Модезитт Лиланд Экстон. Башни Заката

   – Смотри сам. Госсел мог бы сменить тебя на «Грифоне».
   – Не знаю, – ворчит Фрейгр, глядя в сторону высящейся на холме башни. – Зато я с самого начала чуял, что везти сюда разом трех долбаных чародеев – это не к добру. Хотя и не подозревал, до какой степени.
   Неожиданно Креслин видит высовывающуюся на палубу женщину.
   – Это Синдерова сестра, – поясняет Фрейгр, проследив за его взглядом. – Когда дела пошли хуже некуда, я разрешил парням взять на борт своих жен, подруг, сестер... кого захотят. Не бросать же их там? К тому же мне подумалось, что ты возражать не станешь.
   – Не стану. Народу у нас хватает, но это, пожалуй, лучшее из всего, что ты сюда доставил, – Креслин смотрит на северный небосклон, где между редеющими облаками ширятся голубые просветы, и добавляет: – Это и погода.
   – А я так дождику рад.
   – Боюсь, за последнее время дождей у нас выпало сверх всякой меры. Но я надеюсь, что этот вопрос наконец улажен.

CXXI

   Женщина с серебряными волосами переводит взгляд с певца на командира стражей, отвернувшись от худощавой Кринэллин, наставницы бойцов.
   – Мне это не нравится, милостивая госпожа, – говорит Эмрис. – Тиран не восстанавливала Нонотрер... до того. А теперь угроза для нее еще меньше, чем раньше.
   – Следует ли из этого, что мы должны напасть первыми? – спрашивает Ллиз, отпивая из черного кубка. – Но после потери двух отрядов в Сутии и еще одного, почти полностью уничтоженного аналерианскими разбойниками, мы почти обескровлены.
   – Я не предлагала напасть. Но происходящее меня беспокоит.
   – Меня тоже. Например, эта история со следами. Где-то на верхней дороге скрываются невидимые воины, и их не меньше взвода.
   – Белые дьяволы, – вступает в разговор Кринэллин. – Это тревожит нас всех.
   – Дело рук чародеев, – заявляет Эмрис. – Отряд наверняка заслан ими, но опасаться нечего. Они не смогут прятаться всю зиму, особенно если ляжет глубокий снег. Тут мы их и переловим.
   – У нас не так много возможностей ловить кого бы то ни было, – замечает Ллиз. – Особенно учитывая наши обязательства перед Сарроннином. И потери, понесенные в Сутии. Я не собираюсь возобновлять...
   – Ты доверяешь тирану?
   – Доверять женщине, бросившей родную сестру на растерзание Белым дьяволам, не слишком мудро. Если бы не наша нужда в деньгах...
   – Нужда в деньгах не помешала тебе послать припасы консорту, – напоминает Эмрис.
   Глаза Ллиз вспыхивают, но голос остается невозмутимым.
   – Не помешала, потому что это были излишки, которые мы не могли ни продать, ни использовать сами, – она умолкает и через некоторое время говорит: – На сегодня все. Продолжим разговор утром.
   Эмрис переводит взгляд на певца.
   – Песню о мужчине... о мужчине... – требуют стражи, сидящие за средними столами.
   Обернувшись на миг к главному столу, менестрель кладет гитару на табурет, достает из своего дорожного мешка длинный веер, в сложенном виде походящий на меч, и, поклонившись, начинает:

 
Не спрашивай меня, каков мужчина!
На лесть он падок и душой изменчив...
Но что с него возьмешь, ведь он мужчина...
 

   Распевая песню, менестрель, облаченный в обтягивающие желтовато-коричневые штаны и зеленую шелковую рубаху, пританцовывая, подходит к главному столу и, взмахнув веером, как клинком, раскрывает его.

 
...Но что с него возьмешь, ведь он мужчина!
 

   Стражи хлопают в ладоши, и менестрель раскланивается, прежде чем отложить свой веер и взять гитару. Среди хлопков слышится одинокий свист. Певец садится на табурет, подкручивая колки, перебирает струны и наконец тихонько прокашливается.

 
...Летом, когда зеленеет листва и греет теплом заря,
Моя любовь уносит тебя за неведомые моря...
 

   Хлопки следуют довольно жидкие, и менестрель криво улыбается, прежде чем перенастроить гитару и исполнить марш:

 
...На горной вершине свой светоч есть,
Там ярче солнца сияет честь...
 

   Исполнив еще пару воинственных песен, он встает с табурета и кланяется, а когда хлопки – на сей раз дружные – стихают, роется в своем мешке и, достав немалый сверток, направляется к высокому столу и новому маршалу.
   – Рада видеть тебя снова, Рокелль из Хидлена, – говорит Ллиз, вставая, чтобы приветствовать менестреля.
   – Ты оказываешь мне честь, милостивая госпожа... – Рокелль все так же строен, и голос его звучит молодо, но каштановые волосы поредели, и на висках прибавилось седины. – Высокую честь, приглашая простого странствующего певца!
   – Певцов и музыкантов у нас всегда ждет самый радушный прием, – произносит Ллиз, делая шаг ему навстречу.
   – Тогда позволь преподнести тебе на память небольшой подарок, – продолжает менестрель лукаво-безразличным тоном, поднимая обеими руками сверток.
   – А я нахожу его довольно большим, – Ллиз поднимает брови.
   – Надеюсь, что ты найдешь его также и интересным.
   С этими словами Рокелль кладет сверток на стол и снимает ткань.
   Эмрис подается вперед. На столе стоит модель самого Западного Оплота: массивные стены выполнены в металле, в центральном внутреннем дворе установлена большая свеча.
   – Если позволите... – менестрель зажигает от стоящей на столе лампы щепочку и подносит огонек к свече. Стены и башни начинают поблескивать, словно в лучах солнца, и даже кладка кажется рельефной, хотя подогнанные одна к другой плиты лишь изображены с помощью чеканки.
   – Олово? – спрашивает Эмрис.
   – Увы, капитан стражей, этого я сам не знаю. Думаю только, что внутри металла пустое пространство, может быть, заполненное гипсом. Будь замок цельнометаллическим, мне бы его не привезти, – Рокелль со смешком щелкает пальцем по модели и косится на ближний кувшин.
   – О, прошу прощения! – восклицает Ллиз. – Ты порадовал нас не только пением, но еще и подарком, а мы, как последние невежи, заставляем тебя стоять на ногах и испытывать жажду. Прошу к столу.
   По ее жесту прислуживающий юноша наполняет кубок и ставит его перед свободным стулом между капитаном стражей и наставницей бойцов.
   – Еще раз благодарю за честь, – менестрель усаживается и поднимает кубок. – Пение сушит горло, даже если тебя ценят.
   – Есть ли какие-нибудь новости? – спрашивает Ллиз, переводя задумчивый взгляд с собеседника на подарок и обратно.
   – Новости есть всегда, милостивая госпожа. Не знаю только, с чего начать. Может быть, с Черных магов?
   Внимание маршала отвлекает шипение: свеча во дворе миниатюрного замка ярко вспыхивает и гаснет.
   – Говорят, будто охватившие Монтгрен пожары – дело рук Черных изменников, обосновавшихся на Отшельничьем. Не мне, конечно, судить, но... В Кифриене тоже гибнут сады. А еще говорят, дочь Вейндре присягнула на верность тирану.
   – Об этом мы слышали.
   Рокелль делает большой глоток и продолжает:
   – Белые обещали Хидлену и Кифриену помощь.
   – Интересно, чем все это обернется для нас? – бормочет Кринэллин, уставясь в свой кубок. Ллиз смотрит на менестреля, задумчиво сдвинув брови, а потом поджимает губы и разглаживает лоб с видимым намерением заговорить. Но не успевает.
   Сноп пламени, подобно молнии, ударяет в стол, превратив его в груду обгоревших щепок и расшвыряв обугленные тела. Стражи за нижними столами валятся на пол. Не успевает утихнуть эхо, как новая вспышка озаряет пиршественный зал, обратив в костры сразу два стола старших стражей. Буквально на долю мгновения – перед тем как растаять – в раскаленном воздухе обрисовывается фигура в капюшоне.
   Лишь одна женщина, страж с русыми волосами, успевает заметить, откуда исходит пламя, и увидеть эту фигуру. Движение ее опережает мысль: клинок летит в неведомого врага.
   Пламя, на сей раз не такое сильное, вспыхивает там, где стояла фигура в капюшоне. Над головой трещит подожженная крыша, занялись уже две потолочные балки. Откуда-то доносится яростный лязг металла.
   Страж с русыми волосами извлекает клинок из тела поверженного недруга.
   – Будь ты проклят!
   Над Черной Башней, подавая сигнал тревоги, ревет рог. Русоволосая собирает уцелевших стражей, а целительница склоняется над четырьмя лежащими на помосте обугленными телами, и лицо ее бледнеет.

CXXII

   – А что, совсем даже неплохо, – заявляет Креслин, с хрустом разжевав последние несколько кусочков зеленого корешка.
   – Особенно если у тебя железные зубы и ты способен мочалить ими дерево или разгрызать раковины, – ворчит в ответ Мегера.
   – Надо доесть, милостивая госпожа, – настаивает, выглянув из кухни, Алдония. – От этих кореньев кожа делается мягкой и чистой.
   – Я их уже столько сгрызла, что на всю оставшуюся жизнь хватит.
   – Но ведь они вкусные, – замечает Креслин.
   – Перестаньте! Вы, оба! Все равно не уломаете. Сколько ни старайтесь, ничего это не изменит.
   – Ничего?
   – Подождем, милостивый господин, пока она не окажется на сносях. Посмотрим, что тогда запоет.
   – Прекратите сейчас же! – фыркает Мегера. – И знайте: я отказываюсь от снеди, разжевать которую не легче, чем деревяшку, тем паче что на вкус она не лучше пресловутого колдовского варева.
   – Как скажешь... – начинает Креслин, но тут в его голове грохочет беззвучный гром и перед глазами вспыхивает белое пламя. Содрогнувшись, юноша обеими руками хватается за столешницу. Взор его устремлен в никуда.
   «...суженый...»
   Мегера бледнеет.
   – Что?..
   Белая пустота рассеивается, и Креслин понимает, что именно произошло. Откуда приходит это знание – неизвестно, но оно приходит, и страшная правда кромсает его душу, словно тупым ножом.
   – Ллиз... – он качает головой, встает и, не глядя перед собой, бредет на террасу, в туман.
   Мегера следует за ним. Алдония, проводив ее взглядом, сокрушенно бормочет:
   – Чародей не чародей, а есть всем надо.
   Потом, вздохнув, она начинает убирать со стола, одновременно прислушиваясь, не заплачет ли девочка, которой время проснуться.
   Подойдя к Креслину и взяв его за руку, Мегера – впервые! – чувствует, что его пальцы холоднее, чем у нее.
   – Она мертва. Ллиз.
   – Как? Почему?
   – Знаю одно: ее больше нет.
   – А ты не ошибся?
   – Белые... Все Белые... Их обеих нет! – глаза Креслина сухи, как Отшельничий во время безводья, сердце сжато, словно стальными тисками.
   Мегера берет его руки в свои.
   – Вот еще одна жизнь, погубленная из-за меня.
   – Нет, ты не должен смотреть на это так.
   – Может, и не должен. Но смотрю...
   «...Ллиз... Ллиз...»
   Ему хочется плакать, но глаза остаются сухими, а руки – холодными, и Мегера не в силах их отогреть.
   Волны Восточного Океана омывают песок внизу, влажный туман холодит террасу, а Мегера держит Креслина за руки, стараясь наполнить его своим теплом.

CXXIII

   – Наконец-то Западный Оплот нам больше не помеха, – Хартор привычно теребит цепочку, но взгляд его обращен к западу.
   – Оправданы ли такие потери? Они все-таки убили Джейка, и тебе пришлось пожертвовать своим ручным менестрелем. Не говоря уж о людях, которых перебили уцелевшие стражи, – указывает Гайретис.
   – Зато Креслин лишился какой-либо поддержки из Кандара. Риесса не станет помогать сестрице, Монтгрен – наш, а Западный Оплот покинут – это больше не Оплот.
   Молодой маг натянуто улыбается:
   – Оплот – это не стены, а стражи. Три уцелевших отряда, с консортами и детьми, идут через Закатные Отроги.
   – Три отряда? Обремененные детишками и всем прочим? Пусть себе блуждают по горам, сколько вздумается. Что они могут нам сделать? Да и куда им идти?
   – Я полагаю, на Отшельничий. И еще догадываюсь, что ты положил начало созданию Креслином нового войска, более опасного, чем стражи Оплота, потому что эти бойцы будут сильнее нас ненавидеть.
   – Гайретис, со стражами покончено.
   Худощавый маг поджимает губы.
   – Боюсь ты зашел слишком далеко, а результаты не самые лучшие. Замок цел, и теперь Риесса наверняка разместит там свой гарнизон, тогда как я предпочел бы видеть западные твердыни не в одних руках. Лучше бы там распоряжался новый маршал, а не тиран. Что же до уцелевших стражей, то добравшись до Отшельничьего, они объединятся хоть с древними дьяволами, лишь бы нанести тебе ответный удар.
   – Если раньше не перемрут с голоду. Креслину и своих-то кормить нечем, к тому же у него ни кораблей, ни инструментов, ни денег, ни оружия. Конечно, ему под силу устроить еще несколько бурь, но много ли будет от того проку?
   – Не знаю. Но Дженред тоже считал, что им все предусмотрено, – Гайретис качает головой. – Создается впечатление, будто амулет Высшего Мага подталкивает к необдуманным поступкам.
   – Что ты сказал?
   – Так, ничего, – Белый маг с молодым лицом невесело улыбается. – Ничего.

CXXIV

   Копыта Волы постукивают по только что вымощенной дороге к цитадели, ставшей еще одним достижением хаморианских каменщиков, продолжающих работать, несмотря на задержку жалования. Неужто жизнь в Хаморе так плоха?
   С высоты седла регент озирает тянущиеся вдоль дороги недостроенные каменные здания. Все еще густой и влажный туман не мешает каменотесам придавать заготовкам нужную форму, тогда как подручные замешивают грубый раствор, составленный Клеррисом из толченых раковин, песка и еще невесть чего. Второй ряд домиков предназначен для семейных солдат и стражей, хотя если у некоторых стражей имеются консорты, то с женами для подчиненных Хайела дело пока обстоит туго. Пока. В любом случае, эти дома помогут несколько разгрузить цитадель.
   Соседний с Клеррисовым дом, недавняя развалюха, уже покрыт черепицей и сверкает застекленными окнами. Поселившиеся там двое каменщиков заявили о намерении найти себе жен и остаться на острове навсегда.
   – У иных порой больше веры, чем у меня... – бормочет юноша себе под нос.
   – Заходи, – слышит он, спешившись у двери, голос Клерриса. – Я один, Лидия внизу, в гостинице.
   Креслин входит и закрывает за собой дверь.
   – Каменщики-то, я смотрю, без дела не сидят, – замечает он, указывая на поблескивающую черепицу соседской крыши.
   – Да, люди работящие. Присматривают место у пристани, чтобы построить склад.
   – Что построить?
   Клеррис ухмыляется:
   – Люди верят в будущее. Йорд – тот, что с проседью, – заявляет, что как только ты победишь, от торговцев тут не будет отбоя и он сможет брать полновесным золотом за складские и торговые помещения.
   – Кого и как я могу победить, когда мне нечем даже платить за припасы? Я один. Герцог умер, Ллиз оказалась в земле, не успело еще остыть тело маршала. А я до сих пор не сумел привести в порядок погоду.
   – Ты уверен, что Корвейл мертв?
   – А разве ты – нет?
   Клеррис отмалчивается, делая глоток воды из высокого стакана.
   – Засуха погубила почти все, что мы имели, а нынешняя сырость может лишить нас и остального, – Креслин качает головой. – Свет, я даже петь больше не могу. Но почему? Почему так получается с музыкой?
   – Я разбираюсь в гармонии, природной гармонии, а не в музыке, – отзывается Клеррис, допивая воду и ставя стакан на стол.
   – Так ведь дело, думаю, не в музыке. А во мне самом.
   – Может, и так... Этому я бы не удивился, – говорит Черный маг, не глядя на собеседника. – Скажи, а ты собираешься предъявлять права на герцогский титул? Или, может быть, Мегера?
   – На титул Корвейла? Я? Разумеется, нет, я ведь ему даже не родственник. А Мегера... Мы с ней об этом не говорили.
   Маг пожимает плечами:
   – Порой вы оба меня удивляете. У вас общее сознание, однако самые очевидные вопросы...
   – Мы не обсуждали это как раз потому, что чувства на сей счет у нас одинаковые. Во всяком случае, мне так кажется.
   – Ему «кажется»... Должен сказать, что пренебрегать очевидным весьма неразумно.
   – Растолкуй, – просит, присаживаясь, Креслин. – Но имей в виду: я не хочу становиться самозваным герцогом герцогства, которое вот-вот поглотит Фэрхэвен.
   – А между тем титул упрочил бы твое положение здесь.
   Креслин хмыкает:
   – Денег титул не добавит, припасов и войск – тоже, а в остальном мы и без того чувствуем себя уверенно.
   – Тут ты, пожалуй, прав. Кто осмелился бы выступить против вас двоих?
   – Ладно, хватит толковать о титулах, не имеющих никакого значения. Мне другое интереснее: когда я говорил о музыке и предположил, что дело во мне самом, ты сказал: «Я бы не удивился». Почему?
   – Я бы сказал, что ты нарушаешь равновесие. Используешь магию гармонии чересчур активно, а сейчас наверняка придумываешь что-нибудь еще похуже.
   – Хуже?
   – Прислушайся к собственным словам. Ты сам сказал, что не можешь больше рассчитывать ни на Монтгрен, ни на Западный Оплот и не веришь в помощь Риессы. Так что же у тебя на уме?
   – Ничего... пока.
   – Креслин, пойми, что ты не в состоянии нарушать равновесие гармонии и хаоса вечно! За это так или иначе придется платить. И твои затруднения с музыкой наглядно показывают: что-то у тебя не так.
   – Ладно, а как мне, по-твоему, действовать? Самым что ни есть гармоническим манером предоставить всем умирать с голоду?
   – Я, кажется, с самого начала предупреждал, что не имею ответов на все вопросы. Ты изложил свою проблему, я сказал, в чем она, по моему разумению, заключается... Моя ли вина, если услышанное тебе не по нраву? – говорит Клеррис, глядя Креслину в глаза.
   – Да, не по нраву. По твоим словам выходит, что я должен выбирать между гармонией и обречением людей на голодную смерть.
   – Ничего подобного я не говорил. Сказал только, что твой подход к использованию магии гармонии может быть опасен. И то, что ты вдобавок убил множество людей клинком, не поможет исправить положение, – Клеррис пожимает плечами и добавляет: – Твои досада и раздражение мне понятны. Вот почему Черным некуда податься. По крайней мере, одна из причин. Дело в том, что мы не слишком хорошо умеем улаживать такого рода противоречия.
   – Тьма! – восклицает Креслин, вскакивая на ноги. – Конечно! Именно такой совет мне и нужен! Теперь, когда я, между прочим, не без твоей помощи, зашел так далеко, ты заявляешь, что ничего не можешь поделать. Использовать магию гармонии опасно, клинок тоже. Ничего не делать – тоже не выход. И как мне из этого выбираться?
   – Предпочтительно без крови и озлобления, – сухо отвечает маг. – В том числе и против меня.
   – Прости.
   – На самом деле ты не сожалеешь, а по-прежнему злишься на меня за то, что у меня нет никаких волшебных ответов. А их и в самом деле нет.
   Креслину становится не по себе. Однако, понимая, что Клеррис говорит правду – во всяком случае, то, что искренне считает правдой, – юноша меняет тему.
   – Собственно, я пришел не из-за музыки, а из-за погоды...
   – По-моему, нам лучше пока ни во что не вмешиваться. Кажется, нам удалось придать средним северным ветрам некоторую устойчивость. Впрочем, тебе виднее.
   – Да, они держатся.
   – Ну вот и хорошо. К концу лета все утрясется, и солнечных дней у нас будет больше.
   Весь дальнейший разговор посвящен исключительно погоде, однако то, что предшествовало ему, не прошло даром, и когда юноша покидает дом, его донимают тошнота и головная боль.
   Взобравшись на Волу, чтобы поехать в гостиницу, где у него назначена встреча с Мегерой, Креслин с высоты седла озирает Край Земли.
   Цитадель по сравнению с днем их прибытия увеличилась в три раза. Все пустовавшие хижины заселены и отремонтированы. И к ним добавились новые, более просторные жилища. Несмотря на то, что на строительство потребовалось немало камня и известки, а древесину пришлось доставлять из старого сосняка, находящегося чуть ли не в десяти кай к югу. В Монтгрене все это потребовало бы куда меньше усилий.
   «Звезда Рассвета» все еще стоит у причала, но теперь корабль оснащен всеми парусами, и Фрейгр обещает завтра отправиться на нем в первое плавание. А «Грифон» уже отплыл в Ренклаар, где, по словам Госсела, найдутся и нужные для острова товары, и покупатели на маленькую партию пряностей.
   Бросив последний взгляд на пристань, Креслин соскакивает с седла, отводит Волу в сарай, используемый посетителями как конюшня, и под моросящим дождиком шагает ко входу в гостиницу.
   Стоит ему появиться на пороге общего зала, как разговаривавшая с кем-то из стражей Мегера поднимается из-за стола ему навстречу.
   – Ты рассержен, я сразу почувствовала.
   – Ты права, так оно и есть.
   – Наверняка из-за Клерриса. Что он такое сказал?
   – Давай присядем. Я расскажу.

 
...Имей тот малый лошака,
Им одарил бы дурака,
А будь свой ножик у него,
Не быть бы ей женой его.
 

   Когда страж – худощавая женщина с гитарой – берет последний аккорд, сгрудившиеся вокруг круглого стола стражи и солдаты разражаются смехом. Лишь немногие поднимают глаза на Креслина и Мегеру, которые садятся за отдельный маленький столик поближе к кухне.
   – Угодно что-нибудь выпить?
   По одному лишь тону прислужницы можно догадаться, что питейное заведение встало на ноги и дела в нем идут неплохо.
   – А что есть?
   – Вино «Черная Зарница», хмельной мед и зеленый сок.
   – Зеленый сок? – переспрашивает Мегера.
   – Да, сок диких зеленых ягод, что растут на утесах. Кислятина страшная, но некоторым нравится.
   – Мне зеленого, – решает Креслин.
   – Я тоже попробую, хоть и кислятина, – Мегера кивает, пряча улыбку.
   – Как вам будет угодно.
   – Ты намекаешь на то, что я и во всем прочем приверженец кислятины? – спрашивает Креслин.
   – Мужчины в большинстве своем так устроены, что вокруг них все само собой киснет, – фыркает Мегера.
   Юноша молчит, однако качает головой и слегка кривит губы. Мегера пожимает ему руку и тут же, выпустив ее, говорит:
   – А твоя затея насчет питейного заведения была что надо.
   – Да, одна из немногих, которая осуществилась с самого начала и без особых усилий.
   – Ну, тебе все же пришлось кое-что сделать, чтобы все пошло, как надо.
   – Иногда я жалею о том, что еще раньше не догадался спеть кое-кому особо.
   – Иногда?
   – Всегда, – поправляется Креслин и глубоко вздыхает.
   – Ну вот, ты все еще сердишься.
   – Ничего не могу с собой поделать. Клеррис прочитал мне нотацию о том, что я слишком активно использую магию гармонии и тем самым, видишь ли, нарушаю его драгоценное равновесие.
   – О-о-о...
   – Знаю, тебя это тоже давно волнует, но ведь я всю дорогу просил его о помощи. И не дождался никакого толкового совета, если не считать старой песни насчет терпения. В чем оно должно проявиться? В том, чтобы позволить всем, кто доверился мне, умереть с голоду? Обратиться к Белым с выражением покорности и мольбой о спасении? Или питаться корешками куиллы, пока мы не выведем все кактусы на острове?
   Мегера хмыкает, не отвечая. Креслин начинает горячиться:
   – Рассуждения о равновесии и гармонии звучат прекрасно, но ими людей не накормишь. И за оружие или инструменты ими не заплатишь.
   – Вот потому-то, любимый, мы с тобой соправители, – говорит Мегера.
   Креслин вопросительно смотрит в ее зеленые глаза.
   – Ты думаешь, твоя мать и вправду хотела отослать тебя в Сарроннин или обречь на бегство и одиночество? – продолжает Мегера. – Думаешь, моей сестре нравилось держать меня в оковах?
   – Мне казалось, ты ее ненавидела.
   – Верно. Ненавидела и ненавижу. Но не за это, а за то, что ей было на меня наплевать. Мне понятно, что выбора у нее не было, но отнестись ко мне по-человечески она могла.
   – Вот оно что...
   – Ты понимаешь?
   Креслин понимает. Понимает, что должен поступать так, как должен. Понимает, что ему не следует прятать свою боль от себя или... или проклинать других за то, что у них нет для него готовых ответов.
   Рука Мегеры касается его ладони.
   Страж с гитарой заводит новую песню:

 
...Тот малый в руки взял клинок
И ну клинком махать,
Но не рубить и не колоть,
А землю ковырять...
 

   Звуки ее пения, конечно, не чистое серебро, но голос очень приятен. И все же Креслину не по себе. Каждый аккорд режет ему слух.
   – Эй, ты в порядке? – спрашивает Мегера.
   – Думал, что да, но эта музыка...
   – Она не фальшивит.
   – Знаю.
   Служанка со стуком ставит на стол тяжелые кружки и, не задерживаясь, направляется к круглому столу, за которым сидят не меньше десятка мужчин и женщин. Все они из цитадели.
   – Нынче они уже не служат ни герцогу, ни маршалу, – замечает Креслин. – Надо будет подумать о единой для всех униформе.
   – Ну, это не к спеху.
   – Тоже верно – Креслин отпивает крохотный глоточек почти прозрачной жидкости и морщится. – Ух ты!
   – Ну не настолько же это кисло, – ухмыляется Мегера.
   – А ты попробуй.
   – Ну как, не настолько же это кисло? – вторит ей Креслин, дождавшись, когда она сморщится пуще его.
   – Ты как, допивать будешь?
   – А куда деваться? Я ведь мужчина, стало быть, все вокруг меня так и так должно киснуть.
   Мегера тычет его локтем.
   Он трясет головой, однако вовсе не от толчка, а оттого, что эхо извлекаемых певицей нот, хоть они и представляют собой серебро всего лишь с налетом меди, отдается в его голове фальшью.
   – Ты это чувствуешь?
   – Да, через тебя, – отвечает Мегера.
   Они умолкают, потягивая кислый сок и прислушиваясь.