Страница:
Однако вскоре ей стало скучно. Снизу доносились приглушенные голоса, иногда оживало фортепьяно, словно кто-то, проходя мимо, брал пару аккордов. Не единожды раздавались взрывы смеха. Словом, внизу царило неподдельное веселье.
Через час в комнату Стефы вбежала, задыхаясь, разрумянившаяся Люция и заговорила с небывалым оживлением:
— Вы знаете?! Приехало столько гостей! И тетя Чвилецкая с дочкой Михалой, и княгиня Подгорецкая, бабушка Вальдемара, и молодые князья Подгорецкие, и Жижемские, и граф Трестка!
— А почему так внезапно?
— Да так уж вышло! Каждый ехал к нам сам по себе, и в пути все встретились! Больше всего гостей из Обронного: целых два экипажа! Вальди тоже ехал к нам, и они его встретили. Он даже хотел обогнать линейку, но проиграл. Теперь Рита над ним смеется.
— А кто такая панна Рита?
— Шелижанская. Она кузина… а может, дальняя родственница княгини Подгорецкой, сирота и потому живет в Обронном. Она раньше часто сюда приезжала, но потом долго жила в Вене, и потому вы ее не видели. Очень милая и веселая!
Стефа подумала, что это, должно быть, та самая панна, что показывала Вальдемару испачканную перчатку.
— Она красивая, правда?
— Да, а вот Вальди этого не замечает. Ему трудно угодить. Вы с ней сами сегодня познакомитесь.
— Я сегодня вообще не выйду. Глаза Люции широко раскрылись:
— Почему? Как так? Я уже всем вас расхвалила…
— Ах, Люди!
— Я ведь так вас люблю! Стефа поцеловала девочку:
— Я очень рада. Ты уж сегодня побудь с гостями. Меня ты и так каждый день видишь.
— Что вы такое говорите! Ни дедушка, ни Вальди не согласятся, чтобы вы просидели в комнате одна.
Стефа рассмеялась. Ее развеселило утверждение Люции, будто Вальдемар рад будет ее увидеть. Кто-кто, но он-то… А впрочем, быть может: если ее не будет, на ком он станет оттачивать свои шутки? Стефа развеселилась, подхватила Люцию и принялась танцевать с ней, напевая.
Люция танцевала самозабвенно. Обе были почти одного роста, они порхали, кружась в вихре вальса, распевая наперебой. Развевалась светлая коса Люции, трепетало батистовое платье Стефы. Лицо ее разрумянилось, фиалковые глаза рассыпали огоньки из-под золотистых бровей, полуоткрытые розовые губки жадно хватали воздух, и потому мелодия вальса то и дело обрывалась, но плясуньям это нисколечко не мешало.
Развеселившись, они не слышали, как в дверь постучали уже второй раз, не заметили, как кто-то вошел. Лишь некоторое время спустя, полуобернувшись, Стефа увидела его и окаменела от удивления.
В дверях стоял Вальдемар. Улыбаясь, он смотрел на танцующих девушек и счастливое, незнакомое ему лицо Стефы. Смотрел на ее румянец, блестящие глаза, рассыпавшиеся волосы, и эта перемена несказанно удивила его.
До сих пор он не видывал ее такой веселой. И нарочно стоял молча, чтобы она увидела его сама. Предвкушал, как она переполошится, и ожидание его забавляло.
Долго ждать не пришлось. Увидев его, Стефа онемела.
Вальдемар любовался ее лицом, метавшими молнии глазами.
Люция прервала немую сцену, разразилась смехом. Подбежала к Вальдемару и потащила его за рукав на середину комнаты:
— Вальди, ты нас застал врасплох. Мы тут так танцевали, словно нам играл оркестр! Ах, если б ты знал, как панна Стефа танцует! Словно балерина!
Вальдемар грациозно поклонился Стефе и сказал, прервав Люцию:
— Позвольте объяснить, что заставило меня вторгнуться в ваше святилище. До сих пор я не имел еще счастья видеть вас у себя. Быть может, я пришел не вовремя, но я счастлив: я увидел вас такой, какая вы есть. В моем присутствии вы всегда — воплощение злорадства, а сейчас я увидел прелестное создание… Вы со мной так и не поздороваетесь после нашей недельной разлуки? — спросил он с ноткой нетерпения. Стефа подала ему руку:
— Вы, наверное, искали Люцию?
— О нет, я пришел исключительно ради вас, точнее, за вами — тетя просит вас к чаю.
Люция захлопала в ладоши:
— Я же говорила, что вам не позволят остаться одной?! Я же говорила!
Она повернулась к Вальдемару:
— Знаешь, Вальди, панна Стефания хотела здесь остаться одна.
— Панна Стефа, вы вправду имели в отношении нас столь жестокие замыслы?
Стефа ответила почти весело:
— Странная у вас манера задавать вопросы. Да, я хотела остаться у себя.
— Протестую! От имени всего общества, которое жаждет с вами познакомиться.
Стефа вновь застыла. Она уже хотела решительно отказать, но Вальдемар заметил тень сомнения на ее лице и поспешил опередить:
— Приглашаю вас на чай от имени тети и дедушки. Если с вами хочет познакомиться графиня Чвилецкая, сиречь моя бабушка, можете за это благодарить исключительно вашу ученицу.
— Ну да, я о вас много говорила и тете, и крестной, — подтвердила Люция.
— В таком случае я к вашим услугам, ясновельможные панны!
— Нет, Вальди. Если хочешь сопровождать нас, тебе придется подождать в салоне. Нам нужно поправить волосы, а то мы выглядим, словно пугала.
— Уж ты-то — точно, но панне Стефании это только к лицу.
— Негодник! — закричала Люция, схватив его за рукав и выталкивая за дверь.
Стефа раздраженно посмотрела вслед молодому — он по-прежнему выводил ее из себя. Заметив ее взгляд, Вальдемар воздел руки с комичным выражением лица и, не сопротивляясь увлекавшей его к г двери Люции, произнес:
— Hannnibal ante portas![14]Это провозглашают ваши глаза. Ну что ж, я исчезаю!
И он вышел. Люция закрыла за ним дверь.
V
VI
Через час в комнату Стефы вбежала, задыхаясь, разрумянившаяся Люция и заговорила с небывалым оживлением:
— Вы знаете?! Приехало столько гостей! И тетя Чвилецкая с дочкой Михалой, и княгиня Подгорецкая, бабушка Вальдемара, и молодые князья Подгорецкие, и Жижемские, и граф Трестка!
— А почему так внезапно?
— Да так уж вышло! Каждый ехал к нам сам по себе, и в пути все встретились! Больше всего гостей из Обронного: целых два экипажа! Вальди тоже ехал к нам, и они его встретили. Он даже хотел обогнать линейку, но проиграл. Теперь Рита над ним смеется.
— А кто такая панна Рита?
— Шелижанская. Она кузина… а может, дальняя родственница княгини Подгорецкой, сирота и потому живет в Обронном. Она раньше часто сюда приезжала, но потом долго жила в Вене, и потому вы ее не видели. Очень милая и веселая!
Стефа подумала, что это, должно быть, та самая панна, что показывала Вальдемару испачканную перчатку.
— Она красивая, правда?
— Да, а вот Вальди этого не замечает. Ему трудно угодить. Вы с ней сами сегодня познакомитесь.
— Я сегодня вообще не выйду. Глаза Люции широко раскрылись:
— Почему? Как так? Я уже всем вас расхвалила…
— Ах, Люди!
— Я ведь так вас люблю! Стефа поцеловала девочку:
— Я очень рада. Ты уж сегодня побудь с гостями. Меня ты и так каждый день видишь.
— Что вы такое говорите! Ни дедушка, ни Вальди не согласятся, чтобы вы просидели в комнате одна.
Стефа рассмеялась. Ее развеселило утверждение Люции, будто Вальдемар рад будет ее увидеть. Кто-кто, но он-то… А впрочем, быть может: если ее не будет, на ком он станет оттачивать свои шутки? Стефа развеселилась, подхватила Люцию и принялась танцевать с ней, напевая.
Люция танцевала самозабвенно. Обе были почти одного роста, они порхали, кружась в вихре вальса, распевая наперебой. Развевалась светлая коса Люции, трепетало батистовое платье Стефы. Лицо ее разрумянилось, фиалковые глаза рассыпали огоньки из-под золотистых бровей, полуоткрытые розовые губки жадно хватали воздух, и потому мелодия вальса то и дело обрывалась, но плясуньям это нисколечко не мешало.
Развеселившись, они не слышали, как в дверь постучали уже второй раз, не заметили, как кто-то вошел. Лишь некоторое время спустя, полуобернувшись, Стефа увидела его и окаменела от удивления.
В дверях стоял Вальдемар. Улыбаясь, он смотрел на танцующих девушек и счастливое, незнакомое ему лицо Стефы. Смотрел на ее румянец, блестящие глаза, рассыпавшиеся волосы, и эта перемена несказанно удивила его.
До сих пор он не видывал ее такой веселой. И нарочно стоял молча, чтобы она увидела его сама. Предвкушал, как она переполошится, и ожидание его забавляло.
Долго ждать не пришлось. Увидев его, Стефа онемела.
Вальдемар любовался ее лицом, метавшими молнии глазами.
Люция прервала немую сцену, разразилась смехом. Подбежала к Вальдемару и потащила его за рукав на середину комнаты:
— Вальди, ты нас застал врасплох. Мы тут так танцевали, словно нам играл оркестр! Ах, если б ты знал, как панна Стефа танцует! Словно балерина!
Вальдемар грациозно поклонился Стефе и сказал, прервав Люцию:
— Позвольте объяснить, что заставило меня вторгнуться в ваше святилище. До сих пор я не имел еще счастья видеть вас у себя. Быть может, я пришел не вовремя, но я счастлив: я увидел вас такой, какая вы есть. В моем присутствии вы всегда — воплощение злорадства, а сейчас я увидел прелестное создание… Вы со мной так и не поздороваетесь после нашей недельной разлуки? — спросил он с ноткой нетерпения. Стефа подала ему руку:
— Вы, наверное, искали Люцию?
— О нет, я пришел исключительно ради вас, точнее, за вами — тетя просит вас к чаю.
Люция захлопала в ладоши:
— Я же говорила, что вам не позволят остаться одной?! Я же говорила!
Она повернулась к Вальдемару:
— Знаешь, Вальди, панна Стефания хотела здесь остаться одна.
— Панна Стефа, вы вправду имели в отношении нас столь жестокие замыслы?
Стефа ответила почти весело:
— Странная у вас манера задавать вопросы. Да, я хотела остаться у себя.
— Протестую! От имени всего общества, которое жаждет с вами познакомиться.
Стефа вновь застыла. Она уже хотела решительно отказать, но Вальдемар заметил тень сомнения на ее лице и поспешил опередить:
— Приглашаю вас на чай от имени тети и дедушки. Если с вами хочет познакомиться графиня Чвилецкая, сиречь моя бабушка, можете за это благодарить исключительно вашу ученицу.
— Ну да, я о вас много говорила и тете, и крестной, — подтвердила Люция.
— В таком случае я к вашим услугам, ясновельможные панны!
— Нет, Вальди. Если хочешь сопровождать нас, тебе придется подождать в салоне. Нам нужно поправить волосы, а то мы выглядим, словно пугала.
— Уж ты-то — точно, но панне Стефании это только к лицу.
— Негодник! — закричала Люция, схватив его за рукав и выталкивая за дверь.
Стефа раздраженно посмотрела вслед молодому — он по-прежнему выводил ее из себя. Заметив ее взгляд, Вальдемар воздел руки с комичным выражением лица и, не сопротивляясь увлекавшей его к г двери Люции, произнес:
— Hannnibal ante portas![14]Это провозглашают ваши глаза. Ну что ж, я исчезаю!
И он вышел. Люция закрыла за ним дверь.
V
Гости собрались в гостиной. Лакеи обносили их чаем и пирожными. Пани Эльзоновская, в самом приятном расположении духа, занимала разговорами княгиню Подгорецкую и графиню Чвилецкую, свою свояченицу.
Эти две дамы разительно отличались друг от друга. Глядя на них, можно было даже подумать, что родом они с двух разных планет. Княгиня, высокая и худощавая, казалась воплощением аристократизма, сквозившего в каждом движении, в каждом жесте. Белые волосы зачесаны высоко над лбом и прикрыты дорогим черным кружевом. Никаких драгоценностей, кроме обручального кольца и перстня с огромным изумрудом, на котором был выгравирован герб Подгорецких. Часы эта знатная дама носила на черном шнурке. У нее было маленькое личико, бледное, с нежной, почти без морщинок кожей. Большие черные глаза строги и внимательны. В молодости она, несомненно, была очень хороша собой. Красивым звучным голосом она очаровывала всех, с кем ей приходилось встречаться.
Графиня Чвилецкая была ей полной противоположностью. Среднего роста, полноватая и грубоватая, она больше походила на купчиху. Безвкусно одетая, осыпанная бриллиантами, вся в золотых цепочках. Беседуя с княгиней, она бурно жестикулировала, громко и нервно сыпала словами и оттого походила на городскую мещанку. Чвилецкая не любила княгиню и постоянно пыталась подчеркнуть свое превосходство количеством своих драгоценностей. Но внешне, на людях, была с княгиней вежлива и предупредительна, даже порой угодлива.
Но княгиня прекрасно знала истинное к ней отношение. У нее был внук, а у графини две дочери, причем старшая, панна Михала, отпраздновала уже тридцатый день рождения. Это, по мнению княгини, во многом извиняло Чвилецкую.
Теперь обе они разговаривали с пани Идалией и паном Михалом, окруженные несколькими гостями.
Молодые развлекались, как умели. Панна Рита Шелижанская, в модном черном платье с голубым узором и большим воротником из кремового цвета кружев, первенствовала в разговорах и шутках. Ее темно-русые волосы, высоко зачесанные замысловатым образом, украшала приколотая кокарда из голубой ленты. Это выглядело немного чудаковато, но панне Рите было к лицу. Она всегда одевалась не так, как другие, а ее прически могли многих поразить. Движения ее были дерзки и грациозны. Все, казавшееся невозможным для других, в ней выглядело естественно. Откровенная, острая на язык, она заражала всех весельем.
Княгиня питала к ней слабость, хотя чудачества воспитанницы порой и претили старой даме. Панна Рита была заядлой спортсменкой. В Обронном, имении княгини, у нее была собственная конюшня, где она проводила много времени. О лошадях она могла говорить бесконечно. Вот и теперь, усевшись в свободное кресло с чашкой в руках, она разговаривала с молодым человеком, — явным завсегдатаем скачек. Панна Рита с жаром ему что-то доказывала:
— Ну, если вы сомневаетесь в чистоте крови моих коней, вы в лошадях нисколечко не понимаете. Моих коней привезли прямехонько из Англии. Это фолблюты. Спросите майората: он первоклассный знаток.
— Вечно вы меня к нему отсылаете! Неужели он — тонкий знаток английских лошадей?
— Во всем, что касается коней, — наверняка.
— Значит, мне вы в этих качествах отказываете?
— По чести — да. Вы ослеплены вашими першеронами и света за ними не видите. Все, что есть лучшего, — в вашей конюшне.
— Но, сознайтесь, моя конюшня того стоит. Панна Рита покривила губки:
— Не люблю першеронов.
— Дело вкуса. А я не люблю английской породы. Панна Рита смерила его ироническим взглядом:
— Говорите что вам угодно, но к чему твердить о несуществующих пороках?
— Для меня порок — их английское происхождение, которое вы, пани Рита, превозносите до небес.
— Что ж, фолблюты всегда были английского происхождения.
— Пан Михоровский пошел за Люцией и ее учительницей — бесстрастно вмешалась панна Михалина Чвилецкая. Все это время она сидела молча и пила чай; ничто не могло ее развеселить.
Граф Трестка поправил пенсне и злорадно усмехнулся:
— Не проста, должно быть, эта учительница, если Вальдемар уделяет ей столько времени.
— Ну что вы, il L'abhozze![15] — сказала панна Рита. — По крайней мере, так утверждает Люция. Кажется, дело обстоит в точности так, как с панной Кларой.
— А она похожа на панну Клару?
— Я ее не видела, но Люци ею довольна. А если она к тому же и красива, берегитесь, пан граф!
Трестка удивленно воззрился на нее:
— Voila une idйe! Я никогда не смотрю на особ такого рода.
— А я бы хотела, чтобы вы влюбились именно в нее.
— Единственное, что я могу — оценить ее, указав все ее пороки.
— Пан граф! О женщинах в таком тоне не говорят!
— Об учительницах можно.
— Нет, и о них нельзя. К тому же панна Рудецкая из хорошей семьи…
— Т-с-с! Они идут! — прервал ее граф и, поправив пенсне, обратил взор к двери.
Вошли Стефа с Люцией и Вальдемар. У Стефы потемнело в глазах — столько лиц обратилось к ней, столько испытующих глаз. Она стояла, словно у позорного столба.
Все разговоры смолкли. Критические взгляды всех без исключения скрестились на молодой учительнице. Пани Эльзоновская взглянула на нее глазами-щелочками и довольно небрежно повела рукой, коротко бросив:
— Панна Рудецкая.
Несколько голов слегка кивнули. Смущенная Стефа отдала общий поклон, не зная, как держаться. Впервые она так болезненно ощутила свое положение. И простить себе не могла, что согласилась прийти сюда. Владей она собой меньше, разразилась бы рыданиями.
Но к ней уже спешил Вальдемар. Явно взволнованный, он тем не менее казался совершенно спокойным, подал ей руку и изысканно поклонился:
— Разрешите, я представлю вас моей бабушке. Стефа машинально подошла к стоявшему поодаль канапе. Подняв глаза, она увидела благородное лицо пана Мачея и величественную, аристократическую фигуру княгини.
Вновь зазвучал низкий голос майората:
— Дорогая бабушка, разреши представить тебе Стефанию Рудецкую, о которой ты столько слышала от Люции.
Княгиня встала с канапе и, подавая Стефе руку, сказала с располагающей к себе улыбкой:
— Очень рада. В самом деле, Люция столько о вас рассказывала. Она вами очарована.
Стефа, охваченная благодарностью и удивительным приливом надежды, наклонилась и поцеловала руку старушки.
В глазах княгини появилось удивление. Улыбнувшись, она прикоснулась губами к волосам девушки, потом села и показала ей место рядом с собой.
Поведение майората и благожелательность к Стефе княгини произвели на присутствующих неожиданное впечатление. Гости удивленно переглядывались.
Княгиня Подгорецкая встала навстречу какой-то гувернантке и подала ей руку?! Мир рушится! Особенно недоумевали граф Трестка и графиня Чвилецкая. Глядя на княгиню, беседующую с учительницей, графиня пожимала плечами. Она сердилась, что Вальдемар не ей первой представил Стефу. До Стефы графине не было никакого дела — но как посмел майорат так пренебречь ею, графиней Чвилецкой? Как мог он забыться настолько, чтобы вести под руку эту гувернантку?!
Графиня, бросив на Стефу злой взгляд, принялась шептать что-то мужу, сидевшему, словно мумия. Пани Идалия расслышала только одно слово: «maоtresse»[16], но притворилась, что не слышит, лишь нервно повела бровью, заканчивая разговор с соседом.
Тем временем панна Рита, пересказывавшая за малым столиком Михоровскому разговор с графом, услышала от майората похвалу ее коням. Граф стал беседовать с ним, а Рита подошла к княгине, и, энергично подав руку Стефе, с веселой улыбкой сказала:
— Поскольку нас никто не познакомил, я сама свершу церемонию, Вы обо мне наверняка еще не слышала, я долго гонялась за приключениями в Вене.
Стефа, вставши, пожала руку молодой панны:
— Отчего же, Люция мне о вас рассказывала.
— Да? Вижу, Люция. — наш маленький местный репортер, всех информирует. Итак, я вас забираю в нашу компанию. Здесь чересчур высокое общество, у нас проще и веселее. Тетя и дедушка ничего не будут иметь против, верно?
Княгиня вежливо и величественно склонила голову, а пан Мачей сказал:
— Ну, конечно, пани Рита, вы умеете развеселить, и тем смелее поручаем вам панну Стефанию.
Вскоре Стефа сидела за малым столиком и понемногу привыкала к компании. Ее раздражало блестящее пенсне графа Трестки, направленное на нее, и она с любопытством поглядывала на высокомерно державшуюся графиню Чвилецкую. Панна Рита легко втянула Стефу в разговор. Лицо ее разрумянилось, глаза весело блестели под пышными ресницами.
Панна Рита посматривала на нее благожелательно, большинство же остальных — довольно настороженно. Один граф Трестка присматривался с любопытством, словно пытался оценить ее достоинства и недостатки.
— Pas mal, pas mal[17], — бормотал он под нос, считая это из ряда вон выходящей похвалой. Изучив покрой платья, он покрутил головой, удивляясь, что домашняя учительница может одеваться с таким вкусом. Поглощенный этими наблюдениями, он напрочь забыл, что проиграл спор о лошадях. Но панна Рита тут же ему напомнила:
— Пан Вальдемар, как себя чувствуют ваши девять муз во главе с Аполлоном?
— Прекрасно, — сказал майорат, усаживаясь рядом со Стефой. — Резвость у них подлинно олимпийская.
— Что это за музы? — спросила Стефа.
— Подруги Аполлона, — вмешался граф Трестка. — Неужели вы не знаете?
— Hу что вы, пан граф. Мифологию я знаю, — и Стефа повернулась к Вальдемару: — Это ваши кони носят имена муз?
— Да, и вы с этими конями уже знакомы.
— Те, на которых вы сегодня приехали? Я их никак не могу отличить друг от друга. Они все черные…
Вальдемар усмехнулся:
— Меня сегодня привезли Клио, Мельпомена, Урания и Терпсихора.
— Правда, красиво звучат? — сказала Рита. — Во второй четверке — Талия, Каллиопа, Эвтерпа и Полигимния, а Эрато — верховая лошадь пана Михоровского.
— Последнюю я хорошо знаю, — сказала Стефа. — На ней пан Михоровский сюда приезжает.
— Правда, красивая?
— Очень.
— Вы еще не видели Аполлона. Я в него попросту влюблена! — воскликнула панна Рита.
Все рассмеялись.
— Придется перевести его в конюшню в Слодковцах — быть может, тогда ваши визиты сюда станут более частыми, — пошутил майорат.
— Вы должны подарить панне Рите его портрет.
— Или отлить его бронзовую скульптуру.
— Ну что вы! Статуя потеряет цвет оригинала!
— Смейтесь, господа, смейтесь, все равно и вы все им очарованы!
— Кроме меня, — сказал граф Трестка, поправляя пенсне.
— Потому что чувство прекрасного у вас лишь в зародыше, вам достаточно першеронов и этих ужасных мекленбургов. Аполлон в вашей конюшне выглядел бы непрошенным захватчиком, — вставила панна Рита.
— Как и ваши англичане — в моей.
И они с панной Ритой схватились не на шутку.
Глядя в глаза Стефе, Вальдемар весело сказал:
— Теперь Слодковцы могут взлететь на воздух — эти двое и тогда не прекратят спора. Как только они встретятся, ни о чем другом не говорят и вечно ссорится — в точности как вы со мной.
— Я с вами не ссорюсь.
— Вы меня тираните. Я просидел дома неделю — боялся сюда ехать.
— Ах, как вы пугливы!
— Что делать? Вы так энергично прогнали меня из леса, потом линчевали за обеденным столом и даже не попрощались. Все это не могло не испугать… Но я затосковал по своему тирану, и вот я здесь.
Стефа закусила губу. Она решила не отвечать на его шуточки, чтобы не услышали остальные. Однако в зале было шумно, а сидящая рядом Рита так увлеклась словесным фехтованием с графом, что оба были глухи к окружающему.
Заметив беспокойство Стефы и перехватив ее взгляд, искавший Люцию, Вальдемар сказал:
— Вы хотите использовать в качестве оружия против меня невинность, как Твардовский[18] против Мефистофеля, но Люция, увы, уже слишком взрослая для роли, которую вы ей собираетесь отвести…
Губы Стефы задрожали от сдерживаемого смеха.
Вальдемар продолжал:
— Я тосковал по своему злому гению, но вы — вы наверняка молились, чтобы я не показывался подольше.
— Наоборот, я хотела, чтобы вы приехали поскорее. В глазах Вальдемара сверкнуло любопытство:
— Правда? О Боже, почему я не знал! Стефа посмотрела ему прямо в глаза:
— Я ждала вашего приезда, потому что ваш дедушка стал тосковать и начал уже впадать в меланхолию.
— Значит, вы жаждали моего приезда не ради себя, а ради дедушки?
— «Жаждала» — слишком сильно сказано. Попросту ожидала.
— О разочарование! Я думал, что попал в рай, но оказалось, передо мной — по-прежнему чистилище…
Стефа засмеялась. Он посмотрел на нее испытующе и, понизив голос, сказал:
— Вы сегодня выглядите чудесно. Я чувствую, как теряю голову.
— Пан майорат! — разгневалась девушка.
— К вашим услугам! — в его глазах и в его глазах играли шаловливые огоньки.
Стефа сжала губы. Какое-то время назад она ответила бы дерзостью, но теперь уже научилась относиться к его шуточкам спокойно.
— Я уже жалею, что молила Бога о вашем приезде. Из симпатии к старому пану Михоровскому я навредила себе…
— …навредила себе молодым Михоровским, словно горькой микстурой, — закончил он за Стефу.
— Угадали, — рассмеялась Стефа.
— Но я уверен, что вы ожидали меня не из-за дедушкиной тоски, а из-за своей собственной. Правда? — он дерзко заглянул ей в глаза.
— Вижу, в вашей компании безопаснее всего молчать, иначе вы делаетесь чересчур веселым.
— А вы моментально показываете коготки, — отпарировал он.
— О чем вы столь серьезно беседуете? — спросил граф Трестка, глядя на Стефу сквозь пенсне.
Вальдемар непринужденно сказал:
— Мы говорили о другом виде спорта. Я как раз просил панну Стефу сыграть нам.
— Панна Стефа играет на цимбалах? — спросил Трестка насмешливым тоном.
— Нет, на цимбалах я не играю, — ответила Стефа в точности тем же тоном.
— Жаль. Они так прекрасно звучат… Вальдемар нахмурился. Его стада охватывать злость.
Глянув на Трестку сверху вниз, он сказал, растягивая слова:
— Я надеялся, что у вас лучше вкус и нежнее уши… Трестка понял. И побледнел от злости.
Видя его замешательство, панна Рита с улыбкой сказала Стефе:
— Присоединяюсь к просьбе пана Вальдемара. Сыграйте нам что-нибудь. Я, увы, не играю, но музыку очень люблю.
— С удовольствием, но попозже.
— Да, сейчас шумно, а музыка любит тишину. Камердинер зажег лампы. Панна Рита стояла у окна, глядя на узкую светло-желтую полоску восходящего месяца.
Стефа и еще два-три человека подошли к ней. Вальдемар же отправился в столовую — Люция сообщила, что пани Эльзоновская хочет его видеть.
Эти две дамы разительно отличались друг от друга. Глядя на них, можно было даже подумать, что родом они с двух разных планет. Княгиня, высокая и худощавая, казалась воплощением аристократизма, сквозившего в каждом движении, в каждом жесте. Белые волосы зачесаны высоко над лбом и прикрыты дорогим черным кружевом. Никаких драгоценностей, кроме обручального кольца и перстня с огромным изумрудом, на котором был выгравирован герб Подгорецких. Часы эта знатная дама носила на черном шнурке. У нее было маленькое личико, бледное, с нежной, почти без морщинок кожей. Большие черные глаза строги и внимательны. В молодости она, несомненно, была очень хороша собой. Красивым звучным голосом она очаровывала всех, с кем ей приходилось встречаться.
Графиня Чвилецкая была ей полной противоположностью. Среднего роста, полноватая и грубоватая, она больше походила на купчиху. Безвкусно одетая, осыпанная бриллиантами, вся в золотых цепочках. Беседуя с княгиней, она бурно жестикулировала, громко и нервно сыпала словами и оттого походила на городскую мещанку. Чвилецкая не любила княгиню и постоянно пыталась подчеркнуть свое превосходство количеством своих драгоценностей. Но внешне, на людях, была с княгиней вежлива и предупредительна, даже порой угодлива.
Но княгиня прекрасно знала истинное к ней отношение. У нее был внук, а у графини две дочери, причем старшая, панна Михала, отпраздновала уже тридцатый день рождения. Это, по мнению княгини, во многом извиняло Чвилецкую.
Теперь обе они разговаривали с пани Идалией и паном Михалом, окруженные несколькими гостями.
Молодые развлекались, как умели. Панна Рита Шелижанская, в модном черном платье с голубым узором и большим воротником из кремового цвета кружев, первенствовала в разговорах и шутках. Ее темно-русые волосы, высоко зачесанные замысловатым образом, украшала приколотая кокарда из голубой ленты. Это выглядело немного чудаковато, но панне Рите было к лицу. Она всегда одевалась не так, как другие, а ее прически могли многих поразить. Движения ее были дерзки и грациозны. Все, казавшееся невозможным для других, в ней выглядело естественно. Откровенная, острая на язык, она заражала всех весельем.
Княгиня питала к ней слабость, хотя чудачества воспитанницы порой и претили старой даме. Панна Рита была заядлой спортсменкой. В Обронном, имении княгини, у нее была собственная конюшня, где она проводила много времени. О лошадях она могла говорить бесконечно. Вот и теперь, усевшись в свободное кресло с чашкой в руках, она разговаривала с молодым человеком, — явным завсегдатаем скачек. Панна Рита с жаром ему что-то доказывала:
— Ну, если вы сомневаетесь в чистоте крови моих коней, вы в лошадях нисколечко не понимаете. Моих коней привезли прямехонько из Англии. Это фолблюты. Спросите майората: он первоклассный знаток.
— Вечно вы меня к нему отсылаете! Неужели он — тонкий знаток английских лошадей?
— Во всем, что касается коней, — наверняка.
— Значит, мне вы в этих качествах отказываете?
— По чести — да. Вы ослеплены вашими першеронами и света за ними не видите. Все, что есть лучшего, — в вашей конюшне.
— Но, сознайтесь, моя конюшня того стоит. Панна Рита покривила губки:
— Не люблю першеронов.
— Дело вкуса. А я не люблю английской породы. Панна Рита смерила его ироническим взглядом:
— Говорите что вам угодно, но к чему твердить о несуществующих пороках?
— Для меня порок — их английское происхождение, которое вы, пани Рита, превозносите до небес.
— Что ж, фолблюты всегда были английского происхождения.
— Пан Михоровский пошел за Люцией и ее учительницей — бесстрастно вмешалась панна Михалина Чвилецкая. Все это время она сидела молча и пила чай; ничто не могло ее развеселить.
Граф Трестка поправил пенсне и злорадно усмехнулся:
— Не проста, должно быть, эта учительница, если Вальдемар уделяет ей столько времени.
— Ну что вы, il L'abhozze![15] — сказала панна Рита. — По крайней мере, так утверждает Люция. Кажется, дело обстоит в точности так, как с панной Кларой.
— А она похожа на панну Клару?
— Я ее не видела, но Люци ею довольна. А если она к тому же и красива, берегитесь, пан граф!
Трестка удивленно воззрился на нее:
— Voila une idйe! Я никогда не смотрю на особ такого рода.
— А я бы хотела, чтобы вы влюбились именно в нее.
— Единственное, что я могу — оценить ее, указав все ее пороки.
— Пан граф! О женщинах в таком тоне не говорят!
— Об учительницах можно.
— Нет, и о них нельзя. К тому же панна Рудецкая из хорошей семьи…
— Т-с-с! Они идут! — прервал ее граф и, поправив пенсне, обратил взор к двери.
Вошли Стефа с Люцией и Вальдемар. У Стефы потемнело в глазах — столько лиц обратилось к ней, столько испытующих глаз. Она стояла, словно у позорного столба.
Все разговоры смолкли. Критические взгляды всех без исключения скрестились на молодой учительнице. Пани Эльзоновская взглянула на нее глазами-щелочками и довольно небрежно повела рукой, коротко бросив:
— Панна Рудецкая.
Несколько голов слегка кивнули. Смущенная Стефа отдала общий поклон, не зная, как держаться. Впервые она так болезненно ощутила свое положение. И простить себе не могла, что согласилась прийти сюда. Владей она собой меньше, разразилась бы рыданиями.
Но к ней уже спешил Вальдемар. Явно взволнованный, он тем не менее казался совершенно спокойным, подал ей руку и изысканно поклонился:
— Разрешите, я представлю вас моей бабушке. Стефа машинально подошла к стоявшему поодаль канапе. Подняв глаза, она увидела благородное лицо пана Мачея и величественную, аристократическую фигуру княгини.
Вновь зазвучал низкий голос майората:
— Дорогая бабушка, разреши представить тебе Стефанию Рудецкую, о которой ты столько слышала от Люции.
Княгиня встала с канапе и, подавая Стефе руку, сказала с располагающей к себе улыбкой:
— Очень рада. В самом деле, Люция столько о вас рассказывала. Она вами очарована.
Стефа, охваченная благодарностью и удивительным приливом надежды, наклонилась и поцеловала руку старушки.
В глазах княгини появилось удивление. Улыбнувшись, она прикоснулась губами к волосам девушки, потом села и показала ей место рядом с собой.
Поведение майората и благожелательность к Стефе княгини произвели на присутствующих неожиданное впечатление. Гости удивленно переглядывались.
Княгиня Подгорецкая встала навстречу какой-то гувернантке и подала ей руку?! Мир рушится! Особенно недоумевали граф Трестка и графиня Чвилецкая. Глядя на княгиню, беседующую с учительницей, графиня пожимала плечами. Она сердилась, что Вальдемар не ей первой представил Стефу. До Стефы графине не было никакого дела — но как посмел майорат так пренебречь ею, графиней Чвилецкой? Как мог он забыться настолько, чтобы вести под руку эту гувернантку?!
Графиня, бросив на Стефу злой взгляд, принялась шептать что-то мужу, сидевшему, словно мумия. Пани Идалия расслышала только одно слово: «maоtresse»[16], но притворилась, что не слышит, лишь нервно повела бровью, заканчивая разговор с соседом.
Тем временем панна Рита, пересказывавшая за малым столиком Михоровскому разговор с графом, услышала от майората похвалу ее коням. Граф стал беседовать с ним, а Рита подошла к княгине, и, энергично подав руку Стефе, с веселой улыбкой сказала:
— Поскольку нас никто не познакомил, я сама свершу церемонию, Вы обо мне наверняка еще не слышала, я долго гонялась за приключениями в Вене.
Стефа, вставши, пожала руку молодой панны:
— Отчего же, Люция мне о вас рассказывала.
— Да? Вижу, Люция. — наш маленький местный репортер, всех информирует. Итак, я вас забираю в нашу компанию. Здесь чересчур высокое общество, у нас проще и веселее. Тетя и дедушка ничего не будут иметь против, верно?
Княгиня вежливо и величественно склонила голову, а пан Мачей сказал:
— Ну, конечно, пани Рита, вы умеете развеселить, и тем смелее поручаем вам панну Стефанию.
Вскоре Стефа сидела за малым столиком и понемногу привыкала к компании. Ее раздражало блестящее пенсне графа Трестки, направленное на нее, и она с любопытством поглядывала на высокомерно державшуюся графиню Чвилецкую. Панна Рита легко втянула Стефу в разговор. Лицо ее разрумянилось, глаза весело блестели под пышными ресницами.
Панна Рита посматривала на нее благожелательно, большинство же остальных — довольно настороженно. Один граф Трестка присматривался с любопытством, словно пытался оценить ее достоинства и недостатки.
— Pas mal, pas mal[17], — бормотал он под нос, считая это из ряда вон выходящей похвалой. Изучив покрой платья, он покрутил головой, удивляясь, что домашняя учительница может одеваться с таким вкусом. Поглощенный этими наблюдениями, он напрочь забыл, что проиграл спор о лошадях. Но панна Рита тут же ему напомнила:
— Пан Вальдемар, как себя чувствуют ваши девять муз во главе с Аполлоном?
— Прекрасно, — сказал майорат, усаживаясь рядом со Стефой. — Резвость у них подлинно олимпийская.
— Что это за музы? — спросила Стефа.
— Подруги Аполлона, — вмешался граф Трестка. — Неужели вы не знаете?
— Hу что вы, пан граф. Мифологию я знаю, — и Стефа повернулась к Вальдемару: — Это ваши кони носят имена муз?
— Да, и вы с этими конями уже знакомы.
— Те, на которых вы сегодня приехали? Я их никак не могу отличить друг от друга. Они все черные…
Вальдемар усмехнулся:
— Меня сегодня привезли Клио, Мельпомена, Урания и Терпсихора.
— Правда, красиво звучат? — сказала Рита. — Во второй четверке — Талия, Каллиопа, Эвтерпа и Полигимния, а Эрато — верховая лошадь пана Михоровского.
— Последнюю я хорошо знаю, — сказала Стефа. — На ней пан Михоровский сюда приезжает.
— Правда, красивая?
— Очень.
— Вы еще не видели Аполлона. Я в него попросту влюблена! — воскликнула панна Рита.
Все рассмеялись.
— Придется перевести его в конюшню в Слодковцах — быть может, тогда ваши визиты сюда станут более частыми, — пошутил майорат.
— Вы должны подарить панне Рите его портрет.
— Или отлить его бронзовую скульптуру.
— Ну что вы! Статуя потеряет цвет оригинала!
— Смейтесь, господа, смейтесь, все равно и вы все им очарованы!
— Кроме меня, — сказал граф Трестка, поправляя пенсне.
— Потому что чувство прекрасного у вас лишь в зародыше, вам достаточно першеронов и этих ужасных мекленбургов. Аполлон в вашей конюшне выглядел бы непрошенным захватчиком, — вставила панна Рита.
— Как и ваши англичане — в моей.
И они с панной Ритой схватились не на шутку.
Глядя в глаза Стефе, Вальдемар весело сказал:
— Теперь Слодковцы могут взлететь на воздух — эти двое и тогда не прекратят спора. Как только они встретятся, ни о чем другом не говорят и вечно ссорится — в точности как вы со мной.
— Я с вами не ссорюсь.
— Вы меня тираните. Я просидел дома неделю — боялся сюда ехать.
— Ах, как вы пугливы!
— Что делать? Вы так энергично прогнали меня из леса, потом линчевали за обеденным столом и даже не попрощались. Все это не могло не испугать… Но я затосковал по своему тирану, и вот я здесь.
Стефа закусила губу. Она решила не отвечать на его шуточки, чтобы не услышали остальные. Однако в зале было шумно, а сидящая рядом Рита так увлеклась словесным фехтованием с графом, что оба были глухи к окружающему.
Заметив беспокойство Стефы и перехватив ее взгляд, искавший Люцию, Вальдемар сказал:
— Вы хотите использовать в качестве оружия против меня невинность, как Твардовский[18] против Мефистофеля, но Люция, увы, уже слишком взрослая для роли, которую вы ей собираетесь отвести…
Губы Стефы задрожали от сдерживаемого смеха.
Вальдемар продолжал:
— Я тосковал по своему злому гению, но вы — вы наверняка молились, чтобы я не показывался подольше.
— Наоборот, я хотела, чтобы вы приехали поскорее. В глазах Вальдемара сверкнуло любопытство:
— Правда? О Боже, почему я не знал! Стефа посмотрела ему прямо в глаза:
— Я ждала вашего приезда, потому что ваш дедушка стал тосковать и начал уже впадать в меланхолию.
— Значит, вы жаждали моего приезда не ради себя, а ради дедушки?
— «Жаждала» — слишком сильно сказано. Попросту ожидала.
— О разочарование! Я думал, что попал в рай, но оказалось, передо мной — по-прежнему чистилище…
Стефа засмеялась. Он посмотрел на нее испытующе и, понизив голос, сказал:
— Вы сегодня выглядите чудесно. Я чувствую, как теряю голову.
— Пан майорат! — разгневалась девушка.
— К вашим услугам! — в его глазах и в его глазах играли шаловливые огоньки.
Стефа сжала губы. Какое-то время назад она ответила бы дерзостью, но теперь уже научилась относиться к его шуточкам спокойно.
— Я уже жалею, что молила Бога о вашем приезде. Из симпатии к старому пану Михоровскому я навредила себе…
— …навредила себе молодым Михоровским, словно горькой микстурой, — закончил он за Стефу.
— Угадали, — рассмеялась Стефа.
— Но я уверен, что вы ожидали меня не из-за дедушкиной тоски, а из-за своей собственной. Правда? — он дерзко заглянул ей в глаза.
— Вижу, в вашей компании безопаснее всего молчать, иначе вы делаетесь чересчур веселым.
— А вы моментально показываете коготки, — отпарировал он.
— О чем вы столь серьезно беседуете? — спросил граф Трестка, глядя на Стефу сквозь пенсне.
Вальдемар непринужденно сказал:
— Мы говорили о другом виде спорта. Я как раз просил панну Стефу сыграть нам.
— Панна Стефа играет на цимбалах? — спросил Трестка насмешливым тоном.
— Нет, на цимбалах я не играю, — ответила Стефа в точности тем же тоном.
— Жаль. Они так прекрасно звучат… Вальдемар нахмурился. Его стада охватывать злость.
Глянув на Трестку сверху вниз, он сказал, растягивая слова:
— Я надеялся, что у вас лучше вкус и нежнее уши… Трестка понял. И побледнел от злости.
Видя его замешательство, панна Рита с улыбкой сказала Стефе:
— Присоединяюсь к просьбе пана Вальдемара. Сыграйте нам что-нибудь. Я, увы, не играю, но музыку очень люблю.
— С удовольствием, но попозже.
— Да, сейчас шумно, а музыка любит тишину. Камердинер зажег лампы. Панна Рита стояла у окна, глядя на узкую светло-желтую полоску восходящего месяца.
Стефа и еще два-три человека подошли к ней. Вальдемар же отправился в столовую — Люция сообщила, что пани Эльзоновская хочет его видеть.
VI
Огромный стол, накрытый голландской скатертью с вытканным посередине гербом Михоровских, был накрыт к ужину. По краям его, словно солдаты в расшитых мундирах, стояли тарелки из толстого фарфора, расписанные изящными узорами. Рядом с ними, на подставках, ожидали гостей серебряные ножи, вилки и вычурные ложки. Напротив, будто шатры часовых, стояли Свернутые салфетки с ломтиками хлеба внутри. Картину дополняли хрустальные вазы с фруктами, стаканы, бокалы, несколько прекрасно подобранных букетов. У каждого прибора лежали цветы. Они были прихотливо разбросаны по столу, придавая ему вид майского поля.
Между главным столом и боковым, где стояли компоты, а также сервантом, сновали камердинер Яцентий и молодые лакеи в черных фраках с золотыми пуговицами и пунцовых рубашках; с ними вместе суетился лакей княгини Подгорецкой в желтой ливрее.
На стенах светились белые шары ламп, над столом висела бронзовая люстра, пламенеющая огоньками хрустальных подвесок; лучи света играли на серебре и хрустале.
В зал вошла пани Идалия, сопровождаемая Вальдемаром, которому она говорила по-французски:
— Это не званый обед, все должны чувствовать себя свободно. Но ты, Вальди, должен проводить к столу графиню Чвилецкую.
Вальдемар, будучи в веселом настроении, ответил:
— Как мило с вашей стороны, тетя, что вы отдаете мне под опеку эти алмазные копи. Но я охотно поменял бы их на одну-единственную жемчужину…
— Не шути. Я знаю, о ком ты… Странно, что эта девушка так тебя занимает.
Вальдемар нахмурился и, явно задетый, ответил:
— Панна Стефания не из тех, кто не заслуживает внимания.
— Но и не следует оказывать ей столько, как это сегодня делал ты.
— Я на такие вещи смотрю иначе.
— Что ж, сказано откровенно, — поджала губы пани Идалия. — Но предупреждаю — могут поползти сплетни. Я сама слышала крайне невежливое замечание Лоры…
— Ох! Пани графиня может говорить, что ей вздумается. Слушателей у нее найдется немного. И скажите ей, тетя, чтобы не делала при мне свои намеки, а то даже ее пресловутое «графское величие» не заставит меня молчать!
— Что значит «пресловутое»?
— Разве я должен вам объяснять, как в действительности обстоит дело с «графским» титулом Чвилецких?
Все это знают. Особенно ее кареты с довольно свежими гербами на дверцах и старый камердинер, весьма удивившийся, когда на его ливрейных пуговицах вдруг оказалась графская корона с девятью зубцами. Почему-то все без исключения хроники и гербовники и словом не упоминают о «графах» Чвилецких — что, конечно, весьма неделикатно с их стороны. Пани Идалия поморщилась:
— Пойдем к гостям.
К Стефе подошла графиня Чвилецкая, села рядом:
— Откуда вы родом? — тихонечко спросила она.
— Из Царства, пани графиня.
— И давно служите в учительницах?
— Это мое первое и последнее место.
— Вот как? Первое? И Идалия доверила вам Люцию? Молодая учительница покраснела.
— Должно быть, я сумела вызвать ее доверие, — сказала она, улыбнувшись.
— Сколько вам лет?
Удивленно глянув на графиню, Стефа, не раздумывая, ответила:
— Двадцать пять.
Графиня подняла к глазам лорнет на длинной золотой ручке.
— Да, весьма похоже, — сказала она убежденно, — Люция говорила мне, что вам девятнадцать, но я сразу поняла, что она ошиблась. Хорошо, что вы не скрываете своего возраста. Моей Михале столько же, хотя все считают, что ей меньше.
Губы Стефы задрожали от смеха, но в глазах мелькнуло сожаление. Она посмотрела на сидящую рядом графиню, всегда чопорную, похожую на старшую сестру пани Эльзоновской.
Графиня продолжала:
— Кажется, вы стали учительницей не из призвания?
— Да, но я начинаю любить свою работу, главным Образом оттого, что довольна своей ученицей.
Подошел Вальдемар, следом — граф Чвилецкий. Графиня крикливым тоном обратилась к мужу:
— Те voila![19]Ты знаешь, Auguste[20], панне Рудецкой двадцать пять лет, а не девятнадцать, как говорила Люция. Глаз у меня наметанный, — она посмотрела на Стефу:
— Мы с мужем так и решили, что вам никак не девятнадцать, помнишь, Август, ты сказал…
— Извините, я не понял, о чем идет разговор, — быстро вмешался Вальдемар.
— О моем возрасте. Я для солидности прибавила себе лет, — засмеялась Стефа.
— Обязательно запишите этот разговор в своем дневнике, панна Рудецкая, — сказал Вальдемар словно бы равнодушно, но на самом деле с видимой иронией.
Задетый, граф с укором покосился на жену и, как обычно растягивая слова, сказал:
Между главным столом и боковым, где стояли компоты, а также сервантом, сновали камердинер Яцентий и молодые лакеи в черных фраках с золотыми пуговицами и пунцовых рубашках; с ними вместе суетился лакей княгини Подгорецкой в желтой ливрее.
На стенах светились белые шары ламп, над столом висела бронзовая люстра, пламенеющая огоньками хрустальных подвесок; лучи света играли на серебре и хрустале.
В зал вошла пани Идалия, сопровождаемая Вальдемаром, которому она говорила по-французски:
— Это не званый обед, все должны чувствовать себя свободно. Но ты, Вальди, должен проводить к столу графиню Чвилецкую.
Вальдемар, будучи в веселом настроении, ответил:
— Как мило с вашей стороны, тетя, что вы отдаете мне под опеку эти алмазные копи. Но я охотно поменял бы их на одну-единственную жемчужину…
— Не шути. Я знаю, о ком ты… Странно, что эта девушка так тебя занимает.
Вальдемар нахмурился и, явно задетый, ответил:
— Панна Стефания не из тех, кто не заслуживает внимания.
— Но и не следует оказывать ей столько, как это сегодня делал ты.
— Я на такие вещи смотрю иначе.
— Что ж, сказано откровенно, — поджала губы пани Идалия. — Но предупреждаю — могут поползти сплетни. Я сама слышала крайне невежливое замечание Лоры…
— Ох! Пани графиня может говорить, что ей вздумается. Слушателей у нее найдется немного. И скажите ей, тетя, чтобы не делала при мне свои намеки, а то даже ее пресловутое «графское величие» не заставит меня молчать!
— Что значит «пресловутое»?
— Разве я должен вам объяснять, как в действительности обстоит дело с «графским» титулом Чвилецких?
Все это знают. Особенно ее кареты с довольно свежими гербами на дверцах и старый камердинер, весьма удивившийся, когда на его ливрейных пуговицах вдруг оказалась графская корона с девятью зубцами. Почему-то все без исключения хроники и гербовники и словом не упоминают о «графах» Чвилецких — что, конечно, весьма неделикатно с их стороны. Пани Идалия поморщилась:
— Пойдем к гостям.
К Стефе подошла графиня Чвилецкая, села рядом:
— Откуда вы родом? — тихонечко спросила она.
— Из Царства, пани графиня.
— И давно служите в учительницах?
— Это мое первое и последнее место.
— Вот как? Первое? И Идалия доверила вам Люцию? Молодая учительница покраснела.
— Должно быть, я сумела вызвать ее доверие, — сказала она, улыбнувшись.
— Сколько вам лет?
Удивленно глянув на графиню, Стефа, не раздумывая, ответила:
— Двадцать пять.
Графиня подняла к глазам лорнет на длинной золотой ручке.
— Да, весьма похоже, — сказала она убежденно, — Люция говорила мне, что вам девятнадцать, но я сразу поняла, что она ошиблась. Хорошо, что вы не скрываете своего возраста. Моей Михале столько же, хотя все считают, что ей меньше.
Губы Стефы задрожали от смеха, но в глазах мелькнуло сожаление. Она посмотрела на сидящую рядом графиню, всегда чопорную, похожую на старшую сестру пани Эльзоновской.
Графиня продолжала:
— Кажется, вы стали учительницей не из призвания?
— Да, но я начинаю любить свою работу, главным Образом оттого, что довольна своей ученицей.
Подошел Вальдемар, следом — граф Чвилецкий. Графиня крикливым тоном обратилась к мужу:
— Те voila![19]Ты знаешь, Auguste[20], панне Рудецкой двадцать пять лет, а не девятнадцать, как говорила Люция. Глаз у меня наметанный, — она посмотрела на Стефу:
— Мы с мужем так и решили, что вам никак не девятнадцать, помнишь, Август, ты сказал…
— Извините, я не понял, о чем идет разговор, — быстро вмешался Вальдемар.
— О моем возрасте. Я для солидности прибавила себе лет, — засмеялась Стефа.
— Обязательно запишите этот разговор в своем дневнике, панна Рудецкая, — сказал Вальдемар словно бы равнодушно, но на самом деле с видимой иронией.
Задетый, граф с укором покосился на жену и, как обычно растягивая слова, сказал: