Майкл Джудит. Наследство

   На День благодарения, когда Поль остался один, он решил обдумать жизнь, которую они вели с Эмилией. Она находилась в Лондоне по приглашению консорциума британских модельеров, а ему не хотелось ехать в Бостон, чтобы отдохнуть там. Накануне звонила Эллисон из Амстердама и сообщила, что они с Беном поженятся на Рождество в Бостоне, после чего он почувствовал щемящую душу тоску, которую он испытал год назад, когда встретил Ленни с молодым человеком около «Мейфэар риджент». Он вспомнил, что сказала тогда Эмилия: она должна иметь то, что хочет, а не то, что может найти. Никто не должен довольствоваться этим.
   «А чем довольствуюсь я?» — спросил он сам себя. Он сидел в библиотеке, где когда-то наблюдал за игрой теней на лице Эмилии, сидящей у камина, и вспоминал последние месяцы, наполненные безумной работой и такой же безумной светской жизнью. Его фотопортреты звезд висели во многих апартаментах на Парк-авеню, а также в домах по всему свету. Его работы использовались для коммерческих и благотворительных реклам в журналах, выходящих в десятках стран. Но их не было ни на одной выставке картин или фотографий, и Поль знал почему: они все выглядели одинаковыми, и хотя они были отлично выполнены, это не было искусством.
   Уже многие месяцы Поль уверял себя, что скоро он продвинется вперед в своем творчестве: изменит освещение, чтобы усилить игру теней, а не будет, как раньше, скрывать их, откажется сглаживать нежелательные для многих складки лица, морщины и мешки под глазами, которые придавали лицу выразительность, и постарается вернуться к своему раннему восприятию и вновь почувствовать краткие мгновения вдохновения. Но шли месяцы, а он продолжал делать то, что от него хотели, избегая выражать свою точку зрения, принимая похвалы своих заказчиков недовольным молчанием, которое принимали за удивительную скромность.
   Не имеет смысла, размышлял он, сидеть в библиотеке и думать о том, чем он довольствовался: раболепием и лестью, безумной чехардой светских приемов и гонорарами, которые были гораздо больше, чем мог принять серьезный художник. Оуэну это не понравилось бы, решил он. Он вспомнил Оуэна, высокого и немного сутулого, с длинными усами, завивающимися на концах, с темными глазами, ругающего Поля за его неприкаянность и любовь к странствиям. «Я ищу себя, — оправдывался Поль, молодой и уверенный в себе, но Оуэн качал головой. — Тебе для этого понадобится слишком много времени, если ты не бросишь суетиться, иначе так и будешь суетиться всю жизнь».
   Суета, думал Поль. Все его честолюбивые мечты делать великие фотографии затерялись в суете создания льстивых фотографий людей, у которых было ненасытное желание увидеть себя в серебряной рамке, хотя бы в своей гостиной, если не в местных или международных журналах. Он сидел в библиотеке, размышляя о своей суетной жизни, а на следующий день велел своей секретарше сообщить всем, кто должен был прийти на фотосъемку, что он болен.
   «Это еще не все», — сказал он себе в тот неожиданно свободный день, повторяя это и в последующие дни. Он гулял по Центральному парку, ездил в монастырь, часами разглядывал средневековые гобелены, на которых изображались битвы и королевства, отчего его собственные заботы казались очень маленькими. Он бродил по улицам окраинных кварталов, наблюдая за лицами вокруг и спрашивая себя, когда же он наберется смелости поверить, что сможет создавать произведения искусства, фотографируя простых людей.
   — Я не верю в себя, что бы это ни значило, — мрачно изрек он после недели скитаний по Нью-Йорку. Эти слова он предназначал Ларри Голду, другу по колледжу, куда Поль приехал, чтобы встретить Эмилию. Поль и Ларри когда-то жили в одной комнате и участвовали в одних и тех же классных мероприятиях, вместе делали фильмы, которые были неумелыми и любительскими, но которые со временем привели к тому, что Ларри сделал феноменальную карьеру в телевизионных рекламных роликах. Он получал стипендию, будучи представителем трех поколений сталеплавильщиков Индианы; к тому времени, когда ему исполнилось тридцать лет, «Голд филмз» была самой известной рекламной студией в стране.
   — Возможно, ты и знаешь, что это значит, — ответил он Полю, развалясь на стуле на открытой террасе в «Ла Шомьер». — Вспомни все лекции по философии в университете с вечными вопросами, кто мы такие и куда идем. Или ты все забыл?
   — Мне кажется, я забыл все на свете. Сейчас я умею только делать известных людей счастливыми. — Поль дотронулся до темно-красных цветов бугенвиллеи, которая обвивала стену террасы. — Никогда не смогу не удивляться им в декабре. Большинство из них фальшивые. Я имею в виду, знаменитостей, не бугенвилею. Некоторые из них появляются в рекламах для бездомных детей или исследований сердца и безумно озабочены тем, что делают, но есть и другие, которых ничего не интересует, они хотят видеть только самих себя на глянцевых страницах журналов. Это тешит их самолюбие: вот они какие, пусть все знают, какие они замечательные, когда на самом деле они и пальцем не пошевелят и им совершенно безразличны люди, о которых они пекутся на словах.
   — Ну и что? — Ларри наблюдал, как официант раскладывает им салат из крабов. Его выгоревшие на солнце волосы были почти белые, длинное лицо было загорелым и меланхоличным и напоминало бассета, на которого нацепили светлый парик. Он лениво смотрел на Поля.
   — Не все ли тебе равно, как люди расстаются со своими деньгами? На их доллары можно купить те же дома для бездомных или проводить исследования сердца и что угодно, независимо от того, изображает сострадание тот, чья фотография появляется в рекламе, или нет. Зачем так волноваться по этому поводу?
   Поль пожал плечами:
   — Я не люблю тех, кто притворяется и лжет. Если деньги нужны на правое дело, то должны быть и способы честно эти деньги получить.
   Ларри вздохнул:
   — И президенты должны всегда говорить правду, и биржевые маклеры должны быть честными, и все супружеские пары должны любить друг друга. Это Манхэттен ударил тебе в голову? Или ты просто хочешь вернуться в детство и пребывать в счастливом неведении и грезах?
   Поль рассмеялся:
   — Ты прав. Я веду себя как последний дурак. — Он взял в руку вилку и стал ковырять ею салат, отодвинув ножки крабов в сторону. — Мне надоела моя жизнь, вот в чем дело. Я даже не понимаю, как все это получилось. Год назад я считал себя классным фотографом, способным увидеть душу, которую мы обычно прячем от людей, внутреннее состояние… Мои фотографии могли бы стать телескопом, через который люди по-новому взглянули бы на мир, увидели глубины, которые не замечали раньше. Я не знаю, понимаешь ли ты, о чем я.
   — Ты прекрасно знаешь, что да. Как, по-твоему, я зарабатываю себе на жизнь?
   — Ты делаешь рекламные ролики, мой друг. Это не фотография.
   — Разве, чтобы снять фильм, камера не нужна?
   — В фильме есть звук и движение. Не нужно ловить один-единственный момент. Да и цели у них разные.
   — Скажи пожалуйста, он все знает! Ты когда-нибудь снимал фильм, мой друг, кроме тех, которые мы делали в колледже?
   — Нет.
   — Тогда ты слишком много говоришь о том, о чем не имеешь никакого понятия, черт возьми!
   Поль улыбнулся:
   — Вероятно. Может быть, мне поучаствовать в твоем следующем фильме и поучиться у тебя?
   — А почему бы и нет? Это было бы здорово, — весело сказал Ларри. — Я думаю, ты должен поработать со мной.
   Поль удивленно поднял брови:
   — Я кажусь таким беспомощным?
   — Немного. На Западе мы верили в счастье. Я думаю, ты мог бы найти счастье, делая фильмы. А теперь послушай. — Он наклонился вперед, в его голосе больше не было легкомыслия. — То, что ты наговорил о внутреннем состоянии души, о потаенном смысле чего-то, все это ерунда, Поль. Это то, о чем мы мечтали в колледже. Правильно? Ты со своими фотографиями, а я со своими фильмами. Но потом мне в голову пришла мысль, что жизнь стала бы гораздо веселее, если бы я разбогател. И я оказался прав. Ты сам это знаешь. Ты был богат, еще лежа в колыбели. Но получилось так, что в погоне за богатством я забыл о своих чудесных фильмах, которые хотел сделать. Я тоже хотел дать людям телескоп, чтобы они увидели мир в новом, более интимном свете. Ты слушаешь меня?
   Наступило молчание.
   — Ты хочешь создать новую компанию?
   — Ты понял меня. — Медленно, давая возможность Полю обдумать его слова, Ларри намазал маслом кусочек французской булки. — Мне кажется, тебе нужно заняться чем-то новым. Я понял, что ты — это то, что мне нужно: у тебя много денег и много времени, тебе не нужно думать о том, чтобы заработать на жизнь, и ты можешь работать, как лошадь, потому что любишь работу, а не потому, что она принесет деньги — учитывая, что обычно она их и не приносит.
   — Может быть, ты все-таки объяснишь, о чем, собственно, идет речь? — спросил Поль.
   Довольный, Ларри рассмеялся.
   — О документальных фильмах. Я хочу создать компанию, чтобы снимать отличные документальные фильмы о тех состояниях души, внутренних смыслах и так далее. И я хочу, чтобы ты взялся за это дело.
   — Ты с ума сошел, мой друг. Я ничего не знаю о фильмах, как ты сам справедливо отметил. Ты не можешь создавать компанию и ставить во главе ее абсолютного профана. Если только… — Ему в голову пришла мысль. — Если только ты не ищешь инвестора, который бы мог дать деньги.
   Ларри кивнул:
   — И это тоже. Но я взял бы тебя и без денег, потому что уверен, что ты прекрасно справишься. Мы сделаем первый фильм вместе. Это — залог успеха, и я смогу уйти из компании. Ты не будешь профаном долго. Я видел, как ты работаешь, и знаю, как быстро ты все схватываешь. — Он снова откинулся на стуле. — Помнишь, как мы беседовали в колледже? У нас были одинаковые мечты. Только у тебя всегда было много денег и тебе не нужно было заботиться о том, сбудутся эти мечты или нет. Вот и получилось, что тебя заела тоска, тебе все надоело, ты чувствуешь себя постаревшим и хочешь заняться чем-то другим, новым. Если тебя не пугает тяжелая работа и выполнение приказов — я вообще-то не люблю командовать, но когда я что-то приказываю, мои помощники кидаются сразу их исполнять. Так что я и тебя заставлю немного побегать. Пойми же, что у тебя есть воображение, мой друг. А миру так не хватает сейчас именно воображения. Я хочу, чтобы ты работал со мной, дашь ты деньги или нет. Если, конечно, ты хочешь работать, работа — твоя.
   Он на секунду замолчал.
   — Деньги, конечно, не будут лишними.
   Поль рассмеялся:
   — Сколько?
   — Пару сотен тысяч хватит на первых порах. Но это не будет вложением капитала, Поль. Пусть это будет вроде безвозмездного дара; назад ты их не получишь. Они смогут прославить тебя, но прибыли не принесут.
   Поль возился с ножкой краба на тарелке. Неожиданно он вспомнил другую тарелку, в другом ресторане, на которой лежало белое мясо рядом с красными панцирями. Ты единственная женщина, которую я знаю, что умеет раскалывать омара и при этом не превратить свою тарелку в месиво. У тебя чудесные пальцы; из тебя бы вышел хороший фокусник или карманник.
   — ...тема, — говорил Ларри. — Это будет общее решение, когда мы…
   Поль отодвинул тарелку в сторону. «Что-то новое, — думал он, — что-то совсем другое, но не настолько, что совсем незнакомо. Я мог бы гордиться этим. Эмилия не станет возражать, если мы будем жить здесь. Она может жить где угодно и все равно иметь заказы. И нам будет гораздо лучше в стороне от той веселой карусели, в которую превратилась наша жизнь, когда у нас не оставалось времени для себя, когда не было времени даже выяснить, что, собственно, у нас общего. Я, конечно, обязан ей, это она сделала нашу семейную жизнь счастливой, но у меня, в конце концов, есть своя жизнь, которой я хочу быть доволен. А если я возьмусь за это и сделаю все, как надо, в моей жизни не останется времени для прошлого».
   Он допил кофе:
   — Извини, Ларри. Я не слышал, что ты сказал.
   — Я сказал, что мы вместе выберем тему фильма. У меня сейчас в запасе есть несколько предложений, но ты сможешь внести и свои идеи; я открыт для любых идей, если только они интересны, вызывают желание их обсуждать и гениальны.
   Вот таким образом, из-за усталости от высшего общества Манхэттена и салата из крабов, Поль Дженсен стал документалистом.
   На этой же неделе, когда он с Эмилией оставался в Лос-Анджелесе, они купили дом в районе Бель-Эйр, возвышающийся высоко над городом, а адвокаты готовили бумаги, которые должны превратить «Голд—Дженсен продакшнз» в реальность. Двумя неделями позже компания уже делала свои первые шаги, а Поль вылетел в Бостон на свадьбу Эллисон с Беном Гарднером и, приземлившись, нашел всю семью, ожидающую прилета Эллисон в зале ожидания аэропорта.
   — Ну и прием вы устроили, — сказал Поль, когда его поцеловала мать. — Но я думаю, это ради Эллисон с Беном.
   — В основном, — сказал Томас, обнимая сына. — Но мы приехали пораньше, чтобы встретить тебя.
   Поль пересчитал своих родственников, включая двоюродных сестер, которых не видел многие годы.
   — Одиннадцать. Похоже на демонстрацию силы.
   — Моральная поддержка, — сказал Томас. — Твоя тетя Ленни решила, что это обязательно нужно сделать, поскольку Феликс не испытывает энтузиазма по этому поводу.
   — Феликс? — Поль поискал его глазами.
   — Он ушел звонить, — объяснила Ленни. Она обняла Поля. — Я так рада, что ты пробудешь здесь несколько дней. У нас будет возможность поговорить. Когда приезжает Эмилия?
   — Через три дня. Самое позднее, через четыре.
   — А где она? — спросила Патриция.
   — В Скотсдейле. Весенний показ мод для «Вог». Она там уже две недели.
   — Я успел вовремя, — раздался голос Феликса. Он вернулся после телефонного разговора и тут же взял на себя руководство семьей. — Мы подождем в зале ожидания аэропорта. Я сказал Эллисон, что мы будем там, когда они пройдут таможенный контроль.
   Ведя всех по коридору, он показался Полю возбужденным и немного встревоженным.
   — Плохие новости по телефону? — осторожно спросил Поль.
   — Конечно, нет. — Ответ был машинальный. — Небольшая неразбериха в офисе. У нас переходный период, и трудно заставить людей исполнять приказы.
   — Переходный период?
   — Все меняется, — неопределенно ответил Феликс. — Те, кто вовремя этого не понимает, остается на обочине. — Он остановился около двери без таблички и нажал на маленький незаметный звонок. Дверь распахнулась, и он вошел внутрь, приглашая всех следовать за собой. Они прошли в дальний угол, где мягкие стулья стояли вокруг стола, который имел форму крыла самолета. — Кто что будет пить? — обратился он ко всем и передал заказы одной из стюардесс на пенсии, которая обслуживала теперь посетителей аэропорта.
   — Я не совсем понял, — продолжил Поль, когда остальные увлеклись разговорами. — Ты имеешь в виду, что меняешь стиль работы компании?
   — Мы избавляемся сейчас, так сказать, от высохших веток, — сказал Феликс. — От старой недвижимости, от стариков в компании, от всего ненужного, короче. И мы станем меньше, но сильнее и могущественней, чем прежде.
   Поль взял бокал, который ему принесли:
   — Сколько же ты продаешь?
   — Примерно двадцать процентов, включая…
   — Двадцать!
   — Естественное старение. А почему бы не двадцать, если это делает нас более сильными? Твои акции поднимутся в цене, когда наши балансовые отчеты это зарегистрируют.
   — А сколько людей, из тех, которых ты увольняешь, долго работали в компании?
   Феликс пожал плечами:
   — Наши штаты были слишком раздуты. Мы должны произвести некоторые сокращения. На пути к прогрессу всегда кто-то страдает.
   — Я слышал о твоих планах, — сказал Поль задумчиво. — Ты сносишь старые здания или реконструируешь их?
   — Я же говорю тебе: мы от них избавляемся. Они слишком малы, чтобы я мог на их месте построить то, что хочу. И мне не навяжут тот стиль здания, который, возможно, нравился моему отцу, но совершенно не впечатляет меня. Год назад мы продали чикагский отель, а сейчас я навожу мосты, чтобы продать отели в Нью-Йорке и Вашингтоне. Остаются пока отель в Филадельфии, парочка в Мемфисе и Форт-Уорсе, которые компания когда-то приобрела неизвестно где. У меня есть покупатели и для них. Но мы и строим все время; я собираюсь построить десять новых отелей за пять лет.
   — Да, впечатляющие планы, — пробормотал Поль, уловив в голосе Феликса вызов, и припомнил то, что он уже слышал: переходный период… меньше… двадцать процентов… сокращение… быстрое расширение. Он спросил себя, не готовиться ли им к бурным временам. На карту поставлены его деньги, и немалые. Его доход зависел в основном от фонда, который образовал Оуэн, когда Поль родился, и большая часть его акций была вложена в отели Сэлинджеров.
   Дверь зала ожиданий открылась, и Эллисон вихрем ворвалась к ним, целуя Феликса, Ленни, протягивая руки Полю. Он успел увидеть ее сияющую улыбку, прежде чем она прижалась к нему и они крепко обнялись.
   — Добро пожаловать домой, — ласково проговорил Поль. Другие встречающие окружили их, они одновременно улыбнулись и смешались с остальными. Но Ленни стояла в стороне и казалась окаменевшей, ее глаза смотрели на человека, который шел следом за Эллисон и остановился невдалеке. Он был высоким, с золотистыми волосами, черты лица были классическими, а голубые глаза спрятаны за очками в роговой оправе. Его рот плотно сжат, а взгляд бегал по лицам окруживших Эллисон людей.
   — Джад, — прошептала Ленни. Его глаза встретились с ее изумленным взглядом. Он всмотрелся в нее внимательнее. Эллисон, стоящая в обнимку с Полем, протянула руку, и, подойдя к ней, Бен взял ее руку в свою, а свободной рукой поздоровался с Полем. Потом повернулся к Ленни и взял ее руку в свои.
   — Наконец-то, — сказал он. — Я очень рад познакомиться с вами. Эллисон долго готовила этот сюрприз.
   — Да, — с трудом произнесла Ленни. Воспоминания нахлынули на нее, и она не могла говорить.
   Бен нахмурился, но попытался сгладить ее молчание:
   — Эллисон не хотела, чтобы мы познакомились раньше. Я пошел у нее на поводу, поэтому принимаю всю ответственность и на себя тоже, но думаю, что вы не будете долго обижаться. Она сказала, что ее отец не очень доволен, но надеюсь, что вы пожелаете нам счастья.
   — Рад познакомиться, — довольно холодно произнес Феликс, протягивая Бену руку, вынуждая таким образом его отвернуться от Ленни. Он почувствовал себя задетым, что Бен сначала подошел к Ленни. Ему не понравилось, что Бен был молод и выглядел этаким красавцем блондином. Он не выносил таких мужчин. Его раздражала его дочь, которая выглядела гордой и счастливой, здороваясь со всеми, как будто она привезла домой из Европы члена королевской семьи, а не кого-то, кто свалился им как снег на голову и был согласен стать вице-президентом службы безопасности. Скажите пожалуйста! Кем он себя воображает — он, видите ли, согласился на такой важный пост, которого бы ему не видать как своих ушей, если бы не Эллисон. Дочь обняла его напряженные плечи и поцеловала его.
   — Здесь мой служащий. Он отнесет ваш багаж, мы поедем в нашей машине.
   — Прекрасно, — согласилась Эллисон. — Бен! Ты еще не познакомился с моими двоюродными сестрами. — Она представила их, быстро назвав по именам, и в ожидании остановилась, готовая к выходу.
   Бен смотрел на Ленни, озадаченно нахмурившись.
   — Надеюсь, что у нас будет время сегодня поговорить немного, чтобы познакомиться поближе.
   — Обязательно поговорим, — лицо Ленни продолжало оставаться бесстрастным, она стояла, сцепив руки перед собой. Нет, он совсем не похож на Джада, она не понимала, как такое могло прийти ей в голову. Его подбородок был более квадратным, лоб не таким высоким, а волосы не вились. Ну да, когда она внимательнее к нему присмотрелась, то убедилась, что сходство было совсем незаметным. — Пожалуйста, простите мне мое поведение. Я очень нервничаю, когда много людей. Когда приедем домой, будем пить чай, и у нас с вами хватит времени, чтобы стать добрыми друзьями.
   Лицо Бена прояснилось.
   — Я рад. Я боялся, что чем-то мог обидеть вас, а мне бы этого совсем не хотелось. Я уже чувствую себя вашим родственником, как будто знаю вас давным-давно.
   У Ленни закружилась голова, и она взяла Бена под руку, когда они шли по широкому коридору к стоянке машин. Нет, сходство все-таки было, ей не могло померещиться, оно было реальным. Но было и еще что-то: странное сочетание в его внешности мягкости и какой-то твердости, почти жестокости, которые вызывали новые воспоминания и заставляли ее нервничать. Потому что, если он действительно являлся сыном Джада — а она не могла придумать, кем еще он мог быть — она не имела ни малейшего понятия, рассказал ему Джад о ней или нет. Она не могла понять, как случилось, что он разыскал их семью, и что он теперь будет делать, и что вообще хотел от них.
   Может быть, и ничего, успокаивала она себя, когда шофер помогал им сесть. Остальные пошли разыскивать свои собственные машины. Жизнь полна совпадений, которые заставляли нас искать им объяснения, которых просто не существует. «Если он решил заняться гостиничным делом, то вероятность того, что он встретится с нами, была достаточно велика. А я бы очень удивилась, если бы он знал что-нибудь обо мне. Ему было всего девять лет, когда я видела Джада последний раз.
   Он все равно бы не запомнил, даже если Джад в порыве откровенности и рассказал о них своему маленькому сыну».
   — Ваши родители? — Ленни повернулась к Бену, откашлявшись. Он сидел на откидном сиденье напротив Эллисон, которая разместилась между своими родителями на широком мягком сиденье. — Эллисон говорила нам, что они умерли.
   Он согласно кивнул головой:
   — Мой отец умер, когда мне было тринадцать, а мама через несколько лет после этого.
   Джад, думала Ленни, пытаясь вспомнить его глаза, когда он лежал рядом с ней и говорил, что любит ее. Умер. Она никогда не думала о нем как об умершем. Когда она позволила себе думать о нем, то вспоминала строчки стихов, которые он прочитал, когда Феликс спросил его, куда он хочет уехать. — Туда, где я могу найти золотые яблоки солнца и серебряные яблоки луны, — и она представляла его в каком-то смутном райском месте, где было много золотых и серебряных яблок и царил мир.
   «Джад, — подумала Ленни с болью в душе, которую, как она надеялась, давно забыла. — Мы не имели право на то, что было между нами. Я это знаю. Не имели право ни ты, ни я, и наши отношения не могли продолжаться долго. Но, Боже мой, как нам было хорошо! Мы были по-настоящему счастливы… Мне кажется, с тех пор я все время пытаюсь найти это чувство снова».
   Лицо Бена было оживленным, и она поняла, что пристально смотрит на него. Внезапно, чтобы как-то нарушить молчание, она сказала:
   — Феликс и я решили подарить вам обоим дом Оуэна к свадьбе.
   — Ой, мама! — закричала Эллисон. Она перегнулась через отца и поцеловала Ленни в щеку, а потом поцеловала Феликса. — Спасибо, спасибо вам! Бен! Подожди, ты скоро увидишь, что это такое! Это чудесный дом! Мы будем жить в комнатах дедушки… конечно, они немного темные; много красного дерева, бархатных занавесок, но мы все переделаем…
   — Он очень большой? — спросил Бен.
   — Двадцать две комнаты, тридцать три тысячи квадратных футов, — ответил Феликс.
   — Но нам не надо столько.
   — Пока не надо, — вставила Эллисон. — Но там будет чудесно нашим детям.
   — Но мы не сможем содержать такой дом, — продолжал Бен.
   — Нет, это не будет очень до… — Она остановилась на полуслове. — Мы поговорим об этом отдельно, хорошо? Об этом стоит поговорить. И ты должен сначала увидеть этот дом, а потом уже решать. Мы поедем туда вместе завтра же, хорошо? Просто посмотрим, и все.
   Подумав, Бен пожал плечами. Эллисон взглянула на Ленни. Они обе надеялись, что поговорят с ним и он уступит им. Ленни тоже хотелось, чтобы они жили в этом доме, потому что этого хотела Эллисон. Бен согласится, размышляла Ленни, потому, что Эллисон была очень решительно настроена, я потому, что Бену тоже понравится этот дом. Она не знала, почему была уверена в этом, но чувствовала, что Бен полюбит дом Оуэна Сэлинджера и так же сильно захочет жить в нем, как и его невеста.
   «Все будет хорошо, — размышляла Ленни, откидываясь назад и смотря на серый берег моря, который мелькал за окном, когда они ехали на север в Беверли. — Какие бы цели Бен ни преследовал, он не сделает больно Эллисон. Совершенно ясно, что он любит ее, а что касается ее, она его просто обожает. Всем будет хорошо оттого, что он появился здесь; нам давно не хватало нового человека со стороны, как в семье, так и в компании. — Ее мысли опять вернулись в прошлое. Не о том ли думал Оуэн, когда ввел Лору в их среду? Человека постороннего, со стороны… Но тогда все кончилось довольно трагично».
   Но что все-таки хотел Бен? Трудно было поверить, что он встретил Эллисон случайно. Скорее всего, он их вычислил. Но что-то не увязывалось во всем этом, и действительно нельзя полностью исключить случайность, просто в тот момент она не могла найти другого объяснения.
   «Но я не могу прямо спросить его об этом, — думала она. — Все, что я могу сделать — это следить за ним и постараться понять, что у него на уме. Но я уверена, что ничего страшного не случится. С какой стати? Они любят друг друга, они молоды и счастливы, и я сделаю все, чтобы не разрушить их счастье. В любом случае Бен не такой уж и посторонний; они с Эллисон уже давно живут вместе, и она хорошо знает его. Они обязательно будут счастливы, а с ними и мы тоже».