Мур Кристофер. Агнец

   Руми перевел взгляд с мертвого оленя на Джошуа, на меня, на мертвого оленя, на Джошуа, и глаза его стали еще больше.
   — Я глубоко тронут и вечно благодарен тебе за твою духовную близость с тигром, но это его олень, и, похоже, он еще не закончил трапезу, а потому, быть может…
   Джошуа встал.
   — Веди.
   — Но я не знаю куда.
   — Только не туда. — Я ткнул в общем направлении орущих плохих парней.
 
   Руми вывел нас к другой дороге, и по ней мы дошли до его жилища.
   — Это яма, — сказал я.
   — Не так уж плохо, — озираясь, сказал Джошуа. Поблизости располагались другие ямы. И в них жили люди.
   — Ты живешь в яме, — сказал я.
   — Эй, чего наехал? — возмутился Джошуа. — Он нам жизнь спас.
   — Яма скромная, зато своя, — сказал Руми. — Чувствуйте себя как дома.
   Я осмотрелся. Яму вытесали в песчанике — глубиной по плечи, а ширины еле хватало, чтобы перевернуть в яме корову. Как я понял впоследствии, это и есть главная мера здешнего домостроения. В яме не было ничего, кроме одного-единственного камня высотой по колено.
   — Садитесь, пожалуйста. Можете расположиться на камне, — пригласил Руми.
   Джошуа улыбнулся и сел на камень. Сам Руми устроился на дне, прямо в черной слякоти.
   — Садитесь, прошу вас. — Он показал на грязь рядом с собой. — Простите меня. Мы можем позволить себе лишь один камень.
   Садиться я не стал.
   — Руми, ты живешь в яме! — Я не мог снова не привлечь его внимание к этому обстоятельству.
   — Это правда. А у вас в стране где неприкасаемые живут?
   — Неприкасаемые?
   — Да, нижайшие из низких. Мразь земли. Подонки общества. Никто из высших каст не может признать, что я существую. Я неприкасаемый.
   — Так не удивительно. Ты живешь в копаной яме.
   — Нет, — вмешался Джошуа. — Он живет в яме, потому что он неприкасаемый, а не наоборот. Если б даже он жил во дворце, он бы все равно остался неприкасаемым. Верно я говорю, Руми?
   — Ага, щас он возьмет и там поселится, — не выдержал я. Извините, конечно, но… парень жил в яме.
   — Тут стало просторнее после того, как у меня умерли жена и большинство детей, — сказал Руми. — До сегодня оставалась еще Витра, моя младшенькая, но теперь и ее нет. Если хотите погостить, места много.
   Джошуа возложил руку на костлявое плечо Руми, и я увидел, как действует божественное касание: вся боль испарилась с лица неприкасаемого, точно роса под жаркими лучами солнца. Я стоял рядом и варился в собственной низости.
   — Что случилось с Витрой? — спросил Джошуа.
   — Ее пришли и забрали брахманы — в жертву на пиршестве в честь богини Кали. Я как раз ходил ее искать, когда вас увидел. Они забирают детей и мужчин, преступников, неприкасаемых и иностранцев. И вас бы забрали, а послезавтра поднесли бы ваши головы Кали.
   — Так твоя дочь не умерла? — уточнил я.
   — Ее продержат до полуночи перед праздником, а затем вместе с другими детьми зарежут на деревянном слоне Кали.
   — Я схожу к этим брахманам и попрошу вернуть твою дочь, — сказал Джошуа.
   — Они и тебя убьют. Витру я потерял, ее теперь от гибели даже твой тигр не спасет.
   — Руми, — сказал я. — Посмотри на меня, я тебя очень прошу. Объясни: брахманы, Кали, слоны, всё. Медленно. Так, будто я бестолочь.
   — Можно подумать, для этого фантазия требуется, — вставил Джошуа, явно нарушая мое подразумеваемое, хоть и не выраженное в недвусмысленной форме авторское право на сарказм. (Ну да, у нас в номере есть канал Судебного Телевидения, а что?)
   — Есть четыре касты, — начал Руми. — Брахманы — жрецы, кшатрии — воины, вайшьи — крестьяне или торговцы и шудры — работяги. Еще множество подкаст, но эти четыре — главные. Человек рождается в какой-то касте и остается в ней, пока не умрет, а перерождается в касте повыше или пониже, в зависимости от своей кармы, иначе говоря — всех своих действий в прежней жизни.
   — Мы про карму знаем, — перебил я. — Мы буддистские монахи.
   — Еретики! — прошипел Руми.
   — Ну, укуси меня, лупоглазый бурый доходяга, — ответствовал я.
   — Сам ты бурый доходяга!
   — Нет, ты бурый доходяга!
   — Нет, это ты бурый доходяга!
   — Мы все тут — бурые доходяги, — помирил нас Джошуа.
   — Ага, только он — лупоглазый.
   — А ты — еретик.
   — Сам еретик!
   — Нет, ты еретик.
   — Мы все тут — бурые доходяги-еретики, — сказал Джошуа, опять восстанавливая мир.
   — Еще бы мне не быть доходягой, — сказал я. — Поживи шесть лет на одном чае с холодным рисом, а тут во всей стране говядины ни ошметка не найдешь.
   — Ты ешь говядину? Еретик! — возопил Руми.
   — Хватит! — заорал Джошуа.
   — Никому не позволено есть корову. Коровы — реинкарнации душ на пути к следующей жизни.
   — Святая нетель! — ахнул Джошуа.
   — А я что говорю?
   Джош помотал головой, будто стараясь привести в порядок перепутавшиеся мысли.
   — Ты сказал, что каст четыре, но неприкасаемых не назвал.
   — Хариджаны, или неприкасаемые, не имеют касты. Мы — нижайшие из низших. Мы можем прожить множества жизней, пока не поднимемся до уровня коровы, и только после этого есть надежда перейти в касту повыше. Затем, если следовать нашей дхарме, нашему долгу уже в этой, более высокой касте, мы можем слиться с Брахмой, универсальным духом всего. Неужели вы этого не знали? Вы что — в пещере жили?
   Я уже собирался было указать Руми: он не в том положении, чтобы критиковать нашу прежнюю жилплощадь, но Джошуа дал знак, что тему следует замять. Поэтому я спросил:
   — Так, значит, в кастовой системе ты ниже коровы? — Да.
   — И эти самые брахманы коровою побрезгуют, но заберут у тебя дочь и убьют ее ради своей богини?
   — А потом съедят. — Руми повесил голову. — В полночь перед пиршеством ее с другими детишками выведут и привяжут к деревянным слонам. Всем детям отрежут пальчики и по одному раздадут главам брахманских семей. Кровь ее соберут в чашу, и все члены семьи сделают по глоточку. Палец могут съесть или закопать на удачу. А потом всех детишек на этих деревянных слонах изрубят в крошево.
   — Как они могут? — вымолвил Джошуа.
   — Еще как могут. Калипоклонники могут делать все, что им заблагорассудится. Это же их город — Ка-лигхат.^[4] Я потерял мою маленькую Витру. Остается лишь молиться, чтобы она реинкарнировалась на уровень повыше.
   Джошуа похлопал неприкасаемого по руке. — А почему ты назвал Шмяка еретиком, когда он сказал, что мы буддистские монахи?
   — Потому что этот ваш Гаутама утверждал, что может с любого уровня идти и сливаться с Брахманом, не отрабатывая дхармы. А это — ересь.
   — Но ведь так тебе же лучше, нет? Ты же в самом низу лестницы.
   — Нельзя верить в то, во что не веришь, — отвечал Руми. — Я — неприкасаемый, ибо так диктует моя карма.
   — Ну да, — опять не выдержал я. — Нет смысла несколько часов сидеть под деревом бодхи, если того же можно добиться несколькими тысячами лет жизни в яме.
   — Разумеется — если не принимать во внимание тот факт, что он гой и в любом случае будет терпеть вечные муки, — сказал Джош.
   — Ага, этого мы вообще не касаемся.
   — Но дочь мы тебе все равно вернем, — заключил Джошуа.
 
   Джошу хотелось немедля ворваться в Калигхат и потребовать возвращения дочери Руми и освобождения остальных заложников во имя всего доброго и нужного. У Джоша на все одно решение: вперед, с праведным негодованием. Однако этому свое время, как свое время коварству и пагубе (Псалтирь-девять, или типа того). Путем безупречной логики мне удалось склонить его к иному плану:
   — Джош, неужели Вегемиты разгромили Мармитов^[5] приступом, требуя справедливости под острием меча? По-моему, нисколько. Эти брахманы отрезают и едят детские пальчики. Я знаю, что заповеди про отрезание пальцев нет, Джош, но все равно у меня такое чувство, что эти люди мыслят как-то иначе. Будда у них еретик, а ведь он был их принцем. Как, по-твоему, они отнесутся к бурому доходяге, который утверждает, что он Сын Божий, а сам даже не живет в их округе?
   — Верно подмечено. Однако ребенка-то все равно нужно спасать.
   — Конечно. — Как?
   — Крайней подлостью.
   — Тогда начальник — ты.
   — Во-первых, нам следует ознакомиться с городом и храмом, где приносят жертвы.
   Джошуа почесал в затылке. Волосы у него почти отросли, но все равно были коротковаты.
   — Вегемиты разгромили Мармитов?
   — Да. Книга Экскреций, глава три, стих шесть.
   — Не помню такой. Надо бы освежить в памяти Тору.
   Статую Кали над алтарем вырезали из черного камня, и ростом она была в десять мужчин. На шее богини висело ожерелье черепов, а чресла перепоясывались связкой отрубленных человеческих рук. Из пасти торчала пила острейших клыков, изнутри лился поток свежей крови. Даже ногти на ногах у нее загибались ужасными лезвиями, а самими ногами она попирала высеченные в камне кучи сплетенных корчащихся трупов. У Кали имелось четыре руки: в одной — беспощадный карающий меч, другой она за волосы держала отрубленную голову, третьей, согнутой, как бы подманивала жертвы к своему темному алтарю изжития, куда всем нам суждено попасть. И четвертая рука указывала вниз, как бы подчеркивая опоясанные руками бедра и задавая вечный женский вопрос: «Эта юбочка меня не полнит?»
   Алтарь располагался на возвышении посреди просторного сада. Его окружали деревья, а ширины он был такой, что в тени черной богини запросто разместились бы пятьсот человек. В камне вырезали глубокие канавы для стока крови, которую затем из сосудов можно было заливать богине в глотку. К алтарю вела широкая аллея, вымощенная камнем, и вдоль нее по обеим сторонам выстроились огромные деревянные слоны. Стояли они на громадных кругах, чтобы можно было вращать. Хоботы и передние ноги заляпаны бурой ржой, тут и там виднелись глубокие надрезы: лезвия, пронзая детей, втыкались в красное дерево.
   — Витру держат не здесь, — заметил Джошуа.
   Мы прятались за деревом у самого храмового сада. Заблаговременно мы переоделись в местных, с липовыми кастовыми отметинами на лбу и всеми делами. Поскольку жребий я проиграл, сари было на мне.
   — Мне кажется, это и есть дерево бодхи, — сказал я. — Совсем как то, под которым сидел Будда. О, как это волнительно! Уже от того, что я стою здесь, на меня снисходит просветление. Нет, в самом деле — я ощущаю, как под моими ступнями чавкают спелые бодхи.
   Джошуа посмотрел на мои ноги:
   — Мне кажется, это не бодхи. Тут до нас корова побывала.
   Я извлек ступню из этой пакости.
   — В этой стране коров переоценивают. Гадят даже под деревом Будды. Ничего святого не осталось, скажи?
   — Этому храму не выстроен храм, — сказал Джошуа. — Надо спросить Руми, где до праздника держат жертв.
   — Откуда он знает? Он же неприкасаемый. А эти парни — брахманы, они ему ничего не скажут. Все равно что саддукей растолковывает самаритянину, как выглядит святая святых.
   — Тогда придется самим искать, — сказал Джош.
   — Мы знаем, где они будут в полночь. Там и зацепим.
   — По-моему, лучше найти этих брахманов и заставить их отменить весь праздник.
   — Возьмем штурмом храм и скажем: немедленно прекратите?
   — Да.
   — И они прекратят?
   — Да.
   — Очень мило, Джош. Пошли искать Руми. У меня есть план.

Глава 21

   — Из тебя вышла очень симпатичная женщина, — изрек Руми, нежась в роскоши своей ямы. — Я рассказывал, что жена моя перешла в следующую инкарнацию и я теперь один и ничем не связан?
   — Да, ты упоминал. — Похоже, он уже смирился с тем, что дочь ему не вернуть. — А что вообще с твоей семьей случилось?
   — Утонули.
   — Соболезную. В Ганге?
   — Нет, дома. У нас был сезон дождей. Мы с малюткой Витрой пошли на рынок купить немного помоев, и вдруг как хлынет. А когда вернулись… — Он пожал плечами.
   — Я не хотел бы выглядеть бесчувственным, Руми, но велика вероятность того, что потерю твою вызвал… ну, не знаю… скорее всего, тот факт, что ты ЖИВЕШЬ В КОПАНОЙ ЯМЕ!
   — Это ему не поможет, Шмяк, — сказал Джошуа. — Ты говорил, у тебя есть план.
   — Есть. Руми, верно ли я понял, что в этих ямах — то есть когда в них никто не живет — дубят шкуры?
   — Да, это работа, которую могут выполнять только неприкасаемые.
   — Оттого и аромат. Я предполагаю, в дублении вы пользуетесь мочой, верно?
   — Да, моча, толченые мозги и чай — основные компоненты.
   — Покажи мне яму, где выпаривают мочу.
   — Там живет семья Раджнеш.
   — Все в порядке, мы принесем им подарок. Джош, у тебя в котомке не завалялось пыли?
   — Ты чем собрался заниматься?
   — Алхимией, — ответил я. — Искусные манипуляции элементами. Смотри и учись.
   Когда ямой не пользовались для мочи, ее населяло семейство Раджнеш. Они были только рады оделить нас целой кучей белых кристалликов, из которых состояло половое покрытие дома. В семье было шестеро: отец, мать, почти взрослая дочь и трое малюток. Еще одного младшего сына забрали в жертву богине Кали. Как Руми и остальные неприкасаемые, Раджнеши скорее походили на мумифицированные бурые скелеты, а не на людей. Неприкасаемые мужчины разгуливали между ямами в чем мать родила или в одних набедренных повязках, и даже их дамы носили рвань, что едва прикрывала остатки тел. Полный контраст со стильным сари, которое я приобрел на рынке. Господин Раджнеш заметил, что я — очень симпатичная женщина, и пригласил заходить в гости после ближайшего муссона.
   Джошуа мелко растолок белые кристаллы, а мы с Руми собрали древесный уголь в красильной яме с подогревом (топку там выдолбили прямо в каменном полу). Неприкасаемые в ней превращали цветы индиговых кустов в краску для тканей.
   — Руми, мне нужна сера. Знаешь серу? Желтенький камень, горит синим пламенем, а дым воняет тухлыми яйцами.
   — О да, им торгуют на рынке, это лекарство. Я дал неприкасаемому серебряную монету:
   — Иди и купи, сколько унесешь.
   — Ой, мама родная, да здесь денег больше чем достаточно. Можно, я на остаток соли куплю?
   — Покупай что хочешь, только быстрее.
   Руми испарился, а я отправился помогать Джошуа готовить селитру.
   Для неприкасаемых концепция изобилия — абстракция во всем, что не относится к двум категориям: страданию и всякой требухе. Если вам требуется приличная еда, жилье или чистая вода, среди неприкасаемых вас ожидает жестокое разочарование. Если же вы ищете клювы, кости, зубы, шкуры, жилы, копыта, волосы, желчный камень, плавники, перья, уши, рога, глаза, мочевые пузыри, губы, ноздри, заднепроходные отверстия или какую угодно несъедобную деталь практически любого существа, что ходит по Индийскому субконтиненту, плавает под ним или летает поверху, у неприкасаемых скорее всего где-нибудь отыщется запас искомого — будет удобно храниться под толстым одеялом из черных мух. Чтобы соорудить требуемое оборудование, мне приходилось мыслить в категориях животных запчастей. Это, конечно, прекрасно, если не нужна, скажем, дюжина коротких мечей, луков и стрел или кольчуги для тридцати солдат, а у вас в наличии пачка ноздрей и три ануса в недокомплекте. Но я принял вызов, и все завертелось. Пока Джошуа бродил среди неприкасаемых и лечил исподтишка их многочисленные недомогания, я раздавал приказы. — Мне нужно восемь овечьих мочевых пузырей — сравнительно сухих, — две горсти крокодильих зубов, два куска сыромятной кожи длиной с мою руку и шириной с ее половину. Нет, мне все равно, от какого животного, только чтоб не слишком выдержанная, если можно. Мне нужен волос из слоновьего хвоста. Мне нужна растопка или кизяк, если угодно, восемь бычьих хвостов, корзинка пряжи и ведро топленого жира.
   И сотня доходяг неприкасаемых толпилась рядом, глаза размером с блюдца, и на меня таращилась, а Джошуа ходил и врачевал их раны, болячки и безумия, и никто даже не заподозрил, что вообще творится. (Мы договорились, что это — самая разумная тактика. Нам вовсе не светило, если по Калигхату вдруг атлетически поскачет толпа цветущих неприкасаемых, вопя во всю глотку, что их от всех напастей исцелил какой-то чужестранец, и тем самым привлечет к нам лишнее внимание и сорвет все мои планы. С другой стороны, смотреть, как эти люди мучаются, мы тоже не могли, зная, что мы — то есть, конечно, Джош — в силах им помочь.) Кроме того, мой друг взял себе за правило всякий раз, едва кто-нибудь произнесет слово «неприкасаемый», тыкать его пальцем в руку. Впоследствии он мне рассказал, что не мог устоять перед возможностью продемонстрировать осязаемую иронию. Меня всего перекосило, когда я заметил, как он трогает прокаженных: я поймал себя на том, что после стольких лет вдали от Израиля крохотный фарисейчик взгромоздился мне на плечо и вопит: «Нечистый!»
   — Ну? — спросил я, покончив с заказами. — Так вы хотите, чтобы ваших детей вернули?
   — Хотим, но у нас нет ведра, — сказала одна женщина.
   — И корзинки, — добавила другая.
   — Ладно. Налейте топленый жир в овечьи пузыри, а пряжу увяжите в какую-нибудь шкуру. Только шевелитесь, у нас не так много времени.
   Тем не менее они стояли и пялились. Здоровенные глазищи. Болячки вылечены. Паразиты изгнаны. Стояли и пялились.
   — Послушайте, я знаю, что на санскрите говорю с акцентом, но вы понимаете, о чем я прошу, или нет?
   Один юноша выступил вперед.
   — Нам не хочется гневить Кали и отнимать у нее законные жертвы.
   — Ты ведь пошутил, да?
   — Кали несет уничтожение, без которого не бывает возрождения. Она разрушает узы, а мы привязаны ими к материальному миру. Если ее прогневить, она лишит нас божественного разрушения.
   Я посмотрел на Джоша в толпе.
   — Ты что-нибудь понимаешь?
   — Страх? — спросил он.
   — Поможешь? — спросил я по-арамейски.
   — Страх не очень хорошо мне удается, — ответил Джошуа на иврите.
   Я на секунду задумался, а две сотни глаз пригвоздили меня к песчанику, на котором я стоял. Я вспомнил кровавые борозды на ногах деревянных слонов. Для этих несчастных, значит, смерть — избавление? Ну хорошо.
   — Как тебя зовут? — спросил я молодого человека.
   — Нагеш, — ответил он.
   — Высунь язык, Нагеш. — Он повиновался, а я откинул с головы капюшон сари и ослабил складки ткани. Затем коснулся его языка. — Уничтожение — дар, который вы цените выше всего, так?
   — Так, — подтвердил Нагеш.
   — Тогда я стану орудием божьего дара.
   С этими словами я выхватил из ножен на поясе обсидиановый кинжал и продемонстрировал его толпе. Нагеш стоял передо мной — покорный, лупоглазый, — а я большим пальцем повыше задрал ему подбородок, голова откинулась, и я полоснул черным стеклянным лезвием Нагешу по горлу. На песчаник брызнула красная жидкость, и я медленно опустил обмякшее тело наземь.
   Потом выпрямился и обвел взглядом толпу, воздев над головой кинжал, с которого еще капало.
   — Вы передо мной в долгу, неблагодарные ебучки! Я принес вам дар Кали, а теперь тащите мне все, о чем я вас просил.
   Кто бы мог подумать, что люди на грани голодной смерти способны так быстро двигаться.
 
   Неприкасаемые разбежались выполнять мои указания, а мы с Джошем остались над окровавленным телом Нагеша.
   — Фантастика, — сказал Джош. — Совершенно изумительно.
   — Спасибо.
   — И ты это все время репетировал, пока мы жили в монастыре?
   — Значит, ты не заметил, как я ему болевую точку на шее надавил?
   — Когда ты успел?
   — Школа Гаспара. Остальное, разумеется, — от Валтасара и Радости.
   Я наклонился и разжал Нагешу челюсти, снял с шеи пузырек инь-яна и капнул на язык противоядием.
   — Так он теперь нас слышит? Как ты, когда тебя Радость отравила? — спросил Джошуа.
   Я приподнял Нагешу одно веко и посмотрел, как медленно пульсирует на свету зрачок.
   — Нет. Мне кажется, он еще без сознания — я надавил на болевую точку. Я не рассчитывал, что яд быстро сработает. Ядом на палец я смог капнуть, лишь когда распустил сари. Я знал, что это его наверняка вырубит, только не был уверен, что свалит.
   — Ты поистине волхв, Шмяк. Весьма впечатляет.
   — Джошуа, сегодня ты исцелил человек сто. Половина из них, вероятно, была при смерти. А я просто фокус показал.
   Но с моего друга нелегко сбить восторженность.
   — А красное — это что? Сок померанца? Где ты умудрился его спрятать?
   — Нет, как раз об этом я собирался тебя попросить.
   — О чем?
   Я протянул руку и показал взрезанное запястье, из которого хлестала кровь на спектакле. Руку я все время прижимал к бедру, но теперь кровь забила снова. Я жестко хлопнулся задом на песчаник, и в глазах у меня потемнело.
   — Я надеялся, ты мне поможешь вот с этим, — успел вымолвить я перед тем, как потерять сознание.
 
   — С этой частью фокуса тебе нужно еще поработать, — назидательно сказал Джошуа, когда я пришел в себя. — Знаешь, я не всегда буду рядом, если тебе понадобится запястья чинить.
   Говорил он на иврите, а это означало, что разговор — не для чужих ушей. Джош стоял передо мной на коленях, а за его спиной полнеба кляксами пятнали любопытные смуглые физиономии. В первых рядах толпы стоял недавно убиенный Нагеш.
   — Эй, Нагеш, как прошло воскрешение? — спросил я на санскрите.
   — Должно быть, в прежней жизни я отбился от своей дхармы, — ответил он. — Поэтому опять возродился неприкасаемым. И у меня та же самая уродина в женах.
   — Ты бросил вызов учителю — левиту по прозванью Шмяк, — сказал я. — Естественно, ты не пошел на повышение. Повезло еще, что ты не жук-вонючка или еще какая дрянь. Видишь? Уничтожение — вовсе не такая большая услуга, как вы думаете.
   — Мы принесли тебе все, о чем ты просил.
   Я вскочил на ноги, чувствуя себя невероятно отдохнувшим.
   — Приятно, — сказал я Джошу. — Ощущение такое, словно я крепкого кофе выпил, что ты варил у Валтасара.
   — Кофе очень не хватает, — вздохнул Джошуа. Я посмотрел на свежевоскресшего Нагеша:
   — Вряд ли у вас найдется…
   — У нас есть помои.
   — Не стоит об этом. — И я произнес фразу, которая и не помстится мальчику, выросшему в Галилее: — Ладно, неприкасаемые, теперь тащите мне овечьи мочевые пузыри!
 
   Руми рассказал, что богине Кали прислуживает целая бригада чернокожих демониц, которые на празднестве иногда затаскивают мужчин на алтарь и там с ними совокупляются, а сверху на них из пасти богини льются потоки крови.
   — Так, Джош, ты — демоница, — сказал я.
   — А ты кем будешь?
   — Богиней Кали, ясное дело. В последний раз богом был ты, теперь моя очередь.
   — В какой еще последний раз?
   — Все последние разы. — Я повернулся к неустрашимым соратникам. — Неприкасаемые, раскрасьте его!
   — Они же не поведутся на извозюканного еврейского мальчика в роли своей богини уничтожения.
   — О маловерный! — ответил я.
   Через три часа мы снова притаились за деревом у храма богини Кали. Теперь уже мы оба переоделись в женщин, и нас с головы до пят окутывали сари, но я в своем выглядел пухлее: под ним скрывались дополнительные конечности богини и ожерелье отрубленных голов — сегодня их роли исполняли и дублировали овечьи мочевые пузыри, набитые взрывчаткой и подвешенные за косички из слоновьих хвостов мне на шею. Любопытных наблюдателей, желавших приблизиться и поглазеть на наши с Джошем пышные формы, без сомнения, быстро отпугнул бы исходивший от нас смрад. Жижей со дна квартиры Руми мы вымазались черным. Ну не хватило мне мужества интересоваться, чем эта слякоть была при жизни, однако я в общем знал, что Руми называет домом такое место, где дохлым стервятникам позволяют дозревать до кондиции перед тем, как размолоть их в однородную пасту и смешать с нужным количеством буйволиного помета. Вокруг глаз Джошуа неприкасаемые намалевали огромные красные круги, на голову нахлобучили растрепанный парик из бычьих хвостов, а к торсу присобачили шесть дерзких грудей, вылепленных из смолистого вара.
   — Только к огню не подходи. У тебя сиськи взорвутся, как вулканы.
   — Почему у меня шесть, а у тебя только две?
   — Потому что я богиня, и мне еще нужно таскать на себе гирлянду черепов и лишние руки.
   Руки мы сделали из сыромятных кож, моделями послужили мои настоящие конечности, а вылепленные копии мы высушили над костром. Женщины изготовили мне сбрую, на которую протезы цеплялись мне подмышки, затем мы выкрасили их в черный цвет той же самой жижей. Получилось не очень прочно, но руки легкие и в темноте вполне сойдут за настоящие.
   До полуночной кульминации, когда детей изрубят в куски, оставалось еще несколько часов. Но нам хотелось быть на месте вовремя, чтобы не дать минист-рантам оттяпать им пальчики. Если получится, то есть. Пока деревянные слоны одиноко стояли на своих вертушках, но алтарь Кали уже заполнялся жуткими подношениями. Перед богиней выложили тысячу козлиных голов, и по камням густо стекала кровь, заполняя громадные медные котлы по углам. Прислужницы втаскивали эти котлы по узкой лесенке за огромной статуей и сливали в некий резервуар, открывавшийся прямо в пасть. А ниже, при свете факелов, поклонники плясали под этим липким ливнем.