Майкл Джудит. Наследство

   — Замечательный отель, — проговорила она, — а сейчас я оставлю вас с вашими вопросами, мне нужно спешить на встречу.
   — Мы можем вместе поехать, — предложил он, — мне нужно быть в центре через полчаса.
   — Нет, пройдусь пешком. С вами было приятно побеседовать…
   — Тогда я прогуляюсь с вами. Если позволите.
   Ленни посмотрела ему в глаза: серьезные, заинтересованные и решительные. «Мужчина старше меня, — весело подумала она, — вот так новость».
   — С радостью, — сказала она, и они вместе покинули отель.
   Переходя улицу, Уэс взял ее под руку, двигаясь по перекрестку перед рычащими автомобилями.
   — Вы давно в Нью-Йорке?
   — Уже три дня живу в отеле, — ответила она. Он обвел ее вокруг одеяла, разостланного на тротуаре с выложенными для продажи шарфами и бумажниками.
   — И как долго вы намерены пробыть здесь?
   Она рассмеялась, ей нравилась его поспешность.
   — Я живу в Нью-Йорке.
   — Я считал, что Сэлинджеры живут в Бостоне.
   — Большую часть времени я провожу теперь здесь.
   — Но не в отелях.
   — Нет, у меня дом в Ист-Сайде. А вы живете здесь?
   — У меня квартира, в которой я редко бываю. Почему вы остановились именно в этом отеле?
   — Гостиничный бизнес — наше семейное дело; я хотела узнать, на что похож этот отель. А как еще можно познакомиться с его функционированием, как не пожить в нем? — Звук отбойных молотков заглушил их слова, они помолчали, пока не отошли на достаточное расстояние.
   — И на что он похож? — спросил Карриер.
   — На дом. На мой, на ваш, на любой дом, построенный людьми, которые заботятся о красоте и комфорте, обладающими замечательным вкусом. Лора произвела на меня сильное впечатление. Мне говорили, что ее Чикагский отель столь же прекрасен.
   — Да. У нее специфический подход.
   — И поэтому вы вложили средства в ее корпорацию? Мне было интересно узнать, где она взяла средства на все то, что сделала. Вы давно с ней знакомы?
   — Нас несколько инвесторов; мы все ей доверяем. Вам нравится жить в Манхэттене?
   — Да, но в действительности для меня это не ново. Я жила здесь несколько лет. Почему вы редко посещаете свою квартиру?
   — Большую часть времени я путешествую. — Они прокладывали свой путь сквозь толпу, наблюдавшую игру в наперстки на небольшом столике: игрок, не переставая, говорил, а его руки передвигали три стаканчика с непостижимой быстротой; затем они обогнули вагончик, где продавали горячие сосиски, и молодого парня, сильно запрокидывавшего голову во время еды.
   — Он похож на шпагоглотателя, — рассмеялась Ленни. — Думаю, сосиски доставляют гораздо больше удовольствия, чем шпаги.
   — И несомненно, лучше на вкус.
   — Вы разъезжаете по делам или ради удовольствия? — спросила она.
   — Работа. Хотелось бы относиться к поездкам как к удовольствию, но пока не получается. Удивительно трудно оказывается организовать все так, как нам хочется, даже в том случае, когда мы достаточно взрослые, чтобы суметь выбрать варианты, и достаточно состоятельны, чтобы приобрести их.
   Ленни остановилась.
   — Это мне нравится. Вы сказали как раз то, над чем я думала, но не могла сформулировать так четко.
   Она взглянула вверх; они стояли перед одним из зданий Рокфеллер-центра.
   — Вот здесь у меня встреча. Мне было очень приятно прогуляться.
   — Когда вы закончите? — спросил Карриер.
   — Вероятно, около шести часов.
   — Давайте встретимся наверху в Радужной комнате? Немного выпьем и что-нибудь придумаем насчет обеда.
   — Хорошо, — без колебаний согласилась она. — В шесть.
   Карриер проследил, как она вошла в здание, затем поймал такси и поехал в деловую часть города. Он был настолько поражен ею, что потребовалось некоторое время, чтобы привести в порядок свои чувства. Он сам не знал, чего ожидал от сказанного ему Лорой, но он не ожидал увидеть этот ореол холодной ясности, мягкой, размеренной речи и столь разительно контрастировавший с этим обликом неуверенный взгляд ее глаз; казалось, она начинала что-то новое, не нанесенное на карту, но не имела ни малейшего понятия, к чему готовиться или как себя вести.
   Теперь я провожу большую часть времени в Нью-Йорке.
   Это могло оказаться той самой terra incognita — быть одинокой. Карриер знал, что без особых проблем может выяснить, в чем дело; у него были люди в Бостоне, которые знали все местные слухи и которые сообщили бы ему, что там происходило, но ему не хотелось прибегать к их услугам. Ему хотелось, чтобы Ленни Сэлинджер рассказала сама.
   Глядя в окно такси и ничего не замечая, он вспоминал ее улыбку и почувствовал влечение, толкнувшее его к ней еще до того, как он узнал ее имя. Он предупредил себя не действовать как юноша, продвигаться вперед медленно, высчитывая, чего он хотел достичь. Его отношения с женщинами продвигались медленно, после того как семь месяцев назад они с Лорой разошлись. Он приглашал женщин на обеды, с некоторыми из них проводил ночь, но никогда не предпринимал усилий, чтобы узнать или хотя бы влюбиться в них. Он уже переживал аналогичные периоды в жизни, наступавшие после разводов, но после лет, проведенных с Лорой, хотелось большего, не хотелось ждать. Он был одинок и поэтому раздражен. Несмотря на свою силу и средства, не удавалось построить простейших из человеческих взаимоотношений, хотя он знал: в супружестве мало простого. Теперь он состоятелен и достаточно энергичен, чтобы наслаждаться всем тем, что раньше откладывал до лучших времен.
   С какой стати медлить в отношениях с Ленни Сэлинджер? Его влекло к ней, а ее к нему; ему хотелось проводить с ней время и знать о ней все; ему хотелось с ней спать. В ее глазах таилась та неопределенность, которая говорила ему, что она вполне созрела для нового мужчины, так же как и он для новой женщины; что она также готова начать все заново. Ее отношения с Феликсом не имели никакого значения. Если они и были еще женаты, то их отношения мало походили на брак. Карриер никогда не позволял столь мелким неувязкам беспокоить себя; их всегда можно было решить быстро и эффективно, конечно, при наличии достаточного желания.
   Такси миновало Бликер-стрит, и он подумал о Лоре, дом которой находился в нескольких кварталах отсюда. Он собирался позвонить ей сегодня и поговорить: расходов по модернизации отелей оказалось больше, чем они предполагали. Но это может подождать. Он позволил себе вспомнить время, проведенное вместе с Лорой, его надежды, оставшиеся несбыточными, отказ признать поражение. Несбыточные, подумал он. Такие же несбыточные, как и ее попытка построить жизнь, свободную от пут прошлого.
   Мечты погасли, как гаснет сон перед пробуждением. Лора была деловым партнером и другом, кроме того, имелся ряд иных вещей, о которых следовало подумать. Он добрался до Уолл-стрит, встретился с клиентами и менее чем через два часа появился в Радужной комнате Рокфеллер-центра, устроившись около окна, откуда он мог видеть вход в зал. Через несколько минут показалась Ленни Сэлинджер. Она шла по направлению к нему. Он встал и пододвинул для нее стул. Увидев Уэса, она улыбнулась.

ГЛАВА 27

   Пятое ограбление происходило как раз перед рассветом. Стоял июль, самая жаркая его пора, одна из соседок готовилась к ранней утренней пробежке. Она видела Клэя со спины, но ничего дурного не подумала, поскольку он воспользовался ключом, чтобы открыть входную дверь, а ей было хорошо известно, что Феликс и Ленни позволяли членам семьи и друзьям пользоваться домом в свое отсутствие.
   Больше никто не слышал и не видел, как Клэй проник в дом. Рядом с дверью находилась панель с сигнализацией; рукой, одетой в перчатку, он набрал шифр, отключающий сигнализацию, затем быстро осмотрелся вокруг в слабом свете уличного фонаря. Он стоял в небольшой прихожей, справа от него располагалась комната для гостей и ванная. Прямо перед ним — лестница наверх, рядом узкий коридор, ведущий в столовую, а под ней — проход на кухню и в огороженный стеной сад. Он поднялся вверх, шагая через две ступеньки, и через мгновение стоял в темной гостиной. Небольшим карманным фонариком он быстро осветил обитые бархатом кресла, резной круглый стол, стоящий посредине комнаты, картины, висевшие на обоях с мелким рисунком. «Поццо, — подумал он, — слишком шикарно для старого Феликса». Но того, что он искал, там не было: он прошел через дверь в библиотеку.
   Осветив фонариком стены комнаты, он вздохнул с облегчением. Три картины Роуалтса висели в нише над двухместным креслом. Положив фонарь на стол, он снял их со стены и, свернув в трубочку, засунул в кожаный футляр, которым пользуются художники и который он держал у себя под пиджаком. Затем он развернулся на месте и, освещая комнату фонарем, вновь принялся изучать ее содержимое. Осталась только одна картина, за ней он обнаружил стенной сейф. Достав из кармана бумажку, он набрал записанную на ней комбинацию цифр, списанную им с листка, обнаруженного в сумочке Ленни как раз рядом с кодом, отключающим охранную сигнализацию у входной двери. Открыл дверцу сейфа и пошарил внутри. Сейф был пуст, только несколько документов, касавшихся покупки дома. «Вот невезуха, — с горечью подумал он, — для чего ему сейф, если в нем нечего хранить? Ни одной чертовой вещицы для меня». Расстроенный он закрыл дверцу и замок, машинально поправив картину, скрывавшую сейф. Затем замер от резкого звука, нарушившего тишину.
   Звук донесся снаружи — с внутреннего двора дома или, может быть, от соседей. Похоже, что-то захлопнули. Может быть, ставни. Может быть. Он ждал. Он стоял не шевелясь, едва дыша, в течение пяти минут. «Какое-нибудь окно, — подумал он. — Очень похоже. Кто-то в соседнем доме открыл окно, распахнул его настежь, отсюда и этот резкий звук.
   «Звук не из дома; я в безопасности. Глупо паниковать, однако Бен учил меня никогда ничего не принимать на веру. Никогда не знаешь, когда опасность может оказаться реальной. Вот чему он учил меня. Надо же, как прочно усвоил! Пора выбираться отсюда». Он подхватил футляр с картинами, затем остановился, разглядывая стол. Почему бы и нет? Снаружи все еще было темно; для беглого осмотра времени достаточно; вдруг удастся найти немного наличных.
   Стол был поистине огромным, оборудованный с обеих сторон так, чтобы одновременно за ним могли работать два человека, сидя лицом друг к другу. С каждой стороны располагались дверцы и ящики с отверстиями для ключей. Он открывал их, осматривал и закрывал с эффективностью, выработанной уверенностью и опытом. Никаких денег; только бумаги и письма, большинство из них принадлежали Ленни.
   Верхний ящик с противоположной стороны стола был забит плотнее остальных. Под бумагами и конвертами лежал бумажник из кожи угря; в нем оказались кредитные карточки на имя Ленни и девяносто пять долларов. Фыркнув, он швырнул его на стол и принялся перебирать конверты, заглядывая внутрь каждого. «Ничего, ничего, черт подери…»
   Что-то торчало сзади, он подергал — не поддавалось. «Черт, что же там не так?» Он потянул за бумагу, которую нащупали пальцы. Возникла мысль о тайнике. «Да, — подумал он с возрастающим волнением. — Что еще тут может быть? Это старый стол, очень похож на стол, стоявший в офисе Оуэна, а в прежние времена очень любили устраивать разные потайные ящички».
   Он выдвинул ящик и поставил его на пол. Послышался треск; там прилип конверт, за который он тянул. Достав его оттуда, стал искать тайник. Открыв дверцы, посветил фонариком. Внутри виднелась съемная панель, удерживаемая четырьмя медными шурупами.
   За окном появились первые проблески восхода, сердце стучало. С помощью небольшой отвертки, лежавшей в кармане, вывинтил шурупы и поднял панель. Никакого тайника. Панель просто прикрывала доступ к дальним частям стола на случай ремонта. На дне узкой щели лежал один-единственный конверт, больше ничего. Больше ничего. «Черт возьми, загубил столько времени», — подумал он и уже собирался вставить панель на место, как увидел имя, написанное на конверте. «Лора Фэрчайлд».
   Он схватил конверт. Он был толстым, явно какой-то большой документ. Имя Лоры было написано от руки большими наклонными буквами, почерком, в котором он признал почерк Оуэна. «Этот стол, должно быть, принадлежал Оуэну, — подумал он, — и это письмо он написал ей, то самое, которое она не могла найти. Оно завалилось за ящик. И лежало там со дня его смерти».
   В комнате становилось светлее, удары сердца отдавались у Клэя в ушах. Он ненавидел дневной свет. Слишком долго возится. Засунув письмо во внутренний карман пиджака, завинтил шурупы на место, уложил бумаги, конверты и бумажник из кожи угря обратно в ящик и задвинул его на место. Быстро осмотрел комнату: все чисто, все в порядке. Подхватив футляр с картинами, он поспешил к выходу, осторожно включил сигнализацию и выскользнул через парадную дверь наружу, закрыв ее за собой на ключ.
   Мимо проехала машина — он вжался в дверь и не шевелился, пока она не исчезла из вида. Затем, посмотрев направо, потом налево, двинулся пешком до Лексингтона, мимо все еще спящих домов. На углу увидел приближающееся такси. Небрежно остановил его и поехал прочь.
 
   Когда семья в начале июля собралась отдохнуть на Кейп-Коде, Ленни также согласилась. На этом настаивал Феликс, недовольный ею и встревоженный; Эллисон также отпускала тоскливые комментарии по поводу того, как редко они ее видят, после того как большую часть времени она стала проводить в Нью-Йорке. Поэтому она согласилась. Ленни знала: когда-нибудь придется объясниться с Феликсом, которого она откровенно избегала после разговора с Беном, состоявшегося шестью месяцами раньше
   Шесть месяцев, в течение которых она стремилась встречать Феликса как можно реже. Уже более года они перестали ночевать в общей спальне. Она давно ничего ему не объясняла; просто сказала, что не испытывает никакого желания. Ей было интересно, сколько времени он будет сдерживать переполнявшую его ярость. Он целиком ушел в дела компании. Имелись проблемы в отношениях с правлением корпорации, его вынуждали продать несколько гостиниц, чтобы увеличить оборотный капитал; они чересчур разрослись за последние годы. А главное, после рождения Джада он был вынужден сдерживать свой гнев на Бена. Феликс верил, что Бен обхитрит его и непременно раздавит, если он не свалит Бена раньше. Тем не менее оба они продолжали работать изо дня в день, едва обмениваясь парой слов, над строительством двух новых отелей Сэлинджеров.
   Конечно, ничего этого Феликс не говорил Ленни; она узнавала обо всем от Бена и Томаса. Феликс практически не делился с ней ничем; она рассказывала ему и того меньше. Если он и замечал происшедшие в ней перемены после того, как она начала проводить в квартире Уэса Карриера столько же времени, сколько в своем доме в Манхэттене, то молчал об этом. Ленни сомневалась, замечал ли он вообще что-либо: прошло много времени с тех пор, когда он действительно обращал на нее внимание. Ленни полагала, что он все еще считал ее все той же, какой она была, когда он увел ее от Джада.
   — Я и забыла, как здесь прекрасно, — сказала Ленни за завтраком, обращаясь к Эллисон. Был уик-энд Четвертого июля, день национального праздника США, южную часть полуострова настолько заполнили приезжие, что жители Остервилла предпочитали оставаться дома и развлекать друг друга. Одетые в шорты и спортивные рубашки, Эллисон и Ленни вынесли кофе и печенье на газон, разбитый позади дома, принадлежавшего Ленни. Они расположились там, наблюдая, как Джад делал свои первые шаги, курсируя между сваренной из железа скамьей и коленями Эллисон.
   — Я скучала по Кейп-Коду, не подозревая, что тоскую по нему.
   — Ты была очень занята в Нью-Йорке.
   — Саркастически настроенная дочь заставляет мать чувствовать себя неудачницей.
   Эллисон рассмеялась:
   — Разве ты неудачница? Ты считаешь, что я очень хорошо устроилась. Извини за мой сарказм, дело в том, что я сильно скучала по тебе. Тебе понравилось в Нью-Йорке или хочешь остаться в Бостоне?
   — И то и другое.
   Эллисон пристально посмотрел на нее:
   — Ты неплохо проводишь время.
   — Да. В Париже тоже было неплохо. Я не все рассказала тебе про Париж.
   — О чем же ты умолчала?
   — О нашем уговоре с Лорой.
   Инстинктивно Эллисон оглянулась и посмотрела на кухню, где прежде хлопотала Лора, воспоминания нахлынули на нее, перемешивая любовь, утрату и гнев. Рядом Джад, лепетавший от восторга, упал ей на руки. Эллисон подхватила и поцеловала его, прижавшись носом к мягкой щеке и шее, прежде чем вновь поставить на нетвердые ножки. Затем взяла свою кружку с кофе.
   — Ты рассказала, как беседовала с ней о ее отелях и сказала ей, что, возможно, мы поторопились в наших суждениях. Что она очень красива и все еще сердита на нас.
   — Лора предложила мне погостить в одном из ее отелей, посмотреть на что он похож. И я согласилась.
   Эллисон смотрела на мать во все глаза:
   — Почему ты мне не сказала об этом? И ты собираешься принять ее предложение? Может быть, мне пойти с тобой?
   — Я уже была. Я была там пару месяцев назад. А не рассказала тебе потому, что не хотела, чтобы визит выглядел как нашествие Сэлинджеров; мне хотелось посмотреть одной.
   — И что ты там обнаружила? — спросил Бен. Они резко взглянули вверх, прикрыв глаза ладонями от слепящего солнца.
   — Мой легконогий муж, — весело проговорила Эллисон, — мы не слышали, как ты подошел.
   — Теннисные туфли, — проговорил он, наклоняясь и целуя ее, затем поцеловал в щеку Ленни. — С утра пораньше мы сыграли партию с Томасом. Как только оденусь, выезжаю в Сити, но сначала мне хотелось услышать конец истории, которую рассказывает Ленни.
   — Ты слышал, она гостила в одном из отелей Лоры?
   — Да, в котором?
   — В нью-йоркском, — ответила Ленни. — Бен, это поистине необыкновенное место.
   — Расскажи.
   Он сел за стол и налил себе кофе из термоса, стоявшего около Эллисон, затем протянул руку, когда Джад приблизился к ним.
   — Боже мой, вы только посмотрите! В следующий раз он будет бегать по двору.
   Он привлек Джада к себе, прижавшись щекой к мягким светлым волосам сына.
   — Как дела, мой мальчик? — мягко проговорил он. — Как вижу, ты неплохо держишься на ногах. Вот это-то тебе потребуется в жизни, Джад — твердо стоять на ногах. Запомни как следует.
   Он опустил его на землю и повернулся к Ленни.
   — Расскажи, — попросил еще раз.
   Ленни описала комнаты, предоставляемые услуги, отношение персонала, как она давала обед на десять человек (Карриер также присутствовал, но она не упомянула о нем), как делала различные заказы на протяжении всех трех дней пребывания в отеле и все они неизменно удовлетворялись.
   — Или же у них лучшая подготовка, нежели в любом другом отеле, из всех, в которых я когда-либо останавливалась, или весь персонал находится под гипнозом. Тем не менее, должна признать, это нечто большее, чем обыкновенный персонал; там царит особая атмосфера, хотя, как мне кажется, персонал играет в этом самую главную роль.
   Бен кивнул. Он почувствовал гордость за Лору и в то же время зависть. Ленни никогда не восторгалась ни одним из отелей Сэлинджеров, в которых она часто бывала, даже после того, как он стал работать на компанию, и, как он полагал, сумел добиться существенного улучшения. Тут Бену пришло в голову, что настало время сказать им правду о себе и о Лоре: пока они восхищались ею и Ленни вспоминала общение с ней в Париже.
   — Мне хочется, чтобы она работала на нас, — сказала Ленни, — я имею в виду, вместе с нами; теперь глупо полагать, что Лора когда-либо будет снова работать на нас. Или на кого-либо другого. После того как я уехала из отеля, я написала ей письмо, в котором вместе с благодарностью за замечательно проведенное время предложила подумать о совместной работе, но она не ответила. Уверена, она все еще обижена на нас. А мы до сих пор не знаем, что и думать о ней, не так ли? Феликс запрещает даже упоминать ее имя. Я нахожу это чрезвычайно неудобным, даже спустя все эти годы. Какая жалость, что так трудно забыть прошлое…
   Бен поднялся со своего места. Время сказать правду еще не пришло. Он не был уверен, что оно вообще когда-нибудь наступит. Он ждал слишком долго; вдобавок ко всему придется объяснять причины столь долгого молчания и многое другое.
   — Пойду приму душ, — сказал он, наклоняясь и подхватывая сына на руки. — Скоро увидимся, молодой человек. Заботься о маме, она у нас необыкновенная. Я люблю тебя.
   Он еще раз наклонился к Эллисон:
   — И тебя я люблю.
   Он посадил Джада на колени Эллисон, пересек террасу и вошел в дом.
   Ленни и Эллисон посмотрели друг на друга.
   — Береги ваши отношения, — мягко проговорила Ленни, — то, что есть между тобой и Беном, так прекрасно… Хотелось бы дать тебе совет получше, но не знаю какой. Пойми, замечательно, что ты можешь сохранить и укрепить ваши отношения.
   — Мне хочется, чтобы и у тебя было нечто подобное, — решительно сказала Эллисон.
   Она никогда не расспрашивала мать о ее супружестве.
   — Мне тоже.
   Жарко светило солнце, воздух был практически недвижим; Ленни посмотрела сквозь окружавшие деревья на океан — огромное пространство голубого цвета, местами нарушаемое белыми парусами и маленькими цветными пятнами виндсерфингов. Она чувствовала себя легко и расслабленно, не столько как мать, скорее как друг. Возможно, это ощущение происходило оттого, что они с Эллисон обе теперь были матерями, а возможно, оттого, что Эллисон стала увереннее в себе, чем прежде, более искренней и счастливой настолько, чтобы получать наслаждение от общения с другом, которого знала всю свою жизнь. Как бы там ни было, Ленни обнаружила, что может говорить с Эллисон о своем неудавшемся браке, не опасаясь, как прежде, перепугать дочь тем, что вдруг ей, как и матери, не удастся счастливым образом устроить свою супружескую жизнь.
   — Я вышла замуж по ошибке, — сказала Ленни, — и по ошибке продолжаю оставаться замужем; потому что принято выходить замуж, потому что я не могла найти лучшего супруга, потому что я была напугана. И потому, что этого очень сильно хотел Феликс.
   — Хотел чего?
   — Жениться. Заключить со мной брачный союз.
   — Не тебя самое, а союз? Он не хотел тебя ради тебя самой?
   Ленни чуть заметно усмехнулась:
   — Боюсь, он не поймет сути вопроса. Он добивался меня, поскольку я олицетворяла некое представление о стиле, который для него был главным. Он хотел владеть мною, поскольку ему было важно обладать тем, чем восхищались другие мужчины, а мною очень часто восхищались. Он хотел обладать мною еще и потому, что я любила другого, кого он презирал и, как мне кажется, опасался.
   — Неужели ты любила другого? Ты никогда не говорила мне об этом. Кто он?
   — О, это было так давно. В молодости почти всегда так: любим одних, а заключаем брак с другими. Эллисон, ты расстроишься, если я разведусь с Феликсом?
   — Похоже, мое отношение не играет существенной роли, не так ли? В действительности ты уже покинула его; ты едва видишься с ним. Ты сказала ему?
   — Нет. Продолжаю оттягивать. Не хочу иметь с ним никаких дел, даже бракоразводных. Хочу развестись, и в то же время не хочу проходить через весь этот процесс; я почти ощущаю себя разведенной, пока не нахожусь рядом с ним… Ох, стыдно, знаю; я не горжусь этим, но кроме того, что придется заниматься этими делами, еще его вспышки ярости…
   — Ты прожила с ним так долго. Почему так вдруг? Почему ты больше не хочешь с ним жить? На мой взгляд, он остался таким же, разве глубже погружен в свой бизнес, вот и все.
   Ленни боролась с собой, чтобы произнести слова, которые должны быть сказаны. Но не могла произнести их. Не было причин рассказывать Эллисон о Джаде и о том, как с ним поступил Феликс.
   — Может быть, я наконец узнала его с той стороны, о которой никогда не догадывалась? Может быть, я разозлилась на себя за то, что столько лет ничего не предпринимала? Знаешь, моя дорогая…
   В этот момент маленький Джад попытался отойти от нее, и Ленни взяла его на руки, такого близкого, теплого, пахнущего свежей травой и солнцем. Чувствуя губами шелковистую кожицу ребенка, ей хотелось оплакивать все, что было потеряно.
   — Что? — спросила Эллисон.
   Ленни поставила Джада на траву, но он недовольно завертел головой — он устал ходить. И, усевшись перед ней на траву, взял деревянную игрушку, торжественно принялся грызть ее.
   — В супружестве с людьми что-то происходит, — медленно проговорила Ленни. — Не со всеми, конечно, но очень многие женщины… Спустя некоторое время они начинают глядеть за пределы супружеского круга, в поисках хоть какого-нибудь счастья. Замужество становится своеобразным вынужденным жизненным обстоятельством, как, например, близорукость или глухота, от которых невозможно избавиться, с чем нужно свыкнуться и приспособиться. Это не инвалидность, нет, тем не менее накладывает некоторые ограничения. И многие женщины мирятся с этим. Зная, что то, чем они обладают, далеко не самое лучшее, может статься, вовсе ни на что не годное, но это становится частью их самих; они привыкают и смотрят на происходящее сквозь пальцы; их никогда не учили думать о жизни, которая не включает в себя супружество. А годы проходят мимо. Тут нечем гордиться, но это в значительной степени объясняет поведение моего поколения, думаю, тебя это не касается.
   — Но можно же изменить все это? — мягко спросила Эллисон, ощущая новую близость с матерью, которой не было прежде.