Лустбадер Э в. Зеро

сползал с обрыва. Майкл прыгнул на заднее сиденье, потянулся к водителю и
рванул его на себя.
Он услышал скрежет коробки передач, почувствовал, как занесло "джип". С
силой выбросив из гибнущей машины водителя, Майкл выпрыгнул сам.
Лишившись нагрузки на заднюю ось, машина полетела вниз. Еще мгновение
назад она была здесь, и вот теперь пустота и свист ветра.
Тишина, потом - раскатистый грохот.
Только теперь Майкл рассмотрел водителя. Он оказался женщиной, и притом
красавицей. Японка. У нее была золотистая кожа - большая редкость в Азии.
Такая очень в цене. Глаза у нее были восточные, удлиненные и миндалевидные.
На солнце ее прямые густые волосы отливали синевой. Они толстой косой
ниспадали на спину. У девушки был крупный рот. Казалось, мимолетная улыбка
вот-вот тронет ее чувственные губы. Длинная шея и довольно широкие плечи;
одежда сидела на ней, как на манекене в витрине магазина.
- Как вы, в порядке? - произнес наконец Майкл, помогая девушке
подняться. Он успел заметить, что руки у нее сильные и тренированные.
- Да, - ответила девушка, отряхиваясь. Майкл обратил внимание на ее
старые, вытертые почти добела джинсы. На кармане не было названия фирмы. -
Боюсь, я не привыкла к таким дорогам.
- Каким дорогам? - спросил Майкл, и они с облегчением рассмеялись.
Японка протянула руку:
- Элиан Синдзе.
Он принял рукопожатие.
- Майкл Досс.
Другой рукой Майкл начал высвобождать из волос девушки застрявшие там
веточки и травинки. Потом он вспоминал, что подумал тогда: "Она не только
самая выдержанная, но и самая непосредственная из всех женщин".
- Спасибо, - сказала Элиан. - Я ни разу не попадала в аварию. Эта
первая, и чуть не стала для меня последней.
- Для нас, - поправил Майкл.
Она отвела глаза - впервые с той минуты, как он поднял ее с земли.
Майкл почувствовал прохладу, как будто прежде ему было жарко от взгляда
девушки.
- Думаю, "джипу" конец, - сказала она.
- Хорошо еще, если мой исправен. - Майклу совсем не хотелось двигаться.
- Прошу прощения, если сделал вам больно. Нужно было вытащить вас из машины.
Девушка повернула голову, Майкл снова ощутил жар.
- Вы не сделали мне больно. - Она улыбнулась. - Во всяком случае, я не
чувствую ничего похожего на боль.
- Мы оба едва не отправились следом за машиной.
- Правда? - Ее лицо снова приняло загадочное выражение.
Интересно, подумал он, как она отнеслась к этому известию? Близость
смерти, особенно собственной, часто вызывает у людей возбуждение. Они
начинают по-новому ценить жизнь, испытыв острое ощущение поединка с
неизбежностью.
- Дорога была настолько разбитой, что колеса потеряли сцепление и
"джип" уже сползал в обрыв, когда я вас схватил.
Элиан смотрела на Майкла. Ему бы хотелось узнать, о чем она думает.
- Вы очень сильный, - сказала она. - Я ничего не почувствовала, как
будто ничего и не случилось.
- Только ваш "джип" лежит внизу разбитый.
- Это всего лишь груда металла, - заметила Элиан.
В том, что она говорила, была какая-то абсурдная логика. Словно для
девушки не существовало причины и следствия.
Майкл подошел к своей машине. Правый борт был приподнят, руль вывернут
до упора.
- Ладно, - сказал он, садясь за руль. - Посмотрим, как она себя
поведет.
Он снял машину с тормоза и выжал сцепление, она несколько раз
подпрыгнула и едва не перевернулась, но ему удалось вывести ее на дорогу.
- Садитесь, - пригласил Майкл.
Девушка осторожно подошла, встала на подножку. Машина тронулась, едва
Элиан успела запрыгнуть внутрь.
- Куда вы ехали? - спросила она. Даже сейчас она не откинула спадавшие
на лицо волосы.
- Осматривал окрестности. А вы?
Элиан тотчас пожалела, что задала такой вопрос.
- В Капалуа поиграть в теннис.
- К сожалению, мы едем в другую сторону.
Казалось, дорога поглощает все его внимание.
- Ничего страшного, - беспечно произнесла Элиан. - Куда вы сейчас
направляетесь?
- К цивилизации, - ответил Майкл, давая гудок перед крутым поворотом. -
Нужно доставить вас домой. Если, конечно, вы не собираетесь "голосовать" на
дороге.
Она засмеялась.
- Я в некотором роде спортсменка, но всему есть предел.
- Как называется отель?
- У меня дом в долине Яо, - сказала Элиан. - Вы знаете, как до нее
добраться?
- Вот здесь я поверну направо, вместо того чтобы ехать прямо, в
Кухулаи, так?
Элиан поразилась тому, как действовал на нее этот человек. Она не
находила этому рационального объяснения и встревожилась. Элиан считала, что
именно иррациональное управляет ходом событий. Силы вселенной, эти
невидимые, но ощутимые течения, никогда не действуют беспричинно. Может
быть, эти силы хотят сообщить ей что-то или предостеречь?
И если да, то о чем?
- Вы не турист, а стало быть, должны знать, хороши ли в Капалуа корты.
- Что?
- Теннисные корты.
Вдоль дороги начали попадаться дома. Потом кладбище. Майкл и девушка
приближались к цивилизации.
- Ах, это... - Элиан не сразу поняла, о чем речь. - Да, корты хорошие.
Бензоколонка, церковь, телефонная будка.
- Вы не остановитесь тут? Мне надо позвонить.
- Конечно.
- Мой партнер по теннису будет волноваться, - сымпровизировала она.
В телефонной будке японка набрала собственный номер и, слушая гудки,
поговорила с воображаемым собеседником.
- Все в порядке, - сказала она, садясь в машину. - А то он уже начал
волноваться.
- Ваш постоянный партнер? - спросил Майкл.
- Мой друг, - простодушно ответила она.
- Разве он не ходит на службу? - спросил Майкл. - Сейчас самый разгар
рабочего дня.
Элиан рассмеялась.
- У него ненормированный рабочий день. Он работает на самого большого
кахуна на островах. - Она повернулась к Майклу. - Вы знаете, что это значит?
Майкл покачал головой.
- Это по-гавайски. Первоначальное слово имело значение "знахарь",
"шаман". Тот, кто общается с древними духами и богами Гавайев.
- А теперь?
Элиан пожала плечами.
- Настали новые времена. Как и многие другие слова, его используют не
по назначению. И так часто, что многие молодые гавайцы забыли его
первоначальный смысл. Сегодня "кахун" означает "важная птица", влиятельный
человек.
- Как босс вашего друга.
Элиан уловила в его голосе заинтересованность. Она смотрела на
маячившие в тумане горы, на молнии над вершинами.
- Как зовут кахуна?
- Вам его имя ничего не скажет. - Она махнула рукой. - Здесь поворот.
Так, теперь прямо.
Они въехали в долину. Дорога вилась меж горных кряжей, покрытых густой
растительностью.
- Тут направо, - сказала Элиан. Они подъехали к дому. Элиан вышла и
повернулась к Майклу.
- Не хотите ли перекусить? Или, по крайней мере, выпить?
- Думаю, что нет. Опять эта улыбка.
- Но вы просто обязаны. - Она протянула ему руку. - Вы спасли мне
жизнь. Мне-то повезло, а вам, может, и не очень.
- Почему это?
Она засмеялась.
- Потому что теперь вы обязаны оберегать меня до конца моих дней. -
Интересно, хотела ли она, чтобы ее замечание прозвучало насмешливо? - В
японском языке есть даже такое слово. Знаете? Гири.
- Да, - сказал Майкл и взял ее за руку. Теперь он очень хотел войти в
дом и побыть с ней еще. Потому что слово "гири" употребляется боевиками
якудзы. А шеф якудзы здесь - толстяк Итимада, подумал он. И если эта женщина
связана с якудзой через своего дружка, я смогу этим воспользоваться. Вот
она, та самая стратегия. Цуйо мог бы им гордиться. - Оно означает "бремя,
непосильное для человека".
- И да, и нет, - сказала Элиан, ведя его к дому. - Некоторые считают,
что гири - это бремя, непосильное для одного человека.


Когда толстяк Итимада добрался до двери обшарпанного дома в Вайлуку,
где обретались два его гавайца, кровь застыла у него в жилах. Он звонил им
из кабинета по своему личному телефону, а приехал сюда один. Никто из клана
толстяка не знал, что он нанял этих гавайцев. И это обстоятельство,
разумеется, было самым главным.
Его обволакивали звуки и запахи, доносившиеся из соседних домов.
Итимада услышал ароматы тушеного пои. Вот заспорили двое ребят; голос Джека
Лорда произнес с телеэкрана: "Бери их, Дано. Одного убей..." Хлопнула дверь,
звуки оборвались.
Рука толстяка застыла в воздухе у самой дверной ручки. Он смотрел на
грязные доски крыльца. На темное пятно, просочившееся из-под двери.
Пятно поблескивало, как свежий лак. Но толстяк знал: никакой это не
лак. Он огляделся, нагнулся и дотронулся пальцем до пятна. Растер каплю
между пальцами. Из темно-коричневой она сделалась темно-красной. Да толстяк
и без того знал, что она покраснеет.
Он выпрямился, достал носовой платок и, обернув им руку, дотронулся до
дверной ручки. Никаких отпечатков. Дверь не была заперта.
Свободной рукой толстяк достал тупоносый револьвер, потом с силой
толкнул дверь, - так, что она стукнулась о стену.
Он переступил порог и медленно обошел весь дом. В одной из спален
наткнулся на девиц. Не обратив на них внимания, переступил через тела.
Толстяк старался не оставлять отпечатков пальцев ни на вещах, ни на людях.
Вернее, на том, что раньше было людьми. Увидев, как обезображены трупы, он
подумал: этот человек - чудовище.
Толстяк покинул дом, твердо зная лишь, что оба гавайца мертвы и того,
что они извлекли из камеры хранения в аэропорту, в доме нет.
Сидя в припаркованной рядом с домом машине, почти на том самом месте,
где несколько часов назад сидел Удэ, толстяк обдумывал положение. Он ни на
минуту не сомневался, что это дело рук Удэ. А значит, Удэ завладел и вещью,
которую Филипп Досс спрятал в аэропорту.
Независимо от того, что это было - документ Катей, синтои или еще
что-нибудь, - обстоятельства для толстяка складывались наихудшим образом.
Теперь Удэ знает, что толстяк обманывал. Может, он еще не пронюхал, что
именно замышлял Итимада, но толстяк хорошо знал Удэ и понимал: это его не
спасет. Удэ говорил, что Масаси Таки велел ему действовать по собственному
усмотрению, и толстяк вполне допускал, что так оно и есть.
Толстяк не сомневался: он сумеет выжить, только убив Удэ. Филипп Досс
доверил толстяку важные сведения. Теперь толстяк понимал, что не должен был
делиться ими ни с кем. Собственно, он и раньше это подозревал, но только
сейчас осознал, какую страшную ошибку совершил. Ни в коем случае нельзя было
посылать этих гавайцев за ключом и в аэропорт. Но приезд Удэ настолько выбил
его из колеи, что он запаниковал.
Итимада закрыл глаза. И словно вновь увидел печальный итог кровавой
резни, учиненной в неряшливом домишке на той стороне улицы. Как будто эти
картины навек отпечатались на внутренней поверхности век. Толстяка начало
мутить.
Он вспомнил годы работы на Ватаро Таки, вспомнил, как ходил к оябуну
просить прощения. Ватаро Таки имел полное право потребовать, чтобы толстяк
совершил сеппуку, но попросил всего лишь мизинец.
Ватаро Таки не был похож на оябунов других кланов, пекшихся лишь о
приумножении богатств и о том, как бы им дочиста ограбить своих сограждан.
Ватаро Таки думал о будущем Японии. И толстяк тоже был частицей этого
будущего.
Теперь это будущее покоилось на глубине шести футов вместе с бренными
останками Ватаро Таки. Но наставник толстяка Итимады был все еще жив, пусть
только в его памяти. Что сказал по телефону Филипп Досс в день, когда Досса
убили? "Я знаю, кому и чему вы служите. Мы с вами оба любили Ватаро Таки, не
так ли? Я знаю, вы сделаете то, что нужно".
Пришло время, подумал тогда толстяк, отплатить Ватаро Таки добром за
его доброту.
Теперь толстяку придется сглаживать последствия своих ошибок.
Наблюдатели в аэропорту уже сообщили ему, что Майкл Досс прибыл на Мауи.
Толстяк понимал, что необходимо найти сына Филиппа Досса и передать ему все,
что он знал о синтаи.
"Спроси моего сына, помнит ли он синтаи", - сказал Филипп Досс.
И тут толстяк Итимада вслух произнес: "О Будда!" Потому что внезапно
понял, каким образом Удэ ухитрился узнать о гавайцах. Удэ прослушивал
телефонные разговоры толстяка. А значит, ему известно и о том, что Майкл уже
на острове. А ему, толстяку, пришлось сказать двум гавайцам, что ключ
оставлен на имя Майкла Досса. Стало быть, Удэ знает, кому предназначалось
содержимое шкафчика.
Толстяк завел машину и тронулся с места. Теперь начнется гонка, подумал
он. А финиш будет там, куда придет Майкл Досс.


Шел дождь.
Ее лицо казалось размытой тенью на стене.
Майкл смотрел на Элиан.
- Я приехала сюда, - сказала она, - потому что устала от городов.
Машины, квартиры, конторы. Все это выматывало меня.
Меньше всего Майклу хотелось увлечься этой женщиной. Ему приходилось
постоянно напоминать себе, что находится здесь для того, чтобы установить,
как она связана с гавайской якудзой. Если ее парень входит в клан толстяка
Итимады, с его помощью можно было бы силой вломиться в жилище толстяка.
- Я все время болела, - говорила Элиан. - "У вас понижена
сопротивляемость", - сказал мой врач. "Ваши надпочечники истощены", - сказал
мой хиропрактик. Город губил меня.
- Какой город?
- Не имеет значения, - сказала она. - Все они одинаковы. Или, по
крайней мере, одинаково пагубно действуют на людей.
Ему было легко скрывать свои мысли. Пока она показывала дом, он говорил
все, что нужно в таких случаях. Здесь действительно было на что посмотреть,
даже в дождь. Долина лежала меж двух потухших вулканов.
- А здесь я смогу обновиться. В обители богов, неподвластных времени.
Дождь, стекающий с изумрудно-сапфировых гор. Потрясающее зрелище. Да
еще в долине между двумя гигантскими земными драконами, крест-накрест
пересекающими, по китайскому поверью, всю эту землю. В таком обрамлении ее
чрезмерный мистицизм передавался и Майклу.
- Вы чувствуете, Майкл? Вы чувствуете их силу? Энергию, исходящую от
этих гор?
Странно, но он и впрямь чувствовал.
Дождь барабанил по стеклянной крыше в спальне Элиан. Стоя здесь, Майкл
вспомнил свое ателье на авеню Элиз Реклю в ту ночь, когда Эа осталась у
него. Он пытался отогнать эти воспоминания, но не мог.
- Вы так молчаливы. - Японка повернулась к нему. - Я слишком много
говорю. - Элиан засмеялась. Ее смех звучал очень естественно.
- Нет, - сказал он. - Я с удовольствием слушаю. Трудно вести разговор,
когда перед глазами эти горы.
- Да. Приехав сюда, я тоже это почувствовала. Они внушают благоговение,
но не пугают.
Поначалу он не мог понять, почему Элиан напомнила ему об Эа. Он поймал
себя на том, что не хочет покидать этот дом, жилище Элиан. Некоторые люди
могут годами жить в доме, не оставив в нем ни малейшего следа своего
пребывания. Элиан, по ее словам, жила здесь меньше месяца, но дом уже стал
ее домом. Ее присутствие ощущалось, словно аромат духов.
- Кажется, что время здесь останавливается. Знаете, Майкл, гавайцы
утверждают, будто их герой, Мауи, взобрался на вершину горы Халеокала,
протянул руку и схватил солнце. Он заставил светило замедлить движение по
небосклону, чтобы его родной остров всегда купался в животворных лучах. Живя
здесь, начинаешь этому верить.
- Даже в дождь?
Они сидели на ланаи, пили чай со льдом. Внезапно у Майкла защемило
сердце. Он вспомнил, как открыл глаза в ночь, проведенную с Эа. Они только
что занимались любовью. Дождь стекал со стеклянной крыши, и бледные тени
струй скользили по сплетенным телам Майкла и Эа.
- Да-да, - сказала Элиан, - особенно в дождь. Видите? - Она указала
рукой. Величественная радуга простиралась над долиной. Она опиралась на
вершины гор, все еще скрытые облаками; и так играла красками, что больно
было глазам, - Это значит, что солнце светит даже во время дождя.
И тогда Майкл будто заново увидел лицо Эа. Глаза ее были закрыты, лицо
абсолютно спокойно. Наверное, она спала. Ни морщинки, ни складочки на лице.
А поскольку лицо Эа было лишено какого бы то ни было выражения, Майклу
казалось, что он может заглянуть в глубины ее души.
- Здесь, - сказала Элиан, - дождь исполнен драматизма.
- Как и в Японии.
Элиан не повернула головы.
- В Японии, - сказала она, - дождь прекрасен, величествен, но он падает
на землю и поверхность воды под идеально прямым углом! Здесь, на Гавайях,
дождь дикий, насыщенный энергией и светом. Неподвластный никакому
принуждению.
Лежа рядом с Эа, Майкл понял, что влюбился совсем не в нее. У нее не
было ни индивидуальности, ни своей философии, ни идей. Душа Эа была подобна
прозрачному кристаллу. Она сияла. Грани кристалла преломляли падающие под
разными углами лучи света и окрашивались во всевозможные цвета.
Но сам по себе кристалл был бесцветным.
Любовь переполняла Эа, и она, открыв глаза, сказала:
- Я хочу остаться. Не только сегодня. Не только до утра. Я хочу
остаться с тобой навсегда.
Он не требовал от Эа невозможного, не пытался обрести в ней свой идеал.
Просто он внезапно понял, что ошибся. Кристалл ее души он принял за чистоту
души. Оказывается, с горечью подумал Майкл, он все еще пытается найти то, в
чем ему уже было отказано. Сейоко давно умерла, а он все не мог забыть ее. И
не мог жить лишь одной памятью о ней.
Поэтому на следующее утро Майкл в последний раз закрыл за Эа дверь. Она
ушла. Остались лишь ее изображения на полотнах. И больше ничего.
Это он был во всем виноват. Он терзал себя ее болью. Из ее слез
родилась мука неутолимого желания, которая будет сопутствовать ему всю
жизнь.
- Вы жили в Японии? - спросил он.
- Да, много лет, - ответила Элиан. - Но скоро яростная энергия Токио
начала нагонять на меня дремоту.
"Она похожа вовсе не на Эа, - подумал Майкл, и сердце его учащенно
забилось. - Она напоминает мне Сейоко".
- А вы не соскучились по Японии? - севшим голосом спросил он.
- Меня не тянет в какую-то конкретную страну, - сказала Элиан. - Я
свободна от всяких уз. Привязанность к людям изнуряет меня так же, как
города. Взаимная ответственность для меня подобна оковам. Вы читали
"Путешествия Гулливера"? Я чувствую себя Гулливером, прикованным к земле
лилипутами. Я должна быть свободна.
Теперь вот Элиан. Ее мистицизм притягивал его. Майклу нравилось ее
отношение к силам природы, весьма напоминавшее безоговорочное смирение. В
каком-то смысле она была начисто свободна от цивилизации, поэтому не
придерживалась условностей, которые так раздражали его.
Майкл понял это много позднее, но его тянуло к ней так же, как его отца
притягивала тайная жизнь, вести которую позволяла работа в седьмом
подразделении, а потом в МЭТБ.
Быть обособленным от всего мира. Быть не таким, как все. Но главное -
ощущать неограниченную свободу.
Всю свою сознательную жизнь Филипп посвятил тому, чтобы иметь
возможность жить и действовать, сообразуясь лишь с собственными желаниями,
возможность выбора. Он считал это самым большим своим достижением.
У Майкла все получалось более естественно. Учеба в Йосино помогла ему.
Свобода выбора была для него чем-то само собой разумеющимся.
- Солнце, - сказала Элиан. - Посмотрите! Показались вершины гор!
Майкл забыл, зачем он здесь. Зачарованный природой, он глазами
художника следил за белой дымкой, рассеивающейся над неровной грядой гор.
Подобно невидимым пальцам фокусника, порывы ветра убирали с неба барашки
облаков. Золотой солнечный свет хлынул на склоны гор, озаряя стволы
деревьев, сверкающие каскады водопадов. Запели птицы.
Нужно встать. Иначе он никогда не сможет уйти.
Но едва Майкл собрался подняться, Элиан повернулась к нему. На солнце
ее волосы отливали медью. Вот так ее нужно нарисовать, в этой позе, когда
лицо ее лишено маски, которую надевает на себя большинство людей, маски,
мешающей уловить движения души, саму жизнь.
- Вы можете уйти сейчас, - сказала Элиан.
Он знал, что она права.


Каждое утро Митико справляла один и тот же обряд. За час до того, как
должен был раздаться телефонный звонок, она уже была на ногах. Приняв ванну
и одевшись, спускалась в сад, где рядом с ней всегда кто-то был. Непременно
мужчина. Обязательно здоровяк со спрятанным под пиджаком пистолетом.
Кто-нибудь из людей ее сводного брата Масаси. Он держал зонт у нее над
головой. В ясные дни зонт защищал Митико от солнца, в ненастные - от дождя.
Она медленно брела по выложенной камнями аллее до большого плоского
валуна, от которого в разные стороны разбегались три тропки. Ступив на ту,
что вела направо, Митико слушала пение зяблика, свившего гнездо на вишневом
дереве возле высокой каменной стены. Весной она любила сидеть под деревом и
слушать требовательный писк голодных птенцов.
За вишней, у дальней стены сада, стоял потемневший от времени
деревянный храм Мегами Кицунэ, богини-лисицы. Храм был перенесен сюда
специально для Митико. С помощью своего спутника она преклоняла колени,
зажигала палочки дзесс и склоняла голову в молитве.
Она всегда молилась о двух вещах: чтобы зазвонил телефон, и чтобы ее
внучка была жива. Когда она возвращалась домой после молитвы, ее руки и ноги
были холодны как лед.
Дома Митико присаживалась к телефону, и ее трясло, как в лихорадке. Она
не притрагивалась к еде, как ни увещевал ее повар съесть хотя бы кусочек.
Она отказывалась от чая. Она ничего не брала в рот до тех пор, пока не
раздавался пронзительный телефонный звонок и Митико, схватив трубку, не
слышала с замиранием сердца тоненький голосок своей внучки:
- Бабушка?
Митико закрывала глаза, слезы катились по щекам. Ее внучка прожила еще
один день.
- Бабушка? - Голосок был, как у эльфа.
- Да, моя девочка.
- Как ты поживаешь, бабуля? - Этот такой знакомый ей милый голосок на
другом конце провода. Откуда он доносился? Если бы только Митико знала, где
Масаси держит ее внучку.
- Хорошо, моя маленькая. А ты? Тебе хватает еды? Ты высыпаешься?
- Мне скучно, бабуля. Я хочу домой. Я хочу...
И разговор каждый раз прерывался на этих словах.
Митико ничего не могла с собой поделать. Она каждый день кричала в
трубку: "Маленькая! Моя маленькая!" - и глотала горькие слезы.
Масаси приказал, чтобы разговор обрывался на середине фразы. Это лишний
раз подчеркивало, кто хозяин положения. Он был подобен богу: даровал жизнь
или смерть.


Три раза в неделю Масаси Таки проводил утренние часы на складе на
пристани Такасиба. Расположенная почти посреди западного берега токийской
гавани, Такасиба была городом в городе. Здесь днем и ночью шла разгрузка
привезенных морем товаров, предназначавшихся для самых разных компаний,
разбросанных по всей стране.
Одновременно всевозможнейшие грузы отправлялись отсюда практически во
все страны мира. А в итоге - неразбериха со встречными поставками,
ошеломлявшая даже отлаженную, как машина, японскую таможню.
Склад Такасиба был совместным предприятием Таки-гуми и Ямамото.
Деятельность, связанная с Такасибой, постепенно становилась для Таки-гуми
основной. Это и должно было произойти, думал Масаси.
Он всегда встречался с одними и теми же людьми: здоровенным боевиком по
имени Дэйдзо, которому Масаси доверил обучение новобранцев; Каэру,
невысокого роста советником, оставшимся еще со времен Ватаро Таки. Кожа его
была сплошь покрыта татуировками. И с Кодзо Сийной.
Когда в конце сороковых годов завершился этап становления и отец Масаси
утвердил свою власть, он наложил запрет на те жесткие методы, которые теперь
вовсю применял его сын. Ватаро вполне устраивала угроза применения насилия,
она гарантировала ему преданность тех, от кого зависело поступление доходов.
Масаси был настроен не так благодушно. Кроме того, он желал властвовать. И,
как ни огорчала эта мысль, Ватаро Таки оставил неизгладимый след в истории
якудзы. Его преемник должен покорить новые высоты, затмить достижения
предшественника.
Масаси любил проводить встречи в гимнастическом зале, устроенном под
одним из пролетов неширокого деревянного мостика, висевшего на
головокружительной - сорок пять футов - высоте над подвалами склада.
Цокольный этаж был таким просторным, что в нем помещались лаборатория с
новейшим оборудованием фирмы "Ямамото Хэви Индастриз", склады, а также
мастерские, оснащенные не хуже настоящего завода.
В гимнастическом зале, у земляных стен, оставшихся от построек
четырехвековой давности, времен сегуната Токугавы, поблескивали тренажеры
фирмы "Наутилус".
Масаси любил встречаться с людьми обнаженным по пояс. Пот обильно
стекал по его лишенной растительности груди. Ведя беседу, он переходил от
одного тренажера к другому. У Масаси никогда не бывало одышки, и он не
прекращал упражняться, как бы ни затянулась встреча.
- Докладывай, Дэйдзо, - велел он, когда все собрались.
- Появляются все новые и новые юнцы, - сказал гигант. - Они больше
напоминают свору бешеных псов, сами знаете. К нам приходят любители
побаловаться травкой, наркоманы, рокеры. - Он усмехнулся. - Они величают
себя изгоями. На самом деле это просто шпана. Им не хватает дисциплины. Ха!
Они и слова такого не слышали.
- Всякое боевое подразделение должно подчиняться дисциплине, - сказал
Кодзо Сийна, не глядя ни на Дэйдзо, ни на Каэру. Любуясь игрой мускулов
Масаси, он вспоминал те времена, когда и его тело было таким же сильным и
гибким. - Как показывает история, даже самые неискушенные полководцы
начинают с дисциплины. Иначе войну не выиграть.
- Новобранцев обучат, - спокойно сказал Масаси. - Этим займется Дэйдзо.
Они ведь как овцы, эти "крутые" парни, нэ, Дэйдзо? Они ничего из себя не
представляют, поэтому им нужен вожак, чтобы думал за них. - Он перешел к
другому тренажеру. - Где теперь их вожак, Дэйдзо?
Гигант ухмыльнулся.
- Висит вниз головой в казарме.