— Лора! Господи, откуда вы взялись? Где вы? Как вы живете?
   — Я в Чикаго. И у меня возникла небольшая проблема. У вас есть время, чтобы выслушать меня?
   — Это моя работа. Выкладывайте.
   Он слушал ее рассказ, постукивая карандашом себе по зубам, изредка вставлял свои комментарии. Потом резко вскочил.
   — Сукин сын! Не хочет продавать только потому, что вы участвуете в этом деле? А что ему за дело? Столько прошло времени…
   — Не знаю, но…
   — Не имеет значения. Хорошо. Значит, наша задача заставить его изменить свое решение. Как вы думаете, пустить слух будет достаточно?
   — Наверное. Но это не должно быть просто слухом, Янк. Он должен поверить в это.
   — Так. Кого я знаю в Филадельфии, кто мог бы помочь мне в этом? Минуточку. А разве нам обязательно нужна Филадельфия? Лора! Я сделаю это сам. Как вы, согласны?
   — Но вы не пишете о Филадельфии и вы не пишете об архитектуре.
   — Но я пишу обо всем, что представляет интерес, если это происходит в крупных городах. Я городской репортер, вы не забыли? Послушайте, я могу сделать это сам, мне даже хочется сделать это. Я никогда не поступал плохо, но ради вас я пойду на все. О'кей? И к тому же бесплатно, хотя с вас причитается, но это при встрече в Бостоне.
   — Лучше встретимся в Нью-Йорке. Я переезжаю туда через месяц.
   — Черт возьми! Ловлю вас на слове. Ну все, буду сейчас ему звонить. О'кей? Потом перезвоню вам.
   — Я все еще не уверена, Янк. Ведь вы живете не в Филадельфии…
   — Я живу в Бостоне, который гораздо лучше других городов. Доверьтесь мне. Я не подведу. Свяжусь с вами в течение дня.
   Повесив трубку, он потер руки. Единственным отрицательным моментом в работе репортера было только описание драмы, а не участие в ней. Но сейчас он именно этим и займется, это будет жестом галантного человека. Он подумал, намного ли она изменилась за прошедшие четыре года. Он вспомнил ее испуганные глаза, ее холодные пальцы в его руках, ее окаменевшее лицо. Ему хотелось тогда обнять ее, прижать к себе и успокоить. Но джентльмен не должен пытаться затащить в постель расстроенную женщину. Кроме того, у него была жена и маленький сынишка и он очень ими дорожил. Но это он должен был сделать для Лоры. Феликс стоил того, чтобы его немного разыграли.
   «Итак, начнем», — подумал он, набирая номер телефона.
   — С вами говорит Янк Босворс из бостонского «Глоба», — скороговоркой выпалил он секретарше Феликса, а через минуту повторил Феликсу, когда тот взял трубку.
   — Я собираю информацию для серии статей по архитектуре восьмидесятых годов, особенно по вопросу борьбы между защитниками классических зданий и сторонниками более целесообразного использования городской земли. В этой связи я хотел бы попросить вас выразить ваше отношение к статусу памятника архитектуры для вашего отеля «Филадельфия Сэлинджер».
   — У него такого статуса нет. Комиссия решила не давать его моему отелю.
   — Да, сэр, правильно. Но я так понял, что идут разговоры, что они собираются расширить свои полномочия, чтобы как можно больше зданий получили этот статус, в том числе…
   — Откуда вы это взяли?
   — Несколько минут назад я говорил с потенциальным покупателем одного старого здания, человеком, хорошо понимающим проблему статуса памятника архитектуры. Он сказал мне, что вопрос стоит очень серьезно.
   Его речь набирала скорость, и Янка уже было невозможно остановить.
   — Конечно, я собираюсь исследовать эту тему в более широком аспекте, и если вы хотите, позвоню вам снова через несколько недель, но я надеялся, что смогу услышать ваше мнение сейчас. Никто не знает, насколько быстро такие решения принимаются, учитывая, что владельцы таких зданий выступают всегда против, что иногда совершенно оправданно, а комиссия, у которой свои задачи, не всегда обращает внимание на мнение владельцев. Вы, наверное, понимаете, что Филадельфия специфический город, который очень дорожит своим архитектурным наследием. Наши предки, основавшие город, Декларация независимости, тринадцать колоний…
   — Мне нечего сказать, — произнес Феликс и повесил трубку. Он тяжело дышал. Невозможно! Но как раз в духе этих тупоголовых городских чиновников, которые всегда хотят быть хорошими в глазах общественности. Сопротивление владельцев домов. Филадельфия со своим историческим наследием.
   Он слишком затянул с продажей дома. Не смог получить приличную цену для отеля, а теперь тем более придется соглашаться на еще меньшую.
   А ведь ему предлагали за него девять миллионов!
   На губах Феликса появилась улыбка. Она заплатит ему эти девять миллионов, а уже после поймет, что приобрела отель, с которым ничего не сможет сделать. Она заплатит ему девять миллионов за привилегию владеть рухлядью, которая никому не нужна. «Пусть покупает, — размышлял он. — Я дарю ей эту возможность».
   Он набрал номер своего агента в Филадельфии:
   — «Оул корпорейшн» сняла свое предложение купить отель за девять миллионов?
   — Нет, — ответил агент. Его голос звучал удивленно. — Но я сообщил им, что вы отказались, а они не захотели поднимать цену.
   — А они знают о решении комиссии по распределению статуса архитектурных памятников, которое распространяется на отель?
   Агент открыл рот, затем закрыл его. Кто-то распространяет слухи. Кто-то всегда распространяет слухи то о том, то о другом. Но это было что-то уж слишком. Однако на рынке недвижимости сейчас мертвый сезон, а если он продаст «Сэлинджер», они с женой смогут отдохнуть на Багамах, о которых они мечтали последние три года.
   — Я не слышал о том, что они в курсе, — честно ответил он.
   — Я хочу, чтобы дело было закончено сегодня. Поезжайте в Чикаго, если потребуется, но сделайте это. Я буду ждать от вас вестей сегодня вечером, позвоните мне домой. Ясно?
   — Все ясно. Позвольте поздравить вас, мистер Сэлинджер, это очень мудрое решение.
   — Да, — сказал Феликс. Он повесил трубку, его лицо сияло триумфом. «Филадельфия Сэлинджер» был продан.
 
   — Обед был прекрасен, — сказала Лора, обращаясь к Жерару Лиону, шеф-повару ресторана «Вашингтон Сэлинджер». — И зал такой приятный. Кажется, жизнь кипит только в этой части отеля.
   — Это правда, — согласился Лион. — Дела в отеле неважные, но мой ресторан преуспевает.
   — А кажется, — осторожно подбирала слова Лора, — что отель в таком большом городе и так удачно расположенный должен процветать.
   Лион развел руками, подняв ладони кверху. Это был типичный галльский жест, выражающий покорность и смирение.
   — Нет, если так можно выразиться, хорошего управления. Последнее время мы слышали, что владелец отеля ищет покупателя, но цена очень высокая. А пока отель, как сирота, не получает должного внимания. Однако я не имею к этому никакого отношения. Мой ресторан и некоторые личные дела занимают все мое время.
   — Личные дела, — повторила Лора. — Я хотела бы услышать, в чем они заключаются. Вы выпьете со мной кофе?
   Лион бегло оглядел ресторан. Была почти полночь, в зале остались немногочисленные посетители, которые заканчивали десерт и кофе.
   — С удовольствием, — сказал он и сел в кресло напротив Лоры. Немедленно появился метрдотель. — Кофе и еще кофе для мадам Фэрчайлд. И две порции абрикосового ликера. Если вы не против, — обратился он к Лоре,
   Она кивнула:
   — Спасибо. У вас превосходный английский. Вы долго живете в этой стране?
   — Семь лет. Но я учил английский в школе, с десятилетнего возраста. Очень важно, чтобы первоклассный шеф-повар знал английский язык.
   Лора улыбнулась:
   — Вы хотели стать шеф-поваром с десяти лет?
   — Нет, — серьезно возразил он. — Но я знал, что это моя судьба. Поэтому готовился к этому.
   Она обвела взглядом большой зал, слишком ярко, на ее вкус, оформленный, но содержащийся в безупречном порядке.
   — И все вышло, как вы того желали?
   — Многое, мадам. Жизнь дает нам не все; а если бы давала, мы могли бы возгордиться, и тогда Господь наказал бы нас за то, что мы уподобились ему.
   Они улыбнулись друг другу. Официант подал кофе и ликер. Лион недовольно взглянул на маленький пузатый стаканчик.
   — Это не абрикосовый, — резко сказал он. Официант смутился:
   — Нет, сэр, это персиковый.
   — Я вижу. Но почему вы принесли персиковый?
   — Мне дал его метрдотель и сказал, что вы заказали.
   — Я заказал абрикосовый! Что за страна идиотов?! Унесите это и принесите то, что я заказал! — Он обернулся к Лоре. — Прошу прощения. Нужно всегда держать себя в руках. Мы обсуждали…
   — Все ли нам дает жизнь. Так какое из ваших желаний не исполнилось?
   — О! — Он заколебался, но она повторила вопрос, подавшись вперед в кресле. И он вдруг заметил, что разговаривает с ней так, как редко говорил с чужими и почти никогда с женщинами, которые, считал он больше интересуются собой, чем другими. Но эта женщина оказалась совсем другой. Помимо того, что она была очень красивой, она еще умела слушать. Она сидела спокойно, не вертясь на стуле, не кладя ногу на ногу и не доставая из сумочки зеркало, чтобы вдруг накрасить губы. Она смотрела на него, и ее губы не дергались, словно она ждала момента заговорить. Говорил он.
   Официант принес наконец абрикосовый ликер, и Лион попивал кофе, одновременно рассказывая Лоре о своем детстве на юге Франции, о том, как учился на шеф-повара у легендарного Роже Вержа, и переезде в Америку.
   — Разумеется, это совсем не то, на что мы надеялись. Я мечтал о собственном ресторане, чтобы моя жена всем заправляла. А вместо этого вы видите безвкусный зал в кричащих тонах, которые мне не нравятся, и беспечного метрдотеля, который не отличает персик от абрикоса. И невиданный менеджмент, да в Бостоне его просто нет.
   — Тогда почему вы остаетесь здесь? — мягко спросила Лора, и Лиону пришло на ум, что она ждет, чтобы о чем-то спросить. — У вас, должно быть, много предложений, вы можете куда-нибудь перейти.
   — Это верно. Но у нас есть сын, и знаете ли, у него… то, что мы называем проблемы в учебе. Он хороший мальчик, хороший сын, но в школе у него неприятности. Здесь он в хорошей школе и стал делать успехи. Моя жена говорит, мы не можем прыгать из школы в школу. Поэтому мы и сидим здесь.
   — Но, должно быть, есть и другие школы, — сказала Лора. — В каждом городе есть особые школы. Он кивнул:
   — Я тоже так думаю. Но жена говорит: зачем переезжать, если мальчик счастлив и хорошо успевает.
   Они замолчали. Зал уже опустел, остались лишь официанты, которые бесшумно убирали со столов и вновь накрывали, готовясь к завтрашнему дню. Метрдотель прохаживался между столами, наблюдая за уборкой и упорно избегая взгляда Лиона. Лора держала в руке ликер, вдыхая аромат абрикоса, прежде чем пригубить. Он сильно ударял в голову; ее наполняло тепло. Затем она поставила стакан и сложила руки на столе.
   — Недавно я купила два отеля, один в Филадельфии, другой в Нью-Йорке. Оба они старые и заброшенные, но я намерена сделать их такими же элегантными, какими они когда-то были; я уже так сделала с отелем в Чикаго. В отеле Нью-Йорка есть кафетерий и бар, и это все. А я планирую устроить ресторан, который будет одним из самых изысканных в городе, декорированным в нежных тонах, с фортепиано или арфой, и метрдотелем, который знает всевозможные оттенки напитков, и самым знаменитым шеф-поваром, который имеет долю в доходах и полную свободу в составлении меню и рецептов блюд. А его жена может руководить, если пожелает.
   Она помолчала. Лион смотрел на нее, словно лишился дара речи.
   — Конечно, я помогу шефу и его семье подыскать жилье и школу для ребенка. Я также заплачу за первый год обучения сына. — И снова небольшая пауза. — Единственное условие: чтобы шеф начал работать у меня немедленно, помог в оформлении ресторана, кухни, нового кафетерия и так далее. Он получает зарплату со дня прибытия в Нью-Йорк, даже если ресторан откроется через год, а ему понадобится месяц на переезд и устройство на новом месте. — Она улыбнулась Лиону. — Мне бы очень хотелось, чтобы вы работали у меня в Нью-Йорке, месье.
   — Мадам, — продохнул Лион, — я ошеломлен. Устроить ресторан! и в самом Нью-Йорке! Да это мечта любого великого шеф-повара. Я поговорю с женой, думаю, никаких помех не будет, особенно если вы поможете устроить мальчика в школу. Мне нужен всего месяц, чтобы предупредить об уходе, и все, и тогда…
   — Может быть, я выразилась недостаточно ясно, — сказала Лора, — но вы нужны мне немедленно.
   — Но, мадам, нельзя просто исчезнуть с места работы! Нужно подать заявление по всей форме, возможно, для начала помочь новому шефу…
   Лора покачала головой.
   — Мы должны четко договориться по этому пункту. — Лион заметил, что ее голос стал твердым: теперь в ней все говорило о деловитости. Она была все так же красива, но словно сидела за рабочим столом. — Я хочу, чтобы вы были в Нью-Йорке на следующей неделе. Я оплачу расходы на отель, пока вы не найдете себе жилье, и на обратную дорогу сюда, чтобы вы помогли жене упаковаться. Мы найдем вашему мальчику школу как можно скорее, чтобы вы были все вместе, но вы должны согласиться начать работать у меня с понедельника.
   — Через четыре дня, — пробормотал Лион. Он смотрел себе на руки, оглядывая комнату; он повторял про себя ее слова: «участие в прибыли», «свобода в управлении», «жена руководит», «квартира». Он встретил взгляд Лоры; она внимательно наблюдала за ним. «Надеюсь, я всегда буду на ее стороне, — подумал он. — Из нее вышел бы великолепный противник». Потом он кивнул. — В понедельник утром я буду в Нью-Йорке.
   Лора улыбнулась и протянула ему руку:
   — Я очень рада. Нам будет хорошо работать вместе. Лион пожал ей руку и улыбнулся в ответ.
   — Да, действительно, — сказал он.
 
   Через три недели, когда комнаты в отеле Сэлинджеров в Вашингтоне были заняты лишь на тридцать пять процентов, а ресторан закрыт по причине внезапного отъезда шеф-повара, Феликс начал настоящую борьбу. Правление приняло решение, и «Вашингтон Сэлинджер» был продан за десять миллионов долларов.
   Вечером следующего дня Лора сидела с Джинни и Уэсом в ресторане «Виндоу».
   — Когда в последний раз мы отмечали покупку, — вспомнил Карриер, — мы волновались о деньгах.
   — Я и сейчас беспокоюсь, — сказала Лора мечтательно. — Но не в эти минуты. Не хочу говорить о деньгах, заботах или даже работе. — С бокалом шампанского она смотрела в окно. С высоты сотого этажа зеленый газон Центрального парка выглядел как штрих от зеленой кисти в центре плотно сотканной ткани из зданий, который представляет собой Манхэттен, воткнутый на невероятно крохотный клочок земли между двумя реками. Таинственное место запрятанных сокровищ, загадок и ловушек, место, про которое сказал однажды Карриер, что оно будет принадлежать ей.
   «Четыре отеля Оуэна, — подумала она. — Мои отели. Джинни, Клэй, Келли и Уэс ждут меня. Почти семья. Моя семья».
   Искры шампанского танцевали у ее губ, когда она пила; оно было почти такое же крепкое, как ликер, который она вдыхала, когда соблазняла Жерара Лиона переехать в Нью-Йорк. И все, чем она занималась в эти дни, было такое же терпкое и искристое, как ликер и шампанское. Она словно бежала по полю, густо поросшему цветами, к городу своей мечты, слегка опьяненная ароматным сиянием вокруг нее и мечтой вначале такой не близкой, затем достижимой, теперь уже ее.
   Это опьянение было так сильно, что она начинала верить, будто у нее было все, что ей необходимо. Она уже не нуждалась в семье, по которой когда-то скучала, и ей не были нужны дети. Ей не нужно ничего больше того, что у нее есть сейчас: работа, дружба и сознание, что каждое утро, просыпаясь, она может делать то, что хочет, преодолеть любое препятствие, достичь любую цель.
   По мере того как небо темнело за окном, огни в ресторане постепенно тускнели, и от этого ярче загорались огни внизу на улицах и в окнах Манхэттена. Лора знала, что она осуществила желание Оуэна владеть отелями и даже обошла Феликса. «Вот что мне нужно, — повторяла она про себя, — и будет нужно всегда: знать, что я могу выбрать любого противника и любого победить».
 
   Бен проверил рассказ о статусе отеля Сэлинджера в Нью-Йорке и доложил на правлении, что ничего не нашел в этой истории.
   — Я говорил также и с репортером из «Глоба», — сказал он. — Журналист утверждает, что его интересует только заявление о статусе памятника архитектуры вообще и возможное влияние на отель в Филадельфии, если комиссия изменит решение. Понятия не имею, почему он думает, что комиссия может так поступить, но если у него имелись к тому причины, было бы логично задать вопрос владельцу отеля. Он утверждает, что статус здания никогда не менялся.
   — Вот черт, — сказал Коул Хэттон. — Так это или нет, Феликс считал, что это так. Мне безразлично, думает ли Феликс так или иначе или черт знает как ему заблагорассудиться. Но дело все в том, что Феликс совершенно не считается с нами, ему все равно, с ним мы или нет.
   Через месяц на следующем заседании правления продажа отеля «Вашингтон Сэлинджер» была решена за пятнадцать минут.
   — Да наплевать мне, что вы думаете о ней, — сказал Хэттон Феликсу перед голосованием. — У нее хорошие деньги, и она выскакивает с ними как раз в нужный момент. Хотелось бы мне встретиться с ней. Видимо, очень сообразительная леди. И десять миллионов — отличная цена за отель, которым просто незачем больше заниматься. Кто-нибудь знает, что случилось с шеф-поваром?
   Никто не знал. Феликс имел представление по тому, как метрдотель описал леди, которая разговаривала с Лионом далеко за полночь, но ничего не сказал. С выражением ледяного спокойствия он проголосовал вместе со всеми за продажу отеля. Но внутри его кипела тщетная ярость. Каким-то образом она устраивала так, что все получалось, как ей хотелось. А через месяц наступила кульминация, когда он узнал, кто такой Бен Гарднер. Не удивительно, что он был в бешенстве и чувствовал переутомление. И любой почувствовал, если бы был, как и он, окружен врагами.
   Что-то нужно было предпринять с этими двумя. Сначала продумать, что делать, потом все устроить. Неважно, сколько уйдет на это времени, он придумает что-нибудь, чтобы снова одержать победу.
   Бен наблюдал за Феликсом, отметив, что тесть больше не встречается с ним взглядом и не обращается к нему, но когда Аса представлял новый бюджет и правление стало обсуждать его, он дал волю своим мыслям. Эта сообразительная леди, о которой говорил Хэттон, была его сестрой. Он пытался сопоставить образ смекалистой и твердой деловой женщины с молоденькой девчушкой, рыдающей по телефону, думающей, что он предал ее. Возможно ли, чтобы это был один и тот же человек? Он даже представить не мог, как она сейчас выглядит; он мог вообразить лишь хорошенькую маленькую сестренку, одну из самых талантливых воровок, которых он когда-либо знал, которая смотрела на него большими глазами и думала, какой он замечательный. Им было хорошо вместе, думал он, поворачивая страницу бюджета, чтобы другие думали, что он с ними. Хорошие были времена, когда они любили друг друга.
   И он не представлял, как они могли снова встретиться. Теперь еще меньше, чем раньше. Ведь даже если он и мог найти способ увидеться с Лорой, каким образом он мог представить ее своей новой семье в качестве сестры и ожидать, что ее встретят с распростертыми объятиями, после того как она показала всем, на что способна, вернув себе большую часть наследства, хотя Феликс чего только ни делал, чтобы остановить ее. Он знал, как они отреагируют, когда узнают, что Лора солгала им о себе, и он знал, как они отнесутся к нему. Представить им Лору как сестру? — С таким же успехом он мог взорвать бомбу в своей семье и смотреть, как разлетаются куски.
   Он мог бы рассказать Эллисон, подумал он вечером, когда открывал парадную дверь дома в Бикон-Хилле. Он думал об этом неоднократно, но каждый раз это казалось ему таким сложным и неправдоподобным, что он отступался. Лора была счастлива, она добивалась того, чего хотела. Он тоже был счастлив. Возможно, лучше оставить все как есть.
   — Миссис Гарднер в саду, — сказала экономка. Он прошел туда. Когда он открыл дверь, то тихо стоял некоторое время, наблюдая за Эллисон, пока она не увидела его. Она сидела на низком кресле между рядами роз и кормила Джада. Красная юбка была вокруг нее как лепестки роз, а белая грудь была белее блузки, которую она расстегнула. Белая головка Джада прислонилась к ней вместе с ореолом света вокруг нее. Лучи солнца косо падали на стену из камня, и оба они купались в глубоком золотом свете, а высоко над ними птица издавала трели, плывшие по саду чисто и сладко.
   Бен затаил дыхание, боясь пошевелиться. Картина была столь совершенной, словно изображала рай, и ему захотелось запечатлеть ее в памяти. Но тут Эллисон взглянула на него, лицо ее озарилось радостью.
   — Как хорошо, что ты пришел. А знаешь, что у тебя очень жадный сын?
   — Он жаден только потому, что ценит свою прелестную мать. — Бен наклонился и поцеловал ее, сделавшись частью этого рая. Он уселся на траве рядом с Эллисон, и они вместе смотрели, как их крохотный сын посасывал грудь маленьким ротиком, хотя уже спал. — Он подрос, — сказал Бен. — Через пару месяцев начнет ходить.
   Эллисон рассмеялась:
   — В шесть месяцев? Сразу видно, опыта у тебя никакого.
   — Вы с Джадом должны многому научить меня, — с улыбкой согласился он. Он чувствовал себя довольным и счастливым. — Чем сегодня занимались?
   — Мотались с Молли в поисках галерей. Выражение удовольствия на его лице исчезло.
   — Ну и как, уже есть успехи?
   — Да, кажется. Определенно есть. Мне очень хочется заниматься чем-нибудь, помимо дома, чем-то полезным и необычным. Я разбираюсь в живописи, по крайней мере, я знаю двадцатый век, а Молли девятнадцатый, таким образом, у нас отличная команда… — Бен молчал, и поэтому она сказала с вызовом: — У меня есть время и деньги, и я буду проводить столько же времени с тобой и Джадом, как и сейчас… Ты не против, ведь, дорогой, правда?
   — Конечно, нет. Ты можешь не спрашивать. Ты ведь сказала, что у тебя есть деньги.
   — Бен, не надо.
   — Что не надо?
   — Так говорить. Таким тоном. Мы уже давно не переживаем из-за денег.
   — Ты никогда не волнуешься из-за денег.
   — Я не беспокоюсь о деньгах. Почему бы и тебе не поступать так же? Ну что меняется от того, что у нас не все поровну? Ведь мы живем на твою зарплату, разве этого недостаточно? Если мне хочется чего-то сверх того…
   — У нас здесь много чего «сверх того». Курорты, отделка дома, приемы, устраиваемые на яхте твоего отца, автомобиль, который ты подарила мне в день рождения…
   — Ну, хорошо, — сказала она нервно и раздраженно. — Если это становится такой проблемой, я вообще не буду открывать галерею. Но, пожалуйста, не будем все портить, у нас все так хорошо…
   — Прости. — Бен обнял ее. — Я не хочу ничего разрушать, и ты права, у нас все прекрасно. У тебя будет своя галерея. Уверен, это прекрасная мысль, и я помогу тебе, чем только смогу. Может, даже я что-нибудь куплю у вас.
   — Для тебя я приберегу самое лучшее. Если позволишь, я предоставлю тебе скидку.
   — Я надеюсь на скидку. Ведь я наилучший клиент?
   Она улыбнулась:
   — Ты всегда самый лучший. Как хорошо, что ты вернулся; мне не нравится, что ты столько разъезжаешь. Дом становится в два раза больше и совсем пустой. А не может ездить кто-нибудь другой?
   — Твой отец хочет, чтобы ездил я. Это цена, которую приходится платить за должность вице-президента по развитию. — «Он хочет, чтобы я куда-нибудь провалился, — думал Бен. — А европейский рынок так непонятен для американца, что шансы здесь выше, чем там». — Но так больше продолжаться не может, — сказал он Эллисон. — На днях я устрою так, что мне больше не придется ездить.
   — А если ты ничего не придумаешь, я буду ездить с тобой, — произнесла она для утешения. — С Джадом и няней.
   Он усмехнулся:
   — Что удивит европейцев, так это бизнесмен, путешествующий со свитой. — Он наклонился и поцеловал ее. Головка малыша была у него на ладони, они сидели все вместе и тихо разговаривали, пока в саду не потемнело и няня пришла забрать Джада. Когда они входили в дом, Бен остановился в дверях, глядя на яркие розы с малиновыми и белыми цветами на фоне бледного неба, слушая отзвуки голоса Эллисон.
   «Мой дом, — подумал он. — Моя жена. Мой сын. Эллисон была права. Все прекрасно».
   Хотя было бы еще лучше, если бы он мог сказать: моя компания.
 
   Клэй сидел, скрестив ноги на матрасе, оглядывая свое новое жилище. За высокими окнами виднелись отремонтированные склады Сохо и небоскребы Манхэттена; на просторах ободранного чердака валялась, сваленная в кучу, странная мебель, выглядевшая здесь затерянной и мелкой; оконный кондиционер тарахтел и причмокивал; а рядом спала молодая девушка.
   Было ранее утро. Он только проснулся, и в этой незнакомой комнате в такой ранний час, когда он обычно спит, в какой-то момент почувствовал головокружение и испуг: он не знал, где находится. Он не знал даже, как зовут девушку, которая спала рядом с ним. Это была не Мирна, он знал это; Мирна все еще в Чикаго, и ее не было так долго, что он соскучился, позвонил ей и сказал, что хочет на ней жениться. Он действительно очень скучал без нее. Все, кого он знал в Чикаго, переженились за последние несколько месяцев, началась какая-то спешка, эпидемия, своего рода массовый гипноз. Так что он мог сейчас же позвонить Мирне: она так долго была ему верна. Но сначала нужно понять, где же он.
   Он сидел очень тихо, девушка еще спала. Все было очень просто: он снял чердак у музыканта, который разъезжал. Ему нужно было жилье на несколько месяцев, пока он не подыщет что-нибудь постоянное, у него даже была мебель, хотя и сильно деформированная, как бывший тяжелоатлет; его спутница, маленькая девушка рядом с ним, демонстрировала бюстгальтеры для каталогов одежды, она питала слабость к блондинам с усами; и у него была новая работа.