Страница:
Пан Мачей склонил голову. Неожиданный приезд внука и его тон разволновали старика. Пани Идалия продолжала:
— Я хотела бы сегодня сделать Стефе что-нибудь приятное. Что ты так на меня смотришь, Вальди?
Прохаживаясь по комнате, он остановился вдруг и удивленно уставился на тетку.
— Вальди, что тебя так удивило? — повторила она.
— Забота тети о панне Стефании. Это нечто неслыханное!
— Я ее очень люблю, — сказала баронесса. — Сегодня я задумалась, что бы такое ей подарить, ну, и выбрала шесть томов Гейне.
— А там все страницы целы?
— Что ты несешь, Вальди?!
Пан Мачей принялся смеяться, но баронесса обиделась.
— Как ты несносен!
Она встала. Вальдемар подскочил и задержал ее, смеясь:
— Шесть томов Гейне en luxe[51] и вы, тетя, вы сегодня чудесны!
Пани Идалия смеялась.
Все уже сели за стол, когда лакей доложил о панне Рите. Она вбежала чуть растрепанная, веселая, и, не обращая ни на кого внимания, бросилась к Стефе с поздравлениями, без церемоний расцеловав ее.
— Мои вам самые лучшие поздравления, — говорила она.
— Что там поздравления! — сказал майорат. — Я-то думал, вы заведете сюда одного из ваших англичан в подарок!
— А почему бы вам не пожертвовать для подарка Аполлоном? Как, вы его не рискнули подарить? Стыдно!
— Аполлон Аполлоном, но четыре музы у меня сегодня были в руках, — смеялась именинница.
— И они так были этим воодушевлены, что понесли.
— Не шутите!
Ей рассказали о сегодняшнем приключении.
— А где же ваш неотлучный спутник? — поинтересовался Вальдемар.
— Трестка? — панна Рита огляделась. — Неужели он еще здесь не появлялся?
Все рассмеялись.
Усевшись за стол, панна Рита сказала Стефе:
— Моя тетя тоже шлет вам поздравления. Даже Добрыся вам кланяется, хоть вы почти и не знакомы.
— А кто это?
— Компаньонка тети.
— Ах да, я и забыла!
— Сказочная Добрыся со сказочной физиономией — с бородой и с усами, — смеялся Вальдемар.
— Не смейтесь, это ваша большая поклонница, она вас вечно сватает.
— За кого, за такую же усатую, как сама?
— Нет, за Барскую…
Вальдемар нахмурился, однако ответил весело:
— Я ей представлю другого кандидата. Панна Рита фыркнула и болтала дальше:
— Для вас, пан Михоровский, я поклонов не привезла, у нас не знали, что вы здесь.
— Сегодня я просто обязан был приехать.
Обед прошел весело. К концу его и в самом деле явился неизменный Трестка, встреченный шутками и общим смехом.
— Потом играли в теннис. Стефа с Тресткой проиграли Вальдемару и панне Рите. Потом пары поменялись — Вальдемар, встав рядом со Стефой, что-то горячо ей говорил. Трестка, глядя на них, шепнул своей соседке:
— Жаль, нет фотоаппарата. Я бы их заснял — именно в эту минуту.
— Последующие могут быть любопытнее, — глухо ответила ему Рита.
— Не думаю.
— Почему?
— Зa n'ira pas plus haut.[52]
Панна Рита громко рассмеялась:
— Это доказывает, что вы плохо знаете майората. Я-то его знаю лучше… и многое предвижу.
Но тут майорат позвал:
— Начнем! Что вы там шепчетесь, словно заговорщики?
— Берем пример с вас, — отозвался Трестка.
— Во всем, — добавила Рита.
Но Вальдемар и Стефа как раз рассматривали сломавшуюся ракетку и не расслышали их слов. Подойдя к панне Рите совсем близко, Трестка очень серьезно сказал:
— Вы только что сказали что мы берем с них пример во всем. Взгляните, там у них царит полная гармония. Означает ли это, что я могу надеяться?
Она иронически рассмеялась:
— Вы ведь сами не верите в прочность этой гармонии.
— Ради вас я готов проверить… и даже способствовать укреплению гармонии.
— Спасибо, обойдусь!
— Значит, никакой надежды?
— Держите-ка ракетку покрепче! Теннисный корт — не место для нежностей.
Трестка отступил, окрыленный новыми надеждами, но грустный. И бросил на майората злой взгляд, словно говорил: «Это все из-за тебя!».
Вечером все собрались в маленьком салоне пани Идалии, Пан Мачей рассказал несколько историй из времен своей уланской службы. О своих делах он промолчал…
Среди гостей воцарилось некое покойное умиротворение. Слушая рассказы старика, каждый думал о своем — а что ожидает в жизни его?
Исчезли на миг все титулы и гордые имена. Любовь к отчизне, все пережитые их родиной драмы наполняли их души печалью. Все они были детьми своей страны, чьи раны болели, словно были их собственными.
Пани Идалия, суровая блюстительница этикета, уже не замечала, что Люция сидит на ковре, положив голову на колени Стефе, что у заслушавшейся Стефы рассыпалась прическа, а Вальдемар, сидящий совсем близко к ней, в задумчивости играет выпавшим из ее волос цветком. Не видела, что панна Рита, опершись локтями на столик, прячет в ладонях побледневшее лицо.
Покой этих минут, столь похожий на их обычную жизнь, освободил их от этикета и условностей.
Они напоминали счастливую семью, собравшуюся на скромном шляхетском дворике, среди побеленных стен и запаха резеды, плывущего из горшочков на подоконнике; на дворике, где в такие вот тихие вечера старый отец рассказывает сказки под аккомпанемент сверчков и шум старых груш над соломенной крышей. Но модные наряды мужчин портили картину. Лишь Стефа с Люцией не нарушали гармонии. Обе в простых белых платьицах, с цветами в волосах, они одинаково мило смотрелись бы и в богатом особняке и на сельском дворике небогатого шляхтича.
Зашелестела бархатная портьера, и официальный тон камердинера звуком трубы ворвался в тихую мелодию беседы:
— Прошу простить, время ужинать!
Тихий образ сельского дворика растаял, камердинер в галунах вернул всех в особняк. Первой очнулась пани Идалия — встала, исполненным элегантности жестом оправила платье и сказала с легкой иронией:
— Господа, проснитесь, пора за стол!
Пан Мачей вздохнул и поднялся, жалея об упорхнувшем очаровании. Под суровым взглядом матери Люция вскочила, порозовев. Стефа поправила волосы, Трестка нервно нацепил пенсне и, вставая, с тоской глянул на Риту. Она отняв руки от лица, затуманенным взором смотрела на Вальдемара. А он, комкая в ладони цветок, зло покосился на камердинера и буркнул:
— Чтоб тебя черти взяли!
После ужина никому не хотелось веселиться. Панна Рита и Трестка вскоре уехали. Даже Вальдемар не остался ночевать.
XXIII
XXIV
XXV
XXVI
— Я хотела бы сегодня сделать Стефе что-нибудь приятное. Что ты так на меня смотришь, Вальди?
Прохаживаясь по комнате, он остановился вдруг и удивленно уставился на тетку.
— Вальди, что тебя так удивило? — повторила она.
— Забота тети о панне Стефании. Это нечто неслыханное!
— Я ее очень люблю, — сказала баронесса. — Сегодня я задумалась, что бы такое ей подарить, ну, и выбрала шесть томов Гейне.
— А там все страницы целы?
— Что ты несешь, Вальди?!
Пан Мачей принялся смеяться, но баронесса обиделась.
— Как ты несносен!
Она встала. Вальдемар подскочил и задержал ее, смеясь:
— Шесть томов Гейне en luxe[51] и вы, тетя, вы сегодня чудесны!
Пани Идалия смеялась.
Все уже сели за стол, когда лакей доложил о панне Рите. Она вбежала чуть растрепанная, веселая, и, не обращая ни на кого внимания, бросилась к Стефе с поздравлениями, без церемоний расцеловав ее.
— Мои вам самые лучшие поздравления, — говорила она.
— Что там поздравления! — сказал майорат. — Я-то думал, вы заведете сюда одного из ваших англичан в подарок!
— А почему бы вам не пожертвовать для подарка Аполлоном? Как, вы его не рискнули подарить? Стыдно!
— Аполлон Аполлоном, но четыре музы у меня сегодня были в руках, — смеялась именинница.
— И они так были этим воодушевлены, что понесли.
— Не шутите!
Ей рассказали о сегодняшнем приключении.
— А где же ваш неотлучный спутник? — поинтересовался Вальдемар.
— Трестка? — панна Рита огляделась. — Неужели он еще здесь не появлялся?
Все рассмеялись.
Усевшись за стол, панна Рита сказала Стефе:
— Моя тетя тоже шлет вам поздравления. Даже Добрыся вам кланяется, хоть вы почти и не знакомы.
— А кто это?
— Компаньонка тети.
— Ах да, я и забыла!
— Сказочная Добрыся со сказочной физиономией — с бородой и с усами, — смеялся Вальдемар.
— Не смейтесь, это ваша большая поклонница, она вас вечно сватает.
— За кого, за такую же усатую, как сама?
— Нет, за Барскую…
Вальдемар нахмурился, однако ответил весело:
— Я ей представлю другого кандидата. Панна Рита фыркнула и болтала дальше:
— Для вас, пан Михоровский, я поклонов не привезла, у нас не знали, что вы здесь.
— Сегодня я просто обязан был приехать.
Обед прошел весело. К концу его и в самом деле явился неизменный Трестка, встреченный шутками и общим смехом.
— Потом играли в теннис. Стефа с Тресткой проиграли Вальдемару и панне Рите. Потом пары поменялись — Вальдемар, встав рядом со Стефой, что-то горячо ей говорил. Трестка, глядя на них, шепнул своей соседке:
— Жаль, нет фотоаппарата. Я бы их заснял — именно в эту минуту.
— Последующие могут быть любопытнее, — глухо ответила ему Рита.
— Не думаю.
— Почему?
— Зa n'ira pas plus haut.[52]
Панна Рита громко рассмеялась:
— Это доказывает, что вы плохо знаете майората. Я-то его знаю лучше… и многое предвижу.
Но тут майорат позвал:
— Начнем! Что вы там шепчетесь, словно заговорщики?
— Берем пример с вас, — отозвался Трестка.
— Во всем, — добавила Рита.
Но Вальдемар и Стефа как раз рассматривали сломавшуюся ракетку и не расслышали их слов. Подойдя к панне Рите совсем близко, Трестка очень серьезно сказал:
— Вы только что сказали что мы берем с них пример во всем. Взгляните, там у них царит полная гармония. Означает ли это, что я могу надеяться?
Она иронически рассмеялась:
— Вы ведь сами не верите в прочность этой гармонии.
— Ради вас я готов проверить… и даже способствовать укреплению гармонии.
— Спасибо, обойдусь!
— Значит, никакой надежды?
— Держите-ка ракетку покрепче! Теннисный корт — не место для нежностей.
Трестка отступил, окрыленный новыми надеждами, но грустный. И бросил на майората злой взгляд, словно говорил: «Это все из-за тебя!».
Вечером все собрались в маленьком салоне пани Идалии, Пан Мачей рассказал несколько историй из времен своей уланской службы. О своих делах он промолчал…
Среди гостей воцарилось некое покойное умиротворение. Слушая рассказы старика, каждый думал о своем — а что ожидает в жизни его?
Исчезли на миг все титулы и гордые имена. Любовь к отчизне, все пережитые их родиной драмы наполняли их души печалью. Все они были детьми своей страны, чьи раны болели, словно были их собственными.
Пани Идалия, суровая блюстительница этикета, уже не замечала, что Люция сидит на ковре, положив голову на колени Стефе, что у заслушавшейся Стефы рассыпалась прическа, а Вальдемар, сидящий совсем близко к ней, в задумчивости играет выпавшим из ее волос цветком. Не видела, что панна Рита, опершись локтями на столик, прячет в ладонях побледневшее лицо.
Покой этих минут, столь похожий на их обычную жизнь, освободил их от этикета и условностей.
Они напоминали счастливую семью, собравшуюся на скромном шляхетском дворике, среди побеленных стен и запаха резеды, плывущего из горшочков на подоконнике; на дворике, где в такие вот тихие вечера старый отец рассказывает сказки под аккомпанемент сверчков и шум старых груш над соломенной крышей. Но модные наряды мужчин портили картину. Лишь Стефа с Люцией не нарушали гармонии. Обе в простых белых платьицах, с цветами в волосах, они одинаково мило смотрелись бы и в богатом особняке и на сельском дворике небогатого шляхтича.
Зашелестела бархатная портьера, и официальный тон камердинера звуком трубы ворвался в тихую мелодию беседы:
— Прошу простить, время ужинать!
Тихий образ сельского дворика растаял, камердинер в галунах вернул всех в особняк. Первой очнулась пани Идалия — встала, исполненным элегантности жестом оправила платье и сказала с легкой иронией:
— Господа, проснитесь, пора за стол!
Пан Мачей вздохнул и поднялся, жалея об упорхнувшем очаровании. Под суровым взглядом матери Люция вскочила, порозовев. Стефа поправила волосы, Трестка нервно нацепил пенсне и, вставая, с тоской глянул на Риту. Она отняв руки от лица, затуманенным взором смотрела на Вальдемара. А он, комкая в ладони цветок, зло покосился на камердинера и буркнул:
— Чтоб тебя черти взяли!
После ужина никому не хотелось веселиться. Панна Рита и Трестка вскоре уехали. Даже Вальдемар не остался ночевать.
XXIII
Над большим озером в Слодковцах заблистала в вышине ясная полоска рассвета. Густая мгла молочно-белой поверхности озера сливалась с небом того же оттенка. Нигде ни звука, ничто не нарушало покоя воды и неба. Рассветная полоса ширилась, обещая хорошую погоду. Белая мгла словно бы предвещала появление ясного солнышка. Краски розового рассвета одолевали серую дымку; везде, куда они проникали с радостной вестью о приходе утра, становилось светлее. Когда первые солнечные лучики коснулись воды, она блеснула серебром. Мистическая минута пробуждения утра готовилась изгнать сосредоточенную тишь спящей природы.
А пробудить ее могли лишь голоса: птичий щебет и жужжание насекомых. Временами в ветвях что-то тихо прощебечет, словно разбуженная птица зевнет сладко, прогоняя сон. Но звуков постепенно становилось все больше. Мир оживал, неподвижный доселе воздух наполнялся ими. Легкие ветерки свободно и весело играли в прозрачном воздухе над озером. Вода больше не сливалась с небом, их разделяли полоса золотого рассвета и далекая ленточка леса.
Вода играла мириадами серебристых чешуек, они становились все светлее, все блескучее, превращаясь в неуловимые для глаза потоки розовых жемчужин и изменчивых опалов. Небо приветствовало зарю. Нежные розовые краски заиграли на трепещущих листьях деревьев, на вершинах елей, атласом блистали на желтом пригорке, черную полосу леса озарили лазурно-розовые отблески. Прекрасная заря поднималась по небосклону, крася воды своим румянцем.
На миг весь мир замер, потом взорвался гулом восхищения.
Деревья зашумели вершинами, заколыхались листья, рассыпая вокруг рои разноцветных бабочек. Несколько птичьих голосов стали запевалами, и вот весь мир зазвучал веселой, звучной, триумфальной музыкой!
Птичий щебет, звон мушек и комаров, плеск проснувшихся волн — все взывало, сообщая друг другу радостную весть:
— Розовая пани на небе… ведет к нам солнце! День! День! Ясная погода, радость!
Внезапно по опаловым волнам поплыл поток расплавленного золота.
Взошло солнце! Шум на земле усилился, птицы пели все громче.
Стефа опустила голову на грудь. Радостная улыбка пропала с ее лица. Словно наперекор счастливой природе, девушка опечалилась.
Она сидела на каменной скамейке у озера, окруженного раскидистыми березами. Сегодня она не могла заснуть, и еще задолго до рассвета, в полумраке, тихонько выскользнула из спальни и прибежала сюда. Ей показалось вдруг, что солнце никогда не взойдет.
Вечер ее именин оставил в душе чувства, которые она не забудет никогда. Каким будет наступающий день?
Взойдет ли ясное солнце? Тревога и печаль охватили ее. По мере того, как уходил мрак, прояснялось ее лицо. Она вслушивалась и всматривалась, вбирая в себя столько красок, столько золота, сколько их отражали волны и воздух. И наконец она просияла.
Солнце взошло!
Природа вторила тому, что происходило в душе девушки.
— Солнце, солнце! Для меня ли ты сияешь?
А пробудить ее могли лишь голоса: птичий щебет и жужжание насекомых. Временами в ветвях что-то тихо прощебечет, словно разбуженная птица зевнет сладко, прогоняя сон. Но звуков постепенно становилось все больше. Мир оживал, неподвижный доселе воздух наполнялся ими. Легкие ветерки свободно и весело играли в прозрачном воздухе над озером. Вода больше не сливалась с небом, их разделяли полоса золотого рассвета и далекая ленточка леса.
Вода играла мириадами серебристых чешуек, они становились все светлее, все блескучее, превращаясь в неуловимые для глаза потоки розовых жемчужин и изменчивых опалов. Небо приветствовало зарю. Нежные розовые краски заиграли на трепещущих листьях деревьев, на вершинах елей, атласом блистали на желтом пригорке, черную полосу леса озарили лазурно-розовые отблески. Прекрасная заря поднималась по небосклону, крася воды своим румянцем.
На миг весь мир замер, потом взорвался гулом восхищения.
Деревья зашумели вершинами, заколыхались листья, рассыпая вокруг рои разноцветных бабочек. Несколько птичьих голосов стали запевалами, и вот весь мир зазвучал веселой, звучной, триумфальной музыкой!
Птичий щебет, звон мушек и комаров, плеск проснувшихся волн — все взывало, сообщая друг другу радостную весть:
— Розовая пани на небе… ведет к нам солнце! День! День! Ясная погода, радость!
Внезапно по опаловым волнам поплыл поток расплавленного золота.
Взошло солнце! Шум на земле усилился, птицы пели все громче.
Стефа опустила голову на грудь. Радостная улыбка пропала с ее лица. Словно наперекор счастливой природе, девушка опечалилась.
Она сидела на каменной скамейке у озера, окруженного раскидистыми березами. Сегодня она не могла заснуть, и еще задолго до рассвета, в полумраке, тихонько выскользнула из спальни и прибежала сюда. Ей показалось вдруг, что солнце никогда не взойдет.
Вечер ее именин оставил в душе чувства, которые она не забудет никогда. Каким будет наступающий день?
Взойдет ли ясное солнце? Тревога и печаль охватили ее. По мере того, как уходил мрак, прояснялось ее лицо. Она вслушивалась и всматривалась, вбирая в себя столько красок, столько золота, сколько их отражали волны и воздух. И наконец она просияла.
Солнце взошло!
Природа вторила тому, что происходило в душе девушки.
— Солнце, солнце! Для меня ли ты сияешь?
XXIV
Выставка! Магическое слово, достигающее отдаленнейших уголков. Выставка — результат человеческого интеллекта и научных достижений. Улицы большого города, многолюдные и в другое время, теперь забиты были народом, в отелях не было мест, в садах, ресторациях, кондитерских — повсюду стоял гомон. На железнодорожном вокзале суета удесятерилась. Что ни минута, под стеклянную крышу перрона въезжали переполненные поезда. Правда, лишь вагоны первого и второго классов были переполнены. В третьем классе такая давка была и во все прочие дни. Тех, кто ехал бы на выставку исключительно развлечения ради, напрасно было бы искать в зеленых вагонах третьего класса — к их услугам были голубые и желтые. Город выглядел необычно, празднично. Прекрасная погода немало тому способствовала. Все свое осеннее золото сентябрь высыпал на прямые улицы, сады и богато убранную флагами выставочную площадь.
Посередине главной улицы ехало прекрасное ландо, запряженное четверкой черных арабских лошадей. Лакированная упряжь сияла начищенной бронзой. Кучер и лакей в изысканных ливреях гармонировали с экипажем. На темно-красных подушках сидел в изящной позе Вальдемар. Он часто приподнимал шляпу или кланялся в ответ на приветствия знакомых. Прекрасная упряжка производила большое впечатление на горожан, то тут, то там на тротуарах слышалось:
— Чьи это лошади? Кто едет?
— Это из Глембовичей. Майорат Михоровский.
— Тот магнат? У него лучшие на выставке конюшни. Вальдемар направлялся на вокзал, чтобы встретить дедушку и дам. На вокзале он встретил панну Риту, Трестку и Вилюся, нервно прохаживавшегося в ожидании поезда.
Трестка шутил над студентом, уверяя, что тот бросил занятия и примчался сюда вовсе не на выставку, а исключительно встречать поезд, и что студент вот-вот потеряет сознание от тоски, вызванной известными причинами.
Студент отшучивался как мог, но в главном не перечил. Вальдемар покусывал усы — его это рассердило. Когда после удара сигнального колокола он вышел на перрон и увидел Вилюся, неотрывно взиравшего на приближавшийся поезд, — Вальдемар не выдержал и бросил с усмешкой:
— Как это вы приехали без букета!
Студент жалобно глянул на него, потупился и покраснел.
Поезд подъехал к перрону. Вальдемар медленно шагал вдоль вагонов первого класса, поглядывая в окно. Вот в одном засветилось личико Люции, потом показались пани Идалия и пан Мачей. Обеспокоенный майорат вскочил внутрь, прежде чем поезд окончательно остановился, но тут же увидел Стефу — склонившись, она завязывала какой-то пакет. Вальдемар быстро подошел к ней, они подали друг другу руки. Глядя ей в глаза, он поднял к губам ее ладонь. Стефа засмущалась. Видевшая это Люция уже не удивлялась. Следом вошли пана Рита, Трестка и Вилюсь, зазвучали приветствия, начался шумный, бессвязный разговор.
Вскоре по главной улице вновь проехало ландо майората, с паном Мачеем, баронессой, Люцией и Вилюсем Шелигой. Во второй бричке ехали панна Рита со Стефой, Вальдемар и Трестка. Рита говорила:
— Знаете, мои кони произвели фурор. Ваших им не затмить, но они все равно на высоте…
— На какой высоте? Моих коней или ваших амбиций?
— Ехидный! До ваших конюшен я пока что не доросла.
— Забавная формулировка!
— А я вот счастлив, — громко воскликнул Трестка. — Я сюда ни одного одра не пригнал!
— Это увеличивает ваши шансы, — усмехнулся Вальдемар.
— Вот именно!
Панна Рита окинула их суровым взглядом, но оба пана лишь усмехнулись.
— О чем это вы тут говорили? О каких-то шансах? Вальдемар сделал преувеличенно серьезную мину:
— Всего лишь о скачках, ясновельможная пани спортсменка.
— А точнее?
— Каждый из нас может проиграть скачки, но тот, кто не выставил коней, не окажется среди проигравших. Следовательно, его можно считать выигравшим.
— Парадокс! А вы что имели в виду, граф?
Трестка смутился:
— Я? Да примерно то же, что и майорат.
— Дорогой мой, будь посмелее, — засмеялся Вальдемар.
Панна Рита пожала плечами и обернулась к Стефе:
— Что вы думаете об этих вот двух панах?
— Что вы в постоянном конфликте и не можете понять друг друга.
— Я совсем не это имела в виду…
В ресторанном зале, расположенном на первом этаже отеля, собралось за обедом человек двадцать. Тон задавали Мачей Михоровский и княгиня Подгорецкая. Изящные прически и платья дам рядом с элегантными мужскими костюмами делали собрание гостей изысканным.
Воцарилось веселье, надежно удерживаемое в рамках хорошего тона благодаря присутствию пана Мачея и княгини.
Однако молодым ничто не мешало чувствовать себя свободно.
Посередине главной улицы ехало прекрасное ландо, запряженное четверкой черных арабских лошадей. Лакированная упряжь сияла начищенной бронзой. Кучер и лакей в изысканных ливреях гармонировали с экипажем. На темно-красных подушках сидел в изящной позе Вальдемар. Он часто приподнимал шляпу или кланялся в ответ на приветствия знакомых. Прекрасная упряжка производила большое впечатление на горожан, то тут, то там на тротуарах слышалось:
— Чьи это лошади? Кто едет?
— Это из Глембовичей. Майорат Михоровский.
— Тот магнат? У него лучшие на выставке конюшни. Вальдемар направлялся на вокзал, чтобы встретить дедушку и дам. На вокзале он встретил панну Риту, Трестку и Вилюся, нервно прохаживавшегося в ожидании поезда.
Трестка шутил над студентом, уверяя, что тот бросил занятия и примчался сюда вовсе не на выставку, а исключительно встречать поезд, и что студент вот-вот потеряет сознание от тоски, вызванной известными причинами.
Студент отшучивался как мог, но в главном не перечил. Вальдемар покусывал усы — его это рассердило. Когда после удара сигнального колокола он вышел на перрон и увидел Вилюся, неотрывно взиравшего на приближавшийся поезд, — Вальдемар не выдержал и бросил с усмешкой:
— Как это вы приехали без букета!
Студент жалобно глянул на него, потупился и покраснел.
Поезд подъехал к перрону. Вальдемар медленно шагал вдоль вагонов первого класса, поглядывая в окно. Вот в одном засветилось личико Люции, потом показались пани Идалия и пан Мачей. Обеспокоенный майорат вскочил внутрь, прежде чем поезд окончательно остановился, но тут же увидел Стефу — склонившись, она завязывала какой-то пакет. Вальдемар быстро подошел к ней, они подали друг другу руки. Глядя ей в глаза, он поднял к губам ее ладонь. Стефа засмущалась. Видевшая это Люция уже не удивлялась. Следом вошли пана Рита, Трестка и Вилюсь, зазвучали приветствия, начался шумный, бессвязный разговор.
Вскоре по главной улице вновь проехало ландо майората, с паном Мачеем, баронессой, Люцией и Вилюсем Шелигой. Во второй бричке ехали панна Рита со Стефой, Вальдемар и Трестка. Рита говорила:
— Знаете, мои кони произвели фурор. Ваших им не затмить, но они все равно на высоте…
— На какой высоте? Моих коней или ваших амбиций?
— Ехидный! До ваших конюшен я пока что не доросла.
— Забавная формулировка!
— А я вот счастлив, — громко воскликнул Трестка. — Я сюда ни одного одра не пригнал!
— Это увеличивает ваши шансы, — усмехнулся Вальдемар.
— Вот именно!
Панна Рита окинула их суровым взглядом, но оба пана лишь усмехнулись.
— О чем это вы тут говорили? О каких-то шансах? Вальдемар сделал преувеличенно серьезную мину:
— Всего лишь о скачках, ясновельможная пани спортсменка.
— А точнее?
— Каждый из нас может проиграть скачки, но тот, кто не выставил коней, не окажется среди проигравших. Следовательно, его можно считать выигравшим.
— Парадокс! А вы что имели в виду, граф?
Трестка смутился:
— Я? Да примерно то же, что и майорат.
— Дорогой мой, будь посмелее, — засмеялся Вальдемар.
Панна Рита пожала плечами и обернулась к Стефе:
— Что вы думаете об этих вот двух панах?
— Что вы в постоянном конфликте и не можете понять друг друга.
— Я совсем не это имела в виду…
В ресторанном зале, расположенном на первом этаже отеля, собралось за обедом человек двадцать. Тон задавали Мачей Михоровский и княгиня Подгорецкая. Изящные прически и платья дам рядом с элегантными мужскими костюмами делали собрание гостей изысканным.
Воцарилось веселье, надежно удерживаемое в рамках хорошего тона благодаря присутствию пана Мачея и княгини.
Однако молодым ничто не мешало чувствовать себя свободно.
XXV
В павильонах встречались люди разного круга, разного общественного положения, но одержимые схожими стремлениями: осмотреть все, что здесь отыщется интересного.
Повсюду шум, гам, гомон тысяч голосов, перекрывающих друг друга. Шум, толчея, вавилонское столпотворение.
Павильон пасечников в форме улья, павильон рыболовства, садоводства, отделы шелкоткацкого производства, цветоводства… Туда в основном стремились пожилые пани, сельские хозяйки. В павильоне птицеводства людской гомон перекрывали гагаканье, кудахтанье, воркование цесарок, пронзительные крики павлинов, и все это — под аккомпанемент хлопанья крыльев. Из дальних клеток другого павильона доносились хрюканье и визг свиней. Посверкивали выкрашенные в яркие цвета машины отечественного производства. Глухой рокот мощных моторов притягивал специалистов: там в основном виднелись мужские шляпы, разговоры шли тихие, профессиональные, словно гигантские машины и бег приводных ремней, помимо воли, заставляли людей приглушать голос.
Вместе с другими там прохаживался и Вальдемар Михоровский, сопровождая дам, которым давал пояснения. Панна Рита, Стефа и Люция несли охапки цветов, подаренных им майоратом в павильоне цветоводства. Стефе достался ворох желтых хризантем.
Они вошли и замерли, ошеломленные мощью техники. Огромные локомобили и двигатели поневоле притягивали взоры. Все было в движении, быстром, но размеренном, каким отличаются хорошо отлаженные механизмы. Стефа и Рита не скоро ушли отсюда. Машины привлекали их, словно некие живые гиганты. Вальдемар давал подробные пояснения.
Стефа была увлечена, но Люция стала капризничать:
— Пойдемте отсюда! Мне все время кажется, что ремни упадут мне на голову или платье порвется об эти железки.
Они перешли в отдел экипажей и упряжи. Здесь Люции понравилось больше.
— Вальди, купи в Слодковцы карету, — предложила она.
— Там уже есть две.
— Да, но это твои, а я хочу, чтобы и у мамы была своя.
— У нее есть ландо и бричка. Когда будешь выходить замуж, я тебе подарю английскую карету.
— Такую, как в Глембовичах?
— В точности такую.
Стефа и панна Рита разглядывали дамские седла. Одно понравилось им больше всех: целиком из светлой кожи, уздечка, налобник и хлыст украшены серебром, чепрак из голубого бархата и серебряной вышивкой.
Панна Рита осведомилась о цене, оказавшейся крайне высокой. Вальдемар, поторговавшись, купил седло.
— Это для вашей будущей жены? — спросила Рита. — Ведь у вас в Глембовичах и так хватает прекрасных дамских седел…
— Это предназначено для Слодковиц.
— А для кого конкретно?
— Для панны Стефании.
— Но я почти не умею ездить верхом! — воспротивилась Стефа.
— Будем учиться.
Рита нервно рассмеялась:
— Вы сегодня un vrai chevalier de la gйnйrositй![53]Люции подарите карету, панне Стефании подарили седло, не забудьте же и обо мне. Рассчитываю на вашу милость.
— Подарок вы получите немедленно, — ответил он весело.
— Сгораю от любопытства!
Майорат отошел и вскоре вернулся с хлыстом прекрасной работы. Рукоять его была оплетена серебряной проволокой.
— Рад служить, — с поклоном подал он панне Рите изящную вещицу.
— Благодарю! А он для коней или для вас?
— Ну, если я провинюсь перед вами…
— Вы уже провинились. Но, увы, не мне принадлежит право вас наказывать…
Они осмотрели еще несколько павильонов. Побывали в глембовической псарне, где суетилось множество псарей в темно-желтых куртках, высоких сапогах и широких перевязях. На головах они носили плоские коричневые шапочки. Там стоял писклявый скулеж щенят, множество собак повизгивали и гавкали — знаток сразу мог бы распознать породы по голосам. Особенно красивы были таксы, гончие и борзые. Пандур, огромный дог майората, разгуливал в красивом, обитом серебром ошейнике. Когда вошла Стефа, он в несколько прыжков оказался рядом с ней и дружелюбно вскинул ей на плечи мощные лапы.
— Он вас узнал! — обрадованно шепнул Вальдемар.
— Ну мы же с ним друзья!
— Пойдемте к лошадям! — предложила панна Рита.
В конюшнях они встретили много знакомых. Кони майората пользовались большим успехом. Перед входом старший конюх держал под уздцы Аполлона, окруженного толпой знатоков. Пояснения давал главный глембовический конюший с помощью нескольких подчиненных. Зрители рассматривали кобыл, которых водили конюхи в темно-пунцовых куртках и белых панталонах, черных лакированных сапогах и высоких шапочках с золотым галуном и княжеской шапкой над козырьком. Дальше стояли кони панны Риты. Среди них наибольшее внимание привлекал рослый фольблют Бекингем. Рита сказала, что на него рассчитывает больше всех. И в самом деле, он один не уступал фольблютам майората.
Не желая слушать сугубо профессиональные оценки знатоков, дамы отошли. К Вальдемару приблизился высокий, по-спортивному одетый господин и, снимая шляпу, учтиво сказал:
— Пан майорат, мы хотели спросить вас о жеребце Аполлоне. Он ведь чистокровный?
— Чистокровный. Жеребенком привезен из Аравии. Но простите меня, со мной дамы, и им наш разговор неинтересен…
— О, разумеется, прошу простить!
— Остальное вам расскажет и покажет бумаги Аполлона мой конюший. Но должен заметить — конь не продается.
Спортсмен прикоснулся к шляпе и отступил с поклоном. Майорат с дамами осмотрел еще несколько конюшен, пока не дошли до хлевов.
— Ну, скот вас явно не интересует? — спросил Вальдемар.
— Ничуточки, — ответила Рита. — Вернемся к Идальке. Она там наверняка мучается со своими колбасами.
Пани Идалию пригласили участвовать в дамском комитете выставки как эксперта по колбасам, копченостям и сырам. Графиня Чвилецкая взяла на себя конфитюры и вина, молодая княжна Подгорецкая — разнообразнейшие водки, меды и наливки. Все они сидели в обширном, красиво декорированном павильоне в обществе нескольких мужчин. Баронесса пробовала разнообразные колбасы, подаваемые на тарелочках с карточками производителей, и делала свой приговор.
Все это сопровождалось шутками, но и чисто профессиональными разговорами. Графиня Чвилецкая искоса посматривала на Стефу и на букет желтых хризантем в ее руках. Ее сердил майорат, неотлучно сопровождавший «эту троицу».
Пани Идалия, увидев их, сказала:
— Ну, вы, должно быть, недурно развлекались, а я horriblemenet fatiguйe.[54]
— Смените колбасы на конфитюры, а княжна пусть от наливок перейдет к сырам, — пошутил Вальдемар.
— Хороший совет! А потом ты будешь за нами ухаживать, когда мы расхвораемся и сляжем.
— Как вы находите эти продукты?
— В основном весьма неплохие. Особенно колбасы заслуживают похвалы.
— Это доказывает, что хороших хозяек у нас хватает. Кто-то из мужчин обратился к Вальдемару:
— Если я не ошибаюсь, пан майорат, и вы числитесь среди выставочных экспертов?
— Да, по сельскохозяйственным машинам, скоту и лошадям.
— Каково же ваше мнение?
— Машины и культиваторы отечественного производства неплохие. Но мы чересчур уж верим в заграницу: заграничное — значит, великолепное, а все, что сделано у нас, чаще всего вызывает лишь ироническую усмешку. Но смеяться легко, производить гораздо труднее.
— Значит, вы против заграничных машин?
— Нет, что вы. Просто мы обязаны больше приложить усилий, чтобы иметь лучше результаты. Увы, у нас еще много поклонников Запада, глухих и слепых к отечественному прогрессу.
Вмешалась графиня Чвилецкая:
— Вы забыли, что заграница дает нам то, чего мы не можем найти здесь, — ведь каждый предпочитает заграничные шелка местному тику.
— Однако если вы постоянно будете покупать тик, производство и качество его улучшится, и постепенно мы начнем сами производить и шелк.
Графиня иронически бросила:
— Однако ж вы почему-то не следуете своим взглядам в собственном хозяйстве.
— Ну да, мои фабрики и имения оборудованы на заграничный лад, однако я устраиваю их не за границей а у себя на родине.
— И тем не менее в былые времена вы не пренебрегали так заграницей, проводили там гораздо больше времени, чем здесь.
— Не стану перечить! Но именно годы жизни за границей привели меня к моим нынешним убеждениям.
Графиня смолкла. Она не нашла, что ответить. Панна Рита устремила на нее злорадно-насмешливый взгляд, совершенно смутивший графиню.
Вальдемар продолжал:
— Нам не следует бездумно отдавать загранице деньги за что попало. Мы должны создавать у себя не суррогат западной цивилизации, а брать у нее самое толковое — и убедимся, что у нас самих достаточно умов и умелых рук.
— Кстати, как вы находите на выставке скот и лошадей? — спросил кто-то из мужчин Вальдемара.
— Прекрасно! Здесь собраны самые разные породы. Животные красивые и ухоженные.
— А почему вы не выставили ваш скот?
— Я его выставлял в прошлый раз в М.
— Да, я помню, ваш коровник получил тогда золотую медаль, — запечалился Трестка. — Сегодня вы ее опять получите за лошадей, а я столько трудился над своим коровником — и все зря.
— Наберитесь терпения! Побольше уделяйте внимания своим животным.
— Эге! Как будто вы сами безвылазно сидите в Глембовичах.
— Но у него есть желание и энергия! — подхватила панна Рита.
Вальдемар с улыбкой поклонился ей:
— За последнее — спасибо!
— За энергию? Но ведь каждый знает, сколько ее у вас, это не мое открытие.
— Нужно заметить, что нынешняя выставка особенно отличается разнообразием павильонов, — вмешался князь Гершторф, седой старик.
— О да! — живо откликнулся Вальдемар. Дальнейший разговор прервал вошедший глембовический конюший, бравый шляхтич, явившийся сюда словно с военного парада. Войдя, он поклонился по-военному и пружинистым шагом подошел к Вальдемару:
— Пан майорат, в наши конюшни пришли господа эксперты.
— Иду. Попоны с коней сняты?
— Все сделано, как надлежит.
Конюший поклонился и вышел из павильона столь же величественно.
— Ну, золотая медаль у вас в кармане, — сказал Трестка.
— Кто знает? Хотя в своих конях я уверен.
Трестка жалобно покивал:
— И он еще говорит: «кто знает?»…
Когда майорат вышел, князь Гершторф обратился к дамам:
— Мы помешали вам, но разговор с майоратом был столь интересен…
— Благодаря вам мы отдохнули от своих трудов, — вежливо сказала баронесса Эльзоновская.
Князь потер ладони:
— Ах, майорат! Будь у нас побольше таких, уж мы бы…
И он многозначительно взмахнул рукой.
Повсюду шум, гам, гомон тысяч голосов, перекрывающих друг друга. Шум, толчея, вавилонское столпотворение.
Павильон пасечников в форме улья, павильон рыболовства, садоводства, отделы шелкоткацкого производства, цветоводства… Туда в основном стремились пожилые пани, сельские хозяйки. В павильоне птицеводства людской гомон перекрывали гагаканье, кудахтанье, воркование цесарок, пронзительные крики павлинов, и все это — под аккомпанемент хлопанья крыльев. Из дальних клеток другого павильона доносились хрюканье и визг свиней. Посверкивали выкрашенные в яркие цвета машины отечественного производства. Глухой рокот мощных моторов притягивал специалистов: там в основном виднелись мужские шляпы, разговоры шли тихие, профессиональные, словно гигантские машины и бег приводных ремней, помимо воли, заставляли людей приглушать голос.
Вместе с другими там прохаживался и Вальдемар Михоровский, сопровождая дам, которым давал пояснения. Панна Рита, Стефа и Люция несли охапки цветов, подаренных им майоратом в павильоне цветоводства. Стефе достался ворох желтых хризантем.
Они вошли и замерли, ошеломленные мощью техники. Огромные локомобили и двигатели поневоле притягивали взоры. Все было в движении, быстром, но размеренном, каким отличаются хорошо отлаженные механизмы. Стефа и Рита не скоро ушли отсюда. Машины привлекали их, словно некие живые гиганты. Вальдемар давал подробные пояснения.
Стефа была увлечена, но Люция стала капризничать:
— Пойдемте отсюда! Мне все время кажется, что ремни упадут мне на голову или платье порвется об эти железки.
Они перешли в отдел экипажей и упряжи. Здесь Люции понравилось больше.
— Вальди, купи в Слодковцы карету, — предложила она.
— Там уже есть две.
— Да, но это твои, а я хочу, чтобы и у мамы была своя.
— У нее есть ландо и бричка. Когда будешь выходить замуж, я тебе подарю английскую карету.
— Такую, как в Глембовичах?
— В точности такую.
Стефа и панна Рита разглядывали дамские седла. Одно понравилось им больше всех: целиком из светлой кожи, уздечка, налобник и хлыст украшены серебром, чепрак из голубого бархата и серебряной вышивкой.
Панна Рита осведомилась о цене, оказавшейся крайне высокой. Вальдемар, поторговавшись, купил седло.
— Это для вашей будущей жены? — спросила Рита. — Ведь у вас в Глембовичах и так хватает прекрасных дамских седел…
— Это предназначено для Слодковиц.
— А для кого конкретно?
— Для панны Стефании.
— Но я почти не умею ездить верхом! — воспротивилась Стефа.
— Будем учиться.
Рита нервно рассмеялась:
— Вы сегодня un vrai chevalier de la gйnйrositй![53]Люции подарите карету, панне Стефании подарили седло, не забудьте же и обо мне. Рассчитываю на вашу милость.
— Подарок вы получите немедленно, — ответил он весело.
— Сгораю от любопытства!
Майорат отошел и вскоре вернулся с хлыстом прекрасной работы. Рукоять его была оплетена серебряной проволокой.
— Рад служить, — с поклоном подал он панне Рите изящную вещицу.
— Благодарю! А он для коней или для вас?
— Ну, если я провинюсь перед вами…
— Вы уже провинились. Но, увы, не мне принадлежит право вас наказывать…
Они осмотрели еще несколько павильонов. Побывали в глембовической псарне, где суетилось множество псарей в темно-желтых куртках, высоких сапогах и широких перевязях. На головах они носили плоские коричневые шапочки. Там стоял писклявый скулеж щенят, множество собак повизгивали и гавкали — знаток сразу мог бы распознать породы по голосам. Особенно красивы были таксы, гончие и борзые. Пандур, огромный дог майората, разгуливал в красивом, обитом серебром ошейнике. Когда вошла Стефа, он в несколько прыжков оказался рядом с ней и дружелюбно вскинул ей на плечи мощные лапы.
— Он вас узнал! — обрадованно шепнул Вальдемар.
— Ну мы же с ним друзья!
— Пойдемте к лошадям! — предложила панна Рита.
В конюшнях они встретили много знакомых. Кони майората пользовались большим успехом. Перед входом старший конюх держал под уздцы Аполлона, окруженного толпой знатоков. Пояснения давал главный глембовический конюший с помощью нескольких подчиненных. Зрители рассматривали кобыл, которых водили конюхи в темно-пунцовых куртках и белых панталонах, черных лакированных сапогах и высоких шапочках с золотым галуном и княжеской шапкой над козырьком. Дальше стояли кони панны Риты. Среди них наибольшее внимание привлекал рослый фольблют Бекингем. Рита сказала, что на него рассчитывает больше всех. И в самом деле, он один не уступал фольблютам майората.
Не желая слушать сугубо профессиональные оценки знатоков, дамы отошли. К Вальдемару приблизился высокий, по-спортивному одетый господин и, снимая шляпу, учтиво сказал:
— Пан майорат, мы хотели спросить вас о жеребце Аполлоне. Он ведь чистокровный?
— Чистокровный. Жеребенком привезен из Аравии. Но простите меня, со мной дамы, и им наш разговор неинтересен…
— О, разумеется, прошу простить!
— Остальное вам расскажет и покажет бумаги Аполлона мой конюший. Но должен заметить — конь не продается.
Спортсмен прикоснулся к шляпе и отступил с поклоном. Майорат с дамами осмотрел еще несколько конюшен, пока не дошли до хлевов.
— Ну, скот вас явно не интересует? — спросил Вальдемар.
— Ничуточки, — ответила Рита. — Вернемся к Идальке. Она там наверняка мучается со своими колбасами.
Пани Идалию пригласили участвовать в дамском комитете выставки как эксперта по колбасам, копченостям и сырам. Графиня Чвилецкая взяла на себя конфитюры и вина, молодая княжна Подгорецкая — разнообразнейшие водки, меды и наливки. Все они сидели в обширном, красиво декорированном павильоне в обществе нескольких мужчин. Баронесса пробовала разнообразные колбасы, подаваемые на тарелочках с карточками производителей, и делала свой приговор.
Все это сопровождалось шутками, но и чисто профессиональными разговорами. Графиня Чвилецкая искоса посматривала на Стефу и на букет желтых хризантем в ее руках. Ее сердил майорат, неотлучно сопровождавший «эту троицу».
Пани Идалия, увидев их, сказала:
— Ну, вы, должно быть, недурно развлекались, а я horriblemenet fatiguйe.[54]
— Смените колбасы на конфитюры, а княжна пусть от наливок перейдет к сырам, — пошутил Вальдемар.
— Хороший совет! А потом ты будешь за нами ухаживать, когда мы расхвораемся и сляжем.
— Как вы находите эти продукты?
— В основном весьма неплохие. Особенно колбасы заслуживают похвалы.
— Это доказывает, что хороших хозяек у нас хватает. Кто-то из мужчин обратился к Вальдемару:
— Если я не ошибаюсь, пан майорат, и вы числитесь среди выставочных экспертов?
— Да, по сельскохозяйственным машинам, скоту и лошадям.
— Каково же ваше мнение?
— Машины и культиваторы отечественного производства неплохие. Но мы чересчур уж верим в заграницу: заграничное — значит, великолепное, а все, что сделано у нас, чаще всего вызывает лишь ироническую усмешку. Но смеяться легко, производить гораздо труднее.
— Значит, вы против заграничных машин?
— Нет, что вы. Просто мы обязаны больше приложить усилий, чтобы иметь лучше результаты. Увы, у нас еще много поклонников Запада, глухих и слепых к отечественному прогрессу.
Вмешалась графиня Чвилецкая:
— Вы забыли, что заграница дает нам то, чего мы не можем найти здесь, — ведь каждый предпочитает заграничные шелка местному тику.
— Однако если вы постоянно будете покупать тик, производство и качество его улучшится, и постепенно мы начнем сами производить и шелк.
Графиня иронически бросила:
— Однако ж вы почему-то не следуете своим взглядам в собственном хозяйстве.
— Ну да, мои фабрики и имения оборудованы на заграничный лад, однако я устраиваю их не за границей а у себя на родине.
— И тем не менее в былые времена вы не пренебрегали так заграницей, проводили там гораздо больше времени, чем здесь.
— Не стану перечить! Но именно годы жизни за границей привели меня к моим нынешним убеждениям.
Графиня смолкла. Она не нашла, что ответить. Панна Рита устремила на нее злорадно-насмешливый взгляд, совершенно смутивший графиню.
Вальдемар продолжал:
— Нам не следует бездумно отдавать загранице деньги за что попало. Мы должны создавать у себя не суррогат западной цивилизации, а брать у нее самое толковое — и убедимся, что у нас самих достаточно умов и умелых рук.
— Кстати, как вы находите на выставке скот и лошадей? — спросил кто-то из мужчин Вальдемара.
— Прекрасно! Здесь собраны самые разные породы. Животные красивые и ухоженные.
— А почему вы не выставили ваш скот?
— Я его выставлял в прошлый раз в М.
— Да, я помню, ваш коровник получил тогда золотую медаль, — запечалился Трестка. — Сегодня вы ее опять получите за лошадей, а я столько трудился над своим коровником — и все зря.
— Наберитесь терпения! Побольше уделяйте внимания своим животным.
— Эге! Как будто вы сами безвылазно сидите в Глембовичах.
— Но у него есть желание и энергия! — подхватила панна Рита.
Вальдемар с улыбкой поклонился ей:
— За последнее — спасибо!
— За энергию? Но ведь каждый знает, сколько ее у вас, это не мое открытие.
— Нужно заметить, что нынешняя выставка особенно отличается разнообразием павильонов, — вмешался князь Гершторф, седой старик.
— О да! — живо откликнулся Вальдемар. Дальнейший разговор прервал вошедший глембовический конюший, бравый шляхтич, явившийся сюда словно с военного парада. Войдя, он поклонился по-военному и пружинистым шагом подошел к Вальдемару:
— Пан майорат, в наши конюшни пришли господа эксперты.
— Иду. Попоны с коней сняты?
— Все сделано, как надлежит.
Конюший поклонился и вышел из павильона столь же величественно.
— Ну, золотая медаль у вас в кармане, — сказал Трестка.
— Кто знает? Хотя в своих конях я уверен.
Трестка жалобно покивал:
— И он еще говорит: «кто знает?»…
Когда майорат вышел, князь Гершторф обратился к дамам:
— Мы помешали вам, но разговор с майоратом был столь интересен…
— Благодаря вам мы отдохнули от своих трудов, — вежливо сказала баронесса Эльзоновская.
Князь потер ладони:
— Ах, майорат! Будь у нас побольше таких, уж мы бы…
И он многозначительно взмахнул рукой.
XXVI
На площади в центре выставки собралась огромная толпа. Здесь должны были состояться скачки. Зрители тесным кольцом обступили ограду ипподрома. Трибуны, украшенные гирляндами и знаменами, возносились подвижным и многоцветным поясом. Из выдвинутых вперед лож, переполненных дамами в роскошных нарядах, несся легкий шум разговоров. Здесь собралась высшая аристократия. Пышные шляпки вздымались на пышных прическах. Глаза сверкали, губы улыбались. Изящные, благоухающие, веселые ложи казались островками красоты и спокойствия. Шум на трибунах для публики попроще заглушал тихие беседы в ложах.