка с настегиваемой лошадью: извозчик явно решил, что на сей раз с седоков плату за проезд можно и не требовать.
– Матка боска! – простонал Крупецкий, поднимаясь с четверенек. Жидкая грязь текла с него ручьем. – Упустил курву, ох, упустил! Ну, сволочи…
Следующие несколько минут Олег с интересом слушал, как Крупецкий на все корки костерил сбежавшего по-русски и по-польски. Улучшив момент, он вклинился в короткую паузу и поинтересовался:
– А кто это был, Болеслав Пшемыслович?
Крупецкий бешено развернулся к нему… и умолк. С полминуты он глубоко дышал, краска ярости медленно сходила с его лица.
– Да уж, Олег Захарович, – мрачно сказал он, – теперь я понимаю, почему Сергей Васильевич вас одного отпускать боятся. Жаль, конечно, что я его упустил, да только без меня вы бы сейчас точно мертвяком лежали. Неужто не опознали, а? Он же в вас стрелял тогда вечером… – Он вытянул руку и продемонстрировал еще один комок грязи, а котором Олег с удивлением опознал ту самую бороду, которая только что украшала лицо сбежавшей личности.
Внезапно Олег почувствовал, что у него становятся ватными и подгибаются коленки.
Теперь он понял, что в мужике ему показалось знакомым. Взгляд. Угрюмый взгляд исподлобья, жесткий, оценивающий, внимательный. Тогда, вечером, в комнатушке в этом самом доме, он плохо разглядел подсвеченные неверным светом лампы лица собеседников. Но взгляд… взгляд он запомнил.
– Мазурин? – прошептал он, отчаянно пытаясь справиться с участившимся дыханием.
– Тот, что в меня стрелял?
– Точно так, – сумрачно подтвердил филер. – Террорист. Только бороду наклеил.
Ну, шустрый какой, курва! Вот, – он попытался стряхнуть грязь со своей шинели, потом просто растянул ткань, просунув пальцы в прореху. – Ножом в ребра сунул, еле успел извернуться. Вот только что он здесь делал, а?
Олег глубоко вздохнул и усилием воли взял себя в руки.
– А вот это мы сейчас и выясним, – сумрачно сказал он. – Догонять Мазурина, как я понимаю, смысла нет?
Крупецкий отрицательно качнул головой.
– Он наверняка здешние огороды как свои пять пальцев знает, – пояснил он. – А я не знаю. Не найти.
– Значит, идем в дом, – решительно заявил Олег. – Не просто же так он здесь сидел.
В сенях дверь в комнату была, как и в прошлый раз, приоткрыта. Олег ступил внутрь и прищурился, пытаясь в тусклом свете, сочащемся из распахнутого настежь оконца, разглядеть, что за серая куча валяется на кровати. Потом он услышал слабый стон. Крупецкий, оттеснив его плечом, стремительно подошел к кровати с склонился над кучей.
– Матка боска… – прошептал он. – Не повезло бедолаге.
Олег рванулся к нему. Распростершийся на кровати Бархатов еще дышал, дыхание со скрежетом вырывалось у него из груди, из которой торчала рукоять ножа. Острая бородка на запрокинувшемся лице уставилась в потолок. Только теперь Олег сообразил, что черное пятно на полу – это кровь.
– Поздно… – прошептал химик. – Я… не хотел. Я… отказался… делать бомбы.
Скоро… месяц или два… предупредите…
Его тело скрутило судорогой, изо рта толчком выплеснулась кровь. Потом тело Бархатова безжизненно вытянулось и замерло.
– Наверное, кто-то здесь его стерег, – сказал за спиной Олега филер. – Услышал выстрел, пырнул ножом и ушел через окно.
– Зачем? – резко обернулся к нему Олег. – Он же был… с ними?
– Вы же сами слышали, пан Кислицын, – пожал плечами поручик. – Наверное, он отказался делать для них бомбы, и они сочли его предателем. Опять же, вы к нему приходили. Могли счесть, что он продался Охранке. А с предателями эсеры не церемонятся. Но вот же сучьи дети – не побоялись вернуться на засвеченную явку!
– Значит, – пробормотал Олег, – это… из-за меня? Из-за меня убили?
– Не исключено, – филер снова пожал плечами. – А может и нет. Пойдемте-ка отсюда, Олег Захарович. Не ровен час, вернутся. Не отобьюсь я один от двоих-троих. Надо в полицию сообщить и обыск по полной форме учинить. Хотя не думаю, что найдут что-то… Пойдемте.
Он цепко ухватил за рукав Олега, на которого напал какой-то столбняк, и потянул его к выходу. Тот, не сопротивляясь, двинулся за ним. Из-за меня погиб человек… Из-за меня погиб человек! – билось у него в висках. Из-за меня!
Дальнейшее как-то плохо отложилось у него в памяти. Он долго-долго переступал на месте по полужидкой грязи, бесконечно тянущейся под ногами, потом еще дольше трясся на какой-то деревянной скамейке. Откуда-то издалека доносились голоса – квартирного хозяина, потом Оксаны, еще потом, кажется, Болотова и Зубатова…
Его окутал сплошной мрак, сквозь который лишь изредка проглядывали непонятные искорки света, впрочем, быстро гаснущие в пустоте. Мыслей больше не было.
Осталось лишь бескрайнее мрачное болото, в котором его медленно-медленно, но неумолимо затягивала в себя бездонная пучина. Иногда во тьме вспышкой проносилось: я убил человека! Снайпер на водомете снова целился в него из винтовки, и браслет на запястье наливался неумолимой тяжестью, пригибая к земле.
Бушевала толпа, и Пашка кричал на охранников, а плечо пронизывала острая, но какая-то приглушенная боль. Ты же знаешь, Олежка, сказал Шварцман, доставая из кармана нож, ты хороший парень, но Народный Председатель из тебя никакой.
Государству нужна твердая рука. Например, я. Мы обещали не вмешиваться в естественное развитие событий, возразил ему Хранитель, но данный вариант естественным не назовешь. Поэтому для активизации терминала вам, Олег Захарович, достаточно вслух произнести "Связь!" Впрочем, никто не мешает вам придумать собственную процедуру активации. Он нажал кнопку включения телевизора. Тяжелый танк выехал из экрана, натужно звеня гравиэмиттерами, и мягко опустился на опоры. Острие разрядника опустилось вниз, нацелившись точно ему в лицо, и сухо залаял зенитный пулемет.
Его вновь окутала звенящая пустота. Беловолосый человек в хорошем сером костюме вышел из ниоткуда и опустился в кресло, неподвижно висящее посреди абсолютного Ничто. Что-то мягко щелкнуло, и Ничто превратилось в обшитую резными деревянными панелями комнату, уютно освещенную настольной лампой под зеленым абажуром, пристроившейся на журналом столике у стены. Олег безразлично смотрел на гостя, ощущая под ладонями плюшевую обивку подлокотников.
– Боюсь, дальше так продолжаться не может, – задумчиво сообщил гость. – Эмоциональная нестабильность очень быстро доведет вашу матрицу до полной аннигиляции. Скажите, Олег Захарович, вам действительно настолько плохо в этом мире?
– Не знаю, – вяло отозвался Олег. – Я хочу домой. Я хочу снова завхозом в министерство… или НИИ… куда угодно. Я устал.
– Вот как, – гость покачал головой. – Да, выходит, я здорово промахнулся с выбором. Видите ли, основным критерием выбора Эталонов являлась быстрая адаптация к резкой смене обстановки. Психологический профиль, составленный за то время, что мы с вами работали, показывал, что по этому показателю у вас все в порядке. И вот смотри ж ты!
– Мы знакомы? – ради проформы поинтересовался Олег. Звон в ушах медленно проходил. Комната постепенно наполнялась деталями. На висящем поверх стенных панелей ковре возникла небольшая гравюра – золотой и серебряной фольгой по иссиня-черной стали, береза с раскидистой кроной, гордо и одиноко возвышающаяся на скале на фоне закатного неба. Другой ковер, с рисунком тигровой шкуры по всей поверхности, расстелился под ногами. В окно заглянул краешек луны, который быстро затянуло облаком, дождь пробарабанил по жестяному подоконнику. Что происходит? Где он?
– Этого места не существует в реальности, – пояснил беловолосый, словно прочитав мысли. – Как, впрочем, и меня, и большей части того, что вас окружает в этом мире. У меня много имен, но я предпочитаю, чтобы меня звали Робином. Там меня называл создатель. Но – да, мы знакомы. По крайней мере, я знаю вас очень хорошо. В свое время вы много общались с одним из моих полуавтономных периферийных устройств, голосовым терминалом. Помните, год назад?
– Вы… электронно-вычислительная машина? – ошеломленно поинтересовался Олег.
Странная скованность мыслей постепенно отступала, как и боль в сердце.
– Не совсем. Мои весьма отдаленным прообразом действительно является то, что в вашем мире называют компьютером. Или электронно-вычислительной машиной, если угодно. Но я примерно настолько же сложнее компьютера, насколько автомобиль на гравиподушке сложнее самоката. Общего у нас только то, что и компьютер, и я являемся искусственно созданными сущностями, предназначенными для высокоскоростной обработки больших объемов информации и управления сложными процессами с обратной связью. Достаточно долго я являлся инструментом управления вашим родным миром, а с недавнего времени выполняю функции координатора Второй модели.
– Ничего не понимаю, – Олег утомленно откинул голову на мягкий подголовник.
Спинка кресла тут же слегка изменила форму, подстроившись под новое положение тела. Почему-то его это совершенно не удивило. – Что значит – инструментом управления? Какая модель?
– Вторая, – любезно пояснил Робин. – По крайней мере, я так условно ее обозначаю. Но давайте по порядку. Начнем с того, что ваша родная вселенная была создана Демиургом Джао в ходе эксперимента по изучению определенных космогонических процессов. Изначально она представляла собой замкнутый объем, выключенный из континуума вселенной Джао, в позднейшей терминологии Демиургов – "пузырь". По стечению обстоятельств случилось так, что планета одной из немногочисленных звездных систем этой вселенной оказалась очень похожей на родную планету Демиургов…
– Погодите! – Олег поднял руку, защищаясь. – Кто такие демиурги? На одном из местных языков это какие-то мифологические ребята?..
– Да, вполне себе мифологические, – невозмутимо согласился Робин. – Видите ли, изначально Демиурги являлись тем, что вы ежедневно наблюдаете рядом: биологическими существами на аминокислотной основе, называющими себя людьми. С течением времени они развивали науку и технику, последовательно заменив нестойкие биологические носители своего разума сначала искусственными носителями в виде человекообразных синтетических конструкций, а затем – не имеющими определенной формы образованиями на основе устойчивых вихревых полей.
Робин замолк и внимательно посмотрел на Олега.
– Прошу прощения, – наконец произнес Координатор. – Кажется, я излишне академичен. В вашем текущем состоянии вам сложно воспринимать такой стиль изложения. Проше говоря, в настоящий момент Демиург – это нечто неопределенно-бесформенное, фактически бессмертное и обладающее способностью находиться одновременно в нескольких точках пространства. Они способны менять окружающий мир простым усилием воли. Точнее, все необходимые инструменты являются частью их "тел", но, поскольку они могут перестраивать тела по желанию, это одно и то же. Такие способности вполне подходят под мифическое определение демиурга, так что смена самоназвания была вполне закономерна. Я не знаю, кто и когда пустил в ход термин "Демиурги" применительно к их расе, но, судя по некоторым деталям, это произошло около четырех миллионов земных лет назад по основной шкале.
Робин замолчал и принялся разглядывать Олега. Тот вяло покачал головой:
– Ну и что? Вы пытаетесь сказать, что мой мир и я в том числе сотворены богами за пять дней? Алоиха родила твердь земную, и Кассе населил ее злаками и деревьями, а Мурокан впустил в мир зло, или как там? Я не очень-то интересовался древней мифологией.
– Нет, разумеется, – хмыкнул Робин. – Ваша звездная система сформировалась примерно за три миллиарда локальных лет в ходе естественных процессов. Ну да, Джао периодически влиял на эти процессы, но по больше части весьма опосредованным образом. Биологическая жизнь зародилась и в течение почти миллиарда лет развивалась тоже вполне естественным путем. Однако на поздних стадиях эволюции Джао предпринял целенаправленные корректировки этого процесса, чтобы получить людей, не отличающихся от ранней фазы Демиургов, слегка подделал свидетельства естественной и гуманитарной истории и серьезно повлиял на ход формирования цивилизации. Но это не такие уж серьезные вмешательства.