Мур Кристофер. Агнец

   — Спасибо, — ответил Нафанаил и пристроился нам в хвост.
   Так нас стало пятеро.
   — Джош, — сипло прошептал я. — Этот пацан туп, как бревно.
   — Он не туп, Шмяк, у него талант верить.
   — Прекрасно, — ответил я и повернулся к Филиппу: — И близко не подпускай его к деньгам.
   С площади мы направились к Масличной горе, но тут нас окликнули из канавы Авель и Настыль — два пожилых слепца, что помогли мне тогда с Мэггиной стеной. (Я выяснил, как их зовут, исправив их небольшую тендерную ошибку.)
   — Помилуй нас, Сын Давидов!
   Джош натянул поводья своего верблюда.
   — Вы меня почему так назвали?
   — Но ты ведь Джошуа из Назарета — тот юный проповедник, что учился у Иоанна?
   — Он самый. Джошуа.
   — Мы слыхали, Господь назвал тебя своим сыном и сказал, что очень тобой доволен.
   — Сами слыхали?
   — Ну да. Недель пять-шесть тому. Прямо из неба.
   — Черт, что ж такое — все слышали, кроме меня?
   — Смилуйся над нами, Джошуа, — проныл один слепец.
   — Ага, смилуйся, — подхватил другой.
   И тогда Джош слез с верблюда, возложил длани свои на глаза обоих слепцов и произнес:
   — Вы имеете веру в Господа, и вы слыхали — как, со всей очевидностью, слыхали в Иудее все, — что я — сын его и он мною очень доволен.
   И отнял он ладони свои от их лиц, и старики за-озирались.
   — Скажи мне, что ты видишь, — попросил Джошуа. Старичье озиралось и помалкивало.
   — Так скажите же мне, что вы видите. Слепцы посмотрели друг на друга.
   — Что-то не так? — спросил Джош. — Видеть-то вы можете, правда?
   — Ну, в общем, да, — ответил Авель. — Я просто думал, будет больше цвета.
   — Ага, — подтвердил Настыль. — А то все как-то тускло.
   Я вмешался:
   — Вы находитесь на краю Иудейской пустыни, в одном из самых безжизненных, запущенных и враждебных человеку мест на земле. Какого рожна вы хотели?
   — Да не знаю, — пожал плечами Настыль. — Поярче бы.
   — Ага, поярче, — сказал Авель. — Это какой цвет?
   — Это бурый.
   — А вон тот?
   — Это будет тоже — бурый.
   — А вон там? Во-он тот?
   — Бурый.
   — Ты уверен, что не сиреневый?
   — Ну. Бурый. — А…
   — Бурый, — сказал я.
   Два бывших слепца пожали плечами и отвалили, что-то бормоча друг другу.
   — Отличное исцеление, — сказал Нафанаил.
   — Вот я, например, никогда не видел исцеления лучше, — сказал Филипп. — Но с другой стороны, я тут новенький.
   Джошуа тронул верблюда с места, покачивая головой.
 
   Вскоре мы пришли в Кану — голодные и без денег. Пир совсем не помешал бы — по крайней мере, большинству из нас. Джошуа про пир был не в курсе. Свадьбу устраивали во дворе очень большого дома. Мы слышали бой барабанов, вопли певцов, из ворот полз аромат пряной жарехи. Большая была свадьба — снаружи даже околачивались детишки, предложившие поухаживать за нашими верблюдами. Кучерявые жилистые человечки лет десяти; они напомнили мне дурные версии нас с Джошем в детстве.
   — Похоже, у них тут свадьба, — заметил Джошуа.
   — Запарковать вашего верблюда, господин? — предложил парковщик верблюдов.
   — В самом деле свадьба, — подтвердил Варфоломей. — А я думал, мы идем Мэгги помогать.
   — Верблюда паркуем, господин? — спросил другой пацанчик, дергая моего зверя за повод.
   Джошуа посмотрел на меня:
   — Где Мэгги? Ты же сказал, она больна.
   — Мэгги на свадьбе, — сказал я, отбирая поводья у пацанчика.
   — Ты же сказал, она умирает.
   — Мы все умираем, разве нет? Ну то есть, если вдуматься. — И я ухмыльнулся.
   — Здесь парковать верблюдов нельзя, господин.
   — Слушай, пацан, у меня нет денег тебе на чай. Ступай прочь. — Терпеть не могу, когда мой верблюд попадает в руки таких вот парковочных парнишек.
   Меня это нервирует. Никак не могу избавиться от мысли, что больше никогда не увижу свой корабль пустыни или он вернется ко мне без зуба или с выткнутым глазом.
   — Так на самом деле Мэгги не умирает?
   — Здоро'во, парни, — сказала Мэгги, выходя из ворот.
   — Мэгги. — Джошуа в изумлении даже вскинул руки. Но так сосредоточенно на нее уставился, что забыл держаться и мигом слетел с верблюда. Наземь он рухнул лицом вниз, со стуком и хрипом. Я тоже соскочил, собаки Варфа загавкали, Мэгги подбежала к Джошу, перевернула его и, пока он пытался очухаться, прижала голову к своей груди. Филипп и Нафанаил тем временем приветливо махали свадебным гостям, высунувшимся из ворот посмотреть, что за шум на улице. Не успел я и глазом моргнуть, как пацанчики запрыгнули на наших верблюдов и галопом ускакали куда-то за угол — в Землю Нод, Южную Дакоту или другой какой край неизвестного географического местонахождения.
   — Мэгги, — сказал Джошуа. — Ты не больна.
   — Это как посмотреть, — ответила она. — Если можешь возложить на меня руки, то больна.
   Джошуа улыбнулся и покраснел.
   — Я скучал по тебе.
   — Я тоже. — Мэгги поцеловала его в губы.
   Она прижимала его к себе так долго, что я поежился, а остальные ученики принялись топтаться, откашливаться и вполголоса бормотать: «Сняли бы себе комнату, что ли».
   Потом Мэгги встала и помогла подняться Джошу.
   — Заходите, парни, — сказала она. — С собаками нельзя, — повернулась она к Варфу.
   Громила киник пожал плечами и уселся прямо посреди улицы вместе со своими собачьими апостолами.
   Я вертел головой, пытаясь определить, куда увели наших верблюдов.
   — Они загонят их в какую-нибудь стену на полной скорости, а кормить и поить совершенно точно не будут.
   — Кто? — спросила Мэгги.
   — Эти юные парковщики верблюдов.
   — Шмяк, это свадьба моего младшего брата. Он даже вино не мог себе позволить. Никаких парковщи-ков он не нанимал.
   Варфоломей встал и созвал свои войска.
   — Я их найду, — сказал он и отвалил.
 
   Внутри был пир горой: говядина и баранина, всякие фрукты и овощи, тертые бобы и орехи, сыр и свежевыжатое оливковое масло с хлебом. Там пели и танцевали, и если б не кучка стариков в углу, на вид — весьма раздраженных, нипочем не догадаешься, что на свадьбе нет вина. Народ наш танцует толпами, шеренгами и хороводами — не парами. Есть мужские танцы и женские танцы. Крайне мало таких, где участвуют и мужчины, и женщины, а потому люди таращились на Мэгги и Джошуа, когда те танцевали. Эти двое определенно танцевали вместе.
   Я отошел в угол, где обнаружил Марфу, сестру Мэгги, — она смотрела на танцующих и жевала хлеб с овечьим сыром. Ей было двадцать пять. Пониже ростом и покрепче Мэгги, но те же золотисто-каштановые волосы, те же синие глаза. Только смеялась реже. Муж развелся с ней за «невзрачность в особо тяжкой форме», и теперь Марфа жила в Вифании со старшим братом Симоном. Я познакомился с нею, когда мы еще были детьми, — она таскала мои записки Мэгги. Теперь Марфа предложила мне откусить от своего хлеба с сыром, и я согласился.
   — Ее побьют камнями, — произнесла она горько и слегка ревниво, как полагается младшей сестре. — Иаакан — член Синедриона.
   — Все такое же быдло?
   — Еще хуже. Он теперь — быдло у власти. Прикажет побить ее камнями лишь потому, что может это сделать.
   — За один танец? Даже фарисеи не…
   — Если кто-то заметил, как она целовала Джошуа…
   — Ну а ты сама как? — спросил я, резко меняя тему.
   — Я теперь живу с Симоном.
   — Я слышал.
   — Он прокаженный.
   — Ой, вон мать Джошуа. Надо поздороваться.
 
   — На этой свадьбе нет вина, — сообщила Мария.
   — Я знаю. Странно, правда?
   Иаков стоял рядом и хмурился, пока мы обнимались с его матерью.
   — Джошуа тоже здесь? — Да.
   — О, хорошо. А то я боялась, что вас арестуют вместе с Иоанном.
   — Прошу прощения? — Отступив на шаг, я вопросительно уставился на Иакова. Все-таки более подходящий гонец для плохих известий.
   — Ты разве не слыхал? Ирод бросил Иоанна в тюрьму за то, что тот подстрекает народ к бунту. Таков предлог, по крайней мере. На самом деле рот Иоанну хочет заткнуть Иродова жена. Ей надоело слушать, как последователи Иоанна называют ее блядью.
   Я потрепал Марию по плечу:
   — Пойду скажу Джошу, что ты здесь.
   Джошуа в дальнем углу двора играл с детишками. Маленькая девочка принесла на свадьбу ручного кролика, и Джош теперь держал его на коленях и гладил уши.
   — Шмяк, иди потрогай, какой мяконький.
   — Джошуа, Иоанна арестовали.
   Джош медленно отдал девочке крольчонка и встал.
   — Когда?
   — Точно не знаю. Наверное, вскоре после нашего ухода.
   — Нельзя нам было его бросать. Я ведь ему даже не сказал, что мы уходим.
   — Это бы все равно случилось, Джош. Я его предупреждал: не прикалывайся к Ироду, — а он не слушал. Что тут сделаешь?
   — Я — Сын Божий, что-нибудь и сделал бы.
   — Ага. Например, сел вместе с ним в тюрьму. Твоя мать пришла. Иди поговори с ней. Это она мне про Иоанна сказала.
   Джошуа обнял Марию, и она произнесла: — Ты должен что-то сделать. Это невыносимо. Свадьба — и без вина.
   Иаков похлопал брата по плечу:
   — Вы разве не принесли с собой вина с богатых виноградников Иерихона?
   (Не нравилось мне, что Иаков пользуется сарказмом против Джошуа. Я всегда считал, что мое изобретение должно применяться для правого дела или, по крайней мере, против людей, которые мне не по нутру.)
   Джошуа мягко отстранился от матери.
   — Будет тебе вино.
   И ушел на ту половину дома, где в огромных каменных водоносах хранилась питьевая вода. Через несколько минут он вернулся с ковшом вина и чашками на всех. По всей компании прокатился вопль, и общий уровень веселья подпрыгнул на одну отметку. Наполнялись ковши и чаши, выпивались и наполнялись снова, а те, кто располагался к кувшинам с вином поближе, начали провозглашать, что свершилось чудо: Джошуа из Назарета превратил воду в вино. Я пошел искать Джоша, но он куда-то запропастился. Вино — не вина: всю жизнь Джошуа прожил безгрешно, с виной у него не очень получалось, и теперь он удалился, видать, успокаивать свою совесть.
   Через несколько часов коварных уловок мне удалось наконец выманить Мэгги в заднюю калитку.
   — Мэгги, пойдем с нами. Ты разговаривала с Джошуа. Ты видела вино. Он — это Он.
   — Я всегда знала, что он — это он, но с вами я пойти не могу. Я замужняя женщина.
   — Я думал, ты хочешь стать рыбаком.
   — А я думала, ты станешь деревенским дурачком. — Я просто деревню себе еще не нашел. Слушай, заставь Иаакана развестись.
   — За все, отчего он может со мной развестись, он может меня и убить. Я видела, как он выносит людям приговоры, Шмяк. Я видела, как он ведет толпы побивать кого-то камнями. Я его боюсь.
   — На Востоке я научился готовить яды. — Я поднял брови и ухмыльнулся. — Годится?
   — Я не стану травить своего мужа.
   Я вздохнул — весьма раздраженно, как научился у мамочки.
   — Так брось его и пойдем с нами. Подальше от Иерусалима — туда, где у него руки коротки. Ему придется с тобой развестись, чтобы сохранить хорошую мину.
   — А зачем мне идти, Шмяк? Следовать за человеком, который меня не хочет и не возьмет, если б даже захотел?
   Я не знал, что ей ответить. У меня в груди будто кинжалы ворочались в свежих ранах. Я смотрел на свои сандалии и делал вид, будто у меня что-то застряло в горле.
   Мэгги шагнула ко мне, обняла и положила голову мне на грудь.
   — Мне очень жаль, — сказала она.
   — Я знаю.
   — Я скучала по вам обоим, но и по тебе одному я тоже скучала.
   — Я знаю.
   — Я не буду с тобой спать.
   — Я знаю.
   — Поэтому перестань, пожалуйста, об меня этим тереться.
   — Конечно, — сказал я.
   И в этот момент Джошуа ввалился в калитку, едва не сбив нас с ног. Равновесие-то мы удержали, так что никто не упал. Джош прижимал к щеке все того же ручного крольчонка. Кроль дергал задними лапами. Мессия был божественно пьян.
   — Знаете чего? — выговорил он. — Я люблю заек. Не сеют они, не жнут, а также не гавкают. И посему, отныне и впредь, я постановляю: если со мной приключится что-нибудь гадкое, вкруг меня всегда будут зайки. Так и запишем. Давай, Шмяк, записывай. — Он махнул мне кроликом и опять вывалился в калитку: — Где это дребаное вино? У меня тут зайка совсем высох!
   — Видишь? — сказал я Мэгги. — Нельзя такое пропускать. Зайки.
   Она рассмеялась. Моя любимая музыка.
   — Я тебе сообщу, — сказала она. — Где вас искать?
   — Понятия не имею.
   — Я тебе все равно сообщу.
 
   Настала полночь. Вечеринка свернулась, и мы с учениками теперь сидели на улице перед домом. Джошуа отключился, и Варфоломей подложил ему под голову одну из своих собачонок. Иаков перед уходом недвусмысленно дал понять, что в Назарет нам лучше не соваться.
   — Ну что? — произнес Филипп. — Наверное, к Иоанну вернуться тоже не получится.
   — Извините, что я верблюдов не нашел, — сказал Варфоломей.
   — Тут смеялись над моими желтыми волосами, — сказал Нафанаил.
   — Я думал, ты из Каны, — сказал я. — У тебя тут разве нет семьи, где мы могли бы кинуть кости на ночь?
   — Мор, — ответил он.
   — Mop, — кивнули мы. Бывает.
   — Эй, вам, наверное, пригодится, — раздался голос в темноте.
   Мы подняли головы: из мрака вышел низенький, но крепкий мужик с нашими верблюдами в поводу.
   — Верблюды, — сказал Нафанаил.
   — Мои извинения, — произнес мужик. — Племянники привели их к нам домой в Капернаум. Простите, что так долго вел их обратно. — Я встал, и он передал мне поводья. — Их накормили и напоили. — Мужик показал на Джоша, самозабвенно храпевшего на терьере. — Он всегда так напивается?
   — Только если арестуют какого-нибудь крупного пророка.
   Мужик кивнул:
   — Я слыхал, что он сотворил с вином. А также, говорят, сегодня в Кане он исцелил калеку. Это правда?
   Мы подтвердили.
   — Если вам негде остановиться, можете пойти со мной в Капернаум, денек-другой поживете. Наши мальцы угнали вашу скотину, так что мы перед вами в долгу.
   — У нас денег нет, — ответил я.
   — Ну значит, будете чувствовать себя как дома, — сказал мужик. — Меня зовут Андрей.
   И так нас стало шестеро.

Глава 26

   Можно объехать весь мир, но всегда найдешь чему поучиться. Например, по пути в Капернаум я выяснил, что если очень пьяного парня повесить на верблюда и часа четыре поболтать, почти вся отрава из него вытечет — не с одного конца, так с другого.
   — Перед тем как мы войдем в город, кому-то придется верблюда помыть, — заметил Андрей.
   Мы шли по берегу моря Галилейского (которое совсем не море). Луна была почти полная, и в озере она отражалась, словно лужица ртути. Чистить верблюда выпало Нафанаилу — он теперь официально считался новеньким. (Технически говоря, Джошуа еще не познакомился с Андреем и Андрей не согласился присоединиться к нам, поэтому считать официальным новеньким его мы не могли.) Нафанаил так здорово управился с верблюдом, что ему поручили вычистить и Джошуа. Едва погрузившись в воду, Мессия на миг вышел из ступора и успел промямлить нечто вроде:
   — И у лис есть норы, и у птиц гнезда, только Сыну Человеческому негде главу преклонить.
   — Как это грустно, — отозвался Нафанаил.
   — Весьма, — подтвердил я. — Макни-ка его еще разок. У него вся борода в блевотине.
   И вот так, приведенный в более-менее божеский вид и перекинутый через верблюда просыхать, под лунным светом Джошуа въехал в Капернаум, где встретили его совсем как дома.
 
   — Вон! — визжала старуха. — Вон из дома, вон из города! Из Галилеи тоже можете убираться, но здесь вы не останетесь.
   Над озером занималась красивая заря, все небо выкрасилось желтым и оранжевым, волны нежно плескали в борта капернаумских рыбачьих лодок. Деревенька располагалась от воды в одном броске камня, и золотые солнечные зайчики играли на черных стенах домов. Свет словно танцевал под музыку чаек и певчих птиц. Дома стояли двумя большими кучами: общие стены, входы — где ни попадя, все строения — не выше одного этажа. Между ними лежала главная улица. Вдоль дороги — несколько лавок, кузница, а на отдельной площади — синагога, судя по виду, вмещавшая гораздо больше народу, чем те три сотни, что проживали в деревушке. Однако на берегу таких деревень было множество, они перетекали одна в другую, и мы догадались, что синагога, видимо, обслуживала несколько селений. Центральной площади с колодцем не было: жители брали воду из озера или источника неподалеку — чистая студеная вода била фонтаном в рост двух взрослых мужчин.
   Андрей разместил нас в доме брата своего Петра, и мы сразу уснули в большой комнате, в куче детворы. А всего через несколько часов пробудилась теща Петра и погнала нас со двора. Джошуа обеими руками держался за голову, словно опасаясь, что она свалится с шеи.
   — Не нужны мне в доме нахлебники и шалопаи! — орала старуха, меча за ворота мою котомку.
   — Ай! — морщился от шума Джошуа.
   — Мы в Капернауме, Джош, — сообщил я. — Нас привел человек по имени Андрей, потому что его племянники умыкнули наших верблюдов.
   — Ты же мне говорил, что Мэгги умирает, — сказал Джошуа.
   — А ты разве ушел бы от Иоанна, если б я сказал, что Мэгги просто хочет тебя видеть?
   — Нет. — Он мечтательно улыбнулся. — Хорошо было встретиться с Мэгги. — Улыбка сменилась хмурой гримасой. — Живой.
   — Иоанн бы не стал ничего слушать, Джошуа. Ты последний месяц просидел в пустыне, ты не видел ни солдат, ни даже писцов, которые шныряли в толпе и записывали все, что Иоанн говорил. Это было неизбежно.
   — Так надо было Иоанна предупредить!
   — Я предупреждал Иоанна! Я предупреждал Иоанна каждый день. К голосу разума он прислушивается не больше тебя.
   — Надо возвращаться в Иудею. Последователи Иоанна…
   — Станут твоими. Хватит подготовки, Джош. Джошуа кивнул, не сводя глаз с земли под ногами.
   — Пора. Где остальные?
   — Филиппа и Нафанаила я услал в Сефорис — верблюдов продать. Варфоломей спит в камышах с собаками.
   — Нам понадобится больше учеников.
   — Джош, мы — банкроты. Нам понадобятся ученики, у которых есть работа.
   Через час мы стояли на берегу озера — там, где Андрей с братом закидывали сети. Из них двоих Петр был повыше ростом и худее, а седая грива его была еще нечесаннее, чем у Иоанна Крестителя. Андрей же собирал волосы бечевкой, чтобы не падали на лицо. Оба мужика совершенно голые — так все ловили тут рыбу недалеко от берега.
   Джошу-то я смешал из древесной коры средство от головной боли, и тут стало ясно, что оно помогает, но, видимо, не до конца. Я подтолкнул Мессию к берегу.
   — Я к этому не готов. Мне чудовищно.
   — Спроси.
   — Андрей, — позвал рыбака Джошуа. — Спасибо, что привел нас к себе. И тебе тоже спасибо, Петр.
   — Теща вас вышвырнула? — спросил Петр. Он закинул сеть, подождал, пока та расправится, затем нырнул и собрал ее в охапку. Попалось три крохотных рыбешки. Он выпутал их из ячеек и бросил обратно в озеро: — Подрастите.
   — Ты знаешь, кто я? — спросил Джошуа.
   — Слыхал, — ответил Петр. — Андрей говорит, ты превратил воду в вино. Вылечил слепых и хромых. Он считает, что ты Царство принесешь.
   — А ты как считаешь?
   — Я считаю, мой младший братец умнее, так что я ему верю.
   — Пойдем с нами. Будем рассказывать людям о Царстве. Нам нужны помощники.
   — А что мы можем? — спросил Андрей. — Мы же просто рыбу ловим.
   — Пойдемте со мной, и я сделаю вас ловцами чело-веков.
   Андрей бросил взгляд на брата. Петр пожал плечами и покачал головой. Андрей посмотрел на меня, пожал плечами и покачал головой.
   — Они не понимают, — сказал я Джошу.
 
   И вот так, немного перекусив и подремав, Джошуа объяснил, что, к чертовой матери, он имел в виду под «ловцами человеков», и нас стало семеро.
 
   — Эти ребята — наши партнеры, — объяснял Петр, подгоняя нас по берегу озера. — У них есть лодки, на которых мы с Андреем работаем. Мы не можем нести благую весть, если они с нами в деле не участвуют.
   Мы пришли в другую деревеньку, и Петр показал нам двух братьев, которые прилаживали новую уключину к борту рыбачьей лодки. Один был угловат и худ, с угольно-черными волосами и бородкой, постриженной хулиганскими клинышками: Иаков. Второй — постарше, побольше, помягче, с мощными плечами и грудью, но маленькими руками и тонкими запястьями. Его обожженную солнцем лысину окружала каштановая с проседью поросль: Иоанн.
   — Это я так, в смысле предложить, — обратился Петр к Джошу. — Не рассказывай им про ловцов чело-веков. Скоро стемнеет — некогда объяснять, если мы хотим вернуться домой к ужину.
   — Ага, — подтвердил я. — Только про чудеса, про Царство, немножко — про твоего Духа Святого, но подоступней, чтоб они не сильно упирались.
   — А я про Святого Духа до сих пор недокумекал, — признался Петр.
   — Это ничего, завтра повторим, — сказал я.
   Мы направились по берегу к братьям, но тут в кустах зашуршало и на тропу перед нами вывалились три куля тряпок.
   — Смилуйся над нами, ребе, — сказал один. Прокаженные.
   (Тут я кое-что должен пояснить. Джошуа обучил меня силе любви и всякому такому, и я знаю, что в этих несчастных сияет та же Божественная Искра, что и во мне, поэтому лицезрение прокаженных меня тревожить не должно. Я знаю, что объявление их нечистыми по Закону — такая же несправедливость, как и третирование неприкасаемых. А теперь, насмотревшись телевидения, я знаю: вы их, наверное, и прокаженными называть не станете, чтобы кого-нибудь ненароком не обидеть. Вы их, наверное, зовете «личностями, озадаченными сбросом лишних конечностей» или типа того. Все это я знаю. Но сколько бы исцелений я ни наблюдал, от прокаженных у меня всегда, как мы, иудеи, выражаемся, «мандраж». Вот его я в себе так и не поборол.)
   — Чего вы хотите? — спросил Джошуа.
   — Облегчи наши страдания, — женским голосом ответила куча тряпья.
   — Я схожу на водичку посмотрю, Джош, — сказал я.
   — Тебе, наверное, одному там не справиться, — поддакнул Петр.
   — Подойдите ко мне, — велел Джошуа прокаженным.
   Те просочились поближе. Джош возложил на них руки и очень тихо о чем-то с ними поговорил. Через несколько минут (мы с Петром очень вдумчиво изучали одну лягушку, замеченную у самой воды) я услышал голос Джошуа:
   — Теперь ступайте и скажите жрецам, что вы очистились и вас полагается пускать во Храм. И не забудьте сказать, кто вас прислал.
   Прокаженные скинули тряпки и попятились, вознося Джошу хвалы. Выглядели они совершенно нормальными людьми, которым зачем-то взбрело в голову рядиться в рванину.
   К тому времени, когда мы с Петром вернулись к Джошуа, Иаков с Иоанном уже стояли рядом.
   — Я коснулся тех, о ком говорят, что они нечисты, — сообщил братьям Джош.
   По Закону Моисея теперь и он сам считался нечистым.
   Иаков шагнул ближе и потряс Джоша за ладонь, как это принято у римлян:
   — Один из них раньше был нашим братом.
   — Пойдемте с нами, — сказал я, — и мы сделаем вас уключниками человеков.
   — Чего? — спросил Джошуа.
   — Они ведь это делали, когда мы подошли. Мастерили уключины. Видишь теперь, как это глупо звучит?
   — Есть разница.
   И так нас стало девять.
 
   Филипп и Нафанаил вернулись с деньгами. Хватило накормить и учеников, и семью Петра в придачу, поэтому визгливая теща, которую звали Эсфирь, позволила нам остаться — при условии, что Варфоломей с собаками устроятся на дворе. Капернаум стал нашей оперативно-тактической базой — мы выдвигались из деревни на день-другой, мотаясь по всей Галилее.
   Джошуа проповедовал и исцелял. Из Галилеи весть о пришествии Царства разнеслась широко, и уже через несколько месяцев послушать Джошуа собирались целые толпы. К Шабату мы всегда старались вернуться в Капернаум, чтобы Джош успел провести занятия в синагоге. Именно эта его привычка и возбудила совершенно нежелательное внимание.
 
   Утром в Шабат, когда Джошуа совершал короткую перебежку до синагоги, его остановил римский военнослужащий. (Ни одному еврею в Шабат не позволяется совершать путешествие длиннее тысячи шагов — с заката пятницы до заката субботы. То есть за один раз. И в одну сторону. Считать шаги весь день и останавливаться, когда дойдешь до тысячи, правда, тоже не нужно. Иначе повсюду бы торчали евреи в ожидании заката. Очень неудобно. Кстати, я очень признателен фарисеям, которые до такого не додумались.)
   Римлянин был не просто легионером, но центурионом: шлем с гребнем, орел на кирасе. Командир легиона. Он вел за собой белого коня, похоже выращенного специально для боя. Для солдата римлянин был староват — лет шестидесяти, волосы под шлемом совершенно седые, — по выглядел крепким, а меч с осиной талией, что висел у него на поясе, смотрелся внушительно. Я не узнал центуриона, пока он не заговорил с Джошуа — на чистом арамейском, безо всякого акцента.
   — Джошуа из Назарета, — сказал римлянин. — Ты узнаешь меня?
   — Юстус, — ответил Джош. — Из Сефориса.
   — Гай Юстус Галльский, — ответил солдат. — Я нынче служу в Тивериаде и больше не подкомендант. Весь Шестой легион теперь мой. Мне нужна твоя помощь, Джошуа бар Иосиф из Назарета.
   — Что я могу сделать? — Джошуа оглянулся.
   Всем ученикам, за исключением нас с Варфоломеем, удалось незаметно слинять.
   — Я видел, как ты заставил мертвеца ходить и разговаривать. Я слышал обо всем, что ты творишь в Галилее, — об исцелениях, о чудесах. У меня есть слуга, и он болен. Его разбил паралич. Он едва дышит, и я не могу видеть, как он мучается. Я не прошу, чтобы ты нарушил Шабат и пришел в Тивериаду, но я верю — ты способен исцелить его даже отсюда.