Неизвестен Автор. Литконкурс 'Тенета-98' (сборник рассказов)

   Я терпел долго. Слишком долго. И вот, когда помешательство уверенной рукой стало все чаще и чаще стучаться в мой дом, я решил уйти от этой боли. Вы не представляете, чего мне стоило подобное решение! Сколько бессонных ночей я провел, коря себя за малодушие и трусость, сколько всего передумал. Но итог был ясен и, как сейчас понимаю, неизбежен. В моей голове созрело наиболее логичное решение. И очень, надо сказать, вовремя. Все просто: раз люди не могут жить со мной, если мое присутствие причиняет страдание и мне и им, надо уйти. Уйти навсегда и сжечь мосты.
   И вот, после недолгих странствий, я здесь. Сижу напротив вас, смотрю в ваши черные глаза и понимаю, что нашел то, чего так долго искал. Вы не станете ругать меня за то, что у вас плохое настроение, что вы не выспались, или попали в неприятную историю на работе. Не станете обижаться на мои глупые шутки и неделями дуться после этого. Знаете, мне кажется, мы привяжемся один к другому и дня не сможем прожить порознь... Мы станем друзьями, лучшими и, пожалуй, единственными настоящими друзьями во всем этом никчемном мире. Мы проведем вместе всю жизнь, и после смерти одного из нас оставшийся недолго задержится на свете. Вот это и есть настоящая... Однако, простите, что вы делаете... Ой!!!"
   До этого момента хозяин слушал. Сперва с некоторым удивлением, а потом с явным интересом и даже удовольствием. Природа вокруг уже замерла. Птицы затихли, белочки спали в теплых уютных дуплах. Царила полная тишина. И тут ночной лес потряс крик несчастного путника: "Ногу! Ногу откусил! Мамочка, как больно! Что ж ты делаешь, сволочь? Молчит, ухмыляется и пережевывает. Я к тебе как друг пришел, под твою защиту попросился, а ты..."
   А медведь молчал, пережевывал и ухмылялся. Ему действительно неведомо было гостеприимство в общечеловеческом его понимании. Невероятным, чудесным образом к нему забрел ужин. Зимой разговор был бы несравнимо короче, но сейчас еды было вдоволь. В его толстом брюхе уютно располагались различные корешки, мед диких пчел и мясо не менее дикого зайца. Так что даже приятно было послушать словесные излияния случайного собеседника, тем более, что спать еще не хотелось, а на работу медведи не ходят. Мысленно косолапый представлял, как расскажет жене, отлучившейся на несколько дней навестить маму, о забавном госте, так любезно согласившемся разделить с ним трапезу.
   Тем временем, первый откушенный кусочек провалился в бездну медвежьего пищевода. На душе было тихо и спокойно, но терпкий запах крови пробудил в бурой душе что-то первобытное. Не обращая внимание на крики ужаса и мольбы о пощаде начатого бифштекса, он вновь подошел к нему, осторожно взялся за вторую ногу и отправил в рот целую ступню.
   Его зубы сомкнулись. Раздался ужасный треск ломающейся кости, густым алым ручьем хлынула кровь, медведь исчез и уже теряющий сознание путник проснулся. Ног не было. Все оказалось только сном, и он по-прежнему находился в яйце. В своем старом добром домике, где так уютно лежать, свернув калачиком маленькое белое тельце. "Как хорошо, что у муравьев нет ни крови, ни костей, -- подумал он, -- а мне, к тому же, даже нечего откусить! Жизнь замечательна! Вот только эти кошмары..." Как ужасно было огромное пожиравшее его существо. Как огромен и ужасен был он сам, непонятно зачем зашедший в самую чащу леса, движимый глупой меланхолией. Чего не хватало ему в том, родном дня него мире, откуда он, бросив все, отправился сам не зная куда?
   "Приснится же такое", -- подумал будущий муравей, переворачиваясь с одного белого бока на другой. В детстве эмоции быстро приходят и уходят, сменяя одна другую и не задерживаясь надолго в памяти. Так и ужас, испытанный rnk|jn что, стал постепенно удаляться и совершенно исчез, уступив место усталости и неге, и он уснул крепким здоровым сном подрастающего яйца.
   На этот раз ему снился просторный светлый муравейник, тысячи милых родственников, спешащих куда-то по делам. Снилось яркое солнце, чудесное синее небо и вкусная толстая гусеница, пойманная с поличным за поеданием листьев рядом с фермой тли. Снился короткий, но справедливый суд над преступницей, закончившийся приглашением на ужин в качестве главного блюда. После еды он танцевал с восхитительной девушкой, дочкой уважаемых муравьев, живущих по соседству. Он что-то шептал ей на ухо, она прелестно улыбалась, и ему хотелось, чтобы этот танец продолжался вечно. Все вокруг дышало любовью. Казалось, что сердце рвется из груди и хочет, чтобы все узнали, как он любит ее, братьев, сестричек, всех кружащихся в быстром танце сородичей, да и вообще всех, даже противных рыжих муравьев, возможно тоже танцующих в этот момент. Все было музыкой и счастьем. Счастье ослепительным светом струилось из многочисленных щелей дома, и в этом потоке тонули все горести и невзгоды, неизбежно ожидающие молодого муравья за порогом детства.
   К сожалению, подползшая к кладке медведка оказалась единственной свидетельницей радости, охватившей спящего мечтателя. Но что им, грубым созданиям, привыкшим вечно прорывать замысловатые туннели в черных складках жесткой земли, до чужих планов и грез, когда внутри сидит страшный и жестокий хозяин по имени Голод. Быстро подползя к маленьким белым шарикам, медведка окинула их безумным взглядом, выбрала яйцо, лежащее ближе всего, и широко разинула пасть. Ее зубы сомкнулись. Раздался ужасный треск ломающейся скорлупы и танец прервался. -==x x x==Растворяется сон в красно-желтом стекле пустоты, В вязком зареве слов бьется звук, задыхаясь от боли. Ничего нет на свете ужаснее вечной неволи, Из которой растут потаенные страха цветы. Онемевшая страсть, пепелящая бездной глазниц, Отживает свое, понимая, что время проходит, И, стремясь наверстать неуспетое ранее, вводит В безымянную ночь, в ту, которой не видно границ. И не ясно, зачем равнодушно тускнеет закат, Почему так тепло на озябшей душе от разлуки, Отчего же теперь умирать, от любви, иль от скуки? Совершенно не ясно, но я даже этому рад. Может, Бродский был прав, и на свете прекраснее нет, Чем калитка в ничто, что так многим открылась радушно, Тем, кому на земле этой жить стало слишком уж душно И совсем нестерпимым стал груз накопившихся лет. Тем, кто вышел в окно, "Новогоднюю песню" допев, Став предателем здесь и везде, но свершивши Поступок, Не желая искать компромиссов, не зная уступок, Просто общий язык с этим миром найти не сумев. Впрочем, я не хочу уходить от живой красоты Неба звездного, солнца, деревьев, людей. Не напрасно Я родился и жил и живу... Но сейчас так ужасно Растворяется сон в красно-желтом стекле пустоты. -==x x x==Красавица коварная, Любовь, Ты призываешь на людей проклятья. Зачем же нам бежать в твои объятья И каждый раз обманываться вновь? Среди твоих даров страданье, боль... Любви счастливой в жизни не бывает И каждый смертный твердо это знает, Но, все-таки, свою играет роль. Мы все, Любовь, актеры в твоей труппе И счастье ныне -- относиться к группе Влюбленных так обманутых судьбой, Как в сказке о Ромео и Джульете. Ты жизнь моя, но нет тебя на свете. Ты умерла. Я -- следом за тобой.
   Данила Гамлет
   Дедушка из Африки
   Если бы некто захотел создать условия
   для появления на Руси Пушкина, ему
   вряд ли пришло бы в голову
   выписывать дедушку из Африки.
   И. Шкловский. -== == I == ==
   - Саша, иди спать! -- Надежда Осиповна стояла в дверях библиотеки и сердито поглядывала на сына.
   - Мам, ну можно я еще немного почитаю? -- заканючил тот.
   - Поздно уже, иди спать, - повторила мать. -- Сколько раз тебе говорила -- не читай при свечах. Глаза ведь испортишь!
   Мальчик насупился, закрыл книгу, положил ее на столик и побрел в свою комнату. Надежда Осиповна проводила его взглядом, подошла к столику и прочла название: "La pucelle d'Orleans".
   - Ох уж мне эта акселерация! -- проворчала она. -- Куда смотрит его няня? Ему сказки о Балде нужно читать, а не Вольтера!
   У Сашиной кровати сидела няня и что-то вязала. Лицо мальчика просветлело.
   - Няня, ты расскажешь мне сказку? -- спросил он.
   - Обязательно, - улыбнулась Арина Родионовна. -- Раздевайся и ложись.
   Саша моментально скинул одежонку и залез под одеяло.
   - Про говорящих собак с Сириуса расскажешь? -- просительно протянул он.
   Няня нахмурилась:
   - Отстань, пожалуйста. Я тебе уже о них рассказывала. Лучше я расскажу про спящую царевну.
   - Ну-у, про спящую царевну я уже сто раз слышал! -- заканючил Саша. -Расскажи про говорящих собак! Или про летающие глаза!
   - Про летающие глаза ты тоже уже слышал, - няня начала сердиться. -Лучше я расскажу про Лукоморье.
   - Но бабушка! Я не хочу про Лукоморье! Я хочу про летающие глаза! Или про говорящих собак!
   - Будешь капризничать -- вообще ничего рассказывать не буду! -- Арина Родионовна была явно не в духе. -- И не называй меня бабушкой!
   Саша натянул одеяло на подбородок, посмотрел на няню и, поняв, что ничего от нее сегодня не добьется, вздохнул:
   - Ладно, пусть будет про Лукоморье...
   Няня некоторое время смотрела на него, словно собираясь с мыслями, затем подняла голову, полуприкрыла веки и, глядя куда-то вдаль, нараспев начала рассказывать:
   - У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том... - она вдруг споткнулась, бросила испуганный взгляд на мальчика, тряхнула головой, словно отгоняя рассеянность, и продолжила: - Живет там ученый кот-баюн, который знает много-много сказок и умеет петь песни...
   Через несколько минут Саша Пушкин крепко спал.
   Проснулся он рано. Неяркое еще солнце пробивалось сквозь густую листву, гоняя по потолку блестящих веселых зайчиков.
   Саша тихонько выбрался из-под одеяла, оделся и выглянул за дверь. Где-то внизу скрипнули половицы -- наверное, ходила няня, а может быть, отец встал так рано. Попадаться кому-то на глаза Саше почему-то не хотелось -даже няне. Он осторожно прикрыл дверь, подошел к окну и выглянул наружу. Здесь - прямо над окном и чуть слева -- из стены торчал старый ржавый железный крюк, неизвестно когда и для каких целей забитый. Если ухватиться за этот крюк и подтянуться, то можно было выбраться на крышу, а оттуда спуститься на задний двор -- и попасть в сад. Саша давно уже разведал этот путь и частенько им пользовался, когда не хотелось отпрашиваться у родителей, чтобы пойти погулять. Это был его маленький секрет -- когда он хотел побыть один, то запирал дверь изнутри, выбирался через крышу на улицу и долго бродил по соседскому саду, а затем тем же путем возвращался назад. Няня иногда ворчала на него за то, что он не открывает дверь, когда она стучится, но это случалось довольно редко -- чаще всего никто ничего не замечал.
   Сейчас у мальчика было как раз такое настроение -- хотелось побыть одному, но не сидеть взаперти в четырех стенах, а бродить по саду, дышать прохладным утренним воздухом и слушать шелест листьев над головой. Хотелось на волю, на свободу, подальше от серых стен. Он закрыл дверь на крючок, ловко выбрался на крышу, перебрался на другую сторону дома -- и вскоре был уже в саду.
   В саду было тихо и прохладно -- летняя жара еще не очнулась от ночного сна. Саша медленно шел вдоль аллей, вдыхал чистый утренний воздух и любовался солнечными лучами, прорывающимися сквозь густую листву. Ему нравилось здесь - этот сад был единственным местом на земле, которое никогда его не обманывало. Мальчик рос необыкновенно умным и наблюдательным и рано начал замечать ложь, окружавшую его. Порой ему даже казалось, что все, что он видит вокруг -- ненастоящее. Как будто он смотрел на бутафорские декорации на сцене театра или на красивую панораму, нарисованную на стене. Он не помнил уже, где -- не то прочитал, не то услышал, - фразу о том, что весь мир -- театр, но эта фраза как-то сразу запала ему в душу -- он вдруг почувствовал, что в ней гораздо больше истины, чем кажется на первый взгляд. Ему все время казалось, что люди, окружающие его, играют друг перед другом какие-то неведомые ему (а может, и им самим?) роли. При этом играют из рук вон плохо -- он то и дело чувствовал фальшь. Например, он почему-то был уверен, что родители его очень любят, -- но мать всегда старалась быть с ним построже, а отец вообще не замечал. А старая няня, наоборот, его недолюбливала - но при этом всегда улыбалась и старательно играла роль любящей бабушки. Вряд ли он смог бы четко и логично объяснить, как пришел к таким выводам, да и вряд ли даже смог бы сформулировать сами эти выводы -он просто чувствовал, что "что-то здесь не так" -- а что именно, понять не мог. Что-то постоянно выпадало из колеи, концы не сходились с концами, и маленькая фальшивая нотка резала слух, нарушая стройную гармоничную картину окружающего мира. Фальшь сквозила в прохладных глазах отца, выглядывала из-за неуклюжих движений матери, пробивалась сквозь хрипловатые старческие нотки няниного голоса. Жесты расходились со словами, слова -- с действиями, действия -- с логикой. Даже его маленький трехлетний братик Лева, казалось, лишь играет роль его брата -- а на самом деле нисколько на брата не похож. Ощущение фальшивости, "ненастоящести" окружающего мира появилось у него уже давно -- вначале лишь как слабое мимолетное чувство, которое постепенно усиливалось и укреплялось и в конце концов стало устойчивым фоном всей его жизни. Это ощущение мучило его, неприятно резонировало в душе, заставляло чувствовать себя "не в своей тарелке". Только одна "настоящая" вещь была у него -- это стихи. Только стихи говорили ему правду, только в них он видел гармонию, только в них не было фальши. Впрочем, нет, был еще вот этот сад -он тоже был настоящим. Единственное место, которое никогда его не обманывало, не играло никаких ролей и не пыталось притвориться декорацией к дурному спектаклю. Только здесь он чувствовал себя спокойно и умиротворенно -- в гармонии с окружающим миром. Только здесь ему было хорошо.
   Саша долго бродил по траве мимо старых кленов и молоденьких игривых березок. Сотни образов теснились в его голове, сотни чувств переполняли сердце, сотни мыслей просились с языка. Он вдруг почувствовал то сладостно-упоительное состояние, когда хочется петь от обилия ощущений -- то состояние, которое обычно называют вдохновением... Слова вдруг сами собой начали складываться в стихи. Саша нашел знакомую беседку, сел там и вынул из-за пазухи заветную тетрадку, которую с некоторых пор всегда носил с собой. Неловко подвернув под себя ногу, он начал что-то в ней быстро писать. Лицо его то прояснялось, то вдруг хмурилось, когда он чувствовал, что написал не очень хорошо. По какой-то странной, одному ему понятной ассоциации -- наверное, по контрасту с окружающим теплом и зеленью, - он писал о зиме. Перед его мысленным взором вставали бескрайние заснеженные дали, по земле мела поземка, а небо затягивало темной серой мглой. Приближалась буря...
   Саша даже не заметил, как пролетело несколько часов. Из задумчивости его вывела карета их соседа князя Юсупова -- как всегда, звенящая, разноцветно-блестящая и неправдоподобная, словно лубочная картинка, она подлетела к крыльцу и извергла из своих недр не менее неправдоподобного хозяина. Саша посмотрел на солнце, уже перевалившее зенит и вдруг почувствовал, что голоден. Времени было уже много -- наверняка он пропустил завтрак. Ох, и влетит же ему! Он поспешно сунул тетрадку за пазуху и припустил бегом к дому.
   Когда он спрыгнул из окна в комнату, в дверь кто-то стучал.
   - Саша, иди обедать! Ну сколько же можно дуться? Завтракать не стал -и обедать тоже не будешь? Открывай сейчас же!
   Саша откинул крючок -- за дверью стояла няня и укоризненно смотрела на него.
   - Ну, что случилось? Мы чем-то тебя обидели?
   - Да нет, бабуль, все в порядке, - он неуклюже чмокнул ее в щеку и побежал в столовую.
   Мать с отцом и маленьким Левой уже сидели за столом. Отец мрачно посмотрел на него и проворчал:
   - Явилось, красно солнышко! Чем же это мы Вам так не угодили, молодой человек, что Вы с нами даже разговаривать не пожелали?
   - Я... извините... - пробормотал Саша, потупившись и внезапно покраснев до ушей.
   - Что? Не слышу? Я Вас спрашиваю, Александр Сергеевич, чем это Вы занимались целое утро? -- официальный тон не предвещал ничего хорошего. Нужно было как-то оправдываться.
   - Я... это... я... стихи писал... - пролепетал Саша, покраснев еще гуще.
   - Что? Опять стихи? Тоже мне, поэт выискался! -- фыркнул отец, но тут же смягчился. -- Ладно уж, садись обедать.
   Стихи были слабостью Сергея Львовича -- это Саша заметил уже давно. У них дома иногда бывал брат Сергея Василий Львович, который часто читал свои стихи. Сергей недолюбливал брата и все время иронизировал над его стихами -но Саша видел, что они ему нравятся. А когда Саша сам начал писать стихи -отец был просто в восторге. Каждый раз, когда мальчик читал родным свои творения, отношения с отцом резко улучшались -- даже сквозь напускное равнодушие было видно, что Сергей Львович очень доволен сыном. Вот и сейчас -- Саша сразу понял, что отцу очень хочется услышать его новые стихи, и он лишь порядка ради притворяется сердитым.
   Так и оказалось -- едва Саша прикончил последнее блюдо, как отец насмешливо поглядел на него и сказал:
   - Ну что ж, пиит, давай, порадуй нас своими новыми шедеврами!
   Саша утер губы салфеткой, вышел на середину комнаты и принял "позу поэта" -- отставил в сторону одну ногу и вытянул вперед руку -- именно в такой позе его дядя Василий Львович обычно читал свои стихи. Все невольно улыбнулись и приготовились слушать -- даже маленький Лева притих. Саша прокашлялся, устремил взгляд куда-то вдаль и заунывным голосом -- в тон стихам -- начал декламировать:
   - Буря мглою небо кроет,
   Вихри снежные крутя,
   То как зверь она завоет,
   То запла... чет... как...
   - он вдруг споткнулся, замолчал и ошеломленно уставился на слушателей. И было отчего -- он часто читал им свои стихи, но такой реакции не видел еще ни разу: челюсти у всех отвисли, брови вылезли на лоб, в глазах застыло выражение неподдельного изумления и почти животного ужаса. Только Лева смотрел спокойно и немного скучающе -- как всегда. Немая сцена продолжалась несколько секунд.
   Первым пришел в себя Сергей Львович:
   - Ну, что же ты замолчал? -- внезапно осипшим голосом пробормотал он. -- Продолжай, пожалуйста... - и улыбнулся натянутой, вымученной улыбкой.
   - То по кровле обветшалой... вдруг соломой... зашумит... - ничего не понимая, бормотал Саша. Слова вдруг вылетели у него из головы, он не мог больше вспомнить ни строчки. Он немного постоял, шевеля губами и пытаясь еще что-то сказать, потом вдруг разревелся в голос и убежал к себе в комнату. У него началась истерика.
   Его долго успокаивали, недоуменно пожимая плечами и делая вид, что не понимают причин его волнения.
   - Читал, читал, и вдруг на тебе! разревелся ни с того ни с сего... бормотала няня, утирая ему слезы и нервно поглаживая по голове, - но в глаза почему-то не смотрела, и руки у нее заметно дрожали.
   Когда мальчик немного успокоился, его вытащили в гостиную, поставили посредине комнаты и заставили прочитать стихотворение еще раз - полностью. Он, вначале сбиваясь, но постепенно все более и более приходя в себя, прочитал. На этот раз реакция у всех была совершенно нормальной -стихотворение понравилось, все его хвалили и даже заставили продекламировать еще несколько раз. Причем восхищались все вполне искренне -- Саша видел это -- но даже эта искренность отдавала фальшью после того, что произошло за обедом.
   Приблизительно через час вдруг приехал дядя Саши Василий Львович Пушкин -- брат его отца. Свалился, что называется, словно снег на голову -- сказал, что хочет недельку пожить у них. В причины Саша даже вникать не стал -- не до того ему было. Впрочем, приезду дяди он обрадовался -- Василий Львович был довольно известным поэтом, и племянник любил поговорить с ним о поэзии -- а то даже и поспорить.
   Узнав об обеденном инциденте, дядя подозвал к себе Сашу и заставил его еще раз прочитать злополучное стихотворение. С замиранием сердца, опасаясь увидеть ту же странную реакцию, мальчик продекламировал ему свой шедевр. Дядя выслушал очень внимательно, потом снисходительно посмеялся и высказался в том смысле, что, дескать, сыровато еще, но для девятилетнего мальчишки очень даже неплохо -- а вообще, он не понимает, из-за чего весь сыр-бор и что Сашу так расстроило. Потом высказал несколько замечаний по поводу того, как, по его мнению, стоило это стихотворение переделать. Саша начал ему возражать, завязался небольшой спор...
   Полноватый, добродушно-ироничный дядя развалился в кресле и, словно нехотя, но в то же время с явным удовольствием отражал атаки своего племянника. Он выглядел настолько спокойным, безмятежным и монументальным, что Саша невольно успокоился и на какое-то время даже поверил, что на самом деле ничего не случилось, и это просто его богатое воображение сыграло с ним скверную шутку...
   * * *
   - Ну, что скажете, Сергей Львович? -- спросил Василий, недобро поглядывая на брата. -- Доигрались?
   Сергей недоуменно посмотрел на него, словно не понимая, о чем речь. Василий отхлебнул крепкого черного кофе и со стуком поставил чашку на стол:
   - Не волнуйтесь, он нас не услышит. Я включил защиту.
   Сергей вздохнул:
   - Значит, начистоту?
   - Начистоту.
   Сергей пожал плечами:
   - Я не понимаю, что Вас так взволновало. По-моему, все идет по плану.
   - По плану?! -- вспылил Василий. -- Тогда какого черта вы все тут в штаны наложили и мальчишку перепугали? По какому такому плану?
   - Но, - Сергей исподлобья глянул на "брата" и тоже отхлебнул кофе, -согласитесь, все-таки неожиданно было услышать это из его уст. Хотя именно это мы и планировали...
   - Мы планировали, чтобы он написал это в двадцать пять лет, а ему сейчас только девять! К тому же полностью совпадает только первая половина стихотворения!
   - Ну, это естественно, - хмыкнул Сергей, - "выпьем с горя, где же кружка" мог только взрослый человек написать...
   - Ваш сарказм здесь совершенно неуместен! -- взорвался Василий. -Эксперимент под угрозой провала, а Вы ерничаете! -- Он вдруг вскочил, схватил собеседника за грудки, подтянул к себе и жарко задышал в лицо табачным перегаром:
   - У нас давно уже есть подозрение, что Вы вмешиваетесь в естественный ход эксперимента. Сегодняшнее происшествие -- лишнее тому подтверждение. Имейте в виду, Сергей Львович -- если наши подозрения подтвердятся, Вам несдобровать!
   Сергей отпихнул противника, сел, отхлебнул еще кофе и совершенно спокойно ответил:
   - По-моему, полковник, Вы ошибаетесь. Ни о каком провале не может быть и речи -- наоборот, мы получили поразительные результаты! Это успех, а не провал! А мелкие несоответствия должны были появиться в любом случае -- это неизбежно.
   - Почти семнадцать лет разницы - Вы называете это "мелким несоответствием"?! Ничего себе "мелочи"! А что он будет писать в двадцать пять лет -- Вы подумали?
   - Ах, вот Вы о чем! -- презрительно усмехнулся Сергей. -- Вы просто испугались, что он не впишется в те рамочки, которые ему услужливо приготовлены? Вы слишком многого хотите, родной мой -- вырастить гения, который ходил бы по одной половице, никогда не заглядывая на другую... А что, интересно, Вы собирались с ним делать в его тридцать семь лет? Подсылать в очередной раз Дантеса?
   - Ничего мы не собирались с ним делать -- и Вы это прекрасно знаете. Чтобы провести все необходимые измерения, достаточно проследить его развитие до тридцати лет или даже чуть меньше.
   - А потом? Он начнет вам мешать, и вы от него избавитесь?
   - Не городите чепухи! После тридцати лет ваш хваленый гений может убираться на все четыре стороны -- никому он больше не будет нужен.
   Сергей едва не задохнулся от бешенства.
   - Ах, вот как -- никому не будет нужен!? Не слишком ли цинично -поиграть чужой жизнью и бросить?..
   - Цинично? -- ядовито ухмыльнулся Василий. -- Это Вы меня обвиняете в цинизме? А ставить эксперименты над людьми -- не цинично? А нагло лгать маленькому мальчику, честно глядя в глаза -- не цинично? А рассчитывать чужую судьбу по вашим дурацким формулам -- не цинично?! -- он уже почти кричал, в углах губ скопилась пена. Они стояли друг против друга и, задыхаясь от ярости, судорожно сжимали кулаки, готовые испепелить друг друга взглядом. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы в спор вдруг не вмешалась Надежда Осиповна:
   - Мальчики, вы не знаете, где Саша? -- жена Сергея Львовича стояла в дверях и испуганно смотрела на спорщиков.
   - А что с ним? -- "мальчики" моментально остыли.
   - Не знаю. В комнате его нет, в библиотеке тоже, на улицу он не выходил...
   - А няня где?