Страница:
Удивительное путешествие к бедным русским
Владимир Жириновский как народный политический артист и классик российского парламентаризма
Двадцать шестого апреля В. В. Жириновскому исполняется пятьдесят восемь лет. Дата некруглая, некрупная, но, что делать, рвется песня из груди. Слабость моя к Владимиру Вольфовичу известна в Петербурге. Про меня так и говорят: это та, говорят, Москвина, которая любит Жириновского. И нехорошо улыбаются. Среди людей с интеллектуальными претензиями наслаждение пребыванием лидера ЛДПР в телеэфире проходит по ведомству сомнительных удовольствий. В этом же ряду стоят: котлета с макаронами, сборники анекдотов "про это", песни Кати Лель, полные блондинки в бархатных платьях и хоровое исполнение кантаты "Ой, мороз, мороз" на поминках.
Между тем нет на политическом Олимпе России личности более крупной и оригинальной, чем этот шестой ребенок. Каким он выскочил когда-то к своему народу - смех вспомнить. Какой-то истероид в кудряшках сомнительного рыжего оттенка, лицо блинчиком и речи - диарея врасплох. А нынче - одно заглядение. Римские патриции отдыхают. Профиль чеканный, анфас лепной, губы высокомерной скобкой, костюмчики сидят как влитые, интонации отшлифованы до алмазного блеска. И глаза из-под насупленных бровей - умные-преумные и хитрые. Правильно про Жириновского сказанул Немцов: "классик".
Да, классик нынешнего российского парламентаризма. А также классик столь изумительной отрасли человеческой культуры, как демагогия. Демагогия - это не ругательство. Это - искусство разговаривать с массами. И в этом древнем искусстве Жириновскому в России нет равных. Свою аудиторию, своих "бедных русских" он знает и чувствует идеально.
Однажды я видела, как банкир Лебедев в программе "К барьеру" попробовал укорить Жириновского тем, что якобы тот владеет тридцатью тремя квартирами в Москве. Чудак человек! Неужели ему непонятно, что "бедным русским" абсолютно безразлично, сколько квартир у Жириновского - три, тридцать три, триста тридцать три. Вот сейчас сидит у черно-белого телевизора дядя Коля с настойкой боярышника или средством для чистки ковров, попивает, хмыкает и говорит: "Ну и чего, ну, квартиры у Вольфовича… а то как вам, значит, все, а Вольфовичу ничего?" Никакого компромата на Жириновского не может быть. Во-первых, никто ничему не удивится, а во-вторых, не поверит. Потому что - не нужно. Все критерии требовательности "бедных русских" к политикам заканчиваются там, где начинается В. В. Жириновский.
Помню какое-то Первое мая. Выборов нет, происшествий нет, телевизионщики от тоски бегают по известным людям, вопрошая, как они собираются проводить праздники. Наш герой сидит на даче, рассказывает, что скоро приедут родственники. "А вы любите родственников, Владимир Вольфович?" (Без паузы, мгновенно.) - "Нет, не люблю. А что их любить? Злые, завистливые. Но - ничего не поделаешь, родные! Родная кровь!"
В чем прелесть этого ответа, который никто из публичных политиков не позволил бы себе никогда? Конечно, в искренности, но и в уникальном совпадении с миллионами своих сограждан, которые тоже родственников терпеть не могут, а пить-гулять на праздники с ними будут, поскольку - "родная кровь!" Жириновский для массового зрителя далеко не "свой парень", он и на русского-то не больно похож, но он их герой, радостным хмельком поджигающий ленивую кровь и убогий эфир, он их народный политический артист, и сколько он будет баллотироваться, столько же раз пройдет в Думу. По доброй воле мы с ним не расстанемся.
Жириновский всегда существует и говорит "здесь, сейчас" и сильно недоумевает, когда его пытаются поймать на том, что он говорил вчера и когда-то. С ним, как с алкоголем, надо понимать, что ни вчера, ни завтра нет - есть только сегодня, сейчас, и в этот миг надо пить, петь, ругаться, хохотать, бузить, а завтра, черт его знает, будет ли оно. Пересказать его речи трудно. Сажусь в машину, шофер возбужденный, румяный, будто хорошо принял. Что такое? "Жириновский по "Эху Москвы" выдал!" Что выдал? Э-э… ну… короче, класс! И правильно - что можно рассказать о пол-литре? Если пил, так сам знаешь, а не пил - что тебе объяснять-то!
Будем справедливы, он бывает чертовски остроумен. "Отчего в России были войны, революции? Отчего сейчас коррупция? Женщины виноваты. Потому что женщины все время требуют денег. А денег нет!" (за эту тираду журналисты Питера присудили Жириновскому приз в номинации "Воробьиное слово-2003").
Глаголы "повесить" и "расстрелять" Жириновский употребляет так мило и непосредственно, будто говорит "отшлепать" и "поставить в угол". Мне вообще-то кажется, что человек столь яркой реактивности, бросающийся на обидчиков с кулаками и орущий на противников без всякого стеснения, не способен к настоящему злодейству. Но дело даже не в этом. Сквозь зыбкий, меняющийся контур реального человеческого лица - шестого ребенка из советской Алма-Аты, одаренного, нелепого, нервного, с массой комплексов и метаний, сделавшего уже в зрелом возрасте феноменальную политическую карьеру - просвечивает насмешливый и высокомерный лик древнего демона. Это демон-шутник, добродушнейший из демонов. Он не пачкает себя жестокостью и насилием. Он играет с людьми беззлобно, упиваясь собственным блеском. Что его тут привлекло, в дурном сне пореформенной России, среди нищих русских птиц, сидящих на двух грязных трубах - нефтяной и газовой? Какая ему выгода фонтанировать античным красноречием, переругиваясь на обломках коммунистической империи с унылыми казнокрадами, - ему, видавшему империи, куда солиднее? Не знаю. Наверное, по людишкам соскучился…
"Да ничего они не сделают, эта "Единая Россия", все они за четыре года ничего не сделают. И тогда придем мы, наша партия, чистая, да! - Картинный полупрофиль, стрельнул веселым глазом, фирменная улыбка:
Двадцать шестого апреля В. В. Жириновскому исполняется пятьдесят восемь лет. Дата некруглая, некрупная, но, что делать, рвется песня из груди. Слабость моя к Владимиру Вольфовичу известна в Петербурге. Про меня так и говорят: это та, говорят, Москвина, которая любит Жириновского. И нехорошо улыбаются. Среди людей с интеллектуальными претензиями наслаждение пребыванием лидера ЛДПР в телеэфире проходит по ведомству сомнительных удовольствий. В этом же ряду стоят: котлета с макаронами, сборники анекдотов "про это", песни Кати Лель, полные блондинки в бархатных платьях и хоровое исполнение кантаты "Ой, мороз, мороз" на поминках.
Между тем нет на политическом Олимпе России личности более крупной и оригинальной, чем этот шестой ребенок. Каким он выскочил когда-то к своему народу - смех вспомнить. Какой-то истероид в кудряшках сомнительного рыжего оттенка, лицо блинчиком и речи - диарея врасплох. А нынче - одно заглядение. Римские патриции отдыхают. Профиль чеканный, анфас лепной, губы высокомерной скобкой, костюмчики сидят как влитые, интонации отшлифованы до алмазного блеска. И глаза из-под насупленных бровей - умные-преумные и хитрые. Правильно про Жириновского сказанул Немцов: "классик".
Да, классик нынешнего российского парламентаризма. А также классик столь изумительной отрасли человеческой культуры, как демагогия. Демагогия - это не ругательство. Это - искусство разговаривать с массами. И в этом древнем искусстве Жириновскому в России нет равных. Свою аудиторию, своих "бедных русских" он знает и чувствует идеально.
Однажды я видела, как банкир Лебедев в программе "К барьеру" попробовал укорить Жириновского тем, что якобы тот владеет тридцатью тремя квартирами в Москве. Чудак человек! Неужели ему непонятно, что "бедным русским" абсолютно безразлично, сколько квартир у Жириновского - три, тридцать три, триста тридцать три. Вот сейчас сидит у черно-белого телевизора дядя Коля с настойкой боярышника или средством для чистки ковров, попивает, хмыкает и говорит: "Ну и чего, ну, квартиры у Вольфовича… а то как вам, значит, все, а Вольфовичу ничего?" Никакого компромата на Жириновского не может быть. Во-первых, никто ничему не удивится, а во-вторых, не поверит. Потому что - не нужно. Все критерии требовательности "бедных русских" к политикам заканчиваются там, где начинается В. В. Жириновский.
Помню какое-то Первое мая. Выборов нет, происшествий нет, телевизионщики от тоски бегают по известным людям, вопрошая, как они собираются проводить праздники. Наш герой сидит на даче, рассказывает, что скоро приедут родственники. "А вы любите родственников, Владимир Вольфович?" (Без паузы, мгновенно.) - "Нет, не люблю. А что их любить? Злые, завистливые. Но - ничего не поделаешь, родные! Родная кровь!"
В чем прелесть этого ответа, который никто из публичных политиков не позволил бы себе никогда? Конечно, в искренности, но и в уникальном совпадении с миллионами своих сограждан, которые тоже родственников терпеть не могут, а пить-гулять на праздники с ними будут, поскольку - "родная кровь!" Жириновский для массового зрителя далеко не "свой парень", он и на русского-то не больно похож, но он их герой, радостным хмельком поджигающий ленивую кровь и убогий эфир, он их народный политический артист, и сколько он будет баллотироваться, столько же раз пройдет в Думу. По доброй воле мы с ним не расстанемся.
Жириновский всегда существует и говорит "здесь, сейчас" и сильно недоумевает, когда его пытаются поймать на том, что он говорил вчера и когда-то. С ним, как с алкоголем, надо понимать, что ни вчера, ни завтра нет - есть только сегодня, сейчас, и в этот миг надо пить, петь, ругаться, хохотать, бузить, а завтра, черт его знает, будет ли оно. Пересказать его речи трудно. Сажусь в машину, шофер возбужденный, румяный, будто хорошо принял. Что такое? "Жириновский по "Эху Москвы" выдал!" Что выдал? Э-э… ну… короче, класс! И правильно - что можно рассказать о пол-литре? Если пил, так сам знаешь, а не пил - что тебе объяснять-то!
Будем справедливы, он бывает чертовски остроумен. "Отчего в России были войны, революции? Отчего сейчас коррупция? Женщины виноваты. Потому что женщины все время требуют денег. А денег нет!" (за эту тираду журналисты Питера присудили Жириновскому приз в номинации "Воробьиное слово-2003").
Глаголы "повесить" и "расстрелять" Жириновский употребляет так мило и непосредственно, будто говорит "отшлепать" и "поставить в угол". Мне вообще-то кажется, что человек столь яркой реактивности, бросающийся на обидчиков с кулаками и орущий на противников без всякого стеснения, не способен к настоящему злодейству. Но дело даже не в этом. Сквозь зыбкий, меняющийся контур реального человеческого лица - шестого ребенка из советской Алма-Аты, одаренного, нелепого, нервного, с массой комплексов и метаний, сделавшего уже в зрелом возрасте феноменальную политическую карьеру - просвечивает насмешливый и высокомерный лик древнего демона. Это демон-шутник, добродушнейший из демонов. Он не пачкает себя жестокостью и насилием. Он играет с людьми беззлобно, упиваясь собственным блеском. Что его тут привлекло, в дурном сне пореформенной России, среди нищих русских птиц, сидящих на двух грязных трубах - нефтяной и газовой? Какая ему выгода фонтанировать античным красноречием, переругиваясь на обломках коммунистической империи с унылыми казнокрадами, - ему, видавшему империи, куда солиднее? Не знаю. Наверное, по людишкам соскучился…
"Да ничего они не сделают, эта "Единая Россия", все они за четыре года ничего не сделают. И тогда придем мы, наша партия, чистая, да! - Картинный полупрофиль, стрельнул веселым глазом, фирменная улыбка:
- И я всех расстреляю".
С днем рождения, Владимир Вольфович!
Петербург гнет свою линию
В Петербурге нет оппозиции, нет недовольных, нет критики власти - все замерли в преклонении перед мощью и мудростью нового губернатора, делающего первые исполненные величия шаги в атмосфере всеобщего оптимистического ожидания.Такая картина возникает из сообщения питерского корреспондента "МН" "Нету вожаков" ("МН" N4). Это, прямо скажем, трагическая картина. Если нет никакой оппозиции и критики властей, власть полностью выходит из-под общественного контроля, что для второго города России является кратчайшим путем в катастрофу. Очень многое можно натворить за четыре года бесконтрольно и безнаказанно. Например, выселить из лакомого центра научные и культурные учреждения - и как было бы чудесно, если бы тревожные вести о закрытии Ленконцерта (дом Кочневой на Фонтанке) и перемещении Исторического архива (здание Сената и Синода) оказались гнусной клеветой. Но - увы и ах, добавлю я как злопыхатель-активист "Петербургской линии", неформальной журналистской организации, которая в дни выборов организовывала протестное голосование и добилась больших успехов. Наш кандидат "Против всех" занял почетное третье место в первом туре. Стало быть, по крайней мере, сто тысяч человек гнуло свою петербургскую линию, не доверяя голубым книжечкам с программой "кандидата N+1", обещавшего сделать Петербург городом "без грязи, шума и пыли", где в каждом микрорайоне (!) будет выстроен центр молодежного досуга.
Ну что ж, прошло сто дней после выборов, город всю зиму тонул то в грязи, то в снегу, проезд в метро и наземном транспорте подорожал на рубль, а также в концертном зале "Октябрьский" был пышно отмечен 85-летний юбилей Ленинского комсомола…
Журналисты "Петербургской линии" (историк Даниил Коцюбинский, писатель Виктор Топоров, литератор Самуил Лурье, журналист Дмитрий Циликин, критик Татьяна Москвина и другие) вовсе не отошли от своих позиций. Но где, вот интересно, их излагать? Мы отрезаны от большинства местных СМИ. С телевидения нас попросили еще в июне прошлого года, газеты жмутся и кряхтят, не желая связываться с отщепенцами, остаются кое-какие уголки, не вычищенные еще властями местечки, но это явно ненадолго. Вот и приходится собирать в Доме журналиста конференцию "Кризис гуманизма. Кризис Петербурга" с еще не потерявшими свое человеческое достоинство писателями и публицистами, чтобы найти хоть какие-то идейные опоры, точки соприкосновения, образовать общее поле нравственного беспокойства за судьбу города. Объявление о конференции я печатала на своем принтере и развешивала вместе с писателем Павлом Крусановым. Через несколько дней прихожу в Дом журналиста - сорвали объявление-то. Вот такая оппозиция! Скоро до листовок докатимся…
Ограниченный интеллектуальный и нравственный ресурс команды Валентины Матвиенко (я надеюсь, вы меня поняли) каждый день порождает в Петербурге все больше и больше недовольных, причем во всех сферах жизни. Необходимость строгого общественного контроля над властью очевидна, это нужно даже самой власти, которая без опоры в обществе просто лишится остатков здравого смысла и зависнет в фантомной пустоте. А там, внизу, ужас нищеты, национальной и социальной ненависти, деградации элементарных систем жизнеобеспечения. В такой ситуации отсутствие оппозиции - это позор и несчастье замученного и обессилевшего Петербурга.
Нынешнее положение дел таково, что выразители критического общественного мнения в Петербурге лишены связи с обществом. Некоторым моим коллегам-журналистам это кажется залогом будущего процветания города. Надеюсь, это им кажется на бескорыстной основе - а то, как говорится в одной старой пьесе, "лучше уж совсем не жить, чем без совести-то…"
"Нельзя себя ни с чем делить…"
На экраны Москвы и Петербурга выходит фильм Александра Сокурова "Русский ковчег" (картина о русской истории, снятая одним планом в Эрмитаже), уже собравший миллион долларов в Америке.
Татьяна Москвина
Александр СОКУРОВ сегодня - самый известный в мире русский режиссер. В июне ему исполнится 52 года. Снято более сорока игровых и неигровых картин, получены национальные и международные премии. В конкурсе Каннского фестиваля побывали его фильмы "Молох", "Телец" и "Русский ковчег". Иноземцы покупают замыслы Сокурова прямо на корню, хорошо соображая, что ничего подобного на свете нет. Беседу с режиссером ведет Татьяна МОСКВИНА.
- Известно ваше мнение о том, что кино как искусство осуществилось всего, может быть, процента на два. Что же такого еще неведомого может кино?
- Пока что сохраняется абсолютная вторичность кинематографа, поскольку режиссер создает свое произведение из осколков разнообразных искусств и очень зависим от этого. Это проблема - насколько визуальность свободна как искусство, равно как и то, нужно ли давать визуальности эту свободу, к которой она так рвется. Опыт и практика показывают, что на самом деле не надо, рано еще. Та власть, которую нынче кинематограф приобретает над читающим человеком, конечно, власть отвратительная, губительная власть. Мне кажется, в кино есть одна только фигура, которая существует как-то очень основательно и в достаточной степени независима - это Ингмар Бергман. Все остальные кинематографисты, на мой взгляд, вторичны и имеют малое отношение собственно к искусству. Я имею в виду и образ жизни, и путь, и количество труда, и вопросы взаимоотношения с религией, и смелость эстетики, и представление о психофизике человека. Показательна универсальность Бергмана - он и литератор, он и театральный, и оперный режиссер. Без этого комплекса Леонардо да Винчи кино как искусство невозможно, так мне кажется, а это ставит очень большие требования к снимающему человеку, трудно этому соответствовать.
- Пригодилось ли вам полученное в Горьковском университете историческое образование?
- Когда я поступал в университет, как раз ввели войска в Чехословакию, я сдавал последний экзамен - историю, и мои преподаватели сидели и слушали маленький транзистор, а я даже и не понимал, что происходит. Потом стало совершенно очевидно, что поступление на исторический факультет было все же ошибкой и надо было заниматься филологией, литературой, но я это понял очень поздно. Конечно, серьезно заниматься режиссурой невозможно без общегуманитарной подготовки. История не стала моей профессией, но само образование позволило ориентироваться в окружающем хаосе. Нет робости перед масштабом исторического события и перед историческими персонажами, никакой нет робости перед властью, потому что прекрасно понимаешь, как одно сменяет другое, понимаешь цикличность и замкнутость всего процесса. Понимаешь, что такое историческое убийство, что такое деградация народа и личности, что такое демагогия, и тебя вот просто так не обмануть.
- Вы были в молодости увлечены идеями социализма?
- Мне кажется, что и наше общество, и наш народ виноваты в том, что так называемая социалистическая практика - не теория, а практика дискредитирована отвратительным трудом и ужасающими преступлениями и нашей власти, и нашего народа. Теперь в мире существует только одна система жизни людей, одна система организации общества - и что в этом хорошего? Что-то в социализме органично укладывалось на русскую общественную традицию, это не длилось бы так долго, если бы не имело хоть какого-то соответствия в национальном характере. Возможно, беда заключалась в том, что люди, которые пришли после революции к политической власти, были дегуманизированными людьми, разрушителями, вот они и разрушали. Они эту разрушительную энергию и в народе очень выделили, почувствовали ее, и ставили на нее, и выиграли в этом, к сожалению. В молодости у меня было какое-то доверие к социалистическому пути, мне казалось, что если внутри той политической системы проявить настойчивое сопротивление, то что-то можно доказать, что-то можно исправить. Одновременно с тем существует понимание, что когда-то мы, в том числе и я, предали многих из тех, кто имел мужество бороться против несправедливости. Когда я учился в университете, как раз происходила вся эта борьба Солженицына с государством, и я ведь не сел в поезд, не поехал в Москву, не стал протестовать. Я был тогда еще маленьким человеком, очень не выросшим. У меня не было внутри силы для этого, моей собственной силы.
- В начале 80-х годов вы пришли на "Ленфильм" и с тех пор работаете на этой студии. Что значило это время для вас и для "Ленфильма"?
- Прекрасное время, потому что наконец-то стало понятно, что выживает только работающий человек, и это первое. Второе: практически доказано - нужно только то, что нужно тебе, и объективно это важно. Третье - никогда ничего не нужно бояться, а четвертое - надо любить и быть преданным кругу друзей своих и никогда их не оставлять, пятое - надо серьезно заниматься технологией, надо ничего не бояться в технологии. Шестое - надо заниматься своим образованием. И последнее - нельзя менять образ жизни, и для мужчины, по-моему, это очень важно - нельзя себя ни с чем делить, когда у тебя есть какое-то попадание твое собственное в твою собственную жизнь, в твою собственную судьбу, к сожалению, нельзя себя ни с чем делить. Может быть, это мое личное собственное заблуждение. Вот основные правила, которые я извлек из этого времени. Я рад, что студия жива, мне не стыдно, что я в штате этой студии, может, если бы я был в штате "Мосфильма", мне иногда было бы стыдно, а за "Ленфильм" мне стыдиться нечего. И за нашу группу мне стыдиться нечего: мы не совершили ни одного предательского шага, и ни одной картиной, которую мы сделали, мы не предали искусство.
- В современной жизни, как и в искусстве, много агрессии, люди разучиваются ловить слабые сигналы, тихие звуки. Вы в своих картинах ловите тишину, держите паузу - это важно для вас?
- В молчании - буря на самом деле. Когда человек замолкает, неизвестно, что за этим последует. Для меня пауза, конечно, имеет огромное драматургическое значение. Если пытаться представить кинематографический алфавит, то пауза - это первая буква. С этим открытием мы немного опоздали, так как испытать тишину и паузу, прочувствовать ее, познать и понять может только зритель, не испорченный современной кинематографической практикой, не испорченный неадекватным монтажом и современной деструктивной музыкой. Но это чистый кинематограф, на мой взгляд. Вообще визуальность - это огромная сложная наука, сложнее математики, но мы к ней не относимся как к науке, экспериментируем с ней и необратимо разрушаем человека и мир. Существует колоссальная энергия визуальности, которая может уничтожить нацию любого масштаба, народ любой численности и самую прочную, самую древнюю, самую фундаментальную культуру.
- То есть разговоры о том, что криминал, жестокость, насилие на экране - это не страшно, это игра такая, и это никак не влияет на жизнь, безответственны?
- Это преступление конкретных людей, работающих на конкретных телевизионных каналах, и мы все прекрасно знаем их имена, и руководство страны знает их имена, и руководитель страны знает, что творит телевидение, подвластное ему, в том числе и государственное, и все общество знает. И вот здесь я отказываюсь понимать, что происходит в России. Я в такой стране жить не хочу. Ограничения, которые нужно применить к телевидению, приняты во многих цивилизованных странах, но только не в России. Но в России это тем более опасно - уровень социальный и культурный низок, а криминальность природы народа высока. Здесь ни в коем случае нельзя экспериментировать с криминальным сюжетом на экране. Он все время держит внутреннюю агрессию в состоянии температуры кипения. Телевидение поддерживает криминальность общественную глубоко изнутри, и как бы хорошо ни действовало любое министерство внутренних дел, любые сыщики, каждый вечер все усилия перечеркиваются тем, что мы видим.
- У вас, видимо, как у многих русских художников, драматические отношения с родиной?
- Государство-то у нас еще подростковое, оно еще себя цивилизованно не проявило, в нормальном созидательном смысле его еще и нет. Надо прожить без войн лет сорок, проложить дороги, сделать так, чтобы люди не беспокоились о том, что такое зима, создать системы самоуправления, и не заемные, и не ископаемые, а органичные. Ведь мы сейчас сами себя не знаем и не понимаем, кто мы. Иногда кажется - все, терпение лопнуло, надо звать варягов каких-нибудь, создавать тут уклад жизни, обучать русских любить быт, семью, делать окна хорошие и двери, понимаете, жизнь любить и ухаживать за ней. Но кого звать-то? Понимаете, впечатление о твоей родине и твой труд - разные вещи, и они могут и не соприкасаться. Можно создавать произведения на русском языке и существовать среди русского народа в русском государстве, но своей душой, измученной, больной душой, быть совсем не здесь. Мне бывало иногда по-настоящему стыдно, что я русский. Но труд, который создал русский язык и русскую культуру, я ценю очень высоко, и мне кажется, что наша культурная энергия удивительна и уникальна, она одинока, изолирована от мира, и непонятно, почему возникла и существует в России, как непонятно, почему возник Эрмитаж в нищей стране и не был разграблен в блокаду.
- Здоровья вам от природы не досталось, а работаете вы беспрерывно. Откуда силы-то?
- Сам не знаю. Если бы когда-нибудь кто-нибудь мог мне объяснить несколько десятилетий назад, куда я иду и что меня ожидает, я никогда бы не пошел. Но таких людей не было, наоборот, говорили: "Давай, давай!" - и помогали лезть по этой лесенке туда - и никто не говорил, что там, во-первых, ничего нет, во-вторых, никого нет и, в-третьих, ничего там не дают… Условия таковы, что, если во время работы над одной картиной я не начинаю работать над другой, картины не будет. Поэтому сейчас, во время озвучания фильма "Отец и сын", мы уже отбираем актеров на "Солнце" ("Солнце" задумывается как история о японском императоре Хирохито, это третья часть тетралогии о вождях ХХ века, начатая картинами "Молох" и "Телец". - Т.М.), выйдет на какой-то этап "Солнце" - надо будет начинать работу или по "Фаусту", или по замыслу под условным названием "Два брата и сестра". А работает нас немного, и денег нам на блюдечке никто не приносит, так что все иной раз на каторгу похоже. Я не знаю выхода из этого положения. Но ведь все это по любви делается, никто не принуждает, и в этом смысле я счастливый человек, и вся наша съемочная группа - счастливые люди, мы за свою жизнь не сделали ни одного фильма по принуждению или заказу, а делали только то, что любили и хотели сделать. Что-то получилось, что-то нет - мы же не боги.
- "Русский ковчег" с успехом идет в Америке, собрал миллион долларов. Вам от этого будет какая-нибудь польза?
- Миллион триста тысяч, точнее. Все деньги получают владельцы мировых прав на прокат картины, режиссеру ничего не достается. Я приятно удивлен. Картина идет в самых обыкновенных кинотеатрах. Не знаю, в чем дело, надо американцев спросить. Может, их самих тошнит от трупного запаха, который издает их домашний визуальный товар? Правда, американские прокатчики очень хорошо готовили картину к показу. Что касается России, то "Русский ковчег" не взял для проката ни один кинотеатр - кроме двух залов в Москве и Петербурге. Россия для русского кино - мертвая страна. мать!
Отборную брань из поэмы Сергея Есенина "Сорокоуст", которую всегда изымала цензура при напечатании, восстановили в сериале "Есенин" - она прозвучала где-то в 22 часа по Москве (никто из зрителей не хочет подать в суд, кстати?). Герой сериала вообще охотно ругается: "мать!" и "й-ео!" поминутно слетают с его ухмыляющихся уст, и он даже пишет на воротах трактира своего друга известное трехбуквенное слово. Я и подумала, а назову-ка и я свою рецензию "…мать!". Выражу, так сказать, основное и при этом единственное чувство.
Задолго до меня это, правда, сделал один персонаж Салтыкова-Щедрина, закричав: "Хватит! Шабаш! Воняет!". Да, запах от сериальчика неслабый, но создатели его, видимо, утратили обоняние. К тому же их поразила особая, профессиональная амнезия, и они забыли о своих профессиях: сценарист забыл, что такое исторический фильм, режиссер - что такое стилизация эпохи и реконструкция времени, оператор включил камеру и ушел, и актеры принялись кривляться. Вот разговаривают Есенин и Лев Троцкий, и видишь: это всего лишь актер Безруков с крашеными волосами и актер Хабенский с приклеенной бородкой. Не горит волшебный фонарь! Никакой веры происходящему. Видимо, уже сам первоисточник был отравлен.
Для фильма о великом народном поэте с деньгами Первого канала можно было бы привлечь лучшие силы - литературные, режиссерские. Но первоисточником стал роман Виталия Безрукова, лежащий сегодня на всех книжных прилавках страны. Неизъяснимой толщины и силы вещь. Даже непонятно, как мы жили столько лет без писателя Виталия Безрукова. Мы бы и дальше, конечно, жили бы, но тут артист Сергей Безруков сыграл в сериале "Бригада", и закончилось наше беспечное житье. Обычно отцы хлопочут о сыновьях, но бывает и наоборот: так, нечеловеческая воля Филиппа Киркорова вызволила из песков забвения душераздирающую фигуру певца Бедроса Киркорова. Вот и Сергей Безруков, прописавшись на олимпе, позаботился об отце родном. Нет ли там еще дедушки какого? Открыла "роман" наугад - попала на сцену, где Есенин застает свою жену Айседору Дункан среди кучи евреев, евреи лапают ее и слюнявыми ртами лижут ножки, та рыдает и признается, что она б…, Есенин громит жидов, пришлось мыть руки. Эту книжку читают, а сделанный по ней сериал смотрят миллионы людей. Докатились. Вот он, абсолютный ноль.
Есть такая пищевая добавка - глютаминат натрия. Его добавляют в дешевые полуфабрикаты, чтобы у мертвой пищи появился сильный искусственный вкус. Вот и в протухшие байки о том, как жиды затравили Есенина, вбухали такого "глютамината натрия" - мнимой занимательности, дешевых эффектов, развязного актерства. Кто же будет, дескать, смотреть нынче честный биографический фильм? Нынче надобно "тайну гибели", "загадку секрета" и прочую мороку. Поэтому придуман 1985 год, когда задумчивый следователь (Александр Михайлов) ищет скрытую от народа правду о гибели Сергея Есенина, р-р-русского поэта (иначе в картине и не говорят). Обнаружение правды сопровождается вялотекущими трудностями, играть известным актерам в этой сюжетной линии совершенно нечего, зачем они в этой вони участвуют - непонятно. Смотрящие телевизор знают, что "есенинская паранойя" время от времени всплывает в эфире - помню, еще в перестройку кошмарили всеми этими "странгуляционными бороздами". Тогда, понятное дело, надо было побольше собак на коммунистов повесить. Правда, у них настоящих собак хватает, чучела не потребны. Теперь у большевиков отбирают и то единственное, в чем они всегда были сильны - способность к террору. Царскую семью расстреляли - глазом не моргнули, поэта Гумилева уничтожили - не поперхнулись. А для Есенина зачем-то устроили балет с инсценировкой самоубийства? Говорят, такие трюки были в арсенале органов безопасности - но значительно позже, в 70 - 80-е годы. В двадцатые, в юность террора, надо было бы шлепнуть Есенина - шлепнули бы недрогнувшей рукой. Но дело даже не в этом, и не в том, стоит ли отмахиваться от профессора Ганнушкина, предупреждавшего близких Есенина, что поэт болен, стоит на краю гибели, а в том, что истина, воссияв, не может сопровождаться таким количеством лжи. А сериал "Есенин" запредельно фальшив.
По словам Сергея Безрукова, он хотел оправдать Есенина, показать его не хулиганом, а светлым человеком. Но это не задача актера - оправдать, обвинить. Задача актера - понять и воплотить (этот процесс называется творческим). Прежде всего следовало положить грунт, основу. Основа Есенина - это его крестьянское происхождение. Надо было изучить повадки крестьян, попавших в городскую культурную среду, - они не те, что у пьяных актеров в буфете СТД. Затем реконструировать характер Есенина, начиная с внешних проявлений - как говорил, как общался, как ходил. Затем самое сложное: как проявлялся дар. А что играет Безруков? Он играет какого-то самовлюбленного, взвинченного, нахального, избалованного дамами актер актерыча. Этот "Есенин" всегда развязен, всегда в дурной аффектации, всегда готов хоть танго сплясать, хоть стишки продекламировать - вульгарно завывая. Вообще скользкий типчик. Что перед императрицей выступить, что с Зиновьевым каким-нибудь поболтать - пара пустяков. Роскошно ухмыляясь, подмигивая и прищуриваясь, округляя глаза, хлопая ресницами, сам себя обожая, ломаясь, как капризная кокотка, этот бесстыжий, манерный, ловко обделывающий свои делишки комедиант выдает себя внутри сериала за несчастного русского поэта Есенина. Профанация, подмена!
Петербург гнет свою линию
В Петербурге нет оппозиции, нет недовольных, нет критики власти - все замерли в преклонении перед мощью и мудростью нового губернатора, делающего первые исполненные величия шаги в атмосфере всеобщего оптимистического ожидания.Такая картина возникает из сообщения питерского корреспондента "МН" "Нету вожаков" ("МН" N4). Это, прямо скажем, трагическая картина. Если нет никакой оппозиции и критики властей, власть полностью выходит из-под общественного контроля, что для второго города России является кратчайшим путем в катастрофу. Очень многое можно натворить за четыре года бесконтрольно и безнаказанно. Например, выселить из лакомого центра научные и культурные учреждения - и как было бы чудесно, если бы тревожные вести о закрытии Ленконцерта (дом Кочневой на Фонтанке) и перемещении Исторического архива (здание Сената и Синода) оказались гнусной клеветой. Но - увы и ах, добавлю я как злопыхатель-активист "Петербургской линии", неформальной журналистской организации, которая в дни выборов организовывала протестное голосование и добилась больших успехов. Наш кандидат "Против всех" занял почетное третье место в первом туре. Стало быть, по крайней мере, сто тысяч человек гнуло свою петербургскую линию, не доверяя голубым книжечкам с программой "кандидата N+1", обещавшего сделать Петербург городом "без грязи, шума и пыли", где в каждом микрорайоне (!) будет выстроен центр молодежного досуга.
Ну что ж, прошло сто дней после выборов, город всю зиму тонул то в грязи, то в снегу, проезд в метро и наземном транспорте подорожал на рубль, а также в концертном зале "Октябрьский" был пышно отмечен 85-летний юбилей Ленинского комсомола…
Журналисты "Петербургской линии" (историк Даниил Коцюбинский, писатель Виктор Топоров, литератор Самуил Лурье, журналист Дмитрий Циликин, критик Татьяна Москвина и другие) вовсе не отошли от своих позиций. Но где, вот интересно, их излагать? Мы отрезаны от большинства местных СМИ. С телевидения нас попросили еще в июне прошлого года, газеты жмутся и кряхтят, не желая связываться с отщепенцами, остаются кое-какие уголки, не вычищенные еще властями местечки, но это явно ненадолго. Вот и приходится собирать в Доме журналиста конференцию "Кризис гуманизма. Кризис Петербурга" с еще не потерявшими свое человеческое достоинство писателями и публицистами, чтобы найти хоть какие-то идейные опоры, точки соприкосновения, образовать общее поле нравственного беспокойства за судьбу города. Объявление о конференции я печатала на своем принтере и развешивала вместе с писателем Павлом Крусановым. Через несколько дней прихожу в Дом журналиста - сорвали объявление-то. Вот такая оппозиция! Скоро до листовок докатимся…
Ограниченный интеллектуальный и нравственный ресурс команды Валентины Матвиенко (я надеюсь, вы меня поняли) каждый день порождает в Петербурге все больше и больше недовольных, причем во всех сферах жизни. Необходимость строгого общественного контроля над властью очевидна, это нужно даже самой власти, которая без опоры в обществе просто лишится остатков здравого смысла и зависнет в фантомной пустоте. А там, внизу, ужас нищеты, национальной и социальной ненависти, деградации элементарных систем жизнеобеспечения. В такой ситуации отсутствие оппозиции - это позор и несчастье замученного и обессилевшего Петербурга.
Нынешнее положение дел таково, что выразители критического общественного мнения в Петербурге лишены связи с обществом. Некоторым моим коллегам-журналистам это кажется залогом будущего процветания города. Надеюсь, это им кажется на бескорыстной основе - а то, как говорится в одной старой пьесе, "лучше уж совсем не жить, чем без совести-то…"
"Нельзя себя ни с чем делить…"
На экраны Москвы и Петербурга выходит фильм Александра Сокурова "Русский ковчег" (картина о русской истории, снятая одним планом в Эрмитаже), уже собравший миллион долларов в Америке.
Татьяна Москвина
Александр СОКУРОВ сегодня - самый известный в мире русский режиссер. В июне ему исполнится 52 года. Снято более сорока игровых и неигровых картин, получены национальные и международные премии. В конкурсе Каннского фестиваля побывали его фильмы "Молох", "Телец" и "Русский ковчег". Иноземцы покупают замыслы Сокурова прямо на корню, хорошо соображая, что ничего подобного на свете нет. Беседу с режиссером ведет Татьяна МОСКВИНА.
- Известно ваше мнение о том, что кино как искусство осуществилось всего, может быть, процента на два. Что же такого еще неведомого может кино?
- Пока что сохраняется абсолютная вторичность кинематографа, поскольку режиссер создает свое произведение из осколков разнообразных искусств и очень зависим от этого. Это проблема - насколько визуальность свободна как искусство, равно как и то, нужно ли давать визуальности эту свободу, к которой она так рвется. Опыт и практика показывают, что на самом деле не надо, рано еще. Та власть, которую нынче кинематограф приобретает над читающим человеком, конечно, власть отвратительная, губительная власть. Мне кажется, в кино есть одна только фигура, которая существует как-то очень основательно и в достаточной степени независима - это Ингмар Бергман. Все остальные кинематографисты, на мой взгляд, вторичны и имеют малое отношение собственно к искусству. Я имею в виду и образ жизни, и путь, и количество труда, и вопросы взаимоотношения с религией, и смелость эстетики, и представление о психофизике человека. Показательна универсальность Бергмана - он и литератор, он и театральный, и оперный режиссер. Без этого комплекса Леонардо да Винчи кино как искусство невозможно, так мне кажется, а это ставит очень большие требования к снимающему человеку, трудно этому соответствовать.
- Пригодилось ли вам полученное в Горьковском университете историческое образование?
- Когда я поступал в университет, как раз ввели войска в Чехословакию, я сдавал последний экзамен - историю, и мои преподаватели сидели и слушали маленький транзистор, а я даже и не понимал, что происходит. Потом стало совершенно очевидно, что поступление на исторический факультет было все же ошибкой и надо было заниматься филологией, литературой, но я это понял очень поздно. Конечно, серьезно заниматься режиссурой невозможно без общегуманитарной подготовки. История не стала моей профессией, но само образование позволило ориентироваться в окружающем хаосе. Нет робости перед масштабом исторического события и перед историческими персонажами, никакой нет робости перед властью, потому что прекрасно понимаешь, как одно сменяет другое, понимаешь цикличность и замкнутость всего процесса. Понимаешь, что такое историческое убийство, что такое деградация народа и личности, что такое демагогия, и тебя вот просто так не обмануть.
- Вы были в молодости увлечены идеями социализма?
- Мне кажется, что и наше общество, и наш народ виноваты в том, что так называемая социалистическая практика - не теория, а практика дискредитирована отвратительным трудом и ужасающими преступлениями и нашей власти, и нашего народа. Теперь в мире существует только одна система жизни людей, одна система организации общества - и что в этом хорошего? Что-то в социализме органично укладывалось на русскую общественную традицию, это не длилось бы так долго, если бы не имело хоть какого-то соответствия в национальном характере. Возможно, беда заключалась в том, что люди, которые пришли после революции к политической власти, были дегуманизированными людьми, разрушителями, вот они и разрушали. Они эту разрушительную энергию и в народе очень выделили, почувствовали ее, и ставили на нее, и выиграли в этом, к сожалению. В молодости у меня было какое-то доверие к социалистическому пути, мне казалось, что если внутри той политической системы проявить настойчивое сопротивление, то что-то можно доказать, что-то можно исправить. Одновременно с тем существует понимание, что когда-то мы, в том числе и я, предали многих из тех, кто имел мужество бороться против несправедливости. Когда я учился в университете, как раз происходила вся эта борьба Солженицына с государством, и я ведь не сел в поезд, не поехал в Москву, не стал протестовать. Я был тогда еще маленьким человеком, очень не выросшим. У меня не было внутри силы для этого, моей собственной силы.
- В начале 80-х годов вы пришли на "Ленфильм" и с тех пор работаете на этой студии. Что значило это время для вас и для "Ленфильма"?
- Прекрасное время, потому что наконец-то стало понятно, что выживает только работающий человек, и это первое. Второе: практически доказано - нужно только то, что нужно тебе, и объективно это важно. Третье - никогда ничего не нужно бояться, а четвертое - надо любить и быть преданным кругу друзей своих и никогда их не оставлять, пятое - надо серьезно заниматься технологией, надо ничего не бояться в технологии. Шестое - надо заниматься своим образованием. И последнее - нельзя менять образ жизни, и для мужчины, по-моему, это очень важно - нельзя себя ни с чем делить, когда у тебя есть какое-то попадание твое собственное в твою собственную жизнь, в твою собственную судьбу, к сожалению, нельзя себя ни с чем делить. Может быть, это мое личное собственное заблуждение. Вот основные правила, которые я извлек из этого времени. Я рад, что студия жива, мне не стыдно, что я в штате этой студии, может, если бы я был в штате "Мосфильма", мне иногда было бы стыдно, а за "Ленфильм" мне стыдиться нечего. И за нашу группу мне стыдиться нечего: мы не совершили ни одного предательского шага, и ни одной картиной, которую мы сделали, мы не предали искусство.
- В современной жизни, как и в искусстве, много агрессии, люди разучиваются ловить слабые сигналы, тихие звуки. Вы в своих картинах ловите тишину, держите паузу - это важно для вас?
- В молчании - буря на самом деле. Когда человек замолкает, неизвестно, что за этим последует. Для меня пауза, конечно, имеет огромное драматургическое значение. Если пытаться представить кинематографический алфавит, то пауза - это первая буква. С этим открытием мы немного опоздали, так как испытать тишину и паузу, прочувствовать ее, познать и понять может только зритель, не испорченный современной кинематографической практикой, не испорченный неадекватным монтажом и современной деструктивной музыкой. Но это чистый кинематограф, на мой взгляд. Вообще визуальность - это огромная сложная наука, сложнее математики, но мы к ней не относимся как к науке, экспериментируем с ней и необратимо разрушаем человека и мир. Существует колоссальная энергия визуальности, которая может уничтожить нацию любого масштаба, народ любой численности и самую прочную, самую древнюю, самую фундаментальную культуру.
- То есть разговоры о том, что криминал, жестокость, насилие на экране - это не страшно, это игра такая, и это никак не влияет на жизнь, безответственны?
- Это преступление конкретных людей, работающих на конкретных телевизионных каналах, и мы все прекрасно знаем их имена, и руководство страны знает их имена, и руководитель страны знает, что творит телевидение, подвластное ему, в том числе и государственное, и все общество знает. И вот здесь я отказываюсь понимать, что происходит в России. Я в такой стране жить не хочу. Ограничения, которые нужно применить к телевидению, приняты во многих цивилизованных странах, но только не в России. Но в России это тем более опасно - уровень социальный и культурный низок, а криминальность природы народа высока. Здесь ни в коем случае нельзя экспериментировать с криминальным сюжетом на экране. Он все время держит внутреннюю агрессию в состоянии температуры кипения. Телевидение поддерживает криминальность общественную глубоко изнутри, и как бы хорошо ни действовало любое министерство внутренних дел, любые сыщики, каждый вечер все усилия перечеркиваются тем, что мы видим.
- У вас, видимо, как у многих русских художников, драматические отношения с родиной?
- Государство-то у нас еще подростковое, оно еще себя цивилизованно не проявило, в нормальном созидательном смысле его еще и нет. Надо прожить без войн лет сорок, проложить дороги, сделать так, чтобы люди не беспокоились о том, что такое зима, создать системы самоуправления, и не заемные, и не ископаемые, а органичные. Ведь мы сейчас сами себя не знаем и не понимаем, кто мы. Иногда кажется - все, терпение лопнуло, надо звать варягов каких-нибудь, создавать тут уклад жизни, обучать русских любить быт, семью, делать окна хорошие и двери, понимаете, жизнь любить и ухаживать за ней. Но кого звать-то? Понимаете, впечатление о твоей родине и твой труд - разные вещи, и они могут и не соприкасаться. Можно создавать произведения на русском языке и существовать среди русского народа в русском государстве, но своей душой, измученной, больной душой, быть совсем не здесь. Мне бывало иногда по-настоящему стыдно, что я русский. Но труд, который создал русский язык и русскую культуру, я ценю очень высоко, и мне кажется, что наша культурная энергия удивительна и уникальна, она одинока, изолирована от мира, и непонятно, почему возникла и существует в России, как непонятно, почему возник Эрмитаж в нищей стране и не был разграблен в блокаду.
- Здоровья вам от природы не досталось, а работаете вы беспрерывно. Откуда силы-то?
- Сам не знаю. Если бы когда-нибудь кто-нибудь мог мне объяснить несколько десятилетий назад, куда я иду и что меня ожидает, я никогда бы не пошел. Но таких людей не было, наоборот, говорили: "Давай, давай!" - и помогали лезть по этой лесенке туда - и никто не говорил, что там, во-первых, ничего нет, во-вторых, никого нет и, в-третьих, ничего там не дают… Условия таковы, что, если во время работы над одной картиной я не начинаю работать над другой, картины не будет. Поэтому сейчас, во время озвучания фильма "Отец и сын", мы уже отбираем актеров на "Солнце" ("Солнце" задумывается как история о японском императоре Хирохито, это третья часть тетралогии о вождях ХХ века, начатая картинами "Молох" и "Телец". - Т.М.), выйдет на какой-то этап "Солнце" - надо будет начинать работу или по "Фаусту", или по замыслу под условным названием "Два брата и сестра". А работает нас немного, и денег нам на блюдечке никто не приносит, так что все иной раз на каторгу похоже. Я не знаю выхода из этого положения. Но ведь все это по любви делается, никто не принуждает, и в этом смысле я счастливый человек, и вся наша съемочная группа - счастливые люди, мы за свою жизнь не сделали ни одного фильма по принуждению или заказу, а делали только то, что любили и хотели сделать. Что-то получилось, что-то нет - мы же не боги.
- "Русский ковчег" с успехом идет в Америке, собрал миллион долларов. Вам от этого будет какая-нибудь польза?
- Миллион триста тысяч, точнее. Все деньги получают владельцы мировых прав на прокат картины, режиссеру ничего не достается. Я приятно удивлен. Картина идет в самых обыкновенных кинотеатрах. Не знаю, в чем дело, надо американцев спросить. Может, их самих тошнит от трупного запаха, который издает их домашний визуальный товар? Правда, американские прокатчики очень хорошо готовили картину к показу. Что касается России, то "Русский ковчег" не взял для проката ни один кинотеатр - кроме двух залов в Москве и Петербурге. Россия для русского кино - мертвая страна. мать!
Отборную брань из поэмы Сергея Есенина "Сорокоуст", которую всегда изымала цензура при напечатании, восстановили в сериале "Есенин" - она прозвучала где-то в 22 часа по Москве (никто из зрителей не хочет подать в суд, кстати?). Герой сериала вообще охотно ругается: "мать!" и "й-ео!" поминутно слетают с его ухмыляющихся уст, и он даже пишет на воротах трактира своего друга известное трехбуквенное слово. Я и подумала, а назову-ка и я свою рецензию "…мать!". Выражу, так сказать, основное и при этом единственное чувство.
Задолго до меня это, правда, сделал один персонаж Салтыкова-Щедрина, закричав: "Хватит! Шабаш! Воняет!". Да, запах от сериальчика неслабый, но создатели его, видимо, утратили обоняние. К тому же их поразила особая, профессиональная амнезия, и они забыли о своих профессиях: сценарист забыл, что такое исторический фильм, режиссер - что такое стилизация эпохи и реконструкция времени, оператор включил камеру и ушел, и актеры принялись кривляться. Вот разговаривают Есенин и Лев Троцкий, и видишь: это всего лишь актер Безруков с крашеными волосами и актер Хабенский с приклеенной бородкой. Не горит волшебный фонарь! Никакой веры происходящему. Видимо, уже сам первоисточник был отравлен.
Для фильма о великом народном поэте с деньгами Первого канала можно было бы привлечь лучшие силы - литературные, режиссерские. Но первоисточником стал роман Виталия Безрукова, лежащий сегодня на всех книжных прилавках страны. Неизъяснимой толщины и силы вещь. Даже непонятно, как мы жили столько лет без писателя Виталия Безрукова. Мы бы и дальше, конечно, жили бы, но тут артист Сергей Безруков сыграл в сериале "Бригада", и закончилось наше беспечное житье. Обычно отцы хлопочут о сыновьях, но бывает и наоборот: так, нечеловеческая воля Филиппа Киркорова вызволила из песков забвения душераздирающую фигуру певца Бедроса Киркорова. Вот и Сергей Безруков, прописавшись на олимпе, позаботился об отце родном. Нет ли там еще дедушки какого? Открыла "роман" наугад - попала на сцену, где Есенин застает свою жену Айседору Дункан среди кучи евреев, евреи лапают ее и слюнявыми ртами лижут ножки, та рыдает и признается, что она б…, Есенин громит жидов, пришлось мыть руки. Эту книжку читают, а сделанный по ней сериал смотрят миллионы людей. Докатились. Вот он, абсолютный ноль.
Есть такая пищевая добавка - глютаминат натрия. Его добавляют в дешевые полуфабрикаты, чтобы у мертвой пищи появился сильный искусственный вкус. Вот и в протухшие байки о том, как жиды затравили Есенина, вбухали такого "глютамината натрия" - мнимой занимательности, дешевых эффектов, развязного актерства. Кто же будет, дескать, смотреть нынче честный биографический фильм? Нынче надобно "тайну гибели", "загадку секрета" и прочую мороку. Поэтому придуман 1985 год, когда задумчивый следователь (Александр Михайлов) ищет скрытую от народа правду о гибели Сергея Есенина, р-р-русского поэта (иначе в картине и не говорят). Обнаружение правды сопровождается вялотекущими трудностями, играть известным актерам в этой сюжетной линии совершенно нечего, зачем они в этой вони участвуют - непонятно. Смотрящие телевизор знают, что "есенинская паранойя" время от времени всплывает в эфире - помню, еще в перестройку кошмарили всеми этими "странгуляционными бороздами". Тогда, понятное дело, надо было побольше собак на коммунистов повесить. Правда, у них настоящих собак хватает, чучела не потребны. Теперь у большевиков отбирают и то единственное, в чем они всегда были сильны - способность к террору. Царскую семью расстреляли - глазом не моргнули, поэта Гумилева уничтожили - не поперхнулись. А для Есенина зачем-то устроили балет с инсценировкой самоубийства? Говорят, такие трюки были в арсенале органов безопасности - но значительно позже, в 70 - 80-е годы. В двадцатые, в юность террора, надо было бы шлепнуть Есенина - шлепнули бы недрогнувшей рукой. Но дело даже не в этом, и не в том, стоит ли отмахиваться от профессора Ганнушкина, предупреждавшего близких Есенина, что поэт болен, стоит на краю гибели, а в том, что истина, воссияв, не может сопровождаться таким количеством лжи. А сериал "Есенин" запредельно фальшив.
По словам Сергея Безрукова, он хотел оправдать Есенина, показать его не хулиганом, а светлым человеком. Но это не задача актера - оправдать, обвинить. Задача актера - понять и воплотить (этот процесс называется творческим). Прежде всего следовало положить грунт, основу. Основа Есенина - это его крестьянское происхождение. Надо было изучить повадки крестьян, попавших в городскую культурную среду, - они не те, что у пьяных актеров в буфете СТД. Затем реконструировать характер Есенина, начиная с внешних проявлений - как говорил, как общался, как ходил. Затем самое сложное: как проявлялся дар. А что играет Безруков? Он играет какого-то самовлюбленного, взвинченного, нахального, избалованного дамами актер актерыча. Этот "Есенин" всегда развязен, всегда в дурной аффектации, всегда готов хоть танго сплясать, хоть стишки продекламировать - вульгарно завывая. Вообще скользкий типчик. Что перед императрицей выступить, что с Зиновьевым каким-нибудь поболтать - пара пустяков. Роскошно ухмыляясь, подмигивая и прищуриваясь, округляя глаза, хлопая ресницами, сам себя обожая, ломаясь, как капризная кокотка, этот бесстыжий, манерный, ловко обделывающий свои делишки комедиант выдает себя внутри сериала за несчастного русского поэта Есенина. Профанация, подмена!