Аристократ поклонился и вышел.
   — Какой приятный сюрприз, — заметила Мария. Брат Иаков закатил глаза и тяжело вздохнул.
   — Я пошел, — сказал я и посмотрел на Петра, имея в виду: Не спускай с него глаз. Петр понял и едва заметно кивнул.
   — Возвращайся к седеру, — сказал Джошуа. — Мне еще нужно вас кое-чему научить, пока время есть.
 
   Дома у Симона никого не было. Я долго стучал, потом все-таки решил войти. Никаких следов утренней трапезы я не обнаружил, но миквой пользовались, и я заключил, что все омылись и отправились в Храм. Я бродил по иерусалимским улицам, пытаясь придумать решение, но все, чему я учился в жизни, казалось бесполезным. Сгустились сумерки, и я направился к дому Иосифа кружным путем, чтобы не проходить мимо дворца первосвященника.
   Джошуа сидел внутри на ступеньках в верхние покои и ждал. Его караулили Петр и Андрей — явно чтобы Джош не улизнул к первосвященнику сдаваться за богохульство.
   — Ты где был? — спросил Джошуа. — Мне нужно тебе ноги вымыть.
   — Ты вообще представляешь, как трудно в Иерусалиме найти в Песах ветчину? — осведомился я. — Я просто думал, неплохо, ну, типа, сдобрить мацу ветчиной и острыми травками.
   — Он нас всех вымыл, — сообщил Петр. — Варфа конечно, пришлось держать, но теперь даже он чистый.
   — Я их вымыл, а потом они пойдут и вымоют других тем самым наглядно показав им, как надо прощать.
   — О, я понял, — сказал я. — Это притча. Очень мило. Пошли есть.
   Мы возлегли вокруг большого стола, Джошуа — во главе. Его мать приготовила традиционный ужин — только без барашка. Для начала вечери самый младший, Нафанаил, должен был спросить:
   — Почему этот вечер отличается от прочих вечеров в году?
   — У Варфа ноги чистые? — попробовал угадать Фома.
   — По счету платит Иосиф Аримафейский? — сделал попытку Филипп.
   Нафанаил рассмеялся и покачал головой: — Нет. Потому что в другие вечера мы едим хлеб и мацу, а сегодня — только мацу. Во как. — И он ухмыльнулся еще шире, вероятно впервые в жизни чувствуя себя умным — А почему мы едим сегодня одну мацу? — продолжал Нафанаил.
   — Перемотай вперед, Наф, — перебил я. — Мы все тут евреи. Резюмируй. Хлеб — пресный, потому что ему не хватило времени взойти, ибо у нас на хвосте сидели солдаты фараона, травы — горькие, что означает горечь рабства, Гсподь привел нас в Землю обетованную, там было роскошно, давайте уже есть.
   — Аминь, — сказали все.
   — Зря ты так, — сказал Петр.
   — Значит, зря, да? — Я уже по-настоящему разозлился. — Вот мы сидим тут такие с Сыном Божьим, ждем, когда кто-нибудь придет за ним, чтобы его укокошить, и никто из нас, черт возьми, пальцем не пошевелит, включая самого Господа Бога. Поэтому вы уж меня простите, что я не писаюсь от восторга по поводу освобождения из лап египтян примерно миллион лет назад.
   — Ты прощен, — сказал Джошуа и поднялся из-за стола. — То, что есть я, есть и во всех вас. Божественная Искра, Дух Святой — это объединяет всех вас. Во всех вас — Бог, вот что. Вы это понимаете?
   — Ну разумеется, Бог — часть тебя, — сказал брат Иаков. — Он твой папаша.
   — Нет, во всех вас. Смотрите. Возьмем, к примеру, хлеб. — Джош разломил мацу на кусочки, раздал каждому за столом, а один взял себе. И съел. — Теперь этот хлеб — часть меня, хлеб — это я. Теперь вы съешьте.
   Все смотрели на Джоша.
   — ЕШЬТЕ! — заорал он. Ну мы и съели.
   — Теперь он — часть вас, я — часть вас. У вас — одна и та же часть Бога на всех. Попробуем еще раз. Передайте-ка мне вино.
   Так оно все и шло. Часа два. Думаю, когда все допили, апостолы в общих чертах врубились в то, что Джошуа пытался им втолковать. Ибо начались мольбы: мы все по очереди и хором упрашивали Джоша отказаться от мысли, что ради нашего счастья ему необходимо умереть.
   — Пока все не закончится, — сказал он, — вам всем придется от меня отречься.
   — Да не будем мы отрекаться, — возмутился Петр.
   — Будете, Петр. Причем — трижды. Я этого не просто ожидаю, я вам приказываю. Если вас заберут вместе со мной, некому будет нести благую весть. Иуда, друг мой, поди-ка сюда.
   Иуда приблизился, и Джошуа зашептал ему в ухо, а затем услал на место.
   — Далее. Один из вас сегодня же ночью меня предаст, — продолжал Джош. — Ты как насчет предать, Иуда?
   — Что? — Иуда беспомощно огляделся, но никто не встал на его защиту, и он кинулся к двери и вниз по ступеням.
   Петр рванулся было за ним, но Джош ухватил рыбака за патлы и дернул на себя.
   — Пусть ему.
   — Но дворец первосвященника — всего в одном фарлонге, — сказал Иосиф Аримафейский. — Если он прямо туда пойдет, конечно.
   Джошуа воздел руку, призывая к молчанию.
   — Шмяк, ступай прямо к Симону и жди. Один ты проберешься мимо дворца незаметно. Передай Мэгги и остальным, чтобы ждали нас. А мы обойдем дворец первосвященника через город и долину Еннома. Встретимся в Вифании.
   Я посмотрел на Петра и Андрея:
   — Вы не позволите ему сдаться?
   — Конечно нет.
   И я двинул в ночь, на ходу размышляя: может, Джош передумал и сбежит из Вифании в Иудейскую пустыню? Хотя уже тогда мог бы понять, что меня отымели. Только решишь, что парню можно доверять, как он врет тебе в глаза.
 
   Симон открыл на стук и впустил меня в дом. Поднес палец к губам: тише, мол.
   — Мэгги и Марфа в задней комнате. И они на тебя злятся. На всех вас, точнее. А теперь разозлятся на меня за то, что тебя впустил.
   — Извини, — сказал я. Он пожал плечами:
   — А что они сделают? Это же мой дом.
   Я сразу прошел через переднюю комнату во вторую, что вела в спальные покои, к микве и во двор, служивший кухней. Из одной спальни доносились голоса. Когда я вошел, Мэгги подняла голову. Она заплетала Марфе волосы.
   — Ну что — пришел сказать, что все кончено? — произнесла она. В глазах ее стояли слезы, и я понял: если она сейчас разрыдается, я тоже сорвусь.
   — Нет, — ответил я. — Он с остальными идет сюда. Через Енном дорога займет несколько часов. Но у меня есть план. — И я вытащил из складок туники пузырек с инь-яном, давний подарок Радости, и помахал им.
   — Ты хочешь подкупить Джошуа уродской безделушкой? Это и есть твой план? — спросила Марфа.
   Я показал на крохотные пробки.
   — Нет, мой план — его отравить.
   И я объяснил Марфе с Мэгги, как действует яд, а потом мы принялись за ожидание. В воображении своем мы отсчитывали время, перед мысленным взором рисовали, как апостолы пробираются по Иерусалиму, проходят Ессейские ворота, спускаются в узкую долину Еннома, где в скале вытесаны тысячи гробниц, а некогда текла река, но нынче лишь полынь, кипарисы да чертополох льнут к расселинам в известняке. Через несколько часов мы вышли ждать на улицу — стало невозможно сидеть внутри, — и когда луна тронулась к горизонту, а ночь подалась перед ранней утренней зарей, мы увидели на западе одинокую фигуру. Не на юге, как мы рассчитывали. Когда фигура приблизилась, по тяжелым плечам и лунным бликам на лысине я ее опознал. Иоанн.
   — Его забрали, — сказал он. — В Гефсимании. Анна и Каиафа самолично явились вместе с храмовой стражей и забрали его.
   Мэгги бросилась ко мне и уткнулась лицом в грудь. Я протянул руку и привлек к себе заодно и Марфу.
   — На кой черт он потащился в Гефсиманию? — спросил я. — Вы же должны были через Енном идти.
   — Это он тебе так сказал.
   — Наврал, скотина! Так арестовали всех?
   — Нет, остальные тут неподалеку прячутся. Петр кинулся на стражу с кулаками, но Джошуа его остановил. И договорился со жрецами, чтобы всех нас отпустили. Иосиф тоже пошел, он и помог в переговорах.
   — Иосиф? Иосиф его предал?
   — Не знаю, — ответил Иоанн. — В Гефсиманию их привел Иуда. И показал Джошуа стражникам. Иосиф подошел позже, когда вязали всех.
   — Куда его забрали?
   — Во дворец первосвященника. Больше я ничего не знаю, Шмяк. Честное слово.
   И он шлепнулся в пыль прямо посреди дороги и зарыдал. Марфа подошла и прижала его голову к груди.
   Мэгги подняла лицо и посмотрела на меня:
   — Он же знал, что ты без боя не сдашься. Потому тебя и отослал.
   — План от этого не меняется, — ответил я. — Просто Джоша надо вернуть, а затем отравить.
   Иоанн вырвался из Марфиных объятий:
   — Пока меня не было, ты переметнулся?

Среда

   С первыми лучами солнца мы с Мэгги уже барабанили в дверь Иосифа. Впустил нас слуга. Когда Иосиф показался из спальни, Мэгги пришлось удерживать, чтоб она не выцарапала ему глаза.
   — Ты его предал!
   — Я его не предавал, — ответил Иосиф.
   — Иоанн сказал, ты пришел со жрецами, — сказал я.
   — Правильно. Я специально за ними пошел, чтоб они прямо там, в Гефсимании, не убили Джошуа при попытке к бегству или в целях самообороны.
   — Что ты мелешь, какая еще самооборона?
   — Они хотят его смерти, Мэгги, — объяснил Иосиф. — Он им нужен только мертвый, но у них нет полномочий его казнить, неужели не понимаешь? Не будь там меня, они бы его убили и сказали потом, что он первый начал. Только у римлян есть власть убивать.
   — Но Ирод сам приказал убить Иоанна Крестителя, — сказал я. — И никаких римлян ему не понадобилось.
   — Иаакан и его прихлебатели постоянно забивают кого-то камнями, — добавила Мэгги. — И у римлян позволения не спрашивают.
   — Да пораскиньте ж вы мозгами. Сейчас Песах. Весь город кишмя кишит римлянами — ходят и вынюхивают, не затевают ли евреи какой бунт. Здесь весь Шестой легион плюс вся личная гвардия Пилата из Кесарии. А обычно — всего горстка. Первосвященники, Синедрион, Совет фарисеев и даже сам Ирод дважды подумают, прежде чем хоть на йоту отступить от буквы римского закона. Не паникуйте. Синедрион еще и суда не назначил.
   — А когда назначит?
   — Вероятно, сегодня днем. Они должны всех привлечь. Обвинение сейчас собирает свидетелей против Джошуа.
   — Как насчет свидетелей за него? — спросил я.
   — У них так не полагается, — ответил Иосиф. — За него буду говорить я и мой друг Никодим. А в остальном Джошу придется самому себя защищать.
   — Великолепно, — сказала Мэгги.
   — Кто обвиняет?
   — Я думал, ты догадаешься. — Иосиф поморщился. — Тот же, кто затевал все сговоры Синедриона против Джоша. Иаакан бар Иебан.
   Мэгги молнией развернулась ко мне и яростно сверкнула глазами:
   — Зря ты его не прикончил.
   — Я? У тебя было семнадцать лет, чтобы столкнуть его с лестницы.
   — У нас еще есть время, — сказала она.
   — Джошу это не поможет, — вмешался Иосиф. — Будем надеяться, что его дело не передадут римлянам.
   — Ты говоришь так, будто приговор уже вынесли, — сказал я.
   — Я сделаю все, что смогу. — Но в голосе Иосифа большой убежденности не слышалось.
   — Проведи нас к нему, мы должны его увидеть.
   — Чтобы вас тоже арестовали? Нет уж, увольте. Останетесь здесь. Располагайтесь в верхних комнатах как дома. Я вернусь или пришлю посыльного, когда что-то прояснится.
   Иосиф обнял Мэгги и поцеловал ее в макушку, затем вышел из комнаты — одеваться.
   — Ты ему доверяешь? — спросила Мэгги.
   — Он ведь предупреждал, когда Джоша хотели убить.
   — А я не доверяю.
 
   Мы с Мэгги прождали в верхней комнате весь день, вскакивая на ноги всякий раз, когда с улицы доносились шаги. В конце концов сил у нас не осталось. Нас колотило от беспокойства. Я попросил служанку Иосифа сгонять ко дворцу и разузнать, что происходит. Вернувшись, она сообщила, что суд еще не кончился.
   В широкой арке окна мы с Мэгги устроили из подушек гнездо — нам хотелось слышать все, что творится на улице. Однако спускалась ночь, шаги раздавались все реже, дальнее пение из Храма стихало, и мы наконец замерли в объятиях друг друга — единый ком приглушенной муки и скорби. Когда стемнело, мы любили друг друга — впервые с той ночи, после которой мы с Джошуа ушли на Восток. Прошло столько лет, но все оказалось до боли знакомым. В тот первый раз, много лет назад, мы отчаянно пытались разделить на двоих горечь разлуки с теми, кого любили. Теперь мы теряли одного человека. И мы опять уснули в объятиях друг друга.
   В ту ночь Иосиф Аримафейский домой не вернулся.

Четверг

   Утром в четверг нас разбудили Симон и Андрей — прогрохотав по лестнице, буквально ворвались наверх. Я накинул свою тунику на Мэгги и вскочил в одной набедренной повязке. При виде Симона кровь бросилась мне в голову.
   — Ублюдский предатель! — Я так рассвирепел, что не в силах был даже двинуть ему по роже. Только стоял и орал. — Трус!
   — Это не он! — завопил мне в самое ухо Андрей.
   — Это не я, — сказал Симон. — Я дрался со стражей, когда они пришли за Джошуа. Мы с Петром вместе дрались.
   — Иуда твой друг был. Со своим зилотским говном!
   — Он и твой друг был.
   Андрей оттолкнул меня подальше:
   — Хватит! Это не Симон. Я видел, как он лез на двух стражников с копьями. Оставь его в покое. У нас нет времени для твоих истерик, Шмяк. Джошуа бичуют во дворце первосвященника.
   — Где Иосиф? — спросила Мэгги. Пока я орал на Симона, она оделась.
   — Ушел в преторию — Пилат устроил ее в крепости Антония, возле самого Храма.
   — Какого черта он туда поперся, если Джоша избивают на другом конце города?
   — Его потом туда переведут. Шмяк, ему предъявили обвинение в богохульстве. Они хотят смертного приговора. А в Иудее верховная власть — у Понтия Пилата. Иосиф его знает, он будет просить за Джошуа.
   — А нам что делать? Что нам делать, а? — У меня и впрямь началась истерика. Сколько я себя помнил, дружба с Джошуа была моим якорем, смыслом моего существования, всей моей жизни; а теперь она, то есть он мчался к своей гибели, словно корабль, который буря гонит на скалы. И я не мог придумать ничего — только паниковать. — Что нам делать? Что же нам делать? — Я хватал ртом воздух, а он упрямо не лез в легкие.
   Мэгги схватила меня за плечи и хорошенько встряхнула.
   — У тебя же был план, забыл? — И она подергала за амулет у меня на шее.
   — А, ну да. Правильно. — Я вздохнул поглубже. — Точно. План.
   Я влез в тунику, и Мэгги помогла мне затянуть пояс.
   — Прости меня, Симон, — сказал я. Он простил, от меня отмахнувшись.
   — Что нам делать?
   — Если Джоша переведут в преторию, то и нам туда. Если Пилат его отпустит, нужно будет его вывести по-быстрому. Бог знает, что Джош учудит, лишь бы его прикончили.
 
   У дворца Антония мы смешались с огромной толпой, дожидавшейся, когда храмовая стража приведет Джошуа. Наконец они появились: процессию возглавлял первосвященник Каиафа — в синем одеянии, с нагрудником, усыпанным драгоценными камнями. Следом шел его отец Анна, предыдущий первосвященник. В середине шествия стражники обступили Джошуа так плотно, что мы его едва разглядели. Кто-то надел на него чистую тунику, однако на спине все равно проступали кровавые полосы. Джошуа двигался, будто в трансе.
   Вдруг стражники загоношились, выставили копья и друг на друга заорали. Откуда-то из рядов процессии вынырнул Иаакан и принялся о чем-то с ними спорить. Ясно, что римляне и не думали пропускать храмовую стражу в преторию: либо передавайте узника у ворот, либо катитесь к черту. Я уже примеривался скользнуть сквозь толпу, свернуть Иаакану шею и незаметно вернуться, чтобы не сорвать наш план, но тут на плечо мне опустилась чья-то рука. Я обернулся и увидел Иосифа Аримафейского.
   — Хорошо, хоть не римским бичом. Он принял тридцать девять ударов, но бич кожаный, без свинцовых наконечников, как у римлян. Иначе он бы сразу богу душу отдал.
   — А ты где был? И почему так долго тебя не было?
   — Процесс тянулся целую вечность. Иаакан гундел полночи — снимал показания со свидетелей, которые, совершенно очевидно, о Джошуа слыхом не слыхивали, не говоря уже о каких-то там преступлениях.
   — А что защита?
   — Ну, я строил ее на добрых деяниях, но обвинений было столько, что адвоката за шумом и ором даже не услышали. А Джошуа в свою защиту не сказал ни слова. Его спросили, Божий ли он Сын, и он ответил «да». Это упрочило обвинение в богохульстве. На самом деле им только того и надо было.
   — А теперь что? Ты разговаривал с Пилатом?
   — Да.
   — И?
   Иосиф потер переносицу, будто выдавливая из головы боль.
   — Он сказал — посмотрит, что можно сделать.
   Мы увидели, как римские солдаты втолкнули Джошуа внутрь, за ним просочились жрецы. Фарисеи — простой люд, с римской точки зрения, — остались снаружи. Один легионер створкой ворот чуть не прищемил Иаакану харю.
   Краем глаза я заметил движение и поднял голову. Высоко над дворцовыми стенами тянулся широкий балкон — его, судя по всему, архитекторы Ирода Великого сконструировали, чтобы царь мог выступать перед массами во Храме, не подвергая свою жизнь опасности. На балконе стоял высокий римлянин в вызывающе кровавой тоге и смотрел на толпу сверху вниз. Похоже, зрелище его совсем не радовало.
   — Это Пилат? — спросил я. Иосиф кивнул:
   — Сейчас спустится вершить суд над Джошуа.
   Но меня уже не интересовало, куда собирается Пилат. А интересовал меня центурион, стоявший за спиной у наместника, — человек в шлеме с пышным гребнем и в нагруднике командира легиона.
 
   Не прошло и получаса, как ворота снова распахнулись. Взвод римских солдат вывел из дворца связанного Джошуа. Какой-то младший центурион тянул его на веревке, скрученной на запястьях. Толпившиеся снаружи фарисеи кинулись с вопросами к вышедшим следом жрецам.
   — Сходи узнай, что происходит, — сказал я Иосифу.
   Мы вклинились в процессию. Народ главным образом орал на Джошуа и норовил до него доплюнуть. В толпе я заметил знакомых — раньше они называли себя последователями Джоша, но теперь брели молча, украдкой поглядывая по сторонам, будто опасаясь, что станут следующими.
   Андрей, Симон и я шли в некотором отдалении, а Мэгги сквозь людское скопление рвалась поближе к Джошуа. Я видел, как она ринулась на бывшего мужа, трюхавшего за жрецами, но Иосиф Аримафейский остановил ее буквально в прыжке — поймал за волосы и отдернул. Кто-то помог Иосифу ее удержать — на голове у человека был талес, и я не узнал, кто это. Вероятно, Петр.
   Иосиф подволок Мэгги и толкнул ее к нам с Симоном.
   — Ее тут просто-напросто убьют.
   Мэгги глянула на меня, и в глазах ее сверкнула такая дикость, что я даже не понял, это ярость или безумие. Я обхватил ее и прижал к себе, чтобы руками не размахивала. Мы двинулись дальше. Человек с покрытой головой пошел с нами, держа руку на плече Мэгги и тоже ее удерживая. Он обернулся, и я его узнал — действительно Петр. Жилистый рыбак со вторника постарел, казалось, лет на двадцать.
   — Его ведут к Антипе, — сказал он. — Едва Пилат услыхал, что Джошуа из Галилеи, сразу заявил, что это не его юрисдикция, и отправил Джоша к Ироду.
   — Мэгги, — сказал я ей в самое ухо. — Перестань, пожалуйста, изображать бесноватую. Мой план только что провалился в тартарары, и мне бы не помешало аналитически поразмыслить.
 
   И вновь мы ждали у одного из дворцов Ирода Великого. Правда, на этот раз, поскольку хозяин — еврейский царь, фарисеев пустили внутрь, а с ними прошел Иосиф Аримафейский. Но через несколько минут вернулся.
   — Он убеждает Джошуа показать чудо, — сообщил он. — Говорит, что отпустит его, если Джошуа ему чудо сотворит.
   — А если Джош не захочет?
   — Он не захочет, — сказала Мэгги.
   — А если не сотворит, — пояснил Иосиф, — мы вернемся к тому, с чего начали. Только Пилат может утвердить смертный приговор Синедриона — или отпустить Джошуа.
   — Мэгги, пойдем. — Я дернул ее за платье назад.
   — Куда? Зачем?
   — План не отменяется. — И я рванул к претории, волоча Мэгги за собой. У столба напротив дворца Антония мы притормозили. — Мэгги, Петр действительно умеет исцелять? По серьезу?
   — Да, я же рассказывала.
   — Раны? Переломы?
   — Раны точно. Про переломы не знаю.
   — Надеюсь, умеет.
   Я оставил ее у столба, а сам подошел к воротам, наметив себе в охране центуриона рангом повыше.
   — Мне нужно встретиться с вашим командиром.
   — Ступай прочь, еврей.
   — Я его друг. Передай, что к нему пришел Левий из Назарета.
   — Никому я ничего передавать не буду.
   Я шагнул ближе, выхватил меч из его ножен, на долю секунды приставил кончик к горлу центуриона и снова вложил оружие в ножны. Только он сообразил потянуться к рукоятке, как меч вновь оказался у меня в руке, а кончик меча — у центуриона под носом. Солдат и вякнуть не успел — оружие снова было в ножнах.
   — Видишь? — сказал я. — Ты уже дважды обязан мне жизнью. Когда позовешь подмогу, не только твоя сабелька останется у меня, а сам ты будешь опозорен, но и голове твоей будет очень шатко сидеть на шее. Потому что я перережу тебе глотку. Или ты можешь взять и проводить меня к моему другу Гаю Юстусу Галльскому, командиру Шестого легиона.
   Я поглубже вдохнул и стал ждать. Глаза центуриона метались от солдат ко мне.
   — Думай, центурион, — подбодрил я. — Выбирай. Если меня арестуют, как ты думаешь, где я в итоге окажусь?
   Такая логика, судя по всему, его потрясла, несмотря на все его раздражение.
   — Следуй за мной, — сказал он.
   Я дал Мэгги знак, чтоб никуда не уходила, и вслед за римским солдатом шагнул в крепость Пилата.
 
   Похоже, в роскошных дворцовых апартаментах Юстусу было не очень уютно. По стенам комнаты он развесил щиты и мечи — будто гостям требовалось напоминание: тут квартирует солдат. Я стоял в дверях, а Юстус расхаживал по комнате, время от времени поглядывая на меня так, словно хотел убить. Он то и дело смахивал ладонью пот с седого ежика волос, затем отряхивал руку, и по каменному полу пролегала влажная полоса.
   — Я не могу остановить исполнение приговора. Как бы мне этого ни хотелось.
   — Я не хочу, чтобы ему было больно, — сказал я.
   — Если Пилат его распнет, ему будет больно, Шмяк. В этом весь смысл наказания.
   — Я про увечья. Чтобы не ломали кости, жилы не резали. Заставь их привязать его к кресту.
   — Они обязаны использовать гвозди. — Рот Юстуса сложился в жестокую и мрачную щель. — Гвозди — из железа. А это материал подотчетный. Они за каждый гвоздик расписываются.
   — Вы, римляне, — большие мастера снабжения.
   — Так чего ты от меня хочешь?
   — Хорошо, тогда пусть его привяжут, но гвозди вгоняют между пальцами. И прибьют снизу дощечку, чтобы он стоять мог.
   — Добротой это и не пахнет. Так он продержится неделю.
   — Не продержится, — сказал я. — Я дам ему яд. Но как только он умрет, мне нужно забрать его тело.
   При слове «яд» Юстус перестал метаться по комнате и посмотрел на меня с явным презрением.
   — У меня нет полномочий выдавать тело, но если хочешь, чтоб оно осталось целым, мне придется держать там солдат до самого конца. Иногда твои соотечественники любят помогать распятым и швыряют камни, чтобы они умерли быстрее. Лично я не понимаю, к чему эти хлопоты.
   — Знаешь, Юстус. Из всех людей один ты и знаешь. Хоть на мочу изойди своим римским презрением к милосердию, но ты все понимаешь. Ты сам послал за Джошем, когда страдал твой друг. Ты унизился и попросил о милосердии. Я сейчас делаю то же самое.
   Его презрение сменилось изумлением.
   — Так ты что — хочешь его воскресить?
   — Я просто хочу похоронить тело моего друга в целости и сохранности.
   — Ты его оживишь. Как того солдата в Сефорисе, которого сикарии убили. Для того и тело тебе нужно неповрежденным.
   — Ну, что-то вроде, — признался я, не отрывая глаз от пола, чтобы не встречаться взглядом со старым солдатом.
   Юстус кивнул. Догадка его, кажется, потрясла.
   — Распоряжение о снятии тела дает Пилат. Ведь распятие — наглядный урок остальным.
   — У меня есть влиятельный друг, он вытребует тело.
   — Но Джошуа еще могут отпустить, ты это понимаешь?
   — Его не отпустят, — ответил я. — Он сам не захочет. И тогда Юстус от меня отвернулся.
   — Я распоряжусь. Побыстрее прикончите его, а потом забирайте труп и катитесь из-под моей юрисдикции чем быстрее, тем лучше.
   — Спасибо тебе, Юстус.
   — И не позорь больше моих офицеров. Не то твоему другу придется забирать два тела.
   Едва я вышел из крепости, Мэгги кинулась мне в объятия.
   — Это кошмар. Ему на голову нацепили терновый венец, и толпа теперь в него плюет. А солдаты его избили.
   Толпа вокруг нас бурлила.
   — Где он сейчас?
   Толпа взревела, народ тыкал пальцами в балкон. Там рядом с Джошуа стоял Пилат. Джоша придерживали двое легионеров. Он смотрел прямо перед собой — похоже, в трансе, как и раньше. Кровь затекала ему в глаза.
   Пилат воздел руки, и толпа притихла.
   — Я не нахожу никакой вины в этом человеке, однако жрецы ваши утверждают, что он богохульствует. По римским законам это не преступление, — сказал Пилат. — И что мне с ним, по-вашему, теперь делать?
   — Распни его! — заорал кто-то рядом со мной. Я повернулся: Иаакан потрясал в воздухе кулаком. Остальные фарисеи подхватили:
   — Распни, распни его!
   Вступила вся толпа. Тут и там я замечал сторонников Джошуа — их осталось немного, они расползались в стороны, пока гнев толпы не обратился на них. Пилат изобразил, как умывает руки, и ушел с балкона.

Пятница

   Одиннадцать апостолов, Мэгги, мать Джошуа и его брат Иаков собрались в верхних покоях Иосифа Аримафейского. Купец уже сходил к Пилату, и тот согласился в честь праздника Песах выдать тело Джошуа. Иосиф объяснял:
   — Римляне — они же не дураки. Они знают, что тела моют наши женщины. Мы не сможем отправить за ним апостолов. Солдаты выдадут тело Мэгги и Марии. Иаков, ты его брат, тебя тоже пропустят — чтобы тело помог нести. Остальным надо будет прятать лица. Фарисеи теперь станут разыскивать последователей Джошуа. Жрецы и так уже почти весь праздник на это потратили, а потому уберутся в Храм. Я уже купил гробницу возле холма, где его распнут. Ты, Петр, ждешь там.