Неизвестен Автор. Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

   Убедившись, что женщина бойка на язык, Цзинцзи глаз с нее не спускал. Она тоже украдкой поглядывала на него. Их взгляды встретились, и они не в силах были подавить душевное волнение. Цзинцзи молчал, но, оглядев женщину с головы до ног, про себя подумал: «А ведь я с ней где-то встречался. Что-то знакомое.» Высокая средних лет женщина тоже уставилась на Цзинцзи.
   – Вы, сударь, случайно не зятюшка Чэнь из дома господина Симэня? — спросила она наконец.
   Цзинцзи был поражен.
   – А ты откуда меня знаешь? — спросил он.
   – Не скрою, зятюшка, я жена бывшего вашего приказчика Хань Даого, — проговорила женщина средних лет. — А это моя дочь Айцзе.
   – Но вы жили в столице, — недоумевал Цзинцзи. — Как же попали сюда? А где сам хозяин?
   – Он в джонке остался, вещи сторожит.
   Цзинцзи наказал виночерпию сейчас же пригласить Хань Даого. Немного погодя вошел Хань и поклонился хозяину. Время посеребрило ему виски и бороду.
   – Государев наставник Цай, главнокомандующие Тун, Чжу и Гао, правый министр Ли и дворцовый смотритель Ли были осуждены выходцем из университета Чэнь Дуном [7]в докладе на высочайшее имя, — объявил Хань Даого. — Доклад одобрил прокурор, и государь указом повелел арестовать всех шестерых. Их дело разбирала судебная коллегия трех управлений, и по приговору их отправили в места пагубных миазмов [8]на пожизненную ссылку. А начальника ведомства обрядов Цай Ю, сына государева наставника, предали казни и конфисковали все имущество. Вот мы втроем и решили спасаться бегством. Думали у моего младшего брата в Цинхэ пока укрыться, а он дом продал и куда-то исчез. Тогда нам пришлось нанять джонки. Так мы и добрались сюда. Мы счастливы, как никогда, что встретили вас, зятюшка. А вы, зятюшка, все у господина Симэня живете?
   Цзинцзи рассказал о себе и продолжал:
   – Так что и я у него больше не живу. Я вошел зятем в дом начальника гарнизона Чжоу. Чином обзавелся — войсковым советником стал. А для прожития кабачок на пристани открыл. Вот двоих приказчиков нанял. Раз уж нам с вами довелось встретиться, и оставайтесь у меня, устраивайтесь поудобнее и живите, сколько хотите.
   Ван Шестая и Хань Даого в знак благодарности поклонились Цзинцзи, потом перенесли из джонки в кабачок оставшуюся там домашнюю утварь. Зуд нетерпения одолевал Цзинцзи, и он послал слугу Цзяна с Чэнем Третьим помочь им поскорее перебраться.
   – Не волнуйтесь, зятюшка, — упрашивала Ван Шестая. — Прибавили мы вам хлопот.
   И прибывшие и хозяин были очень довольны.
   – Мы ведь с вами — одна семья! — воскликнул Цзинцзи в ответ. — К чему же нам считаться!
   Близился закат, шел предвечерний час под девятым знаком шэнь [9], и Цзинцзи надо было торопиться домой.
   – Давай-ка угости их чаем и сладостями, — распорядился он приказчику и, оседлав лошадь, в сопровождении слуги пустился в путь.
   Всю ночь у Цзинцзи учащенно билось сердце. Всем его существом овладела Хань Айцзе.
   Прошел день, другой. А на третий день рано утром Цзинцзи вырядился в парадное платье и в сопровождении слуги Цзяна поспешил в кабачок, посмотреть, как там идут дела.
   Хань Даого послал полового пригласить Цзинцзи на чашку чаю, Цзинцзи и сам намеревался навестить постояльцев, но тут к нему явился половой. Цзинцзи не заставил себя ждать.
   Навстречу вышла Хань Айцзе. Она улыбалась и была очаровательна.
   – Прошу вас, сударь, присаживайтесь, проговорила она, кланяясь.
   Цзинцзи проследовал в комнату и сел. К нему присоединились Ван Шестая и Хань Даого. Немного погодя подали чай. Завязался разговор, вспоминали прошлое. Цзинцзи не мог оторваться от Хань Айцзе. Она тоже смотрела на него широко открытыми, сверкающими, как звезды, глазами с поволокой. Их взгляды становились все более многозначительными.
   Тому свидетельством стихи:

 
Туфли остроносы,
До чего изящны!
Сколько стати, лоска,
Страсть в глазах блестящих
С томной поволокой.
Тело, словно яшма,
Грудь ее высока,
Аромат — манящий.
 

   Хань Даого немного погодя спустился вниз.
   – Как много весен встретили вы, сударь? — спросила Айцзе.
   – Впустую прожито двадцать шесть лет, — отвечал он. — А вы, барышня?
   – Нас с вами свел случай, сударь! — воскликнула Айцзе. — И мне двадцать шесть [10]. Мы с вами в доме батюшки еще встречались. И вот на счастье опять оказались рядом. Да, кому суждено, те свидятся, хоть и за тысячи ли.
   Когда разговор их стал более интимным, Ван Шестая будто бы по делу последовала за мужем, оставив их одних. Игривыми речами Айцзе совсем заворожила Цзинцзи. Он, с юных лет познавший женщин, сразу, конечно, понял, к чему она клонит, и сел, обернувшись в ее сторону. Поскольку Хань Айцзе, как и ее матери, еще во время переезда из столицы не раз приходилось идти проторенной дорожкой, а в бытность свою наложницей дворецкого Чжая в имении императорского наставника Цай Цзина чему ее только ни научили — сочинениям всех философов, стихам и романсам, песням и одам, потому, сразу уловив отклик на свои завлекания и убедившись, что в комнате нет посторонних, она подсела к нему вплотную и, прильнув к его плечу, залепетала игриво и притворно.
   – Дайте мне посмотреть вашу золотую шпильку, сударь, — проговорила она.
   Только было Цзинцзи протянул руку, как Айцзе положила свою руку ему на голову и, вынув из прически шпильку, встала перед ним.
   – Пройдемте наверх. Мне вам надо кое-что сказать, — проговорила она и стала удаляться.
   Цзинцзи, разумеется, проследовал за ней.
   Да,

 
Пускай хитрее и коварней бесов многих,
Ты вылакаешь то, чем я омою ноги.
 

   Цзинцзи поднялся за ней наверх.
   – Что вы хотели сказать мне, барышня? — спросил он.
   – Нас связывают давние узы любви, — говорила Айцзе. — И ты, пожалуйста, не притворяйся. С тобой хочу разделить ложе, порхать, как птица.
   – Но нас могут увидеть, — возразил было Цзинцзи. — Как же быть?
   Айцзе пустила в ход все свои чары и, заключив Цзинцзи в объятия, тонкими и нежными, как нефрит, пальчиками начала отстегивать ему пояс. В них огнем пылала неуемная страсть, и Айцзе, сняв с себя одежды, опустилась на ложе. Они слились в любви.
   Да,

 
Где страсти пламень до небес, там страха нет!
Под пологом любви приют на сотни лет.
 

   – И которая же ты будешь в семье? — спросил он.
   – Я родилась в праздник лета [11], — отвечала она. — Меня зовут Пятая, а по имени — Айцзе.
   Немного погодя они завершили игру и, прильнув друг к дружке, сели рядышком. Она поведала ему о своих житейских невзгодах.
   – Когда мы покинули столицу и не нашли родню, нам жить стало нечем. Если у тебя найдется пять лянов, будь добр, одолжи отцу. Я долго не задержу. Верну с процентами.
   – Что за разговор! — воскликнул Цзинцзи. — Раз просишь ты, я дам пять лянов.
   Получив согласие, Айцзе вернула ему золотую шпильку. Они еще посидели рядом. Из боязни пересудов Цзинцзи выпил чашку чаю, а от обеда в обществе Айцзе отказался.
   – Нет, дела у меня есть, — сказал он. — А на расходы я тебе дам серебра.
   – А я вина приготовлю, — говорила она. — Только не отказывайтесь, сударь. Вечерком посидим.
   Цзинцзи пообедал в кабачке и вышел пройтись. На улице ему повстречался Цзинь Цзунмин, монах из обители преподобного Яня, и начал кланяться. Цзинцзи рассказал ему о себе.
   – Не знал я, брат, что ты в доме начальника гарнизона живешь, — проговорил Цзунмин. — И женился, кабачок открыл. Прости, что не пришел поздравить.
   Завтра же пришлю с послушником чаю. А выберешь время, прошу, в обитель заглядывай.
   Монах пошел своей дорогой, а Цзинцзи воротился в кабачок.
   – А вас почтенный Хань приглашал, — обратился к нему Лу Бинъи. — Только что половой опять приходил. И нас обоих звали. Больше никого не будет.
   Цзинцзи и Лу Бинъи направились к Ханям, где был уже накрыт стол. Стояли всевозможные закуски: рыба, мясо, и овощные блюда.
   Цзинцзи занял высокое место гостя, Хань Даого сел за хозяина. По обеим сторонам разместились Лу Бинъи и Толстяк Се. Ван Шестая и Айцзе пристроились поодаль. Половой внес подогретое вино. Когда оно обошло несколько кругов, приказчики, смекнув, к чему идет дело, встали из-за стола.
   – Вы, сударь, оставайтесь, — обратились они к Цзинцзи, — а мы вниз пойдем, делом займемся.
   Цзинцзи много пить не мог. И на сей раз, после ухода приказчиков, осушив с Ханями несколько кубков подряд, он почувствовал, как голову туманит хмель.
   – Вы, сударь, нынче, конечно, домой не поедете, — сказала Айцзе.
   – Да, поздно уж, не доберешься, — согласился он. — Завтра успею.
   Немного погодя Ван Шестая и Хань Даого спустились вниз. Цзинцзи достал из рукава пять лянов серебра и вручил Айцзе. Она отнесла серебро матери, и они продолжали пировать вдвоем. В обществе ярко разодетой красавицы он пил до позднего вечера. Потом Айцзе сняла с себя наряды и предложила Цзинцзи остаться у нее. Чем он только не клялся ей на ложе, какие только заверения в любви не давал под узорным пологом! А она щебетала без умолку, как иволга, свиристела непрестанно, словно ласточка. Как они только ни наслаждались! Всего и не описать. В бытность свою наложницей дворецкого Чжай Цяня, живя в усадьбе государева наставника Цая, Айцзе приходилось служить и почтенной госпоже-хозяйке. При ней-то она и обучилась музыке и пению, чтению и письму. Узнав обо всем этом от Айцзе, Цзинцзи едва сдерживал восторг. Ведь Айцзе так напомнила ему Цзиньлянь. По душе пришлась она Цзинцзи, и он наслаждался ею целую ночь. Наконец, они заснули.
   Проснулся Цзинцзи поздно, к обеду. Ван Шестая загодя напекла ему для подкрепления сил мясных пирожков. Он пропустил также несколько чарок подогретого вина, а немного погодя его пригласили приказчики, тоже устроившие ему угощение.
   Цзинцзи умылся, причесался и оделся. После трапезы у приказчиков он еще раз заглянул на прощание к Айцзе. Она никак не хотела его отпускать и плакала.
   – Дня через три-четыре я к тебе приеду, — уговаривал ее Цзинцзи. — Не сердись на меня.
   И, оседлав лошадь, сопровождаемый молодым слугою, он отбыл домой.
   – Смотри у меня, про Ханей ни слова! — наказывал он по дороге слуге Цзяну.
   – Понимаю, отозвался тот. — Не извольте беспокоиться.
   Дома Цзинцзи сослался на дела.
   – Пока со счетами провозился и не заметил, как завечерело. Ехать было поздно, вот и пришлось заночевать. Он передал Чуньмэй тридцать лянов чистой выручки и направился к жене.
   – Где же это ты ночевал , сударь? — ворчала Цуйпин. — Небось, под ивами в цветах с красоткой развлекался, а? А меня бросил. Спи, мол, в пустой спальне одна-одинешенька, да? Меня, небось, и не вспомнил.
   Цуйпин дней семь или восемь не отпускала Цзинцзи в кабачок, а за выручкой был послан слуга Цзян.
   Айцзе страдала в разлуке. Хань Даого наказал жене подыскать дочери нового поклонника или торгового гостя какого к себе зазвать, чаем угостить, вина поставить. На такие дела Хань Даого был большой мастер. Ведь за счет жены ел, пил и богател. А Ван Шестой хотя и было лет сорок пять [12], как говорится, полвека прожила, а кокетства она все еще не теряла. А тут и дочка подросла, мать сменила. Так что промысел не только не заглох, но даже расцвел пуще прежнего. Ведь человеку без чина, без звания и пути-то другого нет. Одно в жизни остается: пустить в расход жену, тем и зарабатывать. Бывало это называлось : «завести негласную певичку», а теперь говорят: «частное гнездышко».
   Цзинцзи не появлялся, и Чэнь Третий стал сватать Айцзе торгового гостя господина Хэ. Было этому хучжоускому купцу уже за пятьдесят, ворочал он тысячами лянов серебра, торгуя шелками и парчой. Его-то и подговорил Чэнь Третий пригласить Айцзе, но ее сердце было отдано Цзинцзи. Она всякий раз отказывала ему ссылаясь на плохое самочувствие. Хань Даого выходил из себя. А купец Хэ тем временем обратил внимание на высокую, с овальным, как тыквенное семечко, смуглым лицом Ван Шестую, на ее подведенные брови, удлиненные накладные букли, а особенно на ярко-красные губы и сверкающие, как звезды, смазливые глаза. Она показалась ему женщиной весьма кокетливой и игривой. Он выложил лян серебра, выпил у них вина и остался на ночь с Ван Шестой. Хань Даого удалился спать в другое помещение. Айцзе не показалась купцу.
   С тех пор раз в два-три дня наведывался торговец к Ван Шестой, а выходил от нее веселый и разгоряченный, будто его на горящие угли сажали. Немало денег выудил у него Хань Даого.
   Больше десяти дней не появлялся Чэнь Цзинцзи. Айцзе тосковала. Каждый день, ей казалось, тянулся целых три осени, каждая ночь — не меньше пол-лета. Она страдала от «глаза», что у «дерева», от «сердца», что ниже «поля» [13]. Наконец, она послала в город вышибалу. Подошел он к дому начальника гарнизона Чжоу и стал ждать. Через некоторое время показался слуга Цзян.
   – Что с господином? — спросил его потихоньку вышибала. — Почему он к нам не заглядывает?
   – Нездоровится ему, — отвечал Цзян. — Никуда из дому не отлучается.
   Вышибала доложил Айцзе. После совета с Ван Шестой они купили пару свиных ножек, пару жареных уток, две свежих рыбы и коробку печенья. Айцзе у себя в тереме растерла тушь и, разложив украшенную цветами бумагу, написала письмо. Короб с подарками и письмо были переданы вышибале.
   – Постарайся повидаться с самим господином Чэнем, — наказала Айцзе. — Ему в руки передай да ответа дождись.
   Вышибала спрятал за пазуху послание и с подарками отправился в город. Не будем говорить, как он туда добирался.
   Перед домом начальника гарнизона Чжоу он присел у придорожной каменной террасы и стал ждать. Из дому вышел слуга Цзян.
   – Мне самого господина Чэня надо повидать, — заговорил посыльный. — Я подарки принес, и дело есть. Я тут обожду, а ты доложи.
   Слуга удалился. Немного погодя из дому с беспечным видом, покачиваясь, вышел Цзинцзи. Время стояло жаркое — пятая луна [14], и Цзинцзи был в креповом легком халате и шапке с ребристым верхом, украшенной золотой шпилькой. На ногах у него были летние туфли и светлые чулки.
   – Как ваше драгоценное здоровье, сударь? — низко кланяясь, спросил вышибала. — А меня к вам Хань Айцзе послала. Просила письмо передать и подарки.
   – Как себя чувствует барышня? — беря письмо, спросил Цзинцзи.
   – Она грустит, сударь, — говорил посыльный. — Вы так давно ее не навещали. Просила вам низко кланяться. Как скоро вы собираетесь навестить нас, сударь?
   Цзинцзи распечатал конверт и стал читать.

   «Возлюбленному моему господину Чэню
   с нижайшим поклоном от ничтожной наложницы Хань Айцзе.
   Милостивый Государь!
   С того момента, как я перестала лицезреть Вас, моим сердцем овладела неизбывная тоска. Душа моя терзается постоянною думой о Вас. Вы удостоили меня обещанием встречи, и, к двери прислонясь, я застыла на месте, пристально вглядываясь вдаль. Однако Вы снизошли до моей убогой хижины. Я посылала вышибалу справиться о Вас, но он вернулся ни с чем. Дошел до меня слух, будто Вы недомогаете, чем я сильно опечалена и отчего не нахожу утешения. Я терзаюсь наяву и во сне, что нет у меня крыльев, на которых я прилетела бы к Вашим стопам. У Вас же, сударь, рядом очаровательная любящая супруга. Разве Вы хотя бы вспомнили обо мне, наложнице! Меня Вы выплюнули словно косточку плода. К сему прилагаю короб со съестным, весьма скромным, к чаю. Надеюсь, Вы примите скромные знаки внимания, а равно и искреннее пожелание скорейшего выздоровления. О своей любви распространяться не стану.
   Р.S. Посылаю мешочек для благовоний из узорной парчи с изображением пары неразлучных уток и прядь волос как выражение моих сердечных чувств.
   Ваша ничтожная наложница Айцзе
   с поклоном посылает в середине лета двадцатого дня».

   Цзинцзи прочитал письмо и рассмотрел мешочек с прядью ее волос. На нем выделялись пара уточек-неразлучниц и надпись:

   «Его милости возлюбленному господину Чэню».

   Цзинцзи сложил письмо и вместе с мешочком спрятал в рукав.
   Около их дома находился кабачок. Туда он и велел слуге Цзяну проводить посыльного от Айцзе.
   – Угости его вином, — наказал Цзинцзи. — А я пока ответ напишу. Подношения ко мне в спальню отнесешь. Если матушка спросит, скажи: приказчик Се, мол, из кабачка прислал.
   Слуга незамедлительно понес в дом подношения, а Цзинцзи проследовал к себе в кабинет, где тайком написал ответ и запечатал в пакет вместе с пятью лянами серебра. Потом он направился в кабачок.
   – Тебя угостили? — спросил он посыльного.
   – Благодарю вас, сударь, за доброе вино, — отозвался вышибала. Я сыт и мне пора в путь.
   Цзинцзи вручил ему пакет с ответом и серебром.
   – Поблагодари от моего имени барышню Айцзе. — наказал он. — А пять лянов серебра ей на расходы сгодятся. Дня через три я сам ее навещу.
   Вышибала спрятал пакет и стал спускаться вниз. Цзинцзи проводил его за дверь кабачка.
   Когда Цзинцзи вошел в спальню, Гэ Цуйпин встретила его вопросом:
   – Кто это тебе прислал?
   – Толстяк Се, приказчик, узнал, что мне нездоровиться, гостинцы собрал.
   Цуйпин поверила мужу, и они решили утку, рыбу и свиные ножки отнести в задние покои Чуньмэй, для чего к хозяйке с подносом была послана служанка Цзиньцянь.
   У Чуньмэй тоже не возникло никаких подозрений, когда ей сказали, что это из кабачка от приказчика, но не о том пойдет речь.
   А пока расскажем о вышибале. Воротился он на пристань вечером и тут же вручил пакет Хань Айцзе. Она при свете лампы распечатала его и принялась читать.
   Ответ гласил:

   «Моей любимой Хань Пятой с поклоном отвечает Цзинцзи.
   Милостивая Государыня!
   Вы удостоили меня посланием и щедрыми дарами, за что выражаю Вам мою сердечную благодарность. Я постоянно помню о тех усладах, той пылкой любви, которую Вы мне подарили. Памятуя о нашем уговоре, я жаждал свидания с Вами, но из-за непредвиденного недомогания моего пришлось Вас разочаровать в Ваших ожиданиях. Мне доставили огромное удовольствие любезно присланные Вами яства и искусно вышитый мешочек, за что я Вам бесконечно благодарен и признателен. Дня через два-три обо всем поговорим с глазу на глаз.
   Р.S. Дабы как-то выразить мое почтение, шлю пять лянов серебра и набивной платок. Искренне надеюсь, что придутся Вам по душе.
   С поклоном Цзинцзи».

   Айцзе прочла письмо, потом стала разглядывать платок. На нем было написано четверостишие.
   Оно гласило:

 
Мой сучжоуский платок причудлив узором.
Четкой кисти мазок, изящный и скорый.
Полон сладостных чувств Хань Пятой в подарок.
Пары фениксов пусть союз будет жарок.
 

   После чтения стихов Айцзе отдала пять лянов серебра Ван Шестой. И мать и дочь с нескрываемой радостью стали ждать приезда Цзинцзи, но не о том пойдет речь.
   Да,

 
С гостем любезным
беседу вовек не нарушу.
С другом сердечным
вдвоем лишь отводим мы душу.
 

   Тому свидетельством стихи:

 
Сердечные думы бумаге она поверяла,
Писала красавица — дух ее в высях парил.
В руке ее ловкая кисть трепетала, порхала.
Пойми: это крик приглушенный души ее был.
 

   Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТАЯ

ПЬЯНЫЙ ЛЮ ВТОРОЙ ОБРУШИВАЕТСЯ С БРАНЬЮ НА ВАН ШЕСТУЮ.

 

РАЗГНЕВАННЫЙ ЧЖАН ШЭН УБИВАЕТ ЧЭНЬ ЦЗИНЦЗИ.

 

   Изречения гласят:
   Все огорченья наши, все волненья —
   От неуменья перенесть лишенья.
   При пораженье не теряй терпенья,
   Глядишь — и низойдет к тебе прозренье.
   Наставит слово Будды нас в морали,
   Конфуций держит от вражды подале.
   Желает каждый жизни бестревожной,
   Но век прожить беспечно невозможно.

 
   Так прошло еще два дня, а на третий приходилось рождение Чэнь Цзинцзи. Чуньмэй в его честь устроила пир в дальней зале. Веселились всем домом целый день.
   – Давно я на пристань не заглядывал, — сказал он на следующее утро Чуньмэй. — Делать мне сегодня нечего, надо съездить в кабачок. И счета пора подвести, и от жары отдохнуть. Я скоро вернусь.
   – Возьми паланкин, — посоветовала Чуньмэй. — Легче будет добираться.
   Чуньмэй велела двоим солдатам нести паланкин, а слуге Цзяну сопроводить Цзинцзи в кабачок на пристань, однако не станем говорить, как они туда добирались.
   Было уже за полдень, когда Цзинцзи вышел из паланкина и проследовал в кабачок. Его встретили приветствиями оба приказчика.
   – Как ваше драгоценное здоровье, сударь? Полегчало немного? — спрашивали они Цзинцзи.
   – Благодарю вас за заботу, — отвечал он, все мысли которого были заняты Айцзе.
   Цзинцзи присел ненадолго и встал.
   – Счета пока приготовьте, я приду и проверю, — наказал он и направился во внутрь кабачка, где его встретил вышибала и доложил Ван Шестой.
   Хань Айцзе, облокотившись на перила, сверху всматривалась и кистью выводила стихи, чтобы отогнать душевную тоску, когда ей сказали о прибытии Цзинцзи. Она тотчас же, приподняв подол юбки, засеменила своими лотосами-ножками и торопливо спустилась из терема вниз. При встрече с Цзинцзи она и ее мать расплылись в улыбке.
   – Дорогой сударь! — воскликнули обе. — Редкий вы у нас гость. Каким ветром вас принесло, какими судьбами!
   Цзинцзи приветствовал их поклонами. Они вошли в комнату и сели. Немного погодя Ван Шестая заварила чаю.
   – Прошу вас, сударь, пройдемте ко мне в спальню наверх, — пригласила его после чаю Айцзе.
   Цзинцзи поднялся в терем. Они резвились, как рыбки, обретшие воду. Казалось, их прилепили друг к дружке, лаком склеили. В задушевной беседе они только и говорили о нежной любви и крепких узах, их связывающих.
   Айцзе достала из письменного столика разрисованный цветами лист бумаги и показала его Цзинцзи.
   – Это я писала здесь, в тереме, пока ждала тебя, чтобы отогнать тоску, — пояснила она. — Тревожит одно: не оскорбили бы они твой слух.
   Цзинцзи принялся читать. Вот какие стихи написала Айцзе:

 
Весна
Золотою форзицией сад пробуждён.
Только я неумыта и прячусь от света.
Ты ушел, моей нежности нету ответа.
Изнываю в ночи и стыжусь себя днём.
Лето
Я с заоблачной башни гляжу в никуда.
Ароматные розы пред нею коврами…
Я перила до блеска натру рукавами…
Теплый ветер… И только в душе — холода.
Осень
Лотосы вымерзли, вымок весь дом.
Ложе — слезами, крылечко — дождем.
Сумрак не кончится сутками.
Бросил любимый и жутко мне.
Зима
Назло холодам зацвела слива-мэй,
Изводит меня и горда и жеманна.
Я ставни закрою — пусть станет темней,
А зеркало брошу в сугроб. Не желанна!
 

   Цзинцзи прочитал стихи и долго ими громко восторгался.
   Немного погодя наверх с поносом поднялась Ван Шестая. Она отодвинула в сторону зеркало и расставила на туалетном столике вино и закуски. Цзинцзи и Айцзе сели рядышком. Айцзе наполнила кубок и обеим руками поднесла Цзинцзи.
   – Вы так давно у нас не были, сударь, — говорила она, низко кланяясь. — А я постоянно думала о вас, посылала узнать. Вы были так любезны и помогли нам деньгами, за что мы всей семьей бесконечно вам благодарны.
   – Мне нездоровилось, — объяснял он, беря кубок и отвечая поклоном. — Оттого и не смог явиться в назначенный срок. Не обижайся на меня, сестрица. А по случаю встречи и я хочу поднести тебе чарку вина.
   Айцзе осушила чарку, и они опять сели рядом. Пир продолжался. Вскоре к ним присоединились Хань Даого и Ван Шестая. Правда, после нескольких чарок, ссылаясь на дела, они удалились вниз, оставив молодых наедине. Те продолжали пировать и за разговорами о долгой разлуке захмелели.
   Когда в них пламенем разгорелась страсть, они, как и раньше, отдались безмерным усладам любви. Потом, одевшись и приведя себя в порядок, снова сели за стол. После нескольких чарок у них помутилось в глазах и опять вспыхнуло желание. Молодой любовник настрадался дома. Отдав сердце Айцзе, он давно избегал встреч с женою, а тут вдруг свиделся с возлюбленной, и страстное вожделение, понятно, не давало ему покоя.
   Да,

 
Кого в жизни и смерти связала любовь,
Как пятьсот лет назад, стали счастливы вновь. [1]
 

   Цзинцзи был прямо-таки заворожен красавицей Айцзе и через некоторое время опять разделил с нею ложе. Тут он почувствовал во всем теле такую истому, побороть которую оказался не в силах. Отказавшись от обеда, он повалился в постель и заснул.
   И надо же было случиться беде!
   В кабачок неожиданно пожаловал торговец шелками Хэ. Его угощала внизу Ван Шестая. Пока Хань Даого ходил за съестным и фруктами, купец наслаждался с его женой. Потом к ним за стол сел и Хань Даого.
   Близился вечер, когда в кабачок ворвался в дым пьяный Лю Второй по прозвищу Спрут. Рубашка на нем была расстегнута и виднелась багровая грудь.
   – Где тут этот заезжий болван Хэ? — заорал он, потрясая кулаками. — Подать его сюда! Я его сейчас угощу.
   Приказчики всполошились. Боясь, что он разбудит спавшего наверху Цзинцзи, они поспешно оставили счета и радушно поклонились Спруту.