Страница:
Она подбежала к двери. Вальдемар энергично преградил ей дорогу:
— В этом зале господствуют феодальные права! Я вас не отпущу — бабушкину историю нужно выслушать перед ее портретом. Сейчас вы — мой вассал.
Стефа комичным жестом заломила руки и весело взмолилась:
— О сюзерен мой, смилуйся, дай мне волю!
— О нет, пощады не будет! Вы в моей власти, и никто вас не вызволит, пока я сам не захочу. За спиной у меня — ряды приверженцев.
И он указал на портреты.
— Но они изгоняют меня, не хотят здесь видеть! Вальдемар склонился к ней и властно сказал:
— Они обязаны хотеть того, чего хочу я!
В этот миг случилось нечто странное. В парке раздался чей-то крик, и стены зала многократно повторили его. Казалось, подали голос портреты. Стефа, находившаяся в крайнем напряжении нервов, с криком испуга рванулась прочь.
Вальдемар схватил ее за руку повыше локтя и, привлекая к себе, шепнул:
— Не бойся… Со мной тебе ничего не грозит…
Он крепко держал девушку. Она разрумянилась, сердце учащенно билось.
— Не бойся, я с тобой, — повторил он сдавленным голосом.
Глаза его горели, губы трепетали, кровь стучала ему в виски.
Миг тишины… и первого упоения!
Неведомая сила связала их в одно…
Вальдемар ни словом, ни движением не прервал очарования этого мига, желая насладиться им как можно более. Близость Стефы волновала его, ее слабость наполнила нежностью. Он чувствовал, что ей не по себе, но в то же время она боится пошевелиться.
Стефе казалось, что она теряет сознание. Впервые в жизни с ней происходило такое — она боялась того, кому полностью доверялась. Она пошевелилась и прерывающимся голосом попросила:
— Уйдем отсюда… ну, пожалуйста!
— А история бабушки? — спросил он.
— Расскажете в другой раз.
— О нет! Другая подобная минута может наступить не скоро!
Он подвел Стефу к маленькому канапе напротив портрета и сказал, уже спокойный и уверенный в себе:
— Присядьте. Вот так. А теперь слушайте.
Девушка не нашла сил противиться ему. Его рассудительность и спокойствие подействовали на нее. Она села. В белом платье, с букетом желтых роз в руке, она сама казалась на фоне темной материи экзотическим цветком. Вальдемар начал повествование:
— Бабушка моя любила человека, с которым ей не позволили связать судьбу.
Стефа подняла глаза на портрет, глядя с глубоким сочувствием.
Вальдемар продолжал:
— Она была герцогиней из знатного рода, носившего в гербе королевскую корону. Многие юноши из знатных семей ухаживали за ней. Она отвергла всех, полюбив бедного молодого человека. Их обоих эта первая в их жизни любовь наделила силой, способной уничтожить любые преграды. Однако он молчал о своих чувствах, зная, что слишком глубокая пропасть разделяет их. Но она, юная, избалованная, привыкшая, что исполняются любые ее желания и прихоти, молчать не захотела. И призналась родителям в любви к юному Гвидо, прося их о благословении. Но ее отец, герцог де Бурбон, человек монархических взглядов, гордый аристократ, категорически ей отказал. Молоденькую Габриэлу увезли в Париж, а Гвидо отказали от места. Бедный юноша, горячо влюбленный и не менее гордый, не вынес такого удара: вскоре он, написав прощальное письмо Габриэле, покончил с собой. Герцогиня хотела уйти в монастырь, но отец ей не позволил. Она обязана была вести светский образ жизни, выслушивать многочисленные предложения претендентов на ее руку, но категорически отказывалась выйти замуж, к чему ее усиленно склонял отец. Так прошло несколько лет. В то время мой дедушка Мачей пережил примерно то же самое. Служа в уланах, он познакомился на балу с некой молодой особой и полюбил ее. Она была дочкой простого гражданина и звали ее Стефанией.
Вальдемар посмотрел Стефе в глаза с улыбкой, не лишенной участия. Она вздрогнула и побледнела. Заметив это, Вальдемар деликатно взял ее за руку:
— Что с вами, пани Стефания?
Она высвободила руку и, погрузив лицо в желтые розы ответила:
— Нет, ничего… продолжайте…
— Теперь мы достигли самого грустного места этой истории. И, боюсь, есть в чем обвинить дедушку. Хоть он очень и любил свою Стеню…
— Стеню?!
— Так он сокращал ее имя, и в память об этом именно так вас и называет. Для нее это тоже было первой любовью. Она всей душой полюбила дедушку. Они обручились, но на дороге встала беда, стоглавый рок. Вот здесь как раз и есть вина дедушки. У него не хватило решимости побороть предрассудки, владевшие его семьей. Ему не позволили взять в жены ту, которая наиболее того заслуживала. Дедушка, правда, пытался преодолеть сопротивление родни, но быстро отступил. Ему пригрозили лишить его наследства и родительского благословения, и он не нашел смелости бороться до конца. Дедушка, крайне благородный и достойный уважения человек, всегда был слабоволен, легко поддавался чужому влиянию. Никогда он не мог сказать решительно: «Я этого хочу!». Вскоре дедушку отправили за границу, чтобы дать ему все забыть… Что за издевка судьбы! В Париже он познакомился с Габриэлой де Бурбон, и моя прабабушка, близко знакомая с герцогами, договорилась с отцом Габриэлы о браке их детей. Измученная жизнью, герцогиня поддалась воле отца. Свадьба состоялась в Риме… и молодая пара всю свою оставшуюся жизнь жалела о своем поступке. Они жили очень несчастливо. Оба жили лишь собственной тоской. До самой смерти бабушка любила только память о человеке, который погиб из-за нее, а дедушка сохранил любовь к той девушке и жалел, что не смог дать ей счастья. В семейной жизни их не было ни покоя, ни гармонии. Злой рок окутал их черной тучей, и в тени этой тучи они прожили всю оставшуюся жизнь. Впрочем, бабушка прожила недолго. Печаль, неотвязные тягостные воспоминания подточили ее и без того хрупкое здоровье. Вскоре она захворала чахоткой, и совсем молодой умерла на берегу Средиземного моря. Тогда дедушка передал глембовический майорат моему отцу, а сам поселился в Слодковцах, куда несколькими годами позднее привез овдовевшую тетю Идалию с малюткой Люцией.
Вальдемар замолк. Внезапно выпрямился, провел ладонью по лбу и вздохнул:
— Быть может, теперь она где-то на другой планете обрела покой, которого была здесь лишена…
— Вы ее помните? — тихо спросила Стефа.
— Помню немножко. Она была моей крестной матерью. Мне о ней много рассказывала бабушка Подгорецкая, которая ее очень любила.
Он внимательно посмотрел на Стефу, на ее влажные глаза, и сказал удивительно мягко:
— Я вас расстроил, правда? Вы грустны…
Стефа подняла на него глаза:
— Мне жаль людей, которые так страшно мучились, столько пережили…
— О да! Стоит сожалеть о несбывшихся надеждах и величайшем богатстве на свете — чувствах…
— Значит вы понимаете? — спросила Стефа.
Он нахмурился:
— А вы в этом сомневаетесь?
— Я думала, что… что в вашем кругу любовь не ценят и не считают ее богатством…
— Однако дедушка Мачей и бабушка ценили и понимали любовь.
— И оба своими руками убили ее, — сказала Стефа.
— Ну, это совсем другое. Им не хватило сил бороться за свою любовь.
Стефа всматривалась в его мужественное лицо.
Словно очнувшись, он посмотрел на девушку и усмехнулся:
— Вы меня боитесь? Неужели я такой страшный? Конечно, я могу быть страшен, но только не для вас. Вы меня слегка задели, спросив, способен ли я понять глубину чувств; отвечу вам откровенно: нет, я не способен был… но начинаю понимать.
Стефа встала и быстро сказала:
— Спасибо вам, но мы слишком долго просидели в этом… таинственном зале.
— Тогда, быть может, рукопожатие в знак благодарности? — протянул он руку.
Стефа подала ему свою. Он крепко сжал ее ладонь, склонился и прижался к ней горячими губами. Стефа окаменела, кровь бросилась ей в лицо, в голове зашумело. Поцелуй обжег ее.
Вырвав руку, она пошла к двери, убегая из этого зала.
Вальдемар медленно шел следом.
XIX
— В этом зале господствуют феодальные права! Я вас не отпущу — бабушкину историю нужно выслушать перед ее портретом. Сейчас вы — мой вассал.
Стефа комичным жестом заломила руки и весело взмолилась:
— О сюзерен мой, смилуйся, дай мне волю!
— О нет, пощады не будет! Вы в моей власти, и никто вас не вызволит, пока я сам не захочу. За спиной у меня — ряды приверженцев.
И он указал на портреты.
— Но они изгоняют меня, не хотят здесь видеть! Вальдемар склонился к ней и властно сказал:
— Они обязаны хотеть того, чего хочу я!
В этот миг случилось нечто странное. В парке раздался чей-то крик, и стены зала многократно повторили его. Казалось, подали голос портреты. Стефа, находившаяся в крайнем напряжении нервов, с криком испуга рванулась прочь.
Вальдемар схватил ее за руку повыше локтя и, привлекая к себе, шепнул:
— Не бойся… Со мной тебе ничего не грозит…
Он крепко держал девушку. Она разрумянилась, сердце учащенно билось.
— Не бойся, я с тобой, — повторил он сдавленным голосом.
Глаза его горели, губы трепетали, кровь стучала ему в виски.
Миг тишины… и первого упоения!
Неведомая сила связала их в одно…
Вальдемар ни словом, ни движением не прервал очарования этого мига, желая насладиться им как можно более. Близость Стефы волновала его, ее слабость наполнила нежностью. Он чувствовал, что ей не по себе, но в то же время она боится пошевелиться.
Стефе казалось, что она теряет сознание. Впервые в жизни с ней происходило такое — она боялась того, кому полностью доверялась. Она пошевелилась и прерывающимся голосом попросила:
— Уйдем отсюда… ну, пожалуйста!
— А история бабушки? — спросил он.
— Расскажете в другой раз.
— О нет! Другая подобная минута может наступить не скоро!
Он подвел Стефу к маленькому канапе напротив портрета и сказал, уже спокойный и уверенный в себе:
— Присядьте. Вот так. А теперь слушайте.
Девушка не нашла сил противиться ему. Его рассудительность и спокойствие подействовали на нее. Она села. В белом платье, с букетом желтых роз в руке, она сама казалась на фоне темной материи экзотическим цветком. Вальдемар начал повествование:
— Бабушка моя любила человека, с которым ей не позволили связать судьбу.
Стефа подняла глаза на портрет, глядя с глубоким сочувствием.
Вальдемар продолжал:
— Она была герцогиней из знатного рода, носившего в гербе королевскую корону. Многие юноши из знатных семей ухаживали за ней. Она отвергла всех, полюбив бедного молодого человека. Их обоих эта первая в их жизни любовь наделила силой, способной уничтожить любые преграды. Однако он молчал о своих чувствах, зная, что слишком глубокая пропасть разделяет их. Но она, юная, избалованная, привыкшая, что исполняются любые ее желания и прихоти, молчать не захотела. И призналась родителям в любви к юному Гвидо, прося их о благословении. Но ее отец, герцог де Бурбон, человек монархических взглядов, гордый аристократ, категорически ей отказал. Молоденькую Габриэлу увезли в Париж, а Гвидо отказали от места. Бедный юноша, горячо влюбленный и не менее гордый, не вынес такого удара: вскоре он, написав прощальное письмо Габриэле, покончил с собой. Герцогиня хотела уйти в монастырь, но отец ей не позволил. Она обязана была вести светский образ жизни, выслушивать многочисленные предложения претендентов на ее руку, но категорически отказывалась выйти замуж, к чему ее усиленно склонял отец. Так прошло несколько лет. В то время мой дедушка Мачей пережил примерно то же самое. Служа в уланах, он познакомился на балу с некой молодой особой и полюбил ее. Она была дочкой простого гражданина и звали ее Стефанией.
Вальдемар посмотрел Стефе в глаза с улыбкой, не лишенной участия. Она вздрогнула и побледнела. Заметив это, Вальдемар деликатно взял ее за руку:
— Что с вами, пани Стефания?
Она высвободила руку и, погрузив лицо в желтые розы ответила:
— Нет, ничего… продолжайте…
— Теперь мы достигли самого грустного места этой истории. И, боюсь, есть в чем обвинить дедушку. Хоть он очень и любил свою Стеню…
— Стеню?!
— Так он сокращал ее имя, и в память об этом именно так вас и называет. Для нее это тоже было первой любовью. Она всей душой полюбила дедушку. Они обручились, но на дороге встала беда, стоглавый рок. Вот здесь как раз и есть вина дедушки. У него не хватило решимости побороть предрассудки, владевшие его семьей. Ему не позволили взять в жены ту, которая наиболее того заслуживала. Дедушка, правда, пытался преодолеть сопротивление родни, но быстро отступил. Ему пригрозили лишить его наследства и родительского благословения, и он не нашел смелости бороться до конца. Дедушка, крайне благородный и достойный уважения человек, всегда был слабоволен, легко поддавался чужому влиянию. Никогда он не мог сказать решительно: «Я этого хочу!». Вскоре дедушку отправили за границу, чтобы дать ему все забыть… Что за издевка судьбы! В Париже он познакомился с Габриэлой де Бурбон, и моя прабабушка, близко знакомая с герцогами, договорилась с отцом Габриэлы о браке их детей. Измученная жизнью, герцогиня поддалась воле отца. Свадьба состоялась в Риме… и молодая пара всю свою оставшуюся жизнь жалела о своем поступке. Они жили очень несчастливо. Оба жили лишь собственной тоской. До самой смерти бабушка любила только память о человеке, который погиб из-за нее, а дедушка сохранил любовь к той девушке и жалел, что не смог дать ей счастья. В семейной жизни их не было ни покоя, ни гармонии. Злой рок окутал их черной тучей, и в тени этой тучи они прожили всю оставшуюся жизнь. Впрочем, бабушка прожила недолго. Печаль, неотвязные тягостные воспоминания подточили ее и без того хрупкое здоровье. Вскоре она захворала чахоткой, и совсем молодой умерла на берегу Средиземного моря. Тогда дедушка передал глембовический майорат моему отцу, а сам поселился в Слодковцах, куда несколькими годами позднее привез овдовевшую тетю Идалию с малюткой Люцией.
Вальдемар замолк. Внезапно выпрямился, провел ладонью по лбу и вздохнул:
— Быть может, теперь она где-то на другой планете обрела покой, которого была здесь лишена…
— Вы ее помните? — тихо спросила Стефа.
— Помню немножко. Она была моей крестной матерью. Мне о ней много рассказывала бабушка Подгорецкая, которая ее очень любила.
Он внимательно посмотрел на Стефу, на ее влажные глаза, и сказал удивительно мягко:
— Я вас расстроил, правда? Вы грустны…
Стефа подняла на него глаза:
— Мне жаль людей, которые так страшно мучились, столько пережили…
— О да! Стоит сожалеть о несбывшихся надеждах и величайшем богатстве на свете — чувствах…
— Значит вы понимаете? — спросила Стефа.
Он нахмурился:
— А вы в этом сомневаетесь?
— Я думала, что… что в вашем кругу любовь не ценят и не считают ее богатством…
— Однако дедушка Мачей и бабушка ценили и понимали любовь.
— И оба своими руками убили ее, — сказала Стефа.
— Ну, это совсем другое. Им не хватило сил бороться за свою любовь.
Стефа всматривалась в его мужественное лицо.
Словно очнувшись, он посмотрел на девушку и усмехнулся:
— Вы меня боитесь? Неужели я такой страшный? Конечно, я могу быть страшен, но только не для вас. Вы меня слегка задели, спросив, способен ли я понять глубину чувств; отвечу вам откровенно: нет, я не способен был… но начинаю понимать.
Стефа встала и быстро сказала:
— Спасибо вам, но мы слишком долго просидели в этом… таинственном зале.
— Тогда, быть может, рукопожатие в знак благодарности? — протянул он руку.
Стефа подала ему свою. Он крепко сжал ее ладонь, склонился и прижался к ней горячими губами. Стефа окаменела, кровь бросилась ей в лицо, в голове зашумело. Поцелуй обжег ее.
Вырвав руку, она пошла к двери, убегая из этого зала.
Вальдемар медленно шел следом.
XIX
Гости собрались на террасе. Игра в теннис не удалась, и все рассуждали, чем бы еще заняться. Стефа и Вальдемар появились в самую пору: их отсутствие уже привлекло внимание. На желтые розы в руках Стефы все взглянули чуточку подозрительно.
— Где вы были? — спросил Трестка. — Панна Стефания выглядит как цветущая лужайка.
Она засмеялась:
— Красивые розы, правда? Вальдемар сказал:
— Мне припомнилась сказка о зачарованном королевском дворе: вы все выглядите, словно уснувшие в сонном царстве.
— А вы вторгаетесь словно триумфатор на колеснице, — прищурилась панна Рита.
— И даже пленница есть, — подхватил Трестка.
— Ага! Значит, ваше молчание при виде нас — символ почестей для триумфатора?
— О нет! Так далеко мы не зашли… по крайней мере я не зашла, — нервно засмеялась Рита.
— Вальдемар иронически усмехнулся:
— Я вижу, теннис вас не развеселил…
— Вы все уже играли? — спросила Стефа.
— Я не играл. Можно начать снова, — сказал Вилюсь Шелига.
— И я хочу с вами сыграть, — подбежала к Стефе Люция.
Вальдемар сказал Стефе:
— Вы, помнится, говорили, что не играете в теннис.
— Да что вы?! Панна Стефания играет мастерски!
— Прекрасно, пани Стефания, я поймал вас на лжи!
— Быть может, панна Стефания не хотела играть с вами одним? — вмешался Шелига.
— Ни то, ни другое, — сказала Стефа. — Играть в теннис я научилась лишь в Слодковцах, и тогда, когда вы предлагали сыграть, я и ракетку держать не умела.
— Ну, значит, вы еще новичок в игре! — воскликнул Трестка.
— Возможно. Это Люция мне льстит.
Все согласились сыграть еще одну партию.
— Вы позволите сыграть с вами? — спросил Вальдемар.
Стефа склонила голову.
Вилюсь Шелига поморщился. Рита прикусила губы.
Игроки заняли места — Стефа в паре с Вальдемаром, и панна Рита с Вилюсем. Майорат и Рита были отличными игроками, Вилюсь — тоже не новичок, одна Стефа чувствовала себя не вполне уверенно. Трестка поддразнивал ее, говоря, что ее сейчас будут учить мастера, и громко принимал пари на победителя. Вскоре пари были заключены.
Но Стефа сама шутила над Тресткой, к тому же ее смешил Вилюсь в роли отвергнутого обожателя. Вальдемар и в самом деле объяснял ей нужные правила, ободряя ее, что сегодня она непременно выиграет. Платье мешало Стефе, и она, чуточку подоткнув его, подняла ракетку:
— Начинаем?
— Voque la galиre![38] — сказала пани Рита. И, бросив быстрый взгляд на стоявшего напротив нее майората, добавила: — Я должна выиграть!
Вальдемар молча поклонился. Выглядело это так, словно он принимал вызов.
Партия началась. Панна Рита играла разгоряченно и зло. Ее сердило спокойствие Вальдемара, ловко, холодно, почти механически отражавшего ее мячи. Казалось, он попросту пренебрегает ее ударами, но отражает все до единого и успевает при этом опекать Стефу, каждое ее движение. Вилюсь, не скрывавший злости, играл вспыльчиво. Но все главным образом следили за Стефой. Разгоряченная, веселая, она играла увлеченно. Движения ее были грациозными от природы.
Замечания Вальдемара в конце концов ей надоели:
— Не поправляйте меня! Я и сама умею играть.
— Вот благодарность за мои труды, — засмеялся майорат.
— Вот именно. Иначе, если я выиграю, все заслуги вы припишете себе.
— Вы уже выиграли. Теперь моя очередь.
— Господи, что за счеты? — сказала панна Рита. — Вот вам!
Она необычайно сильно послала мяч. Стефа вскрикнула, метнулась в ту сторону и в последний миг успела отбить мяч под ноги Вилюсю.
— Я спасла вас! — засмеялась она, чуть запыхавшись.
— Спасибо, — сказал Вальдемар. — С вами мы победим.
Панна Рита прикусила губу и окинула Стефу недружелюбным взглядом:
— Я уверена, что вы проиграете, еще не конец!
— Ждем новой атаки, — ответил майорат.
— Вы многим рискуете, Рита, — вмешался Трестка. — Против вас стоят могучие силы.
— Не мешайте! Qui ne risque rien, n'a rien![39]
— Mais qui risque trop, a ussi n'a rien![40] — ответил Трестка зло.
— О чем вы, господа? — спросил майорат.
— Ах вы, невинный младенец!
— Пан майорат, мяч, мяч! — вскрикнула Стефа. Вальдемар встрепенулся и отбил летевший в него мяч. Теперь Рита крикнула:
— Вилюсь, мяч!
Но было поздно: Стефа и Вальдемар выиграли. Майорат сказал:
— Браво, пани Стефания! Нас можно поздравить, мы торжествуем!
Трестка посмотрел на Риту:
— Говорил я вам? Любопытно идет игра!
— Вы мне надоели! Я обязательно выиграла бы. Это все из-за Вильгельма.
— Дорогая, ты зевала, а мне пришлось играть за двоих, — сказал задетый за живое студент.
— Ну да! — обиделась на него сестра. — Как будто ты не зевал!
Все направились в сторону долины роз, откуда открывался прекрасный вид на окрестности. Вход в долину замыкали железные ворота в готическом стиле в виде решетки, оплетенной розами.
— Великолепно! Сказка! — твердил изумленный барон Вейнер, не веря собственным глазам.
— А что это там за детские голоса? — спросила Стефа, когда они оказались возле ограждавшей долину решетки.
— Это приютские, — ответил Вальдемар.
Он отворил железную калитку, и Стефа застыла, пораженная. По всей долине, на зеленой мураве, среди цветущих клумб играло множество детей, от младенцев до двенадцати-четырнадцатилетних — девочки в розовых кретоновых платьицах, мальчики в темно-синих блузах. В отдалении стояло большое двухэтажное здание, белое с красной крышей, окруженное клумбами, с вывеской на фасаде. Красные буквы гласили: «Приют Святой Эльжбеты».
На газонах стояли столбы с гимнастическими лестницами и иные спортивные приспособления. У старших детей имелись тележки и даже маленькие живые ослики; малыши играли в песочницах. Стефа и остальные залюбовались этим зрелищем; внезапно дети встрепенулись, вскричали и со всех сторон бросились к решетке, протягивая ручонки:
— Пан майорат! Пан майорат!
Дети обступили майората со всех сторон. Старшие, учтиво поздоровавшись, удерживали малышей от чересчур бурных проявлений чувств.
— Пан добрый! Пан майорат!
— Тихо, детишки, тихо! — смеялся Вальдемар. — Не нужно так шуметь, поздоровайтесь лучше с дамами! Что у вас слышно?
— А у Антося ослик лазблыкался и телезку пелевелнул! — засмеялась маленькая девочка.
— А Марыся разорвала платьице Зоське…
— А Мишка Зеляк нос себе разбил…
— Как они вас любят! — сказал барон Вейнер.
— Это дети слуг? — спросила Чвилецкая.
— Дети слуг, несколько деревенских бедняков и очень много сирот, даже подкидышей. Они здесь живут, пока не придет пора идти в школу.
Вальдемар спросил детей:
— А где пани воспитательница?
— В доме. Учит старших.
— А Стефа Голомбкувна? Что-то я ее не вижу.
— Вот Стефка бежит! — ответило несколько голосов. Маленькая фигурка неслась, как пуля. Девочка с золотыми косичками с разбегу обхватила ноги майората и стала карабкаться, взывая:
— Пан добрый!
— Все засмеялись, кроме графини Чвилецкой и пани Идалии, лишь недоуменно пожавших плечами.
Вальдемар подхватил девочку на руки, подкинул вверх, потом поцеловал в лоб и передал Стефе:
— Вот ваша тезка и моя любимица. Лишь три весны у нее за плечами. У нас она всего пару месяцев, и мы очень любим друг дружку. Ну, иди к пани!
Девочка хмуро глянула на Стефу, не отпуская шеи майората, но тут же вытянула ручки:
— Пани красивая, пани добрая!
Стефа подхватила девочку на руки и расцеловала.
Подошли воспитательницы.
Вальдемар показал гостям приют и представил старшую воспитательницу, пожилую, интеллигентную женщину, которой все, по примеру княгини, тепло пожали руку.
Гости навестили школу и часовенку, а потом вернулись в парк. Вальдемар предложил прокатиться на лодке. Все охотно согласились. До обеда оставалось еще часа два, а погода была прекрасной. Все направились в сторону пристани.
Парк казался морем зелени, весь залитый солнечными лучами, полный таинственных теней. И люди, и природа были исполнены веселья и жизни. Все остановились на мраморных плитах пристани.
Пан Мачей, искавший что-то взглядом, вдруг быстро зашагал на другой конец пристани и остановился там перед пурпурной лодкой в форме венецианской гондолы с накладными серебряными буквами на борту: «Стефания».
Лицо у него вдруг дрогнуло, он шевельнул губами и тяжко вздохнул, глядя на сверкающие под солнцем серебряные буквы.
Тут и остальные увидели прекрасную лодку. Панна Рита спросила Трестку:
— Вы уже когда-нибудь видели эту гондолу? Графиня Паула прощебетала:
— Это и есть имя… comment donc[41], в которую влюблялся пан Мачей?
— Да, лодка была сделана для нее, но это было давно…
— А майорат велел ее подновить. Хорошая мысль! — сказал Трестка.
— Должно быть, он уважает Les vielles histoires[42] своего деда, — ответила графиня с иронической усмешкой.
— Или собственные…
Графиня пытливо взглянула на Трестку. Казалось, ему пришла на ум некая неожиданная догадка. Встретившись взглядом с панной Ритой, графиня недоуменно подняла брови:
— Неужели это возможно? Никто ей не ответил.
Вальдемар подошел к дедушке. Пан Мачей вопросительно глянул ему в глаза:
— Я мог бы тебя поблагодарить, Вальди, знай я…
— Что, дедушка?
— Что ты это сделал исключительно из уважения к прошлому, — быстро проговорил старик и отошел.
Лукавые огоньки зажглись в глазах Вальдемара, провожавшего дедушку взглядом.
— На какой лодке мы поплывем? — спросил князь Подгорецкий.
— Пан Михоровский, вам решать, сказала панна Рита.
— Все зависит от решения дам.
— Тогда — вон та, голубая.
Вальдемар кивнул гребцам в полосатых рубахах, и они, ударив веслами по спокойной воде, подвели лодку к каменным ступеням. Белая мачта чуть колыхнулась под ветерком, волны тихо плескались, колыша лодку; казалось, ее выгнутый нос кивает гостям.
Однако всем в лодке места не хватало; и майорат кивнул, чтобы подали пунцовую гондолу. Он сам усадил туда бабушку-княгиню и пана Мачея, спросил:
— Кто еще хочет сюда сесть?
— Я первая — сказала графиня Чвилецкая, гордо подняв голову. — Паула, vous aussi.[43]
— О, non, maman![44]Я предпочитаю голубой цвет! — засмеялась ее дочь.
— Ну, тогда я сяду, — сказала панна Михалина и боязливо опустилась в лодку.
— Вы ведь умеете грести, пан Трестка? — спросил Вальдемар.
— Не особенно, но могу рискнуть.
— Тогда вы тоже садитесь в голубую.
— А вы?
— Я поведу пурпурную.
— Гребец нам не нужен, я вам помогу, — сказала Стефа. — И быстро вскочила в голубую лодку, сев за весла. — Вы сядете за руль, а я буду грести — дороги я не знаю, а тут, кажется, есть какие-то повороты.
— Ну, нас можно поздравить, — сказала пани Рита. — Они нас потопят. Хорошенькая перспектива! Вилюсь, забери весла у этого пана, иначе мы попадем в катастрофу.
— Ничего подобного. Пани Стефания, тронулись! Стефа шевельнула веслами, лодка вздрогнула, и берег стал медленно отдаляться.
— Мы словно плывем по Большому каналу в Венеции. Посмотрите, разве майорат не похож на гондольера? — спросила графиня Паула.
Треска пожал плечами:
— Разве что потому, что стоит на корме?
— А уверенность движений, а изящество позы?
— А исполненные мечтательности глаза? — добавила панна Рита.
— Как вы можете это видеть, если сидите спиной? — возразил Трестка.
— Чувствую!
— Что это? — спросил Стефа. — Музыка? Все подняли головы и прислушались.
От берега долетали тихие звуки струн… и внезапно раздался гром оркестра, в котором гон задавала фанфара. Музыка плыла над лазурной гладью воды, эхом отражаясь от бортов голубой и пурпурной лодок.
Все улыбались, глаза весело блестели. Миг длилась тишина, потом одновременно раздались вопросы и восклицания.
— Новый сюрприз майората!
— Это глембовический оркестр?
— Да!
Разрумянившаяся Стефа налегла на весла. В глазах у нее зажглись веселые искорки.
— Я люблю музыку, но тонуть из-за нее? — кричал Трестка. — Пани Стефания что вы делаете? Мы перевернемся!
— Ничего, пан граф, я гребу в такт музыке.
— Лишь бы мы не перевернулись в такт! Это будет совсем не смешно.
Барон Вейнер удовлетворенно пригладил свои бачки соломенного цвета и учтиво сказал:
— Вы совершенно правильно изволили выразиться, графиня, что мы плывем, словно по Гранде Канале. Это прекрасно!
— Что они играют? — спросил Вилюсь.
— Да просто фанфары приветствуют нас.
— Раньше звучало приветствие. А теперь — что-то, напоминающее народные мотивы. Неплохо они играют, надо признать.
— О да! Глембовичи теперь трудно узнать, — сказала панна Рита. — Я говорю не только о замке — все поместье изменилось до неузнаваемости.
Стефа налегла на весла. Склоняясь над ними, она глубоко задумалась. Впечатления сегодняшнего дня, начиная с разговора в бричке, переполняли ее, вызывая смутное беспокойство. Она пыталась стереть из памяти сцену в портретной галерее, но не могла. Чувствовала, что это было чем-то большим, нежели обычный разговор, и что прежней свободы в отношениях с Вальдемаром не будет. Это пугало ее, она ощущала приближение чего-то совершенно нового. И потом, эта гондола…
Из обрывков разговоров и поведения майората она сделала вывод, что гондола была обновлена в ее честь. Стефа была благодарна за это Вальдемару, но радость ее портила боязнь, что подумают обо всем этом остальные? Оказываемое ей со стороны Вальдемара внимание не бросалось в глаза окружающим, но она это чувствовала. Вальдемар интересовал Стефу. Всесильный магнат в округе и веселый товарищ по развлечениям сейчас, он нравился ей, хоть и пугал чуточку своей неукротимой энергией и трагическими чертами своих предков. И все же он странным образом притягивал Стефу, она готова была довериться ему безгранично. В его обществе Стефа чувствовала себя гораздо свободнее, он был ее защитником, даже сообщником в противостоянии «высшим кругам».
Погруженная в свои мысли, она и не заметила, что все остальные тоже молчат. Слушая игру оркестра, они смотрели на серебристо-золотые воды реки, на пурпурную гондолу, тоже притихшую.
Музыка была веселой, но почему-то вызывала грусть, пробуждала непонятные желания, печаль…
Если бы правила хорошего тона не управляли столь непреклонно поведением этих людей, не один тихий вздох раздался бы над лазурными водами. Никто не явил на свет Божий своих мечтаний, даже панна Рита, считавшаяся весьма прямодушной.
Стефа старалась приноровиться к окружающим, хотя, быть может, именно она лучше других чувствовала красоту реки, музыки.
Они подплыли к берегу. Здешняя пристань, тоже выложенная каменными плитами, была украшена с обеих сторон лестницы двумя фигурами каменных кабанов с огромными клыками.
Прислуга высыпала им навстречу — молодые парни, как на подбор, одетые в темно-зеленые куртки. На перевязях из желтой кожи у них висели короткие шпаги, на поясах — револьверы в кобурах и охотничьи ножи в роговой оправе; воротники их курток были обшиты золотом — эмблемы изображали еловые ветви, а над кожаными козырьками их темно-зеленых шапок были вышиты кабаньи головы и оленьи рога. Справа на груди у каждого поблескивала отполированная бляха с гербом Михоровских.
Гости рассыпались по широким аллеям. По зеленым полянкам, подпрыгивая словно на пружинах, проносились белые серны; медленно, никого не боясь, проходили олени с раскидистыми рогами; пятнистые лани, укрывшись в тени, щипали траву. Временами поодаль раздавался тяжелый топот лося, треск веток и глухое фырканье выдавало присутствие где-то поблизости диких кабанов. Из высокой травы и кустов выскакивали зайцы; испуганные шумом человеческих голосов, серые куропатки взлетали вверх.
На одной полянке стояло несколько раскрашенных красными и голубыми кругами мишеней. Трестка и барон Вейнер тут же приступили к делу — один азартно, другой флегматично. Лесничий принес им ружья, и началась пальба. Барон уверял, что это ему напоминает стрельбу по голубям в Монте-Карло, только не такую забавную. Примеру их последовали и дамы. Первой трижды промазала графиня Паула. Потом стрелял Вилюсь Шелига — тоже не попал. Трестка и барон Вейнер тоже пробовали попасть в маленький красный кружочек, но безрезультатно. Трестка по своему обычаю повсюду выискивать изъяны кричал, будто цель слишком маленькая, а ружья плохие. Неудачи разгорячили всех. Подошел князь Подгорецкий с Чвилецким и тоже принялись палить в несчастную мишень так, что от нее щепки летели. Но красный кружочек оставался цел и невредим.
Наконец, панна Рита схватила ружьецо и принялась целиться, но Трестка злорадно шепнул:
— Вы метите в недосягаемую цель. Все напрасно. Не стоит и пробовать.
Она обернулась, удивленная:
— Что вы имеете в виду? Трестка откровенно сказал:
— Эту мишень столь же трудно добыть, как ее хозяина.
— Пан граф, довольно с меня ваших аллегорий!
— При чем здесь аллегории? По-моему, я ясно выразился.
— Даже слишком!
Окинув окружающих быстрым взглядом, Рита отдала ружье Стефе, улыбнулась насмешливо:
— Где вы были? — спросил Трестка. — Панна Стефания выглядит как цветущая лужайка.
Она засмеялась:
— Красивые розы, правда? Вальдемар сказал:
— Мне припомнилась сказка о зачарованном королевском дворе: вы все выглядите, словно уснувшие в сонном царстве.
— А вы вторгаетесь словно триумфатор на колеснице, — прищурилась панна Рита.
— И даже пленница есть, — подхватил Трестка.
— Ага! Значит, ваше молчание при виде нас — символ почестей для триумфатора?
— О нет! Так далеко мы не зашли… по крайней мере я не зашла, — нервно засмеялась Рита.
— Вальдемар иронически усмехнулся:
— Я вижу, теннис вас не развеселил…
— Вы все уже играли? — спросила Стефа.
— Я не играл. Можно начать снова, — сказал Вилюсь Шелига.
— И я хочу с вами сыграть, — подбежала к Стефе Люция.
Вальдемар сказал Стефе:
— Вы, помнится, говорили, что не играете в теннис.
— Да что вы?! Панна Стефания играет мастерски!
— Прекрасно, пани Стефания, я поймал вас на лжи!
— Быть может, панна Стефания не хотела играть с вами одним? — вмешался Шелига.
— Ни то, ни другое, — сказала Стефа. — Играть в теннис я научилась лишь в Слодковцах, и тогда, когда вы предлагали сыграть, я и ракетку держать не умела.
— Ну, значит, вы еще новичок в игре! — воскликнул Трестка.
— Возможно. Это Люция мне льстит.
Все согласились сыграть еще одну партию.
— Вы позволите сыграть с вами? — спросил Вальдемар.
Стефа склонила голову.
Вилюсь Шелига поморщился. Рита прикусила губы.
Игроки заняли места — Стефа в паре с Вальдемаром, и панна Рита с Вилюсем. Майорат и Рита были отличными игроками, Вилюсь — тоже не новичок, одна Стефа чувствовала себя не вполне уверенно. Трестка поддразнивал ее, говоря, что ее сейчас будут учить мастера, и громко принимал пари на победителя. Вскоре пари были заключены.
Но Стефа сама шутила над Тресткой, к тому же ее смешил Вилюсь в роли отвергнутого обожателя. Вальдемар и в самом деле объяснял ей нужные правила, ободряя ее, что сегодня она непременно выиграет. Платье мешало Стефе, и она, чуточку подоткнув его, подняла ракетку:
— Начинаем?
— Voque la galиre![38] — сказала пани Рита. И, бросив быстрый взгляд на стоявшего напротив нее майората, добавила: — Я должна выиграть!
Вальдемар молча поклонился. Выглядело это так, словно он принимал вызов.
Партия началась. Панна Рита играла разгоряченно и зло. Ее сердило спокойствие Вальдемара, ловко, холодно, почти механически отражавшего ее мячи. Казалось, он попросту пренебрегает ее ударами, но отражает все до единого и успевает при этом опекать Стефу, каждое ее движение. Вилюсь, не скрывавший злости, играл вспыльчиво. Но все главным образом следили за Стефой. Разгоряченная, веселая, она играла увлеченно. Движения ее были грациозными от природы.
Замечания Вальдемара в конце концов ей надоели:
— Не поправляйте меня! Я и сама умею играть.
— Вот благодарность за мои труды, — засмеялся майорат.
— Вот именно. Иначе, если я выиграю, все заслуги вы припишете себе.
— Вы уже выиграли. Теперь моя очередь.
— Господи, что за счеты? — сказала панна Рита. — Вот вам!
Она необычайно сильно послала мяч. Стефа вскрикнула, метнулась в ту сторону и в последний миг успела отбить мяч под ноги Вилюсю.
— Я спасла вас! — засмеялась она, чуть запыхавшись.
— Спасибо, — сказал Вальдемар. — С вами мы победим.
Панна Рита прикусила губу и окинула Стефу недружелюбным взглядом:
— Я уверена, что вы проиграете, еще не конец!
— Ждем новой атаки, — ответил майорат.
— Вы многим рискуете, Рита, — вмешался Трестка. — Против вас стоят могучие силы.
— Не мешайте! Qui ne risque rien, n'a rien![39]
— Mais qui risque trop, a ussi n'a rien![40] — ответил Трестка зло.
— О чем вы, господа? — спросил майорат.
— Ах вы, невинный младенец!
— Пан майорат, мяч, мяч! — вскрикнула Стефа. Вальдемар встрепенулся и отбил летевший в него мяч. Теперь Рита крикнула:
— Вилюсь, мяч!
Но было поздно: Стефа и Вальдемар выиграли. Майорат сказал:
— Браво, пани Стефания! Нас можно поздравить, мы торжествуем!
Трестка посмотрел на Риту:
— Говорил я вам? Любопытно идет игра!
— Вы мне надоели! Я обязательно выиграла бы. Это все из-за Вильгельма.
— Дорогая, ты зевала, а мне пришлось играть за двоих, — сказал задетый за живое студент.
— Ну да! — обиделась на него сестра. — Как будто ты не зевал!
Все направились в сторону долины роз, откуда открывался прекрасный вид на окрестности. Вход в долину замыкали железные ворота в готическом стиле в виде решетки, оплетенной розами.
— Великолепно! Сказка! — твердил изумленный барон Вейнер, не веря собственным глазам.
— А что это там за детские голоса? — спросила Стефа, когда они оказались возле ограждавшей долину решетки.
— Это приютские, — ответил Вальдемар.
Он отворил железную калитку, и Стефа застыла, пораженная. По всей долине, на зеленой мураве, среди цветущих клумб играло множество детей, от младенцев до двенадцати-четырнадцатилетних — девочки в розовых кретоновых платьицах, мальчики в темно-синих блузах. В отдалении стояло большое двухэтажное здание, белое с красной крышей, окруженное клумбами, с вывеской на фасаде. Красные буквы гласили: «Приют Святой Эльжбеты».
На газонах стояли столбы с гимнастическими лестницами и иные спортивные приспособления. У старших детей имелись тележки и даже маленькие живые ослики; малыши играли в песочницах. Стефа и остальные залюбовались этим зрелищем; внезапно дети встрепенулись, вскричали и со всех сторон бросились к решетке, протягивая ручонки:
— Пан майорат! Пан майорат!
Дети обступили майората со всех сторон. Старшие, учтиво поздоровавшись, удерживали малышей от чересчур бурных проявлений чувств.
— Пан добрый! Пан майорат!
— Тихо, детишки, тихо! — смеялся Вальдемар. — Не нужно так шуметь, поздоровайтесь лучше с дамами! Что у вас слышно?
— А у Антося ослик лазблыкался и телезку пелевелнул! — засмеялась маленькая девочка.
— А Марыся разорвала платьице Зоське…
— А Мишка Зеляк нос себе разбил…
— Как они вас любят! — сказал барон Вейнер.
— Это дети слуг? — спросила Чвилецкая.
— Дети слуг, несколько деревенских бедняков и очень много сирот, даже подкидышей. Они здесь живут, пока не придет пора идти в школу.
Вальдемар спросил детей:
— А где пани воспитательница?
— В доме. Учит старших.
— А Стефа Голомбкувна? Что-то я ее не вижу.
— Вот Стефка бежит! — ответило несколько голосов. Маленькая фигурка неслась, как пуля. Девочка с золотыми косичками с разбегу обхватила ноги майората и стала карабкаться, взывая:
— Пан добрый!
— Все засмеялись, кроме графини Чвилецкой и пани Идалии, лишь недоуменно пожавших плечами.
Вальдемар подхватил девочку на руки, подкинул вверх, потом поцеловал в лоб и передал Стефе:
— Вот ваша тезка и моя любимица. Лишь три весны у нее за плечами. У нас она всего пару месяцев, и мы очень любим друг дружку. Ну, иди к пани!
Девочка хмуро глянула на Стефу, не отпуская шеи майората, но тут же вытянула ручки:
— Пани красивая, пани добрая!
Стефа подхватила девочку на руки и расцеловала.
Подошли воспитательницы.
Вальдемар показал гостям приют и представил старшую воспитательницу, пожилую, интеллигентную женщину, которой все, по примеру княгини, тепло пожали руку.
Гости навестили школу и часовенку, а потом вернулись в парк. Вальдемар предложил прокатиться на лодке. Все охотно согласились. До обеда оставалось еще часа два, а погода была прекрасной. Все направились в сторону пристани.
Парк казался морем зелени, весь залитый солнечными лучами, полный таинственных теней. И люди, и природа были исполнены веселья и жизни. Все остановились на мраморных плитах пристани.
Пан Мачей, искавший что-то взглядом, вдруг быстро зашагал на другой конец пристани и остановился там перед пурпурной лодкой в форме венецианской гондолы с накладными серебряными буквами на борту: «Стефания».
Лицо у него вдруг дрогнуло, он шевельнул губами и тяжко вздохнул, глядя на сверкающие под солнцем серебряные буквы.
Тут и остальные увидели прекрасную лодку. Панна Рита спросила Трестку:
— Вы уже когда-нибудь видели эту гондолу? Графиня Паула прощебетала:
— Это и есть имя… comment donc[41], в которую влюблялся пан Мачей?
— Да, лодка была сделана для нее, но это было давно…
— А майорат велел ее подновить. Хорошая мысль! — сказал Трестка.
— Должно быть, он уважает Les vielles histoires[42] своего деда, — ответила графиня с иронической усмешкой.
— Или собственные…
Графиня пытливо взглянула на Трестку. Казалось, ему пришла на ум некая неожиданная догадка. Встретившись взглядом с панной Ритой, графиня недоуменно подняла брови:
— Неужели это возможно? Никто ей не ответил.
Вальдемар подошел к дедушке. Пан Мачей вопросительно глянул ему в глаза:
— Я мог бы тебя поблагодарить, Вальди, знай я…
— Что, дедушка?
— Что ты это сделал исключительно из уважения к прошлому, — быстро проговорил старик и отошел.
Лукавые огоньки зажглись в глазах Вальдемара, провожавшего дедушку взглядом.
— На какой лодке мы поплывем? — спросил князь Подгорецкий.
— Пан Михоровский, вам решать, сказала панна Рита.
— Все зависит от решения дам.
— Тогда — вон та, голубая.
Вальдемар кивнул гребцам в полосатых рубахах, и они, ударив веслами по спокойной воде, подвели лодку к каменным ступеням. Белая мачта чуть колыхнулась под ветерком, волны тихо плескались, колыша лодку; казалось, ее выгнутый нос кивает гостям.
Однако всем в лодке места не хватало; и майорат кивнул, чтобы подали пунцовую гондолу. Он сам усадил туда бабушку-княгиню и пана Мачея, спросил:
— Кто еще хочет сюда сесть?
— Я первая — сказала графиня Чвилецкая, гордо подняв голову. — Паула, vous aussi.[43]
— О, non, maman![44]Я предпочитаю голубой цвет! — засмеялась ее дочь.
— Ну, тогда я сяду, — сказала панна Михалина и боязливо опустилась в лодку.
— Вы ведь умеете грести, пан Трестка? — спросил Вальдемар.
— Не особенно, но могу рискнуть.
— Тогда вы тоже садитесь в голубую.
— А вы?
— Я поведу пурпурную.
— Гребец нам не нужен, я вам помогу, — сказала Стефа. — И быстро вскочила в голубую лодку, сев за весла. — Вы сядете за руль, а я буду грести — дороги я не знаю, а тут, кажется, есть какие-то повороты.
— Ну, нас можно поздравить, — сказала пани Рита. — Они нас потопят. Хорошенькая перспектива! Вилюсь, забери весла у этого пана, иначе мы попадем в катастрофу.
— Ничего подобного. Пани Стефания, тронулись! Стефа шевельнула веслами, лодка вздрогнула, и берег стал медленно отдаляться.
— Мы словно плывем по Большому каналу в Венеции. Посмотрите, разве майорат не похож на гондольера? — спросила графиня Паула.
Треска пожал плечами:
— Разве что потому, что стоит на корме?
— А уверенность движений, а изящество позы?
— А исполненные мечтательности глаза? — добавила панна Рита.
— Как вы можете это видеть, если сидите спиной? — возразил Трестка.
— Чувствую!
— Что это? — спросил Стефа. — Музыка? Все подняли головы и прислушались.
От берега долетали тихие звуки струн… и внезапно раздался гром оркестра, в котором гон задавала фанфара. Музыка плыла над лазурной гладью воды, эхом отражаясь от бортов голубой и пурпурной лодок.
Все улыбались, глаза весело блестели. Миг длилась тишина, потом одновременно раздались вопросы и восклицания.
— Новый сюрприз майората!
— Это глембовический оркестр?
— Да!
Разрумянившаяся Стефа налегла на весла. В глазах у нее зажглись веселые искорки.
— Я люблю музыку, но тонуть из-за нее? — кричал Трестка. — Пани Стефания что вы делаете? Мы перевернемся!
— Ничего, пан граф, я гребу в такт музыке.
— Лишь бы мы не перевернулись в такт! Это будет совсем не смешно.
Барон Вейнер удовлетворенно пригладил свои бачки соломенного цвета и учтиво сказал:
— Вы совершенно правильно изволили выразиться, графиня, что мы плывем, словно по Гранде Канале. Это прекрасно!
— Что они играют? — спросил Вилюсь.
— Да просто фанфары приветствуют нас.
— Раньше звучало приветствие. А теперь — что-то, напоминающее народные мотивы. Неплохо они играют, надо признать.
— О да! Глембовичи теперь трудно узнать, — сказала панна Рита. — Я говорю не только о замке — все поместье изменилось до неузнаваемости.
Стефа налегла на весла. Склоняясь над ними, она глубоко задумалась. Впечатления сегодняшнего дня, начиная с разговора в бричке, переполняли ее, вызывая смутное беспокойство. Она пыталась стереть из памяти сцену в портретной галерее, но не могла. Чувствовала, что это было чем-то большим, нежели обычный разговор, и что прежней свободы в отношениях с Вальдемаром не будет. Это пугало ее, она ощущала приближение чего-то совершенно нового. И потом, эта гондола…
Из обрывков разговоров и поведения майората она сделала вывод, что гондола была обновлена в ее честь. Стефа была благодарна за это Вальдемару, но радость ее портила боязнь, что подумают обо всем этом остальные? Оказываемое ей со стороны Вальдемара внимание не бросалось в глаза окружающим, но она это чувствовала. Вальдемар интересовал Стефу. Всесильный магнат в округе и веселый товарищ по развлечениям сейчас, он нравился ей, хоть и пугал чуточку своей неукротимой энергией и трагическими чертами своих предков. И все же он странным образом притягивал Стефу, она готова была довериться ему безгранично. В его обществе Стефа чувствовала себя гораздо свободнее, он был ее защитником, даже сообщником в противостоянии «высшим кругам».
Погруженная в свои мысли, она и не заметила, что все остальные тоже молчат. Слушая игру оркестра, они смотрели на серебристо-золотые воды реки, на пурпурную гондолу, тоже притихшую.
Музыка была веселой, но почему-то вызывала грусть, пробуждала непонятные желания, печаль…
Если бы правила хорошего тона не управляли столь непреклонно поведением этих людей, не один тихий вздох раздался бы над лазурными водами. Никто не явил на свет Божий своих мечтаний, даже панна Рита, считавшаяся весьма прямодушной.
Стефа старалась приноровиться к окружающим, хотя, быть может, именно она лучше других чувствовала красоту реки, музыки.
Они подплыли к берегу. Здешняя пристань, тоже выложенная каменными плитами, была украшена с обеих сторон лестницы двумя фигурами каменных кабанов с огромными клыками.
Прислуга высыпала им навстречу — молодые парни, как на подбор, одетые в темно-зеленые куртки. На перевязях из желтой кожи у них висели короткие шпаги, на поясах — револьверы в кобурах и охотничьи ножи в роговой оправе; воротники их курток были обшиты золотом — эмблемы изображали еловые ветви, а над кожаными козырьками их темно-зеленых шапок были вышиты кабаньи головы и оленьи рога. Справа на груди у каждого поблескивала отполированная бляха с гербом Михоровских.
Гости рассыпались по широким аллеям. По зеленым полянкам, подпрыгивая словно на пружинах, проносились белые серны; медленно, никого не боясь, проходили олени с раскидистыми рогами; пятнистые лани, укрывшись в тени, щипали траву. Временами поодаль раздавался тяжелый топот лося, треск веток и глухое фырканье выдавало присутствие где-то поблизости диких кабанов. Из высокой травы и кустов выскакивали зайцы; испуганные шумом человеческих голосов, серые куропатки взлетали вверх.
На одной полянке стояло несколько раскрашенных красными и голубыми кругами мишеней. Трестка и барон Вейнер тут же приступили к делу — один азартно, другой флегматично. Лесничий принес им ружья, и началась пальба. Барон уверял, что это ему напоминает стрельбу по голубям в Монте-Карло, только не такую забавную. Примеру их последовали и дамы. Первой трижды промазала графиня Паула. Потом стрелял Вилюсь Шелига — тоже не попал. Трестка и барон Вейнер тоже пробовали попасть в маленький красный кружочек, но безрезультатно. Трестка по своему обычаю повсюду выискивать изъяны кричал, будто цель слишком маленькая, а ружья плохие. Неудачи разгорячили всех. Подошел князь Подгорецкий с Чвилецким и тоже принялись палить в несчастную мишень так, что от нее щепки летели. Но красный кружочек оставался цел и невредим.
Наконец, панна Рита схватила ружьецо и принялась целиться, но Трестка злорадно шепнул:
— Вы метите в недосягаемую цель. Все напрасно. Не стоит и пробовать.
Она обернулась, удивленная:
— Что вы имеете в виду? Трестка откровенно сказал:
— Эту мишень столь же трудно добыть, как ее хозяина.
— Пан граф, довольно с меня ваших аллегорий!
— При чем здесь аллегории? По-моему, я ясно выразился.
— Даже слишком!
Окинув окружающих быстрым взглядом, Рита отдала ружье Стефе, улыбнулась насмешливо: