Страница:
В последнем Стэн не сомневался. Он знал, что его не забудут, что ему никогда не дадут покоя.
Назову себя Кешей…
О, гиргейские оборотни! о, свинцовые толщи вод! о, безумная планета-каторга! [21]Кто безумней тебя?! Только наша Земля… Я твой пращур Иннокентий Булыгин, бессмертный ветеран Аранайской войны, Кеша…
Назову себя мстителем. И достану свой ржавый «ака-эм» с пыльного чердака. Это сейчас на каждом углу пулеметы и «стингеры», «узи» и «акаэмы»… а тогда, в семидесятых, привезти со своей войны своего самого верного друга… о-о! Назову себя Кешей!
В Москве у Мехмета было двенадцать лотков, четыре киоска и два маленьких магазинчика, забитых разными бутылками с одной некондиционной водкой.
В Баку у Мехмета было две жены. Законных. По шариату было положено четыре. Но Мехмет был ещё молодой. Каждая из жен родила ему по два мальчугана, и Мехмет был доволен ими. Хотя, последние три года, когда ещё жил дома, с женами не общался. Нечего! Пускай с детьми занимаются! Общался он с двумя их служанками — Надькой и Веркой. Надьке было двенадцать, Верке четырнадцать.
Он запирался с ними в комнате, застланной коврами и устланной подушками — и только дым коромыслом шел.
Законные женушки сидели в соседней комнате и злобно хихикали: никогда этим русским поганым девкам не родить ему, их мужу законному, детишек! никогда! уж они постарались! служанки-то их! они вообще никогда и никому не родят! Женушки просто упивались своим бабьим коварством. Каждый групповой сеанс был для них часом торжества. Они получали больше удовлетворения, чем этот несчастный Мехмет с двумя гяурками за стеной.
Правда, сказать ему прямо они не решались. Думали — ещё поколотит хорошенько.
Но Мехмет не стал бы их колотить. Ему было плевать на их женские хитрости. А-а, слюшай, вах-вах, меньше нахлебников — больше денег! Мехмет знал, что женушки щипали и пинали служанок, он видел эти щипки и синяки, когда голые Верка с Надькой плясали перед ним, над ним или под ним. Всё видел. Но это лишь распаляло его страсть. И он сам норовил ущипнуть этих тощих беленьких гурий, да побольней — они только повизгивали да хохотали.
А чего им оставалось — бежать? Опоздали! Не сбежали с родителями вовремя, когда «нерушимый» рушился. Теперь поздно. Всех не сбежавших разобрали, все по рукам пошли, иные через десятки рук. Мехмету одну подарил дядя на Первое мая. Дядя Гусейн был старый обкомовец и чтил интернациональные праздники. Другую он купил сам, на рынке, за тридцать долларов — задарма! Тогда была всеобщая эйфория — демократия! независимость! братство! равенство! свобода! И какой-то дурак лопухнулся от избытка чувств. Через два года Мехмет мог продать девку Верку за триста баксов, запросто. Он не продавал.
Пускай женушкам прислуживает. Мехмет был умный. Он знал, что жен все равно не ублажить. Так пусть лучше не на нём зло срывают, а на этих… Ай, умный был Мехмет!
Женушки всё время возились с детьми. Но когда Мехмет выходил из комнаты с девками, они детей прятали. Муж! Хозяин! Уважаемый человек! Если кто в чем и виноват, то только эти сучки. К Мехмету они ластились. А служанок пинали, бранили, щипали и надавали им заданий, как бедным золушкам. Золушки стирали, мыли, чистили, бегали по рынкам с сумками и корзинами и снова стирали и мыли. Не пускали их только на кухню. Поварила старая тетка, родня. Верке с Надькой женушки не доверяли. И мамаша Мехметова не доверяла. А папаша жил в селе, в город приезжал редко. Он тоже был знатным партейцем ещё лет десять назад. Но быстро спёкся.
Бархатная революция! Скинули проклятое, понимаешь, иго, ай-вай! Так и в газетах столичных писали. А в Москве точно знали, кто фашист русский, кто шовинист великорусский — с кого спрос за всё. Свабода, вай!
Впрочем, это было давно. В прошлой Мехметовой жизни. Сейчас, уже три года он жил в Москве. Лотки и ларьки давали навар. И Мехмет имел в Москве четырех жен. Жили они в огромной квартире на Тверской. У каждой жены было по две комнаты и по личному туалету. Жены любили и уважали Мехмета — ещё бы! столько денег! Мехмет был строг и ревнив. Он держал их взаперти. И они воображали его каким-то арабским шейхом, а себя шейхинями в гареме.
Хотя они знали, что у Мехмета есть и настоящий гарем. Он сам хвастал. Потому что настоящий мужчина должен иметь настоящий гарем! Когда он их выставлял в позо-вую шеренгу и начинал их поочередно ублажать, только успевая перескакивать с одной на другую, он хвастался:
— Двэнадцат квартыр купыл! Двэнадцат дэвак посадыл! Вах! Пэрсик! Палчык облыжишь! Всэ друзя знают — всэ друзя уважают! Багатый чалвэк Махмэт, гаварат, уважаи-мый чалвэк, гаварат. Уважают!
Ни слова не врал Мехмет. Очень сильно его уважали.
— Ой!
— Ай!
— Яй!
— Ей! — повизгивали жены Оля, Лена, Маша и Кристина, томно закатывали глазки, стонали, охали, содрогались пышными телами и снова стонали, одна громче другой, зазывней и сладострастней — знали, Мехмет любит отзывчивых на его жгучую южную любовь и оделяет по-свойски. А чего ему! Мехмет потел на них. А денежки-то текли — рекой текли! Жены очень любили Мехмета. Знали, уж их-то он точно не пошлет челноками товар надыб-ливать и к лотку торговать не поставит…
У лотков торговали другие. Их Мехмет тоже не забывал, каждую раз в две недели затаскивал в ларек и вкушал со всей страстью к новизне. Лотошные девки не знали, когда он придет и к какой, а потому намывались-намакияживались каждый божий день — вот приедет барин, вот удастся его ублажить так, что возлюбит пуще прежних, вот купит квартиренку какую-никакую, и начнется новая райская жизнь.
Мехмет был для всех отцом, царем и живым богом.
Хотя каждая знала, что бывают мужики и покруче, да и вообще, поизгулял Мехметушка силенки-то! (а может, их особых-то и не было?) Но вслух ни-ни! Вслух про Мехмета ходили легенды. Мол, куда там этим русским мужичонкам, пьяницам и лодырям!
И Мехмет старался.
Очень Мехмета уважали… и власти, и милиция.
Был, правда, ещё один гарем. Но про тот Мехмет сам женам и девкам ни-ни! В том гареме тешились они с земляками без шума и пыли. Благо, что беспризорников в Россиянии было навалом. Вот и понабрали-понахватали с рынков с десяток мальчуганов от семи до двенадцати да полтора десятка девчушек лет до десяти. Туда иной раз нужных людей водили, началныков. А которые покрупней, тем на дачи возили. Не сами, самих сграбастают с беленьким мальчишечкою или с девчонкою белобрысенькой. Снимали с работы одну из девок торговых, она и везла по назначению «сыночка» иль «доченьку». Чаще всего на дачке и её приходовали, заодно, чтоб добро не пропадало.
Но вообще «балшие русские началныки» ещё не очень-то понимали толк в мальчиках. Мехмет иногда сокрушался, щелкал пальцами:
— Сапсэм отсталый, панымашь, страна Рассыя! Вах-вах! Самый сладкый нэ панымай!
Он очень хотел угодить большим начальникам. Но те больше «панымай» доллары, много долларов. Мехмету было не жалко мальчишек и девок. Ему было жалко долларов.
— Трудовой дэнга! — говорил он, чуть не плача. — Сапсэм оборзэли! Бэспрэдэл, понымашь!
Откровенничал Мехмет только с земляками. Их было много. У всех было полным-полно ларьков и магазинов. У всех были гаремы из русских девок, квартиры, мальчики и доллары. Он был не самым богатым. Он был бедным. И совсем не был арабским шейхом. Жаловался на жен и девок:
— Сапсэм оборзэли, русски бляди! Работай на них, понымашь! Бэспрэдэл!
Но в Баку он не собирался. Два раза в месяц переводил женам и детям по полмиллиона. Писал в коротких письмах: «Узнаю, что гулают Надька с Вэркай — зарэжу как баран! Прывэтдэтам! Цалую всэх!»
Бакинские женушки, Гюльча и Бахра, гулять служанкам не давали, блюли мужнюю честь. Детишки у них росли упитанные и красивые. Старших весной готовили в Англию, на учёбу.
Убить президента? Сначала найди его! Где обретались Меченный Херр и старик Ухуельцин, знал только Господь Бог. И то не совсем точно.
Эти могли обкрутить вокруг пальца и самого чёрта.
Зато всё чаще являлась по ночам моему другу Булыги-ну чёрная тень. Смотрела укоризненно. Вздыхала. Чёрный человек… Привет с того света.
— Кругом черножопые! — жаловался Кеша. Он был зол и небрит. Очередная его попытка подкрасться к «жертве» (жертва, ха-ха!) сорвалась. И он срывал зло на ком попало. А попало нынче лицам мигрантской национальности. — Всю Москву заполонили, суки! Всех баб перетрахали…
Я его успокаивал:
— И слава Богу! Русских-то наполовину в Чеченегии побило, на четверть водярой выкосило… мужиков нет! Вот они за наших и стараются, воспроизводят поголовье… Нет, Кеша, если по совести, честно, то они на наших бабах на нас работают, без них мы просто вымрем!
Кеша призадумался. Ведь на самом деле, кому-то надо было замещать «естественную убыль» россиянских мужичков. По справедливости получалось, что смуглозадых мигрантов следовало представлять к орденам «Отцовской славы». Россияния нынче стояла на них…
Он сжимал руками головы качавшийся пузырь. Стонал. Всегда мы ищем виноватых, на ком зло сорвать… за свою беспомощность и тупость: то жиды! то черножопые! то штатники поганые, заокеанские — живут, суки, лучше!
— Эти скоты нас наркотой травят!
— А ты не травись… Не покупай, какие проблемы.
— Все рынки захватили! Русскому человеку торговать негде! Где правозащитники херовы?!
— Это когда ж русские торговцами были? Ну ладно, давай бросим наши дела, пойдём на рынке торговать!
— Ну, уж хрена им! — возмутился Кеша. — Уж этого они от меня не дождутся, звери, сказанул тоже! Давай лучше по бабам! У меня тут телефончик есть, надыбал в «Кремлёвском пионерце»… во-о!
Была такая поганенькая газетёнка, через которую сутенёры торговали живым товаром. Главный редактор этой паршивенькой газетёнки регулярно имел встречи с генеральным презедентием Россиянии… поговаривают, что чисто деловые, за круглым столом и при галстуках.
Он позвонил.
И через полчаса какой-то золотозубый джигит привёз нам пару белобрысеньких и смешливых девочек.
— Пэрсык, слюшай! — похвалил он товар. — Сам пробовал! Рахат-лукум! Ишо спасыба скажишь!
Вот так. Всё в Россиянии было ништяк. Нежизнь, а малина с калиной. Народец просто балдел от реформ — одной водки стало в тыщи раз больше, море-окиян водя-ры любименькой! Народцу подфартило… Гуляют все! — кричала судьба.
И все гуляли.
Только старые, понимать, коммуняки и ретрограды-консерваторы, всякие красно-коричневые фашисты-шовинисты всех мастей никак не могли перестроиться и тоже гулять.
Сами не гуляли. И другим мешали.
А ведь старик Ухуельцин сказал прямо и строго: «Альтернативы реформам, понимать, нету!» Прямо сказал. А для особо глухих кулаком потряс, рожу зверовидную скорчил и зубами поскрипел. Наглядно и убедительно.
Но не все ещё понимали, что наступила демократия и церемониться со всякими там, понимать, сволочами больше не будут.
И не церемонились.
Я сам видел, как дрессированные спецназоомоновцы в бронежилетах, кованных американских ботинках, с автоматами и дубинками в руках ломали хребты престарелым ветеранам Великой Отечественной, как они сшибали наземь и вбивали каблуками в асфальт инвалидов-пенсионеров, как забивали своими дубинами тщедушных старушек с их самодельными плакатиками… Я видел как они упивались своей силой, мощью и выучкой профессиональных громил. Я всё это видел.
И я знал — это и есть демократия. Эти цепные псы демократии защищали от народа кучку жирных сволочей, ограбивших этот простодушный и дураковатый народ вчистую… Не нравится, как я говорю о народе? А кем ещё нас назвать после того, что случилось.
Да уж, милые мои… за что боролись…
Нас обобрали как форменных дураков, как невменяемых обалдуев и законченных простофиль.
И это было нормально.
Так нас учили те, кому мы подражали.
Демократию не делают в белых перчатках.
И ещё очень многим выжившим очень повезло, понимать. Вот так.
Мне тоже. Я выжил… Меня пока ещё не убили проводники демократии и реформ. Пока ещё… Миллионов двадцать-тридцать убили… А меня нет. Повезло. Крупно. Гуляй и пей, ненаглядная моя Россияния! Сбылись мечты идиотов!
В детстве я мечтал стать космонавтом.
Сейчас я мечтаю стать киллером.
Вот такой я злобный мизантроп!
Я лихорадочно составляю список жертв, которых я заказываю себе сам… И мне не хватает бумаги и чернил.
А ну, брось в меня камень тот, кто никогда не хотел никого замочить… ну, хотя бы в сортире. А ну?! Давайте! Бросайте! Ну-у…
Что-то я не вижу ни одного давида-с-пращой.
Кеше заказали генерального президентия. Но Кеша не знал, что президентии бывают в каких-то иных странах, а не в нашенских… у нас — баскаки, сборщики дани для Орды. Завалить сборщика дани, всё равно, что завалить налогового инспектора — какого-нибудь Матфея… Иисус таких, понимать, на понг… прошу прощения, на проповедь брал и в свою веру переисусивал… Не каждому дано так. Теперь матфеев мочат.
Мы с Кешей не Иисусы… Уж Кеша точно никогда не подставит правой щеки. У него очень много денег, мешки и чемоданы… Но он всё время жалуется мне:
— Я просто охереваю от этой демократии!
Ну что с ним поделаешь?
Наверное, чтобы наше межеумочное поколение «интегрировать» в правовое, блин, государство, его надо просто споить, вырезать, перевешать и сгноить в лагерях.
Так и делают.
Раньше меня догадались.
А что тогда делать со стариками-сталинистами — а все старики, кроме старика Ухуельцина и «его банды», как говаривал поп Гапон, — есть сталинисты. Что-о?! — я вас спрашиваю.
Им надо просто ломать хребты.
У меня замороченные мозги, и потому прозрение пришло не сразу… Ох, и умные же у нас реформаторы! прямо петры первые, как на подбор! все с топорами!
Я был в заокеанских штатах с их матрацными знаменами, бывал в европах — сто раз бывал. И я знаю, что такое демократия и «цивилизованный» мир. Я видел белые лимузины по восемнадцать метров. И я видел целый квартал, где у всех детей были вырезаны глаза. Для тех, кто ездил в белых лимузинах.
Я видел подземку в Нью-Йорк-сити с полчищами крыс и полчищами изможденно-больных и безумных бездомных. И я бы очень хотел, я просто страстно мечтаю, чтобы дочурки и внучки некоторых демократов и президентов недельку пожили среди этих разлагающихся живых мертвецов… Всего одну недельку… или хотя бы часок!
Наверху роллс-ройсы и сверкающий рай, внизу ходячие бледные трупы и зловонный ад. Два удовольствия в одном флаконе «большого яблока».
Это и есть демократия. Другой нет. И не будет.
Я не люблю р-р-революции-погромы и всяких бесноватых выродков р-р-революционер-р-ров. Ежели «комиссары в пыльных шлемах и склонятся молча надо мной», то только для того, чтобы добить контрольным выстрелом, в висок. Но иногда я горько жалею, до слез, до крика, что на некоторых особо жирножопых и наглых «народных избранничков» у нас (и только у нас! россиянских простофиль!) нет Че Гевар и «красных бригад», нет Пол Пота и Дзержизмондыча. Вот тогда я достаю свой чёрный берет. И говорю — хватит! Ведь эти хреновы столпы демократии — и наши, и не наши — начинают вспоминать про ограбленный и обездоленный ими народишко, только когда в их лощёные хари направляют ствол пулемёта. Или гранатомёт. Или «боинг». Такая особенность памяти.
Демократов хранят от народонаселения громилы-охранники. Секъюрити, блин, по-импортному. В россия-нии всё нынче по-импортному… Так заведено.
Но самые громилистые громилы у нас.
В 93-м я видел, как эти громилы зайцами бежали от баркашовцев, бежали после одного выстрела поверх голов. Я видел, как они взводами сдавались боевикам в Чечне и на коленях вымаливали себе жизнь, лизали сапоги басмачей. И это тоже была демократия. При проклятом тоталитаризме сапоги бандитам никто не лизал, да и шеи старушонкам, всю жизнь проработавшим за галочки-палочки и создавшим великую Империю, которой не было равных в мире, никто не ломал… Демократия.
Народовластие… блин!
Самый короткий и самый чёрный анекдот: вывеска «рай» на вратах ада.
Впрочем, что это мы всё о грустном? Гуляют все! — кричит судьба. И мы гуляем.
Убрать президента… однако!
Ещё с пионерских времен мне внушили, что вожди отвечают за всех и за всё. И я не мог себя переделать. Я верил в эту красивую и прекрасную сказку.
Сейчас я верю в неё ещё крепче. Должны. Отвечать. За всё. Иначе не хрена морочить головы… даже таким дуракам как мы! нечего присяги давать на библиях и торах! нечего глядеть на нас рыбьими глазами отцов народа!
Ночью мне приснился чёрный человек. Он укоризненно смотрел на меня, будто с плаката: «если не ты, то кто!»
Утром я проснулся в холодном поту. Вспомнил 11 сентября, которое предрёк и которое ещё не наступило. И решил действовать без Кеши. Я залез на антресоли. И вытащил пакетик с дустом. Порошок был абсолютно белым.
Чтобы письмо дошло до президента, надо было писать правду. И я скоренько накатал жалобу на соседа, того самого, которого недавно убили в подъезде. Если бы я писал про Россию и её тяготы, никто бы мне не поверил, сочли бы жуликом и провокатором. А донос на соседа пройдет, натурально пройдет, в донос поверят… и не заподозрят, донос это нормально. Мой знакомый из «конторы» рассказывал, что там доносы лежали тоннами, десятками, сотнями тонн, их строчили все: диссиденты на инакомыслящих, инакомыслящие на диссидентов, мастера культуры на собратьев по перу, микрофону и мольберту, шестидесятники, они же «прорабы перестройки» — на всех подряд. «Цвет интеллигенции», которая по определению была говном, строчил, строчил и строчил «в соответствующие органы»… Органы просто захлёбывались этим извергающимся из интеллигентских душ говном. И, в конце концов, захлебнулись. Настала демократия!
Мне оставалось одно: косить под демократов.
Я насыпал в конверт белого порошка, очень похожего на сушеные вирусы сибирской язвы, алтайской чумы и китайской атипичной пневмонии.
Расчет был прост. Ежели отрава не подействует, всё равно — там начнется такая паника, что половина администрации — а, может, и с а м! чем черт не шутит! — перемрёт со страху. Письмецо с белым порошком! Вот он — осиновый кол в сердце! Вот она — серебряная пуля!
Я в горячке выскочил на улицу. Пробежал пару кварталов. И бросил письмо в ящик. И сразу же понял — мальчишество, дурь спросонья. Прислонился к стене. Достал мобильник. Набрал номер знакомого вирусолога, моего старого читателя, помешанного на «Бойне» и «Сатанинском Зелье», мрачных и злобных «антиутопиях».
— Слушай, Сёма, — сказал без обиняков, — у меня важное дело. Помнишь, сам говорил, что СПИД, атипичку гонконговскую, лихорадку эболи у вас делали, да?
— Ага, — подтвердил Сёма, — по заказу Вашингтона… только между нами, это же государственная тайна, сам понимаешь… партнерство, сотрудничество…
— Да никому твои тайны и на хрен не нужны, старик!
— А чего нужно?
— Язвы или чумы немного, полпригоршни, — робко попросил я, сам себя ругая за наглость.
— Ха-а-а, — утробно засмеялся Сёма, — любовница надоела или издателей проучить решил?!
— Всех скопом!
— Нет язвы. И чумы нет! — голос стал нервным. — Оспа есть, осталось немного…
— Какая?
— Чёрная брюшная аравийская оспа. Бьёт наповал! Я расстроился. Чёрная… нет, боятся белого порошка.
Чёрный вышвырнут в окошко, и дело с концом. Но на всякий случай переспросил:
— Сильно чёрный?
— Кто? — не понял Сёма.
— Порошок! — заорал я в трубку, просто сатанея.
— Какой порошок?!
— Да оспы твоей брюшной аравийской?!
— С чего ты взял? Кристаллы белые… а больной чёрным становится и холодным… Ты на название не гляди, этот лейбл опять нам они, штатники тупорылые, подсунули, чтоб на аравийских шейхов поклёп навести, а потом их высокоточными томагавками по башке и по заднице…
— Тихо! — прошипел я, — это ж государственная тайна! Еду к тебе!
Через полчаса у меня был пузырёк с белым поблескивающим порошком. И новый конверт. Для верности я купил ещё три. И решил посылать в день по письму. Хоть одно да сработает! Знай наших — «народные террористы», чай, не глупей международных!
Я даже позвонил Кеше. И во всём признался ему.
Он ответил сумрачно:
— Новатор! Рационализатор! Допёр! Да я уже третий месяц посылаю им конверт за конвертом — изо всех точек земного шара, всё перепробовал, все отравы и ядохимикаты, скоро без гроша останусь!
— Ну и…
— Хренуи! Этих гадов ни одна зараза не берёт! Или они вообще почту не читают!
Второе было вернее. Зачем им письма читать? нет писем, нет проблем! всё прекрасно!
Но я ошибся. Письма читали и отвечали.
Через сорок три дня я получил ответ: «Ваша жалоба получена и направлена по назначению для рассмотрения и принятия мер. Ждите ответа. Москва. Кремль».
А вечером другого дня по телеящику сообщили, что в департаменте жалоб, доносов и предложений министерства расширенной демократии Россиянии все вдруг стали чёрными и холодными. Генеральная прокуратура возбудила уголовное дело и сообщила, что рассматриваются четыре основных версии: пожар вследствие возгорания неисправной проводки, отключение отопления за неуплату, козни русских фашистов и неумеренное потребление куриных «ножек Буша», которыми кормили департамент.
Кеша пил три недели подряд. Он превратился в какое-то опухшее бесформенное бревно на ногах. Он не спал ночами. Он знал, что заказ надо выполнять… Да, есть такое слово — «надо»!
Но как его выполнишь?! Оцепление за три километра. Миллион громил, вооруженных до зубов, прослушивание, проглядывание, просвечивание, миллиарды в год на одну охрану, десятки подставных двойников, сотни сменных лимузинов, целая вселенная дезы — куда поехал, где, когда… Старик Ухуельцин был скользский как уж, не ухватишь, и его бесценную для Россиянии жизнь оберегала целая армия, превышавшая армии Чингисхана, Батыя, Карла ХП, Наполеона, Гитлера и Пол Пота, вместе взятые. А ещё ЦРУ, Пентагон… и все сильные мира сего!
— Надо было его валить с броневика! — жаловался мне пьяный Кеша, хватая за ворот рубахи двумя руками. — Ещё тогда, в начале!
Я разуверял приятеля.
— С броневика надо было валить другого, Кеша, рыжего, согласен. Но нас в семнадцатом и на свете-то ещё не имелось… А этого надо было валить с танка!
— И завалим! — воодушевлённо вопил Кеша, падая на ковёр, роняя бутылки и графины с изящного столика на гнутых ножках. — С танка завалим гада! Сукой буду!
— Завалим, — кивал я, — ежели машину времени достанем! — потом спохватывался: — И вообще, ты меня в это дело не впутывай! Понял? Тебе заказали, ты и вали!
Кеша скрипел зубами от бессилия.
И я не знал, как ему помочь. Я знал другое, Кеша мужик самолюбивый, упрямый, такой не отступится.
Ему только бы из запоя выйти!
По мнению ученых. Земля круглая. Я знал одного космонавта, который глядя в иллюминатор, чтобы не забыть, всё время повторял одно и то же: «она круглая, круглая, круглая…» — после триста шестьдесят пятого повторения он начинал видеть в своё космическое окошко шар, начинал верить — и впрямь, вроде бы круглая…
Так вот, на другой — на другой! — стороне этого круглого шара, который существовал только в воображении ученых и упомянутого космонавта, была страна Заокеа-ния, которую в честь открывшего её Христофора Колумба назвали Америкой.
Сами жители заокеанской Америки были гугнивы, гнусавы и потому называли её так — Амэурыка.
Были они очень богатыми. Так считалось. И очень завистливыми. И ежели кто-то на этой круглой планете жил не так, как им хотелось, они быстрёхонько посылали туда свой флот наводили полный порядок, который и назывался демократией. Для демократизации всей планеты у амэурыканцев были атомные, водородные и нейтронные бомбы, крылатые ракеты, сверхточные вакуумные снаряды, боевые лазеры, напалм, газ «орандж», нервно-паралитические отравляющие вещества, урановые стержни, сто тысяч цистерн с бациллами чумы и двести с вирусами чёрной оспы, рейнджеры, командосы, десантники, спецназ, тюрьмы, колючая проволока, спирали Бруно, наручники, электрические стулья, газовые камеры, концлагеря, гаагский трибунал, базы на землях Россиянии и авианосцы в океанах, морях и реках. Кто не хотел демократии, получал всё это в полном объёме. И мало никому не казалось.
За это все народы круглой планеты Земля очень сильно любили Амэурыку и амэурыканцев. И всегда дружно одобряли все их решения, заявления и миротворческие акции, часто даже раньше, чем сами амэурыканцы открывали рот или начинали кого-нибудь бомбить.
Народы так и орали на всяких там конференциях, особенно на заседаниях Альянса Унифицированных Наций:
— Одобря-я-ямс! Одобря-я-я-амс!!!
И их бурные, продолжительные аплодисменты переходили в непрекращающиеся овации.
Был я в этом амэурыканском АУНе. Большой и местами светлый обком партии. С наглядной агитацией, со скульптурами Вучетича и Церетели. Спросите, что меня больше всего поразило там? Отвечу как есть. Обшарпанные драные кресла в залах заседаний и выдранные из подлокотников лингофоны с наушниками, те самые, по которым идёт перевод. Какой там обком партии… сельский клуб made in USA, блин! Амэурыка, Амэурыка… (петь на мотив заокеанского гимна).
Назову себя Кешей…
О, гиргейские оборотни! о, свинцовые толщи вод! о, безумная планета-каторга! [21]Кто безумней тебя?! Только наша Земля… Я твой пращур Иннокентий Булыгин, бессмертный ветеран Аранайской войны, Кеша…
Назову себя мстителем. И достану свой ржавый «ака-эм» с пыльного чердака. Это сейчас на каждом углу пулеметы и «стингеры», «узи» и «акаэмы»… а тогда, в семидесятых, привезти со своей войны своего самого верного друга… о-о! Назову себя Кешей!
В Москве у Мехмета было двенадцать лотков, четыре киоска и два маленьких магазинчика, забитых разными бутылками с одной некондиционной водкой.
В Баку у Мехмета было две жены. Законных. По шариату было положено четыре. Но Мехмет был ещё молодой. Каждая из жен родила ему по два мальчугана, и Мехмет был доволен ими. Хотя, последние три года, когда ещё жил дома, с женами не общался. Нечего! Пускай с детьми занимаются! Общался он с двумя их служанками — Надькой и Веркой. Надьке было двенадцать, Верке четырнадцать.
Он запирался с ними в комнате, застланной коврами и устланной подушками — и только дым коромыслом шел.
Законные женушки сидели в соседней комнате и злобно хихикали: никогда этим русским поганым девкам не родить ему, их мужу законному, детишек! никогда! уж они постарались! служанки-то их! они вообще никогда и никому не родят! Женушки просто упивались своим бабьим коварством. Каждый групповой сеанс был для них часом торжества. Они получали больше удовлетворения, чем этот несчастный Мехмет с двумя гяурками за стеной.
Правда, сказать ему прямо они не решались. Думали — ещё поколотит хорошенько.
Но Мехмет не стал бы их колотить. Ему было плевать на их женские хитрости. А-а, слюшай, вах-вах, меньше нахлебников — больше денег! Мехмет знал, что женушки щипали и пинали служанок, он видел эти щипки и синяки, когда голые Верка с Надькой плясали перед ним, над ним или под ним. Всё видел. Но это лишь распаляло его страсть. И он сам норовил ущипнуть этих тощих беленьких гурий, да побольней — они только повизгивали да хохотали.
А чего им оставалось — бежать? Опоздали! Не сбежали с родителями вовремя, когда «нерушимый» рушился. Теперь поздно. Всех не сбежавших разобрали, все по рукам пошли, иные через десятки рук. Мехмету одну подарил дядя на Первое мая. Дядя Гусейн был старый обкомовец и чтил интернациональные праздники. Другую он купил сам, на рынке, за тридцать долларов — задарма! Тогда была всеобщая эйфория — демократия! независимость! братство! равенство! свобода! И какой-то дурак лопухнулся от избытка чувств. Через два года Мехмет мог продать девку Верку за триста баксов, запросто. Он не продавал.
Пускай женушкам прислуживает. Мехмет был умный. Он знал, что жен все равно не ублажить. Так пусть лучше не на нём зло срывают, а на этих… Ай, умный был Мехмет!
Женушки всё время возились с детьми. Но когда Мехмет выходил из комнаты с девками, они детей прятали. Муж! Хозяин! Уважаемый человек! Если кто в чем и виноват, то только эти сучки. К Мехмету они ластились. А служанок пинали, бранили, щипали и надавали им заданий, как бедным золушкам. Золушки стирали, мыли, чистили, бегали по рынкам с сумками и корзинами и снова стирали и мыли. Не пускали их только на кухню. Поварила старая тетка, родня. Верке с Надькой женушки не доверяли. И мамаша Мехметова не доверяла. А папаша жил в селе, в город приезжал редко. Он тоже был знатным партейцем ещё лет десять назад. Но быстро спёкся.
Бархатная революция! Скинули проклятое, понимаешь, иго, ай-вай! Так и в газетах столичных писали. А в Москве точно знали, кто фашист русский, кто шовинист великорусский — с кого спрос за всё. Свабода, вай!
Впрочем, это было давно. В прошлой Мехметовой жизни. Сейчас, уже три года он жил в Москве. Лотки и ларьки давали навар. И Мехмет имел в Москве четырех жен. Жили они в огромной квартире на Тверской. У каждой жены было по две комнаты и по личному туалету. Жены любили и уважали Мехмета — ещё бы! столько денег! Мехмет был строг и ревнив. Он держал их взаперти. И они воображали его каким-то арабским шейхом, а себя шейхинями в гареме.
Хотя они знали, что у Мехмета есть и настоящий гарем. Он сам хвастал. Потому что настоящий мужчина должен иметь настоящий гарем! Когда он их выставлял в позо-вую шеренгу и начинал их поочередно ублажать, только успевая перескакивать с одной на другую, он хвастался:
— Двэнадцат квартыр купыл! Двэнадцат дэвак посадыл! Вах! Пэрсик! Палчык облыжишь! Всэ друзя знают — всэ друзя уважают! Багатый чалвэк Махмэт, гаварат, уважаи-мый чалвэк, гаварат. Уважают!
Ни слова не врал Мехмет. Очень сильно его уважали.
— Ой!
— Ай!
— Яй!
— Ей! — повизгивали жены Оля, Лена, Маша и Кристина, томно закатывали глазки, стонали, охали, содрогались пышными телами и снова стонали, одна громче другой, зазывней и сладострастней — знали, Мехмет любит отзывчивых на его жгучую южную любовь и оделяет по-свойски. А чего ему! Мехмет потел на них. А денежки-то текли — рекой текли! Жены очень любили Мехмета. Знали, уж их-то он точно не пошлет челноками товар надыб-ливать и к лотку торговать не поставит…
У лотков торговали другие. Их Мехмет тоже не забывал, каждую раз в две недели затаскивал в ларек и вкушал со всей страстью к новизне. Лотошные девки не знали, когда он придет и к какой, а потому намывались-намакияживались каждый божий день — вот приедет барин, вот удастся его ублажить так, что возлюбит пуще прежних, вот купит квартиренку какую-никакую, и начнется новая райская жизнь.
Мехмет был для всех отцом, царем и живым богом.
Хотя каждая знала, что бывают мужики и покруче, да и вообще, поизгулял Мехметушка силенки-то! (а может, их особых-то и не было?) Но вслух ни-ни! Вслух про Мехмета ходили легенды. Мол, куда там этим русским мужичонкам, пьяницам и лодырям!
И Мехмет старался.
Очень Мехмета уважали… и власти, и милиция.
Был, правда, ещё один гарем. Но про тот Мехмет сам женам и девкам ни-ни! В том гареме тешились они с земляками без шума и пыли. Благо, что беспризорников в Россиянии было навалом. Вот и понабрали-понахватали с рынков с десяток мальчуганов от семи до двенадцати да полтора десятка девчушек лет до десяти. Туда иной раз нужных людей водили, началныков. А которые покрупней, тем на дачи возили. Не сами, самих сграбастают с беленьким мальчишечкою или с девчонкою белобрысенькой. Снимали с работы одну из девок торговых, она и везла по назначению «сыночка» иль «доченьку». Чаще всего на дачке и её приходовали, заодно, чтоб добро не пропадало.
Но вообще «балшие русские началныки» ещё не очень-то понимали толк в мальчиках. Мехмет иногда сокрушался, щелкал пальцами:
— Сапсэм отсталый, панымашь, страна Рассыя! Вах-вах! Самый сладкый нэ панымай!
Он очень хотел угодить большим начальникам. Но те больше «панымай» доллары, много долларов. Мехмету было не жалко мальчишек и девок. Ему было жалко долларов.
— Трудовой дэнга! — говорил он, чуть не плача. — Сапсэм оборзэли! Бэспрэдэл, понымашь!
Откровенничал Мехмет только с земляками. Их было много. У всех было полным-полно ларьков и магазинов. У всех были гаремы из русских девок, квартиры, мальчики и доллары. Он был не самым богатым. Он был бедным. И совсем не был арабским шейхом. Жаловался на жен и девок:
— Сапсэм оборзэли, русски бляди! Работай на них, понымашь! Бэспрэдэл!
Но в Баку он не собирался. Два раза в месяц переводил женам и детям по полмиллиона. Писал в коротких письмах: «Узнаю, что гулают Надька с Вэркай — зарэжу как баран! Прывэтдэтам! Цалую всэх!»
Бакинские женушки, Гюльча и Бахра, гулять служанкам не давали, блюли мужнюю честь. Детишки у них росли упитанные и красивые. Старших весной готовили в Англию, на учёбу.
Убить президента? Сначала найди его! Где обретались Меченный Херр и старик Ухуельцин, знал только Господь Бог. И то не совсем точно.
Эти могли обкрутить вокруг пальца и самого чёрта.
Зато всё чаще являлась по ночам моему другу Булыги-ну чёрная тень. Смотрела укоризненно. Вздыхала. Чёрный человек… Привет с того света.
— Кругом черножопые! — жаловался Кеша. Он был зол и небрит. Очередная его попытка подкрасться к «жертве» (жертва, ха-ха!) сорвалась. И он срывал зло на ком попало. А попало нынче лицам мигрантской национальности. — Всю Москву заполонили, суки! Всех баб перетрахали…
Я его успокаивал:
— И слава Богу! Русских-то наполовину в Чеченегии побило, на четверть водярой выкосило… мужиков нет! Вот они за наших и стараются, воспроизводят поголовье… Нет, Кеша, если по совести, честно, то они на наших бабах на нас работают, без них мы просто вымрем!
Кеша призадумался. Ведь на самом деле, кому-то надо было замещать «естественную убыль» россиянских мужичков. По справедливости получалось, что смуглозадых мигрантов следовало представлять к орденам «Отцовской славы». Россияния нынче стояла на них…
Он сжимал руками головы качавшийся пузырь. Стонал. Всегда мы ищем виноватых, на ком зло сорвать… за свою беспомощность и тупость: то жиды! то черножопые! то штатники поганые, заокеанские — живут, суки, лучше!
— Эти скоты нас наркотой травят!
— А ты не травись… Не покупай, какие проблемы.
— Все рынки захватили! Русскому человеку торговать негде! Где правозащитники херовы?!
— Это когда ж русские торговцами были? Ну ладно, давай бросим наши дела, пойдём на рынке торговать!
— Ну, уж хрена им! — возмутился Кеша. — Уж этого они от меня не дождутся, звери, сказанул тоже! Давай лучше по бабам! У меня тут телефончик есть, надыбал в «Кремлёвском пионерце»… во-о!
Была такая поганенькая газетёнка, через которую сутенёры торговали живым товаром. Главный редактор этой паршивенькой газетёнки регулярно имел встречи с генеральным презедентием Россиянии… поговаривают, что чисто деловые, за круглым столом и при галстуках.
Он позвонил.
И через полчаса какой-то золотозубый джигит привёз нам пару белобрысеньких и смешливых девочек.
— Пэрсык, слюшай! — похвалил он товар. — Сам пробовал! Рахат-лукум! Ишо спасыба скажишь!
«Можно утверждать, что мир находится в состоянии, близком к идиотизму…»
Роберт Музиль
Вот так. Всё в Россиянии было ништяк. Нежизнь, а малина с калиной. Народец просто балдел от реформ — одной водки стало в тыщи раз больше, море-окиян водя-ры любименькой! Народцу подфартило… Гуляют все! — кричала судьба.
И все гуляли.
Только старые, понимать, коммуняки и ретрограды-консерваторы, всякие красно-коричневые фашисты-шовинисты всех мастей никак не могли перестроиться и тоже гулять.
Сами не гуляли. И другим мешали.
А ведь старик Ухуельцин сказал прямо и строго: «Альтернативы реформам, понимать, нету!» Прямо сказал. А для особо глухих кулаком потряс, рожу зверовидную скорчил и зубами поскрипел. Наглядно и убедительно.
Но не все ещё понимали, что наступила демократия и церемониться со всякими там, понимать, сволочами больше не будут.
И не церемонились.
Я сам видел, как дрессированные спецназоомоновцы в бронежилетах, кованных американских ботинках, с автоматами и дубинками в руках ломали хребты престарелым ветеранам Великой Отечественной, как они сшибали наземь и вбивали каблуками в асфальт инвалидов-пенсионеров, как забивали своими дубинами тщедушных старушек с их самодельными плакатиками… Я видел как они упивались своей силой, мощью и выучкой профессиональных громил. Я всё это видел.
И я знал — это и есть демократия. Эти цепные псы демократии защищали от народа кучку жирных сволочей, ограбивших этот простодушный и дураковатый народ вчистую… Не нравится, как я говорю о народе? А кем ещё нас назвать после того, что случилось.
Да уж, милые мои… за что боролись…
Нас обобрали как форменных дураков, как невменяемых обалдуев и законченных простофиль.
И это было нормально.
Так нас учили те, кому мы подражали.
Демократию не делают в белых перчатках.
И ещё очень многим выжившим очень повезло, понимать. Вот так.
Мне тоже. Я выжил… Меня пока ещё не убили проводники демократии и реформ. Пока ещё… Миллионов двадцать-тридцать убили… А меня нет. Повезло. Крупно. Гуляй и пей, ненаглядная моя Россияния! Сбылись мечты идиотов!
В детстве я мечтал стать космонавтом.
Сейчас я мечтаю стать киллером.
Вот такой я злобный мизантроп!
Я лихорадочно составляю список жертв, которых я заказываю себе сам… И мне не хватает бумаги и чернил.
А ну, брось в меня камень тот, кто никогда не хотел никого замочить… ну, хотя бы в сортире. А ну?! Давайте! Бросайте! Ну-у…
Что-то я не вижу ни одного давида-с-пращой.
Кеше заказали генерального президентия. Но Кеша не знал, что президентии бывают в каких-то иных странах, а не в нашенских… у нас — баскаки, сборщики дани для Орды. Завалить сборщика дани, всё равно, что завалить налогового инспектора — какого-нибудь Матфея… Иисус таких, понимать, на понг… прошу прощения, на проповедь брал и в свою веру переисусивал… Не каждому дано так. Теперь матфеев мочат.
Мы с Кешей не Иисусы… Уж Кеша точно никогда не подставит правой щеки. У него очень много денег, мешки и чемоданы… Но он всё время жалуется мне:
— Я просто охереваю от этой демократии!
Ну что с ним поделаешь?
Наверное, чтобы наше межеумочное поколение «интегрировать» в правовое, блин, государство, его надо просто споить, вырезать, перевешать и сгноить в лагерях.
Так и делают.
Раньше меня догадались.
А что тогда делать со стариками-сталинистами — а все старики, кроме старика Ухуельцина и «его банды», как говаривал поп Гапон, — есть сталинисты. Что-о?! — я вас спрашиваю.
Им надо просто ломать хребты.
У меня замороченные мозги, и потому прозрение пришло не сразу… Ох, и умные же у нас реформаторы! прямо петры первые, как на подбор! все с топорами!
Я был в заокеанских штатах с их матрацными знаменами, бывал в европах — сто раз бывал. И я знаю, что такое демократия и «цивилизованный» мир. Я видел белые лимузины по восемнадцать метров. И я видел целый квартал, где у всех детей были вырезаны глаза. Для тех, кто ездил в белых лимузинах.
Я видел подземку в Нью-Йорк-сити с полчищами крыс и полчищами изможденно-больных и безумных бездомных. И я бы очень хотел, я просто страстно мечтаю, чтобы дочурки и внучки некоторых демократов и президентов недельку пожили среди этих разлагающихся живых мертвецов… Всего одну недельку… или хотя бы часок!
Наверху роллс-ройсы и сверкающий рай, внизу ходячие бледные трупы и зловонный ад. Два удовольствия в одном флаконе «большого яблока».
Это и есть демократия. Другой нет. И не будет.
«У нас сейчас не социализм и не капитализм… а сволочизм»
Писатель В. Крупин
Я не люблю р-р-революции-погромы и всяких бесноватых выродков р-р-революционер-р-ров. Ежели «комиссары в пыльных шлемах и склонятся молча надо мной», то только для того, чтобы добить контрольным выстрелом, в висок. Но иногда я горько жалею, до слез, до крика, что на некоторых особо жирножопых и наглых «народных избранничков» у нас (и только у нас! россиянских простофиль!) нет Че Гевар и «красных бригад», нет Пол Пота и Дзержизмондыча. Вот тогда я достаю свой чёрный берет. И говорю — хватит! Ведь эти хреновы столпы демократии — и наши, и не наши — начинают вспоминать про ограбленный и обездоленный ими народишко, только когда в их лощёные хари направляют ствол пулемёта. Или гранатомёт. Или «боинг». Такая особенность памяти.
Демократов хранят от народонаселения громилы-охранники. Секъюрити, блин, по-импортному. В россия-нии всё нынче по-импортному… Так заведено.
Но самые громилистые громилы у нас.
В 93-м я видел, как эти громилы зайцами бежали от баркашовцев, бежали после одного выстрела поверх голов. Я видел, как они взводами сдавались боевикам в Чечне и на коленях вымаливали себе жизнь, лизали сапоги басмачей. И это тоже была демократия. При проклятом тоталитаризме сапоги бандитам никто не лизал, да и шеи старушонкам, всю жизнь проработавшим за галочки-палочки и создавшим великую Империю, которой не было равных в мире, никто не ломал… Демократия.
Народовластие… блин!
Самый короткий и самый чёрный анекдот: вывеска «рай» на вратах ада.
Впрочем, что это мы всё о грустном? Гуляют все! — кричит судьба. И мы гуляем.
Убрать президента… однако!
Ещё с пионерских времен мне внушили, что вожди отвечают за всех и за всё. И я не мог себя переделать. Я верил в эту красивую и прекрасную сказку.
Сейчас я верю в неё ещё крепче. Должны. Отвечать. За всё. Иначе не хрена морочить головы… даже таким дуракам как мы! нечего присяги давать на библиях и торах! нечего глядеть на нас рыбьими глазами отцов народа!
Ночью мне приснился чёрный человек. Он укоризненно смотрел на меня, будто с плаката: «если не ты, то кто!»
Утром я проснулся в холодном поту. Вспомнил 11 сентября, которое предрёк и которое ещё не наступило. И решил действовать без Кеши. Я залез на антресоли. И вытащил пакетик с дустом. Порошок был абсолютно белым.
Чтобы письмо дошло до президента, надо было писать правду. И я скоренько накатал жалобу на соседа, того самого, которого недавно убили в подъезде. Если бы я писал про Россию и её тяготы, никто бы мне не поверил, сочли бы жуликом и провокатором. А донос на соседа пройдет, натурально пройдет, в донос поверят… и не заподозрят, донос это нормально. Мой знакомый из «конторы» рассказывал, что там доносы лежали тоннами, десятками, сотнями тонн, их строчили все: диссиденты на инакомыслящих, инакомыслящие на диссидентов, мастера культуры на собратьев по перу, микрофону и мольберту, шестидесятники, они же «прорабы перестройки» — на всех подряд. «Цвет интеллигенции», которая по определению была говном, строчил, строчил и строчил «в соответствующие органы»… Органы просто захлёбывались этим извергающимся из интеллигентских душ говном. И, в конце концов, захлебнулись. Настала демократия!
Мне оставалось одно: косить под демократов.
Я насыпал в конверт белого порошка, очень похожего на сушеные вирусы сибирской язвы, алтайской чумы и китайской атипичной пневмонии.
Расчет был прост. Ежели отрава не подействует, всё равно — там начнется такая паника, что половина администрации — а, может, и с а м! чем черт не шутит! — перемрёт со страху. Письмецо с белым порошком! Вот он — осиновый кол в сердце! Вот она — серебряная пуля!
Я в горячке выскочил на улицу. Пробежал пару кварталов. И бросил письмо в ящик. И сразу же понял — мальчишество, дурь спросонья. Прислонился к стене. Достал мобильник. Набрал номер знакомого вирусолога, моего старого читателя, помешанного на «Бойне» и «Сатанинском Зелье», мрачных и злобных «антиутопиях».
— Слушай, Сёма, — сказал без обиняков, — у меня важное дело. Помнишь, сам говорил, что СПИД, атипичку гонконговскую, лихорадку эболи у вас делали, да?
— Ага, — подтвердил Сёма, — по заказу Вашингтона… только между нами, это же государственная тайна, сам понимаешь… партнерство, сотрудничество…
— Да никому твои тайны и на хрен не нужны, старик!
— А чего нужно?
— Язвы или чумы немного, полпригоршни, — робко попросил я, сам себя ругая за наглость.
— Ха-а-а, — утробно засмеялся Сёма, — любовница надоела или издателей проучить решил?!
— Всех скопом!
— Нет язвы. И чумы нет! — голос стал нервным. — Оспа есть, осталось немного…
— Какая?
— Чёрная брюшная аравийская оспа. Бьёт наповал! Я расстроился. Чёрная… нет, боятся белого порошка.
Чёрный вышвырнут в окошко, и дело с концом. Но на всякий случай переспросил:
— Сильно чёрный?
— Кто? — не понял Сёма.
— Порошок! — заорал я в трубку, просто сатанея.
— Какой порошок?!
— Да оспы твоей брюшной аравийской?!
— С чего ты взял? Кристаллы белые… а больной чёрным становится и холодным… Ты на название не гляди, этот лейбл опять нам они, штатники тупорылые, подсунули, чтоб на аравийских шейхов поклёп навести, а потом их высокоточными томагавками по башке и по заднице…
— Тихо! — прошипел я, — это ж государственная тайна! Еду к тебе!
Через полчаса у меня был пузырёк с белым поблескивающим порошком. И новый конверт. Для верности я купил ещё три. И решил посылать в день по письму. Хоть одно да сработает! Знай наших — «народные террористы», чай, не глупей международных!
Я даже позвонил Кеше. И во всём признался ему.
Он ответил сумрачно:
— Новатор! Рационализатор! Допёр! Да я уже третий месяц посылаю им конверт за конвертом — изо всех точек земного шара, всё перепробовал, все отравы и ядохимикаты, скоро без гроша останусь!
— Ну и…
— Хренуи! Этих гадов ни одна зараза не берёт! Или они вообще почту не читают!
Второе было вернее. Зачем им письма читать? нет писем, нет проблем! всё прекрасно!
Но я ошибся. Письма читали и отвечали.
Через сорок три дня я получил ответ: «Ваша жалоба получена и направлена по назначению для рассмотрения и принятия мер. Ждите ответа. Москва. Кремль».
А вечером другого дня по телеящику сообщили, что в департаменте жалоб, доносов и предложений министерства расширенной демократии Россиянии все вдруг стали чёрными и холодными. Генеральная прокуратура возбудила уголовное дело и сообщила, что рассматриваются четыре основных версии: пожар вследствие возгорания неисправной проводки, отключение отопления за неуплату, козни русских фашистов и неумеренное потребление куриных «ножек Буша», которыми кормили департамент.
Кеша пил три недели подряд. Он превратился в какое-то опухшее бесформенное бревно на ногах. Он не спал ночами. Он знал, что заказ надо выполнять… Да, есть такое слово — «надо»!
Но как его выполнишь?! Оцепление за три километра. Миллион громил, вооруженных до зубов, прослушивание, проглядывание, просвечивание, миллиарды в год на одну охрану, десятки подставных двойников, сотни сменных лимузинов, целая вселенная дезы — куда поехал, где, когда… Старик Ухуельцин был скользский как уж, не ухватишь, и его бесценную для Россиянии жизнь оберегала целая армия, превышавшая армии Чингисхана, Батыя, Карла ХП, Наполеона, Гитлера и Пол Пота, вместе взятые. А ещё ЦРУ, Пентагон… и все сильные мира сего!
— Надо было его валить с броневика! — жаловался мне пьяный Кеша, хватая за ворот рубахи двумя руками. — Ещё тогда, в начале!
Я разуверял приятеля.
— С броневика надо было валить другого, Кеша, рыжего, согласен. Но нас в семнадцатом и на свете-то ещё не имелось… А этого надо было валить с танка!
— И завалим! — воодушевлённо вопил Кеша, падая на ковёр, роняя бутылки и графины с изящного столика на гнутых ножках. — С танка завалим гада! Сукой буду!
— Завалим, — кивал я, — ежели машину времени достанем! — потом спохватывался: — И вообще, ты меня в это дело не впутывай! Понял? Тебе заказали, ты и вали!
Кеша скрипел зубами от бессилия.
И я не знал, как ему помочь. Я знал другое, Кеша мужик самолюбивый, упрямый, такой не отступится.
Ему только бы из запоя выйти!
По мнению ученых. Земля круглая. Я знал одного космонавта, который глядя в иллюминатор, чтобы не забыть, всё время повторял одно и то же: «она круглая, круглая, круглая…» — после триста шестьдесят пятого повторения он начинал видеть в своё космическое окошко шар, начинал верить — и впрямь, вроде бы круглая…
Так вот, на другой — на другой! — стороне этого круглого шара, который существовал только в воображении ученых и упомянутого космонавта, была страна Заокеа-ния, которую в честь открывшего её Христофора Колумба назвали Америкой.
Сами жители заокеанской Америки были гугнивы, гнусавы и потому называли её так — Амэурыка.
Были они очень богатыми. Так считалось. И очень завистливыми. И ежели кто-то на этой круглой планете жил не так, как им хотелось, они быстрёхонько посылали туда свой флот наводили полный порядок, который и назывался демократией. Для демократизации всей планеты у амэурыканцев были атомные, водородные и нейтронные бомбы, крылатые ракеты, сверхточные вакуумные снаряды, боевые лазеры, напалм, газ «орандж», нервно-паралитические отравляющие вещества, урановые стержни, сто тысяч цистерн с бациллами чумы и двести с вирусами чёрной оспы, рейнджеры, командосы, десантники, спецназ, тюрьмы, колючая проволока, спирали Бруно, наручники, электрические стулья, газовые камеры, концлагеря, гаагский трибунал, базы на землях Россиянии и авианосцы в океанах, морях и реках. Кто не хотел демократии, получал всё это в полном объёме. И мало никому не казалось.
За это все народы круглой планеты Земля очень сильно любили Амэурыку и амэурыканцев. И всегда дружно одобряли все их решения, заявления и миротворческие акции, часто даже раньше, чем сами амэурыканцы открывали рот или начинали кого-нибудь бомбить.
Народы так и орали на всяких там конференциях, особенно на заседаниях Альянса Унифицированных Наций:
— Одобря-я-ямс! Одобря-я-я-амс!!!
И их бурные, продолжительные аплодисменты переходили в непрекращающиеся овации.
Был я в этом амэурыканском АУНе. Большой и местами светлый обком партии. С наглядной агитацией, со скульптурами Вучетича и Церетели. Спросите, что меня больше всего поразило там? Отвечу как есть. Обшарпанные драные кресла в залах заседаний и выдранные из подлокотников лингофоны с наушниками, те самые, по которым идёт перевод. Какой там обком партии… сельский клуб made in USA, блин! Амэурыка, Амэурыка… (петь на мотив заокеанского гимна).