Страница:
Выглядела она точно так же, как девять лет назад, когда мы расстались, — вот только, пожалуй, драгоценностей прибавилось. Все так же миниатюрна, изящна и прекрасна. В белом шелковом халате, расшитом драконами, а иссиня-черные волосы спускались по спине намного ниже талии. Их скрепляла единственная серебряная лента, иначе при любом повороте головы они бы рассыпались по плечам и окутывали ее всю.
— Хорошая слониха, — добавила Радость.
— Подарок, — сказал Джошуа.
— Очень мила.
— А ты могла бы нам пару верблюдов уделить, Радость? — спросил я.
— Ой, Шмяк, а я так надеялась, что сегодня ночью вы будете спать со мной.
— Ну, я с радостью, только вот у Джоша до сих пор зарок по части муфточек.
— Тогда, может, юноши? Я держу у себя какое-то количество мужемальчиков для… ну, вы знаете.
— Они тоже ни к чему, — сказал Джош.
— Ох, Джошуа, бедный мой маленький Мессия. И тебе ведь наверняка никто не готовил на день рождения китайскую еду?
— Мы ели рис, — ответил Джош.
— Ну, поглядим, как Проклятая Драконья Принцесса сможет это компенсировать, — сказала Радость.
Мы слезли и обнялись со старой подругой, потом суровый стражник в бронзовой кольчуге увел Вану в конюшни, а четверо других с копьями выстроились вокруг почетным караулом и сопроводили нас в главный дом.
— Одинокая женщина? — спросил я, разглядывая часовых, торчавших чуть ли не перед каждым дверным проемом.
— В сердце моем, дорогой мой, — ответила Радость. — Это не друзья, не родственники и не любовники. Это наемные служащие.
— Оттого и в титуле значится «Проклятая»? — поинтересовался Джошуа.
— Могу сократить до Жестокой Драконьей Принцессы, если вы останетесь со мной.
— Мы не можем. Нас домой позвали.
Радость уныло кивнула и ввела нас в библиотеку, набитую старыми книгами Валтасара. Юноши и девушки, которых Радость, совершенно очевидно, импортировала из Китая, подали нам кофе. Я вспомнил о девушках, моих друзьях и любовницах, которых так давно истребил демон, и горький кофе омыл комок у меня в горле.
Давно я не видел Джошуа таким возбужденным. От кофе, наверное.
— Ты не поверишь, сколько чудесных вещей я за это время узнал, Радость. И про то, как быть агентом перемен (а перемена, как ты знаешь, — корень веры), и про сострадание ко всем, потому что все — часть всех остальных, но самое главное — что в каждом из нас частичка Господа. В Индци ее зовут Божественной Искрой.
В таком вот духе он распинался битый час, моя меланхолия постепенно рассеялась, и я заразился Джо-шевым энтузиазмом неофита.
— И вот еще что, — добавил я. — Джош теперь умеет залазить в винный кувшин стандартных размеров. Только выколачивать его оттуда приходится молотком, а так смотреть вообще-то интересно.
— Ну а ты, Шмяк? — спросила Радость, улыбнувшись в свою чашку.
— Ну-у… после ужина я могу тебе кой-чего показать. Я бы назвал это «Водяной Буйвол Дразнит Семечки в Померанце».
— Похоже на…
— Не переживай, научиться нетрудно. К тому же у меня есть рисунки.
Во дворце мы прожили четыре дня — наслаждались уютом, яствами и питьем. Такой роскоши нам не выпадало с тех пор, как мы расстались с Радостью. Я бы задержался у нее навсегда, однако на пятое утро Джошуа стоял в дверях ее спальных покоев с котомкой через плечо. Он не произнес ни слова. Чего уж тут говорить? Мы позавтракали с Радостью, и она вышла проводить нас к воротам.
— Спасибо за слониху, — сказала она.
— Спасибо за верблюдов, — сказал Джошуа.
— Спасибо за книжку про секс, — сказала Радость.
— Спасибо за секс, — сказал я.
— Ой, чуть не забыла. Ты должен мне сто рупий, — сказала она. Я рассказывал ей о Кашмир. Жестокая и Проклятая Драконья Принцесса ухмыльнулась: — Шутка. Благополучия тебе, друг мой. Не потеряй тот амулет, что я тебе дала. И не забывай меня, а?
— Издеваешься? — Я поцеловал ее и взгромоздился на спину верблюда, затем ткнул его, чтоб поднимался на ноги.
Радость обняла Джошуа и поцеловала в губы — крепко и долго. Он, кажется, и не пытался ее оттолкнуть.
— Эй, а нам уже пора, Джош, — сказал я. Радость отстранила Мессию рукой и посмотрела ему в глаза:
— Тебе всегда здесь рады. Ты же сам знаешь, да? Джош кивнул и залез на своего дромадера.
— Ступай с Богом, Радость, — сказал он.
Когда мы выезжали из дворцовых врат, стража палила в воздух стрелами, что чертили над нами длинные и высокие дуги искр и взрывались где-то далеко впереди на дороге. Последнее «прощай» Радости, дань нашей дружбе и мудрой аркане тех тайных знаний, что все мы делили. Верблюдов салют перепугал до полного офигения.
Через некоторое время Джошуа спросил:
— А ты с Ваной попрощался?
— Я подумал об этом, но, когда заглянул в конюшню, она как раз занималась йогой, и я не осмелился беспокоить ее.
— Правда, что ли?
— Ей-богу. Сидела в той позе, которой ты ее научил. Джошуа улыбнулся. От того, что поверит, хуже не станет.
Весь Шелковый путь занял у нас больше месяца. Никаких происшествий на пустынных высокогорьях, в общем, не случилось, если не считать нападения кучки разбойников. Когда я поймал два первых копья и воткнул их обратно в метателей, те кинулись наутек. Климат в тех краях умеренный — насколько бывает умеренным климат смертоносной и жестокой пустыни, — но мы с Джошуа к тому времени обошли множество разных стран, и мало что могло нам повредить. Тем не менее перед самой Антиохией из пустыни налетел самум, и пришлось два дня прятаться между верблюдов, дышать сквозь рубахи и вместо воды пить слякоть, что скапливалась во рту. Едва буря приутихла, мы пустились галопом по улицам Антиохии, и Джошуа первым засек местонахождение постояло/о двора, столкнувшись лбом с его вывеской. Удар был такой силы, что Джош слетел с верблюда и шлепнулся на дорогу. Он сидел в пыли, и по лицу его струилась кровь.
— Сильно приложился? — спросил я, опустившись перед ним на колени. В летящем песке я ни черта не мог разглядеть.
Джошуа взглянул на перепачканные кровью руки — он ощупывал собственный лоб.
— Ни фига не разберешь. Почти не больно, однако бог его знает.
— Внутрь, — скомандовал я, помогая ему встать на ноги и заводя во двор.
— Двери закрывай! — заорал трактирщик, когда в комнату ворвался ветер с песком. — Ты что, в сарае родился?
— Ну да, — ответил Джош.
— Так и есть, — подтвердил я. — Хоть и с ангелами на крыше.
— Да закрой ты эту чертову дверь!
Я оставил Джошуа у самого входа, а сам отправился искать убежище для верблюдов. Когда же вернулся, Джош вытирал лицо какой-то холстиной. Над ним нависали два человека — сама услужливость. Я вернул одному тряпку и осмотрел раны.
— Жить будешь. Шишка и две ссадины, но выживешь. Ты не можешь исцелять самого…
Джошуа покачал головой.
— Эй, ты только глянь, — воскликнул путешественник, державший тряпицу, которой вытирался Джош. Пыль и кровь из его ран оставили на тряпке изумительное подобие его лица, отпечатались даже пятерни, которыми он держал холстину.
— Можно, я себе возьму? — спросил попутчик. Говорил он на латыни, только с каким-то странным акцентом.
— Почему нет? — ответил я. — А вы, парни, откуда будете?
— Мы из Лигурийского племени — территории к северу от Рима. На реке По есть город, называется Турин. Слыхали?
— Не-а. Знаете, парни, делайте с этой тряпкой что хотите, но я вам скажу: у меня на верблюде есть кое-какие убойные эротические рисунки с Востока. Придет время, и они будут стоить целую кучу денег. Я же могу уступить их вам прямо сейчас по вполне пристойной цене.
Но туринцы увалили, вцепившись в жалкую грязную тряпку, словно в священную реликвию. Вот же бестолочь — да они не поймут подлинного искусства, даже если их к нему гвоздями приколотить. Я перевязал Джошу раны, и мы вписались на ночлег.
Наутро мы решили не оставлять верблюдов здесь и возвращаться домой по суше, через Дамаск. Выехав из городских ворот, Джошуа чего-то вдруг засуетился.
— Я не готов быть Мессией, Шмяк. Если меня зовут домой, чтобы вести народ наш, то я даже не знаю, откуда начинать. Я понимаю, чему хочу учить, но у меня пока нет слов. Мельхиор был прав. Прежде всего остального нужно слово.
— Ну, оно же не явится тебе вспышкой молнии прямо тут, на дороге в Дамаск, Джош. Так просто не бывает. Очевидно, ты должен всему научиться в свое время. Как всякому овощу свое время, ба-ба-ба и бу-бу-бу…
— Отец мог бы облегчить мне все это ученье. Просто сказал бы, что надо сделать, и все.
— А интересно, как поживает Мэгги? Не растолстела?
— Я тебе тут о Боге толкую, о Божественной Искре, о том, как Царство Божие нашим людям принести.
— Знаю. Я о том же. Ты все это один хочешь провернуть, без помощников?
— Наверное, нет.
— Вот я и подумал о Мэгги. Когда мы уходили, она уже была умнее нас с тобой — может, она и сейчас умнее?
— Она и впрямь умная была, да? Рыбаком все хотела стать… — Джош ухмыльнулся. Сразу видно — мысль о Мэгги его приободрила.
— Ей ведь нельзя рассказывать о шлюхах, Джош.
— А я и не буду.
— О Радости и о девчонках тоже. Или о беззубой грымзе.
— Да не буду я ей ни о чем рассказывать. Даже о яке.
— У нас с яком ничего не было. Мы даже не разговаривали.
— А знаешь, у нее уже, наверное, дюжина детишек.
— Знаю, — вздохнул я. — Они должны были быть моими.
— И моими, — вздохнул Джошуа в ответ.
Я взглянул на него: мой друг покачивался рядом на мягких верблюжьих волнах. Он смотрел куда-то на горизонт, и вид у него при этом был весьма унылый.
— Твоими и моими? Ты считаешь, они должны были быть твоими и моими?
— Ну да. А почему нет? Ты же знаешь, как я люблю всех маленьких…
— Иногда ты такой остолоп.
— А как думаешь — она нас вспомнит? То есть вспомнит, какими мы тогда были?
Я немного подумал и содрогнулся.
— Надеюсь, что нет.
Не успели мы въехать в Галилею, как до нас стали доходить слухи о том, что творит в Иудее Иоанн Креститель.
— Сотни последовали за ним в пустыню, — услышали мы в Гишале.
— Некоторые говорят, он — Мессия, — сказал нам один человек в Баке.
— Его Ирод боится, — шепнула женщина в Кане.
— Еще один чокнутый святой, — скривился римский солдат в Сефорисе. — Евреи их плодят, как кролики. Я слыхал, он всех несогласных топит. Первая разумная мысль с тех пор, как меня откомандировали в эту проклятую глухомань.
— Могу я узнать твое имя, солдат? — осведомился я.
— Кай Юний, Шестой легион.
— Спасибо, мы тебя запомним. — И Джошу: — Кай Юний: первая шеренга, когда начнем выпихивать римлян из Царства Божия в геенну огненную.
— Что ты, сказал? — с подозрением спросил римлянин.
— Ничего-ничего, не стоит благодарности, ты это заслужил. Пойдешь правофланговым в самой первой шеренге, Кай.
— Шмяк! — рявкнул Джош, а когда я соизволил обратить на него внимание, прошептал: — Постарайся все-таки, чтобы нас не бросили в тюрьму, пока мы не добрались до дома. Прошу тебя.
Я кивнул и помахал легионеру на прощанье:
— Обычные еврейские заскоки. Не обращай внимания. Шимми Фиделис.
— Надо будет разыскать Иоанна, когда с родней поздороваемся, — сказал Джошуа.
— Думаешь, он в самом деле выдает себя за Мессию?
— Нет, но похоже, он знает, как Слово нести.
Через полчаса мы въехали в Назарет.
Наверное, мы рассчитывали на большее. Ликующие толпы у городских ворот, детишки бегут за нами по пятам и умоляют рассказать о наших великих приключениях, смех и слезы, поцелуи и объятья, сильные плечи, что пронесут героев-завоевателей по родным улицам. Забыли мы об одном: пока мы путешествовали, искали приключений и развлекались чудесами, народ в Назарете жил в своей повседневной срани — и чем больше проходило дней, тем больше срани копилось. Когда мы подъехали к прежнему дому Джоша, брат его Иаков работал во дворе под навесом — строгал из оливковой деревяшки распорку для верблюжьего седла. Я сразу понял, что это Иаков: у него был тонкий крючковатый нос Джоша и широко посаженные глаза, но лицо обветреннее, а тело — крепче и тяжелее от мускулов. Выглядел он лет на десять старше моего друга, а не на два года моложе.
Он отложил свой струг и вышел на солнце, прикрывая ладонью глаза.
— Джошуа?
Джош длинным хлыстом похлопал верблюда под коленями, и животина опустила его на землю.
— Иаков! — Джошуа соскочил с верблюда и подбежал к брату, раскинув руки, но Иаков отступил.
— Пойду скажу матери, что вернулся ее любимый сын. — Иаков отворотил лицо, и слезы буквально брызнули из глаз моего друга в дорожную пыль.
— Иаков, — едва не взмолился он. — Я же не знал. Когда?
Тот повернулся и посмотрел брату в глаза. Во взгляде его не было ни жалости, ни горечи — только злость.
— Два месяца назад, Джошуа. Иосиф умер два месяца назад. О тебе спрашивал.
— Я не знал. — Руки Джоша по-прежнему были распростерты, но объятий так и не случилось.
— Иди в дом. Мама тебя ждет. Каждый день она первым делом спрашивает, не сегодня ли ты вернешься. Иди в дом. — Иаков отвернулся, когда Джош прошел мимо, а затем посмотрел на меня: — Его последние слова были: «Передай байстрюку, что я его люблю».
— Байстрюку? — переспросил я, заставляя верблюда пригнуться и спустить меня наземь.
— Он так всегда Джоша называл. «Интересно, как там наш байстрюк поживает. Интересно, где теперь наш байстрюк». Только и разговоров что о байстрюке. И мамаша талдычит, как Еша делал то и Еша делал это. И какие великие подвиги совершит наш Еша, когда вернется. А кто все это время за братьями и сестрами присматривал, кто о них заботился, когда отец заболел? Да еще моя собственная семья в придачу. И какое мне за все это спасибо? Я хоть одно доброе слово услышал? Нет — я лишь Джошу дорогу мостил. Ты себе даже не представляешь, что значит быть по жизни вторым после Джоша.
— В самом деле, — ответил я. — Когда-нибудь обязательно расскажешь. Ладно, передай Джошу, если понадоблюсь, я буду в доме моего отца. Он-то хоть жив еще, надеюсь?
— Да. И мать твоя — тоже.
— Здорово. Мне бы не хотелось, чтобы кто-то из братьев сообщал мне плохие новости.
Я повернулся и повел верблюда прочь.
— Ступай с Богом, левит, — бросил мне вслед Иаков. Я обернулся:
— Иаков, а знаешь, ведь написано сие: «На труды имеешь ты право, но не на плоды оных».
— Ни разу не слыхал. Где такое написано?
— В «Бхагавад-гите», Иаков. Такая длинная поэма о том, как идти в бой, и там бог одного воина говорит ему: не стоит волноваться, что придется поубивать всех сородичей в битве, потому что они уже мертвы, только еще не знают об этом. Сам не понимаю, с чего мне это в голову пришло.
Отец долго сжимал меня в объятиях — я уж подумал, он сейчас мне грудную клетку сплющит, — а потом передал меня в руки матери, которая занялась примерно тем же, после чего, судя по всему, опамятовалась и принялась колошматить меня по голове и плечам сандалией, которой управлялась с поразительной для своего возраста скоростью и проворством.
— Шлялся где-то семнадцать лет и что — написать не мог?
— Ты же читать не умеешь.
— И потому ты весточку дать не удосужился, умник? Трепку я отражал, направляя энергию матери прочь от себя, как учили в монастыре, и вскоре по первое число досталось двум пацанчикам, которых я не узнал. Опасаясь судебных исков от посторонних людей, я перехватил материнские руки и прижал их к ее бокам, а сам глянул на отца, кивнул на карапузов и вопросительно воздел брови, имея в виду: Это еще что за короеды?
— Это братья твои, Яфет и Моисей, — ответил отец. — Моисею шесть, Яфету пять.
Малявки ухмыльнулись. Передних зубов у обоих не хватало, — вероятно, принесены в жертву гарпии, что корчилась в моих руках. Папаша сиял, имея в виду: Я до сих пор акведуки строить мастак — трубу куда надо проложить еще ого-го, если понимаешь, о чем я.
Я насупился, имея в виду: Послушай, я и так еле сохранил остатки уважения к тебе, когда узнал, каким образом тебе удалось замастрячитъ первую троицу — нас. И эти малые народности свидетельствуют лишь о том, что память на страдания тебе отшибло начисто.
— Матушка, если я тебя отпущу, ты успокоишься? — Через плечо я оглянулся на Моисея и Яфета: — Я, бывало, всем рассказывал, что она одержима бесами. Вы, парни, тоже так делаете? — и подмигнул.
Они хихикнули, имея в виду: Умоляем, прекрати наши мученья, убей нас, убей нас немедленно или убей эту суку, что не дает нам никакой жизни, ибо мы страдаем, как Иовы. Ладно, может, все это я себе навообра-жал и они не имели в виду ничего такого. Может, просто хихикнули.
Я отпустил мать, и она пошла на попятную.
— Яфет, Моисей, — сказала она. — Познакомьтесь со Шмяком. Вам часто доводилось слышать, как мы с отцом говорим о нашем старшем разочаровании. Так вот, это оно и есть. А теперь бегите за остальными братьями, а я пока сготовлю что-нибудь приятное.
Братья Шем и Люций привели семьи и сели с нами ужинать. Мы накрыли стол, и мать подала что-то приятное — я только не уверен, что именно. (Я, помнится, уже рассказывал: я самый старший из трех братьев, а теперь, надо полагать, включая короедов, нас уже оказалось пятеро, но черт возьми — когда мы познакомились с Моисеем и Яфетом, я уже стал слишком взрослым, чтоб их мучить, и у меня просто не было на это времени, поэтому свой братнин долг они не уплатили. Они больше походили на… ну, в общем, на домашних зверюшек.)
— Мама, я привез тебе подарок с Востока, — сказал я и сбегал за коробкой к верблюду.
— Что это?
— Это очень породистый размножающийся мангуст, — объяснил я, похлопав по клетке. Маленький паразит немедленно попытался откусить подушечку моего большого пальца.
— Но здесь же только один.
— Правильно, их было двое, но один сбежал, поэтому остался один. Они бросаются на змей в десять раз себя больше.
— Похож на крысу.
Я понизил голос и заговорщицки прошептал:
— В Индии женщины специально их дрессируют, чтобы сидели на голове, как шляпки. Последний писк моды. До Галилеи, конечно, она еще не докатилась, но уже в Антиохии ни одна уважающая себя дама не выйдет из дома без мангуста на голове.
— Вот оно что. — Мама посмотрела на зверька в новом свете, бережно взяла клетку и задвинула ее в угол, точно внутри сидело очень хрупкое яйцо, а не злобная миниатюрная репродукция ее самой. — Ну вот, — продолжала она, подозвав к себе двух невесток и полдюжины внуков, что околачивались у стола, — твои братья женились и подарили мне внуков.
— Я за них очень рад, мама.
Шем и Люций спрятали ухмылки за корками мацы — точно как в детстве, когда мать закатывала мне взбучку.
— Ты шлялся по всем этим местам и что — хочешь сказать, так и не встретил славную девушку, с которой навсегда бы остепенился?
— Нет, мама.
— А ведь и на шиксе можешь жениться, знаешь ли. Сердце мне наверняка разобьешь, но разве колена Израилевы не добили всех Вениамитов, чтобы какой-нибудь безрассудный мальчишка мог жениться на язычнице, если приспичит? Не на самаритянке, конечно, — на другой какой шиксе, знаешь. Если тебе так уж надо.
— Спасибо, мама. Постараюсь не забыть.
Мать сделала вид, что у меня на воротнике пушинка, сняла ее и продолжила:
— Так и твой друг Джошуа тоже не женился? Ты же слыхал о его младшей сестренке Мириам? — Тут ее голос понизился до конспиративного шепота. — Стала наряжаться в мужское, а потом и вообще сбежала на какой-то остров Лесбос. — И снова обычным сварливым тоном: — Это в Греции, знаешь ли. Вы, надеюсь, в Грецию не ездили?
— Нет, мама. Ладно, мне в самом деле пора.
Я попробовал встать, но она меня цапнула.
— Потому что у твоего отца греческое имя, правда? Говорила тебе, Алфей, смени имя, смени, но ты уперся, как ишак: я им горжусь. Ну вот и гордись теперь. Есть чем. А дальше что — Люций начнет распинать евреев на крестах, как остальные римляне?
— Я не римлянин, мама, — устало отозвался Люций. — У многих приличных евреев римские имена.
— Мама, это неважно, я понимаю, но как ты думаешь — откуда все больше греков на свете берется?
К чести маменьки, тут она примолкла на секунду и задумалась. Паузу я использовал для побега.
— Приятно было повидаться, народ. — Я кивнул сородичам, как старым, так и новым. — Я к вам еще загляну перед дорогой. А теперь надо посмотреть, как там Джошуа.
И я выскочил за дверь.
А в старом доме Джошуа я распахнул дверь, даже не постучавшись, и едва не вышиб дух из Джошева братца Иуды.
— Джош, если ты немедленно не принесешь Царство Божие, я свою мамочку точно укокошу.
— По-прежнему одержима бесами? — поинтересовался Иуда. Он совсем не изменился с тех пор, как ему было четыре, разве что борода выросла да волосы сверху поредели. А в остальном — такой же балбес, как и всегда, — с широченной ухмылкой.
— Нет, раньше-то я на это лишь надеялся.
— Ты не разделишь с нами ужин? — спросила Мария. Хвала Господу, хоть она состарилась: несколько раздалась в бедрах и талии, а у глаз и в уголках рта прорезались морщинки. Теперь она была лишь вторым или третьим прекраснейшим существом на всем белом свете.
— С немалым удовольствием, — ответил я.
Иаков, вероятно, остался у себя дома с женой и детьми, как, полагаю, и прочие сестры и братья, если не считать Мириам, а насчет ее местонахождения меня уже проинформировали. За столом сидели только Мария, Джошуа, Иуда, его хорошенькая жена Руфь и две рыжие девчонки, в точности похожие на мать.
Я выразил соболезнования семье, а Джошуа просветил меня по части временной канвы. Когда я заметил портрет Марии на стене храма в Никобаре, Иосифа в аккурат сразил какой-то недуг, связанный с водами организма. Он начал мочиться кровью, а уже через неделю вообще не вставал с постели. Продержался он еще неделю, после чего отошел. Похоронили его два месяца тому. Когда Мария рассказывала эту часть истории, я посмотрел на Джоша, но тот лишь покачал головой, имея в виду: Слишком долго пролежал в могиле, я тут ничего сделать не могу. Мария не знала о послании, призвавшем нас домой.
— Даже будь вы в Дамаске, и то сильно бы повезло, если б успели вернуться. Так быстро он угас, так быстро… — Мария духом была сильна и от потери несколько оправилась, а Джошуа до сих пор пребывал в шоке.
— Вы должны найти Джошева троюродного, Иоанна, — сказала Мария. — Он тут проповедует о наступлении Царства Божия, о приготовлении пути для Мессии.
— Мы слыхали, — сказал я.
— Я останусь с тобой, мама, — вымолвил Джошуа. — Иаков прав, у меня тоже есть обязанности. Я слишком долго отлынивал.
Мария коснулась сыновьего лица и заглянула Джошу в глаза.
— Ты уйдешь отсюда утром, разыщешь в Иудее Иоанна Крестителя и сделаешь то, что уготовано тебе Господом, раз уж он разместил тебя в моем чреве. Обязанности твои — не перед братом, на тебя ожесточившимся, и не перед старухой.
Джош посмотрел на меня:
— Ты утром сможешь? Я знаю, после такой долгой отлучки это слишком быстро.
— Вообще-то, Джош, я подумывал остаться. Твоей матери нужно, чтобы за нею кто-то присматривал, к тому же она до сих пор женщина относительно привлекательная. Это я в том смысле, что на ее месте парень бы сохранился гораздо хуже.
Иуда поперхнулся оливковой косточкой и неистово кашлял, пока Джошуа не постучал ему по спине и косточка не выскочила и не пролетела через всю комнату. Иуда лишь хватал воздух ртом и покрасневшими слезящимися глазами таращился на меня.
Я возложил руки на плечи Иуды и Джоша.
— Мне кажется, я смогу научиться любить вас как собственных сыновей. — Затем я перевел взгляд на хорошенькую, но какую-то очень застенчивую Руфь, вдруг засуетившуюся с двумя своими малышками. — А ты, Руфь, — я надеюсь, ты тоже научишься любить меня как близкого дядюшку — слегка постарше, но все равно неимоверно симпатичного. Что же касается тебя, Мария…
— Ты пойдешь с Джошуа в Иудею, Шмяк? — перебила меня та.
— Конечно. Прямо с утра и двинем.
Джошуа с Иудой по-прежнему пялились на меня так, словно их только что отхлестали по мордасам крупной рыбиной.
— Что? — поинтересовался я. — Вы, парни, сколько лет меня знаете? Хос-споди ты боже мой. Отрастите же себе наконец чувство юмора.
— У нас отец умер, — ответил Джошуа.
— Да, но не сегодня же. Встречаемся утром.
Утром на площади мы нашли Варфоломея — деревенского дурачка, который, несмотря на минувшие годы, выглядел ничуть не хуже и не грязнее. Правда, он все-таки достиг, видимо, какого-то взаимопонимания со своими четвероногими друзьями. Те уже не скакали по Варфу, как это с ними обычно бывало, а тихо сидели перед ним, будто слушая проповедь.
— Вы где это были? — окликнул нас Варф.
— На Востоке.
— И чего вас туда понесло?
— Мы ездили искать Божественную Искру, — ответил Джошуа. — Только, уезжая, мы еще этого не знали.
— Ну и теперь куда?
— В Иудею, искать Иоанна Крестителя.
— Этого-то полегче найти, чем вашу искру. Мне с вами можно?
— Конечно, — ответил я. — Собирай манатки.
— У меня нет манаток.
— Тогда вонь прихвати.
— А эта своим ходом доберется, — ответил Bapфоломей.
Так нас стало трое.
Глава 24
— Хорошая слониха, — добавила Радость.
— Подарок, — сказал Джошуа.
— Очень мила.
— А ты могла бы нам пару верблюдов уделить, Радость? — спросил я.
— Ой, Шмяк, а я так надеялась, что сегодня ночью вы будете спать со мной.
— Ну, я с радостью, только вот у Джоша до сих пор зарок по части муфточек.
— Тогда, может, юноши? Я держу у себя какое-то количество мужемальчиков для… ну, вы знаете.
— Они тоже ни к чему, — сказал Джош.
— Ох, Джошуа, бедный мой маленький Мессия. И тебе ведь наверняка никто не готовил на день рождения китайскую еду?
— Мы ели рис, — ответил Джош.
— Ну, поглядим, как Проклятая Драконья Принцесса сможет это компенсировать, — сказала Радость.
Мы слезли и обнялись со старой подругой, потом суровый стражник в бронзовой кольчуге увел Вану в конюшни, а четверо других с копьями выстроились вокруг почетным караулом и сопроводили нас в главный дом.
— Одинокая женщина? — спросил я, разглядывая часовых, торчавших чуть ли не перед каждым дверным проемом.
— В сердце моем, дорогой мой, — ответила Радость. — Это не друзья, не родственники и не любовники. Это наемные служащие.
— Оттого и в титуле значится «Проклятая»? — поинтересовался Джошуа.
— Могу сократить до Жестокой Драконьей Принцессы, если вы останетесь со мной.
— Мы не можем. Нас домой позвали.
Радость уныло кивнула и ввела нас в библиотеку, набитую старыми книгами Валтасара. Юноши и девушки, которых Радость, совершенно очевидно, импортировала из Китая, подали нам кофе. Я вспомнил о девушках, моих друзьях и любовницах, которых так давно истребил демон, и горький кофе омыл комок у меня в горле.
Давно я не видел Джошуа таким возбужденным. От кофе, наверное.
— Ты не поверишь, сколько чудесных вещей я за это время узнал, Радость. И про то, как быть агентом перемен (а перемена, как ты знаешь, — корень веры), и про сострадание ко всем, потому что все — часть всех остальных, но самое главное — что в каждом из нас частичка Господа. В Индци ее зовут Божественной Искрой.
В таком вот духе он распинался битый час, моя меланхолия постепенно рассеялась, и я заразился Джо-шевым энтузиазмом неофита.
— И вот еще что, — добавил я. — Джош теперь умеет залазить в винный кувшин стандартных размеров. Только выколачивать его оттуда приходится молотком, а так смотреть вообще-то интересно.
— Ну а ты, Шмяк? — спросила Радость, улыбнувшись в свою чашку.
— Ну-у… после ужина я могу тебе кой-чего показать. Я бы назвал это «Водяной Буйвол Дразнит Семечки в Померанце».
— Похоже на…
— Не переживай, научиться нетрудно. К тому же у меня есть рисунки.
Во дворце мы прожили четыре дня — наслаждались уютом, яствами и питьем. Такой роскоши нам не выпадало с тех пор, как мы расстались с Радостью. Я бы задержался у нее навсегда, однако на пятое утро Джошуа стоял в дверях ее спальных покоев с котомкой через плечо. Он не произнес ни слова. Чего уж тут говорить? Мы позавтракали с Радостью, и она вышла проводить нас к воротам.
— Спасибо за слониху, — сказала она.
— Спасибо за верблюдов, — сказал Джошуа.
— Спасибо за книжку про секс, — сказала Радость.
— Спасибо за секс, — сказал я.
— Ой, чуть не забыла. Ты должен мне сто рупий, — сказала она. Я рассказывал ей о Кашмир. Жестокая и Проклятая Драконья Принцесса ухмыльнулась: — Шутка. Благополучия тебе, друг мой. Не потеряй тот амулет, что я тебе дала. И не забывай меня, а?
— Издеваешься? — Я поцеловал ее и взгромоздился на спину верблюда, затем ткнул его, чтоб поднимался на ноги.
Радость обняла Джошуа и поцеловала в губы — крепко и долго. Он, кажется, и не пытался ее оттолкнуть.
— Эй, а нам уже пора, Джош, — сказал я. Радость отстранила Мессию рукой и посмотрела ему в глаза:
— Тебе всегда здесь рады. Ты же сам знаешь, да? Джош кивнул и залез на своего дромадера.
— Ступай с Богом, Радость, — сказал он.
Когда мы выезжали из дворцовых врат, стража палила в воздух стрелами, что чертили над нами длинные и высокие дуги искр и взрывались где-то далеко впереди на дороге. Последнее «прощай» Радости, дань нашей дружбе и мудрой аркане тех тайных знаний, что все мы делили. Верблюдов салют перепугал до полного офигения.
Через некоторое время Джошуа спросил:
— А ты с Ваной попрощался?
— Я подумал об этом, но, когда заглянул в конюшню, она как раз занималась йогой, и я не осмелился беспокоить ее.
— Правда, что ли?
— Ей-богу. Сидела в той позе, которой ты ее научил. Джошуа улыбнулся. От того, что поверит, хуже не станет.
Весь Шелковый путь занял у нас больше месяца. Никаких происшествий на пустынных высокогорьях, в общем, не случилось, если не считать нападения кучки разбойников. Когда я поймал два первых копья и воткнул их обратно в метателей, те кинулись наутек. Климат в тех краях умеренный — насколько бывает умеренным климат смертоносной и жестокой пустыни, — но мы с Джошуа к тому времени обошли множество разных стран, и мало что могло нам повредить. Тем не менее перед самой Антиохией из пустыни налетел самум, и пришлось два дня прятаться между верблюдов, дышать сквозь рубахи и вместо воды пить слякоть, что скапливалась во рту. Едва буря приутихла, мы пустились галопом по улицам Антиохии, и Джошуа первым засек местонахождение постояло/о двора, столкнувшись лбом с его вывеской. Удар был такой силы, что Джош слетел с верблюда и шлепнулся на дорогу. Он сидел в пыли, и по лицу его струилась кровь.
— Сильно приложился? — спросил я, опустившись перед ним на колени. В летящем песке я ни черта не мог разглядеть.
Джошуа взглянул на перепачканные кровью руки — он ощупывал собственный лоб.
— Ни фига не разберешь. Почти не больно, однако бог его знает.
— Внутрь, — скомандовал я, помогая ему встать на ноги и заводя во двор.
— Двери закрывай! — заорал трактирщик, когда в комнату ворвался ветер с песком. — Ты что, в сарае родился?
— Ну да, — ответил Джош.
— Так и есть, — подтвердил я. — Хоть и с ангелами на крыше.
— Да закрой ты эту чертову дверь!
Я оставил Джошуа у самого входа, а сам отправился искать убежище для верблюдов. Когда же вернулся, Джош вытирал лицо какой-то холстиной. Над ним нависали два человека — сама услужливость. Я вернул одному тряпку и осмотрел раны.
— Жить будешь. Шишка и две ссадины, но выживешь. Ты не можешь исцелять самого…
Джошуа покачал головой.
— Эй, ты только глянь, — воскликнул путешественник, державший тряпицу, которой вытирался Джош. Пыль и кровь из его ран оставили на тряпке изумительное подобие его лица, отпечатались даже пятерни, которыми он держал холстину.
— Можно, я себе возьму? — спросил попутчик. Говорил он на латыни, только с каким-то странным акцентом.
— Почему нет? — ответил я. — А вы, парни, откуда будете?
— Мы из Лигурийского племени — территории к северу от Рима. На реке По есть город, называется Турин. Слыхали?
— Не-а. Знаете, парни, делайте с этой тряпкой что хотите, но я вам скажу: у меня на верблюде есть кое-какие убойные эротические рисунки с Востока. Придет время, и они будут стоить целую кучу денег. Я же могу уступить их вам прямо сейчас по вполне пристойной цене.
Но туринцы увалили, вцепившись в жалкую грязную тряпку, словно в священную реликвию. Вот же бестолочь — да они не поймут подлинного искусства, даже если их к нему гвоздями приколотить. Я перевязал Джошу раны, и мы вписались на ночлег.
Наутро мы решили не оставлять верблюдов здесь и возвращаться домой по суше, через Дамаск. Выехав из городских ворот, Джошуа чего-то вдруг засуетился.
— Я не готов быть Мессией, Шмяк. Если меня зовут домой, чтобы вести народ наш, то я даже не знаю, откуда начинать. Я понимаю, чему хочу учить, но у меня пока нет слов. Мельхиор был прав. Прежде всего остального нужно слово.
— Ну, оно же не явится тебе вспышкой молнии прямо тут, на дороге в Дамаск, Джош. Так просто не бывает. Очевидно, ты должен всему научиться в свое время. Как всякому овощу свое время, ба-ба-ба и бу-бу-бу…
— Отец мог бы облегчить мне все это ученье. Просто сказал бы, что надо сделать, и все.
— А интересно, как поживает Мэгги? Не растолстела?
— Я тебе тут о Боге толкую, о Божественной Искре, о том, как Царство Божие нашим людям принести.
— Знаю. Я о том же. Ты все это один хочешь провернуть, без помощников?
— Наверное, нет.
— Вот я и подумал о Мэгги. Когда мы уходили, она уже была умнее нас с тобой — может, она и сейчас умнее?
— Она и впрямь умная была, да? Рыбаком все хотела стать… — Джош ухмыльнулся. Сразу видно — мысль о Мэгги его приободрила.
— Ей ведь нельзя рассказывать о шлюхах, Джош.
— А я и не буду.
— О Радости и о девчонках тоже. Или о беззубой грымзе.
— Да не буду я ей ни о чем рассказывать. Даже о яке.
— У нас с яком ничего не было. Мы даже не разговаривали.
— А знаешь, у нее уже, наверное, дюжина детишек.
— Знаю, — вздохнул я. — Они должны были быть моими.
— И моими, — вздохнул Джошуа в ответ.
Я взглянул на него: мой друг покачивался рядом на мягких верблюжьих волнах. Он смотрел куда-то на горизонт, и вид у него при этом был весьма унылый.
— Твоими и моими? Ты считаешь, они должны были быть твоими и моими?
— Ну да. А почему нет? Ты же знаешь, как я люблю всех маленьких…
— Иногда ты такой остолоп.
— А как думаешь — она нас вспомнит? То есть вспомнит, какими мы тогда были?
Я немного подумал и содрогнулся.
— Надеюсь, что нет.
Не успели мы въехать в Галилею, как до нас стали доходить слухи о том, что творит в Иудее Иоанн Креститель.
— Сотни последовали за ним в пустыню, — услышали мы в Гишале.
— Некоторые говорят, он — Мессия, — сказал нам один человек в Баке.
— Его Ирод боится, — шепнула женщина в Кане.
— Еще один чокнутый святой, — скривился римский солдат в Сефорисе. — Евреи их плодят, как кролики. Я слыхал, он всех несогласных топит. Первая разумная мысль с тех пор, как меня откомандировали в эту проклятую глухомань.
— Могу я узнать твое имя, солдат? — осведомился я.
— Кай Юний, Шестой легион.
— Спасибо, мы тебя запомним. — И Джошу: — Кай Юний: первая шеренга, когда начнем выпихивать римлян из Царства Божия в геенну огненную.
— Что ты, сказал? — с подозрением спросил римлянин.
— Ничего-ничего, не стоит благодарности, ты это заслужил. Пойдешь правофланговым в самой первой шеренге, Кай.
— Шмяк! — рявкнул Джош, а когда я соизволил обратить на него внимание, прошептал: — Постарайся все-таки, чтобы нас не бросили в тюрьму, пока мы не добрались до дома. Прошу тебя.
Я кивнул и помахал легионеру на прощанье:
— Обычные еврейские заскоки. Не обращай внимания. Шимми Фиделис.
— Надо будет разыскать Иоанна, когда с родней поздороваемся, — сказал Джошуа.
— Думаешь, он в самом деле выдает себя за Мессию?
— Нет, но похоже, он знает, как Слово нести.
Через полчаса мы въехали в Назарет.
Наверное, мы рассчитывали на большее. Ликующие толпы у городских ворот, детишки бегут за нами по пятам и умоляют рассказать о наших великих приключениях, смех и слезы, поцелуи и объятья, сильные плечи, что пронесут героев-завоевателей по родным улицам. Забыли мы об одном: пока мы путешествовали, искали приключений и развлекались чудесами, народ в Назарете жил в своей повседневной срани — и чем больше проходило дней, тем больше срани копилось. Когда мы подъехали к прежнему дому Джоша, брат его Иаков работал во дворе под навесом — строгал из оливковой деревяшки распорку для верблюжьего седла. Я сразу понял, что это Иаков: у него был тонкий крючковатый нос Джоша и широко посаженные глаза, но лицо обветреннее, а тело — крепче и тяжелее от мускулов. Выглядел он лет на десять старше моего друга, а не на два года моложе.
Он отложил свой струг и вышел на солнце, прикрывая ладонью глаза.
— Джошуа?
Джош длинным хлыстом похлопал верблюда под коленями, и животина опустила его на землю.
— Иаков! — Джошуа соскочил с верблюда и подбежал к брату, раскинув руки, но Иаков отступил.
— Пойду скажу матери, что вернулся ее любимый сын. — Иаков отворотил лицо, и слезы буквально брызнули из глаз моего друга в дорожную пыль.
— Иаков, — едва не взмолился он. — Я же не знал. Когда?
Тот повернулся и посмотрел брату в глаза. Во взгляде его не было ни жалости, ни горечи — только злость.
— Два месяца назад, Джошуа. Иосиф умер два месяца назад. О тебе спрашивал.
— Я не знал. — Руки Джоша по-прежнему были распростерты, но объятий так и не случилось.
— Иди в дом. Мама тебя ждет. Каждый день она первым делом спрашивает, не сегодня ли ты вернешься. Иди в дом. — Иаков отвернулся, когда Джош прошел мимо, а затем посмотрел на меня: — Его последние слова были: «Передай байстрюку, что я его люблю».
— Байстрюку? — переспросил я, заставляя верблюда пригнуться и спустить меня наземь.
— Он так всегда Джоша называл. «Интересно, как там наш байстрюк поживает. Интересно, где теперь наш байстрюк». Только и разговоров что о байстрюке. И мамаша талдычит, как Еша делал то и Еша делал это. И какие великие подвиги совершит наш Еша, когда вернется. А кто все это время за братьями и сестрами присматривал, кто о них заботился, когда отец заболел? Да еще моя собственная семья в придачу. И какое мне за все это спасибо? Я хоть одно доброе слово услышал? Нет — я лишь Джошу дорогу мостил. Ты себе даже не представляешь, что значит быть по жизни вторым после Джоша.
— В самом деле, — ответил я. — Когда-нибудь обязательно расскажешь. Ладно, передай Джошу, если понадоблюсь, я буду в доме моего отца. Он-то хоть жив еще, надеюсь?
— Да. И мать твоя — тоже.
— Здорово. Мне бы не хотелось, чтобы кто-то из братьев сообщал мне плохие новости.
Я повернулся и повел верблюда прочь.
— Ступай с Богом, левит, — бросил мне вслед Иаков. Я обернулся:
— Иаков, а знаешь, ведь написано сие: «На труды имеешь ты право, но не на плоды оных».
— Ни разу не слыхал. Где такое написано?
— В «Бхагавад-гите», Иаков. Такая длинная поэма о том, как идти в бой, и там бог одного воина говорит ему: не стоит волноваться, что придется поубивать всех сородичей в битве, потому что они уже мертвы, только еще не знают об этом. Сам не понимаю, с чего мне это в голову пришло.
Отец долго сжимал меня в объятиях — я уж подумал, он сейчас мне грудную клетку сплющит, — а потом передал меня в руки матери, которая занялась примерно тем же, после чего, судя по всему, опамятовалась и принялась колошматить меня по голове и плечам сандалией, которой управлялась с поразительной для своего возраста скоростью и проворством.
— Шлялся где-то семнадцать лет и что — написать не мог?
— Ты же читать не умеешь.
— И потому ты весточку дать не удосужился, умник? Трепку я отражал, направляя энергию матери прочь от себя, как учили в монастыре, и вскоре по первое число досталось двум пацанчикам, которых я не узнал. Опасаясь судебных исков от посторонних людей, я перехватил материнские руки и прижал их к ее бокам, а сам глянул на отца, кивнул на карапузов и вопросительно воздел брови, имея в виду: Это еще что за короеды?
— Это братья твои, Яфет и Моисей, — ответил отец. — Моисею шесть, Яфету пять.
Малявки ухмыльнулись. Передних зубов у обоих не хватало, — вероятно, принесены в жертву гарпии, что корчилась в моих руках. Папаша сиял, имея в виду: Я до сих пор акведуки строить мастак — трубу куда надо проложить еще ого-го, если понимаешь, о чем я.
Я насупился, имея в виду: Послушай, я и так еле сохранил остатки уважения к тебе, когда узнал, каким образом тебе удалось замастрячитъ первую троицу — нас. И эти малые народности свидетельствуют лишь о том, что память на страдания тебе отшибло начисто.
— Матушка, если я тебя отпущу, ты успокоишься? — Через плечо я оглянулся на Моисея и Яфета: — Я, бывало, всем рассказывал, что она одержима бесами. Вы, парни, тоже так делаете? — и подмигнул.
Они хихикнули, имея в виду: Умоляем, прекрати наши мученья, убей нас, убей нас немедленно или убей эту суку, что не дает нам никакой жизни, ибо мы страдаем, как Иовы. Ладно, может, все это я себе навообра-жал и они не имели в виду ничего такого. Может, просто хихикнули.
Я отпустил мать, и она пошла на попятную.
— Яфет, Моисей, — сказала она. — Познакомьтесь со Шмяком. Вам часто доводилось слышать, как мы с отцом говорим о нашем старшем разочаровании. Так вот, это оно и есть. А теперь бегите за остальными братьями, а я пока сготовлю что-нибудь приятное.
Братья Шем и Люций привели семьи и сели с нами ужинать. Мы накрыли стол, и мать подала что-то приятное — я только не уверен, что именно. (Я, помнится, уже рассказывал: я самый старший из трех братьев, а теперь, надо полагать, включая короедов, нас уже оказалось пятеро, но черт возьми — когда мы познакомились с Моисеем и Яфетом, я уже стал слишком взрослым, чтоб их мучить, и у меня просто не было на это времени, поэтому свой братнин долг они не уплатили. Они больше походили на… ну, в общем, на домашних зверюшек.)
— Мама, я привез тебе подарок с Востока, — сказал я и сбегал за коробкой к верблюду.
— Что это?
— Это очень породистый размножающийся мангуст, — объяснил я, похлопав по клетке. Маленький паразит немедленно попытался откусить подушечку моего большого пальца.
— Но здесь же только один.
— Правильно, их было двое, но один сбежал, поэтому остался один. Они бросаются на змей в десять раз себя больше.
— Похож на крысу.
Я понизил голос и заговорщицки прошептал:
— В Индии женщины специально их дрессируют, чтобы сидели на голове, как шляпки. Последний писк моды. До Галилеи, конечно, она еще не докатилась, но уже в Антиохии ни одна уважающая себя дама не выйдет из дома без мангуста на голове.
— Вот оно что. — Мама посмотрела на зверька в новом свете, бережно взяла клетку и задвинула ее в угол, точно внутри сидело очень хрупкое яйцо, а не злобная миниатюрная репродукция ее самой. — Ну вот, — продолжала она, подозвав к себе двух невесток и полдюжины внуков, что околачивались у стола, — твои братья женились и подарили мне внуков.
— Я за них очень рад, мама.
Шем и Люций спрятали ухмылки за корками мацы — точно как в детстве, когда мать закатывала мне взбучку.
— Ты шлялся по всем этим местам и что — хочешь сказать, так и не встретил славную девушку, с которой навсегда бы остепенился?
— Нет, мама.
— А ведь и на шиксе можешь жениться, знаешь ли. Сердце мне наверняка разобьешь, но разве колена Израилевы не добили всех Вениамитов, чтобы какой-нибудь безрассудный мальчишка мог жениться на язычнице, если приспичит? Не на самаритянке, конечно, — на другой какой шиксе, знаешь. Если тебе так уж надо.
— Спасибо, мама. Постараюсь не забыть.
Мать сделала вид, что у меня на воротнике пушинка, сняла ее и продолжила:
— Так и твой друг Джошуа тоже не женился? Ты же слыхал о его младшей сестренке Мириам? — Тут ее голос понизился до конспиративного шепота. — Стала наряжаться в мужское, а потом и вообще сбежала на какой-то остров Лесбос. — И снова обычным сварливым тоном: — Это в Греции, знаешь ли. Вы, надеюсь, в Грецию не ездили?
— Нет, мама. Ладно, мне в самом деле пора.
Я попробовал встать, но она меня цапнула.
— Потому что у твоего отца греческое имя, правда? Говорила тебе, Алфей, смени имя, смени, но ты уперся, как ишак: я им горжусь. Ну вот и гордись теперь. Есть чем. А дальше что — Люций начнет распинать евреев на крестах, как остальные римляне?
— Я не римлянин, мама, — устало отозвался Люций. — У многих приличных евреев римские имена.
— Мама, это неважно, я понимаю, но как ты думаешь — откуда все больше греков на свете берется?
К чести маменьки, тут она примолкла на секунду и задумалась. Паузу я использовал для побега.
— Приятно было повидаться, народ. — Я кивнул сородичам, как старым, так и новым. — Я к вам еще загляну перед дорогой. А теперь надо посмотреть, как там Джошуа.
И я выскочил за дверь.
А в старом доме Джошуа я распахнул дверь, даже не постучавшись, и едва не вышиб дух из Джошева братца Иуды.
— Джош, если ты немедленно не принесешь Царство Божие, я свою мамочку точно укокошу.
— По-прежнему одержима бесами? — поинтересовался Иуда. Он совсем не изменился с тех пор, как ему было четыре, разве что борода выросла да волосы сверху поредели. А в остальном — такой же балбес, как и всегда, — с широченной ухмылкой.
— Нет, раньше-то я на это лишь надеялся.
— Ты не разделишь с нами ужин? — спросила Мария. Хвала Господу, хоть она состарилась: несколько раздалась в бедрах и талии, а у глаз и в уголках рта прорезались морщинки. Теперь она была лишь вторым или третьим прекраснейшим существом на всем белом свете.
— С немалым удовольствием, — ответил я.
Иаков, вероятно, остался у себя дома с женой и детьми, как, полагаю, и прочие сестры и братья, если не считать Мириам, а насчет ее местонахождения меня уже проинформировали. За столом сидели только Мария, Джошуа, Иуда, его хорошенькая жена Руфь и две рыжие девчонки, в точности похожие на мать.
Я выразил соболезнования семье, а Джошуа просветил меня по части временной канвы. Когда я заметил портрет Марии на стене храма в Никобаре, Иосифа в аккурат сразил какой-то недуг, связанный с водами организма. Он начал мочиться кровью, а уже через неделю вообще не вставал с постели. Продержался он еще неделю, после чего отошел. Похоронили его два месяца тому. Когда Мария рассказывала эту часть истории, я посмотрел на Джоша, но тот лишь покачал головой, имея в виду: Слишком долго пролежал в могиле, я тут ничего сделать не могу. Мария не знала о послании, призвавшем нас домой.
— Даже будь вы в Дамаске, и то сильно бы повезло, если б успели вернуться. Так быстро он угас, так быстро… — Мария духом была сильна и от потери несколько оправилась, а Джошуа до сих пор пребывал в шоке.
— Вы должны найти Джошева троюродного, Иоанна, — сказала Мария. — Он тут проповедует о наступлении Царства Божия, о приготовлении пути для Мессии.
— Мы слыхали, — сказал я.
— Я останусь с тобой, мама, — вымолвил Джошуа. — Иаков прав, у меня тоже есть обязанности. Я слишком долго отлынивал.
Мария коснулась сыновьего лица и заглянула Джошу в глаза.
— Ты уйдешь отсюда утром, разыщешь в Иудее Иоанна Крестителя и сделаешь то, что уготовано тебе Господом, раз уж он разместил тебя в моем чреве. Обязанности твои — не перед братом, на тебя ожесточившимся, и не перед старухой.
Джош посмотрел на меня:
— Ты утром сможешь? Я знаю, после такой долгой отлучки это слишком быстро.
— Вообще-то, Джош, я подумывал остаться. Твоей матери нужно, чтобы за нею кто-то присматривал, к тому же она до сих пор женщина относительно привлекательная. Это я в том смысле, что на ее месте парень бы сохранился гораздо хуже.
Иуда поперхнулся оливковой косточкой и неистово кашлял, пока Джошуа не постучал ему по спине и косточка не выскочила и не пролетела через всю комнату. Иуда лишь хватал воздух ртом и покрасневшими слезящимися глазами таращился на меня.
Я возложил руки на плечи Иуды и Джоша.
— Мне кажется, я смогу научиться любить вас как собственных сыновей. — Затем я перевел взгляд на хорошенькую, но какую-то очень застенчивую Руфь, вдруг засуетившуюся с двумя своими малышками. — А ты, Руфь, — я надеюсь, ты тоже научишься любить меня как близкого дядюшку — слегка постарше, но все равно неимоверно симпатичного. Что же касается тебя, Мария…
— Ты пойдешь с Джошуа в Иудею, Шмяк? — перебила меня та.
— Конечно. Прямо с утра и двинем.
Джошуа с Иудой по-прежнему пялились на меня так, словно их только что отхлестали по мордасам крупной рыбиной.
— Что? — поинтересовался я. — Вы, парни, сколько лет меня знаете? Хос-споди ты боже мой. Отрастите же себе наконец чувство юмора.
— У нас отец умер, — ответил Джошуа.
— Да, но не сегодня же. Встречаемся утром.
Утром на площади мы нашли Варфоломея — деревенского дурачка, который, несмотря на минувшие годы, выглядел ничуть не хуже и не грязнее. Правда, он все-таки достиг, видимо, какого-то взаимопонимания со своими четвероногими друзьями. Те уже не скакали по Варфу, как это с ними обычно бывало, а тихо сидели перед ним, будто слушая проповедь.
— Вы где это были? — окликнул нас Варф.
— На Востоке.
— И чего вас туда понесло?
— Мы ездили искать Божественную Искру, — ответил Джошуа. — Только, уезжая, мы еще этого не знали.
— Ну и теперь куда?
— В Иудею, искать Иоанна Крестителя.
— Этого-то полегче найти, чем вашу искру. Мне с вами можно?
— Конечно, — ответил я. — Собирай манатки.
— У меня нет манаток.
— Тогда вонь прихвати.
— А эта своим ходом доберется, — ответил Bapфоломей.
Так нас стало трое.
Глава 24
Наконец я дочитал все эти россказни Матфея, Марка, Иоанна и Луки. По ним, так выходит, что все это — чистая случайность: просто пять тысяч человек взяли и явились однажды утром на горку. Уже одно это можно было бы счесть чудом. Не говоря о кормежке. Мы себе задницы рвали, чтобы такие проповеди организовать. Иногда приходилось даже сажать Джоша в лодку и отправлять по водам — иначе его бы просто линчевали. Не парень, а сущее наказание для службы безопасности.