Лотош Евгений. Несомненная реальность

   – Вы социалист? – в упор спросил его Медников, снова набычившись.
   – Я мало знаю про социалистов, – пожал плечами Олег. – Как-то не успел еще толком войти в тему. Но, кажется, я даже близко не социалист. Если социализм хоть немного похож на наше учение Пути Справедливости, то это путь в пропасть.
   Поверьте мне как бывшему Народному Председателю. Путь Справедливости изначально загоняет народное хозяйство в такие ямы, из которых выбраться невозможно принципиально. Собственно, последние полгода я думаю только об одном: как бы перевести экономику на нормальные рельсы, не разрушая ее до основания. Ну, а как глава государства я не могу испытывать симпатии к террористам любой масти, пытающихся государство, пусть и не мое, разрушить. Нет, я вряд ли социалист. Но что вам нужны срочные реформы трудового законодательства, я могу сказать сходу и не задумываясь. Прямо сейчас нужно ограничивать трудовой день до максимум двенадцати часов с перспективой сокращения до десяти. Ограничить детский труд – малолеткам возле опасного и шумного станка делать нечего. Нужны профсоюзы, защищающие интересы рабочих. Если их не организует государство, их создадут политиканы, причем в своих интересах. Ну, и так далее.
   Только тут он осознал, что Зубатов смотрит на него очень странным взглядом. Олег осекся и вопросительно поднял бровь.
   – Вы очень опасно мыслите, Олег Захарович, – наконец медленно произнес тот. – Очень опасно. Вы ведь еще не интересовались историей Московского охранного отделения, не так ли? Знаю, что не интересовались, иначе не стали бы говорить так открыто. Было время… – директор Охранки встал и, отвернувшись, отошел к окну. – Было время, еще до японской войны, когда я думал и высказывался так же.
   Полагая, что лучше предупредить бунт, чем усмирять его, я организовывал государственные профсоюзы, защищавшие рабочих, кружки и рабочие клубы. Я добивался введения сносных условий труда, спорил с промышленниками, вносил проекты постановлений государю императору. Я даже пытался привлекать на свою сторону умных революционеров, убеждать их в пагубности террористических методов, делать их полезными членами общества. Знаете, чем это закончилось? В мои профсоюзы в Одессе и Николаеве внедрились революционеры-провокаторы, и рабочие демонстрации вышли на улицы. А обвинили в этом – меня. Промышленники писали на меня доносы за те рабочие комитеты, что создавались на их заводах под моим патронажем. И хотя я пользовался авторитетом, в конце концов Плеве лично выгнал меня со службы и отправил во владимирскую ссылку. Все, что я создавал, разрушили, моих людей отправляли в отставку и даже убивали. Вы слышали о "Совете рабочих механического производства"? Об "Обществе взаимной помощи текстильщиков"? Не слышали и не услышите – их нет, они разогнаны. О да, я вернулся, спасибо Петру, старому другу, и бомбе одного из тех бандитов, что поразила Плеве. Но знаете, Олег Захарович… я больше не рискую работать в том направлении. Все, чем я занимаюсь, это ловлю бандитов, под видом заботы о народе грабящих банки и подставляющих бунтующих рабочих под пули верных государю войск.
   Бандитов, помышляющих о свержении святого для России – самодержавной власти.
   Ловлю бандитов – но не более.
   Зубатов резко повернулся от окна, быстро подошел и скалой навис над Олегом.
   – Вы, Олег Захарович, рассказываете мне, что нужно делать для рабочих? Бросьте.
   Я знаю это куда лучше вас. Я знаю, какие законы надо принимать, какие организации создавать и как лучше всего пинать толстобрюхих денежных мешков, чтобы они обеспечивали работникам человеческие условия. Но России это не нужно.
   Она разорена японской войной, на Дальнем Востоке еще не прекратились военные стычки, несмотря на подписанный мир. А государь император расстроен проигранной войной. Он больше не слышит голос разума, предпочитая посылать солдат туда, куда нужно посылать инспекторов и чиновников.
   Тяжело вздохнув, директор Охранки отошел от растерявшегося Олега и тяжело опустился на свое место.
   – Вот вам мой совет, Олег Захарович. Совет человека пусть и не намного старше вас самого, но куда более умудренного опытом жизни. Забудьте про рабочих. У Охранного отделения хватает головной боли и без тред-юнионов на российский лад.
   Забудьте и займитесь чем-нибудь еще. И уж боже упаси вас вести такие разговоры за пределами данной комнаты, даже со своими коллегами по работе. Другие далеко не столь терпимы, как мы с Евстратием. Если на вас поступит донос, я… буду вынужден принять меры.
   – Вы предлагаете спрятать голову в песок? – горько спросил Олег. – Когда, вы знаете, что работа именно в этом направлении способна предотвратить революцию? А ведь она случится, неизбежно случится, я это вижу. Истории наших миров имеют слишком много схожего, и не думаю, что это случайно. Даже названия "Ростания" и "Россия" звучат похоже. Вас предали однажды, и теперь вы настолько напуганы, что позволите себе безучастно стоять в стороне, когда ваша страна на грани краха?
   – Разговор окончен, Олег Захарович, – тихо произнес Зубатов, избегая его взгляда. – Идите. Филеры, которых вы так блестяще вычислили сегодня, не понесут наказания, наблюдение за вами будет снято. Но тему для работы вы подыщете себе другую. Все, свободны.
   Олег хотел было возразить, но внезапно почувствовал страшную усталость. Язык просто отказывался повиноваться, тело охватила слабость. Туман перед глазами сгущался. Он тяжело поднялся со стула, постоял пару секунд, ухватившись за спинку, и медленно вышел.
   Когда за ним закрылась дверь, в кабинете воцарилась напряженная тишина. Наконец Медников заговорил, тяжело роняя слова:
   – Похоже, Сергей, ты притягиваешь к себе революционеров. И как только тебе это удается?
   – Рыбак рыбака видит издалека, – холодно усмехнулся директор Охранки. – Понимаешь, Евстратий, это просто поветрие какое-то. Столько честных порядочных людей верят, что Империя должна измениться… И далеко не все они пошли в "товарищи", не все взяли в руки бомбы и револьверы. В воздухе носится что-то такое, что меняет всех. Империя прогнила, и наше позорное поражение в войне показало это лучше всего. Я до последнего буду держать руку государя императора, но, чувствую, многие предадут его при первой же возможности.
   – Да, просто поветрие, – вздохнул в ответ Медников. – Хорошо моим филерам – они получают приказы и четко знают, что хорошо и что плохо. Кто бы разъяснил это нам с тобой? Ох, ладно. Ты действительно хочешь снять наблюдение за Кислицыным?
   – Да. Нет смысла отвлекать на него твоих людей. Слежка хороша, когда о ней не подозревают. Знаешь, у меня не идут из головы его слова о том, что наши миры похожи.
   – Ты все же веришь ему?
   – Не знаю. Его рассказы невероятны, но Господь в своей бесконечной мудрости вряд ли бы затруднился создать еще одну твердь земную и еще одного Адама с Евой. Или еще одну обезьянью чету, если верить всяким новомодным теориям. И уж тем более он не затруднился бы перенести человека между этими твердями. Может быть, этот человек – предостережение нам. Указание на то, что случится, если мы пренебрежем своим долгом, – Зубатов покачал головой. – И чтобы я ни говорил, его жизненный опыт, похоже, ничуть не меньше моего, пусть и в другом мире. Может быть, он прав, а я действительно… спрятал голову в песок? Может, меня действительно напугали до смерти, и теперь я сижу сложа руки из страха за свою шкуру, а не от бессмысленности действий? Если наши миры столь похожи, то и нас ждет революция и Путь Справедливости. И что тогда – пулю себе в лоб?
   – Ты слишком близко принимаешь к сердцу россказни этого… Кислицына, – осуждающе покачал головой Медников. – Согласен, есть в нем что-то этакое, магнетическое. Ему хочется верить, нельзя не верить. Но я встречал подобных людей и раньше. Природная харизма, путь и редкая, но встречающаяся. И все же это не более, чем страшные сказки. Думаю, он сумасшедший, и верить ему нельзя.
   – Скажи, Евстратий, – Зубатов медленно повернулся к другу, – и все же – почему ты принял мое предложение вернуться в Москву? Я недавно из опалы, Москва – тихий, сонный, почти захолустный городок, а ты – большой человек в столице, заведующий наружным наблюдением по всей империи. Что тебе здесь?
   – Уже гонишь? – усмехнулся тот. – Смотри, обижусь.
   – Ага, обидишься ты, чертяка здоровый, – усмехнулся Зубатов. – И все же – почему?
   – Да надоело все, – беззаботно отмахнулся Евстратий. – Представляешь – по всей стране мотаться, только в одном месте операцию провернешь, как в другое бросаться приходится. Нервотрепка, кутерьма. Веришь, совсем сон потерял. Даже об отставке подумывать начал. И тут ты зовешь. А Москва – город хоть и тихий, да не слишком, да и не такое уж и захолустье, есть где руки и голову приложить. Самое то для меня.
   – Понятно, – рассмеялся Зубатов. – И тебе тоже спокойной жизни захотелось.
   Ладно, давай прощаться на сегодня. Тебе у своих ребят отчеты принимать, а мне к Дурново на суарэ ехать. И не хочется, а надо. Он злопамятный, еще нашепчут чего…
   "Следящий вызывает Сферу".
   "Вызов зафиксирован. Установка сеанса. Вопрос".
   "Отчет. Эксперимент развивается успешно. Активизация матриц идет по расписанию.
   Серьезных отклонений от расчетных графиков не наблюдается. Я/мы довольны результатами. Имеется примечание".
   "Сфера приняла отчет. Запрос расшифровки примечания".
   "Один из Эталонов более активен, чем предполагалось. Вхождение в роль идет быстрее, чем окружение адаптируется. Развивающаяся нестабильность контакта со средой. Опасный резонанс матрицы".
   "Уточнить Эталон".
   "Эталон Одиннадцать".
   "Сегменты Сферы высказывали опасения по поводу Эталона Одиннадцать. Напоминание: ты/вы просчитывали схемы стабилизации".
   "Подтверждение. Схема уже задействована".
   "Принято. Сфера с интересом следит за журналами. Вопрос: приглашение Дискретным".
   "Неуверенность. Принятие решения отложено до завершения фазы два и согласия Координатора".
   Олег опомнился, только когда извозчик, резко осадив лошадей перед самым его носом, окатил его бранью. Олег быстро шагнул с мостовой на тротуар и с удивлением огляделся. Он не помнил, куда и как брел после того, как вышел из Управления. Солнце стояло еще высоко, хотя длинные тени протянулись от приземистых кирпичных зданий по сторонам улочки. Судя по всему, прошло не менее часа после того, как он расстался с Зубатовым. Может быть, больше. Он вяло попытался припомнить, куда собирался направиться, но не смог. Все вокруг словно окутал вязкий туман безразличия, страшная усталость пронизывала тело. В глазах двоилось.
   Да у тебя, кажется, шок, друг мой, где-то в глубине скользнула мысль. Что с тобой? Из-за выволочки от начальства, даже не начальства, а так… сочувствующего дядьки со своими проблемами? Или все же переутомился на заводе?
   Не акклиматизировался толком к этому миру? Да соберись же, чтоб тебя! Вернись в реальность!
   Но возвращаться в реальность не хотелось. Хотелось лечь, свернуться калачиком и заснуть, желательно – навсегда. Может, я действительно сумасшедший? Может, мне самое место в психушке? Нет, хорошая психушка стоит денег, а в плохую мне не хочется… Да что же со мной такое?
   Неподалеку раздавались энергичные голоса. Олег уцепился за них, как слепой цепляется за ведущую куда-то веревку. Голоса. Много голосов. Митинг? Надо туда, иначе утону окончательно…
   – Мы сбросим вонючих жандармов и разжиревших на нашей крови пауков-заводчиков!
   Мы возьмем заводы и фабрики под свой контроль и установим царство справедливости, в котором все трудящиеся заживут честно и счастливо! Наши дети больше не станут умирать от голода! – оратор, подпрыгивая на импровизированной трибуне из каких-то ящиков, ожесточенно размахивал кулаками в воздухе. – Наши жены перестанут плакать над младенцами, которых не могут накормить иссохшей от лишений грудью! И надо для этого всего-то всем разом выйти на улицы и сказать решительное "нет!" сатрапам и их приспешникам!
   – А если они вас не послушают? – с удивлением услышал Олег свой голос. Ладно, пусть. Говорить хоть что, лишь бы удержаться у поверхности, не уйти снова на дно. – Если они выведут войска?
   Лица собравшихся вокруг трибуны людей обратились к нему. Послышался недовольный ропот. Какой-то грязный оборванец в немыслимо изодранной кепке презрительно сплюнул на землю.
   – Пусть! – с ненавистью воскликнул оратор. – Нас уже расстреливали на улицах и площадях! Но мы все равно сильнее кровопийц: их мало, а нас много! И никто нас не остановит!
   – Ну хорошо, а потом? – на Олега накатило странное дежа вю: толпа, площадь, брусчатка, митинг, мягкий шелест гравиподушки правительственного лимузина, человек с ружьем… с ружьем? не было у него ружья, только испорченный мегафон… Когда это было? – Что случится потом, когда вы возьмете власть в свои руки? Вы выбросите на улицу инженеров и прочих мастеров, но кто станет управлять вашими фабриками? Кто знаком с тонкостями технологических процессов? У кого из вас есть образование, которое позволит встать на место мастера или инженера?
   – У нас найдутся и люди, и средства для управления заводами!..
   – А продавать продукцию вы тоже сумеете самостоятельно? – Олег, казалось, кожей начал чувствовать ненависть толпы. Ненависть? Почему его ненавидят? Он с усилием оглянулся. Рабочие. Да, это рабочие. Судя по всему, наименее квалифицированная прослойка. Люмпены. Движущая сила любой революции…
   – В мире коммунизма, который мы построим, не останется денег! Мы все разделим по справедливости, и весь производимый товар будет раздаваться бесплатно! От каждого по способностям, каждому по потребностям, которые мы определим по справедливости!
   Олег покачал головой, развернулся и медленно побрел по улице. Позади раздавались насмешливые выкрики, но ему было все равно. Камни не бросают, и ладно. Нет, у меня определенно что-то не то с головой. Сначала внезапные приступы, теперь вот это…
   Трясина безразличия смыкалась вокруг него. Он брел грязными извилистыми улочками, утратив чувство направления, не понимая даже, что идет. Хотелось спать, спать, спать. Нужно поймать такси… извозчика… автобус… добраться до квартиры… не помню адрес, неважно, добраться до Управления, Зубатов вызовет врача…
   – Господин! – кто-то сильно ухватил его за руку. Высокий срывающийся голос… девушка? Да, девушка, грязная, оборванная, с безумным блеском в глазах и космами перепутанных волос. – Господин! Я отдамся за кусок хлеба! Пожалуйста, господин, все, что угодно, я умираю от голода! Пожалуйста, не гоните!
   Вот здорово! Сошлись на узкой тропинке два сумасшедших… Чокнутый и психованная… Олег с трудом сфокусировал взгляд. Отстань от меня милая, я сам не свой, я ничем не могу помочь! Ах, да, нужно сказать вслух, иначе не поймет.
   Он еще раз безразлично оглядел клещом впившуюся в него проститутку. Темные блестящие даже сквозь грязь волосы, нос горбинкой, полные обкусанные губы, высокие скулы, черные глаза – красивые, но подернутые поволокой безумия…
   Наверное, из благородной семьи. Почему на улице? Наверное, душещипательная история из жизни высшего общества… Надо сунуть монетку, где-то завалялся алтын… какое смешное название… Он полез в карман.
   – Господин! – рыдала девица. – Пожалуйста, не бросайте! Все, что угодно!.. – Вечернее солнце озорно блеснуло на латунном значке "фебеля". Да, действительно, не из бедной семьи девочка. Брючки этого фасона в последнее время можно достать только втридорога и на черном рынке, фанатеет по ним молодежь. Разлагающее влияние Сахары, чтоб ему…
   Внезапно пелена спала с его глаз. Вялость исчезла, словно и не было, разум прояснился, как после хорошего глотка уличного морозного воздуха в душной комнате. Брюки? Фебельская фабрика? Да что здесь происходит, дерись все конем?!
   Он резко развернулся и схватил девушку за плечи.
   – Кто ты! – громко спросил он, на всякий случай сильно встряхнув ее. – Отвечай – кто ты? Как зовут? Имя? Откуда ты здесь?
   – Ок… Оксана… Шарлот… – всхлипнула та. – Не бросайте, господин! Все, что угодно!..
   – Тихо, Оксана! – Олег стиснул руки у нее на плечах. – Откуда ты? Слышишь?
   Откуда ты? Где ты родилась? Откуда у тебя эти брюки?
   – Купила… купила на рынке, честно, господин! Я купила, не украла! На Туче, в трикотажном ряду!
   – Город! – рявкнул Олег. – Какой город?
   – Мокола! – всхлипнула та. – Мокола! Его здесь нет, но он есть! Он честно есть!
   – Так… – Олег лихорадочно огляделся. Недалеко виднелась какая-то широкая улица. – Все хорошо, милая, успокойся. Я куплю тебе поесть. Пошли за мной.
   Давай, давай, пошли…
   – Нашел барин себе шалаву, – громко сказал какой-то оборванец неподалеку. – Эй, барин! Тебе что, своих не хватает, сытых да гладких? Чего наших девок лапаешь?
   – Иди ты… – отмахнулся от него Олег, увлекая за собой девушку. – Идем, милая.
   Все хорошо, все нормально. Теперь все будет очень хорошо.
   Девица, все так же вцепившись в него, покорно плелась следом. Безумный блеск в глазах поугас, но взамен она начала шататься. Олег почувствовал, как бешено колотится его сердце. Свистнув медленно движущемуся по улице извозчику, он полуобнял Оксану, не давая ей упасть.
   – Все хорошо, – лихорадочно бормотал он. – Все хорошо… 30 августа 1905 года. Москва – Могу лишь повторить вам все то же, что мой коллега сказал вчера, – Болотов откинулся на спинку кресла и принялся аккуратно протирать пенсне. – Серьезное истощение, нервное и психическое, шок, а также синяки и ссадины. Судя по всему, ее как минимум один раз избили, хотя и не слишком сильно. Возможно, насиловали.
   Но никакого особенного вреда здоровью. Несколько дней диеты и покоя – и ее организм справится. Сколько ей? Семнадцать лет? Восемнадцать? Организм молодой, восстановится быстро.
   – Я бы сказал, что ей двадцать с небольшим, – задумчиво поправил его Олег. – Двадцать два-двадцать три. У нас люди старятся медленнее, чем у вас. Судя по манере одеваться и некоторым проскользнувшим в бреду словечкам вроде "Сечки", она студентка вуза, педагогического института имени Сеченова. Старшекурсница, скорее всего.
   Доктор внимательно посмотрел на него, потом покачал головой.
   – Знаете, Олег Захарович, я все же не верю этим вашим сказкам о другом мире.
   Давайте останемся при своем. Семнадцать ей лет или двадцать с небольшим – особого значения не имеет. Главное, что особого ущерба организму не нанесено.
   Психологический шок гораздо неприятнее. Н-да… – Он вздохнул. – Что вы сказали про нее квартирному хозяину?
   – Что она моя сестра, пропавшая на днях из дома матери, – хмыкнул Олег. – Жениха зарезали ночью на улице, так что она малость не в себе. Как-то ничего другого в голову не пришло. А то бы и в самом деле решили, что я проститутку приволок.
   – Сестра – это хорошо, – Зубатов неслышно прошел за спинкой олегова стула. – Сестра может проживать с вами в одной квартире без ущерба для репутации. Меня, Олег Захарович, вот что смущает. Сколько еще людей из… хм, вашего мира появится здесь у нас? Один раз – вы – случайность. Два раза – вот эта девица – тенденция. Третий раз – уже система.
   – Послушайте! – удивился Болотов. – Сергей Васильевич, неужто вы это всерьез?
   Разве вы тоже верите в эти… другие миры?
   – Я верю только в Бога и государя императора! – жестко оборвал его директор Охранки, прекращая расхаживать по комнате. – Все остальное я знаю точно. Или как минимум предполагаю, основываясь на известных мне фактах. Давайте, любезный Михаил Кусаевич, на минуту примем на веру историю Олега Захарович. Только на минуту, хорошо? Предположим, что и он, и эта… Оксана Шарлот на самом деле загадочным образом перенесены из иного мира. Учитывая взгляды Олега Захаровича на текущую политическую ситуацию, думаю, не ошибусь, если предположу такие же взгляды и у… остальных перемещенных. Попади эти люди в неправильную компанию, и последствия для России могут оказаться катастрофичными. Вы понимаете меня, Михаил Кусаевич? Поэтому сразу же по возвращении в Управление я разошлю по всем Охранным отделениям России секретную директиву с указанием отслеживать людей, рассказывающих невероятные байки о своем прошлом. Возможно, мы найдем еще кого-то. Возможно, нет. Возможно, следовало бы поинтересоваться и за границей, но это уже за пределами моих возможностей.
   Психиатр с интересом посмотрел на Зубатова сквозь пенсне.
   – Я понял вас, Сергей Васильевич, – кивнул он. – Но политика – уже не моя забота. Сейчас, господа, позвольте откланяться. Я и так надолго оставил клинику без присмотра. Привозите девушку ко мне через недельку-другую. Обещаю бесплатную консультацию.
   Доктор выбрался из кресла, взял со стола шляпу, поклонился и вышел. Было слышно, как он спускается по скрипучей рассохшейся лестнице. Зубатов непонятно посмотрел на Олега.
   – Храбрый вы человек, Олег Захарович, – мягко сказал он. – Источники мне доложили, как вы вчера вечером пытались дискутировать на митинге. Вы поаккуратнее, а то и в самом деле изобьют до полусмерти, а то и застрелят.
   Опасные нынче времена. И вот еще что. В Управление до конца недели не являйтесь.
   Позаботьтесь о госпоже Шарлот. Думаю, ей потребуется вся ваша помощь.
   – Избавиться от меня хотите, Сергей Васильевич? – усмехнулся Олег. – Не выйдет.
   Раз уж мы с вами наедине, давайте-ка еще раз с самого начала. Вчера я несколько… был не в себе, а потому вел себя неадекватно. Ночью я подумал немного, и…
   – Олег Захарович, – в голосе директора Охранки прорезался металл. – Кажется, я вчера вполне ясно выразился…
   – Вполне ясно, – кивнул Олег. – Скажите, вы сами находитесь под надзором?
   – Что?.. – у Зубатова округлились глаза. – Я? Под негласным надзором? Да вы что?
   – То, что вы о надзоре не осведомлены, еще не значит, что его нет, – хмыкнул Олег. – Зуб даю, наверняка на вас кто-то стучит вашему начальству. Секретарь, скажем, или кто-то из подчиненных. Меньщиков мне вот не очень нравится – какой-то замкнутый, неконтактный.
   – Меньщиков обязан мне всем, – холодно ответил Зубатов. – Я вытащил его из революционной среды, я вернул его на службу после того, как его выбросил на улицу Трусевич…
   – Трусевич – это директор Департамента полиции, если я правильно понял? – осведомился Олег. – Он же в Петербурге. Неужто самолично увольнял такую мелкую фигуру, как Меньщикова? Ладно, неважно. Как-нибудь вы расскажете мне про свою опалу и возвращении из нее поподробнее. Попробуем прикинуть, кто у нас играет на две стороны. Сейчас только хочу заметить, что был явно неправ, пытаясь разговаривать с вами в присутствии Медникова. И вы правильно сделали, что оборвали меня. То, что нам предстоит сделать, требует строжайшей секретности, и чем меньше народу…
   – Да что вы такое себе в голову взяли? – повысил голос Зубатов. Его глаза полыхнули, усы встопорщились. – Мы с вами ничего делать не будем! О чем?..
   – Почему-то мне кажется, что я в вас не ошибся, – Олег задумчиво посмотрел на директора. – Честное слово, не понимаю, как человек вроде вас мог занять столь высокий пост в политической полиции. В моем мире вас бы и близко к моей канцелярии не подпустили. Но, тем не менее, вы человек умный, честный и, что главное, неравнодушный. Вам крепко досталось, но вы не изменили своим взглядам.
   Вы просто все еще испуганы. Не правда ли, Сергей Васильевич?
   – Да черт вас подери, что вы… – неожиданно Зубатов осекся, махнул рукой и сгорбился. Нетвердой рукой нащупав стул, он опустился на жесткое сиденье, его взгляд потух. – Да. Вы правы. Я боюсь. Я пытался сделать для России что-то полезное. Для рабочих я сделал куда больше, чем красные горлопаны, терроризирующие общество. И за это меня выбросили на улицу и отправили в ссылку.
   Вчера на приеме у Дурново высокопарная графиня Трепова пренебрежительно фыркнула мне в спину, когда думала, что я не слышу. "Вот еще один выскочка-простолюдин", – сказала она подруге, – "что пользуется смутным временем, чтобы сделать карьеру. Жидовский защитник…" Ирония судьбы – Петр… Святополк-Мирский, в прошлом году министр внутренних дел, мой друг, вернувший меня на службу, сам ушел в отставку в январе. Он оказался слишком либеральным для нынешней смуты.
   Зубатов грустно посмотрел на Олега, и тот внезапно почувствовал жалость. Грозный директор Московского охранного отделения показался ему усталым и сломленным.
   – Поймите, Олег Захарович, – со вздохом закончил директор, – если вы задумали что-то грандиозное, я вам не помощник. Я сам вишу на волоске. Одного хорошего доноса будет достаточно, чтобы я слетел с горы, на сей раз – навсегда. А человек, которого назначат на мое место, наверняка окажется не способен понять, что грубая сила против рабочих и революционеров – далеко не панацея.
   – Значит, надо позаботиться, чтобы доноса не было, – пожал плечами Олег. – Сергей Васильевич, я окажусь неблагодарной свиньей, если из-за меня вы потеряете свой пост. Я сделаю все сам, но мне нужна ваша поддержка, хотя бы негласная.