Лустбадер Э в. Зеро

принятие новой конституции, которая покончила бы с японским милитаризмом,
децентрализацию правительства, роспуск дзайбацу - огромных клановых
промышленных конгломератов, обладавших в довоенной Японии непомерно большой
властью, а также немедленную чистку как частного, так и государственного
сектора от военных преступников и всех явных и подозреваемых левых
элементов.
Парламент, контролируемый Тодзе, действительно очистили от
депутатов-милитаристов. Ходили слухи, будто со дня на день последует черед
верхушки дзайбацу, но ничего подобного не произошло.
Однажды утром Сэммартина и Досса вызвал полковник Силверс. Встретил их,
как всегда, Дэвид Тернер - его старший адъютант.
Тернер был приблизительно одного с ними возраста, высок, худощав и
носил очки. На слабый пол его аскетическая внешность действовала, судя по
всему, неотразимо: Филипп частенько видел Тернера в обществе то дамочек из
Женского армейского корпуса, а то сотрудниц администрации ЦРГ. Японским
девочкам, коими изобиловали шумные ночные клубы Токио, адъютант, в отличие
от большинства других американцев, предпочитал соотечественниц.
Друзья ответили на его приветствие - правда, с прохладцей, ибо ни
одному боевому офицеру не чуждо врожденное презрение к штабным крысам,
которым недостает мужества проверить себя на полях сражений.
Тернер впустил их в храм одиноких бдений полковника Силверса и, закрыв
за ними дверь, оставил наедине с самим полковником. Джоунас и Филипп уселись
на стулья перед письменным столом, и Силверс вручил им три папки с досье.
Досье были шифрованные. Всю войну ОСС работала под покровом тайны, что и
явилось одной из причин ее успешной деятельности. Но оказалось, что теперь,
когда настал мир, необходимо усугубить таинственность.
Полковник ввел подчиненных в курс дела.
- Дзайбацу по-прежнему обладают гигантской властью. В этом нет ничего
удивительного, поскольку ими владеют и управляют самые влиятельные дома
Японии. В их руках сосредоточена практически вся деловая жизнь страны. По
моим сведениям, японцы затратили уйму времени на фальсификацию протоколов
заседаний, отчетов, проектов и докладных записок последних лет. Пока мы
занимались наведением порядка и налаживали работу оккупационных властей,
местная бюрократия избавлялась от документов, обличающих самых оголтелых
милитаристов. Потрудились они на славу. А у нас, выходит, нет теперь
вещественных доказательств против целого ряда промышленников, нажившихся на
производстве военного снаряжения, оружия и боеприпасов.
Отсюда следует, что трибуналу будет нелегко осудить их, и нет смысла
сажать заправил дзайбацу на скамью подсудимых. Просмотрев досье, вы узнаете
имена и прочие сведения об определенных влиятельных господах из этого круга
японского общества. Они должны умереть. Мы, как и японцы, не можем допустить
процветания военных преступников в новом обществе, которое поручил нам
построить президент. Их неподсудность роли не играет. - Силверс взял со
стола трубку и кожаный кисет.
- Иногда демократический процесс нуждается... хм-м... в нешаблонной
помощи. - Он развязал кисет. - По закону эти преступники подлежат смертной
казни, хотя общество не может избавиться от них путем общепринятой открытой
процедуры. Военный трибунал бессилен. Но справедливость требует возмездия. -
Полковник набил трубку и принялся ее раскуривать. - Тут-то вы и вступаете в
игру. Вы уничтожите тех, о ком говорится в этих папках, причем сделать это
надлежит так, чтобы их смерть выглядела как несчастный случай.
Филипп задумался.
- Могу я спросить, почему все-таки трибунал бессилен? Если они военные
преступники, их надо обязательно судить принародно. А улики или
свидетельства непременно найдутся, стоит только хорошенько поискать.
- Спросить-то вы можете... - Силверс хмыкнул и проводил глазами тающие
под потолком колечки дыма.
- Подумай сам, - сказал Филиппу Джоунас. - Вообрази хотя бы самую
банальную причину: эти люди обладают и связями, и громадным влиянием в
правительстве и могут добиться неблагоприятных для нас решений. Или
пронюхали о какой-нибудь нашей пакости, собрали компромат и теперь грозят
его обнародовать.
Филипп бегло пролистал досье. Арисава Ямамото, Сигео Накасима и Дзэн
Годо. Он поднял глаза.
- Хотелось бы также знать, на каком основании отобраны именно эти
мишени? По вашим словам, японские чиновники достигли вершин мастерства на
ниве уничтожения улик.
Полковник Силверс невозмутимо пыхтел трубкой. Казалось, его
необыкновенно занимает паутина трещинок на потолке.
- Итак, - подвел он черту, - общие указания получены, остальное - на
ваше усмотрение. - И добавил официальным тоном: - Выполняйте приказ.


Своей женитьбой Филипп был обязан ЦРГ: будущую невесту он встретил в
Токио. Случилось это в конце декабря 1946 года. Они с Сэммартином уже больше
месяца жили в Японии. В тот день после полудня зарядил дождь и до вечера
по-кошачьи вылизывал улицы. Труппа Юнайтед Стейтс Опера готовилась к
рождественскому представлению под открытым небом для американских солдат. К
началу концерта небо очистилось, и народу набилось не продохнуть.
Тогда и произошло первое мимолетное знакомство. Сначала Досс увидел
пятно света, а в нем - Лилиан Хэдли с микрофоном в руке, поющую под
аккомпанемент оркестра из шестнадцати музыкантов. Певица произвела на
Филиппа неизгладимое впечатление. Голос у нее оказался хоть и глубоким, но
не слишком выразительным, можно сказать, заурядным, что никак не относилось
к ее внешности и артистичности.
Лилиан обладала даром безраздельно завладевать вниманием зрителей. Под
взглядами двадцати тысяч солдат она держалась так же свободно, как если бы
их было два десятка. Она пела, прохаживаясь перед сценой, касаясь платьем
чьей-нибудь руки или щеки, и вызывала полный восторг аудитории. К тому же, в
ней чувствовалась стопроцентная американка - копия миниатюрной соседской
девушки из тех, чьи фотографии печатают на журнальных обложках. Короче, она
напоминала о доме, и все сразу полюбили ее.
Филипп тоже смотрел на нее и думал о том, как давно оторван от родины -
не только от своего дома, города, страны, но и от какого бы то ни было
подобия нормальной жизни. Его сердце затопила мощная волна ностальгии -
этого особого чувства, которое заставляет эмигранта лить слезы над стаканом
виски и затевать беспричинную драку.
Концерт окончился, Филипп очнулся и вдруг обнаружил, что направляется
за кулисы. Удостоверение сотрудника ЦРГ пробило изрядную брешь в фаланге
охранников. За сценой он сначала растерялся. Актеры в костюмах и гриме
сновали туда-сюда среди футляров с инструментами и груд багажа, уворачиваясь
от подножек прожекторных штативов и каверз змеящихся кабелей. У Филиппа
зарябило в глазах, но тут он заметил Лилиан.
Она стояла в сердце этой суеты и оставалась вне суеты, сама по себе.
Целиком поглощенная какими-то раздумьями, она с царственным спокойствием
попивала кофе из бумажного стаканчика и ни на кого не обращала внимания. Она
напоминала принцессу выпускного бала в колледже - недоступное совершенство
лица и тела, милой улыбкой отвечающее на раздевающие взгляды кавалеров.
Колледжа Досс, конечно, не кончал, он видел эту сцену в кино. На ферме
он и не помышлял о серьезной учебе. Но даже ферма не могла помешать его
самообразованию. Читал Филипп запоем, ненасытно. Только книги и сны
переносили его в неведомые дали, позволяли хоть на время бежать от тоскливой
действительности.
Не очень соображая, что делает, Филипп подошел к Лилиан и представился.
Мисс Хэдли смеялась его шуткам, улыбалась неуклюжим комплиментам. Потом
и сама разговорилась - поначалу неуверенно, затем все более откровенно.
Оказалось, она чувствовала себя в Японии страшно одинокой, отрезанной от
друзей, от всего родного и близкого.
Ее красота ошеломляла. Такую девушку хочется во что бы то ни стало
пригласить куда-нибудь на вечеринку после субботнего киносеанса - уже хотя
бы для того, чтобы приятели завидовали такому сказочному везению. Время и
потом щадило Лилиан, но в те дни она была невообразимо хороша.
Ее отец, тот самый генерал Хэдли, приложивший руку к созданию ЦРГ,
служил в штабе Мак-Артура. Он прошел старую школу Джорджа Паттона, и за ним
закрепилась репутация известного сторонника жесткой дисциплины.
Блистательный офицер, способный принимать мгновенные решения в самой
неблагоприятной обстановке, Хэдли непосредственно участвовал в разработке
американских стратегических планов в отношении послевоенной Японии.
Поговаривали даже, будто президент почти целиком полагается на него одного в
формировании всей долговременной политики на Дальнем Востоке.
Вечер пролетел незаметно. Они болтали и смотрели друг другу в глаза.
Филиппу чудилось в глазах Лилиан отражение всего, что он любил, когда жил
среди каменистых холмов западной Пенсильвании, хотя он от них и бежал. В
мыслях вдруг мелькал то образ лавки, где торговали содовой водой, которая
так хорошо утоляла жажду в пыльный летний полдень, то красное деревянное
здание школы, где он учился читать и писать, или слышался мелодичный
перезвон колоколов, когда они с отцом ходили по воскресеньям в церковь. Эта
девушка, плоть от плоти Америки, чудесным образом вызвала к жизни все
светлое, что было в детстве Филиппа, безо всякой примеси мрачных
воспоминаний о том, что принудило его к бегству. В общем, неудивительно, что
Досс перепутал всплеск ностальгии со вспышкой любви.
- Господи, как мне не хватает моих братьев, - сказала Лилиан в тот
вечер.
- Они очень далеко? - спросил Филипп. Она смотрела на звезды и
беззвучно плакала.
- Что случилось? - мягко спросил Филипп. Сначала он думал, что Лилиан
не слышит, но она ответила - так тихо, что ветер едва не унес ее слова:
- Обоих моих братьев убили на войне. Джейсона - в Анцио, на самом
берегу. Он, наверное, даже и не успел ощутить под ногами европейскую твердь.
А Билли командовал танком. Не где-нибудь, а в дивизии Паттона. Отец гордился
им, мог говорить о нем непрерывно. Как же, сын воюет под командой самого
Паттона, триумфами которого полны все фронтовые сводки. Куда Паттон, туда и
Билли.
Так они и прошли вместе весь путь до Пльзеня. А там его танк наскочил
на немецкую мину, и Билли распороло живот.
Лилиан задрожала. Филипп обнял ее.
- Война кончилась, но я все равно ненавижу ее! Бесчеловечная, жестокая.
Скольким людям принесла смерть и страдания. Человеческие существа не созданы
для войн.
Нет, печально думал Филипп. Люди снова и снова развязывают войны.
История ничему не учит. Люди жаждут власти. А власть, по определению, это
порабощение других существ.
- Билли и Джейсон были такие чистые и смелые, - Лилиан всхлипнула, -
Они умерли совсем молодыми.
Ни разу, глядя на женщину, Филипп не испытывал такого чистого восторга,
проясняющего душу. Он не мог думать о Лилиан. И не желал думать. Он хотел
касаться ее, держать в объятиях и целовать. Он тонул в ее очаровании и
красоте.
Гораздо позже, когда ничего уже нельзя было изменить, он внезапно
открыл для себя, что Лилиан всеми фибрами души ненавидит Японию и японцев.


Осенью 1946 года окончательно прекратились американские
правительственные субсидии Японии. Поскольку шаткая экономика побежденной
страны чрезмерно зависела от послевоенных вливаний, она начала рассыпаться
на глазах.
Среди самых высокопоставленных чиновников возникла паника. Они
предвидели, что к марту будущего года финансово-экономическая система пойдет
вразнос и окончательно рухнет. Деньги иссякли, как раз когда истощились все
японские ресурсы, импорт практически был свернут и стране грозила гигантская
нехватка угля. Короче говоря, Японии стало нечего продавать, поскольку у нее
не осталось сырья для производства промышленных товаров.
За две недели до Дня Благодарения, который праздновали оккупационные
войска, премьер-министр Сигеру сида собрал лучшие умы министерств, дабы
найти выход из кризиса.
Из шести человек, составивших Угольный комитет, лишь один не имел
отношения ни к Министерству промышленности и торговли - самой могущественной
со времени своего основания в 1925 году японской бюрократической структуры,
- ни к Министерству иностранных дел. Все члены комитета обладали учеными
степенями по экономике. Исключением являлся человек по имени Дзэн Годо,
недавно назначенный вице-председателем Японского банка.
Несмотря на свою молодость - остальные пятеро были значительно старше,
- именно Годо выдвинул принятую и одобренную комитетом идею о приоритетном
развитии секторов экономики, производящих "скоростную" продукцию. Без
быстрого рывка вперед, полагал Годо, от новой Японии очень скоро ничего не
останется.
Молодой банкир получил самое блестящее образование, какое только можно
было получить: он считался первым студентом в своем выпуске токийского
университета Тодай - наиболее престижного учебного заведения Японии. В 1939
году, в числе пятидесяти шести свежеиспеченных юристов, поступил на службу в
Министерство внутренних дел. Там, однако, их чиновничья карьера двинулась не
по наезженному пути, который ожидал приблизительно тысячу молодых
специалистов, взятых на работу другими министерствами.
Годо и остальные избранники судьбы получили в своем министерстве
дополнительную, весьма специфическую подготовку, и к 1941 году оказались
разбросанными по всей стране. Дзэна Годо направили в столичный полицейский
департамент. Согласно досье, полученному Доссом от полковника Силверса, Годо
постепенно выдвинулся в шефы специальной городской полиции Токко,
контролирующей умонастроения населения. Токко учреждалась в свое время
специально для выявления антимилитаристских элементов внутри страны,
способных саботировать или любым иным способом подрывать напряженную работу
на войну. Под таковыми элементами имелись в виду главным образом коммунисты
и сочувствующие.
Благодаря характеру своей работы служащие Токко пользовались почти
неограниченной властью и привилегиями. Фактически они делали что хотели.
Производственное начальство агента, назначенного на предприятие, было
начальством лишь на бумаге. Сотрудник Токко не подлежал увольнению и даже
административным взысканиям. Мало того, само начальство обязано было
следовать его указаниям, ибо сотрудника Токко назначали из столицы.
Наиболее дальновидные из служащих Токко, и среди них Дзэн Годо,
использовали свои разветвленные контакты для подготовки к неизбежной
капитуляции Японии. Поэтому, в отличие от многих, процветали и после войны.
Будучи вице-председателем одного из трех центральных банков, Годо в 1946
году сосредоточил в своих руках огромную власть. Он помогал становлению
новой экономической структуры страны. Руководствуясь политикой
правительства, банки предоставили отдельным компаниям сверхкредиты, которые
способствовали стремительному росту этих компаний. Но компании попали в
такую финансовую кабалу, что вскоре банки поглотили их. В недалеком будущем
этим банкам предстояло стать ядром новых дзайбацу - традиционных семейных
промышленных конгломератов - и, слившись в многоотраслевые концерны, подмять
под себя самые прибыльные отрасли возрождающейся и уже готовой к буму
послевоенной экономики.
Помимо прочего, Дзэн Годо считался одним из выдающихся мастеров
канриодо - бюрократического искусства. Овладеть канриодо не менее сложно,
чем айкидо - искусством рукопашного боя - или кендо - искусством боя на
мечах.
Только японцы могли додуматься до такого: возвести прозаическое занятие
в ранг искусства. В результате чиновничество заменило в новой Японии древнее
сословие самураев, и по иронии судьбы возвышение его началось благодаря
американской оккупации.
Разоружив военщину и нанеся серьезный урон дзайбацу, генерал Мак-Артур
создал общественный вакуум, который с неизбежностью вскоре заполнился.
Бюрократия пользовалась каждым удобным случаем для захвата ключевых позиций
и стала отождествлять себя с частью нации, призванной возродить страну.
Прочитав в газетах о смерти Арисавы Ямамото, Дзэн Годо не на шутку
встревожился. Он не верил прессе, и хотя сообщалось о несчастном случае,
Годо весьма не понравилось его совпадение по времени с последней встречей с
Ямамото. Они дружили и вместе вели дела с давних времен. Ямамото работал
директором собственной авиапромышленной компании, которая вместе с
"Самолетами Накасимы" занимала ведущее положение в производстве авиамоторов.
В войну компания расширилась и разбогатела. Однако ни Ямамото, ни Годо не
питали вражды к американцам и считали вступление Японии в войну явным
безрассудством. Внешне они ревностно исполняли свой долг перед императором,
ибо для людей их положения иное было немыслимо. Но в глубине души каждый из
них тайно приветствовал окончание драки и хотел поскорее заняться
восстановлением разрушенного.
Не далее недели тому назад Годо встречался с Ямамото, и тот поделился
своим намерением передать американцам технологию производства реактивного
двигателя нового типа, над которым в последние месяцы войны корпели инженеры
его компании. И вот Ямамото погиб. Под колесами грузовика, если верить
газетам.
Нет, Дзэн не верил газетам. Слишком большая удача для врагов Ямамото. А
ведь враги Ямамото - и его враги. Они злобны, многочисленны и действуют
слаженно. Какие еще козни у них на уме? Значит, Дзэну следует внять
предостережению и выяснить истинную причину смерти друга.
Придя к этой мысли, Годо послал за дочерью.
Митико не так давно вышла замуж за старшего сына Ямамото - Нобуо. Брак
этот устроили отцы. Дзэн Годо связывал с ним надежды на будущее. Нобуо был
талантлив, респектабелен и довольно хорош собой. А главное, как старший сын,
он наследовал отцовскую компанию.
Годо рассудил, что Нобуо - идеальная партия для его дочери. Правда,
хотя ее можно было без натяжки назвать красавицей, она отличалась весьма
необузданным нравом, на который отец давно махнул рукой. Нобуо был старше
Митико и обладал большой выдержкой, но Годо частенько одолевали сомнения,
сможет ли молодой человек со всем своим здравомыслием надолго увлечь его
взбалмошную дочь.
Оба отца, словно брокеры, обсуждающие слияние двух компаний, взвесили
все "за" и "против" предполагаемого союза и наконец, договорившись об
условиях, решили связать себя родственными узами. Брак был заключен полгода
назад, и теперь Митико и Нобуо жили вместе, хотя Годо не имел ни малейшего
представления, насколько удачно складывается их семейная жизнь. Вскоре после
свадьбы молодые переехали в Кобе, где располагались семейные заводы, которые
Арисава отдал под начало сына.
Вся компания переживала эпоху перепрофилирования. Семья намеревалась
быть в авангарде восстановления промышленности Японии и взяла курс на
развитие тяжелого машиностроения. С этой целью концерн завязал
сотрудничество с "Канагава Хэви Индастриз".
Сначала все шло вроде бы гладко. До того дня, когда умер Арисава
Ямамото, сбитый скрывшимся с места происшествия грузовиком.
- Митико, - сказал дочери Дзэн Годо, - я подозреваю, что наши враги
пошли в наступление. Поэтому мне крайне необходимо выяснить истинные
обстоятельства смерти твоего свекра.
Митико, стоявшая, по обычаю, перед отцом на коленях, склонила голову.
- Ты всегда была моей правой рукой. Твоей изобретательности я обязан
успехом многих своих начинаний. Ты добывала для меня секреты тебе одной
доступными способами. Боюсь, враги пошли на решительный штурм, а я слишком
на виду, чтобы в открытую предпринимать жесткие контрмеры. Мне нельзя
привлекать к своей особе внимание ни наших врагов, ни американцев. Я могу
обратиться только к тебе. Больше у меня никого не осталось.
Митико не так давно потеряла брата и сестру. О второй дочери, Окити,
ушедшей от них навсегда, Годо старался даже не упоминать - это было
невыносимо.
- Если я выясню, что Арисаву Ямамото убили, то разыщу убийц, - ответила
Митико. - Что с ними сделать, отец?
Дзэн Годо надолго задумался. Он размышлял о природе чувства мести.
В тот вечер Лилиан опять пела. Публика, состоявшая в основном из
мальчишек не старше восемнадцати, пришла в состояние, близкое к экстазу. Это
объяснялось не просто сексуальной привлекательностью девушки на подмостках.
Не было в ее воздействии на зрителей и ничего сверхъестественного. Но тем
пуще завладевала Лилиан их вниманием. Для них не имело значения, о чем она
поет, они толком и не вслушивались в слова. Главное заключалось в том, что
она пробуждала память о доме. И Лилиан не опасалась довести их до безумия.
С Филиппом дело обстояло иначе. Он уже несколько раз пытался добиться
физической близости. Он был нежен, внимателен, говорил о любви, но Лилиан
всегда уклонялась. Они часами целовались, держа друг друга в объятиях,
шептали ласковые слова, но этим все ограничивалось.
В тот вечер, когда они остались вдвоем, Филипп начал проявлять
настойчивость.
- Я никогда не была с мужчиной... в этом смысле, - сказала Лилиан,
положив голову ему на грудь. - Мне хотелось, чтобы у нас это произошло
по-особенному. Совсем-совсем по-особенному.
- Разве наши чувства не особенные?
- О да, - ответила она. - О таких я всегда и мечтала, когда была
маленькой... Но еще я мечтала о том, как все это произойдет... Ни одна
другая моя мечта не сбылась, Фил. Это мой последний шанс. Пусть все будет
так, как я себе представляла, ладно? - Веки Лилиан увлажнились. - Ты мой
первый мужчина... Я верю, что ты можешь сделать все, как мне виделось в
мечтах. Если ты настаиваешь... - Она прижалась к нему крепче. Но не ее
голос, а что-то другое подсказало Филиппу: "Прошу тебя, не надо.
Пожалуйста".
Филипп послушался и перестал настаивать. Но попросил Лилиан выйти за
него замуж. На это она, разумеется, согласилась безоговорочно.


Жена родила Дзэну Годо троих детей. Жена давно покойница, и из детей
осталась одна Митико. Мысли об Окити были настолько невыносимы, что Годо
боялся о ней думать. Единственный его сын Тэцу пламенно верил в войну. Война
казалась ему божественным ветром, под напором которого родина воспрянет и
засияет во всем блеске своего величия.
И Тэцу, чтобы помочь этому, посвятил себя божественному ветру - он стал
пилотом-камикадзе. В отряды камикадзе вступали самые юные и самоотверженные
патриоты. Они сознательно выбрали смерть за родину. Дзэн Годо повторял про
себя предсмертное хокку мальчика:

Сияньем лепестков подобный небесам,
Цвет дикой сакуры Ямато
Облетает.

Ямато - это не только древнее поэтическое название Японии, так
называлось еще и спецподразделение в Токкотай - наступательных войсках
особого назначения, куда был направлен Тэцу. Когда он погиб, ему едва
исполнилось двадцать два.
Тэцу верил в исключительную роль молодого поколения - секокумин. Он
цитировал отцу строку из стихотворения, написанного героем войны,
вице-адмиралом Ониси: "Чистота юности возвестит о божественном ветре". Тэцу
привили, навязали "ямато-дама-сий" - истинно японский дух. Когда отчаяние
господствовало в душах, как американские бомбардировщики в небе,
ямато-дама-сий должен был переломить ход войны и привести ее к победоносному
завершению, иными словами, сделать то, чего не удалось добиться с помощью
лучшего оружия и кадровых войск.
Дзэн Годо зажег на символической могиле сына палочки дзесс и, послушный
долгу, прочитал заупокойные молитвы. Такова расплата за ложные убеждения.
Сокрушаясь о бессмысленности и безумии поступков одержимых "истинно
японским духом", Годо неизбежно подумал о Кодзо Сийне - одном из таких
одержимых. Сийна к этому времени стал самым влиятельным лицом в МПТ -
Министерстве промышленности и торговли. Благодаря маневрам Сийны оно
приобрело в послевоенном японском правительстве небывалую мощь. Кроме того,
Сийна был вождем и идеологом закулисной и смертельно опасной клики
чиновников.
Сийна вел старательную, кропотливую работу по обновлению и укреплению
МПТ. Он расчетливо окружил себя бывшими служащими Министерства военных
поставок. Раньше все они, как и он, носили высокие офицерские чины. Однако
Сийна в первую же неделю оккупации лично проследил, чтобы кое-кто должным
образом подчистил их досье. В тогдашнем хаосе сделать это было нетрудно.
Теперь его люди оказались недосягаемыми для военного трибунала и были
гарантированы от преследований. Теперь они стали вечными должниками Кодзо
Сийны.
Капитулировав и допустив в страну оккупантов, японская нация "потеряла
свое лицо". Многие негодовали, но смирились. Только не Сийна. Навязанная
Мак-Артуром конституция стояла у него костью поперек горла. И он решил, что
янки за это заплатят.
Сийна выдвинул принцип татэмаэ и хоннэ - теории и практики. Идея
заключалась в одновременном существовании двух курсов японского руководства.
Теория, татэмаэ, должна использоваться при согласовании политических решений
с оккупационными властями. На практике же следует применять хоннэ, обсуждать
которую японские чиновники будут только между собой. И ее воплощение может
привести к результатам, отнюдь не предусмотренным теорией.