И снова в тишине раздался сухой треск автоматных очередей. Стая диких птиц сорвалась с места и с криком унеслась прочь. Халаши выжидал, держа пистолет наготове, а на губах его заиграла странная улыбка.
   Голова лазутчика скрылась под водой.
   — Готов, — прохрипел Рут, сплюнув себе под ноги.
   — Как знать. — Халаши обвел внимательным взглядом дальний берег реки. — Как знать, сынок,
   В тишине прошло минуты две. Стало совсем темно, и пятерым Халаши приходилось полагаться лишь на свои уши
   С противоположного берега, густо поросшего тростником, долетел чуть слышный всплеск. Халаши поднял пистолет.
   — Пора.
   Луч медленно скользил над самой кромкой воды, срезая толстые сухие стебли. Тростник с треском вспыхивал, пламя быстро распространялось вдоль берега. Прочертив лучом значительный участок береговой линии, Халаши спрятал пистолет.
   — Порядок.
   — Ты уверен, что зацепил его? — с сомнением спросил Симсон.
   — Теперь это неважно.
   — Неважно? — Агапит пожал плечами. — Я не понимаю тебя, отец.
   — Если лазутчик жив, он наверняка доберется до своего хозяина. И тогда Мордастый Ван узнает о нашем новом оружии. Посмотрим, рискнет ли он тогда оспаривать у нас землю Старого Хлоппа!
   — Вряд ли это остановит его, — покачал головой Агапит. — Мордастый Ван не из трусливого десятка.
   — Согласен, это крепкий орешек. Но в любом случае мы опередим его. Рут, Симсон, — голос Халаши прозвучал резко, властно, — берите людей и отправляйтесь в путь тотчас же, не дожидаясь рассвета. Викул поможет вам отобрать надежных холопов. Агапит, пойдем в дом, нам нужно с тобой кое о чем потолковать.
   Отец и старший сын вернулись в особняк, предоставив остальным членам семейства заниматься сборами в дорогу. Халаши снова расположился в кресле у холодного камина, рука его машинально потянулась к бутылке. Агапит остался стоять, всей своей позой выражая почтение отцу.
   Халаши в упор посмотрел на сына.
   — Что будем делать с чужеземцами?
   — Работать на плантации их вряд ли заставишь, — почесав в затылке, рассудительно заметил Агапит. — Думаю, их следует выставить на ближайших торгах. Троих, по крайней мере.
   — Только троих? — Халаши с интересом наблюдал за сыном.
   Агапит было смешался, но тут же тряхнул бородой и решительно произнес:
   — Отец, отдай мне одного из них.
   — Которого?
   — Самого здорового, — в голосе Агапита прозвучала откровенная ненависть. — У меня с ним личные счеты.
   Халаши недобро усмехнулся, глаза его блеснули из-под нависших бровей.
   — Он твой, сын.
   — Благодарю тебя, отец. — Агапит склонился в почтительном поклоне.
   Халаши отхлебнул из бутылки. Вереница мыслей пронеслась в его голове. Если Рут не блистал умом, то остальные сыновья отнюдь не были дуракам — в разговоре с ними он намеренно позволил себе несколько приуменьшить их умственные способности. Викул был холоден и рассудителен, Симсон — скрытен, коварен и хитер. Четвертый пистолет у него, в этом Халаши нисколько не сомневался. Что ж, лучше ложь хитреца, чем простодушие глупца… Агапит… Этот обещал стать крепким хозяином, такой сумеет постоять за себя и честь семьи. Халаши мельком взглянул на старшего сына. Достойный наследник славного рода. Похоже, крутая закваска Одноглазого все еще бродила в жилах его, Елпидифора Халаши, сыновей. Лишь бы они не перегрызлись между собой после его смерти… лишь бы хватило ума действовать сообща…
   — На что он тебе сдался, этот чужеземец? Надеюсь, ты не станешь терзать его пытками?
   — О нет, отец. Я никогда не был мясником, как мой младший братец Рут. Пытки — это слишком примитивно. Есть кое-что и получше кровавых забав.
   — Выкладывай, Агапит, что ты там задумал. Я должен это знать.
   — У меня нет от тебя секретов, отец. Вспомни: завтра — Ночь Однолуния. В эту Ночь к людям приходят глорки и требуют жертвы.
   — Ты отдашь этого типа глоркам, — кивнул Халаши одобрительно. — Неплохая мысль, сын. Эти твари наверняка завоют от восторга при виде такого экземпляра.
   — Жертва неизбежна, — здраво рассудил Агапит, — пусть уж ею станет чужеземец, чем один из наших холопов.
   Халаши отбросил пустую бутылку и потянулся к следующей.
   — Завтра утром возьмешь Викула и отправишься с ним к болоту, — сказал он, отхлебнув из горлышка. — К тому самому, где разбился корабль чужеземцев. Я должен быть уверен, что они сказали правду. Возможно, корабль цел.
   — Хорошо, отец.
   Со двора донесся шум. Агапит подошел к окну.
   — Симсон и Рут отправились в путь.
   — Надеюсь, они будут первыми.
   — Так или иначе, твои сыновья сумеют постоять за интересы рода Халаши.
   — Вне всякого сомнения, сын.
   Тихая, ясная ночь властвовала над планетой. Последняя ночь накануне Ночи Однолуния. Две луны, подобно сиамским близнецам, медленно выплыли из-за горизонта и покатились по небосводу, следуя извечному своему пути. Холодный пульсирующий свет разлился над Альпой Карантэн, рождая тени, призраки и ночные страхи.
   Скоро, очень скоро обе луны сольются в единое целое — и тогда…
   И тогда таинственные глорки выйдут из своих убежищ, чтобы напомнить людям об их долге.
   Ночь Однолуния всегда начиналась с жертвы Зеленой Макло.

Глава двадцать пятая
ФЛОРИАНА

   Агапит ушел. Следом поднялся и Елпидифор. Слегка покачиваясь от выпитого спиртного, он не спеша покинул зал. Нужно было обойти дом и проверить, все ли заперто. Эту процедуру он не доверял никому, даже сыновьям. Вечерний обход он всегда делал сам.
   Массивные бархатные шторы, ведущие в личные покои главы семейства, слегка дрогнули. Зал, в котором происходил семейный совет, имел еще один выход — там-то и притаилась девушка, о присутствии которой в доме в тот насыщенный событиями вечер так никто и не вспомнил.
   Она слышала все, от первого до последнего слова. Услышанное поразило ее, словно удар грома.
   Флориана, дочь Старого Хлоппа, попала в Порт Халаши более недели назад. Ее положение в доме было весьма неопределенным: полуневольница, полуприслуга, полузаложница, полухозяйка. Менее всего, конечно же, хозяйка. В этом мире, где жизнью правили грубая сила и жестокость, женщине была отведена самая ничтожная роль — роль продолжательницы рода и хранительницы домашнего очага. Она не имела права голоса, она вообще не имела никаких прав — единовластным и полноправным хозяином жизни был мужчина. Женщина была не более чем рабыня, с ней не только не считались — ее просто не замечали. Не замечали и забывали.
   Забыли о ней и на сей раз.
   Появление Флорианы в доме Халаши имело свою предысторию. Старый Хлопп владел крошечным наделом земли, и хотя по силе и могуществу он не мог тягаться с крупными землевладельцами Альпы Карантэн, каковыми были, к примеру, Елпидифор Халаши или Мордастый Ван, Повелитель Крылатых Добби (это полупрезрительное прозвище Хлопп получил с легкой руки Викула Халаши), отличавшийся болезненным самолюбием, с гордостью причислял себя к касте свободных колонистов. Он едва сводил концы с концами, и жизнь его едва ли намного отличалась от полуживотного существования невольников-холопов, которыми во множестве владели его более удачливые и куда более богатые соседи-землевладельцы. Его участок острым клином втиснулся между владениями Халаши и Мордастого Вана. Рано или поздно — Хлопп прекрасно сознавал это — его земля отойдет либо к одному, либо к другому могущественному лорду. Таков был неписаный закон Альпы Карантэн: смерть последнего мужчины в семье лишала род права наследования. Женщины, как правило, в расчет не брались.
   Минуло уже десять лет, как Хлопп похоронил жену. На руках у него осталась восьмилетняя дочь. С того рокового дня, когда черная лихорадка в считанные часы унесла мать Флорианы в царство теней, рухнули и его последние надежды завести сына. Сына, который унаследовал бы его землю. Ту самую землю, владение которой делало человека свободным.
   Он был своенравным, желчным, хитрым и жадным стариком. Вечно всем недовольный, дрожащий над последним куском хлеба или сушеного мяса. Жили они впроголодь, ютились в ветхой старой хибаре, крытой полусгнившей соломой. У старика не было денег на покупку огнестрельного оружия, которое на Альпе Карантэн ценилось очень высоко, и потому ему приходилось мастерить оружие своими руками. Сначала это были примитивные копья, луки и топоры, затем — некое подобие пращи, и наконец он изобрел собственную модель арбалета. Со временем он довел арбалет до совершенства, изготовил несколько штук и припрятал в надежных местах — так, на всякий случай. Старик на собственной шкуре испытал: без оружия в этом мире жить невозможно, ибо оно было гарантом не только безопасности, но и пищи в доме. Старый Хлопп стал пропадать на охоте по целым суткам.
   В свои охотничьи рейды он всегда брал Флориану. Оставлять ее в доме одну он не рисковал: округа была наводнена шайками разбойников и беглых холопов.
   С ранних лет девочка научилась прекрасно владеть арбалетом и была верным помощником отцу в охотничьем промысле. Лес кишел разным зверьем, не было здесь недостатка и в хищниках, но более всего колонистам досаждали добби — злобные крылатые твари, стаями нападающие на мелкий домашний скот и домашнюю птицу и наносившие немалый ущерб человеку. Добби практически не поддавались дрессировке, но старый охотник добился невозможного: одному ему ведомым способом сумел приручить несколько крылатых хищников. Пять-шесть добби всегда сопровождали его в лесу, повинуясь любому приказу хозяина. Камнем падали они на намеченную жертву, облегчая тем самым нелегкий труд старого промысловика. Никому не раскрывал своего секрета Старый Хлопп — никому, кроме дочери. Крылатые твари повиновались Флориане так же охотно, как и ее отцу.
   К дочери Старый Хлопп испытывал странное, противоречивое чувство. Любил ее, как плоть от плоти своей, берег от опасностей и злых людей, но порой вспыхивала в глазах его, обращенных к девочке, жгучая ненависть. Ненависть, рожденная несбывшимися надеждами и бессилием перед неумолимой судьбой. Она была его дочерью — а ведь могла быть сыном, которого он так жаждал… Слишком часто бывал он несправедлив к ней, слишком часто сыпались упреки на ее беззащитную смуглую головку, словно она одна была виновна в том, что так круто обошлась с ним судьба, не оставив наследника. С годами любви в сердце скупого старика становилось все меньше, а неприязни к дочери все больше. Старый Хлопп стал ворчлив и раздражителен, вечные придирки и старческое брюзжание превратили жизнь девочки в адские муки.
   Она любила оставаться наедине с собственными мыслями. Уединенный, замкнутый образ жизни и вечное недовольство отца рано приучили ее к самостоятельности. Она редко виделась с другими людьми, а если и выпадала на ее долю такая возможность, то не более одного раза в год: на ежегодных осенних ярмаркам и аукционах, куда отец неизменно брал ее с собой. Сначала ее тянуло к людям и общению с ними, но со временем интерес к ним в душе девочки понемногу угас, пока не иссяк совсем. В пятнадцать лет она стала уходить из дома одна. С арбалетом в руке, сопровождаемая двумя-тремя верными добби, целыми днями бродила она по лесу, порой возвращаясь в хибару отца уже затемно. Лес стал ее домом, а его обитатели — родными ее братьями.
   Прошло еще три года, и из тонкой длинноногой девочки она вдруг превратилась в стройную смуглолицую красавицу. Об этой перемене до поры до времени не подозревала ни она сама, ни ее старый отец. Пока не случилось одно событие, в корне изменившее всю ее жизнь.
   Ее увидел Рут, младший сын Елпидифора Халаши. Это произошло за месяц до описываемых здесь событий. Рут возвращался домой с дальней плантации; решив срезать путь, он повел своего скальта через лес. Тенью скользила Флориана по лесным тропкам, погруженная в свои невеселые думы, пока лицом к лицу не столкнулась с Рутом. Сладострастная улыбка расползлась по бородатой физиономии младшего Халаши.
   — Попалась, пташка!
   Едва успел он пришпорить своего скальта, как девушка растворилась в лесной чаще. В бешенстве бросился он за ней, но ее словно след простыл. В спешке вернулся он домой и прямо с порога заявил отцу, что желает заполучить эту девчонку во что бы то ни стало, и что если отец не поможет ему в этом деле, он получит ее сам, каких бы дров ему при этом не пришлось наломать. «А почему бы и нет?» — решил Елпидифор, поразмыслив с пару часов, и на следующий же день отправился к Старому Хлоппу.
   У старика челюсть отвисла от страха и изумления, когда к нему в хибару ввалился сам могущественный Елпидифор Халаши в сопровождении Рута и Агапита. Флорианы, как уже повелось, дома не оказалось.
   Торг продлился до самого вечера. В конце концов соглашение было достигнуто к обоюдному удовольствию.
   Старый Хлопп боялся и одновременно ненавидел Халаши, как, впрочем, и всех людей, с которыми ему приходилось иметь дело. Тем не менее предложение Елпидифора пробудило в душе старика угасшую было надежду. Халаши брал Флориану в свой дом в качестве будущей жены Рута, младшего своего сына. Рут наследовал землю старика после его смерти, крохотный земельный надел уходил во владение семейства Халаши. Да, род Хлоппов пресекался, но взор старого охотника направлен был в будущее. От брака его дочери с Рутом Халаши родятся дети, и не исключено, что ими будут сыновья. А тогда… О, тогда! Старый Хлопп уже предвкушал, как его внуки (неважно, что они будут носить ненавистное имя Халаши) вступают во владения исконной землей Хлоппов, как кровь его предков вновь заструится по жилам новых хозяев этого дорогого его сердцу клочка земли. Он жертвовал дочерью ради будущего своих возможных потомков. Иного пути сохранить свой род (хотя бы и под другим именем) он не видел. Что же касается Рута… Этот туповатый мерзавец с замашками маньяка-садиста едва ли доживет до старости, пуля, стрела или нож пьяного собутыльника, скорее всего, оборвут его жизнь еще в впервой ее половине.
   Старый Хлопп остался доволен сделкой. Давно не чувствовал он такого воодушевления, как в тот благословенный летний день.
   У Елпидифора Халаши был свой расчет. Рут, как младший сын в семье, не мог наследовать владения своего отца. Земля выжившего из ума старика-охотника подвернулась как нельзя более кстати. Пусть надел его невелик, но со временем — Халаши был уверен в этом — Рут сумеет расширить его. Главное — он станет землевладельцем, а земля Хлоппа вольется в единую вотчину рода Халаши. Елпидифор отлично понимал, что более удачную партию Руту все равно не сыскать, богатые землевладельцы вряд ли отдадут своих дочерей за младшего сына, фактически лишенного наследства. Другое дело Агапит. Старший сын всегда считался завидным женихом, тем более в такой богатой и влиятельной семье, какой была семья Халаши. У Мордастого Вана росла дочь, и недалек был тот день, когда оба рода должны были породниться — между двумя лордами уже существовала договоренность. Агапит и Дора будут прекрасной парой…
   Обряд бракосочетания решено было совершить сразу же после Ночи Однолуния. Свадьбы обычно играли осенью — земной обычай прочно укоренился на Альпе Карантэн. А пока…
   А пока девушке суждено было жить в доме будущего тестя на правах прислуги. Неплохо бы присмотреться к девчонке, решил Халаши, а заодно и приручить, если она вдруг окажется с норовом. Жена его сына должна быть ручной и неприметной, как и любая женщина в этом мире. Впрочем, Рут и сам неплохо справится с этой задачей, с усмешкой заключил Халаши. Сынок знал толк в таких вещах, уж он-то живо укажет женушке ее истинное место.
   Вечером, когда девушка вернулась домой, ее участь уже была решена.
   Судьбу свою приняла она безропотно и спокойно, на безучастном, словно восковая маска, лице не отразилось ни единого чувства, ни даже тени недовольства неожиданным виражом в ее жизни. Старый отец с любопытством и какой-то смутной досадой вглядывался в родную дочь, и впервые за многие годы в сердце его шевельнулось нечто подобное сочувствию. Словно увидел дочь после долгой разлуки (собственно, так оно и было) — и понял, что видит ее в последний раз. Смятение, яд сомнения, тонкие ростки раскаяния, обрывки невысказанных теплых слов — все это поднялось откуда-то из самых глубин его души, захлестнуло, закружилось, завертелось в бешеной стремительной круговерти — и отхлынуло вспять. Было слишком поздно что-либо менять. Да и незачем.
   Девушка покинула отчий дом без сожаления. Она была женщиной, а удел женщины — терпение и покорность. Отец решил ее судьбу, значит так тому и быть. Слово отца обретало силу закона, священного табу, нарушить которое было не только нельзя, но невозможно, как невозможно перешагнуть через собственную тень или откусить собственное ухо. Да, внешне она покорилась — но только внешне.
   Три года бесцельных скитаний по лесным чащобам и нехоженым тропам наложили неизгладимый отпечаток на ее душу, отпечаток, столь не свойственный женщинам Альпы Карантэн. Лес приучил ее к самостоятельности, вдохнул в одинокое девичье сердце дух воли и свободы, научил осторожности дикого зверя и совсем не женской способности анализировать происходящие события. Она смело принимала решения, если к тому вынуждали обстоятельства, не сворачивала с тропы, когда там подстерегала опасность (лес был полон ими), твердой, хотя далеко не крепкой рукой направляла стрелу арбалета в разверстую пасть хищника.
   Вековая традиция и самобытность столкнулись на зыбкой почве ее души — и вылились в компромисс. С видимым смирением вступила она под кров дома Халаши, но таящаяся настороженность в ее глазах с той минуты более не исчезала. Она приглядывалась ко всему в этом холодном неприветливом огромном доме — как приглядывался в свою очередь к ней самой старый Халаши. Прошло три, четыре, потом пять дней, и он забыл о ней. «Девка как девка», — мысленно пожал плечами Елпидифор. Неслышной и незаметной тенью скользила она по залам обширного дома, молча выполняла указанную работу, ни единым словом не обмолвившись ни с братьями, ни с их отцом. В глазах старого Халаши она воплощала идеал альпассийской женщины. Безмолвной женщины-рабыни.
   И лишь Рут не спускал с нее огненного, алчущего взора. В первую же ночь, распалив себя изрядной дозой спиртного, он ворвался к ней в спальню. И наткнулся на холодную решимость в ее глазах и стальной блеск острого кинжала, рукоять которого крепко сжимала ее тонкая рука. Если он посмеет сделать еще хоть один шаг, бесстрастно заявила она, клинок вонзится в его горло. И Рут поверил ей. Трусовато озираясь, он попятился вон из комнаты, и лишь за ее пределами дал волю своему гневу и пьяному языку. Потоки проклятий и отборной ругани вылились на голову бедной девушки.
   Дни, потянувшиеся вслед за той ночью, превратились для Рута в медленную пытку. О, как ждал, как жаждал он дня свадебного обряда. Тогда — тогда он сполна рассчитается с этой стервой за все то унижение, что пришлось ему претерпеть под презрительным взглядом ее огромных черных глаз. Его руки мелко тряслись от предвкушения тех изощренных забав, которыми он насытит свою ненависть и животную страсть в первую же брачную ночь, потное лицо кривилось в сладострастной садистской ухмылке. Близок, близок миг, когда он сможет утолить свою жажду…
   Появление инопланетников на какое-то время отвлекло его от планов мести невесте, а роковой выстрел, оборвавший жизнь Старого Хлоппа, гнев отца, вызванный этим событием, и стремительная подготовка к захвату земли убитого охотника окончательно вытеснили из головы Рута образ Флорианы. До поры до времени.
   Она слышала все, о чем говорилось в этот тихий летний вечер у холодного камина. Поначалу весть о смерти отца Флориана восприняла на удивление спокойно, безропотно, покорно, как и подобает альпассийской женщине. Ни любви, ни особой привязанности к нему она не испытывала, равно как и он к ней. Она жила своей замкнутой жизнью, отгородившись от мира каменной стеной отчуждения и равнодушной неприязни. Отец остался по ту сторону стены, и в этом была только его вина — так о чем же горевать?.. Но сердце вдруг сжалось от печали и какой-то странной тоски, доселе ей неведомой, чувство утраты чего-то такого, о чем она даже не подозревала, внезапно выдавило из ее неподвижных бездонных глаз несколько скупых слезинок. Отец… бедный, бедный отец… Наверное, он был все-таки дорог ей, и где-то в глубине души, в самом потаенном ее уголке, укрываясь от нее самой, теплилась крохотная искорка любви к нему, к этому ворчливому, вечно брюзжащему нелюдимому старику. Наверное… Иначе бы не было этих слез на смуглых щеках, и не была бы она сейчас такой несчастной, одинокой, беззащитной, никому не нужной, брошенной на произвол судьбы. Наверное… Как часто прозрение нисходит на нас, когда шаг в пропасть уже сделан!..
   Но хватит об этом, прошлого уже не вернуть. Нужно действовать, и действовать немедленно. Так, как учил ее лес.
   Она словно очнулась от многолетней спячки. Теперь ее руки развязаны, она свободна, свободна, и ничто больше не удержит ее в этом мрачном доме, похожем на склеп. Слово, данное отцом Елпидифору Халаши, потеряло силу, закон рухнул, табу рассыпалось в прах, а невозможное стало единственно возможным, и причиной этой головокружительной, ошеломляющей метаморфозы послужила не столько смерть отца, сколько Рут, этот негодяй, самый младший из семейства Халаши. Никогда, никогда не станет она женой убийцы ее отца. Уж лучше смерть от клинка, с которым она не расстается ни днем, ни ночью.
   Она покинет этот дом немедленно. Вот только сначала утолит свое любопытство.
   Чужеземцев она видала лишь мельком, накануне вечером, когда братья Халаши пригнали их из тех краев, где горы спускаются в долину. Оттуда, где еще не успело остыть тело ее отца.
   Эти четверо странным образом волновали ее. Что-то в их облике приковывало ее взор, что-то неуловимое, чужое — и вместе с тем такое близкое, знакомое. Быть может, нездешний блеск их утомленных глаз? Или осунувшиеся, усталые лица, так непохожие на сытые самодовольные рожи братьев? Какие-то штрихи их летных комбинезонов?
   Ей хотелось увидеть их еще раз, прежде чем она уйдет отсюда навсегда. Просто увидеть — и ничего больше. Посмотреть в их глаза, и… может быть, понять что-то такое, что до сих пор сокрыто от ее понимания. Что-то, похожее на надежду.
   Девушка выскользнула из-за тяжелых портьер, бесшумной тенью пересекла зал, у самого порога выхватила из бронзового кольца потрескивающий факел и крадучись стала пробираться вниз по узкой каменной лестнице. С пылающим факелом это было куда сложнее.
   Двое братьев, Рут и Симсон, были в отъезде, двое других, Агапит и Викул, разошлись по своим спальням и наверняка уже дрыхнут без задних ног, а старший Халаши бродит сейчас где-то в противоположном крыле здания, производя ежевечерний осмотр усадьбы. Других людей в доме не было.
   Она знала это. Ее зоркий глаз примечал все, что творилось в доме, ни единая мелочь не ускользала от нее.
   Она знала, что пленников увели в подземелье. До сего дня она ни разу не спускалась туда.
   Высоко держа факел над головой, Флориана шагнула в черный проем подземного лабиринта.

Глава двадцать шестая
БЕЗМОЛВНЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ

   — Вспомнил.
   Голос Флойда странным диссонансом прозвучал в жуткой тишине сырого подземелья. Вот уже более часа тишина эта не нарушалась ни единым словом. Отчаяние медленно овладевало пленниками, воля была пронзена ржавыми прутьями стальной решетки, надежно отгородившей их от внешнего мира.
   Факел тускло чадил в полумраке, пламя медленно угасало. Зловещие тени толпились у клетки с людьми, словно ожидая своего часа, чтобы полакомиться живой теплой плотью. Сонно мерцающие глазки нетопырей вдруг вспыхивали красным жадным огнем, пронзали плотную, почти осязаемую тьму притягивающими гипнотизирующими стрелами. Перепончатые кровососы были начеку и тоже ждали своего часа.
   — Вспомнил — что? — нехотя, сквозь призрачную пелену сна отозвался Джералд.
   Они страшно устали за последние несколько суток, и теперь им чертовски хотелось спать. Сон им был просто необходим, чтобы хоть немного восстановить силы и прояснить вспухшие от треволнений мозги.
   — Вспомнил, куда нас занесло. Я об этой проклятой планете.
   Остатки сна мигом слетели с троих Охотников. Они уставились на Флойда с любопытством и жадным вниманием.
   — Ну-ка выкладывай, малыш, — отчетливо произнес Марк.
   — В общих чертах, на большее не рассчитывайте, — предупредил Флойд, — я вам все-таки не ходячий справочник. Так вот, Альпа Карантэн. Лет триста назад на нее наткнулся кое-кто из тогдашних разведчиков. Поверхностный анализ показал, что планета вполне пригодна для жизни, но никакими иными достоинствами она не обладает. Ни полезных ископаемых, ни ценных пород древесины, ни уникальной фауны. Все, что здесь водилось, не представляло интереса ни для науки, ни для коммерции — в том или ином виде, с теми или иными видоизменениями подобных тварей можно было встретить на сотнях планетах Обозримого Космоса. Альпа Карантэн была признана «бесплодной». И тогда ее решили использовать как общегалактическую тюрьму.
   — Тюрьму! — ахнул Джералд. — Теперь понимаю…
   — В течение сотни лет сюда ссылались преступники со всей Галактики, — продолжал Флойд. — Первую, наиболее крупную партию снабдили всем необходимым для основания независимой колонии, включая теплую одежду, домашнюю утварь, простейшие орудия труда, примитивное оружие и даже деньги.