Майкл Джудит. Наследство

   — А почему он должен отказаться? Что еще ему остается? В любом случае сейчас он не в состоянии нам что-либо сказать. Лично мне кажется, что он схватится за эту идею. Ты с ним знаком? Я как-то встречал его, но сомневаюсь, что он помнит меня. Я позвоню его импресарио завтра. Может быть, тебе слетать в Париж и там поговорить с ним? Эмилия не будет против?
   — Она сейчас на съемках лучших моделей года, — небрежно бросил Поль. — Она и не узнает, что я уезжал.
   — Хорошо, а как насчет общего плана? Я смогу уделить тебе немного моего драгоценного времени. Черт, хотелось бы и мне сделать такой фильм вместо очередной душещипательной истории о том, как семейное благополучие было спасено подбором правильного дезинфицирующего средства. Я прихожу в исступление от белых накрахмаленных воротничков, в то время как ты будешь создавать миф о герое. Черт возьми. Тебе повезло… Ну хорошо, у меня есть час времени. Что ты знаешь о Фарлее, кроме пьянства, наркотиков и лая на луну?
   — Я не знал, что он лает.
   — Он проделывал это не раз за последние два года. Я слышал, он подражает ирландскому сеттеру или далматину. Кто-то рассказал мне, что он устроил сцену в каком-то отеле в Нью-Йорке или Чикаго, где-то там. Около года назад, но разговоров об этом не было. Однако я уверен, что он не позволит тебе заснять такое.
   — Не надо преувеличивать, — напомнил ему Поль. — Я бы хотел, чтобы публика почувствовала жалость к этому человеку. Он запутался и не знает, как вырваться.
   — Даже если бы он знал, что достаточно одного неверного шага, и он опять там, где был. В действительности он никогда не соответствовал своей репутации.
   — Он смог бы попытаться, если бы ему захотели помочь.
   — Не только это. Многие относятся к прошлому, как к своему достоянию, а оно с каждым годом их жизни становится непосильным бременем.
   Поль помолчал.
   — Откуда бы ты начал? Возможно, с Парижа? Одинокий парень в городе огней. Как ты думаешь, он взял свою девушку с собой?
   — Не представляю.
   — Будем надеяться, что нет. В одиночестве он будет смотреться лучше. Затем его турне: его попытки справиться с собой, он, нуждающийся во внимании и любви, его власть над зрителями…
   — Здесь показать публику, — вставил Поль. — Я уже видел, что она собой представляет: масса обожающих его лиц. Затем возвращаемся к нему Он в такси, едет домой, в номер гостиницы, совершенно одинокий… Может быть, он и один-то не бывает? Разве его постоянно не окружают девицы?
   — Может быть, он ведет себя по-другому в Европе? Если с ним девица, мы можем заплатить ей, чтобы она уехала домой и оставила его в одиночестве. Почему мне сценарии нравятся больше, чем жизнь?
   — Потому что именно ты решаешь, каким будет конец фильма. И начало тоже. И то, что между ними.
   Они посмеялись вместе, потом Поль сказал:
   — Я хотел бы позвонить сейчас импресарио Фарлея. Я смог бы обрисовать ему общие черты нашего плана и договориться встретиться завтра.
   Ларри ухмыльнулся:
   — Мне нравится такой энтузиазм. Действуй. У меня есть еще одна идея. Я знаю одного парня с телевидения, который в свободное время читает греческие трагедии. Дай мне общие наброски фильма, а я покажу ему. Если они там смогут что-нибудь выделить на съемки, у тебя будет отличный бюджет. — Он поднялся. — Я буду у себя в офисе, если понадоблюсь тебе.
   Импресарио Фарлея, Луи Гласе, колебался.
   — Завтра я улетаю в Париж, — сказал он. — Полетите со мной? Ничего не буду обещать, но мы сможем поговорить в самолете.
   «Он согласится», — подумал Поль. Луи не смог скрыть волнения. Последние «подвиги» его клиента были неважными, и ему нужно было что-то новенькое.
   Он сел и мысленно вернулся к тем сценам, которые представлял, разговаривая с Ларри. Они были настолько яркими, как будто он уже видел их наяву. Все, что касалось фильма, оживало у него перед глазами. Поль удивлялся сам себе. После того как он всю жизнь использовал фотокамеру, снимая застывшие сцены, он почувствовал волнующую свободу движения и звука и возможность показать сразу несколько событий вместе. Неважно, сколько души он вкладывал в свои лучшие фотографии, которые сделал до того, как стал фотографировать светское общество; они не могли сравниться с жизненной силой фильма. Ему казалось, что он покинул отчий дом и перед ним открылся весь мир и возможность творить.
   Первый фильм «Голд—Дженсен продакшнз» был закончен через полтора года после того, как эта компания была организована. Он прошел почти незамеченным. Его показали в нескольких кинотеатрах, несколько критиков вскользь упомянули о нем, небольшой круг людей посмотрели его, но, уходя из кинотеатра, обсуждали не его достоинства и даже не его недостатки, а куда они пойдут, чтобы выпить бокал вина, или будут ли спать в его или ее постели.
   Через месяц Поль с Ларри просмотрели фильм еще раз в проекторной комнате у Ларри дома.
   — Публика была права, — пробормотал Ларри. — Я бы тоже думал только о том, в чьей постели проведу ночь.
   Поль даже не улыбнулся. Он не привык к неудачам и был сердит на себя.
   — Какого черта мы его делали?
   — Нас загипнотизировала уверенность в своих заслугах, — огрызнулся Ларри. — Со мной такое случалось, когда я возомнил себя гением, только начав заниматься рекламными роликами. И то же, черт бы меня побрал, случилось и сейчас. Удивляюсь только, что мы попались на эту удочку оба. Один из нас должен был заметить, что нас занесло не туда.
   Фильм кончился, и зажегся свет. Расстроенные, они молча сидели в комнате.
   — Давай посмотрим на фильм с другой стороны. Его нельзя назвать полной неудачей. Ты пробовал руку, учился… какого черта, ведь ты учился работать. Для человека, который до этого ни разу в жизни не держал камеру в руках, ты справился отлично. Я с легким сердцем благословляю тебя на следующий фильм, а сам возвращаюсь к своим несчастным роликам, которые оплатят наши счета. Конечно, я постараюсь быть рядом, сколько смогу. Пива? — Он протянул бутылку и открывалку.
   — Спасибо. — Поль вытянул ноги. — Вывод один. Я должен немного сузить поле деятельности, не разбрасываться. Есть в этом что-то общее с фотографией, что ни говори.
   — Подразумевая…
   — Подразумевая этим, что, когда я фотографирую какой-то предмет, я придвигаю его ближе, чтобы увидеть, что делает его единственным в своем роде, и стараюсь найти средства, чтобы его уникальность заметили и другие. То же самое я хочу сделать в фильме: приблизить что-то одно и показать, почему это что-то уникально. Слишком многое происходит вокруг; как можно сделать фильм в таком хаосе?
   — Это жизнь, друг мой. Большинство из нас пытаются найти в ней свое место.
   Поль улыбнулся:
   — Я тоже. Почти всегда.
   — Так что же ты хочешь сделать?
   — Делать профили, то есть строить каждый фильм вокруг одного человека и, используя его или ее историю, рассказать о городе, или о профессии, или о чем угодно, даже о целой стране. Это позволит мне сфокусироваться на чем-то определенном. А публика получит или кумира, или героя, которого возненавидит.
   Лицо Ларри было задумчивым.
   — Давай еще немного обсудим этот вариант.
   Чем больше они говорили, тем больше эта идея захватывала Ларри. Они размышляли над этим в день, когда прочли заметку в колонке сплетен о Бритте Фарлее и она подогрела их интерес: на истории Фарлея можно показать историю многих знаменитостей в шоу-бизнесе, а крупным планом историю одного героя, его взлет, и падение, и, возможно, снова взлет.
   Через день, после разговора Поля с Луи Гласом, он полетел с ним в Нью-Йорк, а затем в Париж. Они использовали время, чтобы познакомиться. Луи рассказывал о Фарлее, особенно о том, что тот был очень расстроен ограблением квартиры, хотя уже и оправился от шока. Затем они стали обсуждать предложения Поля. К тому времени, когда они подлетали к Парижу, Луи полностью одобрил идею создания фильма, а также первые наметки сценария.
   Когда они добрались до квартиры Фарлея, он уже ждал их. Луи успел поговорить с ним по телефону накануне вечером и рассказал ему о фильме.
   — Вы имеете в виду документальный фильм, верно? — спросил он, когда пригласил их в гостиную. Его голос был глубоким и густым, как старое вино. Одна из его бывших жен сказала как-то, что слышать его голос было почти так же приятно, как и переспать с ним. После развода, однако, она сказала, что слушать все же лучше.
   В углу комнаты на кресле свернулась калачиком молоденькая девушка с испуганными глазами. Фарлей не представил ее, и она продолжала молча сидеть там на протяжении всей их беседы.
   — Документальный фильм, — сказал он, растягивая слова. — Эту бодягу нам показывали в школе: какие-то профсоюзы или как строят собор. Или что-то о северных медведях, живущих на полюсе. Вы хотите снимать меня с северными медведями?
   — Мы будем снимать вас с другими знаменитостями, — бодро сказал Поль. — Публика хочет знать о внутренней жизни своих любимых звезд.
   — Публика слишком глупа, чтобы понимать, где внутренняя, а где внешняя сторона, — небрежно заметил Фарлей.
   — Вы не слышали от него этих слов, — вмешался Луи Гласе. Фарлей бросил взгляд в его направлении, но промолчал. Он полагался на своего импресарио и был уверен, что тот всегда вытащит его из любой неловкой ситуации, в которые он попадал благодаря своему языку.
   — Красивая квартира, — сказал Поль, оглядывая длинную комнату, забитую богатой мебелью. Высокие окна были открыты, и в них проникал мягкий воздух июньского утра, и он посмотрел вниз с высоты третьего этажа и через кроны деревьев увидел авеню Фош. — Трудно поверить, что к вам забрались воры. Вы живете так высоко.
   — Залезли не через окно. — Фарлей почти зарычал. — Этот подонок вошел через входную дверь, как хозяин. Ничего не было вскрыто, взломано, поцарапано, ничего не отодвинуто. У него явно были ключи, у этого негодяя. Просто пришел, как будто он хозяин… моей квартиры, где живу я! Посягнул на мой дом, где я…
   Он внезапно замолчал.
   «Прячусь, — закончил Поль за него фразу. — Твой дом, где ты прячешься. А когда грабитель проник в дом, ты почувствовал себя незащищенным, как будто лишился места, где можно спрятаться. Поэтому ты и начал снова принимать кокаин и пьянствовать. Прошло уже пять дней с момента кражи, Луи утверждал, что он уже оправился, но это несколько не соответствовало действительности.
   Он взглянул на Луи и, встретившись с ним взглядом, подумал, что, возможно, они поняли друг друга. Фарлей вообще не отличался спокойным характером, но на первых четырех концертах по стране был в хорошей форме. Луи и его помощники, вероятно, смогут продержать его в форме до конца турне, чтобы дать Полю возможность закончить фильм о нем.
   — Давайте поговорим о фильме, — предложил Поль, стараясь говорить непринужденно. — Мы хотим показать вашу ежедневную жизнь, прикоснуться к вашей работе, игре, услышать ваши беседы с друзьями, другими певцами и актерами, с любым человеком, которого вы знаете. Как и откуда берете идеи для своего творчества. Мы хотим, если вы не будете возражать, следовать за вами повсюду, присутствовать на ваших собраниях и репетициях, быть с вами в ночных клубах… — Фарлей с тревогой взглянул на него, и Поль поправился — …В ресторанах, за кулисами на ваших представлениях. Пройдет совсем немного времени, и вы забудете, что мы рядом. Мы используем кадры ваших телевизионных выступлений, чтобы рассказать о вашем прошлом, мы будем брать интервью у людей, которые знают вас многие годы. Ну как, нравится?
   — Извините меня, — неожиданно произнес Фарлей и двинулся в сторону ванной комнаты.
   Луи сделал жест, чтобы остановить его, но, пожав плечами, убрал руку.
   — У него проблемы с желудком, съел что-то не то, — объяснил он Полю.
   Все молчали, пока Фарлей не вернулся в комнату.
   — Извините, не хотел быть невежливым, но если приспичит, то приспичит. — Под носом у него была заметна краснота. — Так что вы говорили?
   — Я говорил об интервью у людей, которые…
   — Ах да. Интервью. — Широко улыбаясь, он кивнул головой. — Никаких проблем. Если вы будете брать интервью у людей, которые ко мне хорошо относятся. Но я буду против, если вы собираетесь разговаривать с людьми, у которых на меня зуб.
   Поль наклонил голову, и Фарлей воспринял это как знак согласия. Они стали обсуждать турне, которое должно было возобновиться через несколько дней, причем и Поль и Ларри всячески старались удержать Фарлея от пространных воспоминаний и анекдотов Они были похожи на пастухов, подумал Поль все время подталкивая Фарлея в нужном направлении, не давая ему потеряться в чаще своих путаных мыслей. Это заняло у них еще два часа, но наконец Фарлей, Луи и Поль стали составлять неофициальный договор между ними, затем поднялись и стали прощаться.
   — Увидимся рано утром, — сказал Поль.
   — Наша встреча продлится долго? — спросил Фарлей. Его голос был скрипучим, а глаза горели неестественным блеском. Поль попытался вспомнить, сколько раз Фарлей бегал в ванную комнату во время разговора, два или три, но вспомнить не мог.
   — Пока вам не надоест рассказывать, — ответил он. — Я умею слушать, а нам предстоит узнать от вас о сорока годах вашей жизни.
   — Тридцати семи, — машинально поправил его Фарлей. Они помолчали. — Да, еще одно, — весело начал он. — Я с удовольствием буду рассказывать о себе. Всегда делаю это с удовольствием. Люблю поговорить на эту тему. Тем более что моя жизнь — это не просто жизнь, а нечто большее. Есть что рассказать, поверьте! Взять хотя бы это турне, которое мы совершаем! Великий поход против голода на тысячу лет вперед! Только подождите! Материала обо мне вам хватит на двадцать четыре серии, причем отличного материала! И я весь перед вами! Абсолютная честность — вот мой девиз! — Он изобразил знаменитую на весь мир кривоватую ухмылку. — У многих одни лозунги, у меня же собственное кредо. Я следую ему на все сто процентов. Если, конечно, мне в этом немного помогают со стороны, — добавил он, подмигнув.
   В такси Поль сделал некоторые пометки в блокноте, чтобы восстановить их беседу позже, когда сможет записать ее полностью. Вспоминая, что Фарлей взял с него слово не брать интервью у тех, кто имеет зуб на него, Поль подумал о том, что Фарлею доверять нельзя.
   Ему нужен не документальный фильм, а рекламный ролик.
   Но это его, скорее, позабавило, чем раздосадовало. Фарлей был не первым и не последним, кто хотел бы спрятать от публики свои неблаговидные поступки. Они смогут сами найти уйму народа, у которых возьмут интервью, и не полагаться только на тех, которых порекомендовали им Луи и Фарлей.
   Обдумывая это и делая пометки, он чувствовал волнение от предвкушения нового дела. Он сделает все, чтобы фильм получился. Все было ему в новинку, он получал удовольствие от работы, от стараний соединить в одно целое свои мысли и образы, чтобы создать общую картину, плохую или хорошую, обычную или оригинальную. Эта работа так же радовала и стимулировала его, как и то, чем он занимался раньше. «Мне это нравится, — думал он. — Переносить жизнь людей, их лица на экран, показывать то, что они не всегда готовы раскрыть миру, и оживлять на экране их рассказы».
   В течение последующих дней, которые он проводил в беседах с Фарлеем, замысел фильма все более определялся и расширялся. Они садились в его гостиной, а оператор тихо устраивался в углу комнаты, и беседовали весь день напролет. И так каждый день. К тому времени, когда он вернулся в Калифорнию, у него сложился довольно четкий план фильма с определенным запасом времени и места на пленке для чего-то непредвиденного. Поль записал сценарий в блокнот с отрывными страницами, там же были записаны имена людей, подготовленные его секретаршей, у которых он собирался брать интервью. Когда же через две недели начались съемки в Нэшвилле, он завел новый толстый блокнот, который со временем распухнет от записей, потеряет внешний вид, уголки страниц обтрепятся, потом его сменят другие, по мере того как пролетят месяцы. Когда фильм будет закончен, все блокноты будут исписаны до конца, храня жирные пятна от еды, горчицы и кофе, оставленные во время обедов на ходу.
   Ларри выкроил время, чтобы поехать в Нэшвилл с Полем.
   — Нам пришлось отложить съемки рекламного ролика об очередном стиральном порошке, — рассказывал он, ко да они ехали из аэропорта в гостиницу. — Заболел пятилетний малыш, который должен был смотреть, как воркующие голубки, родители, радуются, что теперь их белье будет необыкновенно чистым. По-моему, ветрянкой. Поэтому мы должны немного подождать, или они будут искать другого ребенка. Эмилия не возражает, что ты снова уехал так надолго?
   — Она очень занята, — неопределенно ответил Поль, вспомнив, что он живет в Лос-Анджелесе, где все много говорят особенно близкие друзья и компаньоны, добавив: — Мы собираемся съездить куда-нибудь, когда фильм будет закончен. Мы уже соскучились друг по другу.
   — Чудесно, — пробормотал Ларри. — Я все думаю, что мне надо жениться, но я почему-то ни о ком не скучаю.
   — Ты, кажется, живешь с Бонни? — спросил Поль.
   — Да, и она мне нравится. Но я не скучаю по ней, когда уезжаю. Так зачем мне на ней жениться?
   Поль ничего не ответил. Единственной женщиной, по которой он скучал, была Лора.
   — Давай сегодня вечером сходим в ресторан, — предложил Ларри. — У нас с тобой не было возможности отметить начало работы. Государственная служба радиовещания подтвердила свое намерение дать нам деньги. Это просто замечательная новость, надеюсь, ты это понимаешь. Они делают это раз в сто лет.
   — Это означает, что они сделают это, как только смогут, — ответил Поль. — Для меня это очень важно.
   Когда они подъехали к отелю, он вынул свой блокнот:
   — Пора приниматься за работу. Я надеюсь, что наша звезда будет вести себя хорошо; нам всем не подзоровится, если что-то будет не так.
   Но, как выяснилось утром, им нужно было волноваться не только за Фарлея, но и о поклонниках, которые следовали за ним по пятам, куда бы он ни отправился.
   Все началось на первых четырех концертах, еще до того, как приехал Поль. К тому времени, когда турне переместилось в Нэшвилл, а затем в Даллас, Денвер и Солт-Лейк-Сити, это явление превратилось в бедствие. Теперь Фарлей был постоянно окружен толпой: это были его поклонники и поклонницы с клочками бумаги в руках для автографов, кричащие «Бритт! Мы с тобой, Бритт!». Тут были и зеваки, и любопытные, торчащие на улице около отеля и окружающие его, как только он появлялся. К нему тянулись руки, чтобы оторвать кусок от его рубашки, выхватить носовой платок или сорвать платок с шеи (Фарлей прекратил носить их после того, как однажды его чуть не удушили, пытаясь стащить с него платок). Постоянно слышались крики и визг; кто-то обязательно пел, полагая, видимо, что это самое удачное время для прослушивания. Майки с надписями «Бритт вернулся» можно было увидеть везде и всюду: быстро сориентировался какой-то бизнесмен.
   С одной стороны было написано «Покончим с голодом», а с другой — «Всем с любовью». В Далласе, когда Фарлей раскланивался после выступления, кто-то бросил в него розу, которая оставила у него на лбу небольшую царапину, что в свою очередь вызвало заголовок в газете: «Бритт кровью болеет за бедных». Одна молоденькая девушка была почти задавлена и сбита с ног в огромной толпе на выступлениях Фарлея в Денвере, и быстрый агент по связям с прессой поднял ее на сцену, где Фарлей спел ей песню о любви, держа ее за руку, а на следующий день первые страницы десятков газет были посвящены этому эпизоду.
   Все, что бы Фарлей ни делал, становилось сенсацией или в местном масштабе, или в масштабе всей страны, когда о ней рассказывала какая-нибудь телевизионная программа. Турне Фарлея становилось целым событием для того города, куда он приезжал, и Фарлей, как ясное солнышко, улыбался, махал рукой, пел, посылал толпе воздушные поцелуи, устраивал приемы, где его обнимали, целовали и всего чуть ли не облизывали.
   — Они обожают меня, — сказал он Полю. — Они не перестали меня любить, вы понимаете это? Они обожали и до сих пор обожают меня! Обожают Бритта!
   Он приглашал в ресторан людей, с которыми практически не был знаком, оплачивая обеды, в которых принимало участие по двадцать, а то и по тридцать человек. Каждую ночь в постели у него ночевала какая-нибудь девушка, наутро получавшая от него духи и коробку шоколадных конфет.
   — Они обожают меня, — повторил он Полю, подмигивая. — Ночью только и делаю, что занимаюсь любовью. Конечно, вы не слышали, что я сказал. А вообще я лучший любовник Западного побережья.
   — Откуда берутся на все это деньги? — поинтересовался Поль.
   — Отовсюду понемногу, — туманно ответил Фарлей.
   — Кто оплачивает все эти обеды, духи, приемы? — обратился Поль с вопросом к Луи Глассу.
   — Бритт — богатый человек, — мгновенно ответил Луи. — Он скопил достаточно, когда был в зените.
   — А я и сейчас в зените, — сказал Фарлей, входя в номер отеля, где они разговаривали. — Выше некуда. Все прекрасно. — Он взглянул на Поля. — Так себя чувствует только король. Я снова стал королем.
   С этими словами он повернулся, чтобы принять кокаин и запить его джином.
   — Эй, парень, у тебя сегодня концерт, — мягко напомнил ему Ларри. — Может, отложишь это на потом?
   — Я уже и так давно откладываю.
   — Ну сколько?
   — Целых пять минут.
   — Очень остроумно, — Луи положил руку на плечо Фарлея. — Подожди до конца концерта.
   — Убери свои грязные руки. — Луи убрал руку. — Мне не нравится, когда мне указывают, что делать, Луи, ты прекрасно знаешь это. Я уже большой мальчик, недавно был мой день рождения — мне уже тридцать семь, — обратился он к Полю. — Я уже достаточно взрослый, чтобы поступать, как мне хочется.
   Поль взял свой пиджак:
   — Я иду обедать. Пошли, Бритт, я угощу тебя бифштексом.
   — Я не голоден. Я останусь здесь.
   — Ты перестаешь есть, когда начинаешь принимать наркотики, — с горечью сказал Ларри.
   Поль взглянул на Фарлея:
   — Все равно пошли. Не люблю есть один.
   — Вы просто хотите заставить меня поесть. Затащите меня в ресторан и запихнете в меня бифштекс.
   — Может, и так. Если проглотишь его, он твой.
   Фарлей ухмыльнулся:
   — Вы мне нравитесь, Дженсен. Вы меня никогда не обманываете.
   — Пошли. Я голоден, даже если вам и не хочется есть. Расскажите мне о колледже, как вы были там звездой, играя в спектаклях, когда учились в старших классах.
   — Верно, я был звездой. Откуда вам это известно?
   — Мне рассказал об этом ваш школьный наставник. Но мне бы хотелось услышать об этом от вас.
   — Хорошо. Я не против. Это было хорошее времечко. — Он повернулся и вышел из комнаты в коридор.
   — Вы сможете заставить его что-нибудь съесть? — тихо спросил Луи.
   — Именно это я и пытаюсь сделать, — сказал Поль и вышел вслед за Фарлеем.
   Каждый день они были озабочены одним и тем же: заставить Фарлея поесть, уложить его в постель, когда он заявлял, что совершенно этого не хочет и полон энергии. Все это они делали с одной целью, чтобы Фарлей был в состоянии выступить на очередном концерте. Все были втянуты в это дело: и Луи, и Поль, и весь остальной персонал. Они одевали его перед концертом и раздевали после, они следили, чтобы он не наговорил ничего лишнего публике, сажали его на самолеты и высаживали его из них, везли на сцену, где проходили его выступления. И практически все это снималось на пленку. Как бы ни было затуманено сознание Фарлея, он никогда не забывал, что Поль делает о нем фильм. Работая по восемь, по десять, а то и по пятнадцать часов в сутки, он, Поль и оператор собирались вместе, и как только Поль незаметно подавал сигнал, оператор включал камеру: Фарлей на репетиции, Фарлей разговаривает с другими музыкантами о предстоящем концерте, Фарлей вспоминает былое с Луи, Фарлей один, он сидит за пианино, напевая что-то себе под нос, Фарлей, исполняющий песню и старающийся, чтобы голос звучал хорошо. Время от времени он просил оператора выйти из комнаты, объясняя это тем, что нуждается в одиночестве, хотя большую часть времени он хотел, чтобы оператор был рядом. Он уже сжился с камерой и привык, что каждый день проводит перед ней.
   Наконец, когда все устали до такой степени, что не могли больше даже думать о работе, они взяли недельный отдых, и Поль вернулся в Лос-Анджелес.
   — Эмилия! — позвал он, открыв входную дверь. Ответом ему была только прохладная тишина дома. Он вбежал по лестнице в длинную гостиную, где одна стена была полностью застеклена, от пола до потолка, затем вышел на балкон, который возвышался над небольшими, покрытыми травой отвесными склонами, отделявшими каждый дом от соседей внизу и вверху. Он долго стоял там, уставившись на Лос-Анджелес, распростертый вдали, бледные, неясные очертания которого были видны под косыми лучами июльского солнца, с трудом пробивающимися сквозь полуденный смог. Понемногу ему удалось расслабиться, тишина окутала его, и напряжение, накопившееся в нем от общения с Фарлеем, отпустило его.
   Он прошелся по балкону, любуясь ухоженными клумбами с яркими пышными цветами, названия которых Поль не знал «Но этого не знает и Эмилия, — подумал он. Неожиданно ему в голову пришла мысль, что они оба относились к этому великолепно обставленному и безукоризненно содержащемуся дому как к отелю. — Мы не ведем себя как хозяева дома, — размышлял он. — И уж тем более, как жильцы».