Неизвестен Автор. Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

   – К нам никакой Хэ не приходил, брат Лю, — говорили они.
   Но Спрут их и слушать не хотел, а прошагал прямо в комнату Хань Даого, сорвал дверную занавеску и увидел купца Хэ, пирующего с Ван Шестой. Зло охватило Спрута.
   – Ах, разбойники, сучьи дети! — набросился он на купца. — Стебал я мать вашу! Обыскался. Вот ты где, оказывается! В моем кабачке двумя красотками завладел. Сколько ночей переспал, а где деньги? Два месяца за жилье не платишь, а еще бабу заводишь?
   – Не сердись на меня, брат, — успокаивал его купец Хэ, поспешно вставая из-за стола. — Я сейчас уйду.
   – Уйдешь, говоришь, ебарь собачий! — заорал Спрут и одним ударом засветил ему под глазом фонарь.
   Купец бросился наутек. Тогда Спрут ногой опрокинул пиршественный стол. Зазвенела осколками рухнувшая на пол посуда.
   – Откуда тебя принесло, негодяй? — закричала на него Ван Шестая. — Врывается в женские покои и учиняет погром. Чтоб тебе сгинуть на этом самом месте, разбойник! Я ведь тоже не робкого десятка!
   Спрут Лю пнул Ван Шестую ногой, и она упала навзничь.
   – Да ебал я мать твою, шлюха! — ругался Спрут. — А ты кто такая есть — без роду, без племени! Тайное логово тут устроила. А кто за тебя у его превосходительства разрешение брать будет, кто, я тебя спрашиваю? И чтоб я дал тебе у меня в кабачке богатых обирать, да? Не выйдет! Убирайся отсюда! Не то кулаков у меня отведаешь.
   – Да откуда тебя, негодяя, сюда принесло? — не унималась Ван. — Я близких лишилась, а ты смеешь оскорблять меня, женщину? Погубить решил, да?
   Ван упала на пол и залилась слезами.
   – Я тебе все кишки выпущу шлюха! — ругался Спрут. — Ишь расшумелась. Его превосходительства, должно быть, не знаешь.
   На шум в кабачок сбежались соседи и прохожие. Собралась целая толпа, плотным кольцом окружившая Спрута и Ван Шестую.
   – Госпожа Хань, — обратился один из стоявших в стороне, — вы тут недавно. Должно быть, не знаете, что перед вами Лю Второй по прозвищу Спрут. А доводится он шурином Чжан Шэну, доверенному его превосходительства господина начальника гарнизона. Он мастер избивать певичек, первый разоритель заезжих гостей. Уступи ему, а то горя не оберешься. Тут ни один не смеет ему перечить.
   – Небось, найдется и на него управа, — проговорила Ван. — С какой стати спускать негодяю!
   Рассвирепевшего Спрута и так и эдак уговаривали приказчики Лу Бинъи и Толстяк Се, пока он, наконец, не ушел из кабачка. А Чэнь Цзинцзи спал тем временем в тереме. Когда до него снизу донесся грохот и шум, он вскочил с постели. Вечерело.
   – Что там за крики? — спросил он у Хань Даого, но того не было видно.
   Тут по лестнице вбежала вся всклоченная и растерзанная Ван Шестая.
   – Дело-то какое! — начала она. — Заявился негодяй, разыскивает какого-то посетителя и ни с того ни с сего набрасывается на меня с пинками. Шурин, говорят, Чжан Шэна, Спрут по кличке. Я его отругала — ушел. Сколько посуды перебил! — говорила она с причитаниями и слезами.
   Цзинцзи позвал приказчиков спросить в чем дело. Оба они стояли перед ним, поглядывая друг на друга исподлобья.
   – Это шурин Чжан Шэна приходил, — сказал, наконец, более разговорчивый Лу Бинъи. — Господина Хэ искал. Два месяца, говорит, за жилье ему не платили. И за ночлег требовал. А когда узнал, что господин Хэ в комнате пирует, сорвал занавес и полез с кулаками. Гость с испугу убежал. Тогда он на госпожу Хань набросился, ногами стал пинать. Шум поднял такой, что народ с улицы сбежался.
   Было уже поздно вмешиваться, и Цзинцзи наказал приказчикам выпроводить посторонних.
   – А где Лю Второй? — спросил он.
   – Уговорили его кое-как — ушел, — отвечали те.
   Цзинцзи запомнил случившееся.
   – А вы, — он обратился к Ван Шестой и Айцзе, будьте спокойны. Раз я тут, вам бояться нечего. И живите, как жили. А я знаю, как его утихомирить.
   Приказчики вручили Цзинцзи прибыль и проводили к лошади. Он отбыл верхом в сопровождении слуги.
   Когда они въехали в город, было уже совсем темно. Вернулся Цзинцзи злой, передал серебро Чуньмэй и удалился к себе в спальню. Как прошла ночь, рассказывать не будем.
   На другой день Цзинцзи так и подмывало рассказать о случившемся Чуньмэй. Однако, поразмыслив, он решил повременить. «Надо будет уличить Чжан Шэна, — говорил он себе. — Тогда я и попрошу сестрицу пожаловаться на него мужу. Следует с ним разделаться. Чтобы я еще терпел его издевательства! Посмеет ли он тогда на меня вину свалить! Его же обвинять будут».
   Да,

 
Ты мести страшись, если сам был жесток,
И планов далеких в час счастья не строй.
Зря ищешь — сотрешь сто чугунных сапог,
Успех своенравен — придет сам собой.
 

   Приехал как-то Цзинцзи на пристань в кабачок, повидался с Ван Шестой и Айцзе.
   – Перепугались тогда, а? — спросил он их и, обратившись к Лу Бинъи, продолжал. — Больше Лю Второй не показывался?
   – С тех пор не появлялся, — отвечал приказчик.
   – А господин Хэ? — расспрашивал Цзинцзи у Айцзе. — Тоже не заглядывал?
   Цзинцзи пообедал, подвел счета и поднялся наверх к Айцзе. После задушевной беседы и любовных услад Цзинцзи вышел от Айцзе и позвал виночерпия Чэня Третьего.
   – Видишь ли дело-то какое, — начал Цзинцзи. — Может, ты что-нибудь знаешь про Чжан Шэна или Лю Второго? Надо бы под них подкопаться.
   Чэню Третьему никак не следовало бы говорить, но он все-таки рассказал Цзинцзи: и как Чжан Шэн откупил Сюээ, которая стала в кабачке певицей, после того как ее продала Чуньмэй, и какие высокие проценты берет Лю Спрут, ссужая частных певичек, чем и тот и другой подрывают престиж его превосходительства начальника гарнизона Чжоу. Цзинцзи запомнил сказанное.
   Наградив Айцзе двумя или тремя лянами серебра и захватив чистую выручку, он верхом отбыл домой, однако довольно вдаваться в мелочи.
   Долгое время Цзинцзи вынашивал свой замысел. А ведь роковая встреча рано иль поздно должна произойти. Вот так и настигает человека беда.
   Неожиданно до имперского двора в Восточную столицу стали доходить крайне тревожные вести. Сперва докладывали о нарушении границ Империи полчищами пехоты и конницы чжурчжэней Цзинь [2], потом о чинимых ими грабежах уже в Центральных землях Китая. Охваченный смятением Сын Неба Хуэй-цзун созвал совет высших сановников, на котором решено было отправить к чжурчжэням посла для переговоров о мире. Императорский двор изъявил готовность выплачивать северному соседу ежегодную дань золотом, серебром и узорной парчою стоимостью в несколько миллионов лянов. На престол был возведен наследник, принявший имя Цинь-цзун [3], а следующий год [4]был провозглашен первым годом Мира и Благополучия. Хуэй-цзун же назвал себя Великим Даосским Владыкою и удалился во Дворец Драконовой Добродетели [5]. Двор назначил Ли Гана начальником военного ведомства, вменив ему в обязанности расстановку всех боевых сил Империи. Чжун Шидао стал главнокомандующим и нес ответственность за военные действия как внутри, так за пределами Империи.
   Однажды в областную управу в Цзинани пришел высочайший указ, согласно которому Чжоу Сю назначался на пост командующего десятью тысячами пехоты и конницы Шаньдуна. Его ставка переводилась в областной центр Дунчан, где он обязан был, соединившись с войсками старшего комиссара Чжан Шуе, остановить нашествие чжурчжэней и защитить рубежи Отечества. Чжоу Сю заседал в Цзинаньской управе, когда ему доложили о высочайшем указе.
   – Ваше превосходительство! — обратился к Чжоу посыльный. — Извольте выслушать высочайшую волю.
   Чжоу без промедления встал на колени у стола и велел одному из своих приближенных огласить императорский эдикт.
   Он гласил примерно следующее:

   «Государь, волею Неба наследовавший престол,
   полагает нижеследующее:
   Мы знаем, что чины штатские несут Отчизне порядок, чины военные даруют Отечеству покой. Три древнейших владыки [6]правили, полагаясь на обряды и музыку. Пять древнейших правителей [7]устроили Поднебесную, карая супостатов. Они угождали покорным и боролись с мятежниками. Ведь есть люди мудрые и глупые. Мы приняли по наследству священный и нерушимый престол Наших августейших предков.
   Император-родитель уступил Нам трон, и ко всякому деянию Мы приступаем с благоговейным трепетом. Шуню приходилось бороться четырьмя злодеями, Тану — карать вождей племени мяо [8]. Так ведется испокон веков: без борьбы невозможно одолеть врагов, без военной мощи нельзя обрести покоя. Войско — это клыки и когти Отечества. Оружие утверждает и охраняет рубежи Отчизны.
   Ныне бедствие угрожает Поднебесной. Нарушают порядок псы-мятежники. Орды киданей Ляо совершают набеги с запада, полчища конницы чжурчжэней Цзинь вторгаются с юга. Мы глубоко опечалены страданиями народа.
   Цзинаньский командующий Чжоу Сю — закаленный в боях талантливый военачальник, не раз свершавший поразительные подвиги на полях сражений с врагами и проявивший стойкость в обороне наших рубежей. Он служит образцом верности и мужества, превосходным полководцем и стратегом. Назначенный командующим пехоты Шаньдуна, он несет ответственность за охрану безопасности Империи с четырех направлений. Ему приказано совместно с войсками старшего комиссара Шаньдуна Чжан Шуе двинуть пехоту и конницу на защиту заставы Гаоян [9], где, поступив в распоряжение главнокомандующего Чжун Шидао, отрезать и разбить по частям вражьи полчища, избавить от угрозы осквернения жертвенники духам земли Отечества и очистить воздух Отчизны от зловонного духа разбойников.
   Внемлите зову, мужи способные и даровитые! Послужите на благо и спасение Родины. Ведь ринуться навстречу опасности и не щадя сил своих поддержать правителя — вот в чем долг верноподданного сына Отечества. Чтить за добродетели, награждать по заслугам, воодушевлять на подвиги — вот в чем суть Великого Уложения Двора. Да явит каждый всю верность и преданность свою, дабы быть единодушным с Нами. Быть по сему!
   Таков Наш указ от первого года правления Мира и Благополучия [10]девятого, осеннего, месяца … дня»

   Чжоу Сю выслушал указ, отпустил посыльного и позвал своих доверенных Чжан Шэня с Ли Анем. Им поручено было упаковать шелка и утварь и на подводах переправить домой. За год службы в Цзинани у Чжоу Сю, надобно сказать, скопилась огромная сумма золота и серебра.
   – Все передадите по описи, — наказывал доверенным Чжоу, когда драгоценности были тщательно уложены в сундуки. — Да будьте осторожны , ночью дом караульте. А мне надо будет с комиссаром Чжаном отдать приказ войскам, и на днях я заеду в Цинхэ.
   Доверенные слуги с драгоценным грузом пустились в путь. Как они добирались до дому, говорить не станем. Наконец, они прибыли с подводами в Цинхэ и вручили драгоценности хозяйке, а ночами установили караул, но не о том пойдет речь.
   А пока расскажем о Чэнь Цзинцзи. Когда вернулся Чжан Шэн и со дня на день ждали назначенного командующим Чжоу, Цзинцзи загорелся желанием поведать Чуньмэй о том, что долго таил в себе. Вот тогда-то, рассуждал он, мы и выведем Чжан Шэна на чистую воду.
   Как-то Гэ Цуйпин отбыла навестить родителей, и Цзинцзи оставался в кабинете один. С утра к нему незаметно проникла Чуньмэй. Служанок не было, и они, раздевшись, отдались любви. Проходивший тем временем с колотушкой Чжан Шэн завернул в калитку. Когда он очутился у кабинета, ему послышался женский голос и смех. Чжан Шэн убрал колотушку, подкрался под окно и прислушался. Там он обнаружил Чуньмэй в объятиях Цзинцзи.
   – Вот проклятый Чжан Шэн! — жаловался Цзинцзи. — Как же он меня притесняет. Сам ведь меня разыскал. За это я ему благодарен. А потом в присутствии слуг унижает. Вот тут. Узнал, что я на пристани кабачок завел, так шурина своего, Лю Спрута, подослал, а тот, прикрываясь именем зятя, мужа твоего, певичек заводит, ссуды им дает. Сам Сюээ откупил, а тебе, сестрица, ни слова не говорит. Он шурина Спрута подговорил, а тот ко мне в кабачок ворвался. Всех посетителей разогнал. Я все терпел, не решался тебе сказать. А теперь решил посоветоваться. Ведь скоро зять приедет. Надо, думаю, загодя предупредить, а то так распояшется, что кабачок придется закрывать.
   – Да как он смеет, паршивец! — воскликнула Чуньмэй. — Я же продала негодницу Сюээ. Как он смеет ее содержать!
   – Он попирает не только меня, — продолжал Цзинцзи, — но выказывает непочтение и тебе, сестрица.
   – Погоди, приедет хозяин, он с ним, негодяем, сам разделается, — заключила Чуньмэй.
   Как говорится, раз и у стен есть уши, так почему же лазутчику не таиться под окном. Пока они с негодованием осуждали Чжан Шэна, он стоял под окном. Узнав весь их план до мельчайших подробностей, он промолчал, а про себя подумал: «Пусть мне капкан расставляют, я с ними раньше расправлюсь». Бросил он колотушку и направился в сторожку за кинжалом. Не так рассказ спорится, как скоро дело делается. Поточил он о камень кинжал и бросился прямо в кабинет.
   Однако не суждено было Чуньмэй погибнуть от руки Чжан Шэна. Видать, само Небо послало ей служанку Ланьхуа.
   – Матушка! — вбежав встревоженная в кабинет, заговорила она. — Цзиньгэ в судорогах бьется. Пойдемте скорее.
   Перепуганная Чуньмэй устремилась в дальние покои.
   Только она исчезла из кабинета, как туда с поднятым кинжалом ворвался Чжан Шэн. Не найдя Чуньмэй, он очутился перед лежащим под одеялом Цзинцзи.
   – Ай-я! — воскликнул он, завидев Чжана. — Ты зачем пожаловал?
   – Убить тебя! — отвечал рассвирепевший Чжан. — Чего ты наговаривал этой потаскухе, а? Меня погубить задумал? Я ж тебя разыскивал, а ты все забыл, мне яму роешь? Так ты, значит, за добро платишь? Верно говорится, спаси подлеца — он тебя проглотит. Ни с места! Моего кинжала отведай сначала. Ровно через год в этот самый день по тебе поминки будут править.
   Цзинцзи лежал совершенно нагой. Спрятаться ему было некуда, и он закрылся было в одеяло, но Чжан Шэн сорвал его и, откинув в сторону, вонзил Цзинцзи в бок кинжал. Брызнула кровь. Цзинцзи забился в предсмертных судорогах. Тогда убийца нанес ему еще удар в грудь. Цзинцзи испустил дух. Чжан схватил его за волосы и отрезал голову.
   Да,

 
Пока живем — потребностей немало,
А смерть пришла — и все ненужным стало.
 

   Бедный Цзинцзи! Погиб он насильственной смертью, не достигнув и двадцати семи годов [11]. А Чжан Шэн с поднятым кинжалом обежал кровать, но и там Чуньмэй не было видно. Тогда он крупными шагами направился в дальнюю залу. У внутренних ворот ему повстречался Ли Ань с колокольцем в руке. Он совершал сторожевой обход. Бежавший с кинжалом Чжан Шэн казался свирепее злого духа.
   – Ты куда? — спросил его Ли Ань.
   Чжан Шэн, не проронив ни слова, продолжал свой путь. Когда Ли Ань хотел удержать его, Чжан замахнулся кинжалом.
   – Мне смелости не занимать! — говорил Ли Ань. — У меня дядя — знаменитый Шаньдунский демон Ли Гуй [12].
   Тут он выбросил вперед правую ногу. Раздался глухой удар, и кинжал выпал из руки убийцы. Чжан заметался. Слуги схватились драться. Ли Ань прижал Чжан Шэна ногой к земле, быстро расстегнул пояс и связал им убийцу. Крики донеслись до дальней залы.
   – Я Чжан Шэна связал, — доложил Ли Ань. — Он хотел с кинжалом ворваться в дальние покои.
   Чуньмэй только что удалось привести в чувство Цзиньгэ, когда ей доложил слуга. От испуга она сделалась белой, как полотно, и побежала в кабинет, где застала убитого Цзинцзи. На полу стояли лужи крови. Чуньмэй не удержалась и громко зарыдала.
   Послали сообщить жене Гэ Цуйпин. Она приехала от родителей без промедления, увидала мужа и в слезах, потеряв сознание, рухнула на пол. Чуньмэй помогла ей подняться и уговорами привела в себя. Тело убитого было вынесено из кабинета. Чуньмэй распорядилась купить гроб. Цзинцзи обрядили и положили в него. А Чжан Шэна бросили в острог впредь до распоряжения командующего Чжоу, которого ждали со дня на день.
   Вскоре положение в стране обострилось. Гонец доставил депешу. Командующему предписывалось срочно отдать приказ войскам. Комиссар Чжан уже ждал его в Дунчане, где должны были соединиться их войска. Чжоу Сю заехал домой. Чуньмэй рассказала мужу об убийстве Цзинцзи, а Ли Ань, выложив перед хозяином кинжал и опустившись на колени, доложил, как было дело.
   Чжоу Сю был вне себя от гнева. Заняв место в присутствии, он приказал ввести убийцу и без допроса велел пяти палачам дать Чжан Шэну сотню палок. Чжан Шэн не выдержал наказания и протянул ноги. На пристань был тотчас отправлен гонец с ордером на арест Лю Второго. Когда его схватили, Сунь Сюээ решила, что и ей несдобровать, удалилась в спальню и наложила на себя руки. Чжоу Сю приказал наказать Спрута тоже сотней палок, чего тот не вынес и умер. Весть о конце Чжан Шэна и Лю Спрута потрясла уездный центр Цинхэ, всколыхнула всю пристань Линьцин.
   Да,

 
Обманывали Небо, зло на земле творили,
И Небеса их злодеянья теперь вознаградили.
 

   Тому свидетельством стихи:

 
На свете не прожить коварством да обманом,
Кругом свой дух являют Небеса нам.
Когда бы силы свыше злодеев не карали,
Они бы на земле других людей сжирали.
 

   Так командующий Чжоу забил насмерть обоих насильников, и жители вздохнули спокойно. Ли Аню было приказано вернуть кабачок на пристани прежнему хозяину, а вложенное в него серебро привезти домой. Хозяин наказал Чуньмэй справить по Цзинцзи седмицу и, выбрав благоприятный день, предать тело земле в загородном монастыре Вечного блаженства. Ли Аня с Чжоу И оставили присматривать за домом, а Чжоу Чжуна с Чжоу Жэнем командующий взял с собой денщиками.
   Вечером Чуньмэй и Сунь Вторая устроили в честь мужа прощальный пир.
   – Вы уезжаете, господин наш, — обратились они к мужу и не смогли сдержать слез. — Кто знает, как долго мы не встретимся снова. Будьте осторожны на поле битвы. Дикари жестоки. С врагами шутить нельзя.
   – Раз вы остаетесь дома, — отвечал Чжоу Сю, — будьте спокойны и умерьте свои чувства. Берегите сына, а обо мне не тревожьтесь. Мне оказана высокая честь Его Величеством, и я обязан самоотверженно служить Отечеству. Останусь в живых или голову сложу на поле брани — на то воля Неба.
   Чжоу переночевал дома, а на другой день поспешил к пешим и конным войскам, ожидавшим его в пригороде. Его взору предстали четко выстроенные войска.
   Только поглядите:
     Вьются по ветру ленты стягов и знамен. Звучат разукрашенные барабаны и медные литавры. Над головами воинов сверкают, словно осенний иней, трезубцы и пятизубые вилы. Белоснежные копья и медные пики пляшут в небе, словно благовещие снежинки. Щитоносцы с узорными щитами и лучники — вот рати авангард. Огнестрельные орудия и на колесницах пушки, тяжелые секиры и сабли замыкают строй. В седле сам главный полководец — яростный, как тигр южных гор. И каждый воин полон решимости ринуться в бой. Всадники, точно драконы северных морей, способны и готовы на подвиг бранный. Копья и пики в их руках стремительны, как бурное теченье вод. И в самом деле они, будто вихрь, неуловимы.
   Однако не станем говорить, что было в пути.
   И вот однажды командующий Чжоу, встав под голубой штандарт с иероглифом «Указ», повел войска в город. Когда вестовой доложил о прибытии Чжоу Сю, комиссар Чжан Шуе с областным правителем Дунпина Да Тяньдао выехали его встретить и, сопроводив в присутствие, после положенных приветствий держали военный совет. Донесения шли тревожные и срочные, поэтому на другой же день они двинули войска на защиту заставы, но не о том пойдет речь.
   А пока расскажем о Хань Айцзе. Когда до нее дошли слухи об убийстве Чэнь Цзинцзи, она плакала дни и ночи напролет, перестала пить и есть, хотела одного — тотчас же отправиться в город и оплакивать убиенного Цзинцзи, а потом можно и умереть спокойно. Мать с отцом и все, кто был рядом, отговаривали ее, но она и слушать не желала. Пришлось Хань Даого посылать в город вышибалу. Цзинцзи, как оказалось, похоронили за городом у монастыря Вечного блаженства. Когда вышибала доложил об этом по возвращении, Айцзе решила непременно побывать на могиле Цзинцзи и возжечь жертвенные деньги. Она опять дала волю слезам. Ведь они были так близки. Родители ничего не могли поделать и, дав согласие, наняли дочери паланкин.
   В монастыре Айцзе обратилась к настоятелю. Тот позвал послушника и велел проводить к свежей могиле за храмом. Выйдя из паланкина, Айцзе проследовала до могилы. Там она с поклонами предала огню жертвенные деньги и заголосила:
   – Мой милый! Дорогой мой! Мечтала я с тобой прожить до старости в любви и согласии. Но так случилось, что тебя не стало вдруг!..
   Айцзе громко разрыдалась и, лишившись сознания, упала, ударившись головою о землю. Перепуганные Хань Даого и Ван Шестая поспешно бросились к дочери, стараясь привести ее в себя и поднять, но она не подавала никаких признаков жизни. Родители испугались еще больше.
   Это был третий день после похорон. Чуньмэй и вдова Гэ Цуйпин тоже прибыли на могилу в отдельных сопровождаемых слугами паланкинах. Они привезли с собой жертвенных животных и бумажные деньги. У могилы их взору предстала молодая особа. Она лежала в обмороке и около нее хлопотали мужчина и женщина средних лет.
   – Кто вы будете? — спросила удивленная Чуньмэй.
   Мужчина и женщина отвесили подошедшим поклоны и рассказали, в чем дело.
   – А это наша дочка Айцзе, — заключил Хань Даого.
   Имя Айцзе напомнило Чуньмэй дом Симэнь Цина, где они когда-то встречались. Узнала она и Ван Шестую. Хань Даого рассказал, как они вынуждены были покинуть дом государева наставника Цая и выехать из Восточной столицы.
   – А дочка моя с господином Чэнем близка была, — продолжал он. — Как узнала, что с ним беда случилась, могилу захотела посетить, жертвы принести, а тут вот с ней обморок приключился.
   Они долго еще отхаживали Айцзе. Потом у нее появилась пена на устах и она пришла в себя. Плакать она была уже не в силах и только всхлипывала, а когда поднялась с земли, приблизилась к Чуньмэй и Цуйпин.
   – Мы были близки, хотя и не состояли в браке, — грациозно склонившись в поклоне, говорила Айцзе. — Он давал мне клятвы любви и верности до гроба. И я надеялась, что мы будем жить до смерти в любви и согласии. Но, видно, так было угодно Небу. Его не стало, и я брошена одна-одинешенька. Он ведь подарил мне сучжоуский шелковый платок с любовными стихами. Я знала, что у него есть жена и была согласна служить ему для услаждения. Может, вы сомневаетесь?
   Айцзе достала из рукава платок и показала Чуньмэй и Цуйпин. На платке они прочитали четверостишие:

 
Мой сучжоуский платок причудлив узором.
Четкой кисти мазок, изящный и скорый.
Полон сладостных чувств Хань Пятой в подарок.
Пары фениксов пусть союз будет жарок.
 

   – А я подарила ему маленький парчовый мешочек для благовоний, — продолжала Айцзе. — Он носил его на поясе. На мешочке пара неразлучных уточек и с обеих сторон двуглавые лотосы, а у каждого лепестка вышит иероглиф. Вся надпись гласит: «Его милости возлюбленному господину Чэню».
   – Почему же я не видала этого мешочка? — спросила Чуньмэй у Цуйпин.
   – Он носил его на жилете, — подтвердила Цуйпин. — Я ему в гроб положила.
   После принесения жертв на могиле Чуньмэй с Цуйпин пригласили Айцзе и Ван Шестую в монастырь, где, испив чаю, все сели за трапезу.
   Близился закат. Родители стали торопить дочь, но она не спешила.
   – Не хочу я идти к отцу с матерью, — опустившись на колени перед Чуньмэй и Цуйпин, со слезами говорила Айцзе. — Мне хотелось бы остаться с вами, сестрица, чтобы вместе нам блюсти траур по мужу. Ведь и я удостоилась его милости. Я была его наложницей и желаю умереть рядом с его дщицей.
   Цуйпин не проронила ни слова.
   – Но ты еще совсем молода, сестрица! — отвечала ей Чуньмэй. — А жизнь вдовья нелегка. Смотри, не упустить бы лучшую пору.
   – Что вы, матушка! — возразила Айцзе. — Да пусть мне грозят глаза выколоть или нос отрезать, я все равно ему верной останусь. Я поклялась замуж не выходить. — Айцзе обернулась к родителям и продолжала. — А вы, батюшка и матушка, поезжайте домой. Я с госпожой и сестрицей останусь.
   У Ван Шестой на глаза навернулись слезы.
   – А мы-то надеялись на тебя, — с плачем говорила она. — Думали, ухаживать за нами в старости будешь. Едва мы спасли тебя из пасти тигра, как ты бросаешь нас.
   – Не пойду с вами, — только и промолвила Айцзе. — А заставите, смерть на себя накличу.
   Убедившись в твердом намерении дочери, Хань Даого и Ван Шестая громко зарыдали. Со слезами они простились с Айцзе и отбыли на пристань в Линьцин к себе в кабачок. А Хань Айцзе вместе с Чуньмэй и Цуйпин отправилась к ним в паланкине. Ван Шестая всю дорогу тяжко вздыхала, будучи не в силах смириться с мыслью, что их покинула дочь. Мать то и дело давала волю слезам. Вечерело. Хань Даого поспешил нанять двух лошадей, и они пустились в путь.
   Да,

 
Сердце разрывается от боли,
долог путь, а конь нетороплив.
Словно ряска на воде проточной,
путник нынче здесь, а завтра там.
Месяц поднялся по небосклону,
у ворот столичных осветив
Тех, кого разлука истерзала,
кто печально истомился сам.
 

   Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА СОТАЯ

ХАНЬ АЙЦЗЕ НАХОДИТ РОДИТЕЛЕЙ В ХУЧЖОУ.