Неизвестен Автор. Литконкурс 'Тенета-98' (сборник рассказов)

   -- Не понимаю... О чем ты?
   Смотрю ей в глаза. Да, действительно. Она не понимает. И не поймет. Может быть, это и хорошо. Будет вот так смотреть и не понимать.
   -- Мил, ты можешь полюбить газовую плиту?
   Я буду считать до пяти, потом она ответит.
   -- Не знаю. Не пробовала.
   Она приняла правила игры.
   Значит любовь плиты тебе равнодушна?.. Ей грустно и хочется плакать от этого.
   Я подхожу к плите и открываю духовку. На противне сгоревшие куриные окорочка. Я отламываю себе кусочек и запихиваю его в рот. Соленая корочка скрипит на зубах.
   -- Так мило, -- ее лицо улыбается. Святая простота.
   -- Так больно, -- отвечаю я. -- Ей больно.
   За окном скребется дождь.
   Дым костра съел листву плотным облаком грез .
   За окном. за окном. За окном. За окном. За окном.
   Я отламывая себе еще кусочек курицы.
   Мила молчит. И смотрит на меня. Она готова слушать. Хорошо, говорю я себе и начинаю лепить образы в голове. В начале я делаю это нескладно, слова нелепы. Они льются с моего языка и я жонглирую ими не совсем умело, так, что иногда роняю их на пол. И не могу поднять, боясь рассыпать остальные. Так было всегда. Но хмель как замазка уничтожает все изъяны моей речи. И вот я уже поэт (или прозаик -- не важно). Главное - меня слушают, а я наслаждаюсь этим. И пусть ерунда все, что я говорю, пусть все это бред, который выветрится с утренним похмельем, но говорю то я от души. Пусть и неловко, как настоящий мастер, но на пределе чувств.
   -- Красота умирает. Остается грусть. В нее можно играть, но ...
   -- Вы тут! -- дверь приоткрыта, в щель просовывается голова Мити. Глаза совсем маленькие и блестят, как кусочки слюды. На них можно поскользнуться и упасть. Я отвожу свой взгляд. И молчу. Мне лучше молчать.
   Митя смотрит больше на Милу, чем на меня и тоже молчит.
   Лучше опустить глаза.
   -- Ну ладно, -- Митя уплывает в коридор, закрывая дверь. Я никогда не мог его понять. Наверное, это правильно, ведь понять -значит упростить.
   Мила смотрит на меня просяще. Еще слов. Но я вижу, что она устала. Устал и я. Надо отдохнуть. Голова как чугунный котел с шариками. Они перекатываются там, трутся боками и высекают звуки: хрум-хрум-хрум... Когда пьян - нет ничего лучше, чем выпить. Я хватаю ее за руку и тащу в комнату, где слышна музыка.
   Там мало света. Так мало, что его надо хватать руками и притягивать к себе. Я промахнулся и не поймал его. Однако поймал в свои объятия Милу. Музыка из магнитофона нежна и знакома. Пары танцующих качаются, как яхты при легком призе. Я прижимаюсь к Миле и отдаюсь движению волны. Волосы бьются в глаза и нос. Запах духов и парного молока. Теплое дыхание в шею.
   Слишком много всего, чтобы быть правдой.
   Я отталкиваю ее и включаю свет в комнате.
   -- Ну что?! Мы пьем или едем?!
   В начале в лицах недоумение. Затем злость. Я нарушил привычный ритм. Прервал спокойное движение. Должен быть наказан... Но зеленый змий побеждает. Несколько рук тянуться к бутылкам.
   Булькает жидкость в бокалах. Звук не приятен, как и вкус вина. Но это только в первый момент. Потом оно проскользнет по пищеводу в желудок и заснет на время, умасленное бутербродом с ветчиной.
   -- За то, чтобы лето не кончалось, -- охрипшим голосом прокричал Митя. Я опять вижу его глаза. Обида утонула в хмельном угаре.
   -- Чтоб оно за нами мчалось, -- подхватываю я.
   Все пьют. Может быть не все. На мелки пролили воду из кувшина. Теперь это акварель.
   -- В общем, за тех, кто в этих беляшах --, резюмирует Андрюша, откусывая от пирожка с мясной начинкой.
   Я смеюсь, чуть ли не до тошноты. Временами мой смех переходит на фальцет, и тогда я тогда я больше визжу, как поросенок. Это продолжается вечность. Пусть даже если она длинной в двадцать секунд.
   -- Танцуют все, -- заплетающимся языком изрекает Вовик и нажимает клавишу "PLAY".
   Танцуют все. Это tribe dance. Жесткий, бешеный ритм беспредела. 150 ударов в минуту. Двойной человеческий пульс. Жизнь в ускоренном ритме. Свет лампы дает тени на тюлевой занавеске окна. Пляшущие человечки. Кто-то смотрит бесплатный спектакль в доме напротив.
   Пол дрожит под ногами. И только прерывистый ритм электронных ударных... Если на Земле еще осталась жизнь, то она в этой квартире.
   Много вина.
   Когда жизни надоело беситься, накатила ночь.
   Спальных мест только два. Нас пять раз по столько. Я лег у окна и тут же заснул. Мне приснился ... мне приснилась зима. Я сижу на балконе в шерстяных кальсонах и белой майке. Грызу черствую горбушку. Посасываю ее пригорелый бок. Во рту горько. И сладко. Немного холодно и на язык падает снег. Крупный, как кукурузные хлопья. Таит и кипит. Пар трется о спину. Эй, пивная, еще парочку ! В ответ смех. Легкий и свежий, как утренняя роса. И обидно знакомый.
   -- Слушай, ну а Экш? Кто он? -- шепот.
   -- Гомо.
   -- Нет.
   -- Зоо.
   -- Тоже нет. Не подходит.
   -- Моно.
   В ответ знакомый смех.
   -- Точно! Моно! Всегда один и независим... Посмотри на него. Даже когда спит. Серьезный... Смотри! Такое впечатление, что обнимает себя руками.
   -- Ага.
   Опять тишина. Только внизу, во дворе лает собака.
   -- Что-то есть хочется...
   -- Консервированной пингвинятины.
   -- Чего? Не слышу.
   -- Я говорю -- тушку минтая бы сейчас.
   -- Кого? Тушку мента?
   Смех. Дуэтом. Это Мила и Андрюша.
   Я опять забываюсь. Ухожу в сон. Улетаю сквозняком в форточку окна. Там пыль и ужасная сырость. Болтаюсь в взвешенной грязи пока хватает сил. Хочется всплыть и набрать полные легкие чистого воздуха. Отталкиваюсь ногами и возвращаюсь в ночь. У окна.
   -- Мил.
   -- Что?
   -- Хочешь я тебе живот сделаю?
   -- Как сделаешь?
   Пауза. Темнота краснеет от стыда. Маленькие иголочки тыкаются: "как? как? как?"
   -- Ну как все...
   -- Нет, Андрюша. Спасибо.
   Теперь полная тишина. Разговор иссяк. Песочные часы остановились. Их не кому перевернуть.
   Я ложусь на другой бок и пробую заснуть. Меня тошнит. Кто-то недовольно урчит в животе. Голова. Болит. Мозг застыл, затвердел. Можно постучать по нему карандашом.
   Все равно пытаюсь заснуть. Мочевой пузырь с баскетбольный мяч.
   Встаю и иду в туалет. Нет сил стоять перед унитазом. Сажусь на него. Тут же забываюсь.
   Акварель подсохла на кисточке. Окунаю ее в воду. Беру зеленый и рисую степь. Рука дрожит неровным горизонтом. Степь без конца. Не единого дерева. Только трава. Хочется выть от тоски. Лошадь подо мной задремала. Но! Я бью ее шпорами в бока.
   Унитаз звякнул, но как-то глухо. Только в пятки ударила боль. Встаю, застегиваю ширинку. От резкого подъема темнеет в глазах. Опираюсь на стену; жду, когда из глаз уйдет коричневая мгла.
   Только теперь чувствую, что меня тошнит. Значит отравился спиртным. Хорошо, что спит Мила, а то бы сказала: "Ну вот, опять!"
   Выхожу из туалета; меняю его на ванную комнату. Свет не включаю. Это не нужно. Главное - здесь я и моя боль.
   Надо освободить желудок. Два пальца в рот... Твикс... Или как там говорит Андрюша... у тебя полный рот и нос кислого "АлыБашлы".
   Помогло... Ныряю с семиметровой вышки. За мной ныряет Ниагара. Вода гудит в ушах. Пульс лихорадит за сто. Бум... Давление -камень на груди ... и тяга ... тянут за голову и ноги. В разные стороны. Желудок судорожно дергается в спазмах. Еще. И ЕЩЕ...
   Свобода! Глотаю воздух воспаленными губами. Утираю сопли. Умываюсь. Холодная вода успокаивает и растворяет слезы. Делаю несколько быстрых глотков. Теперь в желудке есть новый заряд. Для очистки.
   Прыжок повторяю снова и снова.
   Наверное, прошел час. Может быть два. Трудно думать. Устал до смерти. Чуть живой. Выхожу из ванной и иду спать. Но застываю перед входом в комнату. Глаза давно привыкли к темноте и это не обман зрения. Мила спит. Андрюша спит... И только его рука вяло копошится под одеялом в области тела спящей королевы смеха. Она спит... Но она согласна, чтобы ее трогали!
   Пошло! Почему-то пошло!
   Я просто стою и смотрю. Меня не замечают. А я смотрю. Весь разбитый. Помятый в неравном поединке со своим здоровьем. Контуженный и больной. Но с эрегирующим членом.
   Я не животное. Я просто человек.
   Долго падаю в никуда. Сон, как отвар из ромашки.
   Утро. Я лежу на диване, вымотанный, как грузчик после бессонной ночи.
   Андрюша сидит за столом. Рядом полная рюмка. С усмешкой смотрит на меня.
   -- Ну как, Экш? Здоровье не хочешь поправить?
   -- Да пошел ты!
   -- Ну как хочешь. А я выпью. А то во рту сто пятьдесят мышей насрали.
   Выпивает и морщится. Хорошее лекарство всегда горькое. Хватает ломтик сыра и кидает его в рот.
   -- Ну вот, гораздо лучше. Экш! Что ты такой, как сама смерть? Скрюченный стручок. Ты чо? Правда выпить не хочешь?
   -- Слушай, Андрюша, отстань ты от меня. Без тебя тошно.
   Входит Мила и Катенька.
   -- Смотри на него, -- обращается к ним Андрюша. -- Пить не хочет. У самого на лбу пацифик, пить не хочет.
   -- Какой пацифик? -- удивленная Катя.
   -- Да глянь на его лоб!
   Все смотрят. Потом начинают смеяться. Один за другим. Потом все вместе.
   Я смотрю на них, как на идиотов и не могу понять, почему они смеются. Что такое они увидели? Встаю и еду к зеркалу в прихожей. Разглядываю свой лоб. Ухмыляюсь. Затем смеюсь. Ржу. Давлюсь от смеха.
   -- Ну ты гад, Андрюха! Ну ты скотина!
   От давления на моем лбу вздулась вена. Ветвящееся как река с притоками на географической карте. Как куриная лапка. Похожая на знак пацифистов.
   Сложившись от хохота в двое едва-едва добираюсь до кровати и плюхаюсь на нее. Смех рвется через губы. Даже больно. Кровь стучит в висках. Наконец смех начинает утихать. И ни какой обиды. У меня на него. Он рожден, чтобы подкалывать людей, но так, чтобы ни кто не ушел обиженным...
   Хочется курить. Залезаю в карман брюк. Достаю пачку. Пуста. Ни хрена. Вот в падлу!
   -- Андрюш! У тебя курить есть?
   -- Опух что ли? Я весь вечер у тебя стрелял.
   -- Митька где?
   -- Жрет, анафема, на кухне. Весь салат, что остался с вечера сожрал. И корытце с окороками.
   -- Ну в этом то я ему еще вчера подмогнул.
   -- С них и блевал...
   -- С чего ты взял, что я блевал?
   -- Да ладно, Экш! Я аж проснулся, когда ты в ванной ежиков пугал.
   Ну гад! А мне то как стыдно. Стыдно. Хоть под стол лезь.
   Входит Митя. Слава богу! Можно выйти из положения.
   -- Мить, дай сигаретку.
   -- Киски съели.
   -- Что?
   -- Нет, говорю.
   -- Что?! Вообще нет?
   -- И вообще и в частности.
   -- Вот, блин! Что делать то будем?
   -- Ты что? Первый день как родился? -- усмехнулся Андрюша. -- Для таких случаев и строят лестничные площадки. Пойдем, Митя. Бычар пошукаем.
   Я не очень понял о чем он. Но промолчал, чтобы не быть в дураках. К тому же в голове завывает, как метель в вьюжную ночь.
   -- Иди один, -- нехотя отозвался Митя.
   -- Ты чего? Курить не хочешь?
   -- Хочу.
   -- Ну тогда пойдем.
   Идут к входной двери. Одевают ботинки на носки с грязными пятками от пролитого вина и раздавленного зеленого горошка.
   -- Катрин! Иди сделай, чтобы дверь не закрывалась. Мы сейчас придем.
   -- Когда вернетесь -- тогда позвоните.
   -- Ну и хрен с тобой. Пойдем! -- уже обращаясь к Мити.
   Уходят.
   Я лежу и смотрю в потолок. Он как старый снег. Спекшийся и грязный.
   -- Экш! У тебя глаза ввалились. Как ты себя чувствуешь? -Мила смотрит на меня, склонив голову немного на бок.
   -- Дерьвомо. Ну неужели это не заметно? -- вспылил я. Всегда раздражаюсь из-за пустяков.
   -- Тебе плохо, да? -- Катя.
   -- Я же сказал -- не плохо, а дерьмово.
   -- Тебе не надо было пить вчера так много.
   -- Я и не пил ... много.
   Мила что-то хотела сказать, но осеклась. Осеклась, словно побоялось обжечься... Я же такой вспыльчивый, когда мне плохо (дерьмово).
   Они уплыли и оставили меня одного. Теперь стало еще хуже. Закрыл глаза и стал считать до десяти. Раз, два, три... Эй, Экш, наливай! Четыре, пять... Да ты тут самый трезвый!.. шесть, семь, восемь... Смотри не проблюйся! Смотри! Ты слышишь меня? Ты! Рой голосов в голове взорвал мое терпение. Я встал и подошел к стеклянной балконной двери. Несколько кирпичных домов и густой туман. Такой густой, что не видно телебашню, которая совсем рядом. Только тень. Может быть просто рябит в глазах. Покурить бы сейчас.
   Звонок в дверь. Катя прибежала из кухни и открыла. Ввалились веселые кладоискатели.
   -- Да, сегодня с бычками ну просто облом. Едва отыскали два. Зато королевских. Экш, курить будешь?
   -- Буду.
   -- Я оставлю тебе добить.
   -- Окей.
   Он открывает дверь и выходит на балкон. В его руке полураздавленный окурок, на котором явно проступают протекторы чей-то подошвы. Прикуривает и сладко затягивается, словно это "PALL MALL".
   -- А что, лучше ни чего не было?
   -- Иди и поищи. Эти то за радость.
   -- Тогда я не курю.
   -- Тебя ни кто не заставляет. Нам больше достанется, -- Это Митя. Уже тянет своего уродца, так, что дым чуть ли не из ушей. Я стою и смотрю на них, как дурак. Потом подхожу к дивану и опять ложусь
   -- Смотри не помри, -- с балкона.
   -- Иди к черту!
   В комнату возвращаются Катя с Милой. Всего нас в квартире пятеро. Остальные ушли. Уехали. Расползлись. Растаяли, как краски под сильным дождем. Остался только грифель карандаша. И тот скоро кончится. Чем буду дальше рисовать?..
   -- Андрюша прикрой дверь, а то холодно.
   -- Да ладно тебе! Смотри. Видишь, какая Москва кругом. Ленивая...
   Мила подходит к окну.
   -- Действительно! Ленивая... как не выспавшийся ребенок, под пушистым одеялом... он не хочет из под него вылезать.
   -- Ты меня понимаешь. Люблю такую Москву. Так бы вот сидел здесь, на балконе, и, не отрываясь, смотрел бы на город.
   Я лежу и смотрю на них. Вот так! Все просто! Ленивая Москва... Сказал легко. Случайно. Между прочим. Запросто. Не надо напрягаться, переживать, вынашивать, как ребенка, мысль, а потом в муках рождать. Не надо. Достаточно вот так просто кинуть пару слов... Вот она -- самородная красота. Наивысшей пробы... Я так не могу.
   Раз, два, три... Эй! Эй, ты! Ты! ТЫ!
   Надо меньше пить.
   Надо меньше пить.
   Надо меньше пить.
   -- Знаешь, она еще спит. Ее не разбудили, -- Андрюша.
   -- Забыли разбудить, -- Мила.
   -- Да, забыли, -- Андрюша бросает докуренную сигарету и входит в комнату. За ним молчаливый Митя.
   Катя убирает со стола.
   -- Погоди, я тебе помогу, -- Мила подходит к ней.
   -- Вы чего это? -- хитрость. Хитрость -- вот что в глазах Андрюши частый гость.
   -- Со стола убираем. Сейчас посуду мыть будем.
   -- Зачем?
   -- Что зачем?
   -- Зачем посуду мыть? Все равно жрать из нее будем.
   -- Как это?
   -- А мы, по-твоему, водку не закусываем что ли?
   -- Андрей, хватит! Нам уже пора собираться. Скоро Катины родители вернуться. Ты что, не понимаешь? -- Мила делает вид, что обижена.
   -- Ну и что? Разве мы им не нальем? -- и начинает ржать, широко раскрывая рот и харкаясь утробным "га-га-га". Вторыми голосами ему помогаем мы с Митькой.
   -- Дураки! Ну ей богу, дураки!
   -- Дураки -- не дураки, а после стакана закусываем.
   -- Ну хватит уж! Подурачились и будет, -- теперь Мила действительно обижена.
   -- Да не обращай ты на них внимание, -- успокаивает ее Катя. -- Пусть дурачатся.
   Убирают со стола.
   Андрюша чувствует, что проиграл. Это его не расстраивает. Он хватает полупустой пузырь "Русской", взбалтывает и с возгласом: "... и вновь продолжается бой!" залпом выпивает до дна.
   Я отворачиваюсь к стене и рыгаю, чтобы сдержать позывы желудка. Ну и здоровье! Луженая глотка!
   "Эй, вставая мужик! Пропивает, что есть!" -- завопил из динамика солист "Сектора газа". Андрюша включил магнитофон.
   -- Эй, братва! Все за стол! Бухать будем! -- хватает стул и садится к недопитой бутылке "Лимонной".
   -- Кури-бухай! -- рядом садится Митька и тянется за стаканом.
   -- Экш! А ты что? Мама не разрешает?
   -- Здоровье.
   -- Ну и мудак! -- резюмирует Митек.
   Я встаю и иду на кухню. Второй "и-вновь-продолжаетсябой!" я уже не выдержу...
   Сижу. Пью воду из стакана. Приходят девчонки с посудой. Начинают мыть.
   -- Кать! Ну ты хотела рассказать, что случилось, пока мы с Экшем на кухне сидели вчера.
   -- А, ну да! Представляешь, они выпили с Вовиком еще поллитра на троих и начали играть в мушкетеров.
   -- В мушкетеров?
   -- Ну да. Только на ножах. Чуть не порезали друг другу руки! Слава богу, послушали меня и остановились...
   -- Не упоминай имя господина своего небесного в суету земной, -- вставил я. Вылетело случайно. Взбрехнул, как старая собака.
   -- Что?
   -- Да не обращай ты на него внимание. Дурачится, -- Мила одарила меня взглядом, как королева своего фаворита. -- А дальше что?
   -- А потом пошли на балкон... Смеху то было!.. Двумя этажами ниже стала лаять собака с балкона. Так они, дураки, весь сервелат ей перекидали. Ладно бы собака все съела, так больше половины теперь в цветниках лежат. Представляешь себе, какаянибудь бабуля выходит полить свои цветочки или лук, а там зеленые кусочки копченной колбасы.
   Обе засмеялись. Одновременно. Как будто репетировали. Если бы у меня остались силы для смеха, я заржал бы на предложение раньше -- шутки не объясняют.
   * * *
   -- Ну что, упыри, по домам? -- Андрюша ежится от холода в своей легкой не по погоде куртке.
   -- Нет я к Роману на дачу, -- отвечаю лениво.
   -- Ну ты конкретный типан! От спиртного уже кишки наизнанку, а опять бухать едешь.
   -- Да нет. Просто посидеть. Там у него сейшн крутой. Поприкалываюсь малость.
   -- Ехай, ехай... Что ты передо мной оправдываешься. Только я завтра вечером за подготовкой по лабе заеду. Будешь дома то?
   -- К вечеру буду.
   -- Что опять за подготовкой? -- улыбается Митя.
   -- Да, -- улыбаюсь в ответ. -- Приезжай тоже, если хочешь.
   -- Не... Не могу.
   -- Ну ладно. Давай прощаться, -- Андрюша протягивает руку, дрожа в ознобе.
   -- Так нам же по пути. Ты сам сказал, что домой поедешь.
   -- Домой то, домой. Да вот только в чей?
   -- И куда же ты?
   -- Военная тайна.
   -- Да ладно тебе, кончай прикалывать.
   -- Да так. К одному типу надо заехать. Часы передать. Он их у меня по пьяни забыл еще месяц назад. Только на прошлой недели вспомнил. Протрезвел наверное.
   -- Ну, давай!
   -- Давай!
   И разошлись, как в море корабли.
   С Митькой ныряем в метро. Вагон гудит и сотрясает мое нутро, так что опять тошнит. Еще народу битком. Преимущественно старухи. Не одной тощей старухи. Все как сардельки. Ну почему в Москве все бабки, как пончики. А говорят жрать нечего. Что они с голоду пухнут?
   Опять злой, как черт. От того, что болит все. Не терплю себя таким... Больным... Слабый, как сопля. Сам себе ненавистен.
   Наконец, наша остановка. Поднимаемся на верх. На вокзал.
   -- Ну, что? По пивку? -- предлагаю я.
   -- Хорош! Мне утреннего хватило. До сиз пор закуска в горле плавает, -- морщится Митек.
   Покупаю "Жигулевского". Оборачиваюсь -- Митьки нет. Вот зараза! Хоть бы окликнул, предупредил, что отойдет. Всегда так!..
   Увидел его -- в коммерческом ларьке сигареты покупает. Подходит. В руке -- "CAMEL". Любит шикануть. А в кармане денег то осталось, наверное, до дому доехать... До стипендии еще две недели. Как живет -- не понимаю. Странный.
   Он добрый -- как то сказала Мила.
   Я знаю.
   Залезаем в вагон. Не топят. Холодно, как в рефрижераторе. Кроме нас еще человек десять. До часа пик еще далеко. Потягиваю свое пивко и смотрю в окно. Грязное. Немытое. И от этого небо, как лед, посыпанный песком. Отворачиваюсь. Закрываю глаза. Поезд трогает. В желудке хорошо от пива.
   Грифель скрипел-скрипел, да и сломался. Я сижу и смотрю на бумагу, где незаконченный пейзаж. Что делать -- не знаю. Плюю с досады. Слюна жирная, как подтаявшее сливочное масло. Свет забирается в слюну. Ему там удобно. Свет расщепляется в цвета, обогащая спектр. Теперь у меня есть масляные краски. Буду писать ими. Ерунда, что нет кисти. Сойдет и палец.
   Толкают в плечо.
   Где мой маленький город? Где розовые слоны и клоуны с улыбками до ушей? Их нет? Почему?! Посмотрите, у дяденьки кровь на правой щеке! Что?.. Ах, да! Простите... Это малиновый сироп.. и май... Май. МАЙ! My life.
   Толкают в плечо.
   Я открываю глаза. Митя встает и протягивает мне руку. Жму.
   -- Смотри, не проспи. А то уедешь в Голутвин.
   -- О'кей.
   Протираю глаза и смотрю в окно. Митька вышел из электрички. Посмотрел на меня. Махнул рукой. Достал сигарету и склонился прикурить. Стекло забрызгано грязью. Видно. Плохо. Вдруг щелкнула зажигалка "Zippo". Этого не должно быть. Двойные рамы не пропускают таких звуков с платформы. Тем более, что работает компрессор. Но я явно расслышал щелчок. И это щелкнула "Zippo". Только у нее такой характерной звук. Клацкл... Пожалуйста, посмотри на меня... клацкл... Мы движемся...
   Скользим!
   Качаем нефть из скважин!
   Нефть теплая и скользкая как вазелин.
   Чудо! Я чувствую чудо!
   клацкл...
   Поезд дернуло. Платформа поехала. Вместе с Митькой. его сгорбленной фигурой. И дымком, который уже заструился между ладоней.
   клацкл...
   Люди спускаются в подземный переход. Рюкзаки и цветы. Рядом. Кто-то несет рейки и большой лист фанеры. Очень большой. Большой... Хорошее слово -- БОЛЬШОЙ.
   Знание пришло бурно, будто бы его выдавили из тюбика. Колпачок был снят и на пузатое тельце нажали с силой. Знание ринулось в меня вязким потоком и поднялось от желудка по пищеводу к голове. Там остановилось. Успокоилось. Потеряло свою страсть к движению.
   За окном курил Митька и холодная осень уплывала на платформе вместе с ним. Все быстрее и быстрее. В следующий год. Где Митю ждут... Летом -- молодая жена. А осенью...
   Тогда, когда гниют опавшие листья.
   Ты ведь не будешь есть их?
   ... а осенью -- дочка... В нагрузку.
   * * *
   -- О! Какие люди! И без охраны! -- Роман разводит руки в стороны, надеясь, что я кинусь ему в объятия.
   -- Привет.
   -- Заходи Кудрявый! Гостем будишь.
   Прохожу в комнату. Там знакомые лица. Кроме одного.
   -- Роман! Познакомил бы с дамой.
   -- Экш, это Ася. Ася, это Кудрявый, -- представляет меня вместо Ромы Важненыч. Вообще его фамилия Важненко. Но так получилось, что мы зовем его Важненычем. А еще мир-дверь-мяч-затейником (переведи на английский).
   -- Дама со мной, -- предостерегает он.
   -- Не волнуйся, -- улыбаюсь я. Знаю, что сегодня мне не до баб. Я играю здесь роль добровольного шута. Буду веселить народ.
   Здороваюсь со всеми. По очереди. Важненыч. Борода. Ириска.
   Борода -- это Володя. Сосед по даче. Сколько ему лет не знаю. Но с бородой около сорока. И еще красный нос как у деда Мороза. Ириска -- это Лариса. Так называет ее Роман. Почему? Трудно сказать. Но... хозяин -- барин.
   Сажусь за круглый стол и оглядываю комнату. С прошлого раза мало что изменилось. Только вместо стекла в одном из окон прибита фанера.
   -- Что случилось? -- киваю в сторону окна.
   -- Да это я виноват, -- смущается Борода. Смущается... Значит еще не пили. Во время приехал... Черт! А ведь выпить то опять хочется. Вот организм!
   -- Нет, серьезно, я виноват, -- продолжал Борода. -- Ко мне пришел один... друган. Ну, мы выпили с ним. А он значит, дурак такой, как выпил, так поехал головой немного. Говорит -- клад давно ищу. Чую, говорит, где-то рядом с твоим домом клад, значит. Я ему объясняю, значит: дурак ты! Нет тут никакого кладу. Здесь одна голь живет. А если кто и побогаче дом держат, то щас клады на дачах не закапывают. Так ему говорю. А он все свое - клад, мол, здесь, клад рядом. Ну я ему и дал в зубы. Рассердился, значит, и двинул в хлебало. Раз, другой. Потом вытащил на улицу и пинок ему в зад отмерил. Иди -- говорю. Отсюда. Потом пришел и лег спать.
   -- А эта зараза, вернулся, разбил окно и в комнату чуть не залез. Зацепился курткой и повис на оконной раме. Мудак! Дверь пальцем открыть можно -- замок старый. Дуешь -- развалится. Так нет, гад! Окно надо было разбить, -- Рома говорит со злостью в голосе. Но с малой злостью. Ведь сам он такой мягкий и пушистый. Как плюшевый мишка. Такой не может быть по-настоящему злым.
   -- Ну вот и я о том, -- опять Борода: -- Слышу шум. Выхожу во двор. Смотрю из романова окна ноги торчат. Я их хватаю и тащу. А он, хрен моржовый, матерится аж уши вянут. Ну я его, когда вытащил, так обработал конкретно, что он от меня домой на брюхе пополз.
   Я покивал головой. Мол, понимаю. Сочувствую. А у самого глаза по углам рыскают: где бутылки, что пить будем?
   -- Что, выпивку ищешь, халявщик?
   Оборачиваюсь. Роман курит и улыбается, прищурившись от сигаретного дыма.
   -- Нет. Клад!
   Смеемся.
   -- Дай сигаретку! -- говорю я.
   Дает. Подносит горящую зажигалку. Вспоминаю -- у Митьки нет "Zippo". У него обычная, как у Ромы, газовая зажигалка.
   -- Кудрявый, ты что?! У тебя глаза как два будильника...
   -- Ерунда, -- смотрю на Рому, а самого сердце стучит, как отбивной молоток.
   -- Ну так что, может начнем? -- Борода аж ерзает от нетерпения. -- Время пить Херши!
   Рома идет на кухню, которая одновременно является прихожей. Залезает в холодильник и гремит посудой. Оборачивается к нам. С тремя бутылками водки и ликером. Декламирует: "Мы славно поработали! А теперь всем по бокалу Амаретто де Сароно! С водкой."
   -- Иди сюда, мой маленький -- радуюсь выпивке. -- Поцелуй своего папочку!
   -- Ну началось! -- смотрит на меня благосклонно. -- Теперь весь вечер прикалываться будешь.
   -- Еще сынуля не вечер. Еще только пять часов дня.
   -- Все равно, -- расставляет бутылки на столе.
   -- Предлагаю первый тост за прекрасных дам, -- говорю я. В этой комнате тосты можно расклеивать как ярлыки. Все просто и легко.
   -- Огонь! -- командует Важненыч и мы опрокидываем свои рюмки в раскрытые рты. Водка, разбавленная Амаретто, проскальзывает в пищевод.
   -- Гуд! -- смакую напиток. -- Высший бал по шкале Рихтера.
   -- А ты думал, -- смотрит на меня Рома, закидывая ногу на ногу.
   -- Я не думал, я пробовал... Так! Что у нас закусить?
   Окидываю придирчивым взглядом стол. Помидоры в банке. Пара тарелок салата. Колбаса. Даже есть буженина. Соленые огурцы и кастрюля горячего картофельного пюре с тушенкой. It's very nice.