Последний раз Бен рассказывал о себе много лет назад. И говорил почти правду, балансируя на грани между тем, что он мог сказать, а что не мог. За последние годы он понял, что очень часто гораздо лучше рассказать правду, чем полуправду, но всегда лучше сказать полуправду, чем не говорить ничего.
   — Мой отец владел мебельной компанией — он был конструктор и производитель — и у него был партнер, который дал ему стартовые деньги и нашел несколько клиентов.
   — Какую мебель он делал?
   — Для отелей. Компания была небольшая, но она расширялась, и мой отец гордился этим. Это было до того, как я родился, но много лет спустя он рассказал мне, что у него было три вещи, которые он любил в своей жизни — меня, мою мать и свою маленькую компанию. Когда началась война — вторая мировая война, — мой отец воевал в Европе. Я так и не узнал, как его партнеру удалось избежать призыва в армию, но он остался дома я продолжал работать в компании. За несколько месяцев до конца войны моего отца тяжело ранило. Он вернулся домой, больной и сердитый, и выяснилось, что его компании больше не существует. Его партнер расформировал ее, а все идеи, чертежи забрал в другую компанию, которой он владел вместе со своим отцом.
   Эллисон обнаружила, что его лицо не выражало никаких эмоций. Его черты не были такими резкими, какими они показались ей вчера, когда она впервые увидела его, но сейчас его лицо не выражало ни нежности, ни грусти, ни гнева.
   — Ваш отец жив?
   — Нет.
   Появился официант и вновь наполнил их бокалы.
   — Еще бутылку, сэр?
   Бен кивнул.
   — И утиный паштет. — Он созерцал свой бокал с вином рубинового цвета. — Он умер, когда мне было тринадцать лет. Моя мать умерла восемь лет спустя. Она вышла замуж во второй раз, но после смерти отца я был предоставлен себе самому, работая то там, то тут в Нью-Йорке.
   — А что вы делали?
   — Работал помощником в бакалейной лавке, официантом в различных ресторанах, продавал антиквариат, который сам находил, где только было можно… Потом, через пять лет, приехал в Европу и стал работать, в основном в отелях. Носильщиком, в ремонтной бригаде, администратором, даже один раз был кассиром в Женеве. Я ничем долго не занимался, я сам не знал, чего хочу.
   — А сейчас знаете? — спросила она, когда он замолчал.
   Улыбка пряталась в уголках его рта.
   — Думаю, что да.
   Он смотрел, как официант открывал бутылку вина, в то время как другой официант расставлял перед ними тарелки с паштетом, с сыром и крекерами. Он знал, что хотел.
   Кусочек империи Сэлинджеров.
   Хотя жажда мести, которую он испытывал в молодости, с годами иссякла, но стремление урвать что-то у Сэлинджеров осталось. Сейчас он понимал, что его мальчишеские мечты были по-детски глупы и ничтожны.
   Он помнил, как воображал себе, что он сделает, чтобы отомстить за отца, который просто бредил местью в последние месяцы перед смертью: он подложит в спальне Сэлинджеров гремучих змей, взорвет всю семью за обеденным столом, подбросит черных пауков в их автомобили. Но в то время эта семья показалась тринадцатилетнему мальчишке огромной, далекой и недоступной, — и он не стал ничего делать. А потом его мать вышла замуж, родились Лора и Клэй; его горечь и одиночество сменила любовь к этим двум малышам, которые следовали за ним по пятам и боготворили его. Постепенно он перестал думать о гремучих змеях, пауках и динамите; они все равно не смогли бы ничего изменить. Ничего бы не изменилось, даже если бы он убил Феликса, Ленни или Оуэна, потому что, став вором, он никогда не был убийцей и не мог им стать.
   Поэтому единственное, что ему оставалось — это ограбить их, заставив почувствовать потерю того, что они любили, как это случилось с ним. Он хотел ограбить именно Феликса, но Феликс не любил ничего, кроме отелей своей семьи. Оставались драгоценности Ленни, о которых Бен как-то читал: они были оставлены ей ее прабабкой и прадедом, которые жили в Австрии, и представляли большую ценность. И что еще лучше, Ленни очень дорожила ими. Бен считал, что она была достаточно близка Феликсу, чтобы это коснулась и его.
   «Но все это было опять по-детски глупым», — думал Бен, пока официант раскладывал тарелки, ножи и вилки для паштета. Точно так же, как змеи и пауки. Потому что кража драгоценностей из богатой семьи была равносильна укусу комара: только мгновенная боль, которая оставляла все точно так же, как было.
   Чтобы действительно отомстить так, чтобы семья почувствовала, надо было стать частью империи Сэлинджеров. Единственное, что любил Феликс — были его отели. Следовательно, Бен должен был отобрать у него столько отелей, сколько сможет.
   — Вы так и не сказали мне, что же вы хотите? — произнесла Эллисон, как только официанты отошли от их столика.
   — Когда-нибудь я скажу.
   Он любовался ее удивительной красотой. На ней было бледно-голубое платье, которое открывало ее плечи; бриллианты украшали ее шею и руки, а светлые волосы поддерживались обручем с бриллиантами и каскадом падали ей на плечи.
   — Но не сейчас. Мне хочется поговорить о вас. Вы ничего не рассказали мне о своей семье. Глаза у нее погрустнели.
   — Вы хотите узнать про отели. Он отрицательно покачал головой:
   — Я хочу знать о людях, которые много значат для вас; о тех, кого вы любите и которые радуют вас. Или огорчают.
   Эллисон улыбнулась:
   — Вы хотите, чтобы я рассказала все это за один вечер?
   — Нет, за несколько. Столько, сколько потребуется для этого. У нас с вами будет еще много вечеров. — Он заметил, что она покраснела. — А начать вы можете сегодня. У вас были дед и муж. Вот и все, что я знаю, не считая, конечно, того, что мы все знаем вашего отца, поскольку работаем на него.
   Откинувшись на стуле, Эллисон ела ароматный паштет из утиной печенки и запивала его вином.
   — Все началось с Оуэна и Айрис. Мой дед родился в прошлом веке и основал несколько отелей. У него родились два сына… — Она описала свою семью, подробно остановившись на Айрис, которая умерла примерно за двадцать пять лет до ее рождения. — То, что я не знаю ее, не имеет значения. Дед столько рассказывал о ней и о том, как сильно они любили друг друга, что она стала частью моей жизни. А вспоминаю ее, когда у меня что то не ладится или когда не могу решить, как правильно поступить, и мне не с кем посоветоваться.
   — А с вашей матерью?
   — Моя мама — чудесный человек. Но я не могу бегать к ней по любому поводу. И потом с тоской каждый должен справиться сам.
   — Да. А чем вызвана ваша тоска?
   — Дед умер и…
   — Это, наверное, только одна из причин?
   — Еще мой развод… Знаете, неприятно терпеть неудачи, тем более что все советовали мне не выходить за него замуж — Поль, и Лора, и дедушка — а я не послушалась.
   — Лора? — У него сел голос, и он откашлялся.
   — Поль и дед пытались отговорить меня. Поль Дженсен, мой двоюродный брат. Но я считала, что знаю, что делаю. И ошиблась.
   Бен снова откашлялся:
   — Лора — тоже ваша кузина?
   — Нет. Об этом человеке мне не хочется говорить, Бен. У меня много двоюродных братьев и сестер, если вам так уж интересно знать о них. Кстати, Патрицию вы уже видели.
   — Мне больше всего хотелось бы знать, что причинило вам боль. Лора имела к этому отношение?
   Эллисон закусила губу. Она снова стала смотреть в окно, рассеянно разглядывая палубы плавучих домов, где на стульях расположились семьи и вели беседы.
   Мимо проплывали другие лодки; люди катались на лодках по каналам в последних лучах вечернего солнца и выглядели спокойными и довольными. Со стороны казалось, что ни у кого из них не было никаких секретов и что, вспомнив свое прошлое, они не испытывают при этом никакой грусти.
   — Лора была моей подругой, — резко ответила она. — Она жила в моей семье много лет. Она пришла к нам, когда ей было всего восемнадцать, стала работать на кухне, а потом помогала моему деду в библиотеке. С ней был и ее брат, но я привязалась именно к Лоре. Мы проводили вместе много времени. Она ничего не знала и не умела; я научила ее играть в теннис, танцевать, выбирать одежду. Моя мать и тетя тоже помогали ей — она была очень симпатичная, а мы помогли ей стать красивой — кухарка Роза учила ее готовить, я водила ее по ресторанам, чтобы она научилась делать заказ, и мы часто ставили на место взглядом невежливых официантов, а потом смеялись.
   Она ладонью вытерла глаза.
   — Извините, я такая глупая, до сих пор плачу, вспоминая ее. Но с ней было так весело; она замечательно смеялась и умела здорово копировать людей. Она была доброй, честной, умной… то есть она не была честной, а мы все долгое время считали ее честной, и когда я спрашивала у нее совета о чем-то, она говорила мне, что думала, и обычно оказывалась права…
   — Не была честной? — переспросил Бен, когда она замолчала. Он сдерживал себя, пытаясь увидеть все глазами Эллисон, а также глазами Лоры, но все время он видел перед собой улыбку Лоры и ее взгляд, обращенный на него, полный любви и доверия.
   — Что вы имеете в виду: не была честной?
   — Она оказалась воровкой, — резко ответила Эллисон. — Когда-то ее арестовали в Нью-Йорке и судили — я не знаю всех деталей — но мой отец думает, что она с братом проникла к нам в дом на Кейп-Коде с единственной целью ограбить нас. Кроме того, он совершенно уверен, что именно они ограбили нас летом, когда наш дом был взломан и исчезли драгоценности мамы. Он не мог доказать этого, а полиция так никого и не нашла.
   — И вы тоже думаете, что это сделала она? Может быть, ее брат?
   — Не знаю. Теперь мне все равно. Мы любили и доверяли ей, а она никогда не рассказывала о себе, не сказала правду, а потом, когда умер дедушка… — Она замолчала и в отчаянии покачала головой. — Хватит о ней. Давайте поговорим опять о вас.
   — Ну нет! — Она удивленно взглянула на него, и Бен быстро добавил: — Извините, я не хотел кричать на вас. Меня так захватила ваша история, что я хочу услышать, чем все кончилось.
   Она продолжала внимательно смотреть на него:
   — Кажется, вас действительно волнует это.
   — Меня волнует то, что волнует вас. Легкий румянец опять появился на ее щеках.
   — У моего деда случился удар, и он тяжело болел около месяца, а потом умер. Лора была с ним все это время — почти все время — и прямо перед смертью он вызвал своего адвоката и изменил завещание, оставив ей свой дом, часть акций корпорации «Сэлинджер» и четыре свои отеля.
   — Господи! — задохнулся Бен.
   — Что?
   — Это целое состояние!
   — Мой отец так и сказал. Он назвал ее охотницей за состоянием. Но я не думаю, что она была такой. Я думала, что это замечательно, что она унаследовала отели и все остальное, потому что они с дедом любили друг друга, и если он хотел ей что-то оставить после своей смерти, то имел на это право.
   Она снова замолкла и невидящими глазами уставилась в зал.
   — Значит, она сейчас богатая женщина, — сказал Бен. — Так почему же вы расстраиваетесь?
   — Потому что она уже не моя подруга. И она вовсе не богатая. Я ведь сказала, что она лгала нам. Многие годы она лгала и таилась от нас, а мы были с ней откровенны и относились к ней всей душой. А потом, когда дедушка заболел, она кое-что сделала — я не знаю, что именно, но что-то, отчего он стал бояться… чего-то. Его поведение после удара стало странным; то он не находил себе места, сердился, то был слишком взволнован или чувствовал себя несчастным — мы не понимали почему — никто из нас не мог понять его, когда он пытался говорить. А Лора сказала, что она его понимает, и мы просили ее объяснять нам. Так ужасно было входить в его комнату; я не знала, что ему сказать. Я была уверена, что Лора чудесный человек, потому что она сидела с ним, слушала, как он произносил эти гортанные звуки, как будто они с ним просто сидели и пили днем чай…
   — Да, кажется, она действительно замечательная женщина, — сказал Бен.
   — Не знаю. Однако, оставаясь с ним наедине, она смогла заставить его сделать поправку к завещанию и оставить ей дом, акции и отели. Он не сделал этого, когда был здоров; он никогда даже не заикался об этом, Лора каким-то образом заставила его сделать это, хотя он не мог ни говорить, ни нормально думать.
   Бен прищурил глаза:
   — А откуда вы узнали, что она заставила его?
   — Я не знаю, точно не знаю, я не очень часто заходила к нему в комнату, должна была бы заходить почаще, другие тоже, а Лора все время сидела с ним, и мне за всех нас стыдно. Но адвокат, который делал поправку, дал показания, что…
   — Показания? Был суд? — Он помнил, что ходили разговоры о судебном разбирательстве относительно завещания Оуэна Сэлинджера, но это не имело прямого отношения к «Амстердам Сэлинджер», поэтому никто не обратил на них внимания.
   — Мой отец подал в суд, чтобы поправку признали недействительной. По основному завещанию все отходило моему отцу и моему дяде.
   — И что же произошло дальше? — спросил Бен, стараясь не выдать своего нетерпения.
   — Дело выиграл мой отец. Мы все выиграли, если посмотреть на это дело с этой точки зрения. Суд решил, что дед не отвечал за свои действия, то есть не отдавал себе отчет в том, что он делает, когда диктовал поправку.
   — Значит, она ничего не получила?
   — Во всяком случае, не от дедушки. Я не знаю, что у нее есть. Мой отец заставил ее уехать, когда умер дед; и я не видела ее вплоть до суда, который был в июле прошлого года, и не разговаривала с ней с тех пор. Я хотела заговорить, но она была так холодна и отстраненна, а я была обижена на нее, что я к ней и не подошла. Я не знаю, где она сейчас и чем занимается. Все, что я знаю, что мы отдали ей все, а она швырнула это нам в лицо, лгала нам, воспользовалась болезнью дедушки. Но черт бы меня побрал, я до сих пор думаю о ней, скучаю по ней и мечтаю о том, чтобы ничего этого не случилось и мы снова стали друзьями, почти сестрами…
   Ее голос замер. Вокруг них шумели люди, играла музыка.
   Бен сидел, откинувшись на стуле, но его руки, спрятанные скатертью, были крепко сжаты на коленях.
   Мой отец заставил ее уехать, когда умер дедушка.
   При этих словах он почувствовал торжество. «Ну и что дальше? — молча обратился он к Лоре. — Не такая уж чудесная семейка оказалась, не так ли? Я предупреждал тебя, но ты не хотела слушать. Они были тебе нужны, и ты повернулась ко мне спиной, чтобы остаться с ними. А они выставили тебя вон. Так тебе и надо».
   Он тоже был очень сердит на нее. Она могла бы ему все рассказать, обратиться к нему за помощью. Видимо, она действительно ненавидит его, если не позвала в такой трудный момент своей жизни.
   А потом его охватила жалость к ней. Он до сих пор помнил, какие у нее были худенькие плечи, когда он обнял ее в последний раз перед разлукой. Проклятье, она была совсем девчонкой, которая никому не причинила вреда, а этот чертов Феликс Сэлинджер натравил на нее законников.
   С мрачным юмором он подумал, что у него появился еще один счет к Феликсу.
   — Что вы сказали? — спросил он Эллисон, когда она взглянула на него, склонив голову набок. Он выпрямился и допил вино из своего бокала. — Извините, задумался. О том, что вы мне рассказали.
   — Я сказала, что не хочу больше говорить об этом, — она легонько коснулась его руки. — Вы умеете прекрасно слушать, и я благодарна, что мой рассказ не оставил вас равнодушным. Но мне очень тяжело… — Она рассмеялась. — Мне было легче развестись, чем расстаться с Лорой. Давайте все-таки поговорим о вас. Вы до сих пор так и не сказали мне, что хотите в жизни.
   Ее глаза смотрели на него прямо и с любопытством. Она была очарована им и по доверчивости напоминала Лору. Бен почувствовал дразнящий запах ее духов, а ее пальцы все еще лежали на его руке. Дочь Феликса. У нее был стиль, она была необыкновенно привлекательна. Она хотела доказать, что не чувствовала себя неудачницей после развода, что была все еще молода и привлекательна. Она была всем, о чем только мог мечтать любой мужчина.
   — Так скажите же, что вы хотите, — мягко проговорила Эллисон.
   — Любви, — ответил он. — И работы. Я не очень отличаюсь от других мужчин. Я хочу, чтобы рядом была женщина, которой бы я верил; и большое дело или часть его, для себя; и семья, чтобы у меня было то, чего никогда не было раньше.
   Его слова понравились ей, от них ей стало тепло на душе. И снова, как и много раз до этого, Эллисон Сэлинджер подумала: «Я могу быть той женщиной, я могу сделать его жизнь такой, какой он хочет. Я смогу сделать его счастливым».

ГЛАВА 15

   Уэс Карриер был финансистом, предпочитавшим не отсиживаться в своих офисах в Нью-Йорке и Чикаго, а путешествовать по всему миру в качестве консультанта международных корпораций, которые постоянно расширяли свое географическое, политическое и идеологическое влияние и вели при этом жесткую борьбу. Он разъезжал по свету, успев при этом трижды жениться. И сейчас, в пятьдесят пять лет, имея полдюжины домов по всей Европе и в Америке, а также являясь членом самых аристократических клубов, он был известен как эксперт по слиянию и приобретению промышленных предприятий, щедрый меценат и спонсор молодых людей, открывающих собственные компании, а также один из заманчивых холостяков на двух континентах.
   Никто не знал его близко. После его второго развода один репортер написал о нем захватывающую книгу с интригующим названием «Жизнь Карриера», но она оказалась не более чем пересказом газетных статей и сплетен из вторых рук. Книга исчезла практически сразу после выхода в свет. Даже хорошему репортеру было трудно собрать материал об Уэсе Карриере, который зарабатывал огромные деньги, следуя своей интуиции и всегда при этом оставаясь в тени. Он поддерживал репутацию своей непредсказуемостью, и у него не было близких друзей. Если кто-то в финансовом мире и пытался оторваться и опередить его на шаг, никто не побился бы об заклад, что ему это удастся. Поэтому больше никто не пытался писать о нем книги.
   — Хотя мне сказали, что парочка журналистов все-таки собирает информацию еще для одной книги, — сказал он небрежно Лоре, когда они сидели в обеденном зале ресторана в «Дарнтоне» туманным сентябрьским утром. Был выходной, вестибюль был полон, и они вместе завтракали. После завтрака он собирался выступить с докладом на открытии конференции по международной торговле. Это был уже второй его доклад в «Дарнтоне», первый он читал здесь три недели назад.
   — Не могу поверить, что они не знают, куда девать время, и не имеют дел поважнее.
   Лора удивленно посмотрела на него:
   — Вы действительно так думаете? Но люди хотят знать, как вам удается формировать их жизни.
   — Я не формирую, а влияю. Она покачала головой:
   — Вы же понимаете, что имеете огромную власть. Вы помогаете определить будущее компаний, в которых работают люди, вещей, которые они будут покупать, акций, которыми они владеют.
   — Я влияю на внешние силы. Что касается формирования, то мы сами формируем свои жизни; никто за нас не может сделать это.
   Лора нетерпеливо посмотрела в сторону, раздраженная его высокомерием. Невольно, как только ее внимание переключилось на зал, она быстро окинула его взглядом. Все столики были заняты, а в вестибюле уже собралась небольшая очередь; чашки с кофе подавали очень быстро; освобождающиеся столики незамедлительно снова застилали скатертями и сервировали небьющейся посудой, которой пользовались во время завтраков и обедов. Для ужина посуда менялась на хрусталь и фарфор, а столы накрывали белыми скатертями. Наклонившись, она подобрала салфетку, которую уронил со своего толстого колена вставший из-за стола посетитель, и положила ее обратно на стол, откуда ее должен был забрать официант, убирающий со столов.
   Затем, убедившись, что все в порядке, она вновь обернулась к Карриеру. Она согласилась пообедать с ним в августе, и в этот приезд тоже нашла его привлекательным и интересным собеседником, но его уверенность в себе немного действовала ей на нервы.
   — Вы считаете, что всем везет так, как вам, и что все могут то, что умеете вы. Большинство из нас не способно управлять судьбой, подобно вам.
   — Я ее делаю, моя дорогая; это гораздо лучше, чем управлять ею.
   Он пил кофе и смотрел на нее.
   — Интересно, почему вы считаете, что не можете управлять своей судьбой?
   — Для меня управлять — это значит, чтобы все наши гости позавтракали вовремя, — беспечно сказала она, не обращая внимания на искорки раздражения в его глазах: он был человеком, который не любил, когда его не принимали всерьез. — Надеюсь, что я смогу вырваться сегодня и послушать ваш доклад. Думаю, у меня получится.
   — Вы же слышали его месяц назад.
   — Мне нравится наблюдать за вами; у вас прекрасный контакт с аудиторией.
   — Спасибо. А у вас прекрасный талант менять тему разговора.
   — Спасибо.
   Они улыбнулись друг другу, и Карриер вынужден был признаться себе, что пробиться сквозь броню ее сдержанности оказывается гораздо труднее, чем он ожидал.
   — Вы сможете поужинать со мной сегодня? — спросил он. — Мы можем пойти в город, если вы порекомендуете хорошее место.
   — Можно пойти в «Пост-Хаус». Это хороший ресторан почти такой же, как этот. Я с удовольствием поужинаю с вами, если мне удастся освободиться.
   — Вы всегда должны уметь освободиться. Хороший управляющий — это хороший персонал.
   — Я запомню это.
   — Извините меня, — спохватился он. — Я не имею права советовать, как вы должны работать. Просто хочу быть совершенно уверен, что вы все-таки будете ужинать со мной.
   — Я сделаю все, что смогу.
   Они встали из-за стола и пошли к выходу. По пути Лора кивала посетителям ресторана и обратила внимание на то, что разносили на подносах официанты: копченая форель и яичница, казалось, пользовались успехом в это утро.
   — А я постараюсь вызвать вас на разговор.
   Они расстались в Большом зале. Карриер направился в конференц-зал, а Лора в свой маленький офис рядом с кабинетом Келли. Ее письменный стол был завален счетами, которые нужно было проверить, образцами драпировочной материи, чтобы они с Келли могли окончательно решить, что им нужно для ремонта некоторых комнат; на нем лежали письма, которые нужно было отправить модельерам с подтверждением в показе моделей, что должен был состояться в конце месяца. Но ей было трудно сосредоточиться, и вскоре около полдесятого она отодвинулась на стуле от стола и, вышла в коридор. Спустившись по лестнице, она направилась в конференц-зал, находившийся в самом низу. Она шла, здороваясь с обитателями отеля, называя их по имени и получая удовольствие, видя, как они приятно удивлялись тому, что она знает их. Она опоздала на доклад Карриера. Она нашла его в зале. Это была комната без окон, обставленная яркой мебелью. Он сидел в кресле во главе длинного стола из розового дерева и отвечал на вопросы тех, кто еще оставался в зале. Он улыбнулся Лоре, когда она вошла, и отметил про себя, что она очень красивая. В то же время он снова почувствовал, что в ее красоте чего-то не хватало. Она остановилась в дверях, строгая и подтянутая, как балерина, в голубом платье с широкой юбкой. Тонкие черты ее лица обрамляли упругие пряди каштановых волос, ее синие глаза с длинными ресницами были огромны, скулы слегка подрумянены, а рот создан для улыбки и любви. Но ее красоту портили твердая линия губ и сдержанность, которую она на себя напускала. Когда же случалось, что она все-таки улыбалась или, что случалось еще реже, открыто смеялась, у Карриера захватывало дух при мысли, что под этой маской скрывается чувственная и трепетная натура.
   — Присоединяйтесь к нам, пожалуйста, — пригласил он с видом хозяина и указал на буфет. — Кофе и булочки. В «Дарнтоне» прекрасное обслуживание, каждый наш…
   В этот момент погас свет. В абсолютной темноте послышались приглушенное чертыханье и шум отодвигаемых стульев.
   — Я думаю, что нам следует оставаться на своих местах, — сказал Карриер спокойно. — Лора, здесь есть фонарь?
   — Боюсь, что нет. Но есть свечи. Здесь иногда происходят частные обеды…
   Она на ощупь добралась до стенного шкафа в углу и рукой нашла стопку картонных коробок. Взяв одну, она двинулась вдоль стены, туда, где, как полагала, сидел Карриер.
   — Уэс? Если вы заговорите со мной, я смогу вас найти.
   — Хорошее определение любви, — пошутил он. — Если мы будем говорить друг с другом, мы сможем найти друг друга.
   Он почувствовал, как ее рука, неуверенно, как рука слепого, коснулась его плеча, и он поймал ее в свою.
   — Вот мы и нашли друг друга, — добавил он тихо. Затем, повысив голос, сказал: — Если у кого-нибудь есть спички…
   — То мы смогли бы зажечь эти свечи, — закончил чей-то иронический голос. Наступила пауза.
   — Неужели ни у кого нет спичек? — растерянно спросил кто-то.
   — Спички, конечно, есть, — быстро сказала Лора. — Я забыла взять их из шкафа. Уэс, пожалуйста, подержите это… — Вложив коробку со свечами в его руки, она вернулась к шкафу. Через минуту она зажгла спичку и увидела, как все зажмурились. — Наберитесь терпения, свет скоро будет.
   Она отдала спички одному из присутствующих в комнате и успела выйти в коридор, пока спичка еще горела у нее в руке.
   Но вместо света посыльный принес фонарь и вывел Карриера и остальных гостей в темный коридор и повел всех вверх по лестнице в освещенный солнечным светом Большой зал. Народу там было мало, в основном в это время дня все находились в городе. Карриер заметил Келли Дарнтон через открытую дверь ее кабинета. Она стояла с телефонной трубкой в руке.