Страница:
А я не собирался её терять.
"Паблик рилейшнз!.. - сопел Трубников в телефонную трубку. - Ты въезжай, въезжай, я тебя министром пропаганды сделаю!.. Речь не о рекламе, - сопя, обрывал он возражения. - Речь о построении общественного мнения. На научной основе... Ты такое потянешь, я знаю... Обновим связи, соберем команду интеллектуалов, внутренние отношения ты сам, как никто, чувствуешь... А придет время, конкретно под тебя создадим партию. Въезжаешь?.. Пора выходить на внешний рынок, помнишь, я говорил об Азии? Вот он наш рынок. Мы должны его завоевать. Ты въезжай, въезжай, мы должны быть первыми..."
Выйдя из чебуречной, я неторопливо обошел площадь - мимо ледяных каменных мутантов, мимо дышащего паром подвальчика, в котором когда-то видел зеленых баб, нарисованных Нюркой, мимо взметнувшейся в небо бывшей общаги ВПШ, превращенной в гостиницу, затем пересек проспект и вернулся к бывшему Дому книги.
Все бывшее...
Впрочем, дальше шло настоящее - Центральный Банк, издательство "Наука", магазин "Школьник", кинотеатр "Победа". Но холодно и неуютно было на улице, хотя возле ЦУМа таинственно мерцали освещенные изнутри свечами стеклянные аквариумы с живыми цветами.
Странное было у меня настроение.
После краха я ни разу не поторопил события.
Ничего у меня не было, гол как сокол, но почему-то я знал, что непременно выберусь из ямы. Меня не пугал даже Новый год. Ну, жрать нечего, подумаешь. Залягу спать, решил я, добравшись до дома. Но когда сунул ключ в дверь, на лестничной площадке появился сосед, гоняющий челноков в Турцию и в Китай. "С наступающим! - заорал он. - Не созрел ещё пойти в челноки? Это была его дежурная шутка. - Не решился мир посмотреть, сосед?"
И сунул мне бутылку водки. "Каинский купец".
- С наступающим!
Я запер за собой дверь, разделся, прошел в темную комнату и поставил бутылку на подоконник.
Стекла промерзли насквозь.
Разводы мохнатого инея нарисовали на стекле неземной сад.
В нарисованном неземном саду стояли сумерки, но мне почему-то стало весело. Хлебнув из бутылки, я обжегся дешевой водкой, зато до меня дошло, что жизнь в самом деле только начинается. А все, что было прежде, это все было прежде, это отснившийся сон. Сделав ещё глоток, я подивился, что совсем недавно всерьез считался с Филинами и Иванычами-старшими. Теперь, к счастью, это позади, понял я.
И поставил пластинку битлов.
Пока четверка разогревались, я открыл шкаф. Тяжелая "Ямаха" тревожно загудела в моих руках. Мне тоже надо было разогреться. Я прикасался к "Ямахе" редко, в последние годы считанное число раз. "Ямаха" была моим секретом, о котором знал только Шурка. Втайне я всю жизнь хотел стучать по струнам. Не меньше, чем Шурка. Кстати, у меня это получалось. В свое время школьный джаз знали в городе. Мне всю жизнь хотелось стучать по струнам гитары, чтобы зал загорался, чтобы из сумеречных глубин зала, из сумеречных живых глубин светились бесчисленные глаза, вздымались тысячи рук. Человек, ни разу не стоявший на сцене, этого не поймет.
Хлебнув из бутылки, я подпел битлам.
Oh, I believe in yesterday...
Я тянул медленные слова, рвал струны, сердце щемило, но я не останавливался. Я знал, что если остановлюсь, то разобью гитару о стенку. Плевать, что мой голос не отвечает никаким стандартам, плевать, с первого раза развалится гитара или мне придется дважды долбануть её о стену...
Битлы будто почувствовали мое настроение.
You make me dizzi, Miss Lizzi, the way you roсk and roll...
Это, конечно, более соответствовало новогоднему празднику. "Dizzi, Miss Lizzi..." - орал я от всей души, а потом попытался вытянуть "She Loves You, yech, yech, yech...", но это у меня не получилось и я вернулся к мисс Лиззи. Эта добрая мисс дала мне возможность снова почувствовать себя, вернуться к реальности. Я уже не жалел срывающегося голоса. Я окончательно осознал, что теперь меня никто не утопит.
Время от времени я делал большой глоток.
Прошлого нет.
К черту прошлое!
Жизнь определяется будущим.
Даже прошлое, черт побери, определяется будущим.
Oh, I believe...
Я все-таки захмелел.
Да и как не захмелеть?
Подступающий новый год... Квартирные сумерки... Старая "Ямаха"... Бутылка, выданная приятелем... Я даже о Вадике Голощеком, промелькнувшем в памяти, вспомнил без особой злобы. Ну, надо будет выкупить парашют, подумал я. И задумался: сколько лет может лежать на таможне не выкупленная вещь?.. И опять приложился к бутылке.
В темном зеркале, стоявшем в углу, отражалась пустая квартира. В последнее время она стала напоминать музей. Это потому, подумал я, что я не делаю уборку, вид не жилой, вещи валяются.
Пустота в зеркале сгустилась.
- Браво! - услышал я. - Блядей сюда ты, кажется, ещё не водишь.
Допиться с одной бутылки до глюков я не мог, значит, это была настоящая Нюрка. "Мисс Лиззи... Новогодний подарок... - засмеялся я, откладывая гитару. - С наступающим!.."
- С нарезки слетел? - с явным подозрением спросила Нюрка, сбрасывая на пол соболью шубку, воздушную даже на вид.
- Кажется, нет.
Нюрка улетела в Москву, не вернув ключей от квартиры. Может, поэтому я не водил к себе блядей? Кто знает? Она стояла передо мной красивая, румяная, глаза смеялись и никак не соотносились с её словами.
- Знаешь, почему ты проиграл?
Ничего, кроме начатой бутылки водки, в квартире не было. Наверное, Нюрка это поняла, потому что отобрала у меня бутылку и сделала большой глоток прямо из горлышка.
- А я проиграл?
- А ты сам как чувствуешь?
- Я чувствую, что все время выигрываю.
- Тебя голым выброси на Северном полюсе, - зло сказала Нюрка, - ты не замерзнешь. Ты скоро вернешься в собольих шубах, с упряжкой собак и с дрессированными белыми медведями. - В голосе её не слышалось одобрения. Но я тебе так скажу: ты проиграл, проиграл, не обольщайся. Это, конечно, не главный твой проигрыш, будут другие. Вот почему тебе важно именно сейчас понять, почему ты проиграл.
- Пошла ты к черту, - сказал я, убирая гитару в шкаф.
- Разве ты не сыграешь что-нибудь еще?
- Я не умею.
- А мне показалось, что у тебя получается.
- Это тебе показалось, - отрезал я. - А проигрышей не бывает.
- Ну да, не скажи, - усмехнулась Нюрка, устраиваясь в кресло напротив и складывая руки на своих круглых коленях. Испорченная, но такая притягательная улыбка осветила её лицо. - Существуют столы, на которых стоит все, чего человеку хочется, и существует столы, на которых нет ничего, кроме дешевой водки. Ты что, не видишь разницы? Ты что, не боишься пить эту водку? Она может оказаться паленой.
- Она винаповская.
- Нашел кому верить!
Я не знал, как отнестись к Нюркиному появлению.
Что-то во мне, несомненно, дрогнуло, но одновременно Нюрка меня злила. Я больше не хотел ей доверяться.
- Так ты хочешь знать, почему проиграл?
Я нехотя усмехнулся.
О чем она спрашивает?
Алкаш Иваныч-младший, несвоевременный отъезд, плохой контроль, рухнувшая карьера Иваныча-старшего, наконец, финансовый кризис, поразивший страну. Все на поверхности, о чем речь?
Я взглянул на часы, на них было одиннадцать.
Я сгонял бы в магазин за коньяком, водой и закуской, вполне можно успеть, но, как это ни смешно, у меня не было денег. Да и не хотел я есть. А Нюрка... Я её не ждал... Да она и не выглядела дистрофиком...
- Не придумывай, - резко сказала Нюрка, будто читала мои мысли. Никаких финансовых кризисов, никаких зависимостей. Ничто тебе не грозило, ты умеешь увертываться. Ты проиграл потому, что решил, что я в твоей жизни главное. А так не бывает. Если ты занят серьезным делом, женщина не должна занимать главного места. Взгляни на Трубникова. Почему Трубников всегда цветет? Да потому, что при всей своей плотоядности, он никогда не впутывает женщин в бизнес, не преувеличивает их значения. Женщин у Трубникова много, он жить не может без женщин, но они вынесены у него за скобки. А ты почему-то решил, что я важнее всего на свете, и ради этого бросил все.
- Бросил? - удивился я. - Разве не ты советовала мне улететь?
- Да, я советовала, но у тебя на плечах должна быть своя голова. Ты прекрасно знаешь, что влиять на события можно только находясь только в центре событий. А тебе хотелось сидеть у моих ног. Вот ты теперь и сидишь в пустой квартире перед бутылкой паленой водки.
- Зачем ты пришла?
- Чтобы убедиться в своей правоте.
- Проваливай, - сказал я. - Ты убедилась.
Она покачала головой. Она, похоже, действительно читала мои мысли. "Уж теперь-то не уйду, - засмеялась она. - У тебя правильная реакция. Я вижу, ты не сломался, значит, пора начинать новое дело."
- Хочешь свести меня с очередным любовником?
- А почему нет?
Она посмотрела на меня странно. Ее взгляд волновал меня.
- Где у тебя телефон? - негромко спросила она. - Надеюсь, телефон у тебя не отключили? Я закажу новогодний ужин, ты не возражаешь?
И добавила:
- До утра я свободна.
Она не уточнила, почему свободна до утра. Но я и не собирался ничего уточнять. Мысль о том, что она действительно собирается помогать мне, приводила меня в бешенство. Я прижал её к себе. "Это страшно нехорошо, то, что мы будем сейчас делать..." - "А мы повторим, - шепнула она. - Может, тогда у нас получится лучше..."
Когда я проснулся, Нюрки не было.
В первый момент я решил, что Нюрка мне приснилось, но на столе стояли бутылки, валялся недорезанный ананас, мандарины, яблоки, конфеты, какое-то остывшее мясо. А на тумбочке лежала визитка.
На визитку я даже не посмотрел.
Будем считать, что все приснилось.
Странное это дело - проснуться в пустой квартире, слышать запах мандаринов, даже запах женского тела ещё не выветрился из постели, и знать, что в окно вливается свет уже другого, совсем нового года, совсем не того, в котором ты жил вчера. Задумчиво разглядывая морозный узор на стекле, я подумал: жратвы и выпивки достаточно на троих, почему Нюрка заказала столько? И потянулся к бутылке. Но пить в одиночестве не хотелось. Зачем пить одному, когда можно выпить с профессионалом?
Я набрал номер, но Юха не ответил.
Да и нечего звонить, решил я, надо поднять Юху стуком в дверь. Бутылка хорошего коньяка поднимет на ноги адмиральского отпрыска. Адмиральский час, скажу я ему, а потом выдам припасенный анекдот. Пару дней назад этот анекдот выдал по телефону Трубников. И сам ржал как лошадь. Заходят, значит, двое новых русских в бар, заказывают два по сто и наперсток водки. Бармен удивляется, но выставляет на стойку и два по сто и наперсток. Тогда один из новых русских вынимает из нагрудного кармашка третьего нового русского, совсем как настоящего, только крошечного - в дорогом малиновом костюмчике, в крошечной, но литого золота голде, с крошечным мобильником, все путём, все как надо. "Ну, давай, братан, колись, как ты в Африке ихнего шамана куда-то послал?"
Юху такой анекдот разбудит.
О Нюрке я не думал. Меньше всего мне хотелось думать о ней.
Новый год, сказал я себе. Поеду к Юхе. Пусть расскажет про адмиралов и про маршала Покрышкина. Какой смысл сидеть в пустой квартире? Нюрка права, я и с Северного полюса вернусь в соболях.
Все-таки появление Нюрки меня поразило.
Оказывается, она росла в соседнем дворе и с детства знала меня и Шурку. Наверное, знала и Юху, но про него мы не вспомнили. Кстати, это Нюрка однажды разбила Шурке голову кирпичом. Случайно, понятно. Была она просто пигалицей с соседнего двора, никто не обращал на неё внимания, а она помнила всех. Годы прошли, а она помнила.
Все равно я ничего не мог простить Нюрке.
Не потому, конечно, что она бросила меня (в который уже раз, кстати), а потому, что я все время оказывался как бы ниже ее... Так, мелкий бандос... Никак не мог её перегнать... Она постоянно сбегала... Не только от меня, ото всех... Не знаю... Трудно объяснить... По крайней мере, я никак не мог этого объяснить... Или не хотел... Не знаю...
Денег у меня по-прежнему не было, зато коньяка и закусок хватало.
Набив сумку, я спустился в пустое метро и сказал дежурной: "С Новым годом!" Понимающе усмехнувшись, она пропустила меня к поездам.
"На нем была рубашка светлая, коричневые брюки, на ногах сапоги, а на голове - лысина."
Я развеселился.
Приведенные слова я увидел в открытой книжке, которую держал перед собой один единственный, кроме меня, пассажир в вагоне - тепло одетый пожилой человек, неизвестно откуда возвращающийся, совершенно трезвый, с раскрытым детективом в руке.
"Труп гражданки Сомовой без признаков смерти."
Непонятно, зачем читать такую литературу? Разве мало вопросов без трупа этой гражданки Сомовой? Мало тебе того, что ты негр? - как сказали негру, купившему газету на иврите. Видимо, детектив, раскрытый на тридцать второй странице, был посвящен какому-то ужасному преступлению, потому что, скосив глаза в книгу, я увидел следующую поразившую меня фразу, точнее, следующий поразивший меня вопрос: "Имеются ли в половых путях потерпевшей хоть какие-нибудь сперматозоиды?"
А что если написать детектив? - подумал я.
Пусть главной потерпевшей будет эта самая неизвестная гражданка Сомова, труп которой лишен признаков смерти, это все равно. Гражданка Сомова могла пойти на рынок за копченым салом (такой у неё вкус), а там неизвестный похитил у неё платиновые серьги. "Они находились у неё в ушах, а неизвестный бил её по лицу зонтом." Все непременно должно быть как в таких вот толстых лакированных книжках, раскиданных по книжным прилавкам.
Преступник - вечный неудачник, решил я. Он вечно пьян. "У пострадавшего была изъята одежда, в которой он находился в момент преступления: черная кожаная куртка и белые носки." Именно так надо писать настоящий детектив, окончательно решил я. Он должен лупить читателя по мозгам. "Гражданин Пузанков нанес около пяти ударов молотком по голове и по другим органам гражданки Сомовой." А эта дура почувствовала только боль в сердце (это личное) и в нижнем суставе правой ноги.
Именно так надо писать.
Этот гражданин Пузанков выйдет на улицу, решил я. У него лицо подушкообразной формы. Он созрел для страшного преступления. На автобусной остановке Трамвайная он нанесет ужасное оскорбление неизвестному гражданину Романову и уже известной гражданке Сомовой. Только гражданин Романов окажется не дурак. За ним служба в ВДВ, не просто так. Как потом отметит милиция: "...рассердившись, гражданин Романов ударил преступника по лицу двадцать три раза." Конечно, после такого количества ударов "категорически высказаться о наличии у потерпевшего шейного отдела позвоночника не представилось возможным." А дальше, разжигал я себя: "...по лицу преступника пошла синева темно-синего цвета." Это непременно следует указать, читатели любят драматические детали.
Вследствие полученной травмы у Пузанкова может развиться так называемая постдраматическая пневмония, на основе чего он может совершить ещё более страшное преступление. После зверского изнасилования гражданки Сомовой, предположительно совершенного гражданином Пузанковым, один из экспертов не случайно поставит вопрос: "Кому принадлежит сперма: ему или ей". А когда эксперту подскажут, что у женщин спермы не бывает, он только недоверчиво покачает головой: "Ну, вы не знаете эту женщину!" И особенно подчеркнет, что половой жизнью погибшая не жила, просто у неё случались беременности.
Читателю все равно.
Литературой для читателя является то, что лежит перед ним.
Ну, и немного лирики, подумал я. "В темноте он наткнулся на предмет, который раздевался." И сразу красивая сцена: гражданка Сомова лежит и ноги её вытянуты вдоль тела, а глаза смотрят высоко.
На Октябрьской я не выдержал и рассмеялся.
Одинокий пассажир очнулся и испуганно взглянул на меня. Я подумал, он просто отсядет в сторону, но он, как ошпаренный, выскочил из вагона. "Было непонятно, кем оставлены следы обуви - человеком или животным?" Ну, с этим-то разберутся.
Выйдя на остановке "Красный проспект", я добрался до знакомого двора, окаймленного закуржавленными тополями. Поднимаясь на второй этаж по совершенно пустому холодному подъезду, рассмеялся. Это я нашел финальную, исключительно красивую фразу для будущего детектива. "Врачи сделали ей вливание, надрезали вены, так как они были спрятаны, но клапан уже захлопнулся и закрыл сердце и она умерла."
Мы с Юхой напишем крутой детектив, решил я. Мы с ним напишем детектив в соавторстве прямо сегодня, потому что зачем тянуть? Пусть Юха сидит и записывает, у него почерк красивый, а я буду подбрасывать сумасшедшие идеи. Мы сразу заработаем кучу денег и станем настоящими писателями. Ну, в том смысле, что начнем пить не дешевую водку, а дорогое виски, хотя чаще всего виски - дерьмо, особенно плохое виски.
Я позвонил, готовясь к тому, что в дверь придется долго стучать кулаками и пинать её ногами, но она отворилась сразу, будто меня ждали. Женщина в черном длинном платье, в такой же черной косынке, наброшенной на седую голову, всплеснула руками:
- Ой, Андрюшенька! Какие вы были дети!
И заплакала, утирая глаза кончиком платка:
- Я ж ничьих телефонов теперь не знаю, а у Ефимушки не нашла.
Конечно, это была тетя Женя Толстая, родная тетка Юхи. Мне приходилось видеть её в детстве. Она гоняла нас из квартиры, когда приезжала из Томска к старшему брату и мы её не любили.
- С Новым годом, тетя Женя, - сказал я с несколько преувеличенной вежливостью, нисколько не радуясь возобновлению старого знакомства. И, не давая ответить, спросил: - Юха дома?
- Увезли Ефимушку, увезли ребенка, - застонала тетя Женя. При этом она деловито захлопнула и заперла за мной дверь. - Увезли родненького, уже как третий день увезли.
- Куда увезли? - спросил я нелепо.
- В морг увезли, хотят провести экспертизу. - В глазах тети Жене на мгновение мелькнула тень той решительной тетки, что когда-то гоняла нас из квартиры, но она переборола соблазн и вновь ударилась в слезы: - Ох, дети, дети! Какие вы всегда дети! Следователь просил ничего в квартире не трогать, но вы же дети... Я тут нашла тетрадь... - Она, наверное, давно перекопала всю квартиру. - На ней Ефимушка так и написал - передать, дескать, Андрюше Семину. Я тебе её сейчас передам... - понизила она голос, не переставая при этом плакать, удивительно это получалось. - Но ты, Андрюшенька, никому не говори, а то мало ли... Закон один для всех... Вы же дети, я за вас болею... Я тетрадь тебе отдам, только следователю не говори...
Она действительно принесла какую-то общую тетрадь и уставилась на меня.
Раскрывать тетрадь при тете Жене я не собирался, тем более, что она явно изучила в ней каждое слово. Пробиваясь сквозь её неумолимые слезы, я попытался понять, что, собственно, произошло, и так понял, что Юха, похоже, переборщил с дозировкой. Тетя Женя была не дурой, она многое понимала. Она что-то жуткое плела про отходняки. При этом таким странным тоном, будто похождения Юхи одновременно и пугали её, и восхищали. У неё был вовсе не куриный ум. "Я приехала, а Ефимушка стал кричать на меня. Сперва я думала, он сердится, а это, Андрюшенька, его ломало. К нему девица иногда забегала, ну, сучка, страхолюдина, будто смерть. Я накричу на Ефимушку, ребенок все-таки, а эта сучка твердит: кумарит, дескать, его. - Тетя Женя, несомненно, разбиралась в кайфовой терминологии. - Я своей сестре всегда говорила: неправильно подходишь к ребенку, строже надо подходить к ребенку, так разве убедишь? Отец-то что привозил Ефимушке? Когда был в Перу, привез листья колы. Ребенок заплевал всю квартиру, а они - шуточки! Вот результат, - горько пожаловалась тетя Женя. - Ефимушка с этой страхолюдиной четвертого дня поставил железную плошку на плиту и давай варить какую-то гадость. Зеленая, будто вазелин. Они варят, глаз не отводят от плошки, а мне твердят: горные травы, дескать, лекарство себе готовим. Не знаю я будто трав горных! - Я смутно вспомнил, что тетя Женя вроде бы химик. - Я говорю, какое ж это лекарство может иметь такой гадкий запах? Почему, говорю, вы не учитесь, не желаете работаете, как люди? А эта сучка постно так отвечает: "Христос учил - птицы небесные не жнут, не сеют." Тоже мне, птица! взорвалась, наконец, тетя Женя. - Я эту их плошку схватила и в мусоропровод. Так ты не поверишь, Андрюша, эта сучка, эта страхолюдина битый час рылась в мусоре. И ведь нашла, нашла, сучка! И доварила. И вмазались они вместе. Дети ведь. А плошка два этажа пролетела."
Пей отраву, хоть залейся, благо, денег не берут. Сколь веревочка ни вейся, все равно совьешься в кнут...
Напился я до соплей.
Слушал Высоцкого, подливал, но при этом знал - все, больше пить не буду, эпоха кончилась. Выбираясь из одиночества, пытался звонить майору Фадееву, но дома его, к счастью, не оказалось.
Тут на милость не надейся - стиснуть зубы да терпеть! Сколь веревочка ни вейся - все равно совьешься в плеть...
Потом я звонил по всем адресам, где могла, по моим предположениям, остановиться Нюрка, но все мне отвечали, что нет её и быть не может, в Москве она, придурок, а какой-то горячий человек выразился в том смысле, что сядет сейчас в машину и приедет бить мне морду.
- Приезжай, - согласился я.
Только Трубников понимающе ответил: "В Москве она." И засопел: "Тебе, Андрюха, выспаться надо".
Я спросил негромко: "Трубников, зачем мы живем?"
Такая постановка вопроса Трубникова обрадовала и мы с ним хорошо поговорили. "Ты, Труба, чувствуешь свои миллионы?" - спрашивал я. Он сопел, он пускал слюну: "Что их чувствовать? Не пахнут деньги, Андрюха." - "А ведь должны вроде?" - "А вот не пахнут, - сопел Трубников. - Бабу бросишь, вони на весь квартал, а деньги не пахнут."
Общая тетрадь, отданная мне тетей Женей, лежала на столе.
Никаких записей в тетради не было. Вклеил Юха в тетрадь какое-то количество газетных вырезок. Неаккуратно, подряд. Может, в подборке вырезок и крылся какой-то смысл, я не знаю, я не уловил. Но на первой странице рукой Юхи действительно было подписано: "Андрюхе Семину. Информация к размышлению". Последние два слова он подчеркнул.
"А как дальше быть? Или, я извиняюсь, голую задницу подставить, или все-таки как-то обеспечить себе, понимаешь, на востоке хорошее прикрытие." (Борис Ельцин).
"Виктор Степанович Черномырдин большую жизнь прожил, побывал и сверху, и снизу, и сверху." (Борис Ельцин).
"У нас многих пугает чужое слово секс, по-русски - половые отношения, то, с чего начинается наша с вами жизнь. Если бы их не было, то и нас здесь, в этом зале, не было. У нас что, не должно быть нормальной половой жизни? А как она должна проходить? Если юноша вступает в брак в двадцать пять лет, а потребность в половой жизни наступает в пятнадцать-шестнадцать лет, что он делает десять лет? Отсюда и причина многих революций, многих ненужных реформ, многих злодеяний." (Владимир Жириновский).
"Раньше спать ложились с Ельциным. Теперь просыпаемся и отходим ко сну с Немцовым и Чубайсом." (Геннадий Зюганов).
"Я также считаю, что государство не вправе залезать в постель к своему народу, вот абсолютно не вправе, и надеюсь на взаимность в этом смысле." (Борис Немцов).
"Правительство - это не тот орган, где, как говорят, можно одним только языком." (Виктор Черномырдин).
"Есть люди, которые идут в политику потому что не могут реализовать себя в сексе, происходит сублимация. Но встречаются и такие хорошо известные всем политики, как Наполеон и Петр I. Их сексуальность помогла им делать великие дела, изменить мир." (Сергей Юшенков).
"В Москве четыре тысячи нелегальных публичных домов. Дела с уличной проституцией всем понятны, достаточно выйти из дверей Думы - район красных фонарей четко обозначил свои границы, расположившись возле стен древнего Кремля. Ну, про телевидение и говорить нечего. Сегодня можно посмотреть перед передачей "Спокойной ночи, малыши!" фильм о педерастах, у кого есть желание. Сегодня речь уже идет о виртуальном сексе. Вообще ужас. Надел наушники, подключился к компьютеру и получай удовольствие, выбрав партнершу. И на цветы тратиться не надо." (Станислав Говорухин).
"Обнаженные женщины - это те места отдыха, где отдыхают европейцы." (Владимир Жириновский).
"Красивых женщин я успеваю только заметить. И ничего больше." (Виктор Черномырдин).
"Уважаемые депутаты, ну, скажите мне, пожалуйста, разве Тамара Владимировна Злотникова одна может преодолеть пятерых коммунистов и двух человек из Народовластия?" (Елена Мизулина).
"Кто пустил сюда, в Думу, социологов? Я ощущаю это, как будто нам лезут под юбку и смотрят, что там такое." (Тамара Токарева).
"Если бы я был магом, я бы обратился к нашим девушкам и женщинам с призывом рожать." (Геннадий Селезнев).
"В парламенте много выдающихся женщин: Хакамада, Панфилова. Они сильные, находятся в хорошем возрасте, и, если бы забеременели до марта, это было бы лучшим подарком Думе. А то сидят без дела." (Владимир Жириновский).
"При Советской власти, - сказал как-то Юха, - я был бы заслуженным уважаемым профессором..." Но мне в голову не приходило, что он интересуется высказываниями наших политиков. Зачем он оставил мне тетрадь? Что все это могло значить? Что за видения проносились в затуманенном мозгу Юхи? Неужели нет никого, кто ответил бы за смерть свихнувшегося профессорского сынка, потомка трех великих русских адмиралов? Есть же какой-то козел, который предлагал ему отдохнуть на кислоте, уколоться?.. Есть же кто-то, кто не позволял ему соскочить с иглы?..
Ты не вой, не плачь, не смейся - слез-то нынче не простят. Сколь веревочка ни вейся - все равно укоротят...
Метель мела за окном.
Холодно было.
1
2
3
4
"Паблик рилейшнз!.. - сопел Трубников в телефонную трубку. - Ты въезжай, въезжай, я тебя министром пропаганды сделаю!.. Речь не о рекламе, - сопя, обрывал он возражения. - Речь о построении общественного мнения. На научной основе... Ты такое потянешь, я знаю... Обновим связи, соберем команду интеллектуалов, внутренние отношения ты сам, как никто, чувствуешь... А придет время, конкретно под тебя создадим партию. Въезжаешь?.. Пора выходить на внешний рынок, помнишь, я говорил об Азии? Вот он наш рынок. Мы должны его завоевать. Ты въезжай, въезжай, мы должны быть первыми..."
Выйдя из чебуречной, я неторопливо обошел площадь - мимо ледяных каменных мутантов, мимо дышащего паром подвальчика, в котором когда-то видел зеленых баб, нарисованных Нюркой, мимо взметнувшейся в небо бывшей общаги ВПШ, превращенной в гостиницу, затем пересек проспект и вернулся к бывшему Дому книги.
Все бывшее...
Впрочем, дальше шло настоящее - Центральный Банк, издательство "Наука", магазин "Школьник", кинотеатр "Победа". Но холодно и неуютно было на улице, хотя возле ЦУМа таинственно мерцали освещенные изнутри свечами стеклянные аквариумы с живыми цветами.
Странное было у меня настроение.
После краха я ни разу не поторопил события.
Ничего у меня не было, гол как сокол, но почему-то я знал, что непременно выберусь из ямы. Меня не пугал даже Новый год. Ну, жрать нечего, подумаешь. Залягу спать, решил я, добравшись до дома. Но когда сунул ключ в дверь, на лестничной площадке появился сосед, гоняющий челноков в Турцию и в Китай. "С наступающим! - заорал он. - Не созрел ещё пойти в челноки? Это была его дежурная шутка. - Не решился мир посмотреть, сосед?"
И сунул мне бутылку водки. "Каинский купец".
- С наступающим!
Я запер за собой дверь, разделся, прошел в темную комнату и поставил бутылку на подоконник.
Стекла промерзли насквозь.
Разводы мохнатого инея нарисовали на стекле неземной сад.
В нарисованном неземном саду стояли сумерки, но мне почему-то стало весело. Хлебнув из бутылки, я обжегся дешевой водкой, зато до меня дошло, что жизнь в самом деле только начинается. А все, что было прежде, это все было прежде, это отснившийся сон. Сделав ещё глоток, я подивился, что совсем недавно всерьез считался с Филинами и Иванычами-старшими. Теперь, к счастью, это позади, понял я.
И поставил пластинку битлов.
Пока четверка разогревались, я открыл шкаф. Тяжелая "Ямаха" тревожно загудела в моих руках. Мне тоже надо было разогреться. Я прикасался к "Ямахе" редко, в последние годы считанное число раз. "Ямаха" была моим секретом, о котором знал только Шурка. Втайне я всю жизнь хотел стучать по струнам. Не меньше, чем Шурка. Кстати, у меня это получалось. В свое время школьный джаз знали в городе. Мне всю жизнь хотелось стучать по струнам гитары, чтобы зал загорался, чтобы из сумеречных глубин зала, из сумеречных живых глубин светились бесчисленные глаза, вздымались тысячи рук. Человек, ни разу не стоявший на сцене, этого не поймет.
Хлебнув из бутылки, я подпел битлам.
Oh, I believe in yesterday...
Я тянул медленные слова, рвал струны, сердце щемило, но я не останавливался. Я знал, что если остановлюсь, то разобью гитару о стенку. Плевать, что мой голос не отвечает никаким стандартам, плевать, с первого раза развалится гитара или мне придется дважды долбануть её о стену...
Битлы будто почувствовали мое настроение.
You make me dizzi, Miss Lizzi, the way you roсk and roll...
Это, конечно, более соответствовало новогоднему празднику. "Dizzi, Miss Lizzi..." - орал я от всей души, а потом попытался вытянуть "She Loves You, yech, yech, yech...", но это у меня не получилось и я вернулся к мисс Лиззи. Эта добрая мисс дала мне возможность снова почувствовать себя, вернуться к реальности. Я уже не жалел срывающегося голоса. Я окончательно осознал, что теперь меня никто не утопит.
Время от времени я делал большой глоток.
Прошлого нет.
К черту прошлое!
Жизнь определяется будущим.
Даже прошлое, черт побери, определяется будущим.
Oh, I believe...
Я все-таки захмелел.
Да и как не захмелеть?
Подступающий новый год... Квартирные сумерки... Старая "Ямаха"... Бутылка, выданная приятелем... Я даже о Вадике Голощеком, промелькнувшем в памяти, вспомнил без особой злобы. Ну, надо будет выкупить парашют, подумал я. И задумался: сколько лет может лежать на таможне не выкупленная вещь?.. И опять приложился к бутылке.
В темном зеркале, стоявшем в углу, отражалась пустая квартира. В последнее время она стала напоминать музей. Это потому, подумал я, что я не делаю уборку, вид не жилой, вещи валяются.
Пустота в зеркале сгустилась.
- Браво! - услышал я. - Блядей сюда ты, кажется, ещё не водишь.
Допиться с одной бутылки до глюков я не мог, значит, это была настоящая Нюрка. "Мисс Лиззи... Новогодний подарок... - засмеялся я, откладывая гитару. - С наступающим!.."
- С нарезки слетел? - с явным подозрением спросила Нюрка, сбрасывая на пол соболью шубку, воздушную даже на вид.
- Кажется, нет.
Нюрка улетела в Москву, не вернув ключей от квартиры. Может, поэтому я не водил к себе блядей? Кто знает? Она стояла передо мной красивая, румяная, глаза смеялись и никак не соотносились с её словами.
- Знаешь, почему ты проиграл?
Ничего, кроме начатой бутылки водки, в квартире не было. Наверное, Нюрка это поняла, потому что отобрала у меня бутылку и сделала большой глоток прямо из горлышка.
- А я проиграл?
- А ты сам как чувствуешь?
- Я чувствую, что все время выигрываю.
- Тебя голым выброси на Северном полюсе, - зло сказала Нюрка, - ты не замерзнешь. Ты скоро вернешься в собольих шубах, с упряжкой собак и с дрессированными белыми медведями. - В голосе её не слышалось одобрения. Но я тебе так скажу: ты проиграл, проиграл, не обольщайся. Это, конечно, не главный твой проигрыш, будут другие. Вот почему тебе важно именно сейчас понять, почему ты проиграл.
- Пошла ты к черту, - сказал я, убирая гитару в шкаф.
- Разве ты не сыграешь что-нибудь еще?
- Я не умею.
- А мне показалось, что у тебя получается.
- Это тебе показалось, - отрезал я. - А проигрышей не бывает.
- Ну да, не скажи, - усмехнулась Нюрка, устраиваясь в кресло напротив и складывая руки на своих круглых коленях. Испорченная, но такая притягательная улыбка осветила её лицо. - Существуют столы, на которых стоит все, чего человеку хочется, и существует столы, на которых нет ничего, кроме дешевой водки. Ты что, не видишь разницы? Ты что, не боишься пить эту водку? Она может оказаться паленой.
- Она винаповская.
- Нашел кому верить!
Я не знал, как отнестись к Нюркиному появлению.
Что-то во мне, несомненно, дрогнуло, но одновременно Нюрка меня злила. Я больше не хотел ей доверяться.
- Так ты хочешь знать, почему проиграл?
Я нехотя усмехнулся.
О чем она спрашивает?
Алкаш Иваныч-младший, несвоевременный отъезд, плохой контроль, рухнувшая карьера Иваныча-старшего, наконец, финансовый кризис, поразивший страну. Все на поверхности, о чем речь?
Я взглянул на часы, на них было одиннадцать.
Я сгонял бы в магазин за коньяком, водой и закуской, вполне можно успеть, но, как это ни смешно, у меня не было денег. Да и не хотел я есть. А Нюрка... Я её не ждал... Да она и не выглядела дистрофиком...
- Не придумывай, - резко сказала Нюрка, будто читала мои мысли. Никаких финансовых кризисов, никаких зависимостей. Ничто тебе не грозило, ты умеешь увертываться. Ты проиграл потому, что решил, что я в твоей жизни главное. А так не бывает. Если ты занят серьезным делом, женщина не должна занимать главного места. Взгляни на Трубникова. Почему Трубников всегда цветет? Да потому, что при всей своей плотоядности, он никогда не впутывает женщин в бизнес, не преувеличивает их значения. Женщин у Трубникова много, он жить не может без женщин, но они вынесены у него за скобки. А ты почему-то решил, что я важнее всего на свете, и ради этого бросил все.
- Бросил? - удивился я. - Разве не ты советовала мне улететь?
- Да, я советовала, но у тебя на плечах должна быть своя голова. Ты прекрасно знаешь, что влиять на события можно только находясь только в центре событий. А тебе хотелось сидеть у моих ног. Вот ты теперь и сидишь в пустой квартире перед бутылкой паленой водки.
- Зачем ты пришла?
- Чтобы убедиться в своей правоте.
- Проваливай, - сказал я. - Ты убедилась.
Она покачала головой. Она, похоже, действительно читала мои мысли. "Уж теперь-то не уйду, - засмеялась она. - У тебя правильная реакция. Я вижу, ты не сломался, значит, пора начинать новое дело."
- Хочешь свести меня с очередным любовником?
- А почему нет?
Она посмотрела на меня странно. Ее взгляд волновал меня.
- Где у тебя телефон? - негромко спросила она. - Надеюсь, телефон у тебя не отключили? Я закажу новогодний ужин, ты не возражаешь?
И добавила:
- До утра я свободна.
Она не уточнила, почему свободна до утра. Но я и не собирался ничего уточнять. Мысль о том, что она действительно собирается помогать мне, приводила меня в бешенство. Я прижал её к себе. "Это страшно нехорошо, то, что мы будем сейчас делать..." - "А мы повторим, - шепнула она. - Может, тогда у нас получится лучше..."
Когда я проснулся, Нюрки не было.
В первый момент я решил, что Нюрка мне приснилось, но на столе стояли бутылки, валялся недорезанный ананас, мандарины, яблоки, конфеты, какое-то остывшее мясо. А на тумбочке лежала визитка.
На визитку я даже не посмотрел.
Будем считать, что все приснилось.
Странное это дело - проснуться в пустой квартире, слышать запах мандаринов, даже запах женского тела ещё не выветрился из постели, и знать, что в окно вливается свет уже другого, совсем нового года, совсем не того, в котором ты жил вчера. Задумчиво разглядывая морозный узор на стекле, я подумал: жратвы и выпивки достаточно на троих, почему Нюрка заказала столько? И потянулся к бутылке. Но пить в одиночестве не хотелось. Зачем пить одному, когда можно выпить с профессионалом?
Я набрал номер, но Юха не ответил.
Да и нечего звонить, решил я, надо поднять Юху стуком в дверь. Бутылка хорошего коньяка поднимет на ноги адмиральского отпрыска. Адмиральский час, скажу я ему, а потом выдам припасенный анекдот. Пару дней назад этот анекдот выдал по телефону Трубников. И сам ржал как лошадь. Заходят, значит, двое новых русских в бар, заказывают два по сто и наперсток водки. Бармен удивляется, но выставляет на стойку и два по сто и наперсток. Тогда один из новых русских вынимает из нагрудного кармашка третьего нового русского, совсем как настоящего, только крошечного - в дорогом малиновом костюмчике, в крошечной, но литого золота голде, с крошечным мобильником, все путём, все как надо. "Ну, давай, братан, колись, как ты в Африке ихнего шамана куда-то послал?"
Юху такой анекдот разбудит.
О Нюрке я не думал. Меньше всего мне хотелось думать о ней.
Новый год, сказал я себе. Поеду к Юхе. Пусть расскажет про адмиралов и про маршала Покрышкина. Какой смысл сидеть в пустой квартире? Нюрка права, я и с Северного полюса вернусь в соболях.
Все-таки появление Нюрки меня поразило.
Оказывается, она росла в соседнем дворе и с детства знала меня и Шурку. Наверное, знала и Юху, но про него мы не вспомнили. Кстати, это Нюрка однажды разбила Шурке голову кирпичом. Случайно, понятно. Была она просто пигалицей с соседнего двора, никто не обращал на неё внимания, а она помнила всех. Годы прошли, а она помнила.
Все равно я ничего не мог простить Нюрке.
Не потому, конечно, что она бросила меня (в который уже раз, кстати), а потому, что я все время оказывался как бы ниже ее... Так, мелкий бандос... Никак не мог её перегнать... Она постоянно сбегала... Не только от меня, ото всех... Не знаю... Трудно объяснить... По крайней мере, я никак не мог этого объяснить... Или не хотел... Не знаю...
Денег у меня по-прежнему не было, зато коньяка и закусок хватало.
Набив сумку, я спустился в пустое метро и сказал дежурной: "С Новым годом!" Понимающе усмехнувшись, она пропустила меня к поездам.
"На нем была рубашка светлая, коричневые брюки, на ногах сапоги, а на голове - лысина."
Я развеселился.
Приведенные слова я увидел в открытой книжке, которую держал перед собой один единственный, кроме меня, пассажир в вагоне - тепло одетый пожилой человек, неизвестно откуда возвращающийся, совершенно трезвый, с раскрытым детективом в руке.
"Труп гражданки Сомовой без признаков смерти."
Непонятно, зачем читать такую литературу? Разве мало вопросов без трупа этой гражданки Сомовой? Мало тебе того, что ты негр? - как сказали негру, купившему газету на иврите. Видимо, детектив, раскрытый на тридцать второй странице, был посвящен какому-то ужасному преступлению, потому что, скосив глаза в книгу, я увидел следующую поразившую меня фразу, точнее, следующий поразивший меня вопрос: "Имеются ли в половых путях потерпевшей хоть какие-нибудь сперматозоиды?"
А что если написать детектив? - подумал я.
Пусть главной потерпевшей будет эта самая неизвестная гражданка Сомова, труп которой лишен признаков смерти, это все равно. Гражданка Сомова могла пойти на рынок за копченым салом (такой у неё вкус), а там неизвестный похитил у неё платиновые серьги. "Они находились у неё в ушах, а неизвестный бил её по лицу зонтом." Все непременно должно быть как в таких вот толстых лакированных книжках, раскиданных по книжным прилавкам.
Преступник - вечный неудачник, решил я. Он вечно пьян. "У пострадавшего была изъята одежда, в которой он находился в момент преступления: черная кожаная куртка и белые носки." Именно так надо писать настоящий детектив, окончательно решил я. Он должен лупить читателя по мозгам. "Гражданин Пузанков нанес около пяти ударов молотком по голове и по другим органам гражданки Сомовой." А эта дура почувствовала только боль в сердце (это личное) и в нижнем суставе правой ноги.
Именно так надо писать.
Этот гражданин Пузанков выйдет на улицу, решил я. У него лицо подушкообразной формы. Он созрел для страшного преступления. На автобусной остановке Трамвайная он нанесет ужасное оскорбление неизвестному гражданину Романову и уже известной гражданке Сомовой. Только гражданин Романов окажется не дурак. За ним служба в ВДВ, не просто так. Как потом отметит милиция: "...рассердившись, гражданин Романов ударил преступника по лицу двадцать три раза." Конечно, после такого количества ударов "категорически высказаться о наличии у потерпевшего шейного отдела позвоночника не представилось возможным." А дальше, разжигал я себя: "...по лицу преступника пошла синева темно-синего цвета." Это непременно следует указать, читатели любят драматические детали.
Вследствие полученной травмы у Пузанкова может развиться так называемая постдраматическая пневмония, на основе чего он может совершить ещё более страшное преступление. После зверского изнасилования гражданки Сомовой, предположительно совершенного гражданином Пузанковым, один из экспертов не случайно поставит вопрос: "Кому принадлежит сперма: ему или ей". А когда эксперту подскажут, что у женщин спермы не бывает, он только недоверчиво покачает головой: "Ну, вы не знаете эту женщину!" И особенно подчеркнет, что половой жизнью погибшая не жила, просто у неё случались беременности.
Читателю все равно.
Литературой для читателя является то, что лежит перед ним.
Ну, и немного лирики, подумал я. "В темноте он наткнулся на предмет, который раздевался." И сразу красивая сцена: гражданка Сомова лежит и ноги её вытянуты вдоль тела, а глаза смотрят высоко.
На Октябрьской я не выдержал и рассмеялся.
Одинокий пассажир очнулся и испуганно взглянул на меня. Я подумал, он просто отсядет в сторону, но он, как ошпаренный, выскочил из вагона. "Было непонятно, кем оставлены следы обуви - человеком или животным?" Ну, с этим-то разберутся.
Выйдя на остановке "Красный проспект", я добрался до знакомого двора, окаймленного закуржавленными тополями. Поднимаясь на второй этаж по совершенно пустому холодному подъезду, рассмеялся. Это я нашел финальную, исключительно красивую фразу для будущего детектива. "Врачи сделали ей вливание, надрезали вены, так как они были спрятаны, но клапан уже захлопнулся и закрыл сердце и она умерла."
Мы с Юхой напишем крутой детектив, решил я. Мы с ним напишем детектив в соавторстве прямо сегодня, потому что зачем тянуть? Пусть Юха сидит и записывает, у него почерк красивый, а я буду подбрасывать сумасшедшие идеи. Мы сразу заработаем кучу денег и станем настоящими писателями. Ну, в том смысле, что начнем пить не дешевую водку, а дорогое виски, хотя чаще всего виски - дерьмо, особенно плохое виски.
Я позвонил, готовясь к тому, что в дверь придется долго стучать кулаками и пинать её ногами, но она отворилась сразу, будто меня ждали. Женщина в черном длинном платье, в такой же черной косынке, наброшенной на седую голову, всплеснула руками:
- Ой, Андрюшенька! Какие вы были дети!
И заплакала, утирая глаза кончиком платка:
- Я ж ничьих телефонов теперь не знаю, а у Ефимушки не нашла.
Конечно, это была тетя Женя Толстая, родная тетка Юхи. Мне приходилось видеть её в детстве. Она гоняла нас из квартиры, когда приезжала из Томска к старшему брату и мы её не любили.
- С Новым годом, тетя Женя, - сказал я с несколько преувеличенной вежливостью, нисколько не радуясь возобновлению старого знакомства. И, не давая ответить, спросил: - Юха дома?
- Увезли Ефимушку, увезли ребенка, - застонала тетя Женя. При этом она деловито захлопнула и заперла за мной дверь. - Увезли родненького, уже как третий день увезли.
- Куда увезли? - спросил я нелепо.
- В морг увезли, хотят провести экспертизу. - В глазах тети Жене на мгновение мелькнула тень той решительной тетки, что когда-то гоняла нас из квартиры, но она переборола соблазн и вновь ударилась в слезы: - Ох, дети, дети! Какие вы всегда дети! Следователь просил ничего в квартире не трогать, но вы же дети... Я тут нашла тетрадь... - Она, наверное, давно перекопала всю квартиру. - На ней Ефимушка так и написал - передать, дескать, Андрюше Семину. Я тебе её сейчас передам... - понизила она голос, не переставая при этом плакать, удивительно это получалось. - Но ты, Андрюшенька, никому не говори, а то мало ли... Закон один для всех... Вы же дети, я за вас болею... Я тетрадь тебе отдам, только следователю не говори...
Она действительно принесла какую-то общую тетрадь и уставилась на меня.
Раскрывать тетрадь при тете Жене я не собирался, тем более, что она явно изучила в ней каждое слово. Пробиваясь сквозь её неумолимые слезы, я попытался понять, что, собственно, произошло, и так понял, что Юха, похоже, переборщил с дозировкой. Тетя Женя была не дурой, она многое понимала. Она что-то жуткое плела про отходняки. При этом таким странным тоном, будто похождения Юхи одновременно и пугали её, и восхищали. У неё был вовсе не куриный ум. "Я приехала, а Ефимушка стал кричать на меня. Сперва я думала, он сердится, а это, Андрюшенька, его ломало. К нему девица иногда забегала, ну, сучка, страхолюдина, будто смерть. Я накричу на Ефимушку, ребенок все-таки, а эта сучка твердит: кумарит, дескать, его. - Тетя Женя, несомненно, разбиралась в кайфовой терминологии. - Я своей сестре всегда говорила: неправильно подходишь к ребенку, строже надо подходить к ребенку, так разве убедишь? Отец-то что привозил Ефимушке? Когда был в Перу, привез листья колы. Ребенок заплевал всю квартиру, а они - шуточки! Вот результат, - горько пожаловалась тетя Женя. - Ефимушка с этой страхолюдиной четвертого дня поставил железную плошку на плиту и давай варить какую-то гадость. Зеленая, будто вазелин. Они варят, глаз не отводят от плошки, а мне твердят: горные травы, дескать, лекарство себе готовим. Не знаю я будто трав горных! - Я смутно вспомнил, что тетя Женя вроде бы химик. - Я говорю, какое ж это лекарство может иметь такой гадкий запах? Почему, говорю, вы не учитесь, не желаете работаете, как люди? А эта сучка постно так отвечает: "Христос учил - птицы небесные не жнут, не сеют." Тоже мне, птица! взорвалась, наконец, тетя Женя. - Я эту их плошку схватила и в мусоропровод. Так ты не поверишь, Андрюша, эта сучка, эта страхолюдина битый час рылась в мусоре. И ведь нашла, нашла, сучка! И доварила. И вмазались они вместе. Дети ведь. А плошка два этажа пролетела."
Пей отраву, хоть залейся, благо, денег не берут. Сколь веревочка ни вейся, все равно совьешься в кнут...
Напился я до соплей.
Слушал Высоцкого, подливал, но при этом знал - все, больше пить не буду, эпоха кончилась. Выбираясь из одиночества, пытался звонить майору Фадееву, но дома его, к счастью, не оказалось.
Тут на милость не надейся - стиснуть зубы да терпеть! Сколь веревочка ни вейся - все равно совьешься в плеть...
Потом я звонил по всем адресам, где могла, по моим предположениям, остановиться Нюрка, но все мне отвечали, что нет её и быть не может, в Москве она, придурок, а какой-то горячий человек выразился в том смысле, что сядет сейчас в машину и приедет бить мне морду.
- Приезжай, - согласился я.
Только Трубников понимающе ответил: "В Москве она." И засопел: "Тебе, Андрюха, выспаться надо".
Я спросил негромко: "Трубников, зачем мы живем?"
Такая постановка вопроса Трубникова обрадовала и мы с ним хорошо поговорили. "Ты, Труба, чувствуешь свои миллионы?" - спрашивал я. Он сопел, он пускал слюну: "Что их чувствовать? Не пахнут деньги, Андрюха." - "А ведь должны вроде?" - "А вот не пахнут, - сопел Трубников. - Бабу бросишь, вони на весь квартал, а деньги не пахнут."
Общая тетрадь, отданная мне тетей Женей, лежала на столе.
Никаких записей в тетради не было. Вклеил Юха в тетрадь какое-то количество газетных вырезок. Неаккуратно, подряд. Может, в подборке вырезок и крылся какой-то смысл, я не знаю, я не уловил. Но на первой странице рукой Юхи действительно было подписано: "Андрюхе Семину. Информация к размышлению". Последние два слова он подчеркнул.
"А как дальше быть? Или, я извиняюсь, голую задницу подставить, или все-таки как-то обеспечить себе, понимаешь, на востоке хорошее прикрытие." (Борис Ельцин).
"Виктор Степанович Черномырдин большую жизнь прожил, побывал и сверху, и снизу, и сверху." (Борис Ельцин).
"У нас многих пугает чужое слово секс, по-русски - половые отношения, то, с чего начинается наша с вами жизнь. Если бы их не было, то и нас здесь, в этом зале, не было. У нас что, не должно быть нормальной половой жизни? А как она должна проходить? Если юноша вступает в брак в двадцать пять лет, а потребность в половой жизни наступает в пятнадцать-шестнадцать лет, что он делает десять лет? Отсюда и причина многих революций, многих ненужных реформ, многих злодеяний." (Владимир Жириновский).
"Раньше спать ложились с Ельциным. Теперь просыпаемся и отходим ко сну с Немцовым и Чубайсом." (Геннадий Зюганов).
"Я также считаю, что государство не вправе залезать в постель к своему народу, вот абсолютно не вправе, и надеюсь на взаимность в этом смысле." (Борис Немцов).
"Правительство - это не тот орган, где, как говорят, можно одним только языком." (Виктор Черномырдин).
"Есть люди, которые идут в политику потому что не могут реализовать себя в сексе, происходит сублимация. Но встречаются и такие хорошо известные всем политики, как Наполеон и Петр I. Их сексуальность помогла им делать великие дела, изменить мир." (Сергей Юшенков).
"В Москве четыре тысячи нелегальных публичных домов. Дела с уличной проституцией всем понятны, достаточно выйти из дверей Думы - район красных фонарей четко обозначил свои границы, расположившись возле стен древнего Кремля. Ну, про телевидение и говорить нечего. Сегодня можно посмотреть перед передачей "Спокойной ночи, малыши!" фильм о педерастах, у кого есть желание. Сегодня речь уже идет о виртуальном сексе. Вообще ужас. Надел наушники, подключился к компьютеру и получай удовольствие, выбрав партнершу. И на цветы тратиться не надо." (Станислав Говорухин).
"Обнаженные женщины - это те места отдыха, где отдыхают европейцы." (Владимир Жириновский).
"Красивых женщин я успеваю только заметить. И ничего больше." (Виктор Черномырдин).
"Уважаемые депутаты, ну, скажите мне, пожалуйста, разве Тамара Владимировна Злотникова одна может преодолеть пятерых коммунистов и двух человек из Народовластия?" (Елена Мизулина).
"Кто пустил сюда, в Думу, социологов? Я ощущаю это, как будто нам лезут под юбку и смотрят, что там такое." (Тамара Токарева).
"Если бы я был магом, я бы обратился к нашим девушкам и женщинам с призывом рожать." (Геннадий Селезнев).
"В парламенте много выдающихся женщин: Хакамада, Панфилова. Они сильные, находятся в хорошем возрасте, и, если бы забеременели до марта, это было бы лучшим подарком Думе. А то сидят без дела." (Владимир Жириновский).
"При Советской власти, - сказал как-то Юха, - я был бы заслуженным уважаемым профессором..." Но мне в голову не приходило, что он интересуется высказываниями наших политиков. Зачем он оставил мне тетрадь? Что все это могло значить? Что за видения проносились в затуманенном мозгу Юхи? Неужели нет никого, кто ответил бы за смерть свихнувшегося профессорского сынка, потомка трех великих русских адмиралов? Есть же какой-то козел, который предлагал ему отдохнуть на кислоте, уколоться?.. Есть же кто-то, кто не позволял ему соскочить с иглы?..
Ты не вой, не плачь, не смейся - слез-то нынче не простят. Сколь веревочка ни вейся - все равно укоротят...
Метель мела за окном.
Холодно было.
1
2
3
4
- Ты кто? - спросил Клим.