Мелвилл Герман. Моби Дик, или Белый кит

   Со свежим попутным ветром «Пекод» приближался к проливу; Ахав был намерен пройти по нему в Яванское море, а оттуда, держа курс на север, проплыть через те области, где, по слухам, появляются изредка кашалоты, затем проскользнуть вдоль самых филиппинских берегов и очутиться к востоку от побережья Японии как раз к началу большого сезона. Таким образом, завершая своё кругосветное плавание, «Пекод» успел бы посетить все известные промысловые районы, прежде чем спуститься к экватору в Тихом океане; Ахав, чьи поиски до сих пор нигде ни к чему ещё не привели, твёрдо рассчитывал дать бой Моби Дику именно в тех водах, которые тот, как было известно, чаще всего посещал, и в то время года, когда, как можно было предполагать, ему именно там и надлежало быть.
   Но как же так? Неужели, упорно выслеживая свою жертву, Ахав нигде не пристаёт к берегу? Или его команда утоляет жажду воздухом? Уж за водой-то он, наверное, заходит. Но нет. Вот уже сколько времени бежит, как по арене цирка, солнце по своему огненному кругу, и не надо ему иной пищи, кроме той, что содержится в нём самом. Так и Ахав. Заметьте эту особенность китобойца. В то время как другие суда несут в трюмах чуждые им товары, чтобы выгрузить их в дальнем порту, бредущий по белу свету китобоец не имеет на борту иного груза, кроме себя самого да своего экипажа вместе с его оружием и его нуждами. В его просторном трюме плещется целое озеро, разлитое по бочонкам. И балластом ему служит всевозможная утварь, а не бесполезные свинцовые да железные чушки. Он несёт с собой годовой запас воды. Великолепной прозрачной доброй нантакетской воды, которая, даже пробыв три года в трюме китобойца, кажется в Тихом океане моряку из Нантакета вкуснее той солоноватой жидкости, что только вчера доставлена в шлюпках из речек Перу или Вест-Индии. Вот почему, хотя другие корабли, идя из Нью-Йорка в Китай и обратно, заходят по дороге в десяток-другой портов, китобоец за такое же время, быть может, не увидит ни крупицы земли; а его команда разве лишь встретит где-нибудь случайно таких же плавучих путешественников, как и они сами. Так что если вы принесёте им известие о наступлении нового потопа, они только скажут на это: «Ну, что ж, ребята, вот у нас и ковчег!»
   У западных берегов Явы, в непосредственной близости от Зондского пролива было выловлено, как известно, большое количество кашалотов, весь этот район считается у китобоев отличным местом для ведения промысла; вот почему, по мере того как «Пекод» приближался к Яванскому Лбищу, дозорных всё чаще окликали с палубы, чтобы они пристальнее следили за горизонтом. Но вот уже зелёные, поросшие пальмами уступы показались справа по носу, уже жадные ноздри ловят в воздухе свежий аромат корицы, а ни единого фонтана не видно на горизонте. И только когда, уже оставив всякую надежду на встречу с китами, судно готовилось войти в пролив, сверху раздался привычный торжествующий клич, и вскоре нам открылось на редкость величественное зрелище.
   Но здесь необходимо заметить, что из-за неустанного уничтожения, какому подвергают в последнее время люди кашалотов по всем четырём океанам, эти животные, вместо того чтобы плавать, как было встарь, разрозненными небольшими группами, чаще всего встречаются теперь обширными стадами, насчитывающими подчас столь огромное число голов, что кажется, будто это целые нации заключили торжественное соглашение и пакт о взаимной защите и поддержке. Именно этот обычай кашалотов собираться в огромные караваны и служит, возможно, причиной тому, что иной раз даже в промысловых районах плывёшь несколько недель, а то и месяцев подряд и не встретишь ни одного фонтана; а потом вдруг тебе откроется салют из тысяч и тысяч бьющих струй.
   В отдалении справа и слева по носу милях в двух или трёх от корабля, образуя широкий полукруг, охватывающий полгоризонта, непрерывной цепью играли и искрились в полуденном воздухе тысячи китовых фонтанов. В то время как строго вертикальный двойной фонтан настоящего кита падает вниз, раздваиваясь наверху двумя потоками, подобно расщеплённой кроне плакучей ивы, одиночный, направленный вперёд фонтан кашалота представляет собой кустистый сгусток белого пара, то и дело взлетающий в воздух и опадающий в подветренную сторону.
   С палубы «Пекода», поднятого на высокий гребень водяного холма, этот лес туманных струй, здесь и там взлетающих к небу, казался сквозь голубоватое марево множеством отрадных дымков над большим городом, какой ясным осенним утром открывается всаднику с горного перевала.
   Подобно тому как наступающая армия, идя на приступ вражеской крепости по горному ущелью, стремится, ускорив марш, оставить позади опасный переход и вновь раскинуться по безопасной равнине, так и грандиозная флотилия китов спешила пройти пролив, исподволь подтягивая фланги и продолжая свой путь сплочённым, но по-прежнему полукруглым строем.
   И вот, расправив все паруса, «Пекод» устремился за ними, а гарпунщики потрясали своим оружием и громко кричали, стоя в ещё не спущенных вельботах. Только бы удержался ветер, а тогда уж можно было не сомневаться, что, пройдя проливы, огромное китовое войско развернётся по водам Восточных морей только затем, чтобы лучше видеть, как будут вырваны многие из их рядов. И кто знает, быть может, сам Моби Дик плавает в этом обширном караване, словно священный белый слон в сиамской коронационной процессии?! И вот, взгромоздив лисели на лисели, мы устремились вперёд, гоня перед собой левиафанов; как вдруг раздался голос Тэштиго, громко призывавшего наше внимание к чему-то у нас за кормой.
   Как бы повторяя полукруг впереди нас, второй полукруг появился позади корабля. Его образовывали отдельные столбики белых брызг, то выраставшие, то падавшие, подобно китовым фонтанам; только окончательно они не исчезали, а лишь опадали, чтобы подняться снова. Направив на них трубу, Ахав быстро повернулся на своей костяной ноге и воскликнул: «Эй, на марсе! Готовить горденя для вёдер, чтобы мочить паруса. Это малайцы, они идут на нас!»
   Словно навёрстывая время, упущенное в слишком долгом ожидании за мысом, покуда «Пекод» не войдёт наконец в пролив, эти злобные азиаты бросились теперь в погоню, забыв о всякой осторожности. Но ведь «Пекод» и сам мчался в погоню за китами, несомый свежим попутным ветром; и как любезно было со стороны темнокожих филантропов подгонять его, торопить к его собственной цели – словно это были не лодки, а хлысты да шпоры. И когда с подзорной трубой под мышкой Ахав прохаживался взад и вперёд по палубе, то глядя на животных, за которыми он гнался, то оборачиваясь и разглядывая кровожадных пиратов, которые гнались за ним, именно так и думалось ему. А когда он взглядывал на зелёные стены водного прохода, по которому шёл корабль, и вспоминал о том, что здесь пролегла его дорога к отмщению, и думал, что сквозь эти ворота он спешит сейчас, одновременно и дичь и охотник, к смертельному концу, а сзади его погоняют дикие свирепые пираты и жуткие дьяволы безбожия, спешащие вслед за ним, – когда все эти мысли промелькнули у него в сознании, чело Ахава помрачнело и покрылось бороздами, точно песчаный берег после того, как бурный прилив напрасно изглодал его, не в силах сдвинуть то, что стояло прочно.
   Но мало кого в нашей непутёвой команде тревожили подобные мысли; и когда, оставляя пиратов позади, «Пекод» наконец вылетел, обогнув мыс Какаду, в открытое море, гарпунёры больше сетовали на то, что проворные киты всё дальше уходили от погони, чем радовались своему благополучному спасению от малайцев. «Пекод» по-прежнему мчался вслед за китами, которые наконец-то начали понемногу сбавлять скорость; судно постепенно настигало их; ветер стал спадать; и был дан приказ спускать вельботы. Но как только киты по какому-то удивительному инстинкту, присущему, как полагают, кашалотам, учуяли приближение трёх лодок – хотя ещё добрая миля разделяла их, – они тотчас же вновь сплотили свои ряды, выстроившись шеренгами и батальонами, так что фонтаны их казались сверкающими на солнце примкнутыми штыками, и с удвоенной скоростью устремились вперёд.
   Сбросив с себя одежду, в одних нижних рубашках, мы что было сил навалились на вёсла и после нескольких часов отчаянной гонки готовы были уже отказаться от преследования, как вдруг всеобщее смятение в рядах китов показало нам, что у них наступил наконец тот необъяснимый припадок пассивной нерешительности, заметив который, китоловы говорят, что кит «обомлел». Сомкнутая боевая колонна, в какой они только что так быстро и уверенно плыли, теперь была растянута бесконечной вереницей, и казалось, что киты, подобно боевым слонам индийского царя Пора во время битвы с Александром, готовы взбеситься от страха. Расходясь друг от друга во все стороны, они здесь и там описывали большие круги или плыли бесцельно в разных направлениях, пуская низкие толстые фонтаны – признак полного смятения и паники. Особенно же это загадочное смятение заметно было у тех китов, которые, подобно полузатопленным корабельным остовам, качались как парализованные на поверхности моря. Будь то не левиафаны, а просто стадо овец, преследуемых на пастбище тремя волками, и тогда бы испуг их не мог быть больше. Но такие приступы робости свойственны почти всем стадным животным. Львиногривые бизоны Запада, кочующие стадами в десятки тысяч голов, могут пуститься в бегство, столкнувшись с одиноким всадником. Или, например, люди: посмотрите, как, собранные в загон театрального партера, они при малейшем упоминании о возможном пожаре бросаются очертя голову к выходам и теснятся, давят, душат, безжалостно топчут друг друга. Так что лучше уж воздержаться от недоуменных восклицаний по поводу беспричинного страха у китов – ведь как бы неразумно ни вели себя животные, человек всех неизмеримо превосходит своим безумием.
   Несмотря на то, что многие из китов по-прежнему были в движении, необходимо пояснить, что всё стадо целиком не двигалось ни взад, ни вперёд, оставаясь на одном месте. Вельботы, как полагается в подобных случаях, сразу же разделились, и каждый, выбрав себе одного какого-нибудь кита на краю стада, устремился к нему. Не прошло и трёх минут, как уже Квикег забросил гарпун; подбитая рыба обдала нас слепящей струёй пены и, обратившись в бегство, с быстротой молнии поволокла нас к центру стада. И хотя подобная тактика у кита, подбитого в описанных условиях, – вещь вполне закономерная, и чего-нибудь в таком духе всегда следует ожидать, с этим связаны тем не менее наиболее жестокие превратности китобойной судьбы. Ибо, когда обезумевшее чудовище влечёт вас в середину охваченного смятением стада, вам остаётся только распрощаться с белым светом и сидеть дрожать от беспредельного страха.
   Кит, ослепший и оглохший, мчался вперёд, словно хотел силой своей скорости избавиться от железной пиявки, вцепившейся ему в спину; и мы, раздирая белой бороздой морское лоно, летели за ним, то и дело рискуя столкнуться с обезумевшими животными, метавшимися вокруг нас; наша лодка напоминала корабль, затёртый льдами во время шторма и пробирающийся между ними по запутанным ходам и каналам, ожидая каждую минуту, что ледяные поля сомкнутся и раздавят его.
   Но Квикег, ничуть не растерявшись, мужественно правил вельботом, то обходя одно чудовище, всплывшее прямо у нас по курсу, то увёртываясь от другого, чей гигантский хвост вдруг повис у нас над головами; а Старбек всё это время стоял на носу с острогой в руке, отгоняя остриём тех китов, каких мог достать, но не зашвыривая её далеко. Да и гребцы не сидели без дела, хоть обстоятельства и освободили их покамест от их прямых обязанностей. На их долю приходилась шумовая сторона дела. «Эй, с дороги, коммодор!» – кричал один из нас огромному дромадеру, который вдруг всплыл на поверхность, грозя потопить нас. «А ну, опусти хвост, слышишь?» – кричали другому, который, словно веером, спокойно помахивал своей оконечностью у самого нашего борта.
   В каждом вельботе обязательно есть весьма хитроумное приспособление, изобретённое некогда индейцами с Нантакета и носящее название «волокуши». Она состоит из двух толстых деревянных брусьев прямоугольной формы и одинаковых размеров, крепко сбитых крест-накрест; в середине к ней прикрепляется довольно длинная верёвка с петлёй на конце, и к ней можно легко и быстро привязать гарпун. Употребляется «волокуша» большей частью для охоты среди стада объятых страхом китов. Потому что здесь они окружают вас в таком количестве, что перебить их всех всё равно невозможно. А ведь кашалоты встречаются не каждый день; так что тут нужно бить, не упуская ни одного благоприятного случая. И если вы не можете перебить их всех одновременно, тогда нужно подрезать им крылышки, чтобы потом прикончить на досуге. Вот тут-то и пускают в ход «волокуши». В нашем вельботе их было три. Первая и вторая были уже за бортом, и мы сами видели двух китов, с трудом уходивших прочь, едва волоча за собой сбоку на верёвке наши «волокуши». Киты были скованы в своих движениях, словно колодники, на которых надеты кандалы с ядром. Но когда мы выбрасывали третью «волокушу», тяжёлая деревянная крестовина, вылетая за борт, зацепила за банку вельбота, в одно мгновение вырвала её прямо из-под сидящего гребца и увлекла за собой, оставив его распростёртым на дне лодки. Море тут же хлынуло с обеих сторон в свежие раны бортов, но мы заткнули дыры, сунув туда по нескольку рубах и штанов, и на время остановили течь.
   Нам ни за что не удалось бы зашвырнуть эти три гарпуна с «волокушами», если бы только тянувший нас на лине кит не сбавил так заметно скорость, пробираясь в гущу стада; более того, по мере нашего продвижения к середине стада безумная сутолока и ужасная суматоха, царившие по краям, постепенно стихали. Наконец от постоянных рывков гарпун выдернулся, и тащивший нас кит, бросившись в сторону, исчез из виду; и покуда сходила на нет скорость вельбота, полученная с прощальным рывком, мы, скользя, прошли между двумя китами прямо в самый центр стаи, точно по горному потоку спустились в спокойное длинное озеро. Отсюда бури, бушующие в узких теснинах между китами на краю стада, были только слышны, но уже не чувствовались. Море здесь представляло собою как бы шелковистый атласный лоскут; это было «масло» – гладкий участок морской поверхности, образованный нежной жидкостью, которую выпускают в воду киты в минуты безмятежного покоя. Да, да, мы оказались среди той самой волшебной тишины, какая таится, как говорят, в сердце всякой бури. А из отдаления, с внешних концентрических кругов, к нам ещё доносился оглушительный грохот и видно было, как киты небольшими стаями по восемь-десять голов проносились по кругу, точно цирковые лошади по арене; они мчались бок о бок, так тесно прижавшись один к другому, что, казалось, какой-нибудь великан наездник мог бы без труда прокатиться на них, поставив ноги на спины двум животным в середине упряжки. А здесь, у сокрытой оси вращающегося стада, киты отдыхали, лёжа так тесно друг подле друга, что у нас покуда не было ни малейшей возможности выбраться на свободу. Нужно было искать просвет в этой живой стене, что окружала нас; в этой стене, что пропустила наш вельбот внутрь только затем, чтобы снова сомкнуться и оставить нас в заточении. А пока мы держались у середины озера, и к нам подплывали время от времени лишь сравнительно мелкие и смирные матки да телята – женщины и дети в обозе этого раскинувшегося войска.
   Вся площадь, занимаемая огромным стадом, включая широкие интервалы между вращающимися внешними кругами и включая расстояние между отдельными стаями китов, кружащимися там, составляла, должно быть, по меньшей мере три квадратных мили. Во всяком случае – хотя, конечно, подобное мерило в таких условиях и могло быть обманчивым – из нашей низкой лодки казалось, что фонтаны пляшут повсюду до самого горизонта. Я специально упоминаю об этом, потому что матки и телята были словно нарочно замкнуты в этом внутреннем загоне; можно было подумать, что огромные размеры раскинувшегося стада позволяли скрывать от них подлинную причину остановки; или же, быть может, по своей молодости и неискушённости, будучи неопытны и невинны во всех отношениях, эти маленькие киты, – оставлявшие по временам окраины озера, чтобы навестить нашу неподвижную лодку, – именно поэтому обнаруживали удивительное бесстрашие и спокойствие, а может быть, ими двигал подавленный страх, но так или иначе, их поведению нельзя было не удивляться. Словно дворовые собаки, обнюхивали они нас, подходя чуть не к самому борту и задевая лодку боками; казалось, будто какие-то чары приручили их. Квикег гладил их по головке, Старбек почёсывал им острогой спины, но, опасаясь последствий, не решался покамест вонзить её.
   А в глубине под этим безмятежным миром нашим глазам, когда мы заглядывали за борт, открывался иной мир, ещё более странный и удивительный. Там, повиснув под текучими сводами, плавали кормящие матери-китихи и другие, кому, судя по их грандиозным талиям, в скором времени предстояло стать матерями. Озеро, по которому мы скользили, было, как я уже заметил выше, чрезвычайно прозрачным на большую глубину; и подобно тому как человеческий младенец, сосущий материнскую грудь, глядит спокойным, ровным взглядом куда-то в сторону, словно в одно и то же время живёт двумя разными жизнями, и, впивая пищу земную, пирует ещё и духовно, вкушая неземные воспоминания, так и те юные китята, казалось, глядели в нашу сторону, но не видели нас, словно их новорождённому взору мы представлялись лишь пучками бурых водорослей. Да и матери тоже спокойно разглядывали нас, повернувшись набок. Один из этих крошечных младенцев, которому, насколько мы могли судить по неким особым признакам, было не более одного дня от роду, имел в длину около четырнадцати футов и примерно шесть футов в обхвате. Он был настроен довольно шаловливо, хотя тело его едва только успело расправиться из того крайне неудобного положения, какое он ещё совсем недавно занимал в материнской утробе, где неродившийся кит лежит, подвернув хвост к голове, готовый к решительному прыжку, напряжённый, как натянутый монгольский лук. Его нежные боковые плавники и лопасти хвоста всё ещё сохраняли помятый, морщинистый вид, каким отличаются ушки младенца, только что прибывшего из чужих стран.
   – Линь! Линь! – вдруг закричал Квикег, перегнувшись за борт. – Загарпунило! Кто брала на линь? Кто гарпун метала? Сразу два кит; один большая, другой маленькая!
   – Да что с тобой, парень? – изумился Старбек.
   – Твоя туда гляди! – ответил Квикег, указывая рукой вниз. И как случается, когда подбитый кит, вытянув из бочонка сотни саженей линя, снова всплывает на поверхность, пробыв положенное время в глубине, и вслед за ним показываются из воды ослабнувшие верёвочные спирали, так и теперь Старбек увидел свободные петли пуповины мадам Левиафан, всё ещё, казалось, приковывающие молодого телёнка к матери. Нередко во время отчаянной охоты этот естественный линь своим свободным материнским концом переплетается с пеньковым линём, и таким образом, телёнок тоже оказывается пойманным. Самые непостижимые тайны моря открывались нам в этом заколдованном пруду. Мы видели, как в глубине предаются любви молодые левиафаны^[267].
   Так, окружённые кольцами ужаса и смятения, спокойно и бесстрашно предавались эти загадочные создания в центре круга всевозможным мирным занятиям, безмятежно наслаждаясь весельем и восторгами любовной игры. Но ведь точно так же и сам я среди бушующей Атлантики моего существа вечно пребываю внутри в немом покое; и в то время как огромные планеты незаходящих бедствий обращаются вокруг меня, там, в самой сокровенной глубине моей души, я всё равно купаюсь в ласковых лучах радости.
   Покуда мы так стояли, точно заворожённые, на одном месте, по некоторым признакам в отдалении было заметно, что остальные вельботы, сея смятение, всё ещё орудовали у границ китового войска или, быть может, вели бой в расположении первого круга, там, где им было довольно простору и оставались надёжные пути к отступлению. Но разъярённые киты с «волокушами», проносившиеся время от времени вдалеке и пересекавшие круг за кругом, представляли собой ещё не столь устрашающее зрелище, как то, что открылось нам немного погодя. Обычно, взяв на линь кита, отличающегося особенной силой и ловкостью, китобои стараются «подрезать ему поджилки», то есть изуродовать и изрезать его огромный хвостовой плавник. Для этого в него швыряют фленшерную лопату на короткой рукоятке, с верёвкой, за которую затем, выбирая конец, вытягивают лопату обратно. Один кит, раненный, как мы впоследствии узнали, в хвост, однако не слишком серьёзно, вырвался и бросился прочь от вельбота, унося с собой половину гарпунного линя, и в жестоких мучениях носился теперь между обращающимися кругами, подобно одинокому бесстрашному всаднику Арнольду в битве под Саратогой^[268], сея вокруг себя ужас и смятение.
   Но как ни мучительна была эта рана и насколько устрашающим ни представлялось в целом это зрелище, однако сильный испуг, которым он, казалось, заражал всё стадо, имел иную причину, поначалу скрытую от нас расстоянием.
   Только потом уже мы вдруг увидели, что этот кит по необъяснимой случайности промысла запутался в лине, который он за собой утянул; удирая, он унёс с собой также и фленшерную лопату в хвосте; теперь верёвка, привязанная к ней, зацепилась за гарпунный линь, обмотанный вокруг китового хвоста, а сама лопата понемногу высвободилась у него из тела. И вот, обезумевший от боли, он, взрывая волны, что было сил ударял своим гибким хвостом и размахивал над водою острой лопатой, направо и налево разя и убивая своих товарищей.
   Смертоносное это орудие как бы разорвало путы хаотического оцепенения, охватившего всё стадо. Вначале заволновались, сбиваясь в кучи, киты по краям нашего озера, слепо натыкаясь друг на друга, словно подбрасываемые замирающими валами; затем и само озеро стало понемногу волноваться; скрылись из виду подводные брачные и детские покои; и киты на внутренних орбитах задвигались всё более и более тесными стаями. Да, затянувшийся штиль подходил к концу. Скоро послышался негромкий, но всё приближающийся гул; и вот уже целое китовое войско, словно громыхающие льдины на великой реке Гудзон, когда та вскрывается по весне, стали сбиваться в кучу в центре, будто намереваясь нагромоздиться в одну высокую гору. В тот же миг Старбек и Квикег обменялись местами; Старбек взял в руку рулевое весло.
   – Вёсла! вёсла! – громким шёпотом приказал он, устроившись на корме. – Крепче держитесь за вёсла и поручите душу господу! А ну, ну, приготовиться! Дай ему, Квикег, хорошенько – вон, вон тому киту! Подколи его! Рази его! Вставай, вставай, не садись! Навались, ребята, рви, жми! Не обращайте на них внимания, пойдём прямо по их спинам! Навались!
   К этому времени вельбот оказался почти зажатым между двумя огромными чёрными тушами, скользя по узкому Дарданелльскому проливу между их вытянутыми боками. Но одним отчаянным рывком мы выбрались на мгновение на более открытое место и тут же, резко подавшись в сторону, снова стали напряжённо искать прохода. Побывав несколько раз на волоске от гибели, мы наконец на полной скорости проскользнули туда, где ещё недавно был один из внешних кругов, через который теперь со всех сторон мчались к центру киты за китами. За это счастливое избавление мы заплатили дёшево – была потеряна Квикегова зюйдвестка, которая сама слетела у него с головы, когда он стоял на носу, распугивая встречных китов, и воздушный смерч пронёсся над ним, поднятый ударом огромного хвоста у самого нашего борта.
   Как ни беспорядочно, как ни суматошливо было всеобщее движение, оно, однако, вскоре приняло какие-то целесообразные формы; сбившись в одну тесную когорту, киты с удвоенной скоростью возобновили своё бегство. Дальнейшее преследование было бесполезно: но вельботы ещё долго оставались на воде, чтобы подобрать отставших подбитых рыб с «волокушами» и прибуксировать того кита, какого забил и бросил на воде Фласк. Таких китов оставляют под флажком на длинном шесте, которых в каждом вельботе бывает по нескольку штук и которые, если поблизости есть ещё другая дичь, втыкают прямо в плавающую тушу убитого кита как для того, чтобы легче было заметить его издали, так и для того, чтобы обозначить хозяина, которому принадлежит добыча – на случай, если по соседству окажутся чужие вельботы.