Страница:
Он помолчал, потом продолжал:
— Вы для меня и есть такой василек. Вы символ золотых нив отчизны. Вилюсь был прав, сравнив вас с самой природой, он заметил это так же быстро, как и я. Мне вы с первой минуты показались цветком вольных полей. Скажу откровенно, что я о вас думаю. Повторяю, я счастлив от того, что владею в нашей отчизне землями, и не потому, что земли эти делают меня богатым, а потому, что чувствую себя сыном этой дорогой мне земли. Я любил ее с детства и заботился о ней, но лишь теперь эти чувства приобрели подлинную силу. И за это я вам бесконечно благодарен.
Вальдемар сердечно подал ей руку. В какой-то миг он совсем было намеревался поднести руку девушки к губам, но удержался. Стефа была взволнована, губы ее дрожали, она подняла голову и встретила взгляд горящих серых глаз, благородных, гордых и в то же время удивительно нежно смотревших на нее.
— Вы и теперь скажете, что я неискренен? — спросил он тихо.
— О нет! Теперь вы говорите совсем иначе. Ваша земля может гордиться таким сыном. Вы — настоящий Михоровский.
Он рассмеялся чуточку иронично:
— Не хвалите меня, быть может, я этого и не заслужил. Мало кто верит в мою искреннюю любовь к родному краю. Мы слишком долго были «де Михоровски», чтобы я вот так сразу стал просто Михоровским. Кто поверит, что то, о чем я только что говорил…
— Не подвергайте все сомнению, — прервала его Стефа. — Довольно, что вы сами знаете все о своих чувствах к этой земле. Для пана «де Михоровски» этого хватит с лихвой.
Они засмеялись.
Склонившись к ней, Вальдемар спросил с улыбкой:
— А вам хорошо?
— Хорошо, — весело сверкнула глазами Стефа.
— И вам приятно здесь, на козлах?
— Здесь великолепно!
— А может, после Вилюся я вам кажусь старым брюзгой?
— О, что вы!
— Магнатом, большим вельможей, аристократом…
— Ну, им вы всегда останетесь.
— Ладно, ладно! Но сейчас я им быть не хочу. Сейчас я — просто Михоровский, люблю васильки, и один из них, самый прекрасный, везу в свою обитель. И потому счастлив. Почему вы вдруг так напряглись? — спросил он, внимательно глядя на девушку.
— Я? С чего вы взяли?
— Вы — из тех необычайно чутких растений, что сжимают лепестки при первом же прикосновении. Знаю, что вы подумали: вот магнат, который из прихоти сбросил с себя вельможный пурпур и вознамерился украситься простым васильком. И вам не понравилось, что я назвал вас васильком. Верно?
— Если даже я и василек, то уж никак не тот, которым можно украсить себя…
— …особенно магнату-аристократу. Да?
— Никому!
— Ужас! Мы начинаем сходить с рельсов, пани Стефания. Вот-вот приблизится небезопасный поворот… а впереди уже Глембовичи. Отложим пикировку до другого раза, хорошо?
— Если вы снова не сойдете с рельсов…
— Обещаю, что нет. Я хочу, чтобы в Глембовичах мы остались добрыми друзьями, хочу видеть вас веселой, такой, какая вы всегда. Лично я чертовски весел и счастлив.
— Оттого, что мы наконец прибыли в Глембовичи? — спросила она кокетливо.
— Да. И еще потому, что вскоре мы будем обедать, — ответил Вальдемар живо.
Стефа засмеялась. Вальдемар тоже рассмеялся, хлопнул бичом и, пуская коней вскачь, сказал:
— Ах, как я на вас зол!
Бричка помчалась с удвоенной скоростью.
— Что опять за шутки? Вы нас растрясете! — воскликнула панна Рита.
— Au nom de Dieu![36]Мы выпадем! — закричала графиня, хватая за руки Трестку и Вильгельма.
Вальдемар встал на козлах во весь рост, подбоченился рукой, в которой держал бич, и, потрясая вожжами, кричал:
— Вперед, вперед!
Кони неслись так, что щебень градом взлетал из-под копыт.
— Пан Вальдемар, вы с ума сошли? — крикнула, хватая его за рукав панна Шелижанская.
— Быть может!
Стефа, Люция и Вильгельм хохотали, глядя на испуганные лица графини, барона и невезучего Трестки, у которого вдобавок свалилось с носа пенсне, и он искал его под ногами, ругаясь на разных языках. Наконец, нашел и с невиданным воодушевлением воззвал:
— Черт раздери, вот оно!
— Ну, наконец-то по-польски заговорил! — засмеялся Вальдемар.
Все вновь разразились смехом.
Они достигли каменного моста над быстрой рекой. За ним, на том берегу, росло множество деревьев, на горе виднелись мощные стены замка, башни и башенки. На главной башне развевалось знамя с родовым гербом Михоровских. Огромные деревья парка, тесно окружая замок, тянулись вдоль реки. Колеса прогрохотали по мосту, словно по барабану, глухо простучали копыта, и кони свернули в угрюмую аллею, обсаженную вековыми елями. В конце ее возносились распахнутые высокие ворота, выложенные каменными плитами, с гербом наверху. Перед ними другой каменный мост был перекинут через ров, бегущий вдоль вала и окружавший парк стены. Глубокий ров соединялся с рекой и был наполнен водой. Это придавало замку вид крепости. На мосту стояли столбики с матовыми шарами электрических ламп. Такие же столбы сторожами взметнулись по обе стороны ворот и у домика привратника, напоминавшего прекрасный грот из каменных плит, тонувших в зарослях плюща.
Когда бричка свернула на еловую аллею, Вальдемар сел и придержал коней. Они пошли шагом. Все замолчали. Мощью и великолепием повеяло от темных стрельчатых елей, стоявших словно стражи векового родового гнезда. Повсюду витал дух величия и силы. Все это ощутили, один Вальдемар сидел, высоко подняв голову, — он приветствовал ели-стражи, как своих подданных. А они шумели вершинами, клонясь словно в поклоне, приветствуя хозяина и наследника родового поместья.
Барон Вейнер с любопытством оглядывался. Он еще не бывал в замке, и ему очень понравилась аллея.
Граф Трестка, придерживал рукой шляпу, смотрел на верхушки елей и повторял шепотом:
— Титаны… Никогда не могу на них насмотреться…
Панна Рита и графиня сидели, задумавшись, быть может, пытались отгадать, когда наконец майорат въедет сюда в свадебной карете шестерней и кто будет его избранницей. Как знать, не себя ли видела каждая из них в этой роли, скрывая эти грезы в потаенном уголке души…
Вальдемар выглядел серьезным, знал, что его поместье всем очень нравится. В нем мешались гордость и некая меланхолия.
Он произнес мысленно: «Да, я владелец красивейшего, великолепного поместья, и что с того?…» И его охватила грусть. Наверное, впервые в жизни он отчетливо осознал, что живет один-одинешенек в этом великолепии, в этой пышности. И усмехнулся: — Ну, сейчас-то я не одинок…
Думая это, он краешком глаза смотрел на Стефу.
Она сидела, притихшая, словно угнетенная величием гигантских елей, отбрасывавших на нее густую тень, чуть побледневшая. Холод охватил ее, рождая смутное беспокойство.
«Что я тут делаю? Я — рядом с этим магнатом… Заблудилась… случайно угодила сюда, словно василек в теплицу…»
В точности, как Вальдемар только что, она подумала что одна-одинешенька здесь, посреди роскоши и магнатского великолепия.
И вздрогнула.
Заметивший это Вальдемар наклонился к ней и смотрел на нее долго, проникновенно, потом шепнул серьезно:
— Какая вы впечатлительная…
Стефа улыбнулась, ей стало приятно. Вальдемар понял обуревавшие ее чувства. Он шепнул:
— Василек!
Стефа удивленно подняла на него глаза.
— Отгадал я?
— Да…
Они въехали на мост. Панна Рита и графиня воскликнули хором:
— Как здесь красиво!
— Этот ров и мост несравненны!
— А ворота и домик привратника! Старые, но прекрасные!
— Этак вы вскоре назовете несравненным и цилиндр майората, — фыркнул Трестка.
Графиня прыснула. Панна Рита пожала плечами.
Бричка проехала мимо высокого распятия, окруженного обломками скалы, въехала в ворота. Копыта застучали по каменным плитам. Привратник отдал честь проезжающим.
Бричка въехала на огромный двор, усыпанный гравием, гладкий, словно плац-парад. Посередине двора стояла изящная каменная колонна, украшенная барельефом, изображавшая предка Михоровских, заложившего этот замок в XV веке. Рядом — столбы с электрическими лампами. Справа взметнулась высоченная округлая башня, опоясанная галереей, с бойницами, за ней — часовня. По обе стороны внутренних ворот стояли две старинные медные пушки. Все это напоминало изготовившуюся к обороне крепость, каковой замок и был много столетий.
— Что за громада! — промолвил барон Вейнер. — Здесь вы могли бы не опасаться татарских набегов.
— Во времена войн с язычниками замок не один такой набег выдержал, — задумчиво сказал майорат. — Но тогда он выглядел иначе. Мосты были подъемными, на дворе размещались цейхгаузы, здесь проводились учения, устраивали турниры, а при отражении осады тут располагались лагерем солдаты.
Рядом с высоченными стенами Стефа показалась себе удивительно маленькой. Благодаря ее живому воображению прошлое въяве предстало перед ней. Она видела рыцарей, сражавшихся на турнирах за драгоценный перстень прекрасной дамы, дочек воеводы Михоровского в кунтушиках и венцах, с длинными косами, вручавших награды победителям. Видела гетманов, предводительствовавших крылатыми[37] полками, войска, выступавшие на защиту отчизны. Слышала звяканье гусарских стремян, тихую песнь солдат:
Богородица-девица,
Благословенная Мария!
Матерь сына Божьего,
Благословенная Мария!
Спаси нам души, отпусти грехи…
Стефа зажмурилась, вся во власти видений прошлого. Колеса грохотали по каменным плитам. Бричка проезжала под сводами внутренних ворот, кони, склоняя головы и вытянув шеи, ударяли копытами, словно забавляясь удесятеренным эхом.
Увидев внутренний дворик, Стефа удивленно вскрикнула.
Вальдемар, понизив голос и сделав широкий жест рукой, указал ей на центральную часть замка с террасой, пышным ковром цветов и серебристым плюмажем фонтана:
— Я счастлив, что привез вас в это гнездо — не в обитель великосветских предков, не в экзотическое обиталище магната, а к родному очагу Михоровских, где василек будет свободным и веселым.
Столько сердечности и почтения звучало в его голосе, что Стефа поневоле благородно глянула ему в глаза. Потом шепнула:
— Вы очень добры.
— Хотел бы я быть добрым, — тоже шепотом ответил он.
Они ехали мимо клумб и пирамидально подстриженных кустов.
Мощные стены замка, изумительная игра красок, отблески солнечного света составляли гармоничную картину.
Всем стало весело. Под шум веселой болтовни бричка подъехала к мраморному крыльцу. Несколько слуг в черных с пунцовым ливреях проворно сбежали по ступеням. Высокий, осанистый камердинер с седыми бакенбардами на чисто выбритом лице и в ливрее спускался медленно, степенно, сохраняя достоинство старого слуги.
XVIII
— Вы для меня и есть такой василек. Вы символ золотых нив отчизны. Вилюсь был прав, сравнив вас с самой природой, он заметил это так же быстро, как и я. Мне вы с первой минуты показались цветком вольных полей. Скажу откровенно, что я о вас думаю. Повторяю, я счастлив от того, что владею в нашей отчизне землями, и не потому, что земли эти делают меня богатым, а потому, что чувствую себя сыном этой дорогой мне земли. Я любил ее с детства и заботился о ней, но лишь теперь эти чувства приобрели подлинную силу. И за это я вам бесконечно благодарен.
Вальдемар сердечно подал ей руку. В какой-то миг он совсем было намеревался поднести руку девушки к губам, но удержался. Стефа была взволнована, губы ее дрожали, она подняла голову и встретила взгляд горящих серых глаз, благородных, гордых и в то же время удивительно нежно смотревших на нее.
— Вы и теперь скажете, что я неискренен? — спросил он тихо.
— О нет! Теперь вы говорите совсем иначе. Ваша земля может гордиться таким сыном. Вы — настоящий Михоровский.
Он рассмеялся чуточку иронично:
— Не хвалите меня, быть может, я этого и не заслужил. Мало кто верит в мою искреннюю любовь к родному краю. Мы слишком долго были «де Михоровски», чтобы я вот так сразу стал просто Михоровским. Кто поверит, что то, о чем я только что говорил…
— Не подвергайте все сомнению, — прервала его Стефа. — Довольно, что вы сами знаете все о своих чувствах к этой земле. Для пана «де Михоровски» этого хватит с лихвой.
Они засмеялись.
Склонившись к ней, Вальдемар спросил с улыбкой:
— А вам хорошо?
— Хорошо, — весело сверкнула глазами Стефа.
— И вам приятно здесь, на козлах?
— Здесь великолепно!
— А может, после Вилюся я вам кажусь старым брюзгой?
— О, что вы!
— Магнатом, большим вельможей, аристократом…
— Ну, им вы всегда останетесь.
— Ладно, ладно! Но сейчас я им быть не хочу. Сейчас я — просто Михоровский, люблю васильки, и один из них, самый прекрасный, везу в свою обитель. И потому счастлив. Почему вы вдруг так напряглись? — спросил он, внимательно глядя на девушку.
— Я? С чего вы взяли?
— Вы — из тех необычайно чутких растений, что сжимают лепестки при первом же прикосновении. Знаю, что вы подумали: вот магнат, который из прихоти сбросил с себя вельможный пурпур и вознамерился украситься простым васильком. И вам не понравилось, что я назвал вас васильком. Верно?
— Если даже я и василек, то уж никак не тот, которым можно украсить себя…
— …особенно магнату-аристократу. Да?
— Никому!
— Ужас! Мы начинаем сходить с рельсов, пани Стефания. Вот-вот приблизится небезопасный поворот… а впереди уже Глембовичи. Отложим пикировку до другого раза, хорошо?
— Если вы снова не сойдете с рельсов…
— Обещаю, что нет. Я хочу, чтобы в Глембовичах мы остались добрыми друзьями, хочу видеть вас веселой, такой, какая вы всегда. Лично я чертовски весел и счастлив.
— Оттого, что мы наконец прибыли в Глембовичи? — спросила она кокетливо.
— Да. И еще потому, что вскоре мы будем обедать, — ответил Вальдемар живо.
Стефа засмеялась. Вальдемар тоже рассмеялся, хлопнул бичом и, пуская коней вскачь, сказал:
— Ах, как я на вас зол!
Бричка помчалась с удвоенной скоростью.
— Что опять за шутки? Вы нас растрясете! — воскликнула панна Рита.
— Au nom de Dieu![36]Мы выпадем! — закричала графиня, хватая за руки Трестку и Вильгельма.
Вальдемар встал на козлах во весь рост, подбоченился рукой, в которой держал бич, и, потрясая вожжами, кричал:
— Вперед, вперед!
Кони неслись так, что щебень градом взлетал из-под копыт.
— Пан Вальдемар, вы с ума сошли? — крикнула, хватая его за рукав панна Шелижанская.
— Быть может!
Стефа, Люция и Вильгельм хохотали, глядя на испуганные лица графини, барона и невезучего Трестки, у которого вдобавок свалилось с носа пенсне, и он искал его под ногами, ругаясь на разных языках. Наконец, нашел и с невиданным воодушевлением воззвал:
— Черт раздери, вот оно!
— Ну, наконец-то по-польски заговорил! — засмеялся Вальдемар.
Все вновь разразились смехом.
Они достигли каменного моста над быстрой рекой. За ним, на том берегу, росло множество деревьев, на горе виднелись мощные стены замка, башни и башенки. На главной башне развевалось знамя с родовым гербом Михоровских. Огромные деревья парка, тесно окружая замок, тянулись вдоль реки. Колеса прогрохотали по мосту, словно по барабану, глухо простучали копыта, и кони свернули в угрюмую аллею, обсаженную вековыми елями. В конце ее возносились распахнутые высокие ворота, выложенные каменными плитами, с гербом наверху. Перед ними другой каменный мост был перекинут через ров, бегущий вдоль вала и окружавший парк стены. Глубокий ров соединялся с рекой и был наполнен водой. Это придавало замку вид крепости. На мосту стояли столбики с матовыми шарами электрических ламп. Такие же столбы сторожами взметнулись по обе стороны ворот и у домика привратника, напоминавшего прекрасный грот из каменных плит, тонувших в зарослях плюща.
Когда бричка свернула на еловую аллею, Вальдемар сел и придержал коней. Они пошли шагом. Все замолчали. Мощью и великолепием повеяло от темных стрельчатых елей, стоявших словно стражи векового родового гнезда. Повсюду витал дух величия и силы. Все это ощутили, один Вальдемар сидел, высоко подняв голову, — он приветствовал ели-стражи, как своих подданных. А они шумели вершинами, клонясь словно в поклоне, приветствуя хозяина и наследника родового поместья.
Барон Вейнер с любопытством оглядывался. Он еще не бывал в замке, и ему очень понравилась аллея.
Граф Трестка, придерживал рукой шляпу, смотрел на верхушки елей и повторял шепотом:
— Титаны… Никогда не могу на них насмотреться…
Панна Рита и графиня сидели, задумавшись, быть может, пытались отгадать, когда наконец майорат въедет сюда в свадебной карете шестерней и кто будет его избранницей. Как знать, не себя ли видела каждая из них в этой роли, скрывая эти грезы в потаенном уголке души…
Вальдемар выглядел серьезным, знал, что его поместье всем очень нравится. В нем мешались гордость и некая меланхолия.
Он произнес мысленно: «Да, я владелец красивейшего, великолепного поместья, и что с того?…» И его охватила грусть. Наверное, впервые в жизни он отчетливо осознал, что живет один-одинешенек в этом великолепии, в этой пышности. И усмехнулся: — Ну, сейчас-то я не одинок…
Думая это, он краешком глаза смотрел на Стефу.
Она сидела, притихшая, словно угнетенная величием гигантских елей, отбрасывавших на нее густую тень, чуть побледневшая. Холод охватил ее, рождая смутное беспокойство.
«Что я тут делаю? Я — рядом с этим магнатом… Заблудилась… случайно угодила сюда, словно василек в теплицу…»
В точности, как Вальдемар только что, она подумала что одна-одинешенька здесь, посреди роскоши и магнатского великолепия.
И вздрогнула.
Заметивший это Вальдемар наклонился к ней и смотрел на нее долго, проникновенно, потом шепнул серьезно:
— Какая вы впечатлительная…
Стефа улыбнулась, ей стало приятно. Вальдемар понял обуревавшие ее чувства. Он шепнул:
— Василек!
Стефа удивленно подняла на него глаза.
— Отгадал я?
— Да…
Они въехали на мост. Панна Рита и графиня воскликнули хором:
— Как здесь красиво!
— Этот ров и мост несравненны!
— А ворота и домик привратника! Старые, но прекрасные!
— Этак вы вскоре назовете несравненным и цилиндр майората, — фыркнул Трестка.
Графиня прыснула. Панна Рита пожала плечами.
Бричка проехала мимо высокого распятия, окруженного обломками скалы, въехала в ворота. Копыта застучали по каменным плитам. Привратник отдал честь проезжающим.
Бричка въехала на огромный двор, усыпанный гравием, гладкий, словно плац-парад. Посередине двора стояла изящная каменная колонна, украшенная барельефом, изображавшая предка Михоровских, заложившего этот замок в XV веке. Рядом — столбы с электрическими лампами. Справа взметнулась высоченная округлая башня, опоясанная галереей, с бойницами, за ней — часовня. По обе стороны внутренних ворот стояли две старинные медные пушки. Все это напоминало изготовившуюся к обороне крепость, каковой замок и был много столетий.
— Что за громада! — промолвил барон Вейнер. — Здесь вы могли бы не опасаться татарских набегов.
— Во времена войн с язычниками замок не один такой набег выдержал, — задумчиво сказал майорат. — Но тогда он выглядел иначе. Мосты были подъемными, на дворе размещались цейхгаузы, здесь проводились учения, устраивали турниры, а при отражении осады тут располагались лагерем солдаты.
Рядом с высоченными стенами Стефа показалась себе удивительно маленькой. Благодаря ее живому воображению прошлое въяве предстало перед ней. Она видела рыцарей, сражавшихся на турнирах за драгоценный перстень прекрасной дамы, дочек воеводы Михоровского в кунтушиках и венцах, с длинными косами, вручавших награды победителям. Видела гетманов, предводительствовавших крылатыми[37] полками, войска, выступавшие на защиту отчизны. Слышала звяканье гусарских стремян, тихую песнь солдат:
Богородица-девица,
Благословенная Мария!
Матерь сына Божьего,
Благословенная Мария!
Спаси нам души, отпусти грехи…
Стефа зажмурилась, вся во власти видений прошлого. Колеса грохотали по каменным плитам. Бричка проезжала под сводами внутренних ворот, кони, склоняя головы и вытянув шеи, ударяли копытами, словно забавляясь удесятеренным эхом.
Увидев внутренний дворик, Стефа удивленно вскрикнула.
Вальдемар, понизив голос и сделав широкий жест рукой, указал ей на центральную часть замка с террасой, пышным ковром цветов и серебристым плюмажем фонтана:
— Я счастлив, что привез вас в это гнездо — не в обитель великосветских предков, не в экзотическое обиталище магната, а к родному очагу Михоровских, где василек будет свободным и веселым.
Столько сердечности и почтения звучало в его голосе, что Стефа поневоле благородно глянула ему в глаза. Потом шепнула:
— Вы очень добры.
— Хотел бы я быть добрым, — тоже шепотом ответил он.
Они ехали мимо клумб и пирамидально подстриженных кустов.
Мощные стены замка, изумительная игра красок, отблески солнечного света составляли гармоничную картину.
Всем стало весело. Под шум веселой болтовни бричка подъехала к мраморному крыльцу. Несколько слуг в черных с пунцовым ливреях проворно сбежали по ступеням. Высокий, осанистый камердинер с седыми бакенбардами на чисто выбритом лице и в ливрее спускался медленно, степенно, сохраняя достоинство старого слуги.
XVIII
Глембовичи, родовое гнездо Михоровских, по праву славились среди прекраснейших имений страны. Чуточку тяжеловатый стиль, оставшийся в наследство от минувших веков, смягчали детали современного комфорта, с большим искусством соединенные в одно целое с наследием феодальных эпох.
От главного здания, светившегося рядами бесчисленных окон и взметнувшегося на несколько этажей, тянулись в стороны два боковых крыла с башенками. К зданию примыкала и высокая башня, увенчанная знаменем Михоровских, На башне Вальдемар оборудовал метеорологическую лабораторию. Еще два ответвления, не очень длинные, замыкались двухэтажной перемычкой, именовавшейся «над арками». В первом этаже в старинном зале некогда собиралась на сеймики шляхта. На втором этаже помещалась оружейная. Внутренний дворик был окружен галереями с каменными арками и балюстрадами. Внутри низко подстриженной живой изгороди благоухала огромная клумба. Посередине разместился фонтан из зеленого мрамора.
С террас открывался прелестный вид на парк и английские садики.
Множество цветов, статуй, беседок, зеленых живых арок, фонтанов, мраморных лавочек и мостиков… В прудах плавали белые лебеди. На вершине искусственной горки стояла беломраморная статуя Богоматери. От замка к реке спускалась беломраморная лестница, заканчивавшаяся узкой пристанью, украшенной двумя мраморными же сиренами. Лестница и разноцветные лодки у пристани являли собой один из красивейших видов парка.
Вальдемар любил Глембовичи. Замок, парк и хозяйственные постройки держались в образцовом состоянии. Конюшни Вальдемар прямо-таки холил. Но не могли пожаловаться на отсутствие его внимания и зверинец, и оружейная.
Обычно пан Мачей, гуляя по поместью, с улыбкой вспоминал, как окружающие смотрели с недоверием на вводимые Вальдемаром новшества, как критиковали, как не верили, что беспечному повесе удастся создать что-либо путное. Они знали, что майорат закончил пользовавшееся хорошей репутацией учебное заведение в Галле, но кое-кто в это плохо верил. Лишь по прошествии долгого времени, видя его энергию и результаты, все поняли, что этот праздный гуляка может, оказывается, быть дельным хозяином и серьезным человеком…
На глембовическое великолепие все смотрели с удивлением, но каждый по-своему: пан Мачей и княжна Подгорецкая с гордостью, Трестка завистливо, князь и княгиня Подгорецкие с грустью.
«И я когда-то многое имел, но остались одни долги…» — думал старый князь.
Барон Вейнер, как и Стефа, впервые попавший в Глембовичи, ходил слегка потрясенный, бормоча в усы:
— Второй Версаль! Второй Версаль!
Графиня Чвилецкая и панна Паула, в компании пани Идалии осматривавшие теплицу, громко восторгались каждым цветком. Панну Риту невозможно было вытащить из конюшни. Только граф Чвилецкий с панной Михалиной сонно прогуливались по парку. Стефу сопровождал Вильгельм Шелига.
Вальдемар предоставил гостям полную свободу, принимая их по-королевски, находя время для каждого.
Никто не чувствовал себя стесненно — шел, куда хотел, беседовал, с кем хотел. Но Люция доставляла Стефе хлопоты — девочку ни за что нельзя было удержать при себе, она явно была чем-то взбудоражена.
Пышность Глембовичей странно действовала на Люцию, хотя она часто бывала здесь, а к роскоши привыкла с детства.
Разгоряченная Люция подбежала к Стефе и, беря ее за руку, настойчиво сказала:
— Мне нужно вам что-то сказать, но только вам одной.
Вильгельм Шелига, чуточку расстроенный, отошел в сторону. Люция отвела Стефу в конец аллеи, к высокому водопаду, откуда открывался вид на замок и террасы. Девочка остановилась, очертила рукой в воздухе широкий круг и спросила:
— Прекрасно, правда?
Чуточку удивившись, Стефа взглянула на нее.
— Прекрасно? — повторила девочка.
— Очень! — ответила Стефа, сама очарованная здешним великолепием.
Разрумянившаяся Люция крепко сжала руку Стефы и начала приглушенным голосом:
— Знаете, может, и у меня будет когда-нибудь такой замок, такие салоны, парк, террасы. У меня будут прекрасное поместье, богатство и титулы. Именно такая жизнь мне предначертана, именно такая!
— Почему ты это говоришь, Люция? — спросила Стефа, на которую порыв девочки произвел неприятное впечатление.
— Мне пришло в голову, что только в нашем кругу я могу иметь все это, такое вот великолепие! А я его так люблю! А если бы я вышла замуж за Эдмунда, у меня не было бы и сотой доли всего этого, правда? Какой-нибудь скромный домик в несколько комнат, обсаженный жасмином, с настурцией на клумбах. Ни салонов, ни портретной галереи… Кто такие Пронтницкие? Какие у них могли быть предки?
— О да! — горько усмехнулась Стефа. — Провидение опекало его и тебя.
— Его? А может, только меня? Для него жениться на мне было бы милостью Провидения.
— Люци, не суди обо всем с точки зрения своего круга и денег…
— Как так? Разве я не была бы для него прекрасной партией?
— Несомненно. Но именно эта прекрасная партия стала бы его несчастьем, угнетала бы его, душила. Ты, воспитанная в роскоши, не удовлетворилась бы средним достатком, а он не смог бы окружить тебя роскошью и использовал бы для этого твои же деньги… а впрочем, и их бы не хватило, чтобы удовлетворить твои желания.
— Но мои родственные связи — разве это ничего не значит, разве этого недостаточно?
— Мне было бы недостаточно. Но все зависит от точки зрения. Быть может, Пронтницкий и был бы доволен…
— Наверняка больше, чем я!
— А если бы ты любила его по-настоящему?
— Это ничего бы не значило. У меня была бы только любовь, а у него — еще и все остальное. Он выигрывал, я проигрывала.
Стефа грустно сказала:
— Ах, Люци! Вспомни, что ты говорила всего месяц назад: что единственное твое желание — стать женой Пронтницкого. Понимаю, все это было детство, он недостоин подлинных чувств, потому что сам на них не способен, но как же изменились твои взгляды за какой-то месяц… А будь он достойным человеком, заслуживающим уважения и твоей любви, ты и тогда считала бы, что он «выигрывает»?
— Вы меня не поняли. Я говорю о нашем круге и о подходящей партии.
— Значит, сам по себе человек ничего не значит? Важны только деньги и высший свет? Люци, ты так молода, но взгляды у тебя уже извращенные…
— Никакие не извращенные. Просто наши, — надулась Люция.
— Поздравляю! Если ты сейчас уже так думаешь, что будет потом?
— Ну, больше я никогда уже не совершу такой глупости — влюбиться в человека не нашего круга.
— О да, такие глупости ты должна себе запретить раз и навсегда, они иногда плохо кончаются…
Столько печали и горечи звучало в голосе Стефы, что Люция, пытливо глянув на нее, внезапно обняла ее за шею и умильно шепнула:
— Моя добрая пани Стефа, вы только не сердитесь на меня!
— Я не сержусь, Люци, но мне жаль…
— Пана Эдмунда?
— Нет. Мне жаль, что у тебя подобные взгляды.
— Это Глембовичи так на меня действуют. Счастливец Вальди!
В глубине аллеи послышался голос.
— Мама меня зовет. Бегу! — крикнула девочка и помчалась туда.
Стефа пошла в сторону замка. Все гости были в парке, но она хотела остаться одна. Огромные стены и башня с развевавшимся знаменем словно пригибали ее к земле. Она едва ли не физически ощутила, как не хочется ей смотреть на эти стены. И решила вернуться в замок, уверенная, что никого там не встретит.
Она побежала по террасе, по веранде и в первом же зале столкнулась со старым камердинером. Он поклонился девушке. Стефа спросила его, как пройти в комнату для гостей. Старый слуга показал рукой в нужную сторону и сказал учтиво:
— Третий этаж, в левом крыле. Быть может, панна молодая графиня прикажет ее проводить?
Стефа взглянула на него, широко раскрыв глаза. Камердинер застыл в позе ожидания.
— Вы ошибаетесь, Анджей, никакая я не графиня, — сказала она с веселой улыбкой.
Теперь старый слуга широко раскрыл глаза, но тут же превозмог удивление и вновь поклонился:
— Прошу простить, милостивая панна.
Стефа слегка пожала плечами и пошла в глубь замка, подумав:
«Должно быть, тут и представить не могут, что гость окажется без титула…»
Она прошла бильярдным залом, миновала бальный зал и оказалась в огромном вестибюле. Отсюда в разные стороны вело несколько коридоров, а широкая лестница из белого мрамора заканчивалась на высоте второго этажа галереей.
Стефа долго стояла посреди огромного вестибюля.
На втором этаже протянулась очередная анфилада залов. Посреди всего этого великолепия Стефа поняла, что заблудилась. По пути разглядывала ковры и гобелены. Перед глазами у нее мелькали драгоценные рамы картин. Фигура ее отражалась в огромных зеркалах.
Она часто останавливалась перед какой-нибудь картиной или чудесной пальмой. Постепенно ее стал охватывать страх. Она уже не знала, как выбраться. Ряды окон, погруженных в глубокие ниши, давали мало света, так что зал был погружен в полумрак и выглядел удивительно сурово. Под стенами и в центре зала стояли диваны, обитые золотистой парчой. Стефа глянула вверх, и озноб пронизал ее. Отовсюду смотрели на нее выразительные глаза — зал был увешан портретами. Предки Михоровского, изображенные в натуральную величину, стояли, оправленные в обитые бронзой рамы. К Стефе были обращены лица былых воевод, гетманов и сенаторов. Серебряные латы, позолоченные нагрудники, бархатные платья, соболя, горностаи, парча, фраки, кружевные жабо, военные мундиры… Полумрак, казалось, наполнял жизнью мертвые образы. Скупой свет, проникший снаружи, ложился на бархат, меха, на восковые руки и лица. Стефе показалось, что фигуры шевелятся, что мертвые серые глаза удивленно смотрят на нее, а губы шепчут:
— Что тебе нужно? Откуда ты взялась? Она вздрогнула, хотела уйти, обернулась к выходу — и взгляд ее упал на огромный портрет, довольно ярко освещенный. Опустив голову на грудь, с печалью в глазах стояла еще молодая женщина в тяжелом бархатном платье, украшенном брабантскими кружевами. Пышные черные волосы обрамляли безукоризненный овал лица, узкие сжатые губы были исполнены боли, нескрываемой даже на портрете. Судя по одежде и прическе, портрет был написан не так уж давно. Стефу он заинтересовал. Девушка подошла поближе, чтобы выяснить точно, кого изображает портрет.
Сбоку на темном фоне виднелся герцогский герб, под ним надпись: «Габриэла, урожденная герцогиня де Бурбон, властительница глембовическая, супруга Мачея Михоровского.» Ниже — даты рождения и смерти.
Значит, это и есть жена пана Мачея, бабушка Вальдемара? Герцогиня де Бурбон? Но отчего она так печальна? Стефа подошла поближе, всматриваясь. Две женщины — одна на портрете, в бархате, другая живая, в белом муслине — смотрели друг другу в глаза, словно понимая одна другую.
Глубокие черные зрачки Михоровской жалобно смотрели на девушку, от глаз ее веяло безнадежностью и меланхолией. Казалось, они говорили: «Жизнь измучила меня, не дала ни капельки счастья, одна боль и печаль… Не помогли ни богатство, ни титулы, ни гербы… я была несчастна».
Стефа слышала эти жалобы. Отчего эта женщина была несчастна? Чего ей не хватало в жизни? Что за черная туча заволокла ее лицо?
Стефа оглянулась вокруг. Растущий непонятный страх выползал из темных углов. Глаза портретов словно бы гневались, что она вторглась в их святилище, казалось, они шепчут:
— Уходи отсюда девушка. Ты чужая здесь, это не твой мир.
Стефа задрожала. Подобных чувств она прежде не знала. Чуяла, что бродит в некоей мгле, вызвавшей необъяснимый страх. Она вновь взглянула на мертвые лица и, подняв голову кверху, шепнула:
— Ухожу… я никогда больше сюда не вернусь!
Не отводя взгляда от печального лица бабушки Вальдемара, она прошептала:
— Пани, ухожу, ухожу…
Но глаза Михоровской смотрели на нее с приязнью. Полные печали и горя, они, казалось, отвечали:
— Бедное дитя… поспеши удалиться… жаль мне тебя, полевой цветок… скорее возвращайся к таким же, как ты…
— Боже! — охнула Стефа.
Каждый нерв ее дрожал, всматриваясь в портрет, она не услышала шагов в соседней комнате.
Внезапно перед ней вырос Вальдемар, державший букет желтых чайных роз.
— Ах! — вскликнула Стефа, отступая на шаг.
— Что с вами? — спросил вошедший, взяв ее руку в свои. — Я испугал вас? Пани Стефания, что случилось?
Девушка опомнилась. С ним она не боялась. Высвободив руку из его пальцев, она сказала:
— Вы будете надо мной смеяться, но ваше внезапное появление меня в самом деле испугало.
— Вы меня приняли за какого-нибудь прадедушку, соскочившего со стены?
— О нет!
— А я вас искал по всему замку. Анджей навел меня на след.
— Я заблудилась, совершенно случайно попала сюда…
— И говорили с моими предками? Она удивленно взглянула на него:
— Да вы просто ясновидец!
— Значит, я угадал?
— Отчасти. Это они говорили со мной, а я только отвечала.
— И что же они говорили?
— Велели мне уходить, — ответила она с вымученной улыбкой.
— Пани Стефания!
Этот возглас удивил Стефу — в нем звучали вопрос и печаль. Она быстро повторила:
— Они сердились, что я вторглась в их святилище. Одна только эта дама была ко мне благосклонна.
И она показала на портрет.
Вальдемар присмотрелся, серьезно сказал:
— Это моя бабушка, очень добрая и очень несчастная женщина… может, оттого и несчастная, что добрая.
— Почему? — спросила Стефа.
— Ох! Это грустная история. Я не хотел бы вас печалить.
— Расскажите, — шепнула она умоляюще. Вальдемар взял с дивана букет роз и сказал:
— Я рвал их, думая о вас, и вот, принес… Мой любимый цвет. Прошу вас.
Он подал девушке пышный благоухающий букет, глядя на нее горящими глазами.
— Неужели вы любите печальные истории? — добавил он быстро, чтобы девушка вновь почувствовала себя непринужденно. Вальдемар заметил, что преподнесенный букет смутил ее.
— О да… Спасибо вам за розы, они прекрасны.
— Хорошо. Я вам расскажу историю бабушки, но предупреждаю, это очень грустная история — бабушка много претерпела.
— Уйдемте отсюда, — сказала Стефа. — Нас будут искать.
— Все внизу, играют в теннис, и им весело. Нет смысла им мешать:
— Но Люция там одна, без меня.
— Могу вас заверить, что Вилюсь Шелига ее успешно развлекает. Останемся здесь.
— Нет-нет! Нужно идти.
От главного здания, светившегося рядами бесчисленных окон и взметнувшегося на несколько этажей, тянулись в стороны два боковых крыла с башенками. К зданию примыкала и высокая башня, увенчанная знаменем Михоровских, На башне Вальдемар оборудовал метеорологическую лабораторию. Еще два ответвления, не очень длинные, замыкались двухэтажной перемычкой, именовавшейся «над арками». В первом этаже в старинном зале некогда собиралась на сеймики шляхта. На втором этаже помещалась оружейная. Внутренний дворик был окружен галереями с каменными арками и балюстрадами. Внутри низко подстриженной живой изгороди благоухала огромная клумба. Посередине разместился фонтан из зеленого мрамора.
С террас открывался прелестный вид на парк и английские садики.
Множество цветов, статуй, беседок, зеленых живых арок, фонтанов, мраморных лавочек и мостиков… В прудах плавали белые лебеди. На вершине искусственной горки стояла беломраморная статуя Богоматери. От замка к реке спускалась беломраморная лестница, заканчивавшаяся узкой пристанью, украшенной двумя мраморными же сиренами. Лестница и разноцветные лодки у пристани являли собой один из красивейших видов парка.
Вальдемар любил Глембовичи. Замок, парк и хозяйственные постройки держались в образцовом состоянии. Конюшни Вальдемар прямо-таки холил. Но не могли пожаловаться на отсутствие его внимания и зверинец, и оружейная.
Обычно пан Мачей, гуляя по поместью, с улыбкой вспоминал, как окружающие смотрели с недоверием на вводимые Вальдемаром новшества, как критиковали, как не верили, что беспечному повесе удастся создать что-либо путное. Они знали, что майорат закончил пользовавшееся хорошей репутацией учебное заведение в Галле, но кое-кто в это плохо верил. Лишь по прошествии долгого времени, видя его энергию и результаты, все поняли, что этот праздный гуляка может, оказывается, быть дельным хозяином и серьезным человеком…
На глембовическое великолепие все смотрели с удивлением, но каждый по-своему: пан Мачей и княжна Подгорецкая с гордостью, Трестка завистливо, князь и княгиня Подгорецкие с грустью.
«И я когда-то многое имел, но остались одни долги…» — думал старый князь.
Барон Вейнер, как и Стефа, впервые попавший в Глембовичи, ходил слегка потрясенный, бормоча в усы:
— Второй Версаль! Второй Версаль!
Графиня Чвилецкая и панна Паула, в компании пани Идалии осматривавшие теплицу, громко восторгались каждым цветком. Панну Риту невозможно было вытащить из конюшни. Только граф Чвилецкий с панной Михалиной сонно прогуливались по парку. Стефу сопровождал Вильгельм Шелига.
Вальдемар предоставил гостям полную свободу, принимая их по-королевски, находя время для каждого.
Никто не чувствовал себя стесненно — шел, куда хотел, беседовал, с кем хотел. Но Люция доставляла Стефе хлопоты — девочку ни за что нельзя было удержать при себе, она явно была чем-то взбудоражена.
Пышность Глембовичей странно действовала на Люцию, хотя она часто бывала здесь, а к роскоши привыкла с детства.
Разгоряченная Люция подбежала к Стефе и, беря ее за руку, настойчиво сказала:
— Мне нужно вам что-то сказать, но только вам одной.
Вильгельм Шелига, чуточку расстроенный, отошел в сторону. Люция отвела Стефу в конец аллеи, к высокому водопаду, откуда открывался вид на замок и террасы. Девочка остановилась, очертила рукой в воздухе широкий круг и спросила:
— Прекрасно, правда?
Чуточку удивившись, Стефа взглянула на нее.
— Прекрасно? — повторила девочка.
— Очень! — ответила Стефа, сама очарованная здешним великолепием.
Разрумянившаяся Люция крепко сжала руку Стефы и начала приглушенным голосом:
— Знаете, может, и у меня будет когда-нибудь такой замок, такие салоны, парк, террасы. У меня будут прекрасное поместье, богатство и титулы. Именно такая жизнь мне предначертана, именно такая!
— Почему ты это говоришь, Люция? — спросила Стефа, на которую порыв девочки произвел неприятное впечатление.
— Мне пришло в голову, что только в нашем кругу я могу иметь все это, такое вот великолепие! А я его так люблю! А если бы я вышла замуж за Эдмунда, у меня не было бы и сотой доли всего этого, правда? Какой-нибудь скромный домик в несколько комнат, обсаженный жасмином, с настурцией на клумбах. Ни салонов, ни портретной галереи… Кто такие Пронтницкие? Какие у них могли быть предки?
— О да! — горько усмехнулась Стефа. — Провидение опекало его и тебя.
— Его? А может, только меня? Для него жениться на мне было бы милостью Провидения.
— Люци, не суди обо всем с точки зрения своего круга и денег…
— Как так? Разве я не была бы для него прекрасной партией?
— Несомненно. Но именно эта прекрасная партия стала бы его несчастьем, угнетала бы его, душила. Ты, воспитанная в роскоши, не удовлетворилась бы средним достатком, а он не смог бы окружить тебя роскошью и использовал бы для этого твои же деньги… а впрочем, и их бы не хватило, чтобы удовлетворить твои желания.
— Но мои родственные связи — разве это ничего не значит, разве этого недостаточно?
— Мне было бы недостаточно. Но все зависит от точки зрения. Быть может, Пронтницкий и был бы доволен…
— Наверняка больше, чем я!
— А если бы ты любила его по-настоящему?
— Это ничего бы не значило. У меня была бы только любовь, а у него — еще и все остальное. Он выигрывал, я проигрывала.
Стефа грустно сказала:
— Ах, Люци! Вспомни, что ты говорила всего месяц назад: что единственное твое желание — стать женой Пронтницкого. Понимаю, все это было детство, он недостоин подлинных чувств, потому что сам на них не способен, но как же изменились твои взгляды за какой-то месяц… А будь он достойным человеком, заслуживающим уважения и твоей любви, ты и тогда считала бы, что он «выигрывает»?
— Вы меня не поняли. Я говорю о нашем круге и о подходящей партии.
— Значит, сам по себе человек ничего не значит? Важны только деньги и высший свет? Люци, ты так молода, но взгляды у тебя уже извращенные…
— Никакие не извращенные. Просто наши, — надулась Люция.
— Поздравляю! Если ты сейчас уже так думаешь, что будет потом?
— Ну, больше я никогда уже не совершу такой глупости — влюбиться в человека не нашего круга.
— О да, такие глупости ты должна себе запретить раз и навсегда, они иногда плохо кончаются…
Столько печали и горечи звучало в голосе Стефы, что Люция, пытливо глянув на нее, внезапно обняла ее за шею и умильно шепнула:
— Моя добрая пани Стефа, вы только не сердитесь на меня!
— Я не сержусь, Люци, но мне жаль…
— Пана Эдмунда?
— Нет. Мне жаль, что у тебя подобные взгляды.
— Это Глембовичи так на меня действуют. Счастливец Вальди!
В глубине аллеи послышался голос.
— Мама меня зовет. Бегу! — крикнула девочка и помчалась туда.
Стефа пошла в сторону замка. Все гости были в парке, но она хотела остаться одна. Огромные стены и башня с развевавшимся знаменем словно пригибали ее к земле. Она едва ли не физически ощутила, как не хочется ей смотреть на эти стены. И решила вернуться в замок, уверенная, что никого там не встретит.
Она побежала по террасе, по веранде и в первом же зале столкнулась со старым камердинером. Он поклонился девушке. Стефа спросила его, как пройти в комнату для гостей. Старый слуга показал рукой в нужную сторону и сказал учтиво:
— Третий этаж, в левом крыле. Быть может, панна молодая графиня прикажет ее проводить?
Стефа взглянула на него, широко раскрыв глаза. Камердинер застыл в позе ожидания.
— Вы ошибаетесь, Анджей, никакая я не графиня, — сказала она с веселой улыбкой.
Теперь старый слуга широко раскрыл глаза, но тут же превозмог удивление и вновь поклонился:
— Прошу простить, милостивая панна.
Стефа слегка пожала плечами и пошла в глубь замка, подумав:
«Должно быть, тут и представить не могут, что гость окажется без титула…»
Она прошла бильярдным залом, миновала бальный зал и оказалась в огромном вестибюле. Отсюда в разные стороны вело несколько коридоров, а широкая лестница из белого мрамора заканчивалась на высоте второго этажа галереей.
Стефа долго стояла посреди огромного вестибюля.
На втором этаже протянулась очередная анфилада залов. Посреди всего этого великолепия Стефа поняла, что заблудилась. По пути разглядывала ковры и гобелены. Перед глазами у нее мелькали драгоценные рамы картин. Фигура ее отражалась в огромных зеркалах.
Она часто останавливалась перед какой-нибудь картиной или чудесной пальмой. Постепенно ее стал охватывать страх. Она уже не знала, как выбраться. Ряды окон, погруженных в глубокие ниши, давали мало света, так что зал был погружен в полумрак и выглядел удивительно сурово. Под стенами и в центре зала стояли диваны, обитые золотистой парчой. Стефа глянула вверх, и озноб пронизал ее. Отовсюду смотрели на нее выразительные глаза — зал был увешан портретами. Предки Михоровского, изображенные в натуральную величину, стояли, оправленные в обитые бронзой рамы. К Стефе были обращены лица былых воевод, гетманов и сенаторов. Серебряные латы, позолоченные нагрудники, бархатные платья, соболя, горностаи, парча, фраки, кружевные жабо, военные мундиры… Полумрак, казалось, наполнял жизнью мертвые образы. Скупой свет, проникший снаружи, ложился на бархат, меха, на восковые руки и лица. Стефе показалось, что фигуры шевелятся, что мертвые серые глаза удивленно смотрят на нее, а губы шепчут:
— Что тебе нужно? Откуда ты взялась? Она вздрогнула, хотела уйти, обернулась к выходу — и взгляд ее упал на огромный портрет, довольно ярко освещенный. Опустив голову на грудь, с печалью в глазах стояла еще молодая женщина в тяжелом бархатном платье, украшенном брабантскими кружевами. Пышные черные волосы обрамляли безукоризненный овал лица, узкие сжатые губы были исполнены боли, нескрываемой даже на портрете. Судя по одежде и прическе, портрет был написан не так уж давно. Стефу он заинтересовал. Девушка подошла поближе, чтобы выяснить точно, кого изображает портрет.
Сбоку на темном фоне виднелся герцогский герб, под ним надпись: «Габриэла, урожденная герцогиня де Бурбон, властительница глембовическая, супруга Мачея Михоровского.» Ниже — даты рождения и смерти.
Значит, это и есть жена пана Мачея, бабушка Вальдемара? Герцогиня де Бурбон? Но отчего она так печальна? Стефа подошла поближе, всматриваясь. Две женщины — одна на портрете, в бархате, другая живая, в белом муслине — смотрели друг другу в глаза, словно понимая одна другую.
Глубокие черные зрачки Михоровской жалобно смотрели на девушку, от глаз ее веяло безнадежностью и меланхолией. Казалось, они говорили: «Жизнь измучила меня, не дала ни капельки счастья, одна боль и печаль… Не помогли ни богатство, ни титулы, ни гербы… я была несчастна».
Стефа слышала эти жалобы. Отчего эта женщина была несчастна? Чего ей не хватало в жизни? Что за черная туча заволокла ее лицо?
Стефа оглянулась вокруг. Растущий непонятный страх выползал из темных углов. Глаза портретов словно бы гневались, что она вторглась в их святилище, казалось, они шепчут:
— Уходи отсюда девушка. Ты чужая здесь, это не твой мир.
Стефа задрожала. Подобных чувств она прежде не знала. Чуяла, что бродит в некоей мгле, вызвавшей необъяснимый страх. Она вновь взглянула на мертвые лица и, подняв голову кверху, шепнула:
— Ухожу… я никогда больше сюда не вернусь!
Не отводя взгляда от печального лица бабушки Вальдемара, она прошептала:
— Пани, ухожу, ухожу…
Но глаза Михоровской смотрели на нее с приязнью. Полные печали и горя, они, казалось, отвечали:
— Бедное дитя… поспеши удалиться… жаль мне тебя, полевой цветок… скорее возвращайся к таким же, как ты…
— Боже! — охнула Стефа.
Каждый нерв ее дрожал, всматриваясь в портрет, она не услышала шагов в соседней комнате.
Внезапно перед ней вырос Вальдемар, державший букет желтых чайных роз.
— Ах! — вскликнула Стефа, отступая на шаг.
— Что с вами? — спросил вошедший, взяв ее руку в свои. — Я испугал вас? Пани Стефания, что случилось?
Девушка опомнилась. С ним она не боялась. Высвободив руку из его пальцев, она сказала:
— Вы будете надо мной смеяться, но ваше внезапное появление меня в самом деле испугало.
— Вы меня приняли за какого-нибудь прадедушку, соскочившего со стены?
— О нет!
— А я вас искал по всему замку. Анджей навел меня на след.
— Я заблудилась, совершенно случайно попала сюда…
— И говорили с моими предками? Она удивленно взглянула на него:
— Да вы просто ясновидец!
— Значит, я угадал?
— Отчасти. Это они говорили со мной, а я только отвечала.
— И что же они говорили?
— Велели мне уходить, — ответила она с вымученной улыбкой.
— Пани Стефания!
Этот возглас удивил Стефу — в нем звучали вопрос и печаль. Она быстро повторила:
— Они сердились, что я вторглась в их святилище. Одна только эта дама была ко мне благосклонна.
И она показала на портрет.
Вальдемар присмотрелся, серьезно сказал:
— Это моя бабушка, очень добрая и очень несчастная женщина… может, оттого и несчастная, что добрая.
— Почему? — спросила Стефа.
— Ох! Это грустная история. Я не хотел бы вас печалить.
— Расскажите, — шепнула она умоляюще. Вальдемар взял с дивана букет роз и сказал:
— Я рвал их, думая о вас, и вот, принес… Мой любимый цвет. Прошу вас.
Он подал девушке пышный благоухающий букет, глядя на нее горящими глазами.
— Неужели вы любите печальные истории? — добавил он быстро, чтобы девушка вновь почувствовала себя непринужденно. Вальдемар заметил, что преподнесенный букет смутил ее.
— О да… Спасибо вам за розы, они прекрасны.
— Хорошо. Я вам расскажу историю бабушки, но предупреждаю, это очень грустная история — бабушка много претерпела.
— Уйдемте отсюда, — сказала Стефа. — Нас будут искать.
— Все внизу, играют в теннис, и им весело. Нет смысла им мешать:
— Но Люция там одна, без меня.
— Могу вас заверить, что Вилюсь Шелига ее успешно развлекает. Останемся здесь.
— Нет-нет! Нужно идти.