Майкл Джудит. Наследство

   — Карриер. — Она слегка нахмурилась, пожимая ему руку.
   — Я собираюсь участвовать во Всемирной конференции по финансам, которая состоится в августе; вы написали мне две недели назад и пригласили остановиться у вас.
   В большом холле, освещенном ярким солнечным светом, его взгляд казался насмешливым.
   Лора покраснела. Предполагалось, что он будет главным и самым престижным участником самой престижной конференции, которую ей удалось устроить в «Дарнтоне».
   — Извините. Я думала сейчас о другом. И кроме того, я ожидала увидеть вас не раньше следующего месяца. У вас появились какие-нибудь проблемы?
   — По-моему, нет. Но я никогда не полагаюсь на случай. Поскольку я никогда не был здесь раньше, мне показалась хорошей идея остановиться у вас на какое-то время.
   — И посмотреть, как тут у нас. Все правильно.
   — Вообще-то я не очень беспокоился. — Его взгляд... по-видимому, заметил, что она была рассеянна, но посчитал, что это не должно отражаться на его планах.
   — Мне понравилось ваше письмо. Мне понравился ваш голос по телефону. И мои первые впечатления оказались верными.
   Он чувствовал себя свободно, его глаза были на одном уровне с ее глазами, широкоплечая фигура была облачена в хорошо пошитый костюм из легкой шерсти, а темные с проседью волосы были аккуратно причесаны и на солнце отливали металлом. У него было квадратное лицо с серыми глазами под густыми седыми бровями, крупная голова была немного наклонена вперед, что придавало ему несколько агрессивный вид, который, впрочем, исчезал, когда он улыбался.
   — Однако мне действительно хотелось посмотреть то-место, куда я собираюсь в августе.
   Лора понимающе кивнула. Ей было трудно сосредоточиться; даже его лицо она видела нечетко, и она была скорее раздражена, а не польщена, заметив интерес в его глазах. Но Уэса Карриера нельзя было спихнуть на кого-нибудь еще.
   — Вы хотели бы, чтобы я вам показала отель?
   — Будьте любезны.
   Они прошли по всему главному вестибюлю, останавливаясь, когда Карриер осматривал какую-нибудь скульптуру или картину. Затем они направились в библиотеку и обеденный зал. Лора кратко объясняла назначение каждого помещения. Даже будучи рассеянной, она не могла не почувствовать энергию Карриера, в нем была какая-то сила, которая притягивала ее, как будто не она, а он вел ее за собой. Лора поймала себя на мысли, что жалеет, что их встреча произошла в эти выходные; в любое другое время он бы даже понравился ей. Но сегодня он был для нее обузой.
   Они прошли через гостевые номера — на первом этаже и наверху, где в этот момент убирали горничные: просторные и светлые, с камином в каждом из них, оклеенные обоями и обставленные в раннеамериканском стиле, с двуспальными кроватями или кроватями с пологом, встроенными книжными полками, письменным столом и круглым обеденным столом с четырьмя стульями.
   — На случай, если вы захотите поесть в своей комнате, — пояснила Лора. — Хотя немногие это делают.
   — Им нравится шум и суматоха? — спросил он.
   — Им нравится праздничная обстановка. Многим нравится знакомиться с новыми людьми, особенно если они знают, что никогда больше не увидят их после того, как уедут отсюда.
   Он удивленно поднял брови:
   — Вы всем это говорите?
   — Нет. — Она остановилась у высокого окна и посмотрела на огромный платан, ветки которого задевали стекла. — Извините меня. Я не знаю, почему это сказала.
   — Вы сказали то, что думали. Я польщен. А вы очень тонко все чувствуете. Действительно, многие люди предпочитают дружеские отношения, которые лишены уз постоянства. Мне бы хотелось побольше побеседовать с вами, но я уезжаю сегодня днем. Вы со мной не пообедаете?
   — Боюсь, что не смогу. Но очень прошу, останьтесь; возможно, я смогу выпить с вами кофе.
   — Спасибо. Я буду очень рад. Они подошли к двери офиса.
   — В час дня, — сказала она. — Если не случится ничего непредвиденного, хотя очень надеюсь, что нет.
   — И я тоже надеюсь.
   Некоторое время он еще смотрел на дверь, которую она закрыла за собой. Молодая, думал он, и, вероятно, красивая, если бы не подавленный вид и не грусть в глазах. Она была как будто в панцире, который делал ее похожей на заключенного в одиночной камере. Что могло произойти в ее недолгой жизни, что сделало ее такой настороженной и отрешенной — и совершенно равнодушной к проявленному интересу с его стороны?
   Он так и не нашел ответа в тот день. Лора не пришла выпить с ним кофе, хотя и обещала. Даже после того, как она извинилась перед ним за это, объяснив, что у нее скопилось много работы за неделю, он почувствовал обиду: Карриер никогда не терпел поражений от женщин, хотя единственное, что его действительно интересовало в жизни — была его работа.
   — Можно мне приехать еще до августа? — спросил он.
   Лора покачала головой:
   — Я часто буду уезжать по делам, и кроме того, сейчас самый сезон. Свободного времени совсем не будет вплоть до сентября. Тогда-то наступит время для людей, которые хотят завести настоящих друзей, а не временных знакомых.
   Он усмехнулся:
   — Я запомню это и приеду в сентябре.
   Она кивнула и сразу сменила тему разговора:
   — Вы хотите узнать что-нибудь еще о «Дарнтоне» или о конференции?
   — А вы будете на ней?
   — Не знаю. Хотелось бы. Я постараюсь.
   — Могу ли я сделать это условием своего появления здесь?
   — Нет. — Она слабо улыбнулась. — Я действительно постараюсь.
   Когда пришло его такси, она подождала, пока он уедет, и снова подумала, что ей должно быть стыдно, что она не смогла даже пофлиртовать по-человечески: «Впрочем, какая разница? — подумала она. — У меня есть более важные вещи, о которых нужно думать: суд, присяжные, что говорить о своем прошлом, когда буду давать свидетельские показания, и что мне придется делать в будущем, если я проиграю».
   А Уэс Карриер не имел ко всему этому никакого отношения.
 
   Кондиционер работал на полную мощь, пытаясь справиться с июльской жарой в Бостоне, когда Лора с Клэем приехали в суд и поднялись наверх.
   На лестничной клетке стоял маленький юркий человек, с блокнотом в руках.
   — Я, Янк Босворс, из «Глоба», мисс Фэрчайлд. Можно вас на секундочку? — быстро проговорил он, заметив, что она изменилась в лице. — У меня отсутствуют наклонности убийцы; я хочу только написать статью. Если бы вы могли ответить на несколько вопросов…
   — Идите к черту, — сердито огрызнулся Клэй. — У нас сейчас дела поважнее.
   — Клэй! — Лора взяла его за руку. — Подожди меня внутри. — Она видела, что лицо его приняло унылое выражение. — Я догоню тебя через минуту.
   Когда он ушел, она слегка вздохнула.
   Босворс услышал ее вздох.
   — Если у вас есть вопросы, я отвечу на них, хотя было бы лучше дождаться, чем все это кончится.
   — Гм… Но мне нужны некоторые факты для статьи еще до того, как будет вынесено решение.
   Он скороговоркой стал спрашивать ее, где она провела выходные, что она чувствовала относительно Сэлинджеров, каким ожидала решение суда.
   — Остальное я услышу в суде, — сказал он, кладя карандаш в блокнот. — Еще одна деталь: что бы там ни было, думаю, что идет нечестная игра. Это дело плохо пахнет, как мне кажется. Конечно, это между нами.
   Лора внимательно взглянула на него и убедилась, что он говорит серьезно.
   — Я уж точно не буду публиковать ваши слова, — сказала она с мрачной улыбкой. — Спасибо. Приятно знать, что в зале суда есть сочувствующие люди.
   Она протянула ему руку и немного успокоилась, почувствовав его твердое рукопожатие.
   — Увидимся позже, — бросил он вдогонку, когда Лора прошла в высокие двери и, остановившись, заботливо похлопала Клэя по плечу, а затем направилась к столу, где уже сидел Роллинз.
   В зале суда еще не улеглась суматоха, а Роллинз вызвал на трибуну для свидетелей Элвина Паркинсона. Он пробормотал присягу ровным гнусавым голосом и сел, сложив на коленях руки.
   Он выглядел безупречно, лишь едва заметное подергивание около носа выдавало его волнение.
   Роллинз, спокойный и уверенный, расспросил Паркинсона о его длительном знакомстве с Оуэном Сэлинджером и его семьей, включая тот факт, что именно он составил первое завещание Оуэна Сэлинджера пять лет назад, а позднее выполнил требование Оуэна сделать в нем поправку. Роллинз отступил на шаг и облокотился на стол.
   — Знал ли мистер Сэлинджер, что именно он хочет в этой поправке?
   — Да, знал.
   — Он конкретно указал вам, что в ней должно говориться?
   — Правильно.
   — И вы записали все так, как он продиктовал вам?
   — Да, именно.
   — А на другой день вы приготовили поправку у себя в конторе для того, чтобы он подписал ее?
   — Да, но я глубоко сожалею об этом. Я не выполнил свой долг перед клиентом. Сейчас я понимаю, что он был некомпетентен, находился под огромным давлением и я не должен был…
   — Ваша честь! Я хочу, чтобы эти слова не заносились в протокол, — прокричал Роллинз. Он мгновенно напрягся всем телом.
   — Но это ваш свидетель, мистер Роллинз, — мрачно заметил судья.
   — Враждебно настроенный свидетель. Мистер Паркинсон давал совершенно иные показания на предварительном слушании. Я требую, чтобы именно те показания были внесены в протокол.
   — Это будет сделано, мистер Роллинз.
   — Вы свободны, — сказал Роллинз Паркинсону.
   — Перекрестный допрос, — раздался голос Карвера Чейна.
   — Ваша честь, — сердито начал Роллинз, — у нас не было времени подготовиться к изменению в показаниях. Я прошу перерыва.
   Наступила короткая пауза.
   — Я думаю, что мы должны выслушать показания Паркинсона, — сказал судья. — Мистер Чейн, приступайте к перекрестному допросу.
   — Заявляю отвод.
   — Принято к сведению, — ответил судья.
   Губы Чейна скривились в язвительной улыбке, когда Роллинз вернулся на свое место рядом с Лорой. Его плечи были опущены.
   — Этот сукин сын продал нас.
   Лицо Лоры было бледным, глаза встревожены.
   — Он не говорил этого раньше. Он говорил, что Оуэн был вполне уверен в себе.
   — Мы подадим апелляцию. Сукин сын… интересно, сколько денег он получил.
   — Денег? Его подкупили? Он передернул плечами:
   — Я не посмел бы выступить с публичным обвинением.
   — Мистер Паркинсон, — мягко начал Чейн. Он встал в ту же позу, в которой раньше стоял Роллинз, а именно облокотившись о стол. — Я уверен, что вам сейчас трудно, но не объясните ли вы суду более полно, почему вы сожалеете о том, что сделали?
   Паркинсон дотронулся рукой до того места около носа, где у него подергивалось лицо:
   — Я узнал, что мистер Сэлинджер был серьезно болен, и мне казалось естественным, что он не контролировал свои эмоции, я также боялся, что могу ухудшить его состояние, если бы начал с ним спорить, поэтому я согласился с его желаниями. Это совершенно выпало у меня из головы, когда я давал показания на предварительном слушании, но после я стал размышлять, беспокоясь о последствиях того, что случилось и как это повлияло на мое чувство долга перед мистером Сэлинджером как человеком, как клиентом и как другом. Я консультировался со многими известными докторами, которых я знаю и которым всецело доверяю. Я описал им поведение мистера Сэлинджера в своей комнате и даже раньше; я рылся в памяти и вспомнил его странное поведение, на которое тогда не обратил должного внимания — поступки, которые по прошествии времени показались мне продиктованными… страхом, я думаю, и какой-то беспомощностью, как будто он делал то, что ему говорил кто-то…
   — Возражаю! — проревел Роллинз. Его лицо пылало. — Это…
   — Господин адвокат, в показаниях свидетеля слишком много предположений, — обратился судья к Чейну. — Мистер Паркинсон должен говорить только то, что он видел собственными глазами.
   Чейн наклонил голову:
   — Вы обращались к нескольким докторам, мистер Паркинсон. И что они сказали?
   — Конечно, они не лечили мистера Сэлинджера, поэтому не могли поставить диагноз, но по тому, как я описал им его довольно странное поведение, они предположили, что оно соответствует поведению человека, не полностью сознающего, что он делает, чувствующего себя в ловушке, умирающего, и в полной зависимости от других, более сильных людей.
   Нет! Черт возьми! Все это ложь! И вы сами это знаете!
   Лоре стало холодно, очень холодно, именно так она чувствовала себя, когда Феликс напал на нее.
   — Короче, он был подавлен и возбужден, как выразились врачи. Я понял, что совершил ужасную ошибку — не осознал того, что видели мои глаза, — и не выполнил свой долг перед клиентом.
   — Мистер Паркинсон, делая признание такого рода, сознаете ли вы, что тем самым ставите под угрозу свою репутацию адвоката?
   — Да, сознаю. Но истина важнее. Я ошибся в своих суждениях и должен в интересах его семьи и в память об Оуэне Сэлинджере сделать все возможное в моих силах, чтобы восстановить справедливость. Поскольку теперь я знаю, что моего клиента, старого, парализованного, не понимающего, что происходит, заставили изменить завещание…
   — Я возражаю! — снова взревел Роллинз. — Свидетель не может «знать» ничего подобного; это его пустые фантазии.
   — Вам казалось… — подсказал Чейн.
   — Мне показалось, что его заставили, — поправился Паркинсон. — Я сделал вывод — и доктора подтвердили, что достаточно часто замечали это в пациентах, которые раньше были влиятельными бизнесменами — что мистер Сэлинджер, будучи человеком, привыкшим к власти, был растерян, поскольку совершенно не знал, что ему делать в подобной ситуации. Он был старый, беспомощный и больной, совершенно беззащитный перед любым, кто был сильнее его или заботился о нем. Мисс Фэрчайлд была именно таким человеком, и в конце концов он превратился в ребенка, который подчинялся для того, чтобы о нем заботились и любили… как мне казалось, — быстро добавил он, заметив, что Роллинз собирался снова возразить. — Я не понимал всего этого, я думал, что он просто боится смерти — кто ее не боится? — но сейчас я знаю — полагаю — что за этим стояло гораздо больше. Мне кажется, что ему не давали ни минуты покоя, не давали умереть спокойно… Я не могу передать, как глубоко сожалею о содеянном мною, что я не смог понять этого сразу и тем самым оградить его и его семью от невыносимых страданий…
   Паркинсон до этого не смотрел в сторону Лоры. Сейчас же он послал ей яростный, обличающий взгляд. Сидевший позади Лоры Феликс напряженно смотрел в другую сторону. Эллисон рыдала. Ленни закрыла глаза и сидела, слегка раскачиваясь. В зале был слышен шум работающего кондиционера; температура на улице была около сорока градусов, но Лоре было холодно.
   — Чертов подонок! — пробормотал Роллинз, теряя остатки бостонского самообладания. — Должно быть, они заплатили ему достаточно, чтобы он мог уйти в отставку и жить безбедно до конца дней своих, раз он готов рискнуть карьерой… Признаться в том, что составил документ для человека, который не отвечал за свои поступки… достаточно для того, чтобы лишиться звания адвоката, если они поверят в его историю. Негодяй, жадный подонок, проклятый Богом.
   К тому времени, когда давала показания Лора, она была уже уверена в том, что они проиграли дело. Сидя в кресле для свидетелей в напряженной позе, она снова рассказала о привязанности, которую почувствовали они с Оуэном. Она сжала руки в кулаки, пытаясь остановить дрожь, но не плакала. Присяжные ожидали, все в зале суда ждали, что она заплачет, но она не могла. Она казалась маленькой и беззащитной, внутри ее были слезы и боль, но лицо при этом оставалось каменным. Какая она холодная, думали присяжные. Совершенно бесчувственная.
   — Мисс Фэрчайлд, — обратился к ней Роллинз, после того как он закончил расспрашивать ее о годах, проведенных рядом с Оуэном. — Вы когда-либо намеревались обмануть или навредить Оуэну Сэлинджеру каким-либо образом?
   — Нет! — крикнула она. — Я любила его! Я даже никогда не предполагала, что он завещает мне что-либо, потому что я не хотела думать, что он умирает! Он заботился обо мне! А я заботилась о нем! И никто не имеет права заявлять, что он был ничего не соображающим стариком! — Она взглянула на Сэлинджеров.
   — Мы все помним его совсем другим!
   Когда Чейн начал перекрестный допрос, его голос был мягок:
   — Мисс Фэрчайлд, вы были осуждены за воровство несколько лет назад.
   — Да.
   — Вы были воровкой.
   — Мы были бедны, а я тогда была совсем молоденькой. Вот и украла что-то, но мне было стыдно, и я…
   — Отвечайте только на мои вопросы, мисс Фэрчайлд.
   — Я не хотела воровать! Я хотела стать другой, пойти учиться в колледж и что-то изменить в своей…
   — Мисс Фэрчайлд!
   — Извините, но ваши вопросы звучат так…
   Судья наклонился вперед:
   — Я должен предупредить вас, мисс Фэрчайлд: следует ограничиться только ответами на вопросы адвоката. Лора презрительно посмотрела на него.
   — Хорошо, — холодно ответила она.
   — Послушайте, мисс Фэрчайлд, — также ласково продолжал Чейн, — я полагаю, что когда-то вы знали торговца книгами по имени Хенди Кэл.
   Незначительные события прошлого, различные поступки, которые совершались в течение жизни необдуманно, без оглядки на завтра или следующий год, — и после того, как все давно забыли о них, неожиданно возникают, как зеленые ростки из земли и меняют всю нашу жизнь.
   Лора ответила на все вопросы ровным голосом, рассказав все, что она уже рассказала Роллинзу. Чейн никогда не спрашивал о Бене, и она уверилась, что и не спросит. О нем ни разу не было упомянуто в протоколе. Даже в ее деле в колледже, где она училась, она назвала своим опекуном соседа, поскольку Бен считал, как и позже, когда ее арестовали, что власти города не позволят неженатому молодому человеку стать опекуном своего брата и своей сестры. И здание, в котором они жили, было все разрушено, их домовладелец исчез, и никто не знал куда. Нью-Йорк умел проглатывать людей, не оставляя следов; он поглотил Бена Гарднера, и никто не знал о его существовании.
   Наконец Карвер Чейн произнес речь, подводя окончательные итоги. Встав поближе к присяжным, он заново привел все те сведения, с помощью которых выстроил свою версию воровства и обмана. Затем, понизив голос до проникновенного полушепота, сказал:
   — Подумайте о своих родителях. Каждый из вас: вспомните своих родителей, которые есть или были у вас. Старые, усталые, стремящиеся только к покою — покою, который они заслужили! — беспомощные, прикованные к постели. Они прожили большую жизнь — трудную, благородную жизнь — которая сейчас приближается к своему завершению. Они имеют право мирно встретить конец своей жизни. А вы имеете право предоставить им такую возможность. НО ПРЕДСТАВЬТЕ! Только представьте, что они попали в руки умного, безжалостного, хитрого вора, который, нацепив красивую маску любви и наивности, приходит к вам в дом и крадет у вас ваших родителей! Эта женщина оказалась таким вором, пришедшим украсть — и крадет! Выкрадывает его из семьи — крадет его любовь — разрывает кровные узы — и разрушает святые традиции этой сплоченной семьи! В обществе, где мы живем, предполагается, что человек работает всю свою жизнь, упорно, с любовью, чтобы создать свою империю и оставить ее любимой семье целиком и полностью. Это юридическое право любой семьи — если оно не украдено! Дамы и господа! Перед вами сидит вор — вор, который не только посягает на священную неприкосновенность ваших домов и лишает нас имущества, которое мы с любовью собираем многие годы, но который еще и украл у семьи Сэлинджеров их отца, когда он оказался слишком беспомощным, чтобы бороться за права дорогих его сердцу домочадцев!
   Присяжные заседали три часа. Когда они вернулись, никто из двенадцати мужчин и женщин не смотрел в сторону Лоры. Роллинз положил руку ей на плечо. Она слушала громкий голос старшины присяжных, который начал отрывисто зачитывать свое решение:
   — «Мы, присяжные, пришли к выводу, что истец…» Роллинз выдохнул, понимая свое поражение. Лора сидела очень спокойно.
   — Согласно мнению присяжных, — сказал будничным голосом судья, — поправка к завещанию Оуэна Сэлинджера аннулируется.
   Взволнованные, Сэлинджеры покинули зал заседаний. Впереди шел Феликс, с видом победителя, готовый вступить во владение домом на Бейкон-Хилл и четырьмя отелями Оуэна Сэлинджера. Лора наблюдала за ними, совершенно не замечая репортера, Янка Босворса, который протиснулся сквозь толпу и встал с ней рядом.
   — …Еще несколько вопросов, о’кей?
   — Позже, — сказала она, провожая взглядом спины Сэлинджеров. — Через несколько минут…
   Он присел на край стола, боясь упустить ее из виду.
   — Послушайте, — он подождал, пока она не обернулась к нему с отрешенным взглядом. — После того как это закончится, если я вам когда-нибудь потребуюсь, вы знаете, где меня можно найти. Это была нечестная игра.
   Она согласно кивнула головой. Все казалось таким несущественным. Она снова оглянулась и увидела, как спины Ленни и Эллисон исчезают в дверях. Роллинз смотрел туда же.
   — Мы подадим апелляцию, — сказал он Лоре. — У нас хорошие шансы. Я уверен в этом. Она покачала головой:
   — Я не смогу еще раз выдержать этого.
   — Мужайтесь, вы уже смогли один раз, значит, сможете еще. Не хотите же вы мне сказать, что уйдете отсюда, не получив даже малой доли того, что оставил вам Оуэн Сэлинджер?
   — Но он оставил мне очень многое. — Она взглянула на Роллинза, глаза ее были спокойны и ясны. — И это останется со мной всегда: его любовь и то, чему он научил меня. Это все, что мне нужно, чтобы начать снова и вернуть себе остальную часть наследства.

ГЛАВА 14

   В «Амстердам Сэлинджер» все номера были заняты. Отель кишел туристами, говорящими на разных языках, но имевшими одну общую для туристов по всему миру черту: наличие фотоаппаратов, карт, путеводителей, черных очков, обуви на мягкой подошве; они одинаково нервничали при обмене денег на незнакомую валюту и постоянно все комментировали, сравнивая с тем, что было у «них дома.
   Стоял конец августа: самый разгар сезона. Калвер-штат был так переполнен людьми, что они не прогуливались, а просто плыли вместе с толпой из магазина в магазин. Цветочный рынок на Зингель, открытый каждый день, был постоянно забит; длинные очереди выстроились перед домом Рембрандта; везде, начиная от театров, где ставили Шекспира, и кончая ночными клубами со стриптизом в «Лайдзераплайн», все места были раскуплены, и публика вызывала выступающих на «бис».
   — Это то, что в Америке называется сумасшедшим домом, — сказал управляющий, обращаясь к Эллисон и Патриции и довольно улыбаясь, потому что у него было все в полном порядке — ему неслыханно повезло, что дочери Феликса и Асы Сэлинджеров, под влиянием минуты решили посетить именно этот отель в самое горячее время. Конечно, они расскажут своим отцам о всех отелях, где останавливались во время поездки по Европе, но управляющий совершенно не сомневался, что «Амстердам Сэлинджер» получит у них самую высокую оценку. — Свободных номеров нет, мест в ресторане тоже, но для членов семьи Сэлинджеров, конечно, у нас найдется королевский «люкс».
   — А если приедет король? — пошутила Эллисон.
   — Мы поселим его в котельной.
   Эллисон рассмеялась, вспомнив, как Оуэн однажды сказал, что хороший управляющий это отличный политик. «Я скучаю по Оуэну, — подумала она, следуя за статной фигурой управляющего, который прокладывал ей путь через вестибюль, полный народу. — В этом месяце исполнится ровно год, как мы его похоронили, а я даже не знала, пока он был жив, что так сильно любила его».
   Она скучала и по Лоре, но не позволяла себе думать о ней.
   В гостиной их апартаментов она подошла к окну, а Патриция стала открывать бутылку шампанского, которую им преподнесли, когда они приехали. Внизу текла река Амстел, широкой, голубой лентой она обвивала центр города и проходила по шумным улицам и через каналы, по обе стороны обсаженные деревьями и расположенные на равном расстоянии друг от друга. Тесно прижавшись друг к другу, дома из серого камня и красного кирпича, остроконечные, с арками, со многими окнами, чаще всего с ярко-оранжевыми крышами, уходили за горизонт. Эллисон смотрела на них и представляла, что за каждым окном живет семья, где любят и ненавидят, радуются и тревожатся, женятся и разводятся. И никто из них не знал и не хотел знать об Эллисон Сэлинджер, которая около года назад носила фамилию Уолкет, а сейчас вернулась к тому, от чего ушла. Во всяком случае, с фамилией дело обстояло именно так.
   — Чем бы нам заняться? — спросила она внезапно. — Может быть, прогуляться по Уоллетьез, пока светло?
   Патриция поморщилась:
   — Некрасивое и угнетающее зрелище.
   — Это просто квартал работающих женщин, содержащих самих себя, — язвительно сказала Эллисон. — И мне интересно туда пойти, даже если ты не хочешь.
   — Не остроумничай! — сказала Патриция голосом, лишенным каких-либо эмоций. — Смотреть на проституток, которые сидят в окнах своих комнат, вяжут и ждут клиентов, совсем неинтересно. Я предпочла бы сходить в кафе «Рейндерз» и познакомиться с какими-нибудь молодыми людьми.
   — Ты хочешь сказать, что вместо того, чтобы сидеть в окне и вязать, ты лучше выйдешь и найдешь себе мужчину сама?
   — Какая ты иногда бываешь неприятная, — пробормотала Патриция.
   — Без тебя знаю. — Эллисон снова стала смотреть в окно. Патриция права, она была груба, а ходить на Уоллетьез действительно было совсем незачем. Смотреть на этих женщин все равно что разглядывать диких зверей в зоопарке. Но ей не хотелось встречаться с мужчинами; ей не хотелось делать покупки; ей вообще ничего не хотелось.