Орлов Антон. Чужое тело

   — Ты растерялся, а человек из-за тебя обделался.
   — Может, он как раз перед этим собирался в туалет? Просто совпало.
   — Ага, совпало… Их тут постоянно запугивают внешним миром, враждебным и страшным. Если некто в маске врывается к тебе в кабинет с воплем «Незийская полиция!» — это значит, вторжение из космоса уже произошло. Незийская полиция на Манокаре, спасайся кто может.
   На следующей площадке — статуя женщины, похожей на богиню плодородия какого-нибудь примитивного племени, широкобедрой, с гипертрофированной грудью и младенцем на руках, в окружении еще нескольких детей. Складчатая драпировка целомудренно прикрывала монументальные формы. На белом пластолитовом лице застыло выражение покорности и величия. Надпись поучала:
   Ты сначала роди и взрасти,
   А потом уж о сказках грусти!
   — Манокарская эротика, — фыркнул Поль. Они все еще выжидали. Стиву удалось выйти из гиперпространства и совершить посадку, не потревожив сторожевые спутники; сейчас на орбите плавали его зонды, неуловимые для манокарской военной автоматики, — они засекали каждый приближающийся корабль и посылали сигнал, однако тот корабль, на борту которого находилась Тина, до сих пор не прибыл.
   Очередная скульптура изображала компьютер. К нему подкрадывалась личность в интероператорском шлеме, с пакостной физиономией и хищно растопыренными пальцами.
   За компьютером хакер сидит —
   Содрогаясь, мир в пропасть летит.
   Группка притихших детей испуганно глядела на эту бяку, в то время как учитель что-то им объяснял.
   Пока Стив старался собрать побольше информации о президенте Ришсеме — судя по всему, тот был главным инициатором похищения Тины. Непонятная фигура. Вначале начал проводить политику, направленную на постепенную либерализацию манокарского режима, отказался от тотального изоляционизма, пригласил бизнесменов с Ниара. Потом вдруг превратился в ярого реакционера, разорвал едва налаженные контакты, затеял кампанию против Тины… Почему? Экономика Манокара находилась в плачевном состоянии, и та линия, которой Ришсем придерживался вначале, была единственно разумной. Что заставило его изменить политику? И кто его убил? Похоже, что манокарские власти до сих пор не нашли убийц и ни черта не смогли выяснить, хотя официальная версия народу была предъявлена: происки врагов из внешнего мира, как же иначе?
   Стив и Поль составили список лиц, которые входили в ближайшее окружение Ришсема и могли что-то знать о его делах. Попали в этот список и четыре скорбящих вдовы президента. У старшей из них, кроткой и плодородной госпожи Дорины, Стив и Поль уже побывали. Она приняла их за дьяволов, а потом, когда Стив вылечил ее от затяжной мигрени, — за Божьих посланцев. Пожилая женщина, погруженная в мутные воды горя, когда-то в прошлом наученная гладко говорить и произносящая фразы как автомат, — похоже, она не очень-то вникала в их смысл. Она показалась Полю почти неживой. Эта самая «вата», которая на Манокаре была повсюду, окутывала ее толстым-претолстым слоем без единого просвета. Поль предложил тогда подойти с другого конца и поговорить с Люаной, самой молодой из президентских вдов.
   На очередном постаменте — некто с растерянной и неприятной физиономией стоит около двух больших чемоданов. Вначале Поль решил, что эта скульптура бичует воровство, но оказалось, нет.
   С гордой Родины он убежал
   И навеки предателем стал.
   О чужих небесах не мечтай,
   Манокар — вот единственный рай!
   — Послушай, здесь ведь одни люди! — осенило вдруг Поля. — Не то что негуманоидов, даже гинтийцев или шиайтиан не видно.
   — Ты только сейчас заметил?
   — Ну, я с самого начала чувствовал, что чего-то не хватает…
   — На Манокаре живут одни люди, поскольку все остальные расы заражены скверной — так они считают. Смотри!
   Поль уже увидел: женщина в черном траурном пальто и богато украшенной кружевами черной накидке с вуалью (манокарки не выходят из дому без вуалей) в сопровождении двух служанок шла по боковой аллее со стороны ворот. Немногочисленные посетительницы низко кланялись скорбящей вдове. Дети, столпившиеся вокруг злодея-хакера, замерли навытяжку и, повинуясь командам учителей, начали нестройным хором барабанить стишок: речь шла о сыновней благодарности «той, которая вскормила и воспитала». Мужчины пятого-шестого уровней тоже кланялись, хотя и не так низко, как женщины. И даже те, кто принадлежал к четвертому или третьему уровню, сдержанно склоняли головы, ведь на кроткой и плодородной госпоже Люане лежал отблеск величия покойного президента Ришсема. Выразить почтение этому отблеску — святое дело.
   Люана прошла мимо Поля и Стива, наступив узким лакированным ботинком в лужицу на бетонной дорожке. Они последовали за ней, сохраняя дистанцию. После скоропостижной кончины супруга Люана вернулась жить к родителям, в их доме всегда было многолюдно: проникнуть туда для допроса, не переполошив домочадцев и прислугу, даже надеяться нечего. Вдову надо перехватить где-нибудь на стороне, во время прогулки.
   Широкая гранитная лестница вела на верхнюю террасу. Там находились памятники государственным мужам, а также Музей славной истории Манокара, Музей прегрешений и наказаний, Музей традиций Манокара. Люана постояла перед новым бронзовым памятником, увековечившим президента Ришсема, потом направилась к Музею традиций.
   Трехэтажное туманно-серое здание было одной природы с заполнившим весь мир промозглым дождиком. Оно понемногу растворялось в пасмурной перспективе — в отличие от мокрых желтых деревьев с неуместными для дерева шишками, на сто процентов реальных. С возвышенности открывался вид на панораму Аркатама — столицы Манокара. Тусклый, сверх меры упорядоченный город, выплывший из чьих-то скучных снов. Как и здание музея, размытый осенней хмарью Аркатам имел неважное качество, только деревья здесь и были настоящими.
   Госпожу Люану они нашли в маленьком зале на третьем этаже. Одну — служанок она оставила в вестибюле. Зал был посвящен традициям манокарских текстильных предприятий. Люана с откинутой вуалью разглядывала трехмерные снимки, на которых улыбающиеся люди в униформе держали куски разноцветной ткани и, судя по всему, разыгрывали некое представление.
   Четвертая вдова президента Ришсема была не старше Поля. Круглое бледное личико с блестящими коричневыми губами и нарисованными в знак траура коричневыми морщинками — на лбу, возле внешних уголков глаз, от крыльев носа к углам губ. В глазах тоска. Поль уже знал, что вдова на Манокаре — существо без будущего. Она не может снова выйти замуж, она должна жить тихо и незаметно. Работа? Женщины здесь не работают. Разве что пойти в служанки — но это участь тех, кто принадлежит к низшим уровням, — либо учительницей или воспитательницей в школу для девочек. Претенденток на школьные вакансии — море: единственный шанс хоть чем-то заняться.
   Заметив посторонних, Люана вскинула руку: поскорее опустить вуаль.
   — Не закрывайте лицо. — Голос Стива заставил ее замереть. — Люана, мне надо с вами поговорить. Не бойтесь, мы вам ничего не сделаем, но вы должны ответить на мои вопросы.
   На ее лице с нелепыми нарисованными морщинками проступил испуг — и что-то еще, странное выражение не то подконтрольного рассудку шока, не то ошеломленного ожидания.
   Поль достал парализатор и биосканер. Если верить показаниям прибора, на третьем этаже безлюдно, в прилегающих залах никого нет. В случае чего они смогут исчезнуть отсюда вместе с Люаной, а потом вернуть ее обратно.
   — Я отвечу… — прошептала Люана.
   Она стала супругой его превосходительства около двух лет назад, как раз когда реформатор Ришсем радикально поменял политический курс и трансформировался в реакционера. Если госпожа Дорина обмолвилась, что он изменился, но никаких разъяснений дать не смогла, только беспомощно и жалко моргала, то Люана обрисовала характер президента куда конкретней. Вспыльчивый, нервный, неуравновешенный. Каким он был раньше, Люана не знала, однако он ее разочаровал: ее с детства учили, что президент Манокара — самый мудрый, самый сильный, самый благородный, наделенный великой властью и над собой, и над другими… Насколько Поль уловил, с властью над собой у Ришсема обстояло хреновей некуда. Он закатывал Люане сентиментальные истерики, в ходе которых объяснял, что она-де его «единственное спасение от этого кошмара» и что теперь он «наконец-то укроется от этого кошмара около чистого сердечка своей младшей жены». Люана решила, что под «этим кошмаром» подразумеваются старшие жены — Дорина, Элана и Мея. Старших жен своего господина она боялась, считая, что те ее со свету сживут, потому что «всегда так бывает».
   Допущенных на Манокар инопланетян президент всячески поносил и сокрушался о своей роковой ошибке: мол, нечего было их сюда пускать, от них одни беды. В адрес Тины Хэдис не ругался, только тяжело вздыхал и говорил, что лучше бы ее вообще не было.
   — Все, Люана, — убирая в карман видеокамеру, сказал Стив. — Мы уходим. Думаю, мы с вами больше не увидимся.
   — Вы просто так уйдете? — Она наморщила лоб, спрятав тонко прорисованные траурные морщинки в складках настоящих. — Вы ничего от меня не хотите? Совсем ничего? Только эти вопросы… Значит, все останется как есть и ничего больше не будет? Боже мой…
   Она неосознанно загородила им дорогу к выходу из зала. Ее темные глаза блестели от слез, в их глубине пульсировала такая боль, что Полю стало не по себе. Те манокарцы, которых он видел вблизи до сих пор, казались ему похороненными заживо — они давно уже сдались и старались об этом не задумываться: если приспособишься, можно жить и в могиле. А Люана знала, что она похоронена. «Вата» облепила ее — разобраться бы, что это за «вата», — как и всех остальных, однако под этим слоем она все еще продолжала сопротивляться. Она не была ни особенно умной, ни особенно красивой, но Поль почувствовал к ней смутную симпатию.
   — Поль, — шепнул Стив, — я сейчас ничего не могу. С тех пор как Тина пропала, я как будто наполовину мертвый. Сможешь сделать то, что она хочет?
   — Да. — Поль растерянно кивнул. — Главное, чтобы никто сюда не вломился… Обеспечишь?
   Это не имело ничего общего с обычным влечением. Люане надо было, чтобы хоть что-то произошло, а Поль занимался с ней любовью так, как делают искусственное дыхание умирающему. Нравились ли они друг другу? Скорее да, чем нет, но это в общем-то не имело значения. Они просто пытались изменить предопределенное, и Поль надеялся, что Люане это поможет.
   Когда Стив и Поль уходили, она сидела откинувшись на кожаном диванчике и опустошенно улыбалась. Блестящая коричневая помада около губ размазалась, а нарисованные морщинки превратились в обычные линии, которые можно смыть водой из-под крана.
 
   Экран телеблока подернулся рябью. Потом эту кипящую цветную кашу сменило изображение: запорошенная снегом улица в Хризополисе, неисправный робот-продавец гоняется за собакой и пытается всучить ей банку ванильной санды с ликером, а сердитый наладчик в оранжевом комбинезоне пытается найти управу на сбрендивший автомат. Видимо, хроника ежедневных происшествий. Снова рябь. Снова изображение. Рябь. Получается.
   Тина устроилась в кресле напротив телеблока. На правой руке — фиксирующая медицинская перчатка. Утром решила проверить, насколько сильный удар она сможет нанести: как обычно, кулаком в стенку… После подобных ее опытов в стенах обычно оставались выбоины. Ударила она изо всей силы, тоже как обычно. Боль, возникшая вслед за этим — не сразу, с задержкой, как не сразу рассыпается на куски разбитое стекло, — безмерно удивила ее: неправильное ощущение. И только потом Тину захлестнула горечь: чего еще ждать от этого тела!
   Стена не пострадала, а медавтомат после необходимого лечения выдал диагноз: несколько трещин, отек мягких тканей кисти, разрывы капилляров, подкожные гематомы. Этот перечень оставил Тину равнодушной — тело-то чужое. Наверное, то же самое испытывает какой-нибудь безалаберный тип, попавший в аварию на арендованной машине.
   Лиргисо Тина не видела со вчерашнего дня, когда тот убрался, держа в охапке свои модные шмотки из черной «зеркалки». Вряд ли его поползновения на этом закончатся, но для нее все это не имело особого значения. Вспоминая и анализируя вчерашний эпизод, она даже не испытывала злости.
   «Он не человек, и у него нет тех дрянных человеческих стереотипов, которые могли бы меня достать. Он как был, так и остался до мозга костей Живущим-в-Прохладе, а лярнийские стереотипы на меня не действуют. Как сказал бы компьютерщик, у меня не та операционка. Впрочем, дело не в одних стереотипах… Он все время держался на тормозах, даже когда получил от меня. Учел свой прежний опыт и опасается слишком зарываться — а то вдруг появится Стив и снова придется за все отвечать. Или не хочет испортить отношения? Ладно, пусть пока блаженствует… В свое время я выбралась с Манокара — выберусь и отсюда».
   Все бы ничего, но мысль о том, что ее тела больше нет, вызывала приступы гнетущей печали. После вчерашней «экскурсии» Тина ни разу не подходила к зеркалу. Жить дальше в таком виде? Ее передергивало от протеста и отвращения.
   Голод. Странно, ведь утром она уже ела: сандвич с сыром, чашка кофе, апельсин. Обычно этого хватало на сутки… Раньше. Теперь она нуждается в полноценном трехразовом питании, как всякий нормальный человек.
   По дороге в столовую — десяток шагов по коридору — ее опять заносило. Наконец она упала на стул перед кухонным терминалом и заказала обед. В том числе омлет, который положено есть вилкой и ножом. Потом уставилась, скрестив на груди руки, на стул напротив. Делать, как учил Стив. Черный стул с высокой гнутой спинкой нехотя отполз на несколько сантиметров, его ножки негодующе скребли по белому паркету. Вскоре накатили усталость и головокружение. Стив говорил, что и то и другое Тина создает сама, так как держится за представление, будто телекинез связан с большими затратами энергии.
   Робот-официант ожил и подъехал к нише доставки рядом с терминалом — прибыл обед. Есть одной рукой неудобно, однако переключать робота в режим «человек нуждается в помощи» Тина не стала: вдруг он преждевременно утащит у нее столовые приборы? На всякий случай она положила нож на сиденье стула, накрыла салфеткой и села сверху. Похожий на подводного паука «цербер» с длинными суставчатыми манипуляторами никак на это не отреагировал: видимо, действие не входило в перечень тех, которые надо пресекать.
   Нож был не слишком острый, и работать Тина могла только левой рукой, поэтому распороть обивку гелевого кресла ей удалось далеко не с первой попытки. «Цербер» наблюдал за порчей хозяйской мебели безучастно — решил, что его все это не касается.
   Внутреннюю оболочку она все-таки зацепила, темный гель начал вытекать через разрез, расползаясь студенистой лужей по багрово-красному ворсистому полу. Расстелив в стороне снятый с кресла кусок розового бархата, Тина проделала отверстие для головы, отхватила сбоку длинную полосу — на пояс. Все это кое-как, ценой долгих неловких усилий, но туника получилась.
   Когда-то очень давно, еще на Манокаре, она взяла за правило: если тебя лишают выбора, если все за тебя решают другие — делай наоборот. Это не означает, что надо обязательно идти на конфликт; на Манокаре она чаще всего уклонялась от прямых конфликтов. Это означает, что твои действия, не важно, конфликтные или нет, не должны совпадать с тем, чего от тебя хотят. Потому что иначе ты исчезнешь.
   Надев тунику, Тина отправилась за чашкой крепкого кофе. Уже в столовой спохватилась: пожалуй, чашку ей до соседней комнаты не донести… Робот-официант выполнил команду и при этом чуть не наткнулся на «цербера», который путался у него на дороге, таскаясь за Тиной, как на привязи.
   Потом она опять включила телеблок и продолжила эксперименты с помехами. Гель постепенно вытек из оболочки, расплылся, словно посреди комнаты издохла громадная медуза. За длинным, от стены до стены, окном догорала полоска янтарного заката над стылым зимним морем. Наверное, Эллинское море. Или Молочное — если это Ориана, а не Испанский архипелаг. Те хвойные деревья, которые растут в парке около дома, раскидистые, с длинной розовой, желтой и оранжевой хвоей, возможны только в Ориане. У Тины сейчас не такое острое зрение, как в прежнем теле, но все же достаточно хорошее, чтобы их рассмотреть.
   Скользнули вниз жалюзи, вспыхнули рассыпанные по потолку шарики-светильники — домашняя автоматика, не получив указаний, отреагировала на сумерки в соответствии с программой. Тина оставила в покое телеблок и попыталась передвинуть столик из сулламьего панциря. Тот рывком сместился на полфута, стоявшая в одной из выемок чашка из-под кофе упала на бок, но скатиться не смогла — у лярнийских волнистых столешниц есть свои преимущества.
   Снова адское утомление. И тело тут ни при чем: пока Тина была киборгом («была» — это заставило ее поморщиться, как от боли), попытки телекинеза изнуряли ничуть не меньше.
   Дверь открылась. В этот раз Лиргисо нарисовал лярнийскую черно-сине-серебристую полумаску вокруг глаз, с ветвящимися по вискам и скулам завитками. Синие с блеском губы. После превращения в человека он только у себя дома и мог разгуливать в таком виде.
   — Привет, великолепная Тина! Как ты себя…
   Лиргисо не договорил, внезапно поперхнувшись. Тина увидела, как побледнели те участки его лица, которые не были спрятаны под макияжем. Он смотрел не отрываясь на темную студенистую лужу посреди комнаты.
   — Фласс… — произнес он еле слышно.
   — Скажи еще, что это было твое любимое кресло! — обескураженно пробормотала Тина.
   Она не ожидала, что гибель предмета обстановки повергнет его в шок.
   — Кресло?.. Ты хочешь сказать, что это всего лишь кресло?
   — Было, — уточнила Тина злорадно.
   — Тина, так можно убить. — Лиргисо вздохнул с облегчением и криво усмехнулся: — Это слишком жестокая выходка! Я решил, что Фласс пришел по мою душу… Он ведь привык вольно обращаться с пространством и проникать туда, где его не ждут.
   Фласс, разумный лярнийский океан, именно так и выглядел: темное стекловидное желе, бликующее, полупрозрачное. Будучи плотоядным существом, на Лярне он до последнего времени пожирал все, до чего мог добраться. Ужас перед Флассом у энбоно сидит в спинном мозге, в крови, в подкорке… и еще глубже, раз Лиргисо не избавился от него даже после смены тела. Однако принять за островок Фласса вытекший наполнитель гелевого кресла…
   — Спасибо, я давно не испытывал таких чудесных острых ощущений! — Овладевший собой Лиргисо принужденно рассмеялся. — Прелесть! Как ты до этого додумалась?
   Он отпустил дверь, в которую вцепился мертвой хваткой при виде «Фласса», остановился напротив Тины.
   — Амеик, кресло!
   «Цербер» сорвался с места и услужливо придвинул одно из кресел.
   — Зря благодаришь. Я всего лишь хотела обзавестись подходящим вечерним туалетом.
   — Этой тряпкой?! — Лиргисо поморщился. — Она оскорбляет мой взгляд. Какое извращение — использовать вместо одежды кусок мебельной обивки!
   — А ты до сих пор не заметил, что другой одежды у меня нет?
   — Это не повод, чтобы так унижать себя. Надеюсь, со временем я сумею привить тебе хороший вкус… Амеик, зафиксируй Тину, не задевая травмированную часть руки.
   Манипуляторы «цербера» оплели ее, не давая пошевелиться. Лиргисо достал карманный нож — матово-черная с блестящим черным узором рукоятка с кнопками.
   — Сейчас я избавлю тебя от этой тряпки. Я уже полгода учусь полосовать на человеке одежду, не задевая кожу — очень эффектный трюк… Но на тебе тренироваться не буду. Продемонстрирую потом, когда овладею этим в совершенстве.
   Он аккуратно надрезал самодельную тунику, разодрал и отшвырнул в сторону.
   — Амеик, отпусти.
   — Я думала, ты отдаешь ему команды с пульта, — спокойно заметила Тина. Потеря туники ее не огорчила: она знала, что этим все и закончится.
   — Можно с пульта, можно вслух. — Лиргисо уселся напротив, вытащил пульт и набрал еще какую-то команду. — Это сейчас уберут. — Он кивнул на останки погибшего кресла. — Если бы у меня были слабые нервы, я бы начал бояться гелевой мебели. С виду — уютное кресло — или диван, а внутри, под оболочкой, дремлющий зародыш Фласса… Прекрасный повод для ночного кошмара! Жаль, здесь некого этим напугать. Тлемлелх на Незе… Не знаешь, у него дома есть гелевая мебель?
   — Мне бы твои проблемы!
   — У меня есть и другие, но эта — неразрешимая.
   В комнату друг за другом вкатились два автомата. Робот-уборщик скомкал и спрятал к себе во чрево кусок искромсанного розового бархата, потом выпустил шланг с раструбом и начал собирать с пола растекшееся желе. Робот-официант выдвинул поднос с двумя чашками кофе.
   — Когда я в первый раз попробовал кофе, меня чуть не стошнило, — взяв чашку, улыбнулся Лиргисо. — А теперь я не могу пить лярнийские вина, которые когда-то любил. Разное строение вкусовых рецепторов у наших рас — довольно злая шутка природы. Что у тебя с рукой?
   — Повредила.
   Тина тоже взяла чашку — левой, осторожно.
   — Пыталась пробить стенку? — Его глаза в обрамлении «полумаски» насмешливо прищурились. — Бедная Тина… Теперь ты даже лист картона не пробьешь.
   — Знаю, — холодно бросила Тина.
   — Не надо сердиться, великолепная Тина. Четыре года назад твое неоспоримое физическое превосходство, которое ты при каждом случае хвастливо подчеркивала, доводило меня до бешенства. Еще тогда мне хотелось отнять его у тебя и посмотреть, чего ты стоишь без него.
   — Ну и как впечатления?
   — Пока ты меня не разочаровала. — Лиргисо усмехнулся и после паузы добавил: — Все-таки я не верю, что ты выпотрошила кресло единственно ради бархатной тряпки!
   — И правильно делаешь, — кивнула Тина.
   — М-м, вот как? — Он уставился на нее с преувеличенным ироническим интересом. — Но ты же всегда говоришь правду, не так ли?
   Тина отхлебнула кофе — то ли с ромом, то ли с ликером, вкусно и непривычно.
   — Ты ведь хорошо изучил человеческое поведение и способен разобраться, стоит ли человеку верить? У тебя наверняка большой опыт, еще с Лярна. Ты знаешь все о способах лжи, умеешь распознавать, лгут тебе или нет, угадываешь, какая правда скрывается за ложью… Только есть тут один пробел: как ты поверишь человеку, который всегда говорит правду?
   Сбитый с толку Лиргисо молчал.
   «Это тебе за „бедную Тину“!»
   — А как же Стив определяет, когда тебе можно верить, а когда нет?
   — Очень просто. Он мне верит всегда.
   — Разве можно кому-то верить всегда? — Лиргисо откинулся на спинку кресла. — Фласс, сколько же странностей таит в себе ваша человеческая культура…
   Напоминание о Флассе заставило Тину покоситься на робота-уборщика: тот как раз втянул шланг и пополз к выходу. Емкости до предела заполнены, но на полу все еще оставалось около трети геля.
   Допив кофе, она поставила чашку в ближайшую выемку столика. Похоже, что сулламий панцирь все-таки настоящий.
   Лиргисо вдруг ухмыльнулся:
   — Понравился кофе?
   — Да.
   — Скоро еще больше понравится.
   Даже макияж-полумаска не мог скрыть его довольной насмешливой мины.
   — Ты меня отравил? — Тину это не удивило, даже не испугало.
   — Фласс, ну сколько можно подозревать меня во всяких гадостях! То я нанял киллера, чтобы прирезать Поля, то тебя отравил… Знаешь, что такое афродин-бета?
   Она вопросительно смотрела на Лиргисо.
   — Возбуждающий препарат, — пояснил он. — Именно то, в чем ты сейчас нуждаешься.
   — Я-то думала, что ты, как Живущий-в-Прохладе, извинишься за вчерашние домогательства.
   — Живущие-в-Прохладе за домогательства не извиняются, еще чего не хватало… Фласс, как же я ревновал тебя к Тлемлелху четыре года назад!
   — К Тлемлелху?! — Это заявление огорошило Тину своей абсурдностью. — И после этого ты считаешь себя наблюдательным? Мы с Тлемлелхом друзья, но между нами никогда не было интима, ни на Лярне, ни потом.
   — Я знаю. Это не мешало мне ревновать. Я умнее, сильнее, лучше Тлемлелха, я так старался тебе понравиться — а ты все равно предпочитала его, хотя он был никудышным союзником и постоянно тебя подводил. Как меня это бесило! У Тлемлелха, конечно, есть свой шарм, он забавный, но он никогда не обладал даже сотой долей моего обаяния.
   — Твое обаяние — это красивая оболочка для смертельной начинки.
   — Она не всегда смертельная. — Лиргисо рассмеялся, словно услышал комплимент. Потом встал, легко извлек Тину из кресла и поставил на ноги. — Пойдем, лекарство начинает действовать.
   — Не обольщайся, я ничего не чувствую.
   — Это ты не обольщайся раньше времени.
   В коридоре маленький робот-уборщик полз вдоль стены, протирая плинтус. Когда появились люди, он деликатно замер — овальный посеребренный панцирь с черепашьим узором. У Лиргисо все домашние роботы на редкость роскошные, наверняка изготовлены на заказ. «Цербер» тоже не исключение: перламутровый корпус с серыми и белыми разводами, ломаная гравировка на длинных суставчатых манипуляторах. Было в нем нечто от суллама — это могло бы подействовать угнетающе на лярнийца, но не на Тину. Во время своих скитаний по Лярну она прикончила трех сулламов. Тогда она была киборгом… Тина сникла, но тут же вскинула голову, проглотив горький комок. Пусть физически она утратила все свои преимущества и больше себе не принадлежит — это еще не значит, что надо меняться внутренне.