Лустбадер Э в. Зеро

задрапированы тканью какого-то непонятного серо-коричневого цвета. Выступы
тянулись до самого потолка, где к металлическому каркасу крепились связки
прожекторов, постоянно находившихся в движении. Впечатление было такое,
словно попадаешь в желудок, занятый перевариванием пищи.
Физиологические ассоциации возникали не случайно. Девицы, сновавшие по
узким проходам между столиками, демонстрировали свое полуобнаженное тело с
той же размеренной основательностью, с какой на бойне взвешивают говяжьи
туши.
Дзедзи давно перестал удивляться, почему эта механическая сексуальность
привлекала такие толпы мужчин. Может быть, в этом и заключается трюизм
современной жизни: механическая сексуальность лучше, чем никакой.
Он вспомнил о Кико, терпеливо, словно Будда, дожидавшейся его
возвращения. Потом сосредоточился на мыслях о предстоящей встрече.
В "А Бас" вошел Масаси. Он остановился в дверях, пристально оглядел
зал. Масаси всегда так поступал. Входя в любое помещение, он неизменно
застывал на пороге и не делал ни шагу внутрь до тех пор, пока не получал
ясного представления об этом месте.
На нем был черный костюм в мелкую полоску, жемчужно-серая сорочка и
белый шелковый галстук с тиснением. В манжетах - золотые запонки, а на
пальце - простенький перстень, тоже золотой. Масаси сопровождал какой-то
незнакомый Дзедзи человек с мудрыми глазами. Он был гораздо старше обоих
братьев.
Масаси увидел Дзедзи и Кодзо и медленно направился в их сторону. Его
спутник остался у двери; Дзедзи был уверен, что это неспроста. Это был
намек. Масаси хотел говорить с ним наедине.
Мужчины поклонились друг другу, обменялись обычными в таких случаях
словами приветствия. Дзедзи отослал Кодзо. Братья заказали напитки.
На небольшой сцене молодой японец в темных очках пел под фонограмму
модную песенку. Звуки обрушивались на зал с потолка, где были расположены
динамики. Прожекторы мигали, по залу шарили лучи света. Все это
ослепительное великолепие отражалось в темных очках певца.
- Превыше всех достоинств, - сказал Масаси, - я ценю пунктуальность. На
пунктуального человека можно положиться.
Официантка принесла напитки. Мужчины-японцы, одетые так же, как певец,
и в таких же темных очках, пожирали взглядами выставленные напоказ части ее
тела.
- Я просил об этой встрече потому, - продолжал Масаси, - что с тех пор,
как вы покинули Таки-гуми, меня одолевали сомнения. Наверное, я поступил с
тобой нечестно.
Масаси отпил большой глоток "сантори", шотландского виски. В клубе
знали, что они - бойцы якудзы, поэтому и принесли крепкие напитки, а не
разбавленные, какие обычно подают в таких заведениях.
- Я хочу, - сказал Масаси, - свести к минимуму все возникшие между нами
недоразумения. Мне нужно, чтобы Таки-гуми сохранила свою ведущую роль, и
ради этого я готов сделать все, что в моих силах.
- Ценю твою искренность, - ответил Дзедзи, успокаиваясь, - и могу
только приветствовать справедливое разрешение возникших между нами
разногласий. Я просто не вижу причин для вражды.
- Хорошо, - сказал Масаси. - Мы собираемся заработать много денег - все
мы. - Он поднял свой бокал.
- О да, - молвил Дзедзи. - Ссоры - удел бесчестных людей с их чуждым
нам ничтожным мирком, нэ? - Почувствовав огромное облегчение, он чокнулся с
Масаси и засмеялся.
- Мы люди особой породы, Дзедзи-сан, - многозначительно произнес
Масаси. - Наш отец был простым крестьянином, выращивал апельсины. Он был вне
общества. Изгой, не нужный этому обществу, и оно не желало его терпеть. А
возьми нас. Мы владеем, производим и контролируем больше, чем остальные
девяносто процентов населения Японии. Мы постоянно встречаемся с главами
самых крупных концернов, с первыми заместителями министров, иногда даже с
членами правительства. Но что в этом проку? Мы вынуждены ютиться буквально
на считанных квадратных сантиметрах жизненного пространства. В Америке самый
бедный представитель среднего класса может за умеренную цену купить себе дом
с акром земли впридачу. Целый акр, Дзедзи-сан! Ты можешь себе это
представить? А сколько всего понастроят на акре земли здесь, в Японии?
Сколько семей будет ютиться на этой площади? Всех нас унижает отсутствие
пространства. Мы, как насекомые, лезем друг на друга.
Зазвучавший в голове брата гнев заинтриговал Дзедзи, потому что в нем
были странные нотки. Дзедзи чутко прислушивался не только к тому, что
говорил Масаси, но и к тому, как он это говорил. Дзедзи улавливал горечь,
разъедающую философскую натуру брата. Эдакая мазохистская ненависть к самому
себе. И если дело обстоит именно так, значит, это вполне согласуется с
детскими воспоминаниями Дзедзи. В семье Таки с Масаси нянчились больше всех.
Он всегда был самым упрямым и несговорчивым, вечно спорил. И вполне
возможно, что Масаси, любимчик Ватаро Таки, отвергал даже отцовское
обожание.
- Ты и впрямь так ненавидишь свою родину? - спросил Дзедзи. - Я ушам
своим не верю. Эта страна дала нам жизнь, вскормила нас.
- Чепуха, - презрительно бросил Масаси. - Чего еще ждать от такой
пугливой мышки, как мой брат? Робость всегда была самым страшным твоим
недостатком. Ты не понимаешь, что в наш атомный век у Японии есть только
одна возможность превратиться в великую державу - расширить свои границы.
- Величие Японии, - ответил Дзедзи, - в наших сердцах, где обитают души
предков. И в умах, из которых не изгладить память о нашей истории.
- Япония возродилась из пепла, - сказал Масаси. - Но при этом исчерпала
свои возможности. Теперь во главе страны должны стать другие люди. - Он
поставил стакан на стол. - Я говорю правду, - добавил он. - А она не всегда
приятна для слуха.
- Ты хочешь правды? - спросил Дзедзи. Он обвел рукой зал. - Посмотри на
этих сосунков, брат мои. Среди них ты вербуешь себе новых приверженцев, нэ?
Они приходят сюда поглазеть. Они пялятся всю ночь напролет, а потом
возвращаются домой и занимаются мастурбацией. Тьфу! Что хорошего в том,
чтобы заглядывать под юбку женщине, которая нимает нижнее белье за деньги?
Официантка убрала использованные стаканы и поставила на стол чистые.
Певец в темных очках тянул что-то заунывное.
- Вслушайся в эту безвкусицу, - сказал Дзедзи. - Твои новые приверженцы
могут слушать это часами. Какое им дело до хайку, великого поэтического
наследия их предков? Никакого. Они потеряли связь со своим прошлым, с тем,
что делает Японию великой.
"Мы часами любуемся дымкой друг у друга в глазах", - передразнил Дзедзи
певца. - Это бессмыслица. Как и искусственное насилие в фильмах, когда
зрителям требуется все больше и больше крови и увечий. Как и все
телевизионные шоу, включая программу новостей. Насилие, которое там
показывают, почти такое же надуманное, как в фильмах. А почему? Потому, что
все это сделано, чтобы управлять нами. Зрителю щекочут нервы, но не дают
испытать ни возмущения, ни омерзения. В электронном мире нет места чувствам.
Просто потому что он торгует фантазиями.
Дзедзи сознавал, что слишком много говорит, а брат неотрывно смотрит на
него, но просто не мог остановиться. Он ощущал внутри тугой комок ярости,
как будто брат заразил его своей пылкой речью.
- Новые бойцы якудзы, которых ты приводишь в Таки-гуми, не ведают ни
чести, ни традиций, - горячо продолжал он. - А все потому, что они выросли
на этих теле- и киноотбросах. Ими управляли с рождения. Им это заменяло
материнское молоко. Соответственно, они знают лишь, как управлять. Друг
другом. Собой. - Дзедзи обвел рукой зал. - Полюбуйся, чем они живут. Чтобы
их расшевелить, нужна новая бомбардировка. Их дух угас. Экстремизм их знамя.
Потому что только крайности могут их увлечь. Их уши глухи, а глаза слепы ко
всему остальному.
- Экстремизм, - сказал Масаси, - часто недооценивают. Сегодня
экстремизм, и только он один, сможет вырвать Японию из лап Запада - итеки!
Не будь ты таким слюнтяем, понимал бы это ничуть не хуже меня. Если бы
только отец это понимал! Лишь одно он сделал правильно - использовал
Таки-гуми как оружие против русских.
- Как ты можешь говорить такое о нашем уважаемом отце?
- Я говорю то, что давно пора произнести вслух. Только у меня хватает
на это смелости. Как всегда.
Масаси все тот же, подумал Дзедзи. Приподнятое настроение, овладевшее
им в начале вечера, улетучилось. Дзедзи понял, что остался в дураках. Масаси
ни на йоту не изменился. Он все так же ненавидел старые традиции. Именно
Масаси говорил на собраниях клана, что якудза погрязла в прошлом, что кодекс
чести, полезный когда-то, теперь превратился скорее в обузу. "Мы
приближаемся к двухтысячному году, - говорил Масаси. - И если якудза
собирается выжить в этом новом мире, ей придется расширить сферу своей
деятельности. Мы замкнуты сами на себя, как в прошлые века. Мы ничего не
сделали, чтобы поправить свое положение. Собственно, мы не продвинулись
вперед со времен наших дедов. Мир стремительно обгоняет нас. Чтобы сохранить
свою мощь, мы должны открыть для себя новые горизонты. Якудзе надлежит
сделать то же, что сделало правительство. Выйти на мировой уровень".
Но это потребует огромных капиталовложений. И существовал только один
способ добыть деньги: торговля наркотиками. Ватаро Таки всегда накладывал
вето на такие предложения, не давал им хода. Во всяком случае, все так
считали.
А потом Ватаро заявил о своей отставке. И Масаси сделал рывок в
двадцатый век. Век термоядерного кошмара и электронной разобщенности.
Дзедзи был твердо уверен, что бесчестные доходы - удел мошенников из
корпораций. Именно чувство чести придавало якудзе своеобразие, связывало ее
с прошлым, с самураями. Масаси посмеялся бы над таким сравнением. Но
сохранение корней было единственной защитой от разобщенности, от потери
преемственности, царивших в обществе. В этом и заключалось различие между
братьями.
Он заблуждался. Дело было не в насилии, ежедневно выплескивавшемся на
головы зрителей в кино и с экрана телевизора, калеча их души. Дело было в
том, что средства массовой информации убивали прошлое. Прошлое стало чем-то
вроде прошлогодней моды. Оно ничего не стоило.
- Юным и неискушенным учение дается трудно, - сказал Дзедзи. - А твоим
новичкам нужно сначала выкинуть из головы весь этот информационный мусор.
Горбатого могила исправит, - добавил он, процитировав Кодзо.
- Что это?
- Американская пословица, - сказал Дзедзи. - Но к нам очень подходит.
Ты вынужден нанимать молодых и неопытных, которых ничему не научишь. Потому
что мусор был их материнским молоком.
- Ты имеешь что-то против моих методов? Опять? - произнес Масаси. -
Проблема у нас одна и та же, только решаем мы ее по-разному.
- И каково твое решение? - спросил Дзедзи.
- Союз, - сказал Масаси. - Между якудзой, чиновниками и правительством.
Дзедзи рассмеялся. Его брат явно переусердствовал с виски.
- Кто задурил тебе голову такой чепухой? - вскричал он. - Якудза -
парии. Они практически вне общества. Мы такие, какие мы есть, именно потому,
что мы изгои. Иначе мы бы не выжили в японском обществе с его четким
сословным делением.
- Наверное, так и было когда-то, - сказал Масаси. - Но не теперь.
Теперь якудза в полной мере вольется в общественную жизнь страны.
- Непостижимо! - вскричал Дзедзи. Он не верил своим ушам. - Мы вне
закона. Для сильных мира сего мы всегда будем костью в горле. Тебе не
удастся изменить существующий порядок вещей.
- Я смогу его изменить, - сказал Масаси. - И я уже это делаю. Таки-гуми
выходит из тени. Прежде всего, я собираюсь сделать достоянием гласности ее
доблестные действия по защите Японии; люди должны узнать, как мы
противостояли русскому КГБ. Я увеличиваю наше участие в делах "Ямамото Хэви
Индастриз". Вместе с Нобуо Ямамото мы планируем несколько новых операций, и
члены Таки-гуми примут в них более деятельное участие. Вскоре клан станет
силой, не менее законной и могущественной, чем любой из имеющихся концернов.
- Вслушайся в свои слова, - сказал Дзедзи. - Дельцы и чиновники, с
которыми ты собираешься заключить союз, наплюют на тебя. Они скорее сделают
себе сеппуку, чем допустят якудзу в свое общество. Над твоими заблуждениями
можно было бы посмеяться, не будь все так грустно.
- Довольно! - закричал Масаси.
На них уже поглядывали. Дзедзи упрямо продолжал:
- Неужели ты не видишь, что твои новые последователи уже сами по себе
угроза будущему якудзы? Они неуправляемы, потому что лишены корней.
Оторванные от прошлого, они никому не подчиняются. И уж конечно, не оябуну
якудзы. Они отвергают дисциплину, потому что верят в одну лишь анархию. Ты
дурак и еще раз дурак, а не оябун Таки-гуми, если не согласен с этим.
Масаси перегнулся через стол и схватил Дзедзи за грудки. Стаканы
полетели на пол. Двое вышибал направились к ним, но Кодзо и рябой подручный
Масаси преградили им путь.
- Послушай! Ты, конечно, мой брат, но я не намерен терпеть подобные
оскорбления. Я оябун Таки-гуми. Я пожалел тебя и хотел предложить место в
клане, чтобы со стороны все выглядело прилично. Но теперь этому не бывать.
Ты как наш отец. Ты отстал от жизни лет на сто. Ты мне не нужен. Ты слышишь
меня? Убирайся с глаз долой, слюнтяй!


Удэ легко нашел двоих гавайцев. Они пили пиво в одном из заведений
Вайлуку. Выйти на них не составило труда. Прежде чем побеседовать на лугу с
толстяком Итимадой, Удэ установил "жучка" на его телефон. Удэ так настращал
толстяка, что тот сразу же побежал звонить. "Жучок", которым пользовался
Удэ, был нового поколения, Т-5000, последнее достижение фирмы "Фудзицу". С
помощью выполненного в виде микросхемы ПЗУ* это устройство сохраняло в
памяти все сигналы, поступавшие или исходившие от телефонного аппарата, к
которому оно было подсоединено.
[* Постоянное запоминающее устройство. (Прим. перев.)]
Так Удэ узнал номер, по которому звонил толстяк. На острове Удэ имел не
один канал получения информации; ему не потребовалось много времени, чтобы
узнать не только телефон, но и фамилию, и адрес.
Удэ сел за столик недалеко от входной двери. Выбрал стул, стоявший
боком к гавайцам, чтобы можно было исподтишка наблюдать за ними. Он вышел,
когда они садились в машину, и последовал за ними.
Удэ заказал содовую. Он не притрагивался ни к табаку, ни к спиртному. У
него были грибы. Удэ улыбнулся. Ну и жизнь у этих гавайцев, подумал он,
расслабляясь. Они никогда ничего не достигнут, но они явно счастливы.
Он ждал и раздумывал о толстяке Итимаде, благо время было. Оябун во
многом напоминал ему отца. Всезнайки, не видящие дальше собственного носа.
Хозяева прошлого, пупы Земли!
Что проку в прошлом? - подумал Удэ. - Это груз, который мешает тебе всю
жизнь. Удэ не был подвержен глупым предрассудкам. Для него существовало лишь
будущее, залитое светом и теплом, вечно манящее. Он жил ради будущего. Удэ
исполнит все, что ему прикажут, чтобы получить свой кусок пирога.
Сейчас ему нужно было выяснить, что собираются делать гавайцы. Он не
поверил ни единому слову толстяка Итимады, он не имел на это права. Страх
дает свои преимущества, как любит говорить Масаси Таки. Но даже самых
честных людей он превращает в лжецов. Чаще всего вам говорят то, что вы
хотите услышать. Поэтому Удэ сам докапывался до истины.
Наконец двое гавайцев устали лакать пиво. На это им понадобилось немало
времени. Количество вмещавшейся в них жидкости удивило даже Удэ, а он знавал
в свое время многих выдающихся выпивох.
Проследить за ними не составляло труда. На уме у них были только
девочки. В другой забегаловке, явно хорошо им знакомой, гавайцы подцепили
пару местных девиц. Удэ ждал на улице. Не было необходимости вылезать из
машины: через распахнутую дверь он видел все заведение.
Они вышли вчетвером и сели в машину гавайцев. Удэ поехал следом. У них
был дом в Кухулаи, довольно близко от аэропорта, так что шум моторов тут
никогда не стихал.
Сначала он собирался дождаться, пока они не останутся одни. Но потом
подумал, а какого черта? Толстяк Итимада наплевал ему в лицо, обманул его,
хотя Удэ увещевал его не делать этого ни в коем случае. Чем скорее он
управится, тем быстрее это дойдет до ушей толстяка Итимады. Удэ от всей души
желал бы оказаться в этот момент рядом с толстяком, хотя знал, что это
невозможно. Посмотреть, какое у него будет лицо. Удэ засмеялся. Может быть,
представлять это себе даже лучше, чем видеть.
Вот, например, сейчас. Удэ сидит в машине, мотор выключен, зато его
воображение работает вовсю. Рисует ему сцены разрушения и смерти, и всего
через несколько мгновений он воплотит все это в жизнь.
Воображение превосходит действительность. Вот он видит обоих гавайцев.
Смотрит им в глаза в миг их смерти. В миг перехода. Когда душа расстается с
телом.
В действительности ему это никогда не удавалось. Это просто невозможно,
даже если очень сосредоточиться. Этот миг неуловим. Но только не в
воображении Удэ.
В своих видениях он успевал протянуть руку и поймать сгусток энергии,
воздушным шариком поднимавшийся над телом. А затем открыть рот и проглотить
его. Станет ли он от этого могущественнее?
В других видениях он вместо гавайцев в их убогом доме представлял себе
отца. Вот тело отца распростерлось у его ног. Вот он вглядывается в
отцовское лицо, чтобы уловить момент перехода. Это отца он собирался убить.
Удэ вылез из машины, пересек улицу и пошел по дорожке к дому. Участок
стоял в полном запустении. Трава не подстрижена, кустарник, который нужно
было подрезать три года назад, больше походил на львиную гриву. Люди,
способные с таким пренебрежением относиться к собственному участку, вызывали
у него отвращение.
Собственный дом Удэ близ Токио был образцовым во всех отношениях;
Особенно участок. Земля была для Удэ святыней. Для него посадить растение
значило взять на себя обязательство перед Творцом. Ухаживать за садом было
особенно сложно. Нужно было все тщательно спланировать, умело посадить, а
потом холить и лелеять.
Мой отец и в этом ничего не смыслил, подумал Удэ, справляясь с замком,.
Он вошел в полумрак дома. Уловив шум, постоял в прихожей. Некоторое
время вслушивался в мычание и стоны. Можно было подумать, что он рядом с
обезьяньим вольером в зоопарке. Слышалось ритмичное поскрипывание кроватных
пружин.
Удэ достал четыре куска веревки из воловьей шкуры. Он предпочитал
именно такую, потому что она была мягкой, но прочной. Он направился дальше.
Прошла минута, прежде чем он понял, что из разных комнат гавайцы
переместились в одну спальню. Дверь была открыта. Он видел все, что делается
внутри.
Один из гавайцев занимал кровать. Девица лежала под ним. Просто
удивительно, с какой скоростью он это проделывал. Другой гаваец лежал на
спине на полу. Его девица стояла над ним на коленях. Она поднималась и
опускалась, упираясь руками ему в грудь. Его глаза были закрыты. Удэ был
обут в туфли на мягкой подошве, сделанные на заказ в Токио. Он бесшумно
вошел в комнату и закрыл за собой дверь.
Пять человек в комнате, и только он один абсолютно неподвижен.
Мгновение, и на смену неподвижности пришло стремительное движение. Подскочив
к кровати, Удэ схватил гавайца за запястья и начал заводить ему руки за
спину. Картинным движением, увидеть которое можно лишь в голливудских
вестернах, Удэ связал его скрещенные сзади руки. Узел был особенный, он
затягивался тем туже, чем больше брыкался связанный.
Удэ тотчас занялся парочкой на ковре. Он ударил ногой. Стальная набойка
на носке пришлась девице в горло. Она закашлялась, поперхнулась и медленно
опустилась на вялый член второго гавайца.
Удэ отбросил ее в сторону. Гаваец открыл глаза. Глаза еще были полны
наслаждения, похоть притупила его реакцию. Удэ ударил его чуть пониже
грудной клетки, а когда гаваец начал сгибаться, нанес удар в область
желудка. Связал ему руки вторым куском веревки.
Услышав за спиной шум, обернулся, резко ударил правой ногой. Первая
девица пыталась выбраться из комнаты. Удар пришелся в бедро. Услышав ее
стон, Удэ отвернулся еще до того, как она упала.
В этот миг лежавший на кровати гаваец поднялся на ноги.
- Кто вы, черт возьми? - закричал он, срываясь от страха на визг.
Ударом ноги Удэ опрокинул его на пол, а временную передышку употребил
на то, чтобы связать девиц. Покончив с ними, стал наблюдать, как корчатся
гавайцы.
Тот, которого Удэ ударил в грудь, изловчился и обеими ногами врезал
японцу по бедру. Удэ замычал, качнулся вперед, и носок его башмака врезался
сбоку в шею гавайца. Удар оказался неудачным. Он сломал гавайцу шею и, когда
Удэ опустился рядом с ним на колени, взял обеими руками его голову и
заглянул в глаза, смотреть уже было не на что.
- Вы убили его! - закричал второй гаваец. Девицы запричитали.
- То же самое случится и с тобой, - сказал Удэ, - если ты не
расскажешь.
- Что я должен рассказать? - спросил гаваец.
- Чего от вас хотел толстяк Итимада?
- А кто такой толстяк Итимада?
Удэ ударил его ребром ладони. Это был точный, рассчитанный удар в
сердце. Лицо гавайца побелело, он хватал ртом воздух. Из глаз брызнули
слезы. Удэ ждал.
- Отвечай, - сказал он.
- Катафалк! - Гаваец зажмурился. Он тяжело дышал. - Женщина за рулем
катафалка!
- Что?
- В аэропорту Кухулаи! - выкрикивал гаваец. - Приехал катафалк, чтобы
принять гроб, прилетевший с материка!
- Откуда именно?
- Нью-Йорк, Вашингтон, точно не знаю.
- Почему ты был в аэропорту?
- Из-за красного шнурка.
- Какого красного шнурка?
- Развяжите меня, - сказал гаваец, - и я покажу его.
Удэ развязал веревку, и гаваец начал растирать запястья.
Вместе с ним Удэ подошел к шкафу. Гаваец открыл один из ящиков и стал
рыться в нижнем белье.
- Вот. - Он вынул небольшой кусок заплетенного в косичку красного
шнурка. Тот был настолько темным, что казался скорее черным.
Удэ взял шнурок в руки.
- Где ты это достал?
- В аэропорту. В камере хранения. Итимада велел нам забрать ключ. В
отеле. На имя Майкла Досса.
Досс! Сын Филиппа Досса! Удэ наконец начал понимать, в чем дело.
- И тогда ты увидел катафалк?
- Да. Я ждал брата. Он отошел по нужде. Я обратил внимание на женщину,
потому что она знала о людях толстяка. Тех, что снимают на пленку всех, кто
прилетает и улетает. Она их обходила.
- И что случилось дальше? - спросил Удэ.
- Вы собираетесь меня убить?
Удэ улыбнулся.
- Если не расскажешь все, что меня интересует. Мужчина сглотнул слюну,
потом кивнул.
- Пока она заполняла бумаги, чтоб забрать гроб, я подошел к катафалку.
Вот тогда я и увидел. На переднем сиденье лежала нарисованная от руки карта.
Я взглянул на нее. Это была дорога в Хану. Одно место было обведено кружком.
Дом толстяка. Тот, которым он пользуется раза два в год, когда хочет
отдохнуть от дел и от семьи.
В дом толстяка доставляют гроб, подумал Удэ. Что происходит?
- Хана - это на другой стороне острова? Захолустное местечко. А где
именно находится дом?
Гаваец ответил. Удэ решил, что пора ослабить нажим.
- Чем этот толстяк занимается?
- Да он ничего не знает.
- Откуда тебе известно? - спросил Удэ.
- Потому что он стал ленив. Он говорил, что раньше сам присматривал за
домом. А теперь нанял для этого нас. Мы там были недели две назад,
проверяли, не налетела ли с гор мошкара. Ни вода, ни электричество не
включены. Он никого не ждал.
Совсем интересно, подумал Удэ. Он помолчал.
- Ты говорил толстяку о том, что видел в аэропорту?
- Вы имеете в виду женщину? Нет еще. - По щекам гавайца текли слезы. -
Брат сказал: не надо. Толстяк однажды оставил его на улице. С собаками. Вы
понимаете? С доберманами. С тех пор брат возненавидел толстяка. "Мы берем
его деньги, - говорил брат. - И все".
- Кто был за рулем? - спросил Удэ. - Женщина?
- Не знаю, - сказал гаваец. - Пожалуйста! Я вам все сказал. Отпустите
меня!
- Хорошо, - мягко произнес Удэ.
Ребром ладони он сильно ударил гавайца по шее и опустился рядом с ним
на колени. Какое-то мгновение оба смотрели друг другу в глаза. Сломался
перстневидный хрящ. Гаваец начал задыхаться.
Удэ продолжал вглядываться в его лицо, хотя широко раскрытые глаза
гавайца дико блуждали, будто ища спасения от неизбежного.
Руки Удэ удивительно нежно легли на лицо гавайца. Теперь Удэ говорил
по-японски, обращаясь к своему умершему отцу:
- Ты бросил жену. Бросил сына. Я хочу, чтобы ты заплатил за страдания,
которые по твоей вине выпали на долю людей, когда-то любивших тебя.
Пальцы его скрючились.
- Тех.
Руки отпустили уже начавшую сереть плоть.
- Кто.
Мышцы напряглись.
- Когда-то.
Руки занесены над вздрагивающими веками.
- Любил.
Пальцы впиваются в плоть, и раздается крик.
Убийцы или его жертвы?
- Тебя.
Удэ плакал, прижавшись лбом к лицу гавайца.
- Отец.
Через два часа Удэ был в Хане. Мошкары в доме не оказалось, но что-то
живое было. Вернее, кто-то.


Майкл летел над Тихим океаном, словно пущенный по воде камень.
Соединенные Штаты остались позади, а Майкл все не мог забыть о том, что
рассказал ему дядя Сэмми.
Он пытался разгадать загадку Филиппа Досса.
На него нахлынули воспоминания. Вот Филипп Досс при ехал в Японию. В
школу Цуйо, на выпускные экзамены Майкла.
Майкл увидел, как отец входит в додзе. В руках у него продолговатый
тонкий сверток, упакованный в пеструю японскую бумагу. Филипп пришел
вовремя. Майкла вызвали на середину татами. Как и у других учеников, у него
была толстая стеганая одежда, а на лице - маска с металлической решеткой для