Страница:
– Я несколько отвык.
– Это незаметно.
Она спешивается, ведет лошадь к травянистой полянке под раскидистым дубом: Привязывает поводья к столбу, выступающему из ограды, и садится на широкий плоский камень.
Креслин тоже привязывает коня и, даже не успев еще приблизиться к незнакомке, неожиданно ощущает протянутую между ними тончайшую нить. Улавливает он и мелькание пляшущих вокруг женщины черно-белых язычков пламени.
– Кто ты? – непроизвольно вырывается у него.
– Разве ты не знаешь?
– Почему бы тебе просто не ответить на мой вопрос? К чему эти игры? Я понимаю, ты вроде как колдунья. Все стараются держаться от тебя подальше.
– Я не заметила, чтобы кто-нибудь особо стремился поближе познакомиться и с тобой, Креслин.
– Но герцог? Стражи? – он смотрит на нее в упор. Лицо ее бледно и серьезно.
– Стражи опекают меня, так же как и тебя. Герцог – мой кузен. Он искренне желает поскорее избавиться от моего общества.
– Кто ты? – повторяет он.
– Ты знаешь, просто не хочешь этого признать.
Он встречается взглядом с ее зелеными глазами. Как странно выглядят они на этом бледном, веснушчатом лице...
– Ходят слухи, что единственный отпрыск мужского пола правящего дома Западного Оплота не только отверг свою знатную и весьма привлекательную невесту, суб-тирана Сарроннина, но еще и таскал камни на строительстве чародейского тракта, как простой каторжник!
Креслин чувствует, что сердце его начинает учащенно биться, а горло перехватило. Женщина безжалостно продолжает:
– Еще поговаривают, будто этот неблагодарный имел безрассудство прыгнуть в самое сердце снежной бури, чтобы сбежать от прославленных стражей Оплота. В чем и преуспел. Правда, после этого его захватили Белые маги и он лишился рассудка, но и тут он, пройдя через бурю, исчез в Рассветных Отрогах, так и не предоставив Высшему Магу возможности взглянуть на его тело.
Креслин смеется, узнав наконец этот хрипловатый голос, плохо сочетающийся со светлой кожей и веснушками. Он смеется, и нотки его смеха кажутся золотистыми даже на фоне прохладного ветра.
– Ты заполучила меня, госпожа. Заполучила! – его смех стихает, а блеск в глазах становится печальным. – Заполучила, но кого? Беглеца, которому нет места во всем Кандаре? Которому только и приходится, что убегать от одного несчастья за другим. Причем без надежды на успех...
– Довольно! – она подается к нему так, что огненно-рыжие волосы рассыпаются на вороте ее легкой голубой куртки для верховой езды. – Я тебе кое-что задолжала!
Креслин не шевелится, он даже не моргает, когда ее белый гнев хлещет его с еще большим неистовством, чем рука, нанесшая пощечину.
Стиснув зубы, он заставляет себя не тянуться к ветрам.
– Видимо, ты считаешь, что положение суб-тирана дает тебе право наносить оскорбления другим?
– Очень впечатляюще, – насмешливо отзывается она.
– Мегера, – медленно произносит он. – Это имя должно означать «ярость». Или «безумное разрушение».
– А ты еще не понял?
– Чего не понял? – его голос холоден. – Что меня гоняли, преследовали, за мной охотились чуть ли не по всему Кандару? Что я чародей, с которым все желают покончить? Что ты каким-то образом со мной связана и видишь в этом мою вину? Что ты разыскивала меня – и разыскала?
– По крайней мере, ты начинаешь думать.
– Думай не думай, госпожа, от этого мало проку, если нет выбора.
На сей раз она хмурится.
– Мегера, – он поднимает глаза на стражей, бочком теснящих коней и старающихся держаться подальше от этой парочки. – Мне не найти приюта ни на Крыше Мира, ни в землях, где властвуют Белые маги. Сомневаюсь, чтобы я стал желанным гостем в Сарроннине или Сутии... особенно теперь.
Она смотрит на него молча. Смотрит невидящими глазами. Повисшую тишину нарушает ржание гнедого. Одно из белых пушистых облаков закрывает солнце, и над холмом пробегает тень.
– Вот ты и заполучила то, что имеешь. Я твой.
– Ты ничей. Никто и никогда тебя не получит.
– Но ты заполучила, нравится тебе это или нет.
– Ты неправильно понимаешь, Креслин, – голос ее обманчиво мягок. – Это я твоя, вне зависимости от того, что я делаю. Мой ты или не мой, но я твоя.
– И это обстоятельство тебе ненавистно, а потому ненавистен и я?
– Да.
Юноша поднимает глаза на покрывшее их тенью облако. Его лошадь взмахивает хвостом.
– Давай вернемся.
– Устал?
– Да, – признается он. – Хотя это едва ли имеет для тебя значение.
– О чем ты думал?
– Ни о чем полезном, – он садится в седло осторожнее, чем раньше, снова ощущая слабость в ногах. – Просто задумался, что мы можем сделать.
Стражи сопровождают их обратно в Вергрен.
LII
LIII
LIV
– Это незаметно.
Она спешивается, ведет лошадь к травянистой полянке под раскидистым дубом: Привязывает поводья к столбу, выступающему из ограды, и садится на широкий плоский камень.
Креслин тоже привязывает коня и, даже не успев еще приблизиться к незнакомке, неожиданно ощущает протянутую между ними тончайшую нить. Улавливает он и мелькание пляшущих вокруг женщины черно-белых язычков пламени.
– Кто ты? – непроизвольно вырывается у него.
– Разве ты не знаешь?
– Почему бы тебе просто не ответить на мой вопрос? К чему эти игры? Я понимаю, ты вроде как колдунья. Все стараются держаться от тебя подальше.
– Я не заметила, чтобы кто-нибудь особо стремился поближе познакомиться и с тобой, Креслин.
– Но герцог? Стражи? – он смотрит на нее в упор. Лицо ее бледно и серьезно.
– Стражи опекают меня, так же как и тебя. Герцог – мой кузен. Он искренне желает поскорее избавиться от моего общества.
– Кто ты? – повторяет он.
– Ты знаешь, просто не хочешь этого признать.
Он встречается взглядом с ее зелеными глазами. Как странно выглядят они на этом бледном, веснушчатом лице...
– Ходят слухи, что единственный отпрыск мужского пола правящего дома Западного Оплота не только отверг свою знатную и весьма привлекательную невесту, суб-тирана Сарроннина, но еще и таскал камни на строительстве чародейского тракта, как простой каторжник!
Креслин чувствует, что сердце его начинает учащенно биться, а горло перехватило. Женщина безжалостно продолжает:
– Еще поговаривают, будто этот неблагодарный имел безрассудство прыгнуть в самое сердце снежной бури, чтобы сбежать от прославленных стражей Оплота. В чем и преуспел. Правда, после этого его захватили Белые маги и он лишился рассудка, но и тут он, пройдя через бурю, исчез в Рассветных Отрогах, так и не предоставив Высшему Магу возможности взглянуть на его тело.
Креслин смеется, узнав наконец этот хрипловатый голос, плохо сочетающийся со светлой кожей и веснушками. Он смеется, и нотки его смеха кажутся золотистыми даже на фоне прохладного ветра.
– Ты заполучила меня, госпожа. Заполучила! – его смех стихает, а блеск в глазах становится печальным. – Заполучила, но кого? Беглеца, которому нет места во всем Кандаре? Которому только и приходится, что убегать от одного несчастья за другим. Причем без надежды на успех...
– Довольно! – она подается к нему так, что огненно-рыжие волосы рассыпаются на вороте ее легкой голубой куртки для верховой езды. – Я тебе кое-что задолжала!
Креслин не шевелится, он даже не моргает, когда ее белый гнев хлещет его с еще большим неистовством, чем рука, нанесшая пощечину.
Стиснув зубы, он заставляет себя не тянуться к ветрам.
– Видимо, ты считаешь, что положение суб-тирана дает тебе право наносить оскорбления другим?
– Очень впечатляюще, – насмешливо отзывается она.
– Мегера, – медленно произносит он. – Это имя должно означать «ярость». Или «безумное разрушение».
– А ты еще не понял?
– Чего не понял? – его голос холоден. – Что меня гоняли, преследовали, за мной охотились чуть ли не по всему Кандару? Что я чародей, с которым все желают покончить? Что ты каким-то образом со мной связана и видишь в этом мою вину? Что ты разыскивала меня – и разыскала?
– По крайней мере, ты начинаешь думать.
– Думай не думай, госпожа, от этого мало проку, если нет выбора.
На сей раз она хмурится.
– Мегера, – он поднимает глаза на стражей, бочком теснящих коней и старающихся держаться подальше от этой парочки. – Мне не найти приюта ни на Крыше Мира, ни в землях, где властвуют Белые маги. Сомневаюсь, чтобы я стал желанным гостем в Сарроннине или Сутии... особенно теперь.
Она смотрит на него молча. Смотрит невидящими глазами. Повисшую тишину нарушает ржание гнедого. Одно из белых пушистых облаков закрывает солнце, и над холмом пробегает тень.
– Вот ты и заполучила то, что имеешь. Я твой.
– Ты ничей. Никто и никогда тебя не получит.
– Но ты заполучила, нравится тебе это или нет.
– Ты неправильно понимаешь, Креслин, – голос ее обманчиво мягок. – Это я твоя, вне зависимости от того, что я делаю. Мой ты или не мой, но я твоя.
– И это обстоятельство тебе ненавистно, а потому ненавистен и я?
– Да.
Юноша поднимает глаза на покрывшее их тенью облако. Его лошадь взмахивает хвостом.
– Давай вернемся.
– Устал?
– Да, – признается он. – Хотя это едва ли имеет для тебя значение.
– О чем ты думал?
– Ни о чем полезном, – он садится в седло осторожнее, чем раньше, снова ощущая слабость в ногах. – Просто задумался, что мы можем сделать.
Стражи сопровождают их обратно в Вергрен.
LII
– Ты ведь так и не понял, верно?
Мегера устраивается на камне, подвернув под себя одну ногу и полуобернувшись к востоку, где за протянувшимися на три кай лугами высятся, отбрасывая длинную вечернюю тень, городские стены.
Креслин старается не хмуриться, хотя знает, что скрывать свои чувства в такой близости от Мегеры – бесполезно. А улавливая бушующую в ее душе бурю, понимает и то, что любой ответ будет небезопасен.
– Я так не думаю.
Она вскидывает руки. Длинные полотняные рукава соскальзывают, обнажая обезображенные шрамами запястья.
– Ты видел их раньше. Не вздумай сказать «нет»!
– Я и не думаю.
Он мог бы устранить эти шрамы, но считает это бессмысленным до тех пор, пока шрамами покрыта ее душа.
– Железо, холодное железо, каждый день с тех пор, как... как я перестала быть маленькой девочкой. Ты знаешь, каково это? Знаешь?
– Нет.
– А потом Риесса, моя дорогая сестрица, и Дайлисс заменили то холодное железо на раскаленное. Закалили мои оковы в твоей крови, связав мою жизнь с твоей. Ты знаешь, каково чувствовать дар и не иметь возможности использовать его? Во всяком случае, в полную силу? Без боли?
Не иметь возможности использовать дар... Чей – свой или его?
– Продолжай, – просит он.
– На самом деле ты не хочешь слушать.
– Почему? – он пристально смотрит на нее. – Я же попросил тебя продолжать.
– Нет, – она отводит глаза. – Я не хочу стать посмешищем, даже в глазах в общем-то неплохого, хоть и туповатого малого.
– Прекрасно, – фыркает Креслин. – Не хочешь о себе – не надо. Поговорим обо мне. Скажи на милость, зачем ты показала, где я нахожусь, гнавшимся за мной Белым? Это едва не стоило мне жизни!
– Что?!
– Ты прекрасно знаешь, что. Ты и твоя проклятая птица кружили у меня прямо над головой до тех пор, пока не привлекли внимание мага.
– Ты так себе это представляешь? – едва ли не с восторженным удивлением спрашивает Мегера.
– А разве это не так?
– Откуда мне знать? – она снова поднимает руки, показывая шрамы. – Откуда мне знать, если всякий полет мысли обжигает кожу и испепеляет душу. Если долгие дни видишь солнце лишь сквозь оконную решетку? Ведь только совсем недавно я смогла действовать, не опаляя себя.
– Так ты не знаешь? Я хочу сказать, ты не видишь ту проклятую птицу, глазами которой меня выискиваешь?
– Конечно нет, идиот! Какая там птица! Смог бы ты вызывать свои дурацкие бури, держа руки на раскаленной решетке? А хоть бы и смог – много бы тебе запомнилось сопутствующих подробностей?
Позади Мегеры на камень мостовой падает тень. Креслин видит мрачную физиономию Флорина. Герцогский страж-мастер молча кивает ему и отходит в сторону с неким подобием улыбки на обычно угрюмом лице.
– Ты не понимаешь? Ты что, действительно не понимаешь? – требовательно спрашивает Мегера.
Креслин сдерживался слишком долго, и тут его прорывает:
– Какого ответа ты от меня ждешь? Скажу «понимаю» – ты заявишь, что это ложь. Признаю, что нет, – ты проклянешь меня за неспособность проникнуться твоими страданиями. Но раз уж на то пошло, скажу: ты заклеймила себя сама! Сама оковала себя холодным железом. Да, да! У тебя был выбор. Не слишком богатый, но был. В свое время ты могла уйти, как на том пиру. Уйти! Какой страж мог бы тебя остановить? Ты сетуешь, но тебе не приходилось бороться за право каждого самостоятельного шага! Не приходилось утверждать себя в состязании со стражами Западного Оплота! Не приходилось зимой пешком перебираться через Закатные Отроги. Белые маги не похищали твою память. И наконец, никто не бил тебя дубинкой по черепу. Я по своей воле никогда в жизни не делал тебе ничего дурного. Твоя сестра – может быть. Маршал – может быть. Но не я. Так что перестань винить меня во всех своих бедах.
Мегера слушает его с открытым ртом, но едва он умолкает, начинает говорить она:
– Ты... Ты так ничего и не понял! Твой разум – если он у тебя вообще есть – неприступнее твоего драгоценного Западного Оплота! Тебя обучили как воина – кто смог бы тебя остановить? Ты один из самых могущественных Магов-Буреносцев – кто смог бы тебя остановить? Единственные сковывающие тебя цепи – у тебя в голове, и ты до сих пор от них не избавился!
Она вскочила на ноги, и глаза ее сияют ярче закатного солнца.
Креслин моргает. Какие цепи?
– Мои цепи не смогли меня удержать, – продолжает она, – а ты о своих даже не догадываешься! Да поможет мне Свет, ведь от тебя-то всяко помощи не дождешься! – рыжеватое пламя вспыхивает на кончиках ее пальцев, но тут же исчезает, а лицо бледнеет. – Будь ты проклят! Будь проклят!
Шаги обутых в сапоги для верховой езды ног еще отдаются эхом, но самой Мегеры у парапета уже нет.
Цепи? Что за цепи? Нечто реальное или игра воображения Мегеры? Юноша стоит неподвижно, положив ладони на нагретый дневным солнцем каменный парапет. Мегера говорит правду, такой, какой она ей видится, и это тревожит его больше, чем враждебность всех магов Фэрхэвена. Креслин задумчиво всматривается в сумерки, и вслед за его взглядом навстречу темноте летят сорвавшиеся с губ слова песни:
Мегера устраивается на камне, подвернув под себя одну ногу и полуобернувшись к востоку, где за протянувшимися на три кай лугами высятся, отбрасывая длинную вечернюю тень, городские стены.
Креслин старается не хмуриться, хотя знает, что скрывать свои чувства в такой близости от Мегеры – бесполезно. А улавливая бушующую в ее душе бурю, понимает и то, что любой ответ будет небезопасен.
– Я так не думаю.
Она вскидывает руки. Длинные полотняные рукава соскальзывают, обнажая обезображенные шрамами запястья.
– Ты видел их раньше. Не вздумай сказать «нет»!
– Я и не думаю.
Он мог бы устранить эти шрамы, но считает это бессмысленным до тех пор, пока шрамами покрыта ее душа.
– Железо, холодное железо, каждый день с тех пор, как... как я перестала быть маленькой девочкой. Ты знаешь, каково это? Знаешь?
– Нет.
– А потом Риесса, моя дорогая сестрица, и Дайлисс заменили то холодное железо на раскаленное. Закалили мои оковы в твоей крови, связав мою жизнь с твоей. Ты знаешь, каково чувствовать дар и не иметь возможности использовать его? Во всяком случае, в полную силу? Без боли?
Не иметь возможности использовать дар... Чей – свой или его?
– Продолжай, – просит он.
– На самом деле ты не хочешь слушать.
– Почему? – он пристально смотрит на нее. – Я же попросил тебя продолжать.
– Нет, – она отводит глаза. – Я не хочу стать посмешищем, даже в глазах в общем-то неплохого, хоть и туповатого малого.
– Прекрасно, – фыркает Креслин. – Не хочешь о себе – не надо. Поговорим обо мне. Скажи на милость, зачем ты показала, где я нахожусь, гнавшимся за мной Белым? Это едва не стоило мне жизни!
– Что?!
– Ты прекрасно знаешь, что. Ты и твоя проклятая птица кружили у меня прямо над головой до тех пор, пока не привлекли внимание мага.
– Ты так себе это представляешь? – едва ли не с восторженным удивлением спрашивает Мегера.
– А разве это не так?
– Откуда мне знать? – она снова поднимает руки, показывая шрамы. – Откуда мне знать, если всякий полет мысли обжигает кожу и испепеляет душу. Если долгие дни видишь солнце лишь сквозь оконную решетку? Ведь только совсем недавно я смогла действовать, не опаляя себя.
– Так ты не знаешь? Я хочу сказать, ты не видишь ту проклятую птицу, глазами которой меня выискиваешь?
– Конечно нет, идиот! Какая там птица! Смог бы ты вызывать свои дурацкие бури, держа руки на раскаленной решетке? А хоть бы и смог – много бы тебе запомнилось сопутствующих подробностей?
Позади Мегеры на камень мостовой падает тень. Креслин видит мрачную физиономию Флорина. Герцогский страж-мастер молча кивает ему и отходит в сторону с неким подобием улыбки на обычно угрюмом лице.
– Ты не понимаешь? Ты что, действительно не понимаешь? – требовательно спрашивает Мегера.
Креслин сдерживался слишком долго, и тут его прорывает:
– Какого ответа ты от меня ждешь? Скажу «понимаю» – ты заявишь, что это ложь. Признаю, что нет, – ты проклянешь меня за неспособность проникнуться твоими страданиями. Но раз уж на то пошло, скажу: ты заклеймила себя сама! Сама оковала себя холодным железом. Да, да! У тебя был выбор. Не слишком богатый, но был. В свое время ты могла уйти, как на том пиру. Уйти! Какой страж мог бы тебя остановить? Ты сетуешь, но тебе не приходилось бороться за право каждого самостоятельного шага! Не приходилось утверждать себя в состязании со стражами Западного Оплота! Не приходилось зимой пешком перебираться через Закатные Отроги. Белые маги не похищали твою память. И наконец, никто не бил тебя дубинкой по черепу. Я по своей воле никогда в жизни не делал тебе ничего дурного. Твоя сестра – может быть. Маршал – может быть. Но не я. Так что перестань винить меня во всех своих бедах.
Мегера слушает его с открытым ртом, но едва он умолкает, начинает говорить она:
– Ты... Ты так ничего и не понял! Твой разум – если он у тебя вообще есть – неприступнее твоего драгоценного Западного Оплота! Тебя обучили как воина – кто смог бы тебя остановить? Ты один из самых могущественных Магов-Буреносцев – кто смог бы тебя остановить? Единственные сковывающие тебя цепи – у тебя в голове, и ты до сих пор от них не избавился!
Она вскочила на ноги, и глаза ее сияют ярче закатного солнца.
Креслин моргает. Какие цепи?
– Мои цепи не смогли меня удержать, – продолжает она, – а ты о своих даже не догадываешься! Да поможет мне Свет, ведь от тебя-то всяко помощи не дождешься! – рыжеватое пламя вспыхивает на кончиках ее пальцев, но тут же исчезает, а лицо бледнеет. – Будь ты проклят! Будь проклят!
Шаги обутых в сапоги для верховой езды ног еще отдаются эхом, но самой Мегеры у парапета уже нет.
Цепи? Что за цепи? Нечто реальное или игра воображения Мегеры? Юноша стоит неподвижно, положив ладони на нагретый дневным солнцем каменный парапет. Мегера говорит правду, такой, какой она ей видится, и это тревожит его больше, чем враждебность всех магов Фэрхэвена. Креслин задумчиво всматривается в сумерки, и вслед за его взглядом навстречу темноте летят сорвавшиеся с губ слова песни:
Мелодия неверна, даже слова не совсем точны, и Креслин жалеет, что с ним нет гитары. Которая, как он понимает, находится где-то в Сарроннине.
– Нам струны арфы возвещают преданье старины глубокой
О том, как ангелы бежали из их обители высокой.
И песнь звучит, звучит поныне, как вечной истины залог,
О ноты истинной единой, увы, извлечь певец не смог...
И как могу я положиться
На то, чему преданье учит,
Коль скоро ненависть таится
За звонким серебром созвучий?..
LIII
Постучавшись, Креслин ждет перед прочной дверью. Записка, что принесла ему Алдония, спрятана в пояс. Мегера к нему не заходила, но в кратком послании говорится, что они должны обсудить дела.
– Заходи.
Дверь Мегеры тоже окована железом. Но очевидные преграды порой преодолеваются с большей легкостью.
Тяжелые дубовые створы раскрываются, и Алдония повторяет:
– Заходи. Милостивая госпожа сейчас будет. Она тебя ждет.
Креслин оглядывается. Закрытая дверь справа, видимо, ведет в спальню. Деревянная кушетка с низкими подлокотниками и такое же кресло стоят по обе стороны от низкого столика. На нем чайник, над которым поднимается пар, и две чашки. И деревянные стенные панели, и латунные лампы, и прочая обстановка здесь почти такая же, как в его комнате. Но цвета другие – в комнате Мегеры и шторы, и покрывала, и обивка не зеленые с золотом, а кремовые и голубые.
– Не угодно ли горячего чаю? – предлагает Алдония.
– Нет... нет, спасибо, – отвечает Креслин и, немного помолчав, спрашивает: – Ты давно у Мегеры?
– Нет, господин. Я... поступила к ней на службу уже здесь.
– Состояла в герцогской челяди?
– Нет, господин. Милостивая госпожа... нашла меня сама, – девица отводит глаза, и Креслин невольно задумается, многое ли она скрывает.
– Мегера... весьма примечательная особа.
– Да, господин, – и хотя слова служанки звучат искренне, создается впечатление, что за ними сокрыто больше, чем высказано вслух.
– Добрый день, Креслин.
Сегодня в хрипловатом голосе Мегеры звучат нотки, памятные ему с той ночи, которая то ли была, то ли нет. Да и могла ли она быть? Теперь Креслин знает, как относится к нему Мегера.
Мегера скользит к окну. Незажженная лампа стоит на подоконнике, а на середину небольшого восьмиугольного столика помещено маленькое зеркало. Креслин следит за женщиной взглядом. Как стройна и изящна ее фигура!
– Садись. Тебе необходимо кое-что узнать... Алдония, можешь идти, – со служанкой она обращается мягко, едва ли не нежно, и это особенно бросается в глаза, когда Мегера заговаривает с Креслином. Ее тон сразу делается холодным и суровым.
Он подходит к столику и садится. За ушедшей служанкой закрывается дверь.
Мегера усаживается напротив Креслина, спиной к полуоткрытому окну.
– Прошу прощения за несдержанность, но ты мне по-прежнему не нравишься.
– А я по-прежнему не могу сказать «понимаю», поскольку ты не говоришь правды ни мне, ни себе, – отзывается Креслин и поспешно добавляет: – Но, если тебе от этого легче, признаю, что на мой счет ты, пожалуй, права. Я о многом не подумал.
– Я, можно сказать, пытаюсь извиниться, а ты нападаешь, – ее взгляд падает на стоящее на столе зеркало. – Оставим это. Итак, Маг-Буреносец, скажи, что я чувствую, – она роняет слова, словно льдинки.
– Я не собирался нападать. А ты не знаешь, что чувствуешь в отношении меня, – высказывает он догадку и ждет ее ответа.
Мегера молчит. Зеленые глубины ее глаз полны холода.
– Ты ненавидишь свою сестру, – продолжает он, – и ненавидишь свою связь со мной. Тебе кажется, что по этой причине ты должна ненавидеть и меня, и ищешь эту ненависть в глубине души, но не находишь. И этот факт тебе тоже ненавистен.
Он поднимает руку на тот случай, если ей вновь вздумается залепить ему пощечину.
– Я кое-чем тебе обязана, Креслин. Ненависть не вписывается в общую картину.
– Я не говорил, что нравлюсь тебе. Не говорил, что ты в меня тайно влюблена. Я только сказал, что ты не испытываешь ко мне ненависти.
– Я запросто могла бы возненавидеть тебя, особенно за твое вызывающее поведение...
– Как угодно... – вздыхает он. – Но ты, кажется, хотела что-то мне рассказать?
– Только потому, что я хочу жить, а это, увы, невозможно без аналогичного желания с твоей стороны. Меня не восхищает возможность впасть в безумие или лишиться части своего «я».
– А почему бы нам не найти сведущего мага, который сможет избавить нас от жизненной связи, не повредив ни одному из нас?
– Слишком поздно. Моя дражайшая сестрица умна и коварна. Я была заточена в темнице до твоего возвращения в Оплот, а теперь – да что там «теперь», уже ко времени обручения – связь укрепилась так, что ее разрыв убил бы меня. Должна сказать, что сестрица не знала, что именно ты в действительности собой представляешь. Ты ей был нужен ради войск твоей матери. Нужен живым. Как тебе это нравится? По-моему, лучше не придумаешь!..
Креслин ежится, но напряжение между ними ослабло.
– Ты помнишь, как чувствовал себя в дорожном лагере? – в голосе Мегеры вновь появляется хрипотца.
– Нет. У меня две памяти; одна из них без прошлого.
– Они называют это Белой Тьмой. Так говорится в книгах. Во всяком случае, в тех, какие я нашла у Корвейла, а у него хорошая библиотека, – женщина хмурится. – Способ эффективный, но лишь по отношению к людям, не знающим, что это такое и как действует... А также раненым, больным или уязвленным как-либо иначе.
– Я был наивен, – отзывается Креслин, с опаской поглядывая на маленькое зеркало.
Мегера качает головой, всколыхнув волну рыжих волос, зачесанных за уши и скрепленных сверху гребнями. Его признание она встречает быстрой, едва коснувшейся губ улыбкой.
Креслин смотрит на кремовую шею кожи и тонкие ключицы над глубоким вырезом светло-зеленого платья. Он впервые видит ее не в тунике с высоким воротом, куртке для верховой езды или дорожном плаще. Сердце его бьется все сильнее.
– Прекрати!
Все ледяные ветры Крыши Мира не заморозили бы его на месте так, как одно это слово.
Румянец ее щек передается ему.
– Ты ощущаешь все, что я чувствую и думаю?
Она отворачивается к свинцовому оконному переплету.
– Нет. Только... когда ты близко и испытываешь сильное чувство. Когда ты работал на дороге... как раз худшее...
Она смотрит в сторону, но ее изуродованные шрамами руки остаются на столе.
Креслин ждет, старясь не кусать губы и не сжимать кулаки. Мегера молчит. Она больше не избегает его взгляда.
– Ты написала, что нам следует обсудить наши дела, – решается наконец он.
– Да. Как ты думаешь, что нам делать?
– Понятия не имею. Я и в Фэрхэвен-то отправился в надежде хоть что-нибудь разузнать.
– Полагаю, кое-что ты все-таки выяснил, – голос Мегеры сух.
– Немало, – он выдавливает смешок. – Но не совсем то, на что рассчитывал. – Креслин выдерживает паузу. – Вернуться в Западный Оплот я не могу. Значит... куда мы можем отправиться?
– Не мы, а ты.
– Ты не совсем права. Полагаю, мы могли бы вернуться в Сарроннин. Или остаться здесь. Герцогу, надо думать, не помешает любая поддержка, какую только можно найти. Пусть даже он в этом не признается.
– Ты вправду думаешь, будто мы сможем найти безопасное пристанище в Сарроннине или здесь?
– А почему не здесь?
– У герцога нет наследников. Он в молодости перенес пятнистую лихорадку. Герцогиня умерла четыре года назад, и у нее не было единокровных братьев или сестер.
Креслин кивает:
– Значит, маги могут спокойно ждать его смерти. Но если ты останешься здесь, тебя сочтут претенденткой, и тогда...
– Рада, что тебе не нужно ничего разжевывать.
Креслин сжимает губы. Молчание затягивается, и наконец, просто чтобы нарушить его, юноша произносит:
– Выходит, нам нет места нигде в Кандаре.
– У тебя случаются просветления, о лучший из нареченных. Особенно когда тебе удается замечать очевидное.
– Мы ищем решение, или тебе просто нравится меня оскорблять? – не успев договорить, Креслин уже жалеет о сказанном.
– Правда – не оскорбление.
– Видишь ли, – признается он, – я очень мало знаю о человеческой природе, об интригах правителей и... о женщинах. Во всяком случае, женщинах, не выросших в Западном Оплоте. Мне это известно, и тебе тоже. Какой же смысл указывать мне на очевидное? Тебе нравится чувствовать свое превосходство?
– Может быть. В некоторых отношениях, – добавляет Мегера, пожалуй, слишком поспешно. – Будь проклят... – шепчет она, опустив голову и уставясь в полированную столешницу.
Креслин качает головой. Мегера – загадка. В один момент кажется, будто до нее удалось достучаться, но в следующий... В ней словно бы два разных человека.
Он пытается отгородить от нее свои чувства, с отчаянием понимая, что уже поздно, что она ощутила все и сразу.
– Прекрати! Я не нуждаюсь в твоей дурацкой жалости! Оставайся тем же бесчувственным тупицей, каким и был! Так проще, – вскочив, она поворачивается к открытому окну.
Комната невелика, воздух в ней неподвижен, но Креслин, коснувшись ветерка, втягивает его через стрельчатое окошка, любуясь тем, как поток воздуха шевелит прядки рыжих волос. Мегера, похоже, этого не замечает.
Ощущая нарастающее беспокойство, он отталкивает кресло, встает и усаживается на кушетку, подальше от Мегеры.
– Долго мы еще можем здесь оставаться? – спрашивает он.
Мегера медлит с ответом, не отрывая глаз от холмов за внешней стеной. Из ее комнаты открывается широкий обзор, не то что из окна Креслина, выходящего на угловую башню наружной стены.
– Корвейл не может вынудить нас уехать.
– Ты хочешь остаться?
– А куда ты... мы могли бы отправиться?
– Как насчет Отшельничьего? – спрашивает Креслин.
– Да ведь это заброшенный, совершенно пустынный остров! Лучше уж сидеть под замком у дорогой сестрицы!
Креслин пожимает плечами.
– Хамор? – спрашивает он и сам чувствует, что это не выход.
– В том краю так же холодно, как и в твоем Оплоте, но там вдобавок еще и не чтут Предание.
– Думаю, в Хаморе дела обстоят так же. Во всяком случае, со времени основания империи.
– Будь все проклято...
– Тогда я все же предлагаю Отшельничий, хотя бы как временное убежище. Если ты не предпочтешь рискнуть и остаться здесь.
Мегера не оборачивается и не отвечает.
– После обеда нам надо будет поговорить с герцогом, – произносит она наконец и вновь умолкает.
Креслин ждет, потом со словами «Значит, после обеда я тебя и увижу» направляется к выходу. Мегера не произносит ни слова.
Он закрывает дверь и идет по коридору к своим покоям. За ним следуют двое вооруженных стражей.
– Заходи.
Дверь Мегеры тоже окована железом. Но очевидные преграды порой преодолеваются с большей легкостью.
Тяжелые дубовые створы раскрываются, и Алдония повторяет:
– Заходи. Милостивая госпожа сейчас будет. Она тебя ждет.
Креслин оглядывается. Закрытая дверь справа, видимо, ведет в спальню. Деревянная кушетка с низкими подлокотниками и такое же кресло стоят по обе стороны от низкого столика. На нем чайник, над которым поднимается пар, и две чашки. И деревянные стенные панели, и латунные лампы, и прочая обстановка здесь почти такая же, как в его комнате. Но цвета другие – в комнате Мегеры и шторы, и покрывала, и обивка не зеленые с золотом, а кремовые и голубые.
– Не угодно ли горячего чаю? – предлагает Алдония.
– Нет... нет, спасибо, – отвечает Креслин и, немного помолчав, спрашивает: – Ты давно у Мегеры?
– Нет, господин. Я... поступила к ней на службу уже здесь.
– Состояла в герцогской челяди?
– Нет, господин. Милостивая госпожа... нашла меня сама, – девица отводит глаза, и Креслин невольно задумается, многое ли она скрывает.
– Мегера... весьма примечательная особа.
– Да, господин, – и хотя слова служанки звучат искренне, создается впечатление, что за ними сокрыто больше, чем высказано вслух.
– Добрый день, Креслин.
Сегодня в хрипловатом голосе Мегеры звучат нотки, памятные ему с той ночи, которая то ли была, то ли нет. Да и могла ли она быть? Теперь Креслин знает, как относится к нему Мегера.
Мегера скользит к окну. Незажженная лампа стоит на подоконнике, а на середину небольшого восьмиугольного столика помещено маленькое зеркало. Креслин следит за женщиной взглядом. Как стройна и изящна ее фигура!
– Садись. Тебе необходимо кое-что узнать... Алдония, можешь идти, – со служанкой она обращается мягко, едва ли не нежно, и это особенно бросается в глаза, когда Мегера заговаривает с Креслином. Ее тон сразу делается холодным и суровым.
Он подходит к столику и садится. За ушедшей служанкой закрывается дверь.
Мегера усаживается напротив Креслина, спиной к полуоткрытому окну.
– Прошу прощения за несдержанность, но ты мне по-прежнему не нравишься.
– А я по-прежнему не могу сказать «понимаю», поскольку ты не говоришь правды ни мне, ни себе, – отзывается Креслин и поспешно добавляет: – Но, если тебе от этого легче, признаю, что на мой счет ты, пожалуй, права. Я о многом не подумал.
– Я, можно сказать, пытаюсь извиниться, а ты нападаешь, – ее взгляд падает на стоящее на столе зеркало. – Оставим это. Итак, Маг-Буреносец, скажи, что я чувствую, – она роняет слова, словно льдинки.
– Я не собирался нападать. А ты не знаешь, что чувствуешь в отношении меня, – высказывает он догадку и ждет ее ответа.
Мегера молчит. Зеленые глубины ее глаз полны холода.
– Ты ненавидишь свою сестру, – продолжает он, – и ненавидишь свою связь со мной. Тебе кажется, что по этой причине ты должна ненавидеть и меня, и ищешь эту ненависть в глубине души, но не находишь. И этот факт тебе тоже ненавистен.
Он поднимает руку на тот случай, если ей вновь вздумается залепить ему пощечину.
– Я кое-чем тебе обязана, Креслин. Ненависть не вписывается в общую картину.
– Я не говорил, что нравлюсь тебе. Не говорил, что ты в меня тайно влюблена. Я только сказал, что ты не испытываешь ко мне ненависти.
– Я запросто могла бы возненавидеть тебя, особенно за твое вызывающее поведение...
– Как угодно... – вздыхает он. – Но ты, кажется, хотела что-то мне рассказать?
– Только потому, что я хочу жить, а это, увы, невозможно без аналогичного желания с твоей стороны. Меня не восхищает возможность впасть в безумие или лишиться части своего «я».
– А почему бы нам не найти сведущего мага, который сможет избавить нас от жизненной связи, не повредив ни одному из нас?
– Слишком поздно. Моя дражайшая сестрица умна и коварна. Я была заточена в темнице до твоего возвращения в Оплот, а теперь – да что там «теперь», уже ко времени обручения – связь укрепилась так, что ее разрыв убил бы меня. Должна сказать, что сестрица не знала, что именно ты в действительности собой представляешь. Ты ей был нужен ради войск твоей матери. Нужен живым. Как тебе это нравится? По-моему, лучше не придумаешь!..
Креслин ежится, но напряжение между ними ослабло.
– Ты помнишь, как чувствовал себя в дорожном лагере? – в голосе Мегеры вновь появляется хрипотца.
– Нет. У меня две памяти; одна из них без прошлого.
– Они называют это Белой Тьмой. Так говорится в книгах. Во всяком случае, в тех, какие я нашла у Корвейла, а у него хорошая библиотека, – женщина хмурится. – Способ эффективный, но лишь по отношению к людям, не знающим, что это такое и как действует... А также раненым, больным или уязвленным как-либо иначе.
– Я был наивен, – отзывается Креслин, с опаской поглядывая на маленькое зеркало.
Мегера качает головой, всколыхнув волну рыжих волос, зачесанных за уши и скрепленных сверху гребнями. Его признание она встречает быстрой, едва коснувшейся губ улыбкой.
Креслин смотрит на кремовую шею кожи и тонкие ключицы над глубоким вырезом светло-зеленого платья. Он впервые видит ее не в тунике с высоким воротом, куртке для верховой езды или дорожном плаще. Сердце его бьется все сильнее.
– Прекрати!
Все ледяные ветры Крыши Мира не заморозили бы его на месте так, как одно это слово.
Румянец ее щек передается ему.
– Ты ощущаешь все, что я чувствую и думаю?
Она отворачивается к свинцовому оконному переплету.
– Нет. Только... когда ты близко и испытываешь сильное чувство. Когда ты работал на дороге... как раз худшее...
Она смотрит в сторону, но ее изуродованные шрамами руки остаются на столе.
Креслин ждет, старясь не кусать губы и не сжимать кулаки. Мегера молчит. Она больше не избегает его взгляда.
– Ты написала, что нам следует обсудить наши дела, – решается наконец он.
– Да. Как ты думаешь, что нам делать?
– Понятия не имею. Я и в Фэрхэвен-то отправился в надежде хоть что-нибудь разузнать.
– Полагаю, кое-что ты все-таки выяснил, – голос Мегеры сух.
– Немало, – он выдавливает смешок. – Но не совсем то, на что рассчитывал. – Креслин выдерживает паузу. – Вернуться в Западный Оплот я не могу. Значит... куда мы можем отправиться?
– Не мы, а ты.
– Ты не совсем права. Полагаю, мы могли бы вернуться в Сарроннин. Или остаться здесь. Герцогу, надо думать, не помешает любая поддержка, какую только можно найти. Пусть даже он в этом не признается.
– Ты вправду думаешь, будто мы сможем найти безопасное пристанище в Сарроннине или здесь?
– А почему не здесь?
– У герцога нет наследников. Он в молодости перенес пятнистую лихорадку. Герцогиня умерла четыре года назад, и у нее не было единокровных братьев или сестер.
Креслин кивает:
– Значит, маги могут спокойно ждать его смерти. Но если ты останешься здесь, тебя сочтут претенденткой, и тогда...
– Рада, что тебе не нужно ничего разжевывать.
Креслин сжимает губы. Молчание затягивается, и наконец, просто чтобы нарушить его, юноша произносит:
– Выходит, нам нет места нигде в Кандаре.
– У тебя случаются просветления, о лучший из нареченных. Особенно когда тебе удается замечать очевидное.
– Мы ищем решение, или тебе просто нравится меня оскорблять? – не успев договорить, Креслин уже жалеет о сказанном.
– Правда – не оскорбление.
– Видишь ли, – признается он, – я очень мало знаю о человеческой природе, об интригах правителей и... о женщинах. Во всяком случае, женщинах, не выросших в Западном Оплоте. Мне это известно, и тебе тоже. Какой же смысл указывать мне на очевидное? Тебе нравится чувствовать свое превосходство?
– Может быть. В некоторых отношениях, – добавляет Мегера, пожалуй, слишком поспешно. – Будь проклят... – шепчет она, опустив голову и уставясь в полированную столешницу.
Креслин качает головой. Мегера – загадка. В один момент кажется, будто до нее удалось достучаться, но в следующий... В ней словно бы два разных человека.
Он пытается отгородить от нее свои чувства, с отчаянием понимая, что уже поздно, что она ощутила все и сразу.
– Прекрати! Я не нуждаюсь в твоей дурацкой жалости! Оставайся тем же бесчувственным тупицей, каким и был! Так проще, – вскочив, она поворачивается к открытому окну.
Комната невелика, воздух в ней неподвижен, но Креслин, коснувшись ветерка, втягивает его через стрельчатое окошка, любуясь тем, как поток воздуха шевелит прядки рыжих волос. Мегера, похоже, этого не замечает.
Ощущая нарастающее беспокойство, он отталкивает кресло, встает и усаживается на кушетку, подальше от Мегеры.
– Долго мы еще можем здесь оставаться? – спрашивает он.
Мегера медлит с ответом, не отрывая глаз от холмов за внешней стеной. Из ее комнаты открывается широкий обзор, не то что из окна Креслина, выходящего на угловую башню наружной стены.
– Корвейл не может вынудить нас уехать.
– Ты хочешь остаться?
– А куда ты... мы могли бы отправиться?
– Как насчет Отшельничьего? – спрашивает Креслин.
– Да ведь это заброшенный, совершенно пустынный остров! Лучше уж сидеть под замком у дорогой сестрицы!
Креслин пожимает плечами.
– Хамор? – спрашивает он и сам чувствует, что это не выход.
– В том краю так же холодно, как и в твоем Оплоте, но там вдобавок еще и не чтут Предание.
– Думаю, в Хаморе дела обстоят так же. Во всяком случае, со времени основания империи.
– Будь все проклято...
– Тогда я все же предлагаю Отшельничий, хотя бы как временное убежище. Если ты не предпочтешь рискнуть и остаться здесь.
Мегера не оборачивается и не отвечает.
– После обеда нам надо будет поговорить с герцогом, – произносит она наконец и вновь умолкает.
Креслин ждет, потом со словами «Значит, после обеда я тебя и увижу» направляется к выходу. Мегера не произносит ни слова.
Он закрывает дверь и идет по коридору к своим покоям. За ним следуют двое вооруженных стражей.
LIV
Несмотря на высокие каблуки сапог, Корвейл значительно ниже Креслина. Худощавое лицо герцога кажется чуть ли не истощенным, а его глубоко посаженные глаза налиты кровью.
– Стало быть, ты и есть тот самой молодой человек, из-за которого маги могут обрушиться на меня, – произносит он, стоя у массивного стола, изготовленного явно в расчете на какого-то более рослого его предшественника.
– Скорее я для них удобный предлог. Они все равно поступят так, как сочтут нужным.
– Предлоги, предлоги... Вижу, Дайлисс обучила тебя не только работе с клинком (как говорят, весьма искусной), но и логике.
Креслин улавливает, как в Мегере вскипает ярость, и, опережая ее, говорит:
– Мегера, я думаю, твой кузен пытается нас провоцировать, – он переводит взгляд на герцога и добавляет: – И всего-навсего ради сиюминутного удовлетворения. Довольно странно для человека, у которого так мало союзников.
– А ты весьма хладнокровен, консорт Креслин... И не особо признателен тому, кто предоставил тебе убежище.
– Я преисполнен благодарности, мой господин, – в поклоне Креслина почти не чувствуется иронии. – И пришел сюда, чтобы обсудить, каким образом мы могли бы выразить нашу благодарность лучше всего, покинув названное убежище.
Теперь взгляд Мегеры перебегает с одного на другого.
– Может, мы сядем за стол, кузен?
– Конечно, конечно, – герцог направляется к ближайшему стулу с видимым намерением предложить его Мегере и застывает, когда высокую спинку обхватывают пальцы Креслина.
Обойдя обоих, Мегера преспокойно усаживается на место герцога.
– Ну, если вы оба готовы...
Креслин садится на стул, который хотел предложить Мегере, и придвигает его к круглому столу. Корвейл наливает себе из зеленого хрустального графина кубок красного вина.
– Не угодно? – он кивает сперва Мегере, потом Креслину.
– Пожалуй, нет, кузен.
– Нет, спасибо.
– Хорошо, – герцог отпивает глоток. – Что у тебя на уме, Мегера?
– Мне было бы интересно узнать, что можешь предложить ты, кузен.
Герцог пожимает плечами:
– Любое подходящее для тебя место за пределами Монтгрена. Может быть, вернешься в Сарроннин?
– Любопытная идея, но неужто ты и впрямь думаешь, что ненаглядная сестрица будет рада увидеть меня дома... без оков?
– Возможно, Риесса действительно испытывает некоторое беспокойство на сей счет, – он щелкает пальцами... – Может, Сутия?
Мегера молча смотрит кузену в глаза.
– Да, понимаю, тут могут возникнуть проблемы, – лоб Корвейла поблескивает в свете лампы. Он достает платок и утирает пот. – Ну, а у тебя, хваленый Маг-Буреносец, есть какие-нибудь соображения?
– Только одно, но оно может стать решением. Почему бы тебе не объявить Мегеру регентом Отшельничьего острова?
– Что? – герцог поперхнулся вином.
– Провозгласи Мегеру регентом Отшельничьего, с тем чтобы она правила островом от твоего имени.
Корвейл утирает лоб рукавом, не воспользовавшись ни салфеткой на столе, ни носовым платком, заткнутым за широкий белый пояс.
– Отшельничий в десять раз больше всего Монтгрена, и я должен отдать его Мегере?
– Да.
– Но...
– Она твоя кузина. Она суб-тиран Сарроннина. Тебе все равно не удержать остров, поскольку все наличные силы нужны здесь – держать оборону против магов. А вот если Мегера станет регентом, Сарроннин и Западный Оплот, пожалуй, могут направить на Отшельничий небольшие отряды в ее поддержку.
– Нет! – упрямо качает головой Корвейл.
– Почему? – рассеянно, словно ответ герцога не имеет отношения к делу, спрашивает Креслин.
– Отшельничий – это и есть Монтгрен.
– Так почему же твоя резиденция не там?
– Я предпочитаю Вергрен за... более удобно расположение.
– Рядом с Фэрхэвеном, практически под боком у магов?
Вместо ответа Корвейл вновь утирает лоб.
– Думаю, дорогой кузен, ты упустил из виду и то, что большая часть Отшельничьего совершенно безлюдна.
Герцог отмалчивается.
– И то, как трудно наладить там реальное управление.
– Довольно... – Корвейл тяжело вздыхает. – Довольно. Риесса, безусловно, одобрила бы такое назначение, ведь тогда, как только я перестану быть ей помехой, она сможет претендовать на Монтгрен. Только вот что скажут на это маги?
– Дражайшая сестрица вовсе не так глупа. Она действительно надеется, что, коль скоро нам с моим суженым некуда податься, мы и впрямь обеспечим для нее некое наследство, причем немедленно. Но у нее нет никакого интереса рисковать, посылая войска так далеко за рубежи Сарроннина.
Когда Мегера произносит эти слова, уголок ее рта дергается. Что же она недоговаривает? Хотелось бы Креслину знать это...
Корвейл бросает непроизвольный взгляд на стражников, стоящих у входа.
– Стало быть, ты и есть тот самой молодой человек, из-за которого маги могут обрушиться на меня, – произносит он, стоя у массивного стола, изготовленного явно в расчете на какого-то более рослого его предшественника.
– Скорее я для них удобный предлог. Они все равно поступят так, как сочтут нужным.
– Предлоги, предлоги... Вижу, Дайлисс обучила тебя не только работе с клинком (как говорят, весьма искусной), но и логике.
Креслин улавливает, как в Мегере вскипает ярость, и, опережая ее, говорит:
– Мегера, я думаю, твой кузен пытается нас провоцировать, – он переводит взгляд на герцога и добавляет: – И всего-навсего ради сиюминутного удовлетворения. Довольно странно для человека, у которого так мало союзников.
– А ты весьма хладнокровен, консорт Креслин... И не особо признателен тому, кто предоставил тебе убежище.
– Я преисполнен благодарности, мой господин, – в поклоне Креслина почти не чувствуется иронии. – И пришел сюда, чтобы обсудить, каким образом мы могли бы выразить нашу благодарность лучше всего, покинув названное убежище.
Теперь взгляд Мегеры перебегает с одного на другого.
– Может, мы сядем за стол, кузен?
– Конечно, конечно, – герцог направляется к ближайшему стулу с видимым намерением предложить его Мегере и застывает, когда высокую спинку обхватывают пальцы Креслина.
Обойдя обоих, Мегера преспокойно усаживается на место герцога.
– Ну, если вы оба готовы...
Креслин садится на стул, который хотел предложить Мегере, и придвигает его к круглому столу. Корвейл наливает себе из зеленого хрустального графина кубок красного вина.
– Не угодно? – он кивает сперва Мегере, потом Креслину.
– Пожалуй, нет, кузен.
– Нет, спасибо.
– Хорошо, – герцог отпивает глоток. – Что у тебя на уме, Мегера?
– Мне было бы интересно узнать, что можешь предложить ты, кузен.
Герцог пожимает плечами:
– Любое подходящее для тебя место за пределами Монтгрена. Может быть, вернешься в Сарроннин?
– Любопытная идея, но неужто ты и впрямь думаешь, что ненаглядная сестрица будет рада увидеть меня дома... без оков?
– Возможно, Риесса действительно испытывает некоторое беспокойство на сей счет, – он щелкает пальцами... – Может, Сутия?
Мегера молча смотрит кузену в глаза.
– Да, понимаю, тут могут возникнуть проблемы, – лоб Корвейла поблескивает в свете лампы. Он достает платок и утирает пот. – Ну, а у тебя, хваленый Маг-Буреносец, есть какие-нибудь соображения?
– Только одно, но оно может стать решением. Почему бы тебе не объявить Мегеру регентом Отшельничьего острова?
– Что? – герцог поперхнулся вином.
– Провозгласи Мегеру регентом Отшельничьего, с тем чтобы она правила островом от твоего имени.
Корвейл утирает лоб рукавом, не воспользовавшись ни салфеткой на столе, ни носовым платком, заткнутым за широкий белый пояс.
– Отшельничий в десять раз больше всего Монтгрена, и я должен отдать его Мегере?
– Да.
– Но...
– Она твоя кузина. Она суб-тиран Сарроннина. Тебе все равно не удержать остров, поскольку все наличные силы нужны здесь – держать оборону против магов. А вот если Мегера станет регентом, Сарроннин и Западный Оплот, пожалуй, могут направить на Отшельничий небольшие отряды в ее поддержку.
– Нет! – упрямо качает головой Корвейл.
– Почему? – рассеянно, словно ответ герцога не имеет отношения к делу, спрашивает Креслин.
– Отшельничий – это и есть Монтгрен.
– Так почему же твоя резиденция не там?
– Я предпочитаю Вергрен за... более удобно расположение.
– Рядом с Фэрхэвеном, практически под боком у магов?
Вместо ответа Корвейл вновь утирает лоб.
– Думаю, дорогой кузен, ты упустил из виду и то, что большая часть Отшельничьего совершенно безлюдна.
Герцог отмалчивается.
– И то, как трудно наладить там реальное управление.
– Довольно... – Корвейл тяжело вздыхает. – Довольно. Риесса, безусловно, одобрила бы такое назначение, ведь тогда, как только я перестану быть ей помехой, она сможет претендовать на Монтгрен. Только вот что скажут на это маги?
– Дражайшая сестрица вовсе не так глупа. Она действительно надеется, что, коль скоро нам с моим суженым некуда податься, мы и впрямь обеспечим для нее некое наследство, причем немедленно. Но у нее нет никакого интереса рисковать, посылая войска так далеко за рубежи Сарроннина.
Когда Мегера произносит эти слова, уголок ее рта дергается. Что же она недоговаривает? Хотелось бы Креслину знать это...
Корвейл бросает непроизвольный взгляд на стражников, стоящих у входа.