Страница:
— Попробуйте разве что вы поразить эту недосягаемую цель.
В этот миг появился Вальдемар.
— Вы умеете стрелять? — удивился он.
— Умею, — сказала Стефа.
— Интересно!
Стефа, слышавшая разговор панны Риты и Трестки, спокойно взяла ружье и, отступив на несколько шагов, прицелилась в центр синего круга.
— Не так! — крикнул Трестка. — Вы совсем не туда целитесь!
— Я целюсь туда, куда мне хочется.
Раздался выстрел. Пытаясь что-нибудь разглядеть сквозь клубы дыма, Стефа спросила:
— Пан Трестка, я попала?
— Великолепно! Прямо в середину. Правда, большое голубое кольцо — это вам не тот вон маленький красный кружочек. Почему вы в него не стреляли? Мы все в него и целились.
— Не хотела, — кратко ответила она.
— Боялись оплошать? — многозначительно спросила Рита.
Стефа чуть покраснела:
— Ни о чем подобном я и не думала.
Украдкой наблюдавший за ними Вальдемар понял все.
— Ну, иду ва-банк! — заявила Рита.
Раздался второй выстрел.
— Наверняка попала! — сказала она.
Трестка осмотрел мишень:
— Ни следа! Я же говорил, не для вас эта мишень. Нужно было меня слушать.
Молодая панна сжала губы.
— Панна Стефания, вы обязаны рискнуть еще раз!
— Я вас заменю! — сказал Вальдемар. Прежде чем кто-нибудь успел возразить, он схватил ружье, приложился и выстрелил. Мишень разлетелась надвое и упала на землю. Маленький красный кружочек был пробит навылет.
Вальдемар обернулся к Стефе, сохраняя на лице полнейшее равнодушие, будто он и не понял потаенного смысла происходившего, и, слегка поклонившись, сказал:
— Я стрелял от вашего имени.
Стефа покрутила головой:
— Не хотела бы я стреляться с вами на дуэли.
— А я бы поступил наоборот! — сказал Трестка. — Когда мне надоест жизнь, вызову пана Вальдемара на дуэль. По крайней мере все будет быстро — бац! И — на ту сторону…
— Лучше держитесь этой стороны, так надежнее! — засмеялся Вальдемар.
Панна Рита молча удалилась в глубь леса.
Никому не хотелось возвращаться в замок, когда подошел час обеда. И майорат устроил очередной сюрприз. Когда гости, поддавшись уговорам Трестки отправиться ловить рыбу, пошли к реке, внезапно громко и мелодично запели трубы.
Все остановились в удивлении:
— Что это значит? Что за сигнал?
— Приглашение к обеду, — ответил Вальдемар, И подал руку княгине Подгорецкой.
В тени развесистых дубов, на поляне, все увидели накрытый к обеду длинный стол. Вокруг стояли высокие шесты с венками из дубовых листьев и знаменами с гербами Михоровских; такие же венки и вымпелы, подвешенные над поляной, образовали над столом подобие шатра; скатерть была расшита гербами и охотничьими сценами. Серебро, хрусталь, фарфор тоже были украшены охотничьей символикой. Кресла — из лосиных рогов. Корзины с фруктами стояли на подпорках из оленьих рогов. Вместо лакеев вокруг стола стояли ловчие, вооруженные револьверами и ножами. Ими распоряжался главный камердинер замка. Меж деревьев виднелся полотняный шатер, предназначенный для слуг и поваров.
— Вы сегодня увидите нечто похожее на знаменитые глембовические охоты, — сказал князь Подгорецкий барону. — У майората отменные угодья, счет зверям идет на тысячи. А какие чащобы!
Обед затянулся надолго. Идея Вальдемара оказалась всем по вкусу. Не только молодежь, но даже пани Идалия и графиня Чвилецкая выглядели веселее и естественнее, чем обычно. Вальдемар главенствовал в шутливом разговоре. Трестка кричал громче всех. При каждом тосте ловчие громко играли в фанфары. В перерывах меж тостами играл оркестр, и эхо веселых разговоров доносилось до реки.
Сначала Стефа держалась чуть напряженно: практиканты Вальдемара напомнили ей Пронтницкого. Но занимавший ее разговором Вилюсь Шелига быстро развеял ее грусть. Стефа удовлетворенно отметила, что Вальдемар держится с ними совершенно свободно и весело, не делая разницы меж ними и Вилюсем с Тресткой, а они, в свою очередь, обращались к нему почтительно, но без тени подобострастия. Однако Стефа подметила и кое-что другое, удивившее и разгневавшее ее. Она видела, что стала центром внимания всех без исключения слуг. Все, начиная от камердинера и главного ловчего, украдкой приглядывались к ней, выражая свое уважение, а когда Вальдемар провозгласил тост за ее здоровье, фанфары прозвучали особенно громко. Практиканты поглядывали на нее без назойливости, как хорошо воспитанные люди, но изредка переводя взгляды с нее на майората. Стефу это беспокоило, она чувствовала себя уже не так свободно.
Вскоре все объяснилось.
Вальдемар, разливая вино, приблизился к ней. Она отодвинула бокал:
— Спасибо, мне достаточно.
Склонившись над ней, он улыбнулся:
— Я как раз собирался провозгласить тост в честь молодости и счастья, воплощением которых являетесь вы. Такого тоста пропускать никак нельзя.
— Это хорошо, но я не хочу быть воплощением пьянства, — ответила она сухо.
— Ну, от этого вы надежно защищены, — сказал он порывисто и отошел, слегка нахмурившись.
Сидевший рядом Вилюсь Шелига спросил с любопытством:
— А вы знаете, за кого вас здесь некоторые принимают?
— За кого? — удивилась Стефа.
— За графиню Барскую, предполагаемую невесту майората.
— Да-а?
Стефа застыла. Ей вспомнилось, как назвал ее молодой графиней камердинер в замке. Теперь ей стало понятно странное поведение слуг…
Жар ударил в голову. Она повторяла про себя: «Графиня Барская… невеста майората. Никогда о ней не слышала. Какая она? Как выглядит?»
— Почему вы сказали «предполагаемая»? — спросила она громко.
— Потому что это так и есть, — пожал плечами студент. — Майората хотят женить на ней, но он не спешит, хоть эта одна из лучших в стране партий. Предполагаемая невеста жаждет стать ею, но сомневаюсь, что дождется — майорат капризничает…
— А почему меня принимают за нее? Разве я на нее похожа?
— Никто в Глембовичах ее не видел — я, кстати, тоже, но слуги наверняка что-то прослышали об этих матримониальных проектах и решили, что вы и есть избранница майората. Они вас никогда не видели, и вот…
Он поколебался.
— И что? — смело подхватила Стефа. Вилюсь искоса взглянул на нее:
— Да ничего. Попросту видят в вас свою будущую хозяйку.
Стефа нахмурилась, чувствуя, что Вилюсь не сказал ей всего, и сухо сказала:
— Что ж, придется их разочаровать.
Она пыталась казаться веселой, но все ее хорошее настроение моментально улетучилось. Она болтала, шутила, но внутренне была вся напряжена. Будь Вилюсь внимательнее, он заметил бы, какую перемену вызвали в ней его слова. Но он не заметил. Развлекал Стефу за обедом и занимал потом, когда на закате гости плыли на лодках назад в замок.
За прекрасным ужином вновь поднимались тосты и звучали фанфары.
Часы на башне отзвонили полночь, когда экипажи вновь выехали в еловую аллею. Ехали в том же порядке, что и утром, — майорат сопровождал гостей в Слодковцы, где они должны были ночевать. Только Люцию пани Эльзоновская забрала к себе. Ее место в бричке заняла панна Михалина.
Графиня Паула тихо разговаривала с бароном. Панна Рита дразнила Трестку. Стефа вновь сидела рядом с Вальдемаром — он так решительно подал ей руку и усадил на козлы, что она не стала протестовать, опасаясь привлечь всеобщее внимание.
Когда бричка въехала в аллею, ряды черных сосен зашевелились и глухо зашумели, ночной ветер посвистывал в кронах, словно пугливо жалуясь кому-то. Вальдемар склонился к Стефе.
— Мои ели прощаются с вами, — сказал он мягко, но с неким натиском.
— Они так грозно шумят, — шепнула Стефа.
— Это мои друзья, значит, и ваши тоже. Они говорят с нами, и я их понимаю. Вам понравились Глембовичи?
— Здесь великолепно!
— Они твои! — тихонечко прошептал Вальдемар, не владея собой.
Грохот копыт по каменным плитам заглушил его слова и вывел из задумчивости Стефу, чье сердце замерло на миг.
Бричка с оживленно болтавшими гостями ехала меж посеребренных лунным светом полей.
XX
XXI
В этот миг появился Вальдемар.
— Вы умеете стрелять? — удивился он.
— Умею, — сказала Стефа.
— Интересно!
Стефа, слышавшая разговор панны Риты и Трестки, спокойно взяла ружье и, отступив на несколько шагов, прицелилась в центр синего круга.
— Не так! — крикнул Трестка. — Вы совсем не туда целитесь!
— Я целюсь туда, куда мне хочется.
Раздался выстрел. Пытаясь что-нибудь разглядеть сквозь клубы дыма, Стефа спросила:
— Пан Трестка, я попала?
— Великолепно! Прямо в середину. Правда, большое голубое кольцо — это вам не тот вон маленький красный кружочек. Почему вы в него не стреляли? Мы все в него и целились.
— Не хотела, — кратко ответила она.
— Боялись оплошать? — многозначительно спросила Рита.
Стефа чуть покраснела:
— Ни о чем подобном я и не думала.
Украдкой наблюдавший за ними Вальдемар понял все.
— Ну, иду ва-банк! — заявила Рита.
Раздался второй выстрел.
— Наверняка попала! — сказала она.
Трестка осмотрел мишень:
— Ни следа! Я же говорил, не для вас эта мишень. Нужно было меня слушать.
Молодая панна сжала губы.
— Панна Стефания, вы обязаны рискнуть еще раз!
— Я вас заменю! — сказал Вальдемар. Прежде чем кто-нибудь успел возразить, он схватил ружье, приложился и выстрелил. Мишень разлетелась надвое и упала на землю. Маленький красный кружочек был пробит навылет.
Вальдемар обернулся к Стефе, сохраняя на лице полнейшее равнодушие, будто он и не понял потаенного смысла происходившего, и, слегка поклонившись, сказал:
— Я стрелял от вашего имени.
Стефа покрутила головой:
— Не хотела бы я стреляться с вами на дуэли.
— А я бы поступил наоборот! — сказал Трестка. — Когда мне надоест жизнь, вызову пана Вальдемара на дуэль. По крайней мере все будет быстро — бац! И — на ту сторону…
— Лучше держитесь этой стороны, так надежнее! — засмеялся Вальдемар.
Панна Рита молча удалилась в глубь леса.
Никому не хотелось возвращаться в замок, когда подошел час обеда. И майорат устроил очередной сюрприз. Когда гости, поддавшись уговорам Трестки отправиться ловить рыбу, пошли к реке, внезапно громко и мелодично запели трубы.
Все остановились в удивлении:
— Что это значит? Что за сигнал?
— Приглашение к обеду, — ответил Вальдемар, И подал руку княгине Подгорецкой.
В тени развесистых дубов, на поляне, все увидели накрытый к обеду длинный стол. Вокруг стояли высокие шесты с венками из дубовых листьев и знаменами с гербами Михоровских; такие же венки и вымпелы, подвешенные над поляной, образовали над столом подобие шатра; скатерть была расшита гербами и охотничьими сценами. Серебро, хрусталь, фарфор тоже были украшены охотничьей символикой. Кресла — из лосиных рогов. Корзины с фруктами стояли на подпорках из оленьих рогов. Вместо лакеев вокруг стола стояли ловчие, вооруженные револьверами и ножами. Ими распоряжался главный камердинер замка. Меж деревьев виднелся полотняный шатер, предназначенный для слуг и поваров.
— Вы сегодня увидите нечто похожее на знаменитые глембовические охоты, — сказал князь Подгорецкий барону. — У майората отменные угодья, счет зверям идет на тысячи. А какие чащобы!
Обед затянулся надолго. Идея Вальдемара оказалась всем по вкусу. Не только молодежь, но даже пани Идалия и графиня Чвилецкая выглядели веселее и естественнее, чем обычно. Вальдемар главенствовал в шутливом разговоре. Трестка кричал громче всех. При каждом тосте ловчие громко играли в фанфары. В перерывах меж тостами играл оркестр, и эхо веселых разговоров доносилось до реки.
Сначала Стефа держалась чуть напряженно: практиканты Вальдемара напомнили ей Пронтницкого. Но занимавший ее разговором Вилюсь Шелига быстро развеял ее грусть. Стефа удовлетворенно отметила, что Вальдемар держится с ними совершенно свободно и весело, не делая разницы меж ними и Вилюсем с Тресткой, а они, в свою очередь, обращались к нему почтительно, но без тени подобострастия. Однако Стефа подметила и кое-что другое, удивившее и разгневавшее ее. Она видела, что стала центром внимания всех без исключения слуг. Все, начиная от камердинера и главного ловчего, украдкой приглядывались к ней, выражая свое уважение, а когда Вальдемар провозгласил тост за ее здоровье, фанфары прозвучали особенно громко. Практиканты поглядывали на нее без назойливости, как хорошо воспитанные люди, но изредка переводя взгляды с нее на майората. Стефу это беспокоило, она чувствовала себя уже не так свободно.
Вскоре все объяснилось.
Вальдемар, разливая вино, приблизился к ней. Она отодвинула бокал:
— Спасибо, мне достаточно.
Склонившись над ней, он улыбнулся:
— Я как раз собирался провозгласить тост в честь молодости и счастья, воплощением которых являетесь вы. Такого тоста пропускать никак нельзя.
— Это хорошо, но я не хочу быть воплощением пьянства, — ответила она сухо.
— Ну, от этого вы надежно защищены, — сказал он порывисто и отошел, слегка нахмурившись.
Сидевший рядом Вилюсь Шелига спросил с любопытством:
— А вы знаете, за кого вас здесь некоторые принимают?
— За кого? — удивилась Стефа.
— За графиню Барскую, предполагаемую невесту майората.
— Да-а?
Стефа застыла. Ей вспомнилось, как назвал ее молодой графиней камердинер в замке. Теперь ей стало понятно странное поведение слуг…
Жар ударил в голову. Она повторяла про себя: «Графиня Барская… невеста майората. Никогда о ней не слышала. Какая она? Как выглядит?»
— Почему вы сказали «предполагаемая»? — спросила она громко.
— Потому что это так и есть, — пожал плечами студент. — Майората хотят женить на ней, но он не спешит, хоть эта одна из лучших в стране партий. Предполагаемая невеста жаждет стать ею, но сомневаюсь, что дождется — майорат капризничает…
— А почему меня принимают за нее? Разве я на нее похожа?
— Никто в Глембовичах ее не видел — я, кстати, тоже, но слуги наверняка что-то прослышали об этих матримониальных проектах и решили, что вы и есть избранница майората. Они вас никогда не видели, и вот…
Он поколебался.
— И что? — смело подхватила Стефа. Вилюсь искоса взглянул на нее:
— Да ничего. Попросту видят в вас свою будущую хозяйку.
Стефа нахмурилась, чувствуя, что Вилюсь не сказал ей всего, и сухо сказала:
— Что ж, придется их разочаровать.
Она пыталась казаться веселой, но все ее хорошее настроение моментально улетучилось. Она болтала, шутила, но внутренне была вся напряжена. Будь Вилюсь внимательнее, он заметил бы, какую перемену вызвали в ней его слова. Но он не заметил. Развлекал Стефу за обедом и занимал потом, когда на закате гости плыли на лодках назад в замок.
За прекрасным ужином вновь поднимались тосты и звучали фанфары.
Часы на башне отзвонили полночь, когда экипажи вновь выехали в еловую аллею. Ехали в том же порядке, что и утром, — майорат сопровождал гостей в Слодковцы, где они должны были ночевать. Только Люцию пани Эльзоновская забрала к себе. Ее место в бричке заняла панна Михалина.
Графиня Паула тихо разговаривала с бароном. Панна Рита дразнила Трестку. Стефа вновь сидела рядом с Вальдемаром — он так решительно подал ей руку и усадил на козлы, что она не стала протестовать, опасаясь привлечь всеобщее внимание.
Когда бричка въехала в аллею, ряды черных сосен зашевелились и глухо зашумели, ночной ветер посвистывал в кронах, словно пугливо жалуясь кому-то. Вальдемар склонился к Стефе.
— Мои ели прощаются с вами, — сказал он мягко, но с неким натиском.
— Они так грозно шумят, — шепнула Стефа.
— Это мои друзья, значит, и ваши тоже. Они говорят с нами, и я их понимаю. Вам понравились Глембовичи?
— Здесь великолепно!
— Они твои! — тихонечко прошептал Вальдемар, не владея собой.
Грохот копыт по каменным плитам заглушил его слова и вывел из задумчивости Стефу, чье сердце замерло на миг.
Бричка с оживленно болтавшими гостями ехала меж посеребренных лунным светом полей.
XX
После приема в Глембовичах Вальдемар отвез своих гостей в Слодковцы и сам остался там ночевать. Утром в нем ожили тысячи вопросов и сомнений; не в силах отыскать на них ответа, он распрощался и отбыл. Он был зол на себя, на свое поведение со Стефой. Сцена в портретной галерее и его слова в бричке вставали перед ним живым укором. Он чуточку боялся новой встречи со Стефой, думая, что после всего услышанного от него она встретит его либо насупившись, либо с триумфальной усмешкой, обычной у женщин в таких ситуациях. Не хотел сердить ее, но еще больше боялся этой усмешки, быть может, предчувствуя, что образ Стефы тогда померк бы в его душе. А этого он инстинктивно пытался не допустить. В бричке после им произнесенных значительным тоном слов она сидела тихая, угнетенная, говорила мало и с усилием, да и то обращаясь не к нему, потому что сам он сидел после этого молча.
К счастью, панна Рита разговорилась и, вовлекая всех в беседу, отвлекла общее внимание от него и Стефы.
Вальдемар, проведя ночь без сна, пришел к такому выводу:
— Вчера она все взвесила, сегодня прочувствовала до конца и даст мне это понять.
При этой мысли он зло стиснул зубы:
— Что ж, пусть попробует.
Он почувствовал, что этим подозрением унижает Стефу, он продолжал нападать на нее в воображаемом разговоре с ней.
Он холодно попрощался со Стефой, без тени дружеского расположения, и, видя ее удивленный взгляд, тем не менее оставался затуманенным до самого отъезда. Он спешил уехать, хотя чувствовал, что ошибался, плохо думая о ней, и виноват перед девушкой.
Стефа ничего ему не сказала, он не заметил у нее ни триумфа, ни гнева, лишь удивление его холодности. Это подействовало на него сильнее, чем он мог ожидать:
— В чем она виновата, что я поступаю с ней как с первой встречной? — повторял он себе, возвращаясь в Глембовичи.
И вновь резко осуждал себя, свое поведение.
Вспоминал вчерашнее утро, как ехал с ней рядом на козлах, вспоминал ее слова, ее смех. Вновь видел ее перед собой, сравнивая сегодняшнюю со вчерашней, и огорчался все больше.
Погода удивительно гармонировала с его черными мыслями. Ни следа вчерашнего ясного утра. Небо было серым, облака набухали дождем, сеявшимся на землю влажной пылью. Весь мир окутан был некой меланхоличной, понурой тишиной. Деревья, шумевшие вчера, сегодня умолкли, замкнувшись в себе; поля, вчера веселые и светлые, стояли безмолвно под серой влажностью дня. Временами на придорожных тополях кричали птицы, но они умолкали, заслышав стук копыт. Резиновые шины катились почти беззвучно, но Вальдемара сердил даже топот копыт. Забившись в угол экипажа, он размышлял:
— Что она могла обо мне подумать, кроме того, что я был пьян? Я ведь изрядно выпил шампанского. Ба! А сцена перед портретом? Розы можно объяснить вниманием, проявленным хозяином к гостье, хотя это уже попытка оправдаться… а кое-какие вырвавшиеся у меня слова и то, что я поцеловал ей руку? Хуже всего — ночью, в бричке… С такой девушкой нужно считаться, слишком легко уронить себя в ее глазах. Она меня готова подозревать в намерениях, достойных Пронтницкого… Черт побери, что я наделал!
Душевный разлад с самим собой не утихал.
В Глембовичах пришло некоторое успокоение.
Он прохаживался по парку, у пристани, где уже исчезли все следы вчерашнего пира.
И ни на минуту не мог забыть о Стефе.
Вот здесь он играл в паре с ней в теннис. «Как грациозно она подоткнула платье!» Вот здесь разговаривал, на этой аллее рвал для нее розы, здесь видел издалека, как погружала она лицо в бархатистые лепестки цветов. Потом — прогулка по реке. Стефа рассердила его, прыгнув в другую лодку, к Трестке. А стрельба по мишени? Этот простреленный им красный кружочек… Он пошел в ту сторону и пожалел, что разломанную мишень уже убрали, оставив только мокрый от дождя столик. Дольше всего он пробыл в портретной галерее. Сидел на канапе и, всматриваясь в бабушкин портрет, размышлял:
— Зачем я рассказал ей эту историю? Забиваю себе голову романтизмом — к чему? Идиллии, мечты — что за ерунда! Существует лишь жажда обладания, единственная истина из всех глупостей, какие нагромоздили и окрестили «любовью»! Вот в жажду обладания я верю, лишь она влечет меня к ней, ничего больше.
Он заметил на полу несколько желтых лепестков, оставшихся от вчерашнего букета Стефы. Благоговейно поднял их и припомнил вдруг, как Стефа испугалась его голоса и хотела убежать, а он ее не отпустил. Взял тогда ее руку, держал в своих ладонях, привлек девушку к себе. Она испуганно смотрела на него, смирясь помимо воли, глаза ее были полузакрыты, и это выглядело так пленительно… Это длилось короткий миг, но оно было!
Вальдемар смял лепестки в ладони.
Несколько дней потом не мог успокоиться, но единственным заключением, к которому он пришел, было: если для него жажда обладания и есть то, что именуется любовью, то Стефа все понимает иначе. Значит, он пробуждает в ней другие чувства? Более духовные? Быть может, она оживает, Пронтницкий разбудил ее…
Вспомнив это имя, Вальдемар стиснул зубы. Он знал, что Стефа не любила Пронтницкого, и, даже мысленно соединив их имена, почувствовал омерзение; знал, что сам он будит в Стефе чувства, которые гораздо сильнее просто симпатии, но не понимал, отчего гордится этим.
Множество раз в подобных ситуациях он не чувствовал ничего, кроме триумфа, но теперь впервые ощущал и некую внутреннюю удовлетворенность — и удивлялся тому.
Отчего эта девушка совершенно не похожа на тех, каких он знал прежде? Почему становится дорога ему? Желанна? Что за сила влечет его к ней? К той, которую он лишь пару месяцев назад преследовал циничными шутками, дразнил?
Она произвела на него впечатление при первой же встрече, когда ехала со станции в ландо, рядом с теткой. Он пересел к ним в экипаж и стал изучать девушку. Но тут же заметил, что она все поняла и рассердилась.
И удивился.
Молодая красивая панна гневается, ловя на себе настойчивый взгляд молодого мужчины?! Это что-то новенькое!
Жизнь приучила его к другому. Женщины чересчур баловали его своим вниманием, и какие женщины! А эта дочка обыкновенного шляхтича принимала его комплименты с неохотой и даже оскорблялась. Правда, взгляд его, устремленный на девушку, был исполнен иронии и недоброжелательства.
Стефа с первой минуты увлекла его, интересовала все больше. И, ведомый некой непонятной злостью, он мстил ей за это, идя наперекор своим же побуждениям. Но потом что-то стало меняться. На том запомнившемся обеде, когда Стефа убрала руку, Вальдемар задумался:
— Зачем я ее мучаю?
Он нарочно долго не приезжал в Слодковцы, чтобы выкинуть ее из памяти. Хотел забыть ее лицо, охваченное грустью, виновником которой был он сам. Это он сделал ее лицо таким, он не давал покоя столь нежной и впечатлительной девушке, он издевался над ней, словно бы злясь за то, что она нравится ему. Потом он приехал в Слодковцы с большой компанией гостей — и прежние чувства ожили в нем. Проходя мимо ее окна, он бросил на нее игривый взгляд, увидел ее. При виде его она отшатнулась вдруг и побледнела. Смутное сожаление пробудилось в нем:
— Да она меня попросту боится…
А потом он увидел ее веселой. Она так весело и непринужденно кружилась в танце с Люцией, ее улыбка была так прелестна! Значит, лишь при нем она становится печальной? Значит, он нагоняет на нее тоску?
С тех пор не упускал случая сделать ей приятное. И вскоре с радостью заметил, что и Стефа начинает меняться. Она повеселела, с удовольствием беседовала с. ним, не избегала, чувствовала себя в его обществе совершенно свободно. Видя такие перемены, Вальдемар поначалу радовался, но вскоре его стало охватывать беспокойство:
— Слишком много я о ней думаю!
После ее приезда в Глембовичи Вальдемар понял, что зашел слишком далеко. Отступать он уже не мог, собственная гордость не давала, но и идти дальше не хотел. Тактичность Стефы и радовала, и удручала его:
— Она уверена, что я был пьян и потому из деликатности ведет себя так, словно ничего и не случилось!
И это его несказанно злило.
Так прошло несколько дней. В Слодковцы он не ездил, но мысли его упорно возвращались к Стефе. И вот однажды в Глембовичи на ежемесячный мужской журфикс[45] съехались знакомые Вальдемара. Они с удовольствием навещали его, всех привлекала веселая свобода, царившая в замке магната, атмосфера княжеской роскоши, прекрасная кухня — все это было к услугам гостей.
На сей раз всех привлекла сюда свежая новость, огромный интерес в великосветских кругах: графиня Барская отказала просившему ее руки князю Лигницкому.
Это произвело фурор. Многие графини и княгини увидели, что для них открывается великолепная перспектива — князь остается свободным. Множество отвергнутых ранее воздыхателей графини Барской вновь собирались начинать осаду. Но прежде всего хотелось узнать, что обо всем этом думает Михоровский.
Все знали, что он и есть косвенный виновник отказа графини.
Барские очень рассчитывали на майората как на жениха, видя в нем лучшую партию. Молодая графиня, деликатно обходя вниманием столь неделикатные материи, была в него влюблена. И никто не смел начать кампанию за ее руку, не узнав прежде мнения майората на сей счет, разумеется, не напрямую. Каждый из возможных претендентов на руку графини, едучи в Глембовичи, сохранял деланное равнодушие.
Майорат принял известие равнодушно: он и сам уже все знал. О случившемся он говорил как о чем-то, не имевшем для него ровным счетом никакого значения. И постарался побыстрее перевести разговор на другие предметы. Это вызвало всеобщее недоумение и беспокойство. Трестка, которого все это несказанно забавляло, сказал одному из гостей:
— Майорат наверняка заранее знал, что сватовство князя окажется неудачным…
Он врал напропалую, и это доставляло ему большое удовольствие.
Всех удивило странное поведение майората, явно нервничавшего, никто не знал, как это понимать.
Один лишь Трестка, вспоминая Стефу, догадался об истинной причине странного поведения Вальдемара…
Услышав, что Вальдемар приглашает всех на осеннюю охоту, граф сорвался с шезлонга:
— А в Слодковцах тоже будут охотиться? — спросил он, поправляя пенсне.
— Конечно. А вас интересует именно Слодковцы? — спросил Вальдемар.
Некоторые гости фыркнули:
— Ну еще бы! Граф мечтает гоняться за дикими кабанами непременно на глазах у Шелижанской!
Вальдемар пожал плечами:
— Вы ее встретите и в Глембовичах. А до того, быть может, произойдут и перемены, и вы приобретете на нее больше прав.
— Каким это образом?
— Ставши ее женихом.
Трестка посмотрел удивленно и не сразу ответил:
— Сомневаюсь, что так будет…
Молодой граф Брохвич, коллега Вальдемара по Галле и его близкий друг, усмехнулся и шутливо сказал:
— Скоро состоится конская выставка. Насколько я знаю, панна Рита выведет фольблютов… Смотри, чтобы твои першероны не победили их, иначе…
— Иначе он ее и на ста лошадях не догонит, — добавил Вальдемар.
Все расхохотались. Брохвич продолжал:
— Вот именно. Тогда смело можешь сказать: все кончено! А посему и не старайся добиться золотой медали, достаточно будет и похвальной грамоты.
— Я своих першеронов вообще выставлять не буду.
— Весьма разумно!
Барон Вейнер пригладил свои бачки:
— Кстати о выставке. Пан майорат, а вы будете выставлять своих лошадей?
— Дня через два я как раз поеду по этому делу. Выставлю десять породистых кобыл.
— «Муз»?
— О нет! Но они будут той же масти и породы. Четверок я разъединять не стану. Будет и Аполлон.
— Как украшение?
— Или декорация, которая заставит панну Риту расхвораться, — подхватил Брохвич.
Молодой Жнин сказал:
— Я слышал, что и баронесса Эльзоновская выберется на выставку с вашим дедушкой и панной Люцией.
— Да, они все поедут.
— Ага! Значит, и панна Рудецкая будет! — сказал Брохвич. — Вилюсь Шелига мне о ней так восторженно рассказывал. Она меня ужасно заинтересовала. Она правда такая красивая?
Трестка искоса глянул на майората, ответил серьезно:
— Очень красивая и весьма неприступная.
— Ну, последнее — это большое достоинство.
— А по-моему, изъян, — отозвался Жнин.
— Неприступность — изъян у замужних, а не у девиц.
— Брохвич, ты не пьян?
— Ничуть!
— Да ты же говоришь неслыханные вещи! Трестка встряхнул головой:
— Вот именно. Сегодня она не к лицу как замужним, так и девицам.
— Ты так говоришь после всех своих поражений. Брохвич прервал их:
— Господа, оставим Трестке судить о Рите. Поговорим лучше о панне Рудецкой, кстати, как ее зовут? Кажется, Стефания?
— Да, очаровательная Стефа!
— Больше всего нам о ней сможет рассказать майорат, как частый гость в Слодковцах… Вальди, какого рода добродетелью обладает панна Стефа? Очень бы хотелось знать. Да что с тобой?
Вальдемар был бледен. Обратив на Брохвича стальной холодный взгляд, он кратко ответил:
— О панне Стефании Рудецкой не следует говорить в таком тоне.
Это прозвучало как откровенное предостережение. Наступило молчание, чуточку неловкое.
Брохвич покраснел и потупился. Трестка порывисто сорвал с носа пенсне, потом очень старательно стал надевать его назад. Выражение его лица гласило: «Я шел по следу… и вот я настиг!».
Вейнер, поглаживая бакенбарды, смотрел на Вальдемара понимающе и уважительно, потом тихо шепнул:
— Джентльмен!
Остальные удивленно переглядывались.
Вальдемар молчал, дымя сигаретой, чтобы дать им время все обдумать.
Первым отозвался Брохвич:
— Прости, Вальди. Признаюсь, мы совершили бестактность, но нас можно понять — никто из нас, кроме Трестки и барона, не знаком с панной Рудецкой.
Его искреннее раскаяние тронуло Вальдемара, и он сказал с улыбкой:
— Я всего лишь хотел дать понять, что следует выбирать слова, говоря о незнакомых людях, в особенности о молодых девушках.
Однако тут же в голове Вальдемара промелькнула горькая мысль: «И я еще морализирую! Как будто я сам так уж почтительно выражался о незнакомых мне паннах!»
И он поторопился поддержать разговор.
Вновь воцарилось прежнее веселье.
К концу вечера князь Занецкий вновь коснулся несостоявшегося замужества графини Барской. Он был здесь самым заинтересованным лицом, а поведение Вальдемара внушало ему некоторые надежды. Решив убедиться окончательно, он с деланным безразличием спросил:
— Господа, вы не знаете, Барские будут на выставке или поедут за границу?
— Будут, — ответил кто-то.
А Вальдемар сказал:
— Один только Лигницкий отправился в Рим — якобы отслужить заупокойную по несбывшимся надеждам, а на самом деле — поискать новую партию. А Барская на выставке обязательно будет. Так что готовьте копья, господа, дабы преломить их на турнире в борьбе за ее перстень, — добавил он, не скрывая иронии.
Все посмотрели на него. На миг стало тихо. Вальдемар удивленно глянул на них:
— Что вы на меня так уставились?
Трестка бухнул:
— Они уверены, что на этом турнире их ожидает нешуточное препятствие.
— Это какое же?
— Препятствие в вашем лице. Считается, что победу добудет исключительно ваше копье.
Вальдемар пожал плечами, пустил клуб дыма к потолку и равнодушно сказал:
— В таком случае, господа мои, вы plus royaliste que le roi.[46]Подозреваете меня в намерениях, каких у меня нет.
Слова эти произвели большое впечатление. Князю Занецкому ужасно хотелось поблагодарить Вальдемара, но он справился со своими чувствами.
— Но ты, Вальдемар обязан научить меня, как добывают лавры у прекрасных дам, потому что я, сказать по правде, понятия о том не имею, — сказал Брохвич.
— Спроси Трестку. Он вот уже три года ведет кампанию. Я сам в таких делах разбираюсь плохо.
Брохвич комичным жестом заломил руки:
— Вы слышали? Он не разбирается! Трестка сказал:
— Ну, вы отправляете Брохвича не по адресу. Я веду кампанию три года, все верно, но без всяких результатов…
— Слушай, Юрек, к чему тебе советы? — спросил Вальдемар. — Положись на себя, и дойдешь до финала… а то и до эпилога.
— Ох, где мне найти отваги… Вальдемар поднял брови:
— Ну, если ты в таком настроении собрался в бой, то лучше уж сразу закажи место в спальном вагоне и отправляйся в Рим следом за Лигницким…
Брохвич поклонился:
— Если я и поеду в Рим, то исключительно в свадебное путешествие!
— Ты великолепен! — усмехнулся Вальдемар. — Шампанского!
Вино полилось рекой, тосты следовали один за другим, звенели бокалы, и вскоре зазвучал полный жизни, молодости и веселья «Гаудеамус».
К счастью, панна Рита разговорилась и, вовлекая всех в беседу, отвлекла общее внимание от него и Стефы.
Вальдемар, проведя ночь без сна, пришел к такому выводу:
— Вчера она все взвесила, сегодня прочувствовала до конца и даст мне это понять.
При этой мысли он зло стиснул зубы:
— Что ж, пусть попробует.
Он почувствовал, что этим подозрением унижает Стефу, он продолжал нападать на нее в воображаемом разговоре с ней.
Он холодно попрощался со Стефой, без тени дружеского расположения, и, видя ее удивленный взгляд, тем не менее оставался затуманенным до самого отъезда. Он спешил уехать, хотя чувствовал, что ошибался, плохо думая о ней, и виноват перед девушкой.
Стефа ничего ему не сказала, он не заметил у нее ни триумфа, ни гнева, лишь удивление его холодности. Это подействовало на него сильнее, чем он мог ожидать:
— В чем она виновата, что я поступаю с ней как с первой встречной? — повторял он себе, возвращаясь в Глембовичи.
И вновь резко осуждал себя, свое поведение.
Вспоминал вчерашнее утро, как ехал с ней рядом на козлах, вспоминал ее слова, ее смех. Вновь видел ее перед собой, сравнивая сегодняшнюю со вчерашней, и огорчался все больше.
Погода удивительно гармонировала с его черными мыслями. Ни следа вчерашнего ясного утра. Небо было серым, облака набухали дождем, сеявшимся на землю влажной пылью. Весь мир окутан был некой меланхоличной, понурой тишиной. Деревья, шумевшие вчера, сегодня умолкли, замкнувшись в себе; поля, вчера веселые и светлые, стояли безмолвно под серой влажностью дня. Временами на придорожных тополях кричали птицы, но они умолкали, заслышав стук копыт. Резиновые шины катились почти беззвучно, но Вальдемара сердил даже топот копыт. Забившись в угол экипажа, он размышлял:
— Что она могла обо мне подумать, кроме того, что я был пьян? Я ведь изрядно выпил шампанского. Ба! А сцена перед портретом? Розы можно объяснить вниманием, проявленным хозяином к гостье, хотя это уже попытка оправдаться… а кое-какие вырвавшиеся у меня слова и то, что я поцеловал ей руку? Хуже всего — ночью, в бричке… С такой девушкой нужно считаться, слишком легко уронить себя в ее глазах. Она меня готова подозревать в намерениях, достойных Пронтницкого… Черт побери, что я наделал!
Душевный разлад с самим собой не утихал.
В Глембовичах пришло некоторое успокоение.
Он прохаживался по парку, у пристани, где уже исчезли все следы вчерашнего пира.
И ни на минуту не мог забыть о Стефе.
Вот здесь он играл в паре с ней в теннис. «Как грациозно она подоткнула платье!» Вот здесь разговаривал, на этой аллее рвал для нее розы, здесь видел издалека, как погружала она лицо в бархатистые лепестки цветов. Потом — прогулка по реке. Стефа рассердила его, прыгнув в другую лодку, к Трестке. А стрельба по мишени? Этот простреленный им красный кружочек… Он пошел в ту сторону и пожалел, что разломанную мишень уже убрали, оставив только мокрый от дождя столик. Дольше всего он пробыл в портретной галерее. Сидел на канапе и, всматриваясь в бабушкин портрет, размышлял:
— Зачем я рассказал ей эту историю? Забиваю себе голову романтизмом — к чему? Идиллии, мечты — что за ерунда! Существует лишь жажда обладания, единственная истина из всех глупостей, какие нагромоздили и окрестили «любовью»! Вот в жажду обладания я верю, лишь она влечет меня к ней, ничего больше.
Он заметил на полу несколько желтых лепестков, оставшихся от вчерашнего букета Стефы. Благоговейно поднял их и припомнил вдруг, как Стефа испугалась его голоса и хотела убежать, а он ее не отпустил. Взял тогда ее руку, держал в своих ладонях, привлек девушку к себе. Она испуганно смотрела на него, смирясь помимо воли, глаза ее были полузакрыты, и это выглядело так пленительно… Это длилось короткий миг, но оно было!
Вальдемар смял лепестки в ладони.
Несколько дней потом не мог успокоиться, но единственным заключением, к которому он пришел, было: если для него жажда обладания и есть то, что именуется любовью, то Стефа все понимает иначе. Значит, он пробуждает в ней другие чувства? Более духовные? Быть может, она оживает, Пронтницкий разбудил ее…
Вспомнив это имя, Вальдемар стиснул зубы. Он знал, что Стефа не любила Пронтницкого, и, даже мысленно соединив их имена, почувствовал омерзение; знал, что сам он будит в Стефе чувства, которые гораздо сильнее просто симпатии, но не понимал, отчего гордится этим.
Множество раз в подобных ситуациях он не чувствовал ничего, кроме триумфа, но теперь впервые ощущал и некую внутреннюю удовлетворенность — и удивлялся тому.
Отчего эта девушка совершенно не похожа на тех, каких он знал прежде? Почему становится дорога ему? Желанна? Что за сила влечет его к ней? К той, которую он лишь пару месяцев назад преследовал циничными шутками, дразнил?
Она произвела на него впечатление при первой же встрече, когда ехала со станции в ландо, рядом с теткой. Он пересел к ним в экипаж и стал изучать девушку. Но тут же заметил, что она все поняла и рассердилась.
И удивился.
Молодая красивая панна гневается, ловя на себе настойчивый взгляд молодого мужчины?! Это что-то новенькое!
Жизнь приучила его к другому. Женщины чересчур баловали его своим вниманием, и какие женщины! А эта дочка обыкновенного шляхтича принимала его комплименты с неохотой и даже оскорблялась. Правда, взгляд его, устремленный на девушку, был исполнен иронии и недоброжелательства.
Стефа с первой минуты увлекла его, интересовала все больше. И, ведомый некой непонятной злостью, он мстил ей за это, идя наперекор своим же побуждениям. Но потом что-то стало меняться. На том запомнившемся обеде, когда Стефа убрала руку, Вальдемар задумался:
— Зачем я ее мучаю?
Он нарочно долго не приезжал в Слодковцы, чтобы выкинуть ее из памяти. Хотел забыть ее лицо, охваченное грустью, виновником которой был он сам. Это он сделал ее лицо таким, он не давал покоя столь нежной и впечатлительной девушке, он издевался над ней, словно бы злясь за то, что она нравится ему. Потом он приехал в Слодковцы с большой компанией гостей — и прежние чувства ожили в нем. Проходя мимо ее окна, он бросил на нее игривый взгляд, увидел ее. При виде его она отшатнулась вдруг и побледнела. Смутное сожаление пробудилось в нем:
— Да она меня попросту боится…
А потом он увидел ее веселой. Она так весело и непринужденно кружилась в танце с Люцией, ее улыбка была так прелестна! Значит, лишь при нем она становится печальной? Значит, он нагоняет на нее тоску?
С тех пор не упускал случая сделать ей приятное. И вскоре с радостью заметил, что и Стефа начинает меняться. Она повеселела, с удовольствием беседовала с. ним, не избегала, чувствовала себя в его обществе совершенно свободно. Видя такие перемены, Вальдемар поначалу радовался, но вскоре его стало охватывать беспокойство:
— Слишком много я о ней думаю!
После ее приезда в Глембовичи Вальдемар понял, что зашел слишком далеко. Отступать он уже не мог, собственная гордость не давала, но и идти дальше не хотел. Тактичность Стефы и радовала, и удручала его:
— Она уверена, что я был пьян и потому из деликатности ведет себя так, словно ничего и не случилось!
И это его несказанно злило.
Так прошло несколько дней. В Слодковцы он не ездил, но мысли его упорно возвращались к Стефе. И вот однажды в Глембовичи на ежемесячный мужской журфикс[45] съехались знакомые Вальдемара. Они с удовольствием навещали его, всех привлекала веселая свобода, царившая в замке магната, атмосфера княжеской роскоши, прекрасная кухня — все это было к услугам гостей.
На сей раз всех привлекла сюда свежая новость, огромный интерес в великосветских кругах: графиня Барская отказала просившему ее руки князю Лигницкому.
Это произвело фурор. Многие графини и княгини увидели, что для них открывается великолепная перспектива — князь остается свободным. Множество отвергнутых ранее воздыхателей графини Барской вновь собирались начинать осаду. Но прежде всего хотелось узнать, что обо всем этом думает Михоровский.
Все знали, что он и есть косвенный виновник отказа графини.
Барские очень рассчитывали на майората как на жениха, видя в нем лучшую партию. Молодая графиня, деликатно обходя вниманием столь неделикатные материи, была в него влюблена. И никто не смел начать кампанию за ее руку, не узнав прежде мнения майората на сей счет, разумеется, не напрямую. Каждый из возможных претендентов на руку графини, едучи в Глембовичи, сохранял деланное равнодушие.
Майорат принял известие равнодушно: он и сам уже все знал. О случившемся он говорил как о чем-то, не имевшем для него ровным счетом никакого значения. И постарался побыстрее перевести разговор на другие предметы. Это вызвало всеобщее недоумение и беспокойство. Трестка, которого все это несказанно забавляло, сказал одному из гостей:
— Майорат наверняка заранее знал, что сватовство князя окажется неудачным…
Он врал напропалую, и это доставляло ему большое удовольствие.
Всех удивило странное поведение майората, явно нервничавшего, никто не знал, как это понимать.
Один лишь Трестка, вспоминая Стефу, догадался об истинной причине странного поведения Вальдемара…
Услышав, что Вальдемар приглашает всех на осеннюю охоту, граф сорвался с шезлонга:
— А в Слодковцах тоже будут охотиться? — спросил он, поправляя пенсне.
— Конечно. А вас интересует именно Слодковцы? — спросил Вальдемар.
Некоторые гости фыркнули:
— Ну еще бы! Граф мечтает гоняться за дикими кабанами непременно на глазах у Шелижанской!
Вальдемар пожал плечами:
— Вы ее встретите и в Глембовичах. А до того, быть может, произойдут и перемены, и вы приобретете на нее больше прав.
— Каким это образом?
— Ставши ее женихом.
Трестка посмотрел удивленно и не сразу ответил:
— Сомневаюсь, что так будет…
Молодой граф Брохвич, коллега Вальдемара по Галле и его близкий друг, усмехнулся и шутливо сказал:
— Скоро состоится конская выставка. Насколько я знаю, панна Рита выведет фольблютов… Смотри, чтобы твои першероны не победили их, иначе…
— Иначе он ее и на ста лошадях не догонит, — добавил Вальдемар.
Все расхохотались. Брохвич продолжал:
— Вот именно. Тогда смело можешь сказать: все кончено! А посему и не старайся добиться золотой медали, достаточно будет и похвальной грамоты.
— Я своих першеронов вообще выставлять не буду.
— Весьма разумно!
Барон Вейнер пригладил свои бачки:
— Кстати о выставке. Пан майорат, а вы будете выставлять своих лошадей?
— Дня через два я как раз поеду по этому делу. Выставлю десять породистых кобыл.
— «Муз»?
— О нет! Но они будут той же масти и породы. Четверок я разъединять не стану. Будет и Аполлон.
— Как украшение?
— Или декорация, которая заставит панну Риту расхвораться, — подхватил Брохвич.
Молодой Жнин сказал:
— Я слышал, что и баронесса Эльзоновская выберется на выставку с вашим дедушкой и панной Люцией.
— Да, они все поедут.
— Ага! Значит, и панна Рудецкая будет! — сказал Брохвич. — Вилюсь Шелига мне о ней так восторженно рассказывал. Она меня ужасно заинтересовала. Она правда такая красивая?
Трестка искоса глянул на майората, ответил серьезно:
— Очень красивая и весьма неприступная.
— Ну, последнее — это большое достоинство.
— А по-моему, изъян, — отозвался Жнин.
— Неприступность — изъян у замужних, а не у девиц.
— Брохвич, ты не пьян?
— Ничуть!
— Да ты же говоришь неслыханные вещи! Трестка встряхнул головой:
— Вот именно. Сегодня она не к лицу как замужним, так и девицам.
— Ты так говоришь после всех своих поражений. Брохвич прервал их:
— Господа, оставим Трестке судить о Рите. Поговорим лучше о панне Рудецкой, кстати, как ее зовут? Кажется, Стефания?
— Да, очаровательная Стефа!
— Больше всего нам о ней сможет рассказать майорат, как частый гость в Слодковцах… Вальди, какого рода добродетелью обладает панна Стефа? Очень бы хотелось знать. Да что с тобой?
Вальдемар был бледен. Обратив на Брохвича стальной холодный взгляд, он кратко ответил:
— О панне Стефании Рудецкой не следует говорить в таком тоне.
Это прозвучало как откровенное предостережение. Наступило молчание, чуточку неловкое.
Брохвич покраснел и потупился. Трестка порывисто сорвал с носа пенсне, потом очень старательно стал надевать его назад. Выражение его лица гласило: «Я шел по следу… и вот я настиг!».
Вейнер, поглаживая бакенбарды, смотрел на Вальдемара понимающе и уважительно, потом тихо шепнул:
— Джентльмен!
Остальные удивленно переглядывались.
Вальдемар молчал, дымя сигаретой, чтобы дать им время все обдумать.
Первым отозвался Брохвич:
— Прости, Вальди. Признаюсь, мы совершили бестактность, но нас можно понять — никто из нас, кроме Трестки и барона, не знаком с панной Рудецкой.
Его искреннее раскаяние тронуло Вальдемара, и он сказал с улыбкой:
— Я всего лишь хотел дать понять, что следует выбирать слова, говоря о незнакомых людях, в особенности о молодых девушках.
Однако тут же в голове Вальдемара промелькнула горькая мысль: «И я еще морализирую! Как будто я сам так уж почтительно выражался о незнакомых мне паннах!»
И он поторопился поддержать разговор.
Вновь воцарилось прежнее веселье.
К концу вечера князь Занецкий вновь коснулся несостоявшегося замужества графини Барской. Он был здесь самым заинтересованным лицом, а поведение Вальдемара внушало ему некоторые надежды. Решив убедиться окончательно, он с деланным безразличием спросил:
— Господа, вы не знаете, Барские будут на выставке или поедут за границу?
— Будут, — ответил кто-то.
А Вальдемар сказал:
— Один только Лигницкий отправился в Рим — якобы отслужить заупокойную по несбывшимся надеждам, а на самом деле — поискать новую партию. А Барская на выставке обязательно будет. Так что готовьте копья, господа, дабы преломить их на турнире в борьбе за ее перстень, — добавил он, не скрывая иронии.
Все посмотрели на него. На миг стало тихо. Вальдемар удивленно глянул на них:
— Что вы на меня так уставились?
Трестка бухнул:
— Они уверены, что на этом турнире их ожидает нешуточное препятствие.
— Это какое же?
— Препятствие в вашем лице. Считается, что победу добудет исключительно ваше копье.
Вальдемар пожал плечами, пустил клуб дыма к потолку и равнодушно сказал:
— В таком случае, господа мои, вы plus royaliste que le roi.[46]Подозреваете меня в намерениях, каких у меня нет.
Слова эти произвели большое впечатление. Князю Занецкому ужасно хотелось поблагодарить Вальдемара, но он справился со своими чувствами.
— Но ты, Вальдемар обязан научить меня, как добывают лавры у прекрасных дам, потому что я, сказать по правде, понятия о том не имею, — сказал Брохвич.
— Спроси Трестку. Он вот уже три года ведет кампанию. Я сам в таких делах разбираюсь плохо.
Брохвич комичным жестом заломил руки:
— Вы слышали? Он не разбирается! Трестка сказал:
— Ну, вы отправляете Брохвича не по адресу. Я веду кампанию три года, все верно, но без всяких результатов…
— Слушай, Юрек, к чему тебе советы? — спросил Вальдемар. — Положись на себя, и дойдешь до финала… а то и до эпилога.
— Ох, где мне найти отваги… Вальдемар поднял брови:
— Ну, если ты в таком настроении собрался в бой, то лучше уж сразу закажи место в спальном вагоне и отправляйся в Рим следом за Лигницким…
Брохвич поклонился:
— Если я и поеду в Рим, то исключительно в свадебное путешествие!
— Ты великолепен! — усмехнулся Вальдемар. — Шампанского!
Вино полилось рекой, тосты следовали один за другим, звенели бокалы, и вскоре зазвучал полный жизни, молодости и веселья «Гаудеамус».
XXI
Наступило первое сентября. Солнце заливало поля, небесная лазурь была чистейшей, но краски ее уже чуточку поблекли в предчувствии осени.
Гнедая четверка из Слодковиц ехала посреди полей, запряженная в изящное ландо. Пани Эльзоновская, Стефа и Люция ехали в костел.
По обеим сторонам дороги шагали на воскресную мессу толпы крестьян в красочных нарядах, радовавшихся успешному завершению жатвы. Пани Идалия была в самом хорошем расположении духа, под стать погоде. Она весело разговаривала с сидящей рядом Стефой, поглядывая на нее с истинным расположением. Стефа же выглядела великолепно. Серо-голубая шелковая мантилья окутывала ее мягкими складками, оттеняя белизну ее кожи. Она живо беседовала со спутницами, однако в ее блестящих глазах внимательный наблюдатель мог бы заметить печаль; на лице ее появилось прежде не свойственное ей выражение. Порой ее густые темные брови нетерпеливо хмурились, словно некая мысль неотвязно сопровождала ее. Но этот душевный непокой лишь прибавлял ей прелести.
Гнедая четверка из Слодковиц ехала посреди полей, запряженная в изящное ландо. Пани Эльзоновская, Стефа и Люция ехали в костел.
По обеим сторонам дороги шагали на воскресную мессу толпы крестьян в красочных нарядах, радовавшихся успешному завершению жатвы. Пани Идалия была в самом хорошем расположении духа, под стать погоде. Она весело разговаривала с сидящей рядом Стефой, поглядывая на нее с истинным расположением. Стефа же выглядела великолепно. Серо-голубая шелковая мантилья окутывала ее мягкими складками, оттеняя белизну ее кожи. Она живо беседовала со спутницами, однако в ее блестящих глазах внимательный наблюдатель мог бы заметить печаль; на лице ее появилось прежде не свойственное ей выражение. Порой ее густые темные брови нетерпеливо хмурились, словно некая мысль неотвязно сопровождала ее. Но этот душевный непокой лишь прибавлял ей прелести.