Паркер К.. Пробирная палата (Фехтовальщик - 3)

   - И ваше.
   Геннадий поднял чашу из рога. Сидр оказался резкий и острый, как уксус.
   - Спасибо, что привезли гуся, - с самым серьезным видом заявил Горгас. - Это еще одна перспективная линия. Новая порода, выведенная там, у них, и мне хотелось бы... - Он не договорил. - Скажите, доктор, а вы знаете толк в птице?
   Геннадий покачал головой:
   - Боюсь, я знаю лишь, как ее едят.
   Неизвестно почему, эта реплика показалась его собеседнику необычайно забавной.
   - Вот и прекрасно, - сказал он, вдоволь насмеявшись. - Тогда вы оцените мой план. Так вот, по моим сведениям, спрос на птицу сейчас просто неограниченный. Я уж не говорю о яйцах и пере. - Горгас поднял гуся, держа его за лапы, так что голова раскачивалась из стороны в сторону. - Так вот, я считаю, что здесь кроется прямая дорога к успеху. Итак, как к вам относились? И что, извините за любопытство, вы там делали с этими дикарями? Не самое лучшее, на мой взгляд, место для всемирно известного философа.
   Геннадий объяснил: возможно, получилось не очень понятно, но у него сложилось впечатление, что Горгас и так все знает. Когда он закончил свой рассказ, его собеседник кивнул и подлил в чашу сидра.
   Несомненно, ситуация довольно-таки неловкая. У меня такое чувство, что Темрай и его народ недолго задержатся в этом мире. Печально, конечно: их смелостью можно восхищаться, за последние годы у кочевников наметился значительный прогресс. О, извините, надеюсь, вы не приняли мои слова за попытку оскорбить вас. Я по привычке все еще воспринимаю вас как шастельского академика. Хотя та маленькая война со Сконой уже закончилась. Совсем забыл, что вы же, конечно, перимадеец.
   - Не беспокойтесь, все в порядке, - ответил Геннадий, обеспокоенный уже тем, что этот человек вообще думает о нем в каком бы там ни было контексте. - И до определенной степени я с вами согласен. Будучи там, среди кочевников, я понял, что к ним трудно относиться без симпатии.
   Горгас улыбнулся:
   - И все же, давайте не забывать о главном. У моего брата Бардаса появилась возможность сделать карьеру в армии Империи. Знаю, это может показаться глупым, но я беспокоюсь за него. Как-никак он мой брат. Видите ли, с тех самых пор как он ушел из армии - я говорю об армии Города, после смерти Максена, - Бардас как-то потерялся, его носит по волнам, у него нет настоящей цели в жизни, он попусту растрачивает себя. Я действительно думал, что смогу увлечь его чем-то, втянуть в то, что мы делали на Сконе, в конце концов, отдать ему свою работу, ведь Бардас справился бы с ней куда лучше меня, а я всегда хотел вернуться домой, в Месогу, и попробовать себя в роли крестьянина. А теперь, - он вздохнул, - у меня есть то, чего я желал, но посмотрите - где я и где Бардас. Служил сержантом, рисковал собой в каких-то подземельях, гнул спину в Пробирной палате. И это вместо того чтобы заняться настоящим делом, достичь чего-то, чем можно было бы гордиться. Нет, если Бардас разобьет кочевников и убьет Темрая, совершит нечто еще более грандиозное, чем сокрушение Ап-Эскатоя, он вполне может рассчитывать на приличную работу, возможно, даже на должность префекта, хотя он и чужак. Горгас улыбнулся и откинулся немного на спинку стула. - Вот почему - пусть это и покажется немного бессердечным - мне жаль Темрая и его народ, но я по-настоящему хочу этой войны ради блага Бардаса. Для него она стала бы ответом на многие вопросы.
   Геннадий отпил сидра. Вкус его за это время не улучшился, но во рту пересохло.
   - Ну что ж, - пробормотал он, - все это, как говорится, благие пожелания. Надеюсь, у вас получится этот бизнес с утками.
   Ему вдруг пришло в голову, что если Темрай будет разбит, то никаких уток никто поставлять не будет. Но если так, то зачем тогда Горгас строит какие-то планы? Однако поднимать этот вопрос Геннадий уже не стал. Он поднялся из-за стола, улыбнулся и поспешнее, чем требовали правила вежливости, устремился к выходу..
   Вот и конец моего большого приключения, смахивающего на авантюру, думал он, пересекая Рыночную площадь. Я снова дома, где мне никто и ничто не угрожает, я цел и невредим.
   Но даже рассуждая таким образом, Геннадий не чувствовал, что достиг конца чего-либо, скорее, ощущал себя человеком, приехавшим на деревенскую ярмарку и пропустившим какое-то интересное зрелище - теперь у него есть несколько часов вынужденного безделья до начала очередного представления. Поэтому вместо того, чтобы пойти домой к Эйтли, где его ожидал Теудас и где все были бы неописуемо рады увидеть путешественника целым и невредимым, Геннадий пересек площадь и, сам не зная зачем, зашагал в направлении к кирпичному заводу и проволочной мастерской.
   Никто не знал, почему народ, упрямо отказывающийся производить что-либо, что можно купить или продать за границу, сделал исключение именно для этих производств. На сей счет не существовало даже никакой теории - а у жителей Острова имелись теории на все случаи, - вероятно, их появление стало результатом какого-то причудливого вывиха в коммерческом бизнесе, которому никто не придавал никакого значения.
   Странно, но большие двойные двери мастерской были открыты, и Геннадий остановился и заглянул внутрь.
   Сначала он даже не понял, что там делают. В помещении стояли парами столбики, примерно в четыре фута высотой и на расстоянии двух футов друг от друга; через каждую пару проходил тонкий стальной штырь, толщиной в половину мизинца. На одном конце штыря имелась рукоятка, на другом прорезь. Рабочий продевал проволоку на штырь. Когда на штыре уже не оставалось свободного места, его вынимали из столба и относили к наковальне, где другой рабочий сбивал проволоку со штыря и она падала на пол. Двое мальчишек собирали стальные кольца, загружали в большую корзину и уносили куда-то в глубь мастерской.
   Картина показалась Геннадию знакомой. Он напряг память и вспомнил, что видел нечто похожее в Перимадее, где подобным образом делали звенья цепей. Теперь, когда мысленный образ встал у него перед глазами, он понял, что здесь производят. Стальные кольца для кольчуг. Почему-то Геннадию стало неспокойно. Несомненно, кольчуги предназначались для экспорта; он не знал ни одного жителя острова, у которого имелась бы кольчуга, - конечно, кое у кого имелись тысячи кольчуг, аккуратно уложенных в ящики с промасленной соломой и готовых к отправке, но они хранились, находились во временном владении, меч, алебарда или копье. В целом островитяне признавали существование войны только как чего-то такого, что происходит вдалеке и во что вовлечены враждующие группы потенциальных клиентов Такой уж склад ума, достойный одновременно и похвалы, и порицания. Впрочем, у жителей Острова немало таких черт.
   Геннадий покачал головой, словно сбрасывая остатки сна. Вряд ли островитяне когда-либо возьмутся за оружие и отправятся на войну, даже если это сделает весь остальной мир. От других народов их отделяла не только полоска воды, но и нечто более значительное, чему Геннадий был крайней признателен. Тем не менее болтаться по городу ему уже не хотелось. Пора идти домой, даже если этот дом принадлежит кому-то другому.
   Находясь на марше, армии Сынов Неба пели и в целом делали это хорошо. Помимо сигнальщиков, дувших в горны при наступлении и отступлении, некоторые из солдат имели при себе флейты, мандолины, скрипки и небольшие барабаны, которые они несли вместе со скатанными одеялами и трехдневным запасом продуктов. Время от времени, когда людьми овладевало уныние, эти "музыканты" передавали пики соседям по колонне и начинали аккомпанировать поющим, так что издалека приближение имперской армии можно было спутать с шествием свадебной процессии.
   Такая очевидная и нехарактерная фривольность пришлась по вкусу Бардасу Лордану, обделенному музыкальными способностями. Кроме того, ему нравились и сами мелодии. Быстрые и живые или медленные и грустные, но ни в коем случае не тоскливые, совсем непохожие на те изощренные песнопения и фуги, которыми так увлекались в Перимадее, и на нестройные, однообразные напевы аборигенов Месоги. Бардас не умел петь и лишь насвистывал, но, пройдя с колонной некоторое время, поймал себя на том, что уже пытается подпевать, когда солдаты начинают что-то особенно зажигательное.
   Вот только слов он не понимал. Язык был совершенно не похож ни на один, с которым ему когда-либо приходилось встречаться: ни на певучий, с модуляциями, перимадейский, принятый в качестве стандарта в большинстве мест, от Месоги до равнин; ни на мягкий, приятный язык народов, занимающихся коммерцией, островитян и коллеонцев, который никто целенаправленно не изучал, но который цеплялся, как загар за кожу, к любому, имеющему с ними контакт; ни на жесткий, тяжелый и однотонный диалект провинции Империи. Когда Бардас спрашивал, ему отвечали, что солдаты поют на языке Сынов Неба, и значения слов не знает никто.
   По мнению Лордана, это портило весь эффект настолько, что в конце концов даже начинало действовать на нервы. Сама мысль о том, что двадцать тысяч человек могут вышагивать под песню, содержание которой для них полная абракадабра, казалась отвратительной. Вполне возможно, что они распевали кантаты о разрушении собственных городов и гибели своих семей, детально расписывая достижения Сынов Неба в прошлых баталиях и описывая ужасы будущих кровопролитий.
   Бардас спросил человека, который рассказал ему все это, не раздражает ли его такая ситуация, но тот ответил, что нет, все в порядке, песни являются древней и почитаемой традицией, а именно приверженность традициям и придает крепость любой армии. Каждый профессиональный солдат должен гордиться тем, что ему разрешено учить слова и петь вместе с другими; эти слова - секрет, великая тайна, вручаемая тому, кого принимают в ряды некоего великого и непобедимого единства. Рядовому солдату ни к чему понимать значение слов песни, знать план кампании или причины войны: его обязанность заключается в том, чтобы претворять в жизнь решения Сынов Неба, принятые ими в силу их абсолютной мудрости. Вот так и больше никак!
   Несмотря на разочарование, охватившее его после таких разъяснений, Бардас все же мурлыкал себе под нос мотив одной врезавшейся в память мелодии. Живая и быстрая, сопровождаемая обычно звуками флейт и барабанной дробью, она как нельзя лучше подходила людям на долгом переходе, заставляя активнее шевелить ногами и выше держать голову. Песня походила на кольцо, которое можно вертеть бесконечно долго без особого желания остановиться.
   Легко освоив строевое пение, Бардас также без проблем овладел привычкой командовать армией. В общем, и то, и другое - дело времени. Он уже давным-давно усвоил, что легче всего делать что-то должным образом. Значительно проще объяснить офицерам и сержантам их задачи и обязанности, чем разгребать потом то, что они натворили, стараясь каждый в силу своего разумения. Каждое утро, перед рассветом, еще до общей побудки, Бардас проводил инструктаж со штабными офицерами, разъясняя каждому его задания на день и разбирая ошибки, допущенные накануне. Он подробно расспрашивал интендантов и фуражиров о наличии продовольствия и необходимых материалов, начальника разведки о характере местности, которую предстояло пересечь в течение дневного марша, командиров частей о состоянии их подразделений, капитана инженерного полка о способах преодоления тех или иных преград и заграждений. Если они давали неверные ответы, он поправлял, в первый раз терпеливо и детально. Получалось гораздо эффективнее, чем тратить время на бесплодные дискуссии, пустые споры и бессмысленный обмен мнениями. Делая изо дня в день одно и то же, Бардас пришел к выводу, что притворяться, будто он прислушивается к мнению людей, знающих предмет хуже, чем он сам, бесполезно. С таким же успехом можно обсуждать буквы алфавита с детьми, еще не научившимися читать. Проще написать нужное на дощечке и приказать выучить.
   Когда-то давно Бардас уже бывал в этих местах и теперь с удивлением обнаружил, насколько легко возвращается то, что он стремился забыть на протяжении более двадцати лет. Они миновали место, где одержал свою невероятную победу Максен - пять сотен всадников против четырех тысяч кочевников. Его бы даже, наверное, не удивило, если бы на поле все еще лежали тела погибших, но, конечно, ничего уже не осталось, если не считать груды камней, насыпанной по его собственному приказу над могилой тех, кто пал в сражении. Они переправились через Реку Голубого Неба по тому же самому броду, где Максен в конце концов нагнал князя Йеоская, дядю вождя Темрая на реке было тогда половодье, и Йеоскай, сидя на лошади, смотрел на бурный поток так, словно не мог понять, чем заслужил столь неожиданную месть со стороны даже не человека, а природы. Однажды вечером армия остановилась на ночлег в крохотной деревушке, где умер Максен; над его могилой все еще высилась каменная пирамида, но Бардас удовлетворился тем, что посмотрел на нее издали. После этого он лишь вспоминал, узнавал забытые места, но уже ни о чем не думал.
   Через два дня после того, как миновали могилу Максена (на месте Темрая я приказал бы разбросать камни и раскидать кости диким зверям), их задержала река Дружелюбная, разлившаяся на все Ущелье Длинных Камней. Самым простым решением было бы построить мост, но от ближайшего леса их отделял почти день пути.
   Бардас распорядился освободить повозки и отослал назад, дав инженерам, которые отправились на них, точные указания, какой именно лес нужен. Оставалось только ждать. Впрочем, и во время вынужденной стоянки нельзя позволять армии расслабляться и бездельничать: нужно переложить дорожные мешки, починить доспехи и снаряжение, подбить сапоги, попрактиковаться в стрельбе из лука и владении мечом и пикой, помаршировать, обучиться новым приемам солдатской техники, которые могут пригодиться в борьбе против кочевников, провести занятия по тактике с офицерами и, наконец, разобрать несколько случаев нарушения дисциплины, слишком сложных, чтобы заниматься ими на марше.
   После всего этого у Бардаса ушло еще какое-то время на уточнение довольно неясно составленных карт. К тому времени, когда он вернулся в палатку на вторую ночь стоянки, ему уже казалось, что дневной пеший переход не отнимает столько сил, как подобный "отдых". Бардас снял доспехи - они уже успели стать его второй кожей - и ощутил странную, неестественную легкость и неуверенность, как будто снова превратился в белого маленького червячка, улитку без раковины. Сбросив сапоги, он вздохнул и прилег на складную походную кровать из палисандрового дерева, перешедшую к нему по наследству от покойного полковника Эстара.
   Едва закрыв глаза, Бардас оказался в хорошо знакомом месте. Было темно. И он не видел ни стен, ни потолка, но понимал, что это тоннель под городом, где смешались чеснок и кориандр, подвал под мастерской, Пробирная палата. Он повернулся - для этого пришлось опуститься на колени и нащупать дощатые стены галереи - и увидел, что Алексий уже развел огонь, и дым поднимается к отверстию в потолке, оседая слоем сажи на уже почерневших краях.
   - Ты рано, - сказал Алексий.
   - Мы хорошо шли, - ответил Бардас. - Ну что, много у нас сегодня работы?
   Алексий покачал головой. Странно, но у него была внешность другого человека, как будто он примерил на себя чужое лицо и тело, став Анаксом, Сыном Неба, доказавшим свою непригодность, не прошедшим испытание.
   - Нет, управимся быстро. Принеси молот, и можно начинать.
   Бардас помнил тяжесть кувалды, которой орудовал Болло. Помнил ее увесистость, определенность, надежность, те качества, которые и позволяли ей служить мерилом всего на свете, но только сейчас - интересно, сколько раз он бывал здесь? Много, даже сбился со счета - заметил, что молот, по сути, представляет собой Империю, поскольку ничто, конечно же, не могло уцелеть под ударами Болло. Вопрос заключался лишь в том, как долго тот или иной объект сможет сопротивляться, и как именно он в конце концов уступит неодолимой мощи.
   Первой вещью, предложенной для испытания, была рука, обычная рука, изделие массового производства и невысокого качества, изготовленная из заурядных плоти и костей, вряд ли рассчитанная на то, чтобы пройти даже первый уровень пробы. Анакс положил ее на наковальню, и Бардасу хватило двух-трех ударов для обращения руки в кровавую кашицу.
   - Не прошла, - сказал Алексий. - Давай дальше.
   Он положил на наковальню туловище, довольно крепкое с виду, развитое, с мощной грудной клеткой и отметкой кочевников, обычно являющейся гарантией качества. Бардас начал с двух плотных ударов по грудине - "Выглядит неплохо, - прокомментировал Алексий, - но материал слабый", - потом методично сломал ребра, треснувшие с легкостью сосулек.
   - Брак, - сказал Анакс, и Бардас сбросил ошметки с наковальни в мусорную кучу.
   - Дальше, - объявил Алексий, и Бардас положил голову. - Ценная вещичка, - продолжал он, потому что голова принадлежала Сыну Неба, покойному полковнику Эстару. - Всегда хотел посмотреть, как они держатся.
   Бардас обрушил молот на голову, вложив в удар дополнительную силу левого локтя и правого плеча. Череп хрустнул, но не проломился.
   - Вот вам и качество, - заметил Анакс. Потребовалось еще несколько попыток, прежде чем от головы остались только крошки. - Все дело в структуре костей. Видите куполообразный лоб, эти скулы? Я бы присвоил ему вторую степень качества, но все же для тех целей, которые перед ним поставлены, недостаточно хорош.
   Еще одно туловище, на этот раз женское, с маленькими круглыми грудями и изящными покатыми бедрами. Формы напоминали перимадейские, но патина на поверхности намекала на солнечные лучи Острова. Ребра и ключицы поддались без особых проблем, но плоть под ними оказалась мягкая и пружинящая, как доспехи из стеганого шелка, популярные в далеких восточных провинциях, она легко прогибалась, но сила удара растворялась в ней, впитывалась, как вода песком. Бардас справился лишь тогда, когда зажал образец между молотом и краем наковальни.
   - Третья степень прочности, - сказал Анакс. - Впечатляет.
   Следующим образцом была кисть руки юной девушки с длинными, тонкими пальцами. Вместо молота Бардас воспользовался восьмифутовым топором, и пальцы упали на землю, отрубленные ровно и чисто.
   - Теперь молот, - приказал Алексий, и Бардас ударил по тыльной стороне кисти, рассчитывая, что она уступит так же легко, как и пальцы. Однако у него ничего не получилось.
   - Ага, - с улыбкой заметил Алексий, - вот оно, настоящее лордановское качество. Не хуже старых сапог.
   Бардасу пришлось немало потрудиться, прежде чем результат удовлетворил обоих, и даже немного взмок.
   - А теперь попробуем вот эту голову, - сказал Алексий, подавая еще один образец. - Посмотрим, справишься ли ты с ней. Не уверен, что у тебя хватит сил.
   Бардас усмехнулся - голова была лысая, с крепкой, рельефной челюстью и большими, мягкими губами.
   - Предоставь ее мне, - уверенно ответил он.
   Но и первый, и второй, и даже третий удары ничего не дали, молот упрямо отскакивал либо скользил по угловатой поверхности. Голова открыла глаза, моргнула и произнесла слова прощения.
   - Я бы на твоем месте сдался, - язвительно заметил Алексий.
   Бардас промолчал и, положив голову набок, обрушил на нее град ударов. Наконец челюсть треснула, и он атаковал висок. Ему удалось добиться некоторого прогресса, но потом Бардас промахнулся, рукоять молота врезалась в край наковальни и переломилась.
   - Проклятие! Ладно, попробую топором.
   - Хорошо,- согласился Алексий,- но это не то, что требуется для настоящей пробы.
   - Ну и что? - ответил Бардас.
   С топором дело пошло быстрее. Но к тому времени, когда работа была закончена, орудие пришло в негодность: лезвие затупилось, на нем появились зазубрины, а когда Бардас в последний раз ударил по подмигивающему глазу, то с трудом удержал рукоять влажными пальцами. Сброшенная с наковальни, голова снова простила его.
   - Пятая степень прочности, - оценил Алексий. - Теперь таких уже не делают.
   Бардас устал. Вытерев мокрый от пота лоб, он спросил:
   - Все?
   - Почти, - улыбнулся Анакс. - Еще одна голова - и хватит.
   Он наклонился, пошарил под скамейкой и извлек голову полковника Бардаса Лордана.
   - Что ж, господин Ловкач, расколите вот это, если сумеете, и я поставлю вам кувшин холодного молока.
   Бардас нахмурился:
   - Чем? Молот сломался, а топор бесполезен.
   Алексий сердито посмотрел на него.
   - Только не надо патетики, - сказал он. - Когда я был в твоем возрасте, мы все проверяли голыми руками, и никто не думал ни о каких молотах. Хватит прохлаждаться, берись за дело.
   Бардасу ничего не оставалось, как начать обрабатывать голову собственными кулаками, оказавшимися, разумеется, крепче любого топора и тяжелее любого молота. Но как он ни старался, череп не поддавался, на нем не появилось ни единой вмятины.
   - Вот это качество, - пробормотал Анакс. - Даже и не надейся. Тут и копер не поможет.
   - Чепуха, - раздраженно бросил Бардас. - Я могу сломать все. Пусть меня переведут в помощники заместителя второго пробирного мастера, если я не справлюсь с этой штукой. Дайте мне вон то.
   Он указал на руку, которую Анакс только что выудил из кучи. Это была десница полковника Бардаса Лордана, аккуратно отпиленная у самого локтя. Он отрезал кисть, воспользовавшись для этого кухонным ножом с тонким лезвием, тем самым, с помощью которого освежевывал туши, и, подняв новоявленное орудие высоко над головой, со всей силой обрушил его на свой череп. Сталь против стали, потому что голова полковника Лордана была шлемом, а его десница - латной рукавицей.
   - Не забывайте, что качество можно определить и по звуку, - напомнил Анакс. - прислушайтесь хорошенько, это же лучшая месогская сталь. Когда закончите, я соберу остатки и сделаю что-нибудь первоклассное.
   - Ничего не останется, - буркнул Бардас и набросился на голову с такой энергией и яростью, будто перед ним был злейший враг, и вся его жизнь зависела от исхода этого противостояния.
   В конце концов славу поделили примерно поровну оба предмета, оба получили повреждения, но не настолько страшные, чтобы их не смог исправить хороший оружейник. Такое качество не испортишь, с ним ничего не происходит, оно никуда не исчезает и может жить вечно.
   - Сдаешься? - спросил Алексий, и голова открыла глаза.
   - Что? - спросил Бардас. Над ним стоял какой-то мужчина. - Боги, уже утро?
   - Инструктаж, - ответил солдат. - Потом занятия с оружием, участвуют 9-й, 10-й и 12-й взводы.
   Бардас зевнул.
   - Совсем забыл. Ладно, скажите, что я буду через пару минут.
   Что еще ему нравилось в имперской армии, так это общее желание учиться. Двести лет назад Сыны Неба ввели систему поощрений для участников боевых действий, но не на индивидуальном, а на взводном уровне. Главным критерием при расчете наград являлось число убитых, а потому каждое подразделение горело желанием занять место в первых рядах войска. Вот почему занятия, проводимые таким признанным мастером боевого искусства, как Бардас Лордан, пользовались успехом. Их прилежно посещали и рассматривали как отличную возможность усовершенствовать профессиональные навыки и укрепить мощь взвода.
   - Сегодня, - начал полковник Лордан, окидывая взглядом напряженно-внимательные лица собравшихся, - мы рассмотрим механику убийства. Суть дела в том, чтобы нанести врагу максимальный вред при минимальной затрате усилий и наименьшем риске.
   Тишина стояла такая, что можно было бы услышать, как падает монета, если бы ее кто-то уронил. Бардас с трудом подавил усмешку.
   Видел бы ты меня сейчас, Алексий, лектор-академик.
   - Все очень просто, - продолжал он. - Есть два способа поразить противника мечом и алебардой, это режущий удар и колющий удар. А теперь поднимите руки те, кто занимался фехтованием вне службы. - Поднялось две или три руки. Бардас кивнул. - Что ж, первое... Забудьте все, что вам говорили в школах фехтования о преимуществах колющего удара перед режущим. Конечно, укол убивает вернее, но при этом и медленнее. В сражении противник стремится убить вас, и вам нужно не просто убить его, но и сделать это быстро. Ваша первейшая задача - не позволить врагу поразить вас, вот почему режущий удар, причиняющий относительно небольшой вред - скажем, вы отрубите ему большой палец, - вероятнее всего принесет больше пользы, чем смертельный укол в легкое, после которого противник свалится как камень, но только через, допустим, девяносто секунд.
   Слушатели зашевелились. Бардас знал, в чем дело: люди не были уверены, что для них важнее - остаться в живых или увеличить кровавый счет потерь врага. Вот и хорошо, пусть думают об этом, пусть выбирают приоритеты, пусть твердо помнят главное правило войны.
   - Если вы собираетесь убить человека или вывести его из строя, вам нужно либо разрушить рабочие детали, либо повредить трубопроводы. Рабочие детали - это мускулы, сухожилия, кости, а под трубопроводами подразумеваются вены и артерии. Но повреждение того или иного - еще не все. Можно нанести смертельное повреждение, но не достичь цели. Не менее важен шок.
   Бардас взял паузу и отпил воды.
   - Нанося колющий удар, не уделяйте первостепенного внимания голове. Если вы попадете в глаз, ухо или рот, то скорее всего лишь еще больше разъярите врага. Хорошая цель - шея, особенно, если при ударе вы повернете оружие уже внутри, но в нее чертовски трудно попасть, как, кстати, и в сердце. Если вы метите в сердце, то десять к одному, что угодите в ребра, обладающие таким качеством, как упругость. Можно пролить немало крови и причинить противнику сильнейшую боль, но так и не остановить его. В серьезном бою у вас просто не будет времени на всю эту возню.