Норман Джон. Племена Гора

   Главарь шайки взглянул на меня:
   — Рукав!
   Я закатал рукав на левом предплечье. Синей наколки ятагана, которую делают достигшим зрелости каварским мальчикам, у меня не было.
   — Он не кавар, — сказал Фарук и собрался ехать дальше, но главарь шайки оставался на месте и продолжал буравить меня взглядом.
   — Кто ты?
   — Я не кавар, — ответил я.
   — Он называет себя Хакимом из Тора, — сказал Фарук.
   — У северных ворот Тора, — произнес главарь, — есть колодец. Как он называется?
   — У северных ворот Тора колодца нет, — ответил я.
   — Как называется колодец возле мастерских седельщиков? — не унимался главарь.
   — Колодец Четвертой Попытки, — сказал я. — Более ста лет назад, на третьем году правления Шираца, тогдашнего бея города Тора, водоискатели с четвертой попытки вышли в тех местах на воду.
   Хорошо, что я посвятил несколько дней изучению города, прежде чем начал брать уроки владения ятаганом. Неумно выдавать себя за человека, о чьей жизни ты не имеешь ни малейшего понятия.
   — Ты говоришь со странным акцентом, — сказал главарь. — В Торе так не разговаривают.
   — Я не всю жизнь прожил в Торе, — ответил я. — Раньше я жил на севере.
   — Это каварский шпион, — сказал один из сподвижников главаря.
   — Я везу драгоценности Сулейману, вашему хозяину, — сказал я, — в обмен на финиковые кирпичи.
   — Надо его прикончить, — настаивал сподвижник.
   — Это твой курдах? — Главарь показал на ближайшего кайила.
   — Да.
   Проверяя караван, они клинками ятаганов отбрасывали полы курдахов, в которых могли укрыться кавары. Пока что им попадались скованные короткой цепью в пять звеньев за правую руку и левую ногу рабыни.
   — Кто внутри? — спросил он.
   — Никого, кроме моей рабыни.
   Он направил кайила к курдаху и вытянул ятаган, собираясь отбросить полу занавеса.
   Мой ятаган со звоном остановил его клинок.
   Все окаменели. Я видел, как пальцы сжимают рукоятки ятаганов, как опускаются копья.
   — Что, если ты прячешь внутри кавара? — спросил главарь.
   Острием своего клинка я отбросил занавес, и все увидели испуганную девушку, на которой из одежды были лишь ошейник и чадра.
   — Бедро, — приказал главарь.
   Девушка развернулась к нему левым бедром, на котором виднелось клеймо.
   — Это всего лишь рабыня, — разочарованно протянул второй бандит.
   Предводитель аретаев улыбнулся. Он успел разглядеть соблазнительные, сладостные изгибы маленькой рабыни.
   — Причем хорошенькая, — заметил он.
   — Приоткрой лицо, — бросил я.
   Девушка грациозно закинула руки за голову, пытаясь нащупать тесемки чадры. Тело ее при этом волнительно выгнулось. Раньше бы она это сделала по-другому. Я улыбнулся. Она становилась настоящей рабыней, сама того не подозревая.
   — Да, — повторил предводитель, — хорошенькая рабыня. — Глаза разбойника пожирали рот землянки, затем он жадно оглядел ее всю. — Поздравляю с прекрасной невольницей, — произнес он, обращаясь ко мне.
   Я принял похвалу, склонив голову.
   — Может быть, сегодня она нам станцует? — предложил он.
   — Она не умеет танцевать, — сказал я и добавил по-английски: — Ты еще не готова, чтобы танцевать для удовольствия мужчин.
   Алейна подалась назад.
   — Конечно нет, — ответила она по-английски, но я видел, как глаза ее загорелись возбуждением и любопытством. Вне всякого сомнения, она уже не раз представляла себя танцующей в свете костра по песку, под горящими взорами горианских воинов. Пройдет еще немало времени, прежде чем белокурая, холодная Алейна будет умолять: «Разреши, разреши мне танцевать для удовольствия мужчин».
   — Это варварка, — объяснил я главарю. — Я сказал ей, что она еще не готова танцевать для удовольствия мужчин.
   — Жаль, — проворчал он.
   На Горе принято, чтобы танцовщица удовлетворяла все желания, которые ей удалось вызвать у аудитории. Ей не позволяется возбудить людей и упорхнуть со сцены. Падая с последними тактами музыки на пол и отдавая себя на милость свободных мужчин, она может считать свой танец завершенным лишь наполовину. Ей еще предстоит заплатить за свою прелесть.
   — Тебе бы следовало научить ее танцевать, — сказал главарь.
   — Так я и сделаю, — ответил я.
   — Плеть может многому научить рабыню.
   — Мудрые и справедливые слова, — согласился я.
   — Хорошая рабыня, — проворчал он и поворотил кайила. Свита потянулась за ним, чтобы обследовать оставшуюся часть каравана. Его помощник, утверждавший, что я каварский шпион и что меня следует прикончить, смерил меня тяжелым взглядом и поскакал следом за всеми.
   — Совсем необязательно прибегать к плетке, когда будете учить меня танцам, господин, — лукаво произнесла Алейна по-гориански.
   — Знаю, — рассмеялся я. — Рабыня!
   Кулачки девушки сжались.
   — Надень чадру!
   Она повиновалась.
   — И не высовывайся.
   — Да, господин.
   Я увидел сверкающие гневом голубые глаза над желтой чадрой, рассмеялся и закрыл полог курдаха клинком ятагана.
   Постепенно, по мере того как девушка осознавала, что она рабыня в построенном — на рабстве мире и выхода у нее нет, в ней стали происходить разительные перемены. Ей начал нравиться ее ошейник и то, что она является собственностью мужчин. Она стала наглой и бессовестной, как и положено чужой собственности. Она стала задумываться над вещами, о которых не осмелилась бы подумать свободная женщина Она стала соблазнительной и привлекательной. Она стала чувственной, хитрой и умной; она стала собственностью Недавно она украла финик. И хотя я, конечно, ее наказал, в глубине души мне было приятно. Она становилась рабыней. Сегодня я видел, как она подняла чадру в присутствии мужчин. Я видел ее любопытство по поводу танцев. Она заявила, что плеть при обучении танцам не потребуется. Она считала себя внутренне свободной, рабыней лишь по имени и ошейнику, но в этом она ошибалась. Пусть потешится, решил я, пока настоящий хозяин не выбьет из нее последний остаток гордости.
   Прелестная Алейна, сама того не подозревая, делала большие успехи.
   Она становилась рабыней.

Глава 5. ЧТО ПРОИЗОШЛО ВО ДВОРЦЕ ПАШИ СУЛЕЙМАНА

   — Что ты за нее хочешь? — спросил Сулейман, восседавший на сложенных на ковре подушках.
   Он носил каффию и агал с шитьем рода аретаев.
   Перед нами на полированном малиновом полу в расслабленной позе стояла девушка с прекрасным телом. Она смотрела в сторону, так что казалось, будто ей скучно. По правде говоря, с ее стороны это выглядело дерзостью.
   Обнаженные бедра едва прикрывала накидка из желтого торианского шелка. Ноги оставались босыми, зато на лодыжках, особенно на левой, висело множество колокольчиков. Желтая накидка еще больше подчеркивала соблазнительные изгибы ее тела. На шее был защелкнут золотой ошейник, ниже висело несколько цепей и ожерелий. Кисти рук украшали браслеты, а на самих руках красовались великолепные ' пластины. На левой руке их насчитывалось гораздо больше. Рабыня встряхнула роскошной белокурой гривой.
   — Приготовься доставить удовольствие свободному мужчине, — сказал я.
   Она была голубоглаза и светлокожа. Рабыня согнула колени, перенесла вес тела на пятки, высоко вскинула руки и соединила кисти.
   Я подал знак музыкантам. Раздался чистый звон цимбал, и Алейна начала свой танец.
   — Вам нравится рабыня? — спросил я Сулеймана.
   Он следил за ней, прикрыв узкие глаза тяжелыми веками.
   Лицо его не выражало никаких эмоций.
   — Любопытна, — заметил он равнодушно.
   Я снял с пояса кошелек, в котором хранил жемчуга. Разрезав нить, я выложил перед Сулейманом на низкий столик две драгоценные жемчужины. Он поочередно оглядел их, беря со стола большим и указательным пальцами. Несколько раз Сулейман смотрел сквозь них на свет. Я уже выяснил примерную рыночную стоимость этих камней и знал, сколько смогу получить за них финиковых кирпичей.
   Справа от Сулеймана сидел в скучающей позе еще один человек. Он тоже носил каффию с агалом и кафтан из шелка. Это был торговец солью из Касры.
   — Жаль, — произнес Ибн-Саран, — что не удалась наша общая поездка в Касру, а оттуда в Тор.
   — Меня срочно вызвали по важному делу, — сказал я.
   — Для меня это была большая потеря. — Ибн-Саран поднес к губам дымящийся кубок с черным вином.
   Сулейман щелчком пальца оттолкнул несколько жемчужин.
   Я сложил их в кошелек. Его интересовали бриллианты и опалы.
   И то и другое — большая редкость на рынке драгоценностей Тахари.
   Он поднял глаза на Алейну. Казалось, тело ее застыло. Между тем она танцевала. Со стороны можно было подумать, что она делает это против своей воли. Создавалось впечатление, что девушка старается не двигаться, но тело ее не слушается и подрагивает в такт сладостной музыке, выдавая в ней истинную рабыню. Глаза ее закрылись, зубки впились в нижнюю губу; она высоко вскинула руки и стиснула кулачки. Вопреки ее желаниям, тело девушки двигалось и продолжало соблазнять сидящих вокруг мужчин. Сулейман и Ибн-Саран лениво следили за проделками танцовщицы.
   Кстати, мне пришлось целый месяц проторчать в оазисе Девяти Колодцев, прежде чем удалось добиться аудиенции у Сулеймана.
   Не отрывая глаз от Алейны, Ибн-Саран поднял палец, и к нему с кувшином черного вина тут же метнулась босоногая рабыня в прозрачных шальварах и узкой накидке из красного шелка, оставляющей обнаженными живот и грудь. Она опустилась на колени и наполнила его кубок. Под прозрачной чадрой я разглядел металлический ошейник.
   Она даже не взглянула в мою сторону. Вместе с кувшином черного вина рабыня вернулась на свое место.
   Ибн-Саран поднял другой палец. К нему кинулась рыжеволосая белокожая рабыня, также одетая в чадру, шальвары и накидку. В руках она держала поднос с разными сортами сахара и ложками. Опустившись на колени, она поставила поднос на стол. Крошечной ложечкой, не превышающей в диаметре одной десятой хорта, она отмерила четыре порции белого сахара и шесть желтого, после чего разными ложечками размешала белый и желтый сахар.„По-том она прижала кубок к щеке, проверяя температуру. Поймав взгляд Ибн-Сарана, рабыня поцеловала кубок, протянула его купцу и, склонив голову, удалилась.
   Я даже не обернулся, чтобы посмотреть на первую девушку, налившую вина из серебряного кувшина.
   Интересно, кому она принадлежит, Ибн-Сарану или Сулейману. Скорее всего Сулейману, поскольку мы находились у него в гостях.
   Сулейман неохотно отодвинул еще два камня. Я положил их в кошелек.
   Танцуя, Алейна обернулась. Я улыбнулся. Под желтым шелком виднелся еще не заживший синяк. Она получила его на четвертый день после того, как к нам присоединилась высланная из оазиса Четырех Колодцев охрана. Это случилось на водопое. Алейна несла на голове огромный кувшин со взбитым молоком верра. Я видел, как все произошло, и считаю, что она сама напросилась. Алейна проходила мимо сидящего в тени красивого широкоплечего кочевника и вдруг принялась соблазнительно раскачивать бедрами. Кочевник вскочил на ноги и жесткими, как клеши, пальцами ущипнул ее за ягодицу. Визг рабыни был слышен за четверть пасанга. Она перепугала кайилов и верров, бурдюк полетел на землю; к счастью для нее, швы не разошлись. Она развернулась к обидчику, но кочевник, горой возвышаясь над невольницей, произнес:
   — У тебя красивая походка, рабыня.
   Она попятилась, споткнулась и, наконец, уперлась спиной в покосившийся ствол флахдаха.
   — Ты хорошенькая рабыня, — продолжал он. — Я был бы не против с тобой побаловаться. — Она отвернулась, а он положил руку на ее грудь. Алейна подалась назад, царапаясь голой спиной о ствол дерева и отчаянно мотая головой. Таким образом ей удалось вскарабкаться почти на фут по стволу покосившегося дерева, прежде чем он впился поцелуем в ее губы, прямо через чадру, на которой осталась кровавая отметина. Затем он схватил ее за волосы и несколькими узлами завязал их на дереве, после чего повернулся и ушел. Она стояла возле дерева на коленях и рыдала, отчаянно пытаясь развязать невидимые узлы. Прошло более десяти ен, прежде чем, к удивлению всего лагеря, ей удалось освободиться. Самое досадное, что ее увидела Айя, рабыня Фарука, которая учила ее различным вещам. Айе не понравилось, что Алейна прохлаждается у дерева, а бурдюк со взбитым молоком верра валяется в пыли. Прежде чем Алейне удалось окончательно развязаться, Айя успела несколько раз огреть ее своим излюбленным предметом обучения — уздечкой для кайила с узлами.
   — Лентяйка! — вопила она. — Все никак не наиграешься! Несчастная Алейна поставила бурдюк на голову и побежала исполнять порученную работу. Вечером, после того как Айя посчитала, что на сегодня хватит, и отпустила Алейну, рабыня прибежала ко мне жаловаться.
   — Ну разве он после этого не ужасная скотина? — закончила она своей рассказ.
   — Да, — кивнул я, — он — ужасная скотина.
   — Почему ты не вмешался?
   Я пожал плечами:
   — По-моему, ты и сама прекрасно справилась.
   — Вот как? — произнесла она и через несколько минут добавила: — Разве ты не должен защищать свою собственность?
   — Должен, если она представляет какую-нибудь ценность.
   — О! — вырвалось у Алейны, и она опустила глаза.
   — Сними с меня тапочки, — приказал я. Она послушно согнулась.
   Поздно вечером, свернувшись клубком у меня в ногах, она вдруг заговорила:
   — Господин?
   — Да?
   — Он ужасная скотина, ведь так?
   — Так.
   Наступила долгая пауза. Затем я услышал:
   — Как ты думаешь, я еще увижу его?
   — Кочевники бедные люди. Я полагал, ты хочешь достаться богатому.
   — Я не собираюсь ему доставаться! Я его ненавижу!
   — О! — произнес я.
   Спустя некоторое время она сказала:
   — Господин?
   — Да?
   — Как ты думаешь, господин, увижу ли я его еще раз?
   — Не знаю.
   В темноте я услышал, как звякнула намотанная на ее лодыжку цепочка. Невольница замерла, стоя на коленях. Голова ее прижалась к циновке.
   — Господин, — прошептала она.
   — Да? — отозвался я.
   — Может быть, я начну учиться танцевать?
   — Кто это «я»?
   — Алейна, твоя рабыня, господин, умоляет тебя научить ее танцевать.
   — Может быть, ее и научат.
   Некоторое время мы молчали.
   — Алейна?
   — Да, господин?
   — Считаешь ли ты в глубине души себя рабыней?
   — Может ли девушка ответить честно?
   — Конечно.
   — Я никогда не стану истинной рабыней, — ответила она. — Я женщина с Земли.
   — О, — сказал я и улыбнулся.
   Снаружи доносился шорох ветра, фырканье кайилов и перекличка стражников.
   — Почему Алейна решила учиться танцевать? — спросил я.
   Девушка задумалась, потом вздохнула:
   — Алейна думает, что это доставит ей удовольствие и займет ее время. К тому же это пойдет на пользу здоровью. Это поможет ей сохранить фигуру.
   — Алейна, — сказал я, — хочет танцевать, причем танцевать истинно женские танцы, потому что в глубине сердца она хранит секрет.
   — В чем же секрет Алейны? — спросила она.
   — В том, что в глубине души она хочет стать рабыней.
   — Ерунда! — воскликнула девушка.
   — Есть и еще одна тайна, — сказал я. — О которой не знает сама Алейна.
   — Что еще за тайна?
   — То, что, желая в глубине души стать рабыней, Алейна не заметила, как уже стала ею.
   — Нет! — крикнула девушка. — Нет! Нет!
   — Она из тех девушек, для которых клеймо и ошейник лишь внешние подтверждения внутреннего состояния
   — Нет!
   — Для таких девушек клеймо — разглашение давно не существующей тайны.
   — Нет! — крикнула она.
   — Клеймо и ошейник, Алейна, — это то, что тебе надо.
   — Нет! — Она зарыдала, и я услышал, как пальцы ее пытаются сорвать ошейник.
   — Радуйся, что он у тебя на теле! Многие девушки о нем только мечтают!
   Она долго плакала в темноте и отчаянно тянула себя за ошейник.
 
   Ибн-Саран потягивал густое черное вино и смотрел на танцующую перед ним рабыню в желтой шелковой накидке.
   Я видел, что ее прелести произвели на него впечатление.
   Она изогнулась, вытянула ногу и, следуя музыке, медленно гладила ее руками.
   Алейна была действительно хороша, поскольку в душе ее пылал огонь рабыни.
   Время от времени она бросала на нас лукавый взгляд, словно желая сказать — вот я исполняю для вас танец рабыни, а между тем в глубине души я совершенно свободна. Вы меня так и не приручили. И никогда не приручите. Меня приручить нельзя. Ни один мужчина не сумеет меня приручить.
   Придет время, и она поймет, что уже давно стала настоящей рабыней. В таких делах спешить не следует. В Тахари мужчины очень терпеливы.
   Перед Сулейманом лежало пять камней, три бриллианта с красными и белыми проблесками и два опала, один обычный, молочного оттенка, другой — редкий пламенный опал, голубой с зеленым. На Земле опалы не очень ценятся,
   зато на Горе они большая редкость. Я привез уникальные экземпляры, отполированные яйцеобразные камни. Конечно, их стоимость не дотягивала до стоимости бриллиантов.
   — Что ты хочешь за эти камни? — спросил Сулейман.
   — Сто весов финиковых кирпичей.
   — Это слишком много.
   Я и сам знал, что запросил лишнее. Трюк заключался в том, чтобы изначально назвать высокую цену, а потом прийти к разумному компромиссу. При этом нельзя запрашивать слишком много, чтобы не оскорбить умного и уважаемого человека. Завысить цену — значит дать понять, что считаешь собеседника за дурака. В случае с Сулейманом это могло привести к весьма нежелательным для меня последствиям, как, например, немедленное обезглавливание, а то и что-нибудь похуже, в зависимости от его настроения.
   — Двадцать весов финиковых кирпичей, — сказал он.
   — Это слишком мало.
   Сулейман разглядывал камни. Он и сам понимал, что это не цена.
   Сулейман умел разбираться в товарах. Он обладал вкусом. К тому же он был очень умным человеком.
   Он уготовил мне ловушку.
 
   То, что это ловушка, я осознал ночью. Шла шестая ночь после присоединения к каравану Фарука людей из племени аретаев. Помощник предводителя, второй после него человек в отряде, подъехал к моему шатру. Именно он требовал прикончить меня как каварского шпиона. Звали этого человека Хамид.
   Он подозрительно огляделся, затем ввалился в шатер и уселся на мои циновки. Я не собирался его убивать.
   — Ты привез камни для продажи Сулейману, высокому паше из рода Аретаев, — сказал он.
   — Да, — ответил я.
   — Отдай их мне. — Хамид явно волновался. — Я передам их Сулейману. Он все равно тебя не примет. А я отдам тебе их цену в финиковых кирпичах.
   — Не очень удачный план, — сказал я.
   Глаза его сузились, а злое лицо потемнело.
   — Выйди, — сказал он Алейне. Я еще не успел ее стреножить.
   Девушка вопросительно посмотрела на меня.
   — Выйди, — кивнул я.
   — Не хочу говорить при рабыне, — пояснил он.
   — Понимаю. — Если он собрался меня убить, умнее делать это без свидетелей, путь даже и рабов.
   — Вокруг много каваров, — улыбнулся он. — Очень много.
   По правде говоря, я и сам заметил, что последние несколько дней на горизонте то и дело появляются группы всадников.
   Когда наша охрана выезжала им навстречу, они исчезали.
   — Поблизости целый отряд каваров, — сказал Хамид, — числом от трехсот до четырехсот человек.
   — Разбойники?
   — Кавары. И люди из подчиненного им племени та'кара. — Он пристально посмотрел на меня. — Скоро может начаться война. Караванов не будет. Купцы не осмелятся идти через пустыню. Кавары не хотят, чтобы купцы добирались до Сулеймана. Они хотят, чтобы вся торговля шла через оазис Серебряных Камней. — Это был оазис племени чаров, одного из подчиненных каварам племен. Название происходит со стародавних времен, когда умирающие от жажды путешественники вышли рано утром к воде. На окружающие источник камни выпала роса. В лучах утреннего солнца она сверкала как серебро. Роса, кстати, весьма частое явление в Тахари. За ночь на камнях концентрируется много влаги. Понятно, что первые же лучи солнца мгновенно ее выжигают. Иногда кочевники чистят камни и выставляют их на ночь, а утром слизывают воду.
   Напиться таким способом, конечно, нельзя, но губы и язык освежить можно.
   — Если кругом так много каваров и та'кара, значит, вы не сможете обеспечить безопасность каравана? — В самом деле, в случае войны охрана в сто человек могла скорее спровоцировать атаку.
   Хамид, заместитель Шакара, предводителя отряда аре-таев, пропустил мое замечание мимо ушей. Вместо этого он сказал:
   — Дай мне камни. Я сохраню их в безопасности. Иначе они могут достаться каварам. Я передам их Сулейману. Он не станет встречаться с тобой. Я за тебя поторгуюсь. Ты получишь хорошую цену в финиковых кирпичах.
   — Я сам поторгуюсь с Сулейманом, — сказал я.
   — Каварская сволочь! — прошипел он.
   Я промолчал.
   — Дай мне камни!
   — Нет, — сказал я.
   — Ты планируешь добиться аудиенции Сулеймана, чтобы его убить! И получить за это финиковых кирпичей. Тебе понадобится кинжал!
   Он прыгнул как дикий кот, но на моем месте уже никого не было. Я выбил ударом ноги шест, на котором держался шатер, и выкатился наружу.
   — Эй! — вопил я что было сил. — На помощь! Грабители!
   Ко мне немедленно бросились несколько человек, среди них предводитель отряда Шакар. Вокруг тут же столпились погонщики и гуртовщики. По сигналу Шакара принесли факелы. Из-под рухнувшего шатра выбрался Хамид.
   — Да это же благородный Хамид! — воскликнул я. — Прости меня, высокочтимый господин! Я по ошибке принял тебя за грабителя.
   Хамид с проклятиями отряхивал песок с одежды.
   — Только неуклюжий человек может обвалить себе на голову шатер, — проворчал предводитель отряда, засовывая ятаган в ножны.
   — Зацепился, — огрызнулся Хамид и, не оборачиваясь, скрылся в темноте.
   — Поставь шатер, — приказал я испуганной Алейне
   — Да, господин.
   Затем я отправился к Фаруку. Я не хотел, чтобы он терял людей.
 
   Атаки каваров пришлось ждать недолго. Она началась около десяти часов утра на следующий день, когда наступил горианский полдень. Я даже не удивился, когда вылетевшие навстречу противнику воины аретаев поворотили кайилов и ускакали в пустыню, бросив караван на произвол судьбы. Каваров было действительно много.
   — Не сопротивляться! — скомандовал Фарук своей охране, разъезжая из конца в конец каравана. — Не сопротивляться!
   Спустя несколько мгновений на нас налетела толпа каваров. Бурнусы были отброшены за спину, в руках угрожающе торчали копья. Охрана Фарука, повинуясь его приказу, повтыкала копья и ятаганы в песок.
   Рабыни визжали от страха.
   Кавары приказали мужчинам спешиться. Всех согнали в кучу. Погонщикам было приказано выстроить всех кайилов в один ряд. Разбойники наугад открывали ящики или вспарывали мешки, пытаясь определить, что везет караван.
   Один воин провел копьем черту на песке.
   — Разденьте женщин и выстройте их вдоль этой линии, — приказал он.
   Женщин выстроили в одну длинную шеренгу. С некоторых ятаганами сорвали одежду и чадру. Я видел, как Алейну выдернули из курдаха и швырнули на песок. Она в ужасе припала к земле. Какой-то воин, не слезая с кайила, острием копья сорвал с нее чадру.
   — Смотри, какая красавица! — воскликнул воин.
   Острое как бритва копье уперлось ей в грудь.
   — Становись в ряд, рабыня! — приказал он.
   — Да, господин, — пролепетала Алейна.
   — А ты почему не разоружился? — спросил меня подъехавший кавар.
   — Я не подчиняюсь Фаруку.
   — Ты едешь с караваном, разве не так?
   — Мы идем в одну сторону, — сказал я.
   — Бросай оружие и слезай на землю! — приказал он.
   — Нет.
   — Мы не хотим тебя убивать, — сказал кавар.
   — Мне приятно это слышать, — ответил я. — И у меня нет планов убивать вас.
   — Если это аретай, убей его! — распорядился проезжающий мимо всадник.
   — Ты аретай? — спросил меня воин.
   — Нет.
   Я видел, как некоторых кайилов отвели в сторону. Других оставили с погонщиками.
   Топчущиеся животные подняли страшную пыль. Она покрывала щиколотки и икры выстроенных в шеренгу рабынь. Девушки прикрывали глаза от палящего солнца и пыли. Двое тяжело кашляли, некоторые приплясывали, их маленькие босые ножки не выдерживали жжения раскаленного песка. Вдоль шеренги разъезжал видный кавар, осматривая добычу. Он выкрикнул команду, и первой из строя вытолкали Алейну.
   Я был безмерно доволен, что кавары посчитали ее достойной добычей.
   — Встань сюда, девушка, — приказал кавар.
   Меня это не удивляло. Она с каждым днем становилась все лучше и лучше. Рано или поздно она должна была возрадоваться своему состоянию рабыни и по-настоящему возлюбить ошейник. На Земле ее приучали подражать противоестественному поведению и совершать поступки, противные собственной природе. На Земле больше всего боялись, что мужчины и женщины станут самими собой и женщинам захочется быть рабынями. На Горе это как раз считалось нормой. Как ни странно, но основным чувством живущей в рабстве женщины является благодарность. Иногда мне не ясно, за что 'могут испытывать такую благодарность полностью зависящие от чужой воли люди.