Мур Кристофер. Агнец

   Мы продолжали тренироваться на кольях, и после двух лет перескоков и балансирования к тренировкам добавились танцы и оружие. Джошуа брать в руки оружие отказался наотрез. На самом деле он вообще отказывался учиться какому-либо искусству, если оно могло нанести вред другому существу. Даже не отрабатывал боевых выпадов с бамбуковой палкой вместо меча или копья. Поначалу Гаспар щетинился и даже грозил изгнать его из монастыря, но когда я отвел настоятеля в сторонку и рассказал, как Джошуа ослепил лучника по пути в крепость Валтасара, Гаспар смягчился. Они с двумя старшими монахами, солдатами в прежней жизни, разработали для Джоша специальные тренировки без оружия. Там не нужно было драться или нападать — скорее отражать энергию нападающего. Поскольку новое искусство практиковал исключительно Джошуа (и я, но изредка), монахи назвали его «жи-до», что означает «путь еврея».
   Помимо овладения кунг-фу и жи-до, Гаспар принялся обучать нас говорить и писать на санскрите.
   Большинство священных буддистских книг написано на этом языке, а их следовало перевести на китайский, в котором мы с Джошем стали настоящими доками.
   — Это язык моего детства, — объяснил Гаспар перед началом занятий. — Вам нужно выучить его, чтобы понимать слова Гаутамы Будды, но он пригодится и когда вы направитесь за своей дхармой к следующему пункту назначения.
   Мы с Джошем переглянулись. Давно уже не заходило речи о том, чтобы покинуть монастырь, и теперь мы занервничали. Рутина порождает иллюзию безопасности, а в монастыре рутина установилась такая, что это еще мягко сказано.
   — Когда же мы уйдем отсюда, учитель? — спросил я.
   — Когда настанет время, — ответил Гаспар.
   — А как мы узнаем, когда настанет время, учитель?
   — Когда подойдет к концу время вашего пребывания здесь.
   — И мы поймем это, когда ты наконец дашь нам прямой и конкретный ответ на вопрос, а не будешь темнить и запугивать, да? — упорствовал я.
   — Знает ли не вылупившийся головастик вселенную взрослой лягушки?
   — Очевидно, нет, — ответил Джошуа.
   — Правильно, — сказал учитель. — Поразмыслите над этим.
   Когда мы с Джошем вступили в храм, чтобы поме-дитировать, я сказал:
   — Придет время уходить, и мы поймем, что пришло время уходить, — вот когда я отлуплю его боевой дубинкой по сверкающей лысой башке.
   — Поразмысли над этим, — сказал Джошуа.
   — Я не шучу. Он пожалеет, что научил меня драться.
   — Не сомневаюсь. Я уже, например, жалею.
   — Знаешь, а ведь не обязательно чистить рыло ему одному, когда подкатит час рылочистки, — сказал я.
   Джошуа посмотрел на меня так, словно я его только что разбудил.
   — Все то время, пока мы медитируем, чем ты, Шмяк, на самом деле занимаешься?
   — Медитирую… иногда. Слушаю звуки вселенной, музыку сфер и все такое.
   — Но в основном просто сидишь.
   — Я научился спать с открытыми глазами.
   — Твоему просветлению это не поможет.
   — Слушай, до нирваны я хочу добраться хорошо отдохнувшим.
   — Ты не слишком рано туда собрался?
   — Эй, дисциплина у меня есть. Я много чего достиг тренировками. Например, могу вызывать у себя спонтанное семяизвержение.
   — Большая победа, — саркастически заметил Мессия.
   — Ладно, задирать нос можешь сколько угодно. Но когда вернемся в Галилею, и ты будешь ходить и впаривать народу эту фигню насчет «люби своего соседа, потому что он — это ты», я предложу публике программу «Ночные поллюции по желанию», и поглядим, у кого окажется больше последователей.
   Джош ухмыльнулся:
   — Думаю, у нас обоих получится лучше, чем у Иоанна с его принципом «топи их, пока не забулькают под твою проповедь».
   — Я уже много лет о нем не вспоминал. Думаешь, он до сих пор этим занимается?
   В этот миг монах Номер Два поднялся и с весьма суровым и непросветленным видом направился через всю пещеру, помахивая бамбуковой палкой.
   — Извини, Джош, я пошел в не-разум. — Я плюхнулся в позу лотоса, сложил пальцы в мудру сострадательного Будды и неподвижно юркнул на сидячую дорогу прямиком к единству со всехренотенностью.
 
   Несмотря на Гаспаров намек, что нам придется двигаться дальше, мы снова впали в рутину. Только теперь мы учились читать и писать сутры на санскрите; Джош, кроме этого, ходил в гости к йети. Боевые искусства давались мне так хорошо, что головой я мог раздробить каменную плиту толщиной в руку и научился неслышно подкрадываться даже к самым подозрительным и просветленным монахам, дергать их за уши и возвращаться в позу лотоса до того, как они развернутся и вырвут еще бьющееся сердце из моей груди. (На самом деле толком никто не знал, можно ли так сделать. Каждый день монах Номер Три объявлял, что настало время для упражнения «вырви еще бьющееся сердце из груди», и каждый день вызывал добровольцев. После минутного ожидания добровольцев не отыскивалось и мы переходили к следующему упражнению, как правило — «изувечь парня веером». Всем было любопытно, действительно ли Номер Три умеет рвать сердца, но все опасались спрашивать. Мы знали, как буддистским монахам нравится учить. Сейчас тебе любопытно, а через секунду лысый коротышка сует тебе под нос кровавый кусок пульсирующего мяса и ты недоумеваешь, почему в твоей грудной клетке сквозняк. Благодарю покорно, не так уж это интересно.)
   Тем временем Джош так навострился уклоняться от ударов, что создавалось впечатление, будто он снова превратился в невидимку. Даже лучшим боевым монахам, к числу которых я не принадлежал, не удавалось коснуться Джоша и пальцем, и довольно часто после всех своих стараний они распластывались по каменным плитам. Похоже, от таких упражнений Джош радовался больше всего: он громко хохотал, увертываясь от выпада меча, что мог запросто выткнуть ему глаз. Иногда он выхватывал у Трешника копье и, ухмыляясь, с поклоном возвращал ему, будто матерый солдат просто уронил оружие, а не пытался прикончить им моего друга. Наблюдая подобные спектакли, Гаспар лишь качал головой, уходил со двора и бормотал что-то про эго, а мы покатывались со смеху. Даже Номера Два и Три, обычно самые строгие ревнители дисциплины, умудрялись раскопать на своих вечно хмурых физиономиях улыбку-другую. Да, Джошуа было хорошо. Медитация, молитва, тренировки и визиты к йети, видимо, облегчали тяжкую ношу, которая выпала ему. Впервые он казался поистине счастливым, поэтому меня как громом поразило, когда в монастырском дворике появился мой друг, и по щекам его струились слезы. Выронив копье, я кинулся к нему.
   — Джошуа?
   — Он умер, — вымолвил Джош.
   Я обнял его, и он, всхлипывая, обмяк в моих объятьях. На нем были шерстяные гетры и сапоги, поэтому я сразу сообразил, что Джош спустился с гор.
   — С обрыва над пещерой сорвалась ледяная глыба. Я его нашел. Раздавленного. Он сам превратился в лед.
   — И ты не смог…
   Джош немного отстранился.
   — В том-то все и дело. Я не успел. Я не только не смог его спасти, я опоздал даже утешить его в последний час.
   — Нет. Успел, — сказал я.
   Джошуа впился пальцами в мои ключицы и потряс, точно я бился в истерике, а он старался меня отвлечь. Но затем внезапно отпустил меня и пожал плечами.
   — Я иду в храм молиться.
   — Я тоже скоро приду. Нам с Пятнадцатым надо еще пару движений закрепить.
   Мой спарринг-партнер терпеливо ожидал на краю двора с копьем в руке. Джошуа дошел почти до самой двери, но на пороге обернулся.
   — Ты знаешь, в чем разница между молитвой и медитацией, Шмяк?
   Я покачал головой.
   — В молитве ты разговариваешь с Богом. В медитации — слушаешь. Шесть лет я только и делал, что слушал. И знаешь, что я услышал?
   И вновь я ничего не сказал.
   — Ни единого слова, Шмяк. И теперь мне есть что сказать в ответ.
   — Плохо, что все так обернулось с твоим другом, — сказал я.
   — Еще как плохо. — Он повернулся и шагнул в храм.
   — Джош, — позвал я. Он помедлил и оглянулся через плечо. — Я не позволю такому случиться с тобой. Ты ведь это знаешь, правда?
   — Знаю, — сказал он и скрылся внутри, чтобы задать своему папаше хорошенькую божественную взбучку.
 
   Наутро Гаспар призвал нас в чайную комнату. Настоятель, судя по всему, много ночей не смыкал глаз, и сколько бы лет ему на самом деле ни было, во взгляде его сквозило столетие страданий.
   — Сядьте, — сказал он. — Горный старец мертв. — Кто?
   — Так я назвал йети — горный старец. Он перешел в иную жизнь, и вам пора уходить.
   Джошуа ничего не ответил — сидел, сложив руки на коленях, и смотрел в стол.
   — Какая, интересно, связь? — не выдержал я. — Почему это мы должны уходить из-за того, что йети умер? Мы прожили тут два года и даже не знали о его существовании.
   — Но я знал, — ответил Гаспар.
   Я почувствовал, как к лицу моему прихлынула кровь. Наверняка череп и уши у меня запылали, поскольку Гаспар насмешливо глянул на меня:
   — Вам здесь больше нечего делать. Тебе-то уж точно нечего тут было делать с самого начала. Я бы вообще не позволил тебе остаться, не будь ты другом Джошуа, Шмяк. — Он впервые назвал меня по имени с тех пор, как мы появились в монастыре. — Номер Четыре проводит вас до ворот. У него все ваши пожитки, и он даст вам еды в дорогу.
   — Мы не можем вернуться домой, — сказал Джош. — Я еще не так много знаю.
   — Да, — сказал Гаспар. — Наверное, нет. Но ты знаешь все, чему здесь мог научиться. Если подойдешь к реке и увидишь на берегу лодку, ты переправишься на ней на ту сторону, и лодка эта хорошо тебе послужит. Но разве взвалишь ты ее на плечи и потащишь с собой весь остаток странствия?
   — А лодка большая? — спросил я.
   — А какого цвета? — спросил Джошуа.
   — А весь остаток странствия — это сколько? — поинтересовался я.
   — А весла Шмяк понесет или мне одному все тащить? — продолжал Джош.
   — Нет! — заверещал Гаспар. — Нет, не нужно брать с собой никакую лодку ни в какое странствие. Она пришлась вам кстати, но теперь она — просто обуза. Это была притча, кретины!
   Мы с Джошем склонили головы пред гневом Гас-пара. Пока настоятель неистовствовал, Джошуа мне подмигнул и улыбнулся. И я понял, что мой друг оклемался.
   Гаспар докричал свою тираду, перевел дух и вновь заговорил тем тоном толерантного монаха, к которому мы привыкли:
   — Как я уже сказал, вам больше нечему здесь учиться. Джошуа, ступай и будь бодхисатвой для своего народа, а ты, Шмяк, постарайся никого не укокошить тем, чему мы тебя тут научили.
   — Лодку сейчас можно получить? — спросил Джошуа. У Гаспара был такой вид, будто он немедля взорвется, но мой друг поднял руку, и старик промолчал.
   — Мы благодарны тебе за все, Гаспар. Твои монахи — благородны и достойны, и мы у них многому научились. Но ты сам, почтенный настоятель, ты — притворщик. Ты овладел несколькими трюками тела, научился входить в транс, но ты — существо непросветленное, хотя просветление, я думаю, перед гобой маячило. Ты ищешь ответов повсюду — только не там, где нужно. Тем не менее притворство не помешало тебе научить нас. Мы благодарны тебе, Гаспар. Лицемер. Мудрец. Бодхисатва.
   Гаспар пялился на Джоша, который говорил с ним, как с неразумным дитятей. Затем старик принялся готовить чай — но мне показалось, как-то немощно, хотя, возможно, у меня просто разыгралось воображение.
   — Ты тоже это понял? — спросил Гаспар у меня. Я пожал плечами:
   — Ну какое просветленное существо пустится вокруг света за звездой, услышав сплетню о том, что родился Мессия?
   — Он хочет сказать: на другой край света, — пояснил Джош.
   — Я хочу сказать: вокруг. — Я пихнул Джоша локтем под ребра: это проще, нежели толковать Гаспару мою теорию вселенской липкости. Старику и так выпал нелегкий день.
   Гаспар налил нам чаю и, вздохнув, уселся на место.
   — Ты меня не разочаровал, Джошуа. Мы втроем с первого взгляда поняли, что ты не похож на остальных. Брахман, рожденный во плоти, как выразился мой брат.
   — Что вас навело на эту мысль? — поинтересовался я. — Ангелы на крыше хлева?
   Гаспар меня проигнорировал.
   — Но ты был еще младенцем и тем, чего искали мы, пока не стал — то есть тогда, не теперь. Наверное, мы могли бы остаться и помочь воспитывать тебя, защищать и оберегать тебя, но все мы были слишком телесны. Валтасар искал ключ к бессмертию, а уж его ты ему дать никак не мог. Нам с братом хотелось обрести ключи ко вселенной, однако в Вифлееме их тоже не нашлось. Поэтому мы предупредили твоего отца о намерениях Ирода, дали золота, чтобы вывез тебя из страны, и вернулись на Восток.
   — Мельхиор — твой брат? Гаспар кивнул.
   — Мы были принцами Тамила. Мельхиор — самый старший, поэтому земли отошли бы к нему по наследству, но и я получил бы небольшой лен. Подобно Сиддхартхе, мы отреклись от благ земных и устремились к просветлению.
   — А как ты оказался в здешних горах? — спросил я.
   — Гонялся за Буддами. — Гаспар улыбнулся. — Я слыхал, что в этих горах жил мудрец. Местные называли его горным старцем. Я пришел, чтобы найти его, а нашел йети. Кто знает, сколько ему лет, кто знает, сколько он здесь прожил? Я понял одно: он последний в своем роде, и если ему не помочь, он скоро умрет. Я остался здесь и выстроил этот монастырь. Вместе с пришедшими сюда монахами мы заботились о йети с тех пор, как вы еще под стол ползали. Теперь его нет. У меня не осталось цели в жизни, я ничему не научился. Все, что можно было тут узнать, погибло под глыбой льда.
   Джошуа перегнулся через стол и взял старика за руку.
   — Ты муштровал нас каждый день — мы выполняли одни и те же движения, учились одним и тем же мазкам кисти, твердили одни и те же мантры. Зачем? Чтобы все эти действия стали для нас естественными, спонтанными, чтобы их не могла разбавить мысль, правильно?
   — Да, — ответил Гаспар.
   — С состраданием точно так же, — сказал Джошуа. — Йети это и знал. Он любил постоянно, мгновенно, спонтанно, без мысли и слов. Вот чему он меня научил. О любви не задумываешься. В ней пребываешь. Таков был его дар.
   — Ни фига себе, — сказал я.
   — Я пришел сюда, чтобы научиться этому, — продолжал Джош. — И ты научил меня точно так же, как научил меня йети.
   — Я? — Пока Джошуа говорил, Гаспар разливал чай, но лишь теперь заметил, что чашка уже наполнилась и жидкость течет по столу.
   — Кто о нем заботился? Кормил его? Приглядывал за ним? Неужели тебе приходилось размышлять, стоит этим заниматься или нет?
   — Нет, — эхом отозвался Гаспар. Джошуа встал.
   — Спасибо за лодку, старик.
 
   Гаспар не вышел проводить нас до ворот. Как и было обещано, там нас ждал Четвертак — с одеждой и деньгами, что были при нас шесть лет назад. Я взял сосудик с ядом инь-ян, что подарила мне Радость, и перекинул шнурок через голову. Затем сунул обсидиановый кинжал за пояс своей тоги, а узел с одеждой — подмышку.
   — Пойдете искать брата Гаспара? — спросил Номер Четыре.
   Четвертак был постарше остальных монахов — это он служил у императора солдатом, и голову его от верхушки бритого черепа до правого уха рассекал белый шрам. Рана заросла в форме вил.
   — Тамил, правильно? — уточнил Джошуа.
   — Идите на юг. Это очень далеко. По пути много опасностей. Помните, чему вас научили.
   — Не забудем.
   — Хорошо. — Номер Четыре по-военному развернулся кругом, скрылся в монастыре и захлопнул ворота.
   — Нет-нет, Четвертачок, не стоит позориться сопливыми прощаньями, — сказал я воротам. — В самом деле. Я тебя умоляю, никаких сцен.
   Джошуа пересчитал деньги в кожаном кошельке.
   — Столько же мы им и оставляли.
   — Хорошо.
   — Нет, не хорошо. Мы прожили здесь шесть лет, Шмяк. Эти деньги должны были удвоиться или даже утроиться.
   — Как? По волшебству?
   — Да нет же. Им следовало их куда-то вложить. — Он повернулся и окинул взглядом ворота. — Придурки тупые. Если б вы чуть меньше времени тратили на то, как всякую срань друг из дружки выколачивать, может, научились бы лучше распоряжаться деньгами.
   — Спонтанная любовь, да? — сказал я.
   — Да. Гаспар и этого никогда не поймет. Знаешь, поэтому они и поубивали всех йети.
   — Кто?
   — Горцы. Они истребили йети, ибо не могли понять существа не такого злого, как они сами.
   — А горцы что — злые?
   — Все люди злы. Об этом я и говорил с отцом.
   — И что он ответил?
   — Да ну их в жопу.
   — В самом деле?
   — Ага.
   — Ну, по крайней мере, ответил.
   — У меня такое чувство, будто он считает, что это теперь — моя проблема.
   — Интересно, почему тогда он не выжег это на скрижалях? «ВОТ, МОИСЕЙ, ТЕБЕ ДЕСЯТЬ ЗАПОВЕДЕЙ, А ВОТ ОДНА В НАГРУЗКУ: ДА НУ ИХ В ЖОПУ».
   — Он совсем не так разговаривает.
   — «ЭТО НА КРАЙНИЙ СЛУЧАЙ», — продолжал я — изображать Глас Господень у меня выходит очень недурно. Мне нравится.
   — Надеюсь, в Индии хотя бы тепло, — вздохнул Джошуа.
   Вот так, на пороге своего двадцать четвертого лета, Джошуа-Назарянин отправился в Индию.

Часть IV
ДУХ

   Тот, кто зрит во мне всё и всё во мне, всегда мне близок, да и я от него не далек.^[3]

«Бхагавад-гита»

Глава 20

   Дорога была такой ширины, что мы вдвоем едва помещались на ней бок о бок. По сторонам трава вымахала до уровня слоновьего глаза. Над головой мы видели синее небо, а тропу впереди — лишь до поворота, который мог оказаться на любом расстоянии, ибо перспективы в сплошной зеленой канаве не бывает. По дороге этой мы шли уже почти весь день и встретили только одного старика да пару коров, однако теперь к нам донесся шум какой-то немаленькой компании — не очень далеко, ярдах в двухстах. Мужские голоса, причем довольно много, шаги, неблагозвучные металлические барабаны, но самое неприятное — несмолкающие вопли какой-то женщины. Ей было больно, жутко или то и другое сразу.
   — Молодые господа! — раздался голос где-то рядом.
   Я подпрыгнул и моментально принял оборонительную стойку, с черным стеклянным кинжалом наизготовку. Джошуа оглянулся: откуда голос? Вопли между тем приближались. В нескольких футах от дороги зашуршала трава, и вновь:
   — Молодые господа, нужно прятаться.
   Из травяной стены рядом с нами вынырнуло до невозможности худое мужское лицо с глазами на полтора размера больше, чем полагается такому черепу.
   — Нужно идти. Кали выбирает себе жертву. Идите или умрете.
   Лицо сменилось морщинистой смуглой рукой, поманившей нас в траву. Женский вопль достиг крещендо и оборвался, точно голос лопнул слишком туго натянутой струной.
   — Пошли. — Джошуа толкнул меня в траву.
   Едва я соступил с дороги, кто-то поймал меня за руку и потащил сквозь травяное море. Джош успел схватиться за подол моей рубахи и безропотно волокся следом. Мы бежали, а трава хлестала и стегала нас. Я чувствовал, как на лице и руках выступила кровь, но смуглое умертвие тянуло нас все дальше — в глубины зеленого океана. За собственным сопением и пыхтением я слышал, как позади что-то орут мужские голоса, потом кто-то кинулся топтать траву.
   — Они бегут за нами, — сообщило на ходу умертвие. — Бегите, если не хочется, чтобы ваши головы украсили алтарь богини Кали. Бегите.
   Через плечо я бросил Джошу:
   — Он говорит, надо бежать или выйдет паскудство.
   За спиной моего друга я уже видел, как небо царапают обоюдоострые наконечники длинных копий — то, что надо, если хочешь кого-то обезглавить.
   — Ясен пень, — отозвался Джош.
 
   В Индию мы добирались больше месяца — сотни миль по самым пересеченным плоскогорьям, что нам только попадались на свете. Сотни миль колдобин. Поразительно: по горам были разбросаны деревеньки, и, завидев наши оранжевые тоги, селяне распахивали перед нами двери и кладовые. Нас неизменно кормили, спать клали в тепле и приглашали оставаться сколько пожелаем. В обмен мы предлагали им невнятные притчи и раздражающие слух песнопения. Такова традиция.
   И лишь когда мы спустились с гор на зверски жаркую и душную травяную равнину, стало понятно, что платье наше вызывает скорее презрение, чем восторг. Какой-то человек — зажиточный, судя по тому, что ехал на лошади и облачен был в шелковый халат, — проклял нас мимоходом и плюнул в нас. Да и пешие странники начали обращать внимание, так что мы поспешили укрыться в траве и сменили прикид. Стеклянный кинжал Радости я заткнул за пояс.
   — Что он там молол? — спросил я у Джоша.
   — Что-то насчет ложных пророков. Самозванцев. Врагов какого-то Брахмана. Насчет прочего не уверен.
   — Что ж, похоже, евреи здесь больше ко двору, чем буддисты.
   — Это пока, — ответил Джош. — У всех тут на лбу эти отметины, как у Гаспара. Мне кажется, без такого пятнышка нам следует вести себя осторожнее.
   Чем дальше в низины, тем гуще становился воздух — теперь он превратился в теплые сливки, и своими легкими мы ощущали его тяжесть. Мы столько лет провели в горах. В конце концов мы вступили в долину какой-то широкой и грязной реки, и всю дорогу забили странники — они входили в город, состоявший из деревянных хижин и каменных алтарей, и выходили из него. Повсюду толокся горбатый скот — он пасся даже в садах, но на это, судя по всему, никто не обращал внимания.
   — Последний раз я ел мясо, оставшееся от наших верблюдов, — сказал я.
   — Давай найдем ларек и купим говядины.
   Вдоль дороги выстроились торговцы — они продавали всякую всячину, глиняные горшки, притирания, травы, специи, медные и бронзовые клинки (похоже, здесь у них дефицит железа) и крохотные резные портреты примерно тысячи разных богов: у большинства имелось больше конечностей, чем необходимо, и ни один не выглядел чрезмерно дружелюбным.
   Мы нашли зерно, хлеб, фрукты, овощи и бобовую пасту, но мяса нигде не увидели. Остановились на хлебе и остром бобовом месиве, заплатили женщине римской медной монетой, потом отыскали местечко под огромным баньяном, устроились там и принялись за еду, разглядывая реку.
   Я уже забыл, каким коктейлем пахнут города: зловоние людей и отходов, дыма и животных, — и резко заскучал по чистому воздуху гор.
   — Джош, мне тут не хочется ночевать. Может, найдем ночлег в деревне?
   — Чтобы добраться до Тамила, мы должны двигаться вдоль реки. Куда течет река, туда и люди идут.
   Река — шире любого потока в Израиле, но мелкая, желтая от глины и совершенно неподвижная под гнетом тяжелого воздуха — скорее казалась гигантской стоячей лужей, чем живым и проворным существом. По крайней мере — в это время года. На мелководье полдюжины костлявых голых мужчин с торчащими дыбом седыми шевелюрами и максимум тремя зубами на рыло во всю глотку декламировали какую-то гневную поэзию протеста и сверкающими радугами подбрасывали воду над головами.
   — Интересно, что поделывает братец Иоанн, — задумчиво промолвил Джошуа.
   На илистом берегу женщины мыли одежду и младенцев, в двух шагах от них в воду заходил пить и гадить скот, мужчины удили рыбу или шестами толкали длинные плоскодонки, детвора плескалась в воде или барахталась в грязи. Там и сям в нежном течении дрейфовал поплавок — раздувшийся и облепленный мухами собачий труп.
   — Может, где-нибудь подальше есть дорога и там не так воняет?
   Джошуа кивнул и поднялся.
   — Вон. — Он показал на узкую тропу, уходившую в высокие заросли травы на противоположном берегу.
   — Нужно переправиться, — сказал я.
   — Славно будет, если мы найдем лодку, — поддакнул Джош.
   — Может, стоит сначала спросить, куда ведет тропа?
   — Нет. — Джошуа посмотрел на толпу, собравшуюся неподалеку на нас поглазеть. — Настроены они недружелюбно.
   — Что ты там втюхивал Гаспару про любовь как состояние, в котором обретаешься, или типа того?
   — Да, но не к этим же. Эти жуть нагоняют. Пошли.
 
   И теперь вот маленький смуглый жутик тащил нас в чащу слоновьей травы. Звали мужичонку Руми, и нужно отдать ему должное: в хаосе и суматохе погони, в полоумной гонке по какой-то монструозной топи, удирая от банды кровожадных, лязгающих, громыхающих, орущих и потрясающих копьями поборников обезглавливания, ему удалось отыскать тигра. Свершение немалое, если учесть, что за собой Руми тащил мастера кунг-фу и спасителя человечества.
   — Ик, тигр, — только и сказал Руми, когда мы выломились на полянку — на самом деле просто ложбинку, — где кошак размерами с Иерусалим злорадно обгладывал олений череп.
   Руми нашел точное и адекватное выражение для моих чувств, но будь я проклят, если позволю, чтобы последними словами в моей жизни стали «Ик, тигр», поэтому я помалкивал и слушал, как журчит моча, стекая в мои башмаки.
   — По-моему, шум должен был его спугнуть, — вымолвил Джош, когда тигр оторвался от закуси и глянул на нас.
   Я не мог не подметить, что погоня готова обрушиться на нас в любую секунду.
   — Так оно обычно и бывает, — сказал Руми. — Только шум гонит тигра к охотнику.
   — Может, он это знает, — сказал я, — и потому никуда не пойдет. А они больше, чем я себе представлял. Тигры то есть.
   — Сядь, — велел Джошуа.
   — Прошу прощения?
   — Верь мне. Помнишь кобру?
   Я кивнул Руми и жестами убедил его сесть, а тигр тем временем весь подобрался, напряг задние лапы, как бы готовясь прыгнуть. Вообще-то он и собирался это сделать. Едва первый из наших преследователей вырвался на полянку, тигр скакнул и проплыл у нас над головами с зазором в пол человеческого роста. Приземлился на первых двоих, что высунулись из травы, сокрушив их огромными передними лапами, а затем ободрал им все спины, оттолкнувшись для следующего прыжка. Потом я только видел, как по небу разбегаются наконечники копий, —охотники… ну, в общем, сами понимаете. Орали мужчины, орала женщина, орал тигр и, ковыляя к дороге, орали те два бедолаги, на которых тигр приземлился.